Вечер выпускников

    Веселая музыка летит через зал, побуждая к танцам. Сыпается конфетти, забавными молниями распрямлялись ленты серпантина, усеивая пол разноцветной мозаикой, которая, в свою очередь, разметывается на части ногами танцующих пар.
Выпускной вечер, что может быть счастливее этого, после десяти лет учебы? И совершенно не хочется думать о том, что скоро надо держать экзамены в институт, а кому-то просто идти трудиться слесарем или токарем, продавщицей мороженого или кондуктором. К чему эти банальные мысли в день великого счастья, когда вокруг мелькают счастливые веселые пары бывших, - да, уже бывших! – одноклассников, когда учителя с затаенной грустью глядят на нас, вдруг вставших за один день взрослыми. И, похоже, никто из них не верит всерьез, что я, например, уже не Сашка или Санька, а вполне себе взрослый мужчина, Александр Иванович Ковалев, почти 18 лет от роду, а со мной в паре кружится не Настя, а Анастасия Николаевна Портнова, будущая актриса советского кино. Ну, во всяком случае, это она так считает, что она будущая актриса. А по мне так себе, ничего особенного, хотя в школьном театре мы все на нее засматривались. Но после спектаклей, тайком куря на задворках школы, мы все соглашались, что новой Орловой из нее точно не выйдет.
А взять, например, вон того, рыжего и курносым парня. Это вам уже не Петька, а Петр Всеволодович Леонтьев, почти что студент, так как ни для кого не секрет, что папа Петьки, ах, прошу прощения, Петра Всеволодовича, потратил изрядное количество трудов и нервов, дабы наставить наследника на путь истинный. Что греха таить, труды налицо, уже в шестом классе Петька заслуженно носил прозвище «профессор». Вот и сейчас он наверняка рассказывает своей партнерше по вальсу очередную заумность, а та слушает его с неподдельным восхищением, слегка раскрыв в почтительном удивлении рот. Ну и пусть. Завидовать я ему не собираюсь. У меня свои дороги в жизни, и не менее почетные. Но о них не сегодня. Сегодня у нас на это времени нет.
    Я о каждом из них могу рассказывать долго. О почти всех сорока, с которыми… Впрочем, нет! Я совсем забыл про нашего Подлипалу. Разумеется, в жизни он совсем не Подлипала, а Кузнецов Иван. Но почему-то, с самых первых лет школьной жизни, мы его невзлюбили. Уж больно он любил ябедничать, и к учителям липнуть. По правде говоря, наябедничал он всего один раз, когда мы ему в первом классе чернил в ранец налили. Ну и за то, что наябедничал, получил хорошее мужское внушение, от чего, как я полагаю, в его голове наступило некоторое просветление. И хотя после того случая он никому не жаловался, мы его почему-то сразу невзлюбили и окрестили подлипалой. Так он и проучился с нами всю школу, ни с кем не разговаривая, только с учителями. А нам-то что? У нас были свои компании и у нас не было никакого желания водить с ним дружбу. А сегодня мы вообще с ним расстанемся. Дай Бог, навсегда.
    Впрочем, что-то я слишком о нем заболтался. Тоже мне, нашел тему. У меня так бывает, начну рассказывать, и несет меня. Наша петровна, училка по литературе, всегда мне говорила, что талант у меня есть, что мне писать надо. А я сомневаюсь, одно дело сочинение написать. И совсем другое дело, написать, как, например, Островский писал, про Павку Корчагина. У меня так точно никогда не получится. Поэтому, я вам лучше о нашем классе и празднике расскажу. Так-то мы обычные ребята, с обычной средней школы. Но для меня они все – самые лучшие. Даже жалко, честно говоря, что учеба закончилась. Я бы не прочь с ними еще годик поучиться. Только вы им об этом не говорите, а то еще, чего доброго, засмеют. Скажут: «эх, ты, Сашка, нашел чего жалеть. Да и не пристало комсомольцу быть сентиментальным.» А я вовсе не сентиментальный. Просто расставаться жалко. Ведь когда теперь вместе соберемся? Кто мы будем тогда? Конечно, есть вечера встречи одноклассников, кто бы мог подумать, что мы будем приходить сюда, в эти школьные стены, не как ученики, а как взрослые, состоявшиеся в жизни люди. Кто-то из нас поседеет и полысеет, обрастет солидным брюшком, а кто-то просто пришлет письмецо, мол, братцы, приехать не могу, выполняю заветы Родины на ударной стройке. Да-а, вот такие мысли в моей голове, хотя надо бы повеселиться от души. Благо, завтра воскресенье, никуда спешить не надо. Пойду, вот, приглашу Наташку на вальс. Вы тут не скучайте без меня, лучше посмотрите на нас. Какие мы веселые, молодые, задорные. Ну, все, я пошел.
***
    Обычно, город Н. летними вечерами был тих и спокоен. Медленно струилась под облаками речка, светились, как и всегда, фонари на улицах, закатное солнце окрашивало последними лучами дома и деревья, словно бы окутывая на ночь. Но в этот вечер, на улице Ломоносова, было весело и шумно. Еще бы! Собрались ученики выпуска сорок первого года. Двадцать лет прошло с того памятного для всех дня, когда сразу же после выпускного бала мы отправились штурмовать военкоматы, чтобы нас отправили на фронт. Как сейчас помню этот день, когда мы стояли на улице, а из репродуктора Молотов буквально оглушил нас известием о начале войны. До сих пор в моей памяти хранятся, словно на фотоснимке, разом повзрослевшие и посуровевшие лица моих друзей. Я и сейчас вижу их и слышу их голоса. Много ли нас осталось в живых? Смотрю на собравшихся, и не верится, что это мы, только ставшие на двадцать лет старше.
-Сашка, ты что ли? Здорово! – хлопает меня по спине кто-то. я оборачиваюсь и вижу Петьку Леонтьева.
-Петька! Черт, вымахал-то как! – ору я в ответ и, в свою очередь, хлопаю его по спине.
-А что нам, - самодовольно отвечает Петька и с явным удовольствием проводит рукой по груди кителя. На кителе, как и положено бравому офицеру, несколько орденских колодок, и пара нашивок за ранения.
-Не стал, значит, профессором, - говорю я и смеюсь чему-то.
-Не стал, - притворно вздыхает Петька. -Война, брат, все на свои места поставила.
Я еще что-то хочу сказать, но тут нас подхватывает стайка девушек и ведет нас к большому длинному столу. Я с трудом узнаю в этих веселых лицах черты школьных подруг. Таня Иванова, Наташка Белоглазова, боже мой, как же я по вам соскучился! Мы наливаем в рюмки, чокаемся и выпиваем за встречу, за долгожданную встречу школьных друзей. Водка горячим ручейком п скатывается вниз и хмель слегка ударяет в головы. Мы начинаем дружно говорить. Перебиваем друг друга, снова спрашиваем и отвечаем. Двадцать лет, из которых четыре года сожрала война, будь она проклята.
Наконец, шум потихоньку стихает, и мы начинаем говорить спокойнее, вспоминая себя, рассказывая о других. Постепенно от живых разговор переходит на не вернувшихся с той страшной войны. Петька первым подошел к стенду с фотографиями. Мы невольно замолчали и тоже подошли к нему. Со стенда на нас, живых, смотрели глаза тех, кто не вернулся, кто ушел для того, чтобы жили другие. Настя, которая так и не стала артисткой кино, Серега, когда-то гроза всей школы, а в тяжелом сорок втором геройски погибший в Севастополе. Я смотрю на них, и на глаза невольно наворачиваются слезы. Я украдкой вытираю их и вижу, что и остальные смахивают слезы. Стыдиться этих слез нельзя и я понимаю, что как мне не хватает тех, не пришедших с войны.
-Сашка, - слышу я за своей спиной голос и оборачиваюсь. Танька! Все такая же красивая и ничуть не постаревшая. Та самая Танька, в которую я был когда-то влюблен, и за которую я когда-то подрался с Колькой Ищенко.
-Таня, - говоря я и не знаю, что сказать дальше. Вместо левой руки у нее пустой рукав, и я невольно отвожу глаза.
-Это ничего, Саша, - понимает она, -Я уже привыкла. Хорошо, что жива осталась.
-Хорошо, конечно, - соглашаюсь с ней я и веду ее к столу. Я наливаю в рюмки и кладу закуску в тарелочку.
-А помнишь, - начинаю я, но тут она меня перебивает и говорит:
-Саш, а ты помнишь Кузнецова?
-Этого Подлипалу-то? – презрительно говорю я и мысленно сплевываю.
-Нужен он нам сегодня. Небось, в тылу отсиделся, и теперь стыдно нам в глаза смотреть.
-Так ты ничего не знаешь? – говорит Таня, ставит рюмку на стол и хватает меня за рукав.
-Ты правда ничего не знаешь? – говорит она и пытливо смотрит в мои глаза.
-А что я должен знать? – недовольным тоном спрашиваю я и тоже ставлю рюмку на стол.
-Вот оно что, - протягивает Таня и отпускает меня.
-Сядем, - предлагает она и мы садимся. Я молчу смотрю на нее и жду. Она явно нервничает, но я жду, зная по своему богатому журналистскому опыту, что нельзя в таких случаях торопить человека. Таня вздыхает и берет меня за руку.
-Мы с Тасей когда собирали фотографии наших ребят, зашли и к его маме.
-К маме? – невольно перебиваю я ее. -А при чем тут его мама?
-Ты не перебивай, Саша.
-Извини.
-Так вот. Мы попросили у нее фото Вани, он ведь погиб. В сорок втором, на Воронежском фронте. Он ведт на фронт попал раньше нас всех. Ты ведь не знал об этом?
-Нет, конечно, - отвечаю я и ощущаю, как в горле застыл комок.
-Не знал. И мы не знали. До прошлого месяца, когда стали фотографии собирать. Оказывается, он попросту сбежал на фронт, хотя ему была дадена броня, как ценному специалисту. Воевал в пехоте, был награжден двумя орденами. А ты ведь знаешь, как в сорок первом ордена давали.
-Знаю, - отвечаю я, и снова ощущаю комок в горле.
-А в сорок втором, в июле, он был ранен и его отвели в санитарную часть. Их должны были отправить в тыл на следующий день. Все было тихо, и вдруг танки. И до двух рот пехоты. Все было так неожиданно, что не успели организовать оборону и один танк прорвался прямо к медсанбату. А там сплошь тяжело раненные и медсестры. Подмоги и защиты ждать было неоткуда. Еще секунды – и танк начнет давить гусеницами всех. Вот Ваня-то и бросился с гранатой под танк.
Таня замолчала. Молчал и я, не зная, что сказать. Неожиданно Таня схватила меня за рукав и заговорила горячо и торопливо.
-Понимаешь, Саша, его мама не захотела дать нам его фотографию, сказала. Что слишком хорошо помнит, как мы к нему относились. Вот потому-то и нет здесь его фото. Так что, на тебя одна надежда.
-На меня? – удивляюсь я. -А я-то как могу помочь?
-А очень просто, - вдруг врезается в разговор голос Кати Шубиной. Оказывается, пока мы тут разговаривали, остальные потихоньку окружили нас и слушали, о чем мы тут беседуем.
-Очень просто, - повторяет Катя. -Ты известный журналист-фронтовик, тебе и карты в руки. Ты сумеешь убедить его маму, что фотография нужна не нам даже, она нужна тем, кто будет после нас. Он же единственный, чье фото отсутствует на общем снимке нашего класса. И это несправедливо, что его нет там, где наши ребята.
-Да-да, - бормочу я и отворачиваюсь. Если бы они знали, что это я всему виной, ведь это я высказал Прилипале в тот выпускной вечер, что ябедам не место на общем фотоснимке. Передо мной вспыхивает тот вечер, я слышу свой голос, я вижу потемневшие от обиды глаза Вани, и пытаюсь отогнать это видение. Но оно не отпускает меня, и я тогда наливаю полный стакан водки и выпиваю залпом. Ребята удивленно смотрят на меня, а я просто не в силах объяснить, что со мной происходит. Я подхожу к окну и молча смотрю в окно. На улице уже темно, даже фонари не в силах разогнать тьму, но я все равно всматриваюсь в темноту, мне до боли хочется вернуть ту минуту, и от понимания безысходности я резко поворачиваюсь и говорю:
-Давайте выпьем, за него.
Все понимают, о ком я говорю. Мы молча наполняем рюмки и также молча, не чокаясь, пьем. Я понимаю, что каждый думает о Ване. Наверняка каждый корит себя, каждый думает, что был не прав с ним, но хуже всего мне. Простите меня, люди…