Про ёжика Пыха, часть II. Пых и Орландо. Сказка

В лес, где жил ёжик Пых, пришла золотая осень. Деревья принарядились и принялись щеголять друг перед дружкой, стоя в желтых, коричневых, красных и многоцветных нарядах. А вечнозеленые ели, будучи скромными по рождению, однако известные своим постоянством и умением держать своё одеяние круглый год, лишь оттеняли весь этот пышный, но скоротечный маскарад бахвальства и зазнайства.   
     Погода стояла солнечная и сухая, дожди пока нисколько не потрепали богатое убранство леса, а листья начали осыпаться только-только.
     Пыху очень нравилось в такие дни бродить по лесным тропкам и любоваться многоцветием осени. При этом он сожалел, что не умеет запечатлеть всю эту красоту так, как это могла в их лесу Белла, его соседка.
     У Беллы в роду все умели хорошо рисовать. И кисточки Белла имела самые лучшие, сделанные из ворсинок собственной шубки. Правда, она почему-то никогда не завершала свои полотна, это занятие ей быстро надоедало. Наверное, Белла была чрезмерно шустрая для того. Ведь рисование требовало сидения на месте, сосредоточенности и выдержки.
     Как-то Белла подарила Пыху в день рождения его портрет. Он Пыху очень понравился, поэтому висит в его избушке на видном месте. Глаза на нём особенно удались. Такие большие и задумчивые, в точности, как у Пыха.
     Правда, нос на портрете оказался от Зайки – приятеля Беллы, который всё мельтешил перед глазами во время её работы. И ещё Белла не дорисовала одну ногу, и Пых на портрете вышел ёжиком-одноножиком.
     На вопросы про потерянную в портрете ногу Белла, запрокидывая несколько голову назад и скрестив на груди руки, всегда отвечала одно: «Вам, далёким от искусства…» - далее следовал презрительный взгляд - «вам не понять полёт фантазии истинного художника. То оловянный солдатик в ежовой шубе. Вот!».
     После такого ответа, раскрывающего гениальность задумки мастера, никто не решался попросить Беллу объяснить задумку с чужим носом на портрете.
     Да, великий талант – это сплошная загадка, простым смертным не понять.
     Вот Пых, как ему казалось, был бы художником более приземлённым, если бы… Но в жизни так часто случается: кому-то талант дан просто так, а кто-то о нем может лишь мечтать, вытачивая мастерство тяжкими трудами. Каждому – своё, и ничего тут не попишешь (хоть маслом, хоть чернилами).
     Так вот, в один из тех ясных и безветренных деньков Пых побрел на лесное озеро, чтоб посидеть на берегу и полюбоваться пейзажами.
     У него было одно особо любимое место. На противоположном берегу там деревья подступали к самой воде. Местами они, состарившись либо вследствие шалостей Ветра, склонялись над водной гладью. А кое-где из воды возвышались каменные глыбы, частично заросшие мхом и кустами черники. Уж очень красивым выходило то сочетание воды, камня и тихой грусти нависших над ними деревьев. Особенно впечатляло это Пыха теперь, в период осеннего разноцветия.
     Пых присел на ветку поваленного дерева и стал смотреть то на противоположный скалистый берег с его печальными березами, то на воду перед собой, то… То как будто сквозь воду, куда-то в бесконечно прозрачную глубину.
     Да, бывает при долгом взгляде на воду такое чувство: как бы потери пространства и даже осознания того, что это ты смотришь. Твой взгляд будто перестает принадлежать тебе, перестает фиксировать увиденное в твоем сознании. Потому что оно как бы само начинает созерцать нечто, а скорее – ничто, фокусируясь само в себе.
     В такие мгновения один Пых продолжал сидеть на берегу и смотреть на воду глазами, а другой Пых (а всё же именно он!) был где-то далеко-далеко и взирал сквозь неё каким-то внутренним взором. При этом Пых всё же фиксировал в своём сознании те картины, которые видели его глаза. И они рождали в нём покой и тепло, Пых это чувствовал. Однако в какой-то момент те же картины вдруг переставали восприниматься глазами, сознание как бы растворялось, и уже что-то другое или кто-то другой, словно сам разум, продолжал любоваться. Но не картинами осени, которые видели глаза, а ощущениями, которые те картины породили.
     Но как разум Пыха мог уже без глаз наблюдать и даже ощущать – это никак не мог уяснить Пых. Он даже начинал волноваться: уж не подумают ли лесные собратья, что он тронулся умом, если поделится с ними своими наблюдениями?   
     Вдруг сосредоточенность Пыха прервал какой-то голос. Сначала он зазвучал откуда-то изнутри Пыха и отдаленно. Постепенно, приближаясь к ушам, голос усиливался. И по мере его усиления Пых стал как бы возвращаться из Пыха-где-то в Пыха-тело. Это произошло в мгновение. Но сознание Пыха отметило и этот поразительный факт: Пых был не здесь, хоть вот он со своими ногами, ушами и глазами сидит здесь.
 - Привет! – услышал Пых.
     Это был голос Голохвастика. Он отправился в путешествие через протоку, соединяющую его болотце с лесным озером, и теперь голова Голохвастика торчала над водой метрах в пяти от Пыха.
 - При-вет, - медленно ответил Пых, потому что еще не вполне пришёл в себя.
 - Ты что, спишь?
 - Э-э… Нет. Так это ты, Голохвастик?
 - А то кто же? Ты что такой странный? Смотри, какая погода отличная, а ты тут сидишь и мух считаешь.
 - Нет, мух нет. А вот мысли – есть.
 - Какие-такие мысли? Про мух? – поинтересовался Голохвастик.
     Голохвастик, подобно многим обитателям болотной части леса, думал про мух всегда, когда не был занят упражнениями по надуванию щёк и выплевыванию языка на дальность. Да и все его сородичи очень любили думать и поговорить о мухах: о том, какие из них вкуснее, чем они предпочтительнее комаров, где в этом месяце ими отобедать модно и тому подобном.
     А ещё всем «болотным» нравилось жужжание мух. Папа Жаб, отец Голохвастика, например, утверждал, что от их жужжания развивается тонкое понимание музыки и улучшается пищеварение. Он даже как-то в школе у Голохвастика выступал с лекцией «О музыкальной тональности жужжания навозной мухи и влиянии ее на жизненный тонус жабообразных в переходный период».
     Всем болотным жителям была очень интересна та лекция. Они слушали её, открыв рты. Они так всегда делают, у них так принято. Потому что есть надежда, что какая-то муха в открытый рот залетит из любопытства. И ведь такое время от времени случалось. Таких называли везунчиками, которым удача сама идет в рот.
 - Если не про мух, то зачем тогда мысли? – продолжил Голохвастик. - От них тогда никакого толку, только отвлекают от важных занятий.
 - А тем не менее ты приплыл сюда просто полюбоваться красотами этой поры, не так ли?
 - Да, точно, - ответил Голохвастик. - В эту пору красота встречается необыкновенная: мухи начинают собираться в кучи, при этом теряют свою хитрость и скорость. А уж если какая свалится на воду, то так завертится кругами, так зажужжит… И то, и другое - красота неописуемая! А если еще успеешь до неё добраться быстрее, чем какой-нибудь Голавль… Уж больно быстр он.
 - Да я не про такое, - попытался уточнить Пых. - Где ж здесь место красоте?
 - Точно, нигде! – согласился Голохвастик. – Если поселится такой рядом, сразу без красоты останешься. Никакой мухи тот не упустит. Эх, если бы и я был быстр, как Голавль. Это у него всё благодаря «гола» в имени. У меня оно с «голо». Одна буква не та, а разница - ого-го. А так бы вся та красота – вся моя…
     При этих словах Голохвастик далеко выплюнул свой язык, как бы метясь в пролетающую муху.
     «Да, уж», - подумал Пых, - «Кто о чём, а вшивый все о бане…». И продолжил:
 - Тоже мне, красоту придумал. Вот, посмотри, какое прекрасное лицо человеческой девушки проплывает по глади озера.
     В это время одинокое облако, отражаясь в воде озера, действительно очень напоминало лицо юной красавицы и почти незаметно двигалось по воде. Хоть вырисовывалось оно лишь из двух цветов – белого и голубого, были очень ясными те очертания прекрасного личика.
     Голохвастик наклонил свою большую голову вниз, посмотрел перед собой на воду практически в упор и ничего не увидел, кроме отражения собственных глаз.
 - Да никто там не проплывает. Ты не спишь, смотрю, а бредишь.
 - Да как же так?! – поразился Пых. – Как никто? А красавица? Несколько отвернувшись назад. Вот же изгиб её шеи, аккуратный носик, ниспадающие локоны. И весь её образ медленно движется вправо по озеру.
 - Ты совсем ку-ку, что ли? - вдруг раздался близкий голос откуда-то слева над Пыхом.
     Пых присмотрелся и увидел на нижней ветке ближайшего дуба одну из тётушек Кукуш.
 - Ку-ку, ребятки, - продолжала тётушка Кукуша, - вы оба неправы. Во-первых, образ там точно плывёт, направо плывёт, это всё так и есть. Но, и это во-вторых, то образ отвратительной человеческой старухи, а не какой-то юной красавицы. Вон, огромный горбатый нос, торчащий из-под дурацкой шапки, явно беззубый рот и далеко торчащий подбородок. Фу, она даже страшнее, чем человеческие старухи, которых я когда-либо видела.
     Пых присмотрелся к образу на воде. И точно! В том самом прелестном силуэте слегка повернувшейся девушки одновременно столь же ясно прорисовывался образ, указанный тётушкой Кукушей. Нужно было только сфокусироваться на отдельных линиях того рисунка.
 - Здравствуйте, тётушка Кукуша, - начал Пых. – А ведь Вы правы. Там есть и такое лицо тоже. Невероятно!
     Теперь Голохвастик смотрел то на Пыха, то на тётушку Кукушу, то себе под нос, пытаясь хоть кого-то увидеть на воде, но по-прежнему видел только свои большие глазищи на ещё большем отражении своей огромной головы. Ничего не поняв в такой шутке юмора, он решил, что Пых и тётушка Кукуша сговорились его разыграть.
 - Ну, да, конечно. Ха! Теперь уже два лица, выходит? – ехидно заметил Голохвастик. - Уж от вас, тётушка Кукуша, не ожидал такого. Вы где на одной голове видели два лица? Такого и быть не может!   
 - Правильно, не может быть два, – продолжала тётушка Кукуша, - потому что там оно одно, и представляет собой лицо какой-то ведьмы. Только воспаленный молодой ум, утыканный иголками, может видеть в ней молодую красавицу, - добавила она, явно намекая на Пыха.
     Пых был в отчаянии. Вновь его выставляют чудаком. Но ведь он ясно видит и то, и другое!
 - Ах-ха-ха, - прозвучало теперь откуда-то с неба.
     Все спорщики устремили взоры вверх и увидели парящую высоко над озером большую птицу. То был уже старый и очень уважаемый житель глухой чащи леса - Орландо.
     Увидев его, тётушка Кукуша попятилась подальше вглубь кроны дуба, ближе к большому дуплу в нем и шёпотом произнесла в сторону Пыха и Голохвастика: «Чур, меня тут нет».
 - Многоуважаемый Орландо, рассуди нас, - крикнул Голохвастик.
 - Я слушаю тебя, мелкий Жаб, - сказал в ответ Орландо, так назвав Голохвастика.
 - Кто здесь больше… э-э… более… э-э…слеп, я бы так сказал: тот, кто в озере увидел юную красавицу или тот, кто увидел в ней же отвратительную старуху? – спросил Голохвастик, обращаясь к Орландо с уверенностью получить авторитетное подтверждение тому, что ничего на той воде нет.
 - Ах-ха-ха, - проклокотало ещё раз от Орландо. – Мне нравится ваш спор. И я с удовольствием отвечу на твой вопрос. Для начала посмотри ты, Пых, в небо надо мной. В какую сторону движется то, что ты видел отражённым в воде?
Пых посмотрел в небо. В голубой выси плыло одинокое белое облако, которое содержало точно те же образы, которые он видел в зеркальной поверхности озера, но которых не видел Голохвастик.
 - Оно движется туда же, вправо, - ответил Пых.
 - Я тоже вижу там облако, и оно движется влево, - присоединился и Голохвастик. – Да только никакого отражённого образа, а тем более двух там нет. Облако как облако, просто белый дым.   
 - Пых, а теперь повернись к своему приятелю спиной и ответь на тот же вопрос, - продолжал Орландо.
 - Странно, - отвечал Пых, – я вижу те же два образа, но они движутся теперь влево, как утверждал Голохвастик, а не вправо.
 - Верно, - прозвучал голос Орландо. – А ты, отпрыск Жаба, не будешь удивлён такой странностью. Ибо всё, что ты принял для себя истинным и достаточным, - это знать направления дуновения Ветра, которым управляет, якобы, твой отец с помощью железки, оброненной человеком. Лишь направление, причём полезное в понимании Жаба-отца, а не истинное формирует твой взор и пределы твоего понимания. Ибо познание твое ограничено жужжанием мух в ушах твоего желудка и однообразным кваканьем про это всего твоего болотного сообщества. Поэтому удивить тебя может только облако в форме гигантской мухи. Ты видишь такую в небе?
 - Нет, - надув губы, коротко ответил Голохвастик и, секунду погодя, сказал резко: «Ну вас в болото!». И нырнул под воду, не попрощавшись.
     Тётушка Кукуша тем временем тоже скрылась так, что её не было ни видно, ни слышно. Так что диалог мог продолжаться только между Пыхом и Орландо.
 - Пых, можешь ли ты теперь сказать, где образ неизменен: в озере или в небе? Но учти, что ты ошибся уже и в количестве лиц в отражении, и в направлении движения двух-в-одном образа.
 - Но, уважаемый Орландо, не хочешь же ты сказать, что в небе образ более истинный, чем в воде? Ведь когда я стоял лицом к воде, но смотрел в небо, облако с разными силуэтами в нём плыло в одну сторону. Но когда я повернулся спиной к озеру, как ты велел, оказалось, что направление движения было вовсе иным. Так что про то, какое более постоянное, истинное, я затрудняюсь ответить. Какое же?
 - Не спеши, Пых. Ты тот, кто понять это способен. Но нужно время. Продолжим же. Ты заметил только что, сколь внезапен и силен был порыв Ветра?
 - Да, - отвечал Пых.
 - Ветер нам помогает продвинуться к сути, - сказал Орландо. – Ты видишь, как быстро теперь движется то облако в небе?
 - Вижу.
 - Оно то же ли?
 - Не совсем. Оно под властью Ветра меняет свои очертания.
 - Верно. И смотри скорее в отражение на воде озера. Где те образы?
     Пых опустил голову и взглянул на воду. Образы вместе с отражением облака исчезли с воды.
 - Они проплыли. Они ушли за пределы озера. Их больше не видно.
 - Так и есть. Но что с образами в небе?
 - А на небе они еще есть. Правда, не так отчетливы, как это было до вмешательства Ветра.
 - Так каков твой ответ: где образы истинны? – спросил Орландо Пыха.
 - Выходит, в небе. Но…
 - Но ты и теперь сомневаешься, верно, Пых?
 - Да. Образы стали совсем размытыми, они вот-вот пропадут и в небе.
 - Ах-ха-ха, - опять рассмеялся Орландо. - Мне нравится ход твоей мыли. Никогда не принимай ничего на веру как бесспорное и однозначное, Пых. И тогда не всё поймёшь быстро, пусть не вполне докопаешься до истины, но в качестве таковой не изберёшь ошибку. При таком подходе - это точно. И это важно. Живи умом сомнений. Таков метод познания.
 - Я как раз и стараюсь жить таким образом. Но соседи мои…
 - Да не должно тебе стесняться собственного разума, - не дал договорить Орландо.
 - А тем более не след жить чужими головами, а то и просто речами. Не все, имея головы, обладают рассудком. И потому совсем не всякая голова изрекает мысли. Бывают очень говорливые головы, изливающие пространные потоки как бы слов, а на самом деле – звуков, в которых нет места ни мысли, ни смыслу.
 - Да, уж, точно сказано, - согласился Пых.
 - Но скорее смотри на небо. Видишь ли ты то два-в-одном-облако? – вновь обратился Орландо к Пыху.
 - Нет, оно тоже исчезло. Его разогнало Ветром. Остались лишь мелкие бесформенные обрывки.
 - А можешь ли ты описать то, что исчезло в небе, а до того – в озере?
 - Конечно, я это отчётливо вижу перед глазами.
 - Но как ты перед глазами, как сам выразился, видишь то, что уже не видят твои глаза?
 - Понятно, как. Те образы я запечатлел в своем сознании. Они и сейчас, как прежние, там, в… внутри… Они в моём разуме. Могу я так сказать? Ты поймёшь меня?
 - Конечно. Как же ещё назвать того хранителя, которому доставляются все образы, запечатлённые нашими органами? Облака больше нет, его отражения на воде не стало еще раньше. А образы в разуме остались. Более того, ты бы не мог ни облако, ни его отражение разделить так, чтоб те два абсолютно различных лица существовали отдельно, не прибегнув к способности своего разума. Он – великий творец и художник. Лишь там продолжают жить и облако, и его отражение, и то, что в них представлялось.
 - Но в таком случае самым реальным является то, что живет в разуме, а не то, что было увидено глазами? – произнёс удивленный своему открытию Пых.
 - Выходит, что так, - согласился Орландо. Я не утверждаю. Я лишь использую рассудок вместе с тобой, лишь рассуждаю. Наш рассудок – это способность нашего разума задавать самому себе вопросы и искать самому же – разуму – ответы на них. Наш разум – хранитель многих тайн и истин. И реальность - только он. При этом он и творец реальности.
 - Как это может быть? До последнего твоего высказывания мне было всё понятно. Даже то, что разум – реальность, а облако и его отражение – нет. Ты это наглядно обосновал. Но как разум может творить реальность? Это разве обоснуешь чем-то?
 - Хм… Если бы я мог всё обосновать… Я не умнее тебя, но я, как и ты, люблю озадачивать свой разум. Поэтому он, ища ответы, познаёт себя всё более и более. Познавая себя как единственную реальность, он расширяет её границы, производя всё новые и новые образы-формы. Вот твой разум теперь хранит не просто образ облака, в котором едины были два человеческих лика. Разум, в отличие от самого облака или его отражения в воде, может теперь там, в самом себе, их отделить, дав им раздельную жизнь. Может и дополнить каждый из них элементами, которых не было в облаке или отражении его. Он может «играть» ими и с ними. Эта игра разума и есть творение реальности.         
 - Но ведь мы не можем усилием своего разума породить к жизни облако на небе, а не просто образ его из той реальности, где творит разум, - возразил Пых. – Не говоря уже о том, чтобы воспроизвести в небе облако с теми же точно очертаниями, в которых мы вновь увидим те два лица.
 - Не можем, - согласился Орландо.
 - А вдруг… Вдруг мы сами со своим разумом в этот самый момент являемся объектами процесса разумного творчества? Просто в ещё большей по размерам реальности! – с горящими глазами почти вскрикнул Пых. – Вдруг так же, как наш разум содержит реально живущие образы не живых в реальности (здесь) форм-прототипов, так же некий больший - всеобъемлющий - разум содержит все те прототипы, не истинно реальные здесь, но являющиеся реальными в наших разумах? Что если тот всеобъемлющий разум-творец содержит и те образы, и нас вместе с ними, творя их и нас, так же «играя» нами и с нами? Ведь продолжая твою логику, Орландо, такое вполне быть может!
 - Что ж, Пых, полагаю, мне более нечего тебе сказать. Ты сам сказал мне то, что и я ещё должен осмыслить. Осмыслить в покое и уединении. Я удаляюсь. Познавай себя, себя истинного. Ты не то, кем кажешься окружающим, и даже не то, кем, как правило, видишь себя. Открой путь к реальному, в вечное. Всё для поиска – в тебе. Оставайся же с Богом. Ведь всё это время мы, говоря о своем разуме и рассудке, вели, по сути, речь о Нём и о его творениях. Через Его творения мы познаём Его. Познаём своим разумом, ибо лишь разум реален для нас с тобой, как мы выяснили. Единственно реален, а потому вечен. Но и Бог через наш же разум познаёт Свои творения и Себя как творца. Разум, творящий разум нас объединяет с Ним. Либо…
Далее Пыху уже не было слышно, что сказал Орландо.
 - Что «либо»? Объединяет либо что? – прокричал Пых вслед удаляющемуся Орландо.
 - Поо-тооом… - еле слышный уже донёсся голос с неба.
     Пых еще некоторое время стоял, наблюдая величественные взмахи крыльев уважаемой немолодой птицы, пока она не превратилась в точку на небосклоне. Когда и точка исчезла вдали, Пых уже знал, к кому обращать любые свои вопросы и кто поможет искать на них ответы. И это был конечно же не Орландо.