Окромя абсурда, кругом один абсурд

«Куды я ни пойдю, – сказала королева, –
Свербить моё фондю, едрить его налево!»

В голове есть огниво – кремень да кресало. (Если знатоки меня подденут, дескать, в состав огнива входит еще и трут, то в башке, мои милые, трута этого навалом). Так вот, кремень с кресалом не положены рядом, а раскиданы и вынуждены пробираться друг к другу по извилинам. А как встретятся да ударятся, сразу посыпятся искры: «Эврика! Целое – больше любой своей части» Ну, тогда ты и спешишь оповестить об открытии. А кремень-то с кресалом опять разошлись и снова протискиваются по извилинам. Ничего. Они снова встретятся, бац! – искра: женщина, оказывается, ничем не хуже человека. И ты аккуратно бежишь, чтоб не расплескать истину, и делаешь доклад на симпозиуме.
Вот так трудной поступью и шагает цивилизация.

Многие люди, как аукционные лоты, мечтают отдаться по максимальной цене.
И, не поверите, даже страны такие есть.

Рассматривал анатомический атлас – охрененная машинка у природы получилась! И ведь выдается при рождении совершенно бесплатно. Но только один раз. В чем развод?

Проблема не в том, что в человеке есть и мёд, и говно, проблемы начинаются, когда это смешивают.

– Временами я испытываю непреодолимое отвращение к сладкому студню.
– Разве студень бывает сладким?
– Ну вот... стал бы я еще пробовать эту гадость!

Объясняли им логически – не понимают. Эмоционально – то же самое. Стали показывать на пальцах – результат ноль. Пришлось расстрелять.
А они лежат и ни хрена не понимают.

Самец ищет самку, хамец – хамку, подлец – подлянку. А огурец сам рад спрятаться, только его всегда находит выпивка.

Автор принес режиссеру пьесу. И там, значит, в ванной появляется гиппопотам, начинает вести себя крайне нагло и орать: «Долой юманите!» Обыватели, понятно, в шоке. Но пока они ахают и воздевают руки, все больше гиппопотамов возникает в благопристойных ванных, и все эти краснокнижные животные нахальничают, охальничают и орут «Долой юманите!» Это становится трендом, так что некоторые, ранее ни в чем не замеченные граждане отправляются в ванную и обращаются в гиппопотамчиков, орущих «долой юманите!» И так далее.
Режиссер снял очки и устремил глаза в такие верха, в которые обыкновенные люди никогда не заглядывают. После окончания путешествия он задумчиво произнес:
– Кажется, что-то такое уже было. Мне рассказывала маман, а она всё перевидала. Только там вроде были гиены – и это, пожалуй, самые отвратные твари, какие только можно придумать. Гиены из геенны – каково?! Гиппопотамчики несравнимо симпатичнее… Но мысль, мысль!.. Или, если хотите, идея! Где она, я вас спрашиваю!
– Но она, так сказать, в преосуществлении абсурда…
– О! Старина абсурд! За сто лет эксплуатации из него выжали все соки, даже те, которых в нем не было! Осталась пыль, труха, нечеткое воспоминание о былом ликовании. И потом, что можем мы сочинить ударнее, чем, например, заголовки новостей? Вот где стопроцентный абсурд! По сравнению с ним наши задумки – как детский пистолетик рядом с бомбой. И вообще, золотой век впечатлительности растворился в отходах жизнедеятельности. Попробуйте сейчас вытащить на сцену дорогой многоуважаемый шкаф – и посмотрим, что может разглядеть в нем нынешняя публика. Это же не зрители, а размалеванные мешки для мусора! Идеи в них надо запихивать сапогами, а потом крепко завязывать, чтобы всё не улетучилось!.. Но вы не печальтесь, дорогой мой, я, кажется, уже нащупал главное… В гиппопо станут превращаться расисты, гомофобы, сексисты и глотатели устриц.
– Боже! Но чем провинились любители устриц?
– Я их сильнее всех ненавижу! Глотают живое невинное существо, которое вскрикивает от запредельного ужаса! Вот этих бы живоглотов в геенну, в геенну, в геенну!
Когда атмосфера пришла в себя и кулисы перестали колыхаться, режиссер умиротворенно добавил:
– Я все сделаю, чтобы они наконец вздрогнули. А назовем спектакль «Гиппопа». Гиппопа-гиппопа-гиппопа! Звучит, как барабан перед казнью!
– Может быть, не надо так резко? Вы же знаете, какие у нас рецензенты… они не способны уловить смысл, их хватает только на первую примитивную рифму. И боюсь, что рифмой станет Европа… а это полностью искажает наши идеи…
– Нет, нет и нет! Гиппопа – в этом выкрике  сгусток энергии! Шаровая молния! Ударим ею прямо в жировые отложения!..
Вечером утомленный режиссер рассказывал жене:
– Нет авторов, повымерли напрочь. А эти передирают все, что когда-то было, и так вяло, дилетантски… Силенок-то нет! Я должен всё вкладывать из себя, что за убогий народец!.. Каждая эпигонская графомашка чирикает: «Люди, гады, скорпионы, бегемоты… Приидите и раскройтесь!.. чакры, шпроты, ваджрайяна… мы еще увидим небо в алмазах!..» Тьфу!..
Тем же вечером автор изливал горечь другу, с которым делил кров:
– Представляешь, он просто свирепеет, когда упоминает о любителях устриц. Готов жечь напалмом… А сам ни шиша не смыслит в драматургии. Подтекст и глубина для него не существуют. Барабаны – вот его кумир. Бум-бум-бум!.. Кому приходится нести плоды творчества!..
Друг, укутанный после ванны в шикарный махровый халат, приобнял драматурга и добродушно рассмеялся:
– Ну вы прям как Чехов со Станиславским!

– Вред – в количестве, - сказал аптекарь. – Только оно у всех разное. Личная задача – определить норму. Перебор хуже недобора.

– Я люблю вас, животные! – воскликнул популярный комик, простирая руки в зал.
В зале радостно заржали.

Не знаю, как у вас, а у меня в голове – чаще всего каша. Но не готовый продукт, а какое-то бесконечное варево из разных огрызков виденного, слышанного и пережитого. Варится, булькает, шипит и только иногда дарит открытиями вроде того, что мерзавцы в этом мире процветают несравненно чаще непорочных дев. Отвлечься, конечно, можно, если задать мозгу конкретную задачу, например, умножить 17 на 16. Тогда умножаешь 17 на 10, получается 170, потом 17 на 6 – 102. Итого 272. И что? Так всегда и умножать? Невесело выйдет. А каша опять выступает вперед и булькает как ни в чем не бывало. Я вот что спрашиваю: если мозг – такая беспокойная машина, работает и днем, и ночью, почему бы не направить его на общественно-полезную деятельность? Скажем, на разработку теории о происхождении всего из ничего. Все-таки одной бы теорией стало больше… Но нет, ему нравится варить кашу. Уже столько ее наварено – дивизию доблестных воинов накормить возможно! Только еще вопрос – станут ли они есть… Паша ел кашу, а Маша – Пашу…

– О да, конечно, все люди разные. А потому я как человек практический сразу определяю, на сколько на них можно положиться. На тысячу, на десять тысяч или сто. После какой суммы он слетает с катушек. И тут лучше недодать, чем передать.
– Как это неромантично… А про себя не скажете – на сколько?
– Хм… сейчас соображу… Если в валюте, то на сто тысяч. Больше – нет.
– И с этим можно жить?
– На этом можно строить.

Как ни тужься, а жить правильно не получается. И те красавцы, которые утверждают, что живут правильно, - они-то как раз безнадежны. Потому что сама жизнь человеков в корне, от Адама, неправильна.
– Зато лечиться можно правильно, – сказал аптекарь.

– Рассчитывающий на благодарность недостоин ее. Если тебе случилось сделать добро, поблагодари Всевышнего и забудь. Ожидающий благодарности и неблагодарный – одного поля ягоды.
– Учитель, во мне это не вмещается!...
– Вмести в кого-нибудь другого.

– Окромя абсурда – кругом один абсурд.
– И как это понимать?
– А вот есть абсурд как степень художеств. Утонченные души воспринимают его фибрами и приходят в экстаз – по-простому говоря, кайфуют. А есть ситуационный абсурд последних времен, возникающий от трения деградирующих народов и персонажей. Такой абсурд создает хаос, энтропию и головную боль. Он все и поглотит.
– А убежать?
– Только разве в глухую тайгу. Говорят, там еще есть места. Но хватит ли сил? Не, думаю, утопнем.

Ревнители бюджета внесли предложение: обязать граждан, желающих любовного акта, выплачивать партнеру рыночную стоимость. Сосчитано, дескать, что такая мера приведет к росту ВВП, несравнимому с индустриализацией. Осталось только проявить политическую волю, чтобы сломить сопротивление ретроградов.
– А у нас капельки есть против идей, – сказал аптекарь. – Только покупают мало.

Нацисты, коммунисты, шовинисты, сатанисты и прочие яростные активисты… даже уничтожив поросль, их не искоренить. В каждом поколении они будут возрождаться под безопасными личинами. Важно сторониться этой пены, не попадаться на уловки, нести свою истину даже в меньшинстве и даже в одиночестве…
– И умоляю, мойте руки перед едой! – сказал аптекарь.

– Ну вот скажи мне, нафига придумано такое разнообразие животного мира? Тысячи тысяч разных? Кому это надо? И заметь, каждый видок внутри себя штампуется неотличимо. А теперь погляди на людей. Тут тебе и волки, и хамелеоны, и коровы, и змеи, и слизняки. Попадаются даже соловьи, раки-отшельники и слоны – в общем, и чистые, и нечистые. А почему, зачем, для какой задачи?
– А какой живности в людях больше всего?
– У меня всё сосчитано: это овцы, свиньи, хорьки и хомяки. Я пять таблиц нарисовал, послал в Академию наук, чтобы порешали вопросы.
– А они?
– Не отвечают, дармоеды. Думаю послать в Брюссель. Пускай хоть они объяснят.

– Смехотура с людишек! Пакостят хуже обезьян, а болтают о рае. Будто в раю такая же толпа бессмысленная! Не, в раю просторно, этаких всяких не бывает! Я сколько живу, совсем мало видал для рая годящих. Так что лучше не болтать попусту – заперты ворота.
– А тебе-то откуда знать, кого в рай пускают? Что ли ты Пётр-ключарь?
– Ключарь не ключарь, а голова имеется. И Писание маленько читал. Легче верблюду сквозь игольное ушко – помнишь?.. А то он, такой, думает: перед смертью быстренько покаюсь – и лады. Нетушки, просторно в райском саду куда как! Много званых, да мало избранных!..
– Так чего ж, по-твоему, – остальным поубиваться что ли?
– А они и так убиваются, каждый день. Хотят хорошей жизни, а убиваются. Еще больше хотят – и сильней убиваются.
– А вот если нет никакого рая – так и все равно.

Иному и ворог дорог, а нам и милашка – какашка.

Какие глупые картины,
Какие пошлые слова…
И человека от скотины
Ты отличишь в себе едва.

Темноватненько тут у вас. Ни огонька, ни оптимизму. А надо устремляться. Даже глухой пень Бетховен сочинил «Оду к радости», потому как все живое тянется к солнцу. Оно правда, глухому бывает легче – не слышишь всякую херовину, которую нам льют в уши… Но и мы тоже обязаны. Позитивное отношение – основа основ. Позитив – это наш локомотив! Действуйте, короче, в таком духе.
– Может, обратиться к матушке-химии? – сказал аптекарь. – Какие-нибудь леденцы радости. Без привыкания, конечно. Вот и огонек появится.

Секс в тексте – как аспект в тесте.

– Как горько и страшно внезапно понять, что ты ничего из себя не представляешь!..
– Да уж, чистый ужас – подавляющее большинство абсолютно ничего из себя не представляют. И что, нам всем теперь рыдать в голос?
– Плевать мне на большинство! А вот на себя плевать несподручно – неаккуратно будет… Во мне, понимаешь, поселился какой-то аудитор. Он вытаскивает на свет полузабытые эпизоды, поступки и намерения – и макает меня в это: гляди, что ты такое!.. Причем налицо не раздвоение личности, не шизофрения – бухгалтер внутри – не я, он мне чужой и вовсе не друг, он злорадствует… какой-то чёрт или мелкий бес вроде бывшей бабы, старающейся унизить…
– Ну, я в сортах чертей не силен. Я бы проигнорировал. Вот я – пью вино, обманываю женщин и слушаю свою музыку. Что я могу из себя представлять? Таланты в землю не закапывал, поскольку не было дадено. Просто продолжаю жить, с каким-то содроганием ожидая старости – старики ведь такие жалкие! Но надо стараться держать выправку, чтобы не стать жалким до того, когда все требования к тебе отпадут по возрасту. Пока мужик – не поддавайся никому! Да и перед кем вообще себя представлять? Высоких душ не видно в нашем мире!..
– Не знаю, кто прав… Но окажи услугу – давай вместе напьемся!..

Если ваш оппонент глупец, то это еще не означает, что вы – умник.

Герцль спросил Генцля:
– А что, Герцен – тоже наш?
– Не в курсе, – ответил Генцль, – надо узнать у Перетца.
– Нет, – сказал Перетц, – это какой-то гой из русской хрестоматии.

Не жалуйся.
Кто жалуется – лжец.
Жлобам желательно разжалобить галерку.

Мерзкий человек написал замечательный роман. А прекрасный человек сочинил какую-то околесицу… Природное чувство протестует против таких конструкций. По-нашему, хороший должен быть во всем хорош, а мерзкий – стабильно мерзок. Для чего же наши уютные представления регулярно разбиваются вдребезги?
– А чтобы показать их истинную цену, – сказал аптекарь.

Верная или не верная – она оправдывается судом ввиду того, что она – мысль.

Совершенно не с кем поговорить. Невозможно среди этих отыскать действительно чуткую душу. Даже когда я разговариваю с самим собой, не могу удержаться: «Ну до чего же ты глухой тупень!»

Юмор – это легчайший, но и краткодействующий наркотик – счастливы те, кому его хватает.

Само. Представляете, само все рассосалось: семейная пробка, идиотизм начальства, опухоль в заднице. И мне стало небывало легко, и я взлетел и полетел вверх, не торопясь, как пузырек в настоящем шампанском. И все повторял: «Только бы не проснуться! Только бы не просыпаться никогда!!.» И я не проснулся.

Будьте, как дети, умейте радоваться.
– Легко говорить, – сказал аптекарь.

– Алло, это справочное? Подскажите, пожалуйста, где можно скрыться от сытых и толстожопых!

Посадил дерево, построил дом, вырастил сына и захотел сделать что-нибудь хорошее. Поспрашивал знающих людей и получил ответ: «Пришли денег!»

Разве можно не презирать эту публику? Приходят на мои концерты, слушают плоские шутки вперемешку с похабными историями и гогочут от удовольствия. Ни вкуса, ни слуха – ну что за народ такой?!

В розницу дороже, оптом дешевле. Почему же тогда женитьба обходится так дорого?

Я вам не какой-нибудь вульгарный материалист, чтобы менять свою духовную сущность на миску похлебки. Предлагайте настоящую цену!

Долго добирался, пришел – а меня не впускают. Ни стен, ни ворот, ни запоров, а войти не могу. Сказал все слова, что вспомнил. Даже немецкие. Не помогло. И хожу по невидимой границе, всем существом стремясь туда, куда не впускают. И шепчу, шепчу что-то…

Действительный академик Козолупенко утверждает в своих сочинениях, что Александр Македонский, Аттила и Чингисхан – это всё одна реинкарнация. И труды академика везде продаются. А мой сосед Берды Дурдыевич сидит в желтом доме за то, что он Шахнамэ.
Как вы полагаете, нет ли тут перекоса в сторону академизма?

Бывает, накрывает такая черная туча, что кажется: всё, амба… Но проходит время, выглядывает солнышко, и как-то живешь дальше.

Вы думаете, для чего скоморох дурачится? Только для денег? Нет, настоящий скоморох хочет дурью своей отвести от вас вселенскую страшную одурь.

– Я люблю любить, ненавижу ненавидеть и желаю желать!
– Ну тогда ты должен умолять умолить, – сказал аптекарь.
– Послушайте, это аптека или дурдом? – спросил случайный посетитель.

Один и тот же процесс, описанный грубо или утонченно, резко меняется в оценках. Выходит, что искусство – мать эмоций. Или эмоции – двигатель искусства? Короче, грубая правда нужна только патологоанатому.

После того как я убедился, что через две точки на плоскости можно провести только одну прямую линию, я загрустил и продолжил бессмысленное существование.

Я всё прекрасно вижу, но только тогда, когда ничего уже невозможно поправить.

Геометризма головного мозга: извилины распрямляются и выстраиваются в треугольники, квадратики и параллельные линии.

Какой там, к лешему, просветитель учил, что думать – хорошо? Думать – значит страдать. Ну конечно, если ты думаешь, как все порядочные люди, что все вокруг – мерзавцы и сволочи, то, возможно, у тебя и появится блеск в глазах. Но если не можешь уснуть, вспоминая несуразные глупости и невольные, как тебе кажется, гадости, совершенные тобой в жизни, – то хочется на кого-нибудь ополчиться, кроме себя. Самое поганое, что никакой разбор полетов не предохраняет от будущих падений. На то и крепок задний ум, чтоб ехать только задом. Лукавый случай неистощим в поворотах, и, садясь за руль, ты обреченно думаешь, что опять вляпаешься. И снова, ворочаясь с боку на бок, будешь думать: «Ну как я мог? Зачем я так?..» Ничего, брат, не помогает.
– В старину полагали, что хорошо помогает касторка, – сказал аптекарь.

Идиоты вещали так естественно и непринужденно, что на их фоне все непричастные казались идиотами.

Один вполне добросовестный работник в свободное от служебных обязанностей время любил рассказывать, что Земля живая и она его мать. Более того, приезжая в не загаженное антропоидами место, он падал на траву, раскидывал руки, целовал почву и бормотал: «О, мать сыра земля! Прости нас, мерзавцев!» – и прочая в таком духе.
И сколько ни убеждали его добрые люди, что матушку его кличут Мария Петровна Жилкина, а вовсе не мать сыра земля, ему это как горох об стенку. Так что в конце концов группа товарищей-доброжелателей направилась к высшему начальству с просьбой позаботиться о погибающем.
– О, это отличный работник, – ответило начальство. – Мы вполне можем поощрить его внеочередной премией.
– Понимаете, – втолковывали добрые товарищи, – такое неординарное поведение в некотором роде подрывает основы – дресс-код, самооценку и уважение к европейским ценностям!..
Но начальство отчего-то нахмурилось:
– А пошли бы вы лучше на этот… – предложило оно, – на обеденный перерыв.
– Да-а-а,- сказал аптекарь, – у нас такая отсталая страна – доносчиков исстари не жалуют.

Прежде от -изма до -изма века проходили, а нынче -измов как блох – в любой избушке можешь новый подцепить.

Лежит весь избитый, а сипит: «Наша взяла!»

Один великий человек утверждает, другой великий человек опровергает – а мы обоих свысока оцениваем, не врубаясь даже, о чем спор.

Одна довольно трепетная дама без конца ругала нехорошую страну, в которой жила. Но потом ей удалось переехать в хорошую, куда стремятся многие. Прошло некоторое время, и дама уже костерила новую родину гораздо шибче, чем прежнюю.
– Мы ценим женщин не только за это, – сказал аптекарь, – но и за то, что они любят лечиться.

Не в каждом словаре отыщешь ласковое слово.

Хорошо бывает, проснувшись ночью, хлебнуть чего-нибудь прохладительного вроде можжевеловой водочки, поплакать обо всех любителях здорового образа жизни и снова заснуть мирным сном неиспорченного младенца.

Хочешь, чтобы тебя понимали – говори пошлости.

Норма – это мы, риканцы, остальные все – засранцы.

Тому, кто учит меня правильно жить, советую поучиться правильно помирать. Я и без него знаю, как. Но не умею, не хочу и не понимаю, зачем.
– Затем, – сказал аптекарь.

– Если б Господь Бог удосужился прочесть, что люди пишут в соцсетях, он бы точно наслал окончательный потоп.
– Как ты можешь это знать?
– Ну, я бы на Его месте…
– На Его месте?!. На насесте!!. Есть то, что непостижимо человеческим разумом. Не твоим, не моим, а вообще человеческим. Никогда и в принципе. Только заведомый пошляк может копаться в этом непостижимом, как в картошке с селедкой.
– Я не заведомый пошляк. Я как раз хотел бы, чтобы пошлость смыло…
– В себе. Только в себе, потрудившись, ты можешь сдвинуть камешек. В другом не сотрешь и пылинки. Разве что вместе с головой.
– Но что же делать?..
– Почем мне знать? Восточные мудрецы говорят, что ничего не надо. Любое деяние только увеличивает зло.
– Не желаю этому верить!
– А вот это – твое право.

Один великий человек написал: «Китайцы лучше идиотов». Китайцы немедленно возбудились и потребовали извинений. Но великий человек сказал, что он ничем не погрешил против логики или истины. И пообещал миллион любому, кто докажет обратное. Идиоты сразу отреагировали, поскольку нет идиотов отказываться от миллиона. Самые прямые написали просто: «Идиоты лучше китайцев. Высылайте миллион». Другие выбрали более изощренные пути: «Все люди равны. Ни один не лучше другого». Или: «Если бы все были идиотами, то никаких войн не было бы и никто бы не умирал».
Но великий человек оказался упертым и произвольно подвел итоги конкурса:
– Никто не может опровергнуть аксиому – китайцы лучше идиотов. Так что миллион остается при мне.
Великие часто издеваются над маленькими.

Я перестал смеяться над шутками. Ну, от щекотки я уже давно не смеюсь. А тут все ухохатываются, а я – с каменной мордой. Как-то получается не комильфо. То ли деградация чувства юмора, то ли возрастное. В любом случае непонятно, чем оправдывать свое поведение. Могут заподозрить депрессию или, хуже того, гордыню. А мне просто не смешно – как от щекотки. Хотя в детстве от нее хохотал.
– И это пройдет, – сказал аптекарь.

Нарочито эпатировать, угодничать или завоевывать расположение людей – всё это зависимости. По-настоящему свободный индивид должен жить как Робинзон на необитаемом острове: укрывшись за частоколом, прислушиваться к гулу толпы так же, как к шуму моря и вою ветра.
– Однако за это можно и схлопотать, – сказал аптекарь.

Учитель сказал:
– Если голодные хотят быть сытыми, сытые – пресыщенными, пресыщенные – тиранами… то прерви эту цепочку в самом начале: не желай!
– Но я никак не могу, учитель! Мои желание сильнее меня!
– Тогда пшёл вон! На хрена ты мне сдался? Я сам такой!

Некогда некто сказал, что есть вещи превыше желудка.
И, отказавшись от пиццы, ушел заседать в ресторан.

В своей диссертации я рассматриваю основные принципы человеческой устойчивости. Самые краткие тезисы представляю в сжатом виде. Итак: созревающий человек определяет, какого он духа. Собирает по крупицам всё, к этому духу относящееся, воссоздавая возможную полноту. Мучительно ищет близких в духе. При частых неудачах не спорит, не гневается, но отстраняется. Встречаясь с изменой, предательством, подлостью, не срывается в ярость, но разрывает и уходит. Кровные и родственные связи ничего не меняют, ибо самые близкие стервятники выклевывают сердце. Расстается с любыми ценностями, чтобы сохранить главную – незамутненность духа.
Еще короче: отстранение без спора, разрыв без гнева, уход без обмана. Такова тренога устойчивости в призрачном и колеблющемся мире майи.
– Да,- сказал аптекарь. – За свою практику я прочитал миллион рецептов. Этот будет миллион первым.

Если старательно поглядеть на китайца, турка, немца и зулуса, то можно не увидеть никакой разницы. А если не старательно – то можно и увидеть.

Вчера у нас состоялась дискуссия.
– Сука ты! – сказала она без всяких на то оснований.
– Ты сама сука! – аргументированно ответила я.

Дано: В классе 28 учеников. Один очень хороший, трое неплохих и пятеро посредственных. Остальные учиться решительно не хотят или не могут.
Требуется:  Назовите известных вам муд...рецов, которые поддерживают обязательное среднее образование.

Все хотят прославиться. Ну хорошо, я понял, буду корректнее: подавляющее большинство желает прославиться. А среди тех, кто заявляет, что не желает прославиться, тоже очень многие желают.
И что их так тянет в это место?


Вроде ни у кого не занимал, а они считают, что я им должен.

Жили-были два приятеля – Шиздым и Дымшиз. Шиздым ковал чего-то железного, а Дымшиз тыкал пальчиком в айфончик, назывался блогер.
И вот однажды Шиздым и говорит:
– Кую я своим паровым молотом, кую, кую – а ни… того, ни этого не получаю. А ты только пальчиком тык-тык и уже все есть, даже больше, чем можно желать. В чем причина, брат?
– А ты Маркса читал? -спрашивает Дымшиз.
– Ну да. Маркс и Спенсер, не кипятить, ручная стирка. Моя всегда эту фирму берет.
– Да нет, Карл Маркс, «Капитал».
– Капиталы, брат, не про нас писаны.
– А там как раз все начисто растолковано. Есть такая прибавочная стоимость, по-нашему сказать – навар Ну так чем он гуще, тем ты приподнявши. С твоего молота, выходит, навару чуть.
– Да моя уже за то меня почти перепилила…А вот если бы нам, к примеру, объединиться: я кую, ты тыкаешь, а после честно делим на два.
– Ну нет. Маркс говорит: пролетарии всех стран, соединяйтесь! А капиталисты, наоборот, порознь. Конкуренция называется. Против науки не попрешь!
– Эх, был бы такой паровой молот, чтоб туда засунуть наш злоемудрый шарик: хрясь – и уже блин! Не кипятить, стирать вручную..

Люди, в общем-то мерзавцы, потому что блюдут свои интересы вместо того чтобы соблюдать мои.

Толпа интеллигенции внезапно окружила будочника, так что тот даже схватился за свисток, до этого мирно висевший на шее.
– А скажи, милейший, где у вас тут пайки выдают?
– Чего-с?
– Пайки! Ну, дотации, субсидии, гранты, спонсорскую помощь, необразованная ты скотина!
– Вспоможение, тоись? – догадался будочник. – Так оно вона, рядышком, в Доме милосердия великих княжон… А выражаться, господа, у нас не положено!
– Вот это называется командировали нас, интриганы! Дичь, бескультурье, пошехонская сторона! Но смелее, вперед, во имя прогресса!
И толпа интеллигенции ринулась к заветным дверям.

Помирать не хочется, а жить незачем.
–Ядами не торгуем, – сказал аптекарь.

Поелику отечество не устроило мою жизнь, я подался к врагам его. Вот, говорю, готов за соответствующее вознаграждение. А они, паскуды, кривят губки, дескать, у нас вашего сорта и так немерено, совать, прямо скажем, некуда. Так что подите прямо ко всем чертям. Ладно, упорства нам не занимать. Прихожу ко всем чертям. А они, черти этакие, пьют что-то горящее да в картишки режутся. Вот, говорю, господа рогатые, прислали к вам за хорошею жизнью. Тут кривой и длинный, видать, главный, сунул мне кружку: «Пей!» Понюхал я – пахнет деревенским сортиром – и отдал назад. «Не для нас почет, – говорю. – Нам бы мадеры или, на худой конец, портвейну». А они заржали разом, но не в унисон – кто козлом, кто медведем, кто поросенком. А потом горбатый и мелкий вскочил на колоду, нацепил очки без стекол, рожу искривил так, что рот вытянулся в одну линию с носом, и загнусавил, глядя в ладонь, будто в бумажку:
– Кардинальное заблуждение вашего брата заключается в том, что вы полагаете, будто кому-то нужны, хотя бы чёрту. Так вот, позвольте вас уведомить, что никому вы и на хрен не сдались. Пшёл, огрызок! Огонь не для тебя, и так сгниешь!..
Проснулся я на своем заслуженном диване и думаю: к чему такой сон, к деньгам или к дальней дороге?

«Смешно, конечно, но с каких-то совсем малых лет во мне угнездилась уверенность, что обыкновенная чепуха бытовых подробностей не имеет значения, потому что мне предстоит нечто очень хорошее. И я жила в ожидании. Сегодня не случилось? Ну, значит, не время. Подождем. А жизнь крутилась в своем колесе, каждый день со своими заботами, и я не могла не участвовать, только, в отличие от окружающих, я знала – всё это неважно, не стоит волнений, шелуха. Вокруг меня всегда было много людей, считавших себя друзьями, подругами, поклонниками. Ко всем им я хорошо относилась, как бы участвовала в их проблемах и помогала, если были возможности. Но разве могла  хоть кому-то сказать, что вот, передо мною откроется что-то такое хорошее, что я, отряхнувшись, пойду и растворюсь в нем?..
Конечно, я была замужем. Четыре раза, если судить по штампам в паспорте. Ничего плохого о своих мужьях не скажу. Они, возможно, обо мне скажут. Я старалась, но, как говорила одна подруга, не вкладывая душу. Она тоже не знала, что душа моя по-прежнему ждет чего-то очень хорошего… Ну да, у меня есть сын. Теперь уже взрослый. И о нем плохого не скажу. Я бы рада ему помогать, но как помочь человеку, которого не понимаешь? Разве только деньгами, а деньги у него, в общем, есть.
Рассудительное окружение заботливо пеняет мне: погляди вокруг – какие беды, несчастья, болезни у людей! – и благодари судьбу, у тебя всё очень хорошо. Спасибо. Я верю в вашу искренность. Но чужие несчастья меня не утешают. Да и столько больных детей, сколько у меня нет слез. По правде если, то у меня вообще нет слез. А еще – боюсь, вы даже не представляете, что такое «всё очень хорошо». Я сама его не видела, но его несбываемость прожигает насквозь…
Теперь я хотела бы узнать, откуда в младенческую душу вошла уверенность, не исчезнувшая до старости. Зачем это было? Жизнь, проведенная, как сон… Можно ли считать, что я уже проснулась? Но я не вижу ничего нового. Только очень-очень горько, вроде того как в детстве я по ошибке разжевала луковичку тюльпана…
Когда я была юна и привлекательна, льстецы называли меня ланью. Свет-лань, пос-лань, зак-лань… Так вот, господа, не лучше ли было мне родиться настоящей ланью и прожить свою ланью жизнь, как положено природой?
К чему это всё, что не случилось со мной? Если урок – то кому? Свои уроки я, кажется, прилежно учила, но они ничуть не пригодились.
Я ничего не понимаю, господа!..»

Сволочь сволочи рознь. И может прийти такая сволочь, для которой наша сволочь – всё одно что пирожное с кремом.

Все стало вокруг голубыми зеленым. Например, сопли.
– Фу, – сказал аптекарь.

Приятно бывает посочувствовать попавшим в беду, подкожным жирком ощущая, что всё ужасное произошло не с тобой.

Вот ты твердишь: кругом абсурд, куда ни ткнись, и от этого депрессивный психоз. А может, это просто специальным образом организованный порядок, требующий, чтобы ты в него встроился? А весь абсурд – в твоей голове?

Похвала самого пустого человека действует на организм независимо от мозга. Мозг говорит: «Да это надутый пустяк!» – а организм вздымается. А когда толпа пустых или полных дураков начинает вздувать твою репутацию аплодисментами –вообще  улетаешь. Ну, туда тебе и дорога.

Мне без разницы, какая у тебя фамилия, если ты сволочь.

Даже умные люди способны воспринимать не все вещи. Большинство приемлет какую-то часть, абсолютизирует ее, и тогда всё, что противоречит убеждению, встречается в штыки. Штык – оружие убежденных.

Господи, не вмени мне неизбывную глупость мою!
…Впервые я узрел ее непозволительно поздно – но таковы особенности личного пути. В детстве считался умненьким, а в юности, когда задумывался, находил, что неприятности мои происходят от нехороших людей. Многие в этом уверены, и я был с ними.
И вдруг как будто кто-то подошел и умыл мне глаза. И я увидел путь собственной глупости. Не те книги читал, не тому учился, не с теми дружил, не тому делу служил и не ту женщину выбрал. Что делать? Рвать. Кто разрывал – тот поймет, с какой болью это дается.
Ну ладно. Отныне терпеть, терпеть и строить по уму. Жизнь изменена, проходят годы, и однажды из-за левого плеча выглядывает глупость и подмигивает: «Ну как?» Она права – всё, что получилось, выглядит неумно. Тогда я понял, что сегодняшний ум – это завтрашняя глупость, и я обречен. Но не сдался, и опять поменял, что мог.
И снова в конце концов выглянула глупость и подмигнула…
Рассудительный приятель говорит:
– То, что ты постфактум видишь совершенные ошибки, как раз и доказывает, что ты разумен. Дураки никогда не замечают собственной глупости. Не отчаивайся, мы все не Гегели.
Я не отчаиваюсь, я теряюсь.
Семен Людвигович Франк написал, что все честные и осознающие реальность люди в конце пути ясно понимают, что жили не так. Я это понимал в конце каждого этапа. И рвался всё переделать…
Господи, не вмени мне неизбывную глупость мою!


Любите ли вы плювы так, как люблю их я? Тогда с утра пораньше старательно наплюйте на всё, чтобы денек выдался ничем не запакощенный. А выходя из дома, берите с собой достаточный запас плювов – никогда не знаешь, сколько желающих повстречаешь. Ведь даже самая мелкая мелочь, вовремя не оплюнутая, может вскочить на загривок, а там, глядишь, оседлает… и всё… вы в упряжке! Так что

Плюйте, плюваки, стоически
На наступающий хаос.
Плюв – не разряд электрический
и не прорыв героический,
А способ не сдаться панически,
Когда ничего не осталось.


Попробуйте на досуге досчитать до миллиарда,и вы прочувствуете всю красоту цифры.


– Что может быть скучнее счастливого человека? Разве что – его рассуждения.
– Само собой! Ведь счастье – это иллюзия, возникающая в мозгу при стимуляции центра удовольствия. Постороннему взгляду представляется нелепостью.
– А мне помнится, что когда-то я был счастлив, – сказал аптекарь. – И совсем не оттого, что кто-то щекотал мне центры в мозгу.
– Грубо говоря, счастье – это наживка, на которую ловят лохов.
– А мягко говоря – «на свете счастья нет, но есть покой и воля».
– Уже нету их. Проехали.
– Ну, тогда – за проехавших. Не чокаясь.


Знаете, когда я стараюсь думать, всё получается еще хуже.


Жизнь в браке – это вам совсем не то,
что жизнь вне брака.
А рыба вовсе не всегда
Напоминает рака
Еще бы многому
Я смог вас научить,
Когда б умели вы
Не только жрать и пить.


– Плохая судьба обычно выбирает хорошего человека.
– Как это?
– А вот гляди: приходит, допустим она к дурному и говорит: «Здравствуй, дорогой, я твоя судьба. Отныне мы навеки вместе…» А он смотрит – она хромая, рябая, горбатая – и цедит сквозь зубы: «Щас же пшла вон!» – «Как ты можешь, родной, выгонять женщину в такую погоду!» – «Щас как поддам коленом – полетишь у меня не хуже ракеты “Поларис”!» И всё на этом. Не за что уцепиться. Тогда идет убогая к хорошему человеку: «Вот мы и встретились! Как я рада, милый… теперь вдвоем… вместе… до конца… одиночество в прошлом!..» Хороший человек внутренне вздрагивает, но держит марку, приветливо улыбается. Ага, есть контакт! Она цепляется мертвой хваткой, пробирается внутрь, в кровь, в протоплазму – и всё. Потом барышни, читая биографию, всхлипывают: «Такой замечательный человек – и такая несчастная судьба!..»
– Но ведь большинство людей не хорошие или плохие, а так, серединка на половинку, вперемешку.
– Так и судьба у них кочковатая, как синусоида.


Любой, кто осмелится, может насрать где угодно. Но что это доказывает?


Когда бы Псков столицей был
И победил Москву,
Тогда бы каждый говорил:
СпинУ, ногУ, рукУ.
И «не глуми мне головУ»
Москвич бы говорил,
Когда бы Псков сильнее был
И одолел Москву.


Знаете, что? Я когда-то тоже всё знал. И был намного проще и невежественней, но с таким ясным бессовестным взором – вам бы понравилось. И девушки меня любили. И если бы меня вдруг попросили проконсультировать руководителей мира, я бы им быстренько всё объяснил.
Но потом откуда-то незаметно заползли черви сомнения. Я стал ощущать дискомфорт, не имеющий видимой причины – ведь девушки всё еще меня любили. А тем временем таинственные черви выгрызали здоровую ткань и обращали ее в трухлё. Почувствовав неладно, я стал усиленно лечиться портвейном. Но куда там! Процесс, как говорится, пошел.
В результате я теперь ни в чем не уверен. «Может быть, допустим, как знать…» В мире молодых ясноглазых, уверенных в своем праве я как никчемный огрызок чеховского героя. Так что берегитесь, дети, червей сомнения.


Даже слизень любит жизень.


Юдофил и юдофоб
Выбирали вместе гроб.
Юдофоб – для юдофила,
Юдофил – для юдофоба.
Но как славно и как мило –
Оказались живы оба!


– Если бы от меня зависело, кому жить, а кому умереть, я бы мигом расчистил место.
– Таких, как ты, - легион. Но от вас ничего не зависло.


– Сколько раз в жизни я внезапно прозревал и впадал в отчаяние!
– Было бы проще с самого начала закрыть глаза и хорошенько принюхаться, – сказал аптекарь.


– Хотелось бы иметь счастливую семью. Как у Иммануила Канта.
– Но ведь Кант не было женат!
– Вот именно!


Захотелось зафигачить такое, чтобы все вздрогнули. Потратил два выходных. Стучал кулаком в лоб. Вперивал взгляд в одну точку. И даже задерживал дыхание по системе мудрейшего Джарги. Но кроме как снять штаны ни хрена не придумал.


– Учитель, в чем источник зла?
– Нет никакого источника.
– А шайтан?
– Ты бы еще сказал Ангро-Майнью!
– А кто это?
– Один из двух богов древних персов. Ахурамазда творил исключительно доброе, а Ангро-Майнью – только злое. Очень удобно – списать всё мировое зло на каверзное божество.
– А как на самом деле?
– В естественном мире до появления осознающего субъекта вообще нет никакого зла.
– Но смерть!
– Смерть в мире чистой натуры есть такой же элемент бесконечного обновления, как и рождение. Погибли миллиарды комаров – и народились миллиарды таких же новеньких и затейливых. Все, кому положено, едят тех, кого положено, и не происходит никакого убытка, а напротив, приращение многообразия и красоты. Но с появлением сознания, воспринимающего мир как часть самого себя, а отнюдь не себя как элемент мира, смерть превращается в трагедию. Конец моего сознания становится равен концу мира. Никакие утешительные уловки, на которые сознание так же гораздо, не спасают – моя смерть есть зло, обрывающее всё мое – а это мое для меня и есть самое дорогое добро. Значит, следует любой ценой отдалить смерть, возвеличить свою жизнь, передать свое величие потомкам и прочая, и прочая… Чтобы добиться этого, есть только один инструмент – зло. Только зло приносит власть, богатство и защиту от притязаний других. Добро – это мать, кормящая и обнимающая дитя, а зло – хлыст, понукающий к деянию. Зло созидает пирамиды, двигает армии и рождает великие империи. Праведники сидят в скитах и пещерах, а злодеи покоряют земной шар и умножают богатство. Поставь гильотину, отруби всем злодеям головы – из толпы зрителей вырастут новые герои, умышляющие преобразования, невозможные без зла. Ибо зло порождается именно осознающей мир головой. Искоренить первое можно только уничтожив второе.
– Нет, нет и нет! Я не согласен! Должен быть другой выход
– Ищи, жизнь долгая…

Кабы я был большой-пребольшой крокодил с большой-пребольшой пастью… я бы за всё, что вы тут наговорили, просто всех проглотил.

Крошка сын к отцу пришел…
В.Маяковский
Глупость чужую подметив,
не стоит взвиваться, ликуя –
глупость ходит за каждым,
о славных сраженьях тоскуя.
И только ты лоб наморщишь,
упрямую мысль седлая,
как глупость сорвется с корточек
из-за угла сарая,
вспрыгнет в седло, как кошка, –
и ну скакать без удержу!..
Вот отчего – о, крошка! –
я больше в сраженья не езжу.

Я болею за единственно правильную команду – за «Ливерпуль»! А всякий, кто болеет за «Манчестер Юнайтед», – есть подлец, негодяй и извращенец.

Однажды русский Менделеев
Еврея Менделя спросил:
– Зачем вас сорок лет, евреев,
В пустыне этой чёрт носил?
– Кто нас носил – не ваше дело!
Тот, кто рассыпал, – соберет.
Столетья поджидаем смело:
Мы – богоизбранный народ.
Но этот русский Менделеев
Не унимается никак:
– А что вы пили там, евреи?
Навряд ли виски и коняк.
И Мендель-друг вместо укоров:
– Раз таки нас свела судьба –
Люблю я этих разговоров!
И пальцем покрутил у лба.

Благородный человек не интересуется, за что его кинули. Он просто знает, что за все на этом свете, в том числе за благородство, нужно платить.

Люди – существа чрезвычайно изобретательные: если случится, что у них все хорошо, они обязательно найдут способ сделать плохо.

Благородный человек не восклицает: «А справедливость где?» Он просто знает, что в Караганде ее тоже нет.

Разлом цивилизации прошел трещиной через жопу, но обвинили голову: на хрена было столько жрать!

И еще: благородный человек не спрашивает жену: «Почему?» Он просто говорит: «Дорогая, в следующий раз у тебя обязательно получится».

АПТЕКАРЬ НАПОМИНАЕТ

Организм ему стучал
Про свои препятствия,
Ну а он не замечал,
Уминая яствия.
В результате организм
Не работает без клизм.
Нужно помнить, дети,
О простой диете.

Грубый невежественный мерзавец производит отталкивающее впечатление. То ли дело культурный и высокообразованный.

– Разумно ли, о учитель, сводить сложные чувства к примитивным эгоистическим побуждениям?
– Разумно и правильно, когда ты исследуешь врага. Но если оцениваешь себя, то разумно возвышать свои эгоистические побуждения до высоких чувств.
– Но истина, учитель, истина?!
– Истина – как земной шар. Из дальнего далека видно много. Но не подробно. А под лупой – очень подробно, но ничтожно мало. Будешь выбирать до старости – упустишь жизнь. Сосредоточишься на жизни – пострадаешь от ошибок. Чингисхан не сомневался – и мир упал к его ногам.
– Лучше бы я не знал, что есть выбор. Потому что я не смогу его сделать.
– Тогда, как большинство, ты рискуешь раствориться в органическом процессе.

В Российской Федерации
Я нахожусь в просрации,
Поддавшийся неверию
В Российскую Империю.

Всего три этажа.
Первый – это сам организма, в котором с поразительной простотой устроены сложнейшие вещи и процессы. Любознательность не может насытиться созерцанием точнейшего взаимодействия на всех уровнях – от клеток до органов. Чудо настолько привычное, что мы заостряем внимание только когда что-то ломается.
Второй этаж – сознание, тысячи раз научно и фантазийно объясняемое, но остающееся неразгаданным. Оно само с усмешкой прислушивается к прочно выстроенным теориям, совершенно убедительным для школяров. Заключенное в объеме нескольких кубических дециметров, сознание может объять всё существующее и многое из несуществующего; в нем есть прекрасные вершины и ужасные ущелья; оно творит божественную музыку и исторгает адские побуждения.
Третий этаж – это попытки прорыва ввысь из всего твердо установленного, оформленного, привычного и признанного правильным. Безумные попытки. Или сверхумные. Или вообще не имеющие отношения к разуму. Многие хотя бы раз в жизни чувствуют неодолимое стремление вырваться из самого себя и обрести несказанную радость в высоком полете. А немногие стремятся к этому целенаправленно, используя разнообразные учения и системы. Но очень редкие попытки успешны. К тому же, их невозможно повторить – у каждого успеха свой, прежде не пройденный путь. Вроде ты уже упоенно раскинул крылья и вдыхаешь горнюю благодать – но вдруг, очнувшись, снова видишь себя между первым и вторым этажами.

Бывает, когда все плохо, а бывает, когда  не все.

– Не болтай внутри себя!
– Так это ж я думаю!
– От думанья есть польза. Или деньги. А у тебя просто болт в бутылке: стук-грюк, никакого толку.
– Так сперва же надо понять, что есть польза.
– Вот она, болтовня. Каждый дурак знает, что польза – это прибыль, а вред – убыль.
– Если на заднице жир прибавляется – это польза?
– Кончай свою зенонщину, мы тоже эту мудрятину проходили. «Догонит ли Ахилл черепаху?» Догонит и перегонит. И не только Ахилл, а любой нормальный. Внутрь себя надо не болтать, а правильно кушать, а потом уже думать где отыскать пользу для семьи. Понял, зенонообразный?

Говорят, что возможно людей полюбить,
Если долго в тайге в одиночестве жить.

Археологи обнаружили, что здесь когда-то повсюду был великий народ – он буквально лез в каждую дырку. Но одна дырка оказалась горлышком бутылки. А потом ее заткнули.

У леопарда грехов не бывает,
Хоть он не работает, а убивает.

Жизнь – ловушка для дурачков, а умники, посмеиваясь, наблюдают. И только когда начинает опускаться занавес, умные наблюдатели обнаруживают, что жизнь – ловушка для дурачков, а дурачки – это они самые и есть.

– Пошто вы сочиняете басни про меня? – миролюбиво спросила королева. – Занялись бы лучше своим фондю.

В микроскоп глядит Аллах,
Кто здесь при каких делах.
Кто покушал не халяль,
Кто фигурку изваяль,
Кто налил себе в стакан,
То, что запретил Коран, –
Всем грядет большая встряска!..
Не поможет даже маска –
Видит в микроскоп Аллах,
Кто здесь при каких делах.

Наступает момент, когда кажется, что в гробу лучше. Не успокаивайтесь на достигнутом, ложитесь в гроб и лежите, сколько сможете. А после с полным удовлетворением возвращайтесь на любимый диван. Эксперимент – основа научного знания.

То, что вы по убеждениям мерзавец, еще не дает вам права неприлично вести себя в обществе. Мы не исследуем вашу ментальность. Но за дурное поведение просто бьем по кумполу.

В желудке – склад, в башке – пустыня,
Во взгляде – тупость и тоска.
Здесь самый пламенный остынет,
Не вздумай друга здесь искать.

Раньше было плохо, но хорошо. А теперь хорошо да плохо.

Живу я не жалко – и чай пью, и кофий, даже шоколад горячий. А вот душевности маловато. Как заслышу ту хрень, что кругом голосят, так и думаю: «Хоть бы вас, серяков, поучили, что ли!..» А бывает, сам такое брякну, что после хоть плюй – ну ни в какие ж ворота! Не душевно всё. Не душевно… Обет, что ли, молчания дать? Так ведь не поймут!..

– Смерть, не сметь!
– Ишь, командир!
Я смерть, мне – сметь.
Я все смету –
Сметану, смету, смехоту…
Готовься, жалкий индивид, –
Ковид!
– Смерть, не сметь!
К чему шуметь,
Бить старой колотушкой в медь –
Комедь.
Не ты командуешь, заметь:
Рождаемся, чтоб умереть.
Но верим: сможем мы суметь
Сквозь смерть.
В Иное!!

Я – человек без выкрутасов: люблю, которых ем, и ненавижу этих, которые едят меня. Особенно клопов и блох. И не надо меня агитировать за живую природу!


Слыхал, что есть холерстервин?
Когда он пролезает в душу,
Жиреет, падла, ровно свин,
И обращает душу в тушу.

В бреду Геннадий Петрович выражался округло: «Искусство принадлежит народу… Если враг не сдается – его уничтожают… Семья – ячейка государства…» А в сознательном состоянии был неразговорчив и только иногда повторял: «Вашу мать… это самое… понимаешь!..»
Августину Эдуардовну очень удивляла такая загадочность природы.

Вы знаете, кого
Я пуще всех люблю?
Того, в ком тра-ля-ля
Звучит как тру-лю-лю.

Опять нам пообещали, что все будет хорошо, – так что, похоже, – до свидания, мальчики!.. «Ну а девушки?» А девушки потом!

Устройте разумный порядок – и тогда я готов примириться с действительностью. Ведь я вам не какая-нибудь шлюха, чтобы любить бардак. Да-да, бардак – это самое мягкое название того, что нас теперь окружает. Десять тысяч чертовой сволочи не смогли бы так запакостить и омерзавить мир, как активисты, вопящие о свободе и праве! Пусть придет наконец железный человек, вычистит бардачную мерзость и восстановит гармонию. Ибо я по природе своей – древний грек, а потому желаю, чтобы все было разъяснено и твердо установлено.
– Выпейте микстурку, – сказал Аптекарь. – Уверяю, вам точно полегчает.
Отстаньте от меня со своей касторкой! Разве я не внятно выражаюсь? Я хочу порядка! Понятно? Разумного! Это вы способны понять? Долой устроителей бардака!!
– А все же выпейте, не сомневайтесь, – сказал Аптекарь. – Ну вот, теперь поищите свободный уголок и чудненько там устройте себе наиразумнейший порядок.
Себе?! А как же весь мир?
– А мир как-нибудь в следующий раз.

– Для всех желающих у нас есть предложенье:
В салоне юности вас ждет преображенье!
– Ага! Преобразилась наша баба –
Была как бегемот, а стала вроде краба.

Стоило столько лет ползти и карабкаться по тропинкам жизни, чтобы на исходе пути обнаружить себя во власти Великого Незнания?.. А как там у других? У других – по-другому. Укрепившись на островках своей правоты, они старательно роют рвы и ставят подпорки. Глядя со стороны на их упорную работу, чувствуешь себя лишним. И даже не находишь, что сказать, чтобы подбодрить тружеников, тебя сильно не одобряющих. Разве вот это: «Если я вас так раздражаю Великим Незнанием, то отчего бы вам не собраться и не побить меня каменьями – в соответствии с Законом правоверных? Великое Незнание не исчезнет, конечно, зато я просто войду в него и растворюсь без следа…»

Когда у вас внутри нехорошо, рекомендуем выглянуть в окошко и посмотреть, что там, снаружи. Если и там плохо – надо воскликнуть: «А ведь я это предвидел!» – и выпить порцию доброго старого бренди. Процедуру повторять, пока не полегчает.

Пришла ко мне мысль. Я обрадовался, засуетился. «Налить?» – спрашиваю. «Ну налей». – «Почему ты так долго не приходила? Я скучал». – «Я знаю». – «А вот как славно было бы, если б ты осталась! Я бы тебя берег…» – «Мы не вольны в этом». – «Тогда хотя бы не исчезай бесследно, пожалуйста…» – «Погляди вдаль. Видишь, там свет?..»

Эх ты, Гитлер!.. Что бы тебе не встретить в восемнадцатом году Еву Браун и не заняться рисованием ее сладостной фигуры!.. Мы бы смотрели сейчас совсем другую пьесу…

Педикюрчик сделал педик,
Прыгнул на велосипедик,
Педофилу мазь повез -
У него педикулез.

Али не починали мене строгати то добрии, а то тати? На неупокой им убег недоструган. Так и земле предан буду – окривый, сучкатый и лаком не мазан.

Объективно все хорошо, а суъективно – совсем погано.

Личности, испытывающие взаимную неприязнь, нередко обозначают друг друга как органическое удобрение. Однако агрономическое использование такого удобрения представляется затруднительным ввиду отсутствия разработанной технологии.


Я прожил с этим миром сорок лет и осознал, что мы решительно чужие. Хотя против растительности, например, я ничего не имею.


Глядя на чудеса Мирового Океана, на потрясающие и кажущиеся несомненно избыточными красоты и формы его обитателей, не можешь отвязаться от мысли, что где-то должны быть очи, для коих творилось это дивное диво. И что радость в этих очах побуждала к созданию всё новых и новых красот.




Умереть – это одно, а умирать – совсем другое.


Хохма в переводе значит мудрость,
Мудрость переводится как зрелость,
Зрелость означает: скоро падать.
На хрена тогда переводить?


– Что мне напрочь непонятно в буддизме, так это Будда, бесконечно сидящий под одним и тем же деревом.
– А сансара, бодхисатва, нирвана – понятны?
– Это всё детали. Но вот Будда, который сидит и сидит под деревом, никак не укладывается в башке.




Похоже, я ничего не сделал для людей, ни хорошего, ни плохого. А вот люди постоянно дарили мне хорошее – показывали своим примером, как не надо жить. Почему я и старался жить не так, как люди. Но получилось, что и моя жизнь демонстрирует, как не надо жить.


Пятипудовая бабища изображает Дюймовочку. Группа подкупленных зрителей покрикивает «Браво!». А необычайного размера крот уже подрыл фундамент театра на всем его протяжении. Фантастическое животное подключается к системе оповещения зрителей и гаркает: «Ахтунг! Минен! Партизанен!»


Одуряюще пахнет сирень,
Ты живешь свой последний день.
Вот начало – конец пути.
Всё запомни, но и прости.


Просто отвратительно, когда неприятный человек спокойно высказывает дельные мысли.


Всех уравнять равнина предлагала.
Никак, равнина, ты с горы упала?


– Все ваши штучки мне неинтересны.
– Никто не заставляет их читать.
– Но я вам не позволю здесь, хоть тресну,
Опоры наши прочные шатать.
– А у нас как раз микстурка для опорно-двигательного аппарата имеется, – сказал аптекарь. – А на крайний случай – костылики импортные.
– Как я вас всех ненавижу!


Ты только подумай: семь с половиной миллиардов людей считают, что самое важное в мире – не ты со своими бедами, а они со своей ерундой.


«Мне без тебя и жизнь не мила», – сказал паук, обнимая муху.


Он идиот, психический больной –
Не соглашается он, видите, со мной.


Я такой несложный, мои высказывания примитивны, порой до пошлости, – а они умудряются меня не понимать. Как будто бы в мозги вставлена спецзащита – не воспринимать то, что кажется противным.


– Батюшка, я не из праздного любопытства… мне тревожно… Скажите, когда, по-вашему, должен прийти Антихрист?
– Ну, если не из праздного, – так он уже пришел.
– Как?! И кто он?
– Вот именно – кто? Мы привыкли полагать, что это будет личность, одаренная выдающимися способностями. Используемыми, естественно, во зло. Но он, по своему обыкновению, обманул ожидания – явился под личиной коллективной сущности, в коей он повсюду, но неуловим. Это саморегулирующаяся система, в которой каждая клеточка важна, но легко заменяема. Под видимым отсутствием взаимодействия клеток скрывается полнейшее подчинение импульсу, исходящему из единого центра.
– Ох, смилуйтесь… я ничего не понимаю.
– Понять непросто, надо видеть. Ну, скажу так: враг рассеян во многих тысячах болтунов, неустанно изливающих некие мнения, убеждения и поучения. Эти болтуны – политики, журналисты, проповедники, профессора, блогеры, волонтеры и всяческие активисты. Они могут бравировать своим индивидуализмом, однако являются частью жесткой системы. Упрощенно говоря, эта система утверждает, что прогресс отменил замшелые ценности прошлого. Что откроются сияющие перспективы, если снять традиционные религиозные шоры. Что счастье – вот оно, рядом, стоит только освободиться от пут отживших представлений. Эти дятлы не устают долбить. И продалбливают всё новые и новые дыры, в которых и привыкает жить мир. Их цель – разрушить твердыню, которая есть Вера, Надежда, Любовь. Всё святое для нас надо извратить и подменить пакостными суррогатами. Для чего они возвышают низость, уравнивают неуравнимое и на месте единственно важного возводят разнообразную чепуху.
– Но как… надо же с этим бороться!
– Давай, борись. Поскачи на палочке, сруби крапиве голову!.. Тьма, выдающая себя за единственный свет, затмевает небо.
– Но что тогда мне делать?
– Будь крепостью. Не впускай в нее ни капли обманной прелести. Бди. Чтобы не только лапа, но и коготь врага не пролез в пределы. А чуть пролезет – сразу рубить!
– А то, что вокруг?
– Это не в твоих силах. Укрепи хотя бы себя. «Надобно прийти соблазну, но горе тому, через кого соблазн приходит».
– Что же будет, батюшка?
– «И тогда соблазнятся многие. И друг друга будут предавать и возненавидят друг друга; И многие лжепророки восстанут и прельстят многих; и по умножению беззакония охладеет любовь; Претерпевший же до конца спасется». От Матфея, 24:10–13. А более того я сам не знаю.
– Но мне страшно!
– Вот это неправильно. Пойдем вместе помолимся.


О низком мыслить непотребно,
Для низости – рефлекс, не мысль.
Одно высокое целебно.
Но мы туда не добрались.


Вот когда я нажрусь от пуза, то мне всё похрен. А в другое время так и тянет к справедливости, свободе… ну и чтобы всяких этих погнали калёной метлой!


Некоторые полагают себя жемчужинами посреди навоза.
– Но ведь это так и есть, – сказала жемчужина, отряхиваясь.

Я не желаю вас развлекать. Мне хочется пребольно уколоть, чтобы от этой боли вы хотя бы на мгновение стали такими, какими мечтали вас увидеть мама и папа.


– Вот как случилось – жизнь не получилась.
И кто ж тут виной?
– Ну а я так сразу жарить научилась
Шашлычок свиной.


Я так долго соображаю, что товарищи успевают справиться с бутылкой, пока я заглядываю в стакан.


Для тугодума тяжелей всего
Глядеть на мир открытыми глазами
И видеть всё, что приключилось с нами,
Не понимая, как и отчего.

Бродят мысли в голове,
Как коровы по траве.
Вроде все они неплохи,
Только мелкие, как блохи.
И, как блохи, вдруг поскачут…
Даром с ними время трачу.
Видно, я не тот, который
Как Сизиф, толкает в гору.
Я же только вниз да вниз…
А внизу – не Парадиз.
Был когда у психиатра –
Он сказал: «Нормально, блин!
Все мы – мелочь вроде Сартра,
Только Пушкин – исполин»
Значит так, что я нормален.
Отчего же по ночам
Я упрямо вертикален
Параллельно облакам?

И у них, разумеется, дураки, только до наших куды как далеко!

– В Ваших мечтаниях Вы летаете, как стриж, а в натуре – под кустиком поддамши.
–Натуры нет, сказал мудрец поддатый, кругом один сплошной денатурат.

У господина управителя был настолько обширный ум, что не вмещался в черепе. И для удобного размещения оного постановлено было соорудить искусно выделанный короб, носимый за плечами. Сие необходимое решение причиняло, однако, некоторые неудобства в пользовании содержимым, что искупалось достоинствами мудрого управления.

Надо бы чего-нибудь купить, чтобы это прошло.

Вот новейшие идеи:
Люди, в общем, – все злодеи.
(А когда вдруг не злодеи –
То козлы и прохиндеи).
И пойми, в такой орде я
То худея, то седея,
Бьюсь один, как дрын, радея
Не за грошик – за идею!
Результат – в Караганде я.
Узел разрубив Гордея,
Проиграл дела в суде я
И теперь, как орхидея,
Жду пощады от злодея.

Каждый порядочный человек, и даже женщина, обязан не допускать, потому что иначе как можно называться?

О ЛЮБВИ
Мы любим славных пташечек
Под соусом пикю,
Омарчиков-кальмарчиков
С приправою кокю,
От миленьких коровушек
Мы ждем, конечно, стейки,
От рыбочек и свинушек –
Вкуснющие филейки.
Индюшечки-пампушечки
Сгодятся для банкета,
Гусынюшки печеночку
Дадут нам для паштета.
Мы скажем всем: плодитеся,
До встречи, в добрый час!
Всегда мы ради свидеться,
Мы очень любим вас!

Ну чё? Ты все рифмуешь? Базарил бы, как люди – бабки, телки, выпить, тачка, закусить, козлы достали, хата, полная добра, – и тебя бы уважали.

Некоторые ученые господа путают знания и мнения. А потому утверждения «четыре плюс три равно семи» и «все люди равны» у них одинаково считаются торжеством науки.

– Они говорят, что практика есть критерий истины. А успешность – показатель опять же ихней правоты. Начинаю возражать – они всегда со своей замасленной подначкой: если ты такой умный, почему такой бедный? Утробе кланяются, что с них возьмешь? Однако я им: раз вы уже при своей истине – чего ж тогда так смерти боитесь? Вот наши богомольные старцы при истине не токмо не боятся, а толкуют, что и вовсе нет ее, смертушки. Как вам такой критерий? Да ответьте, что есть критерий критериума?..
– Что ли, Павел Иваныч, обратно Вы на ночь учебник диамата штудили?

Они закрывают нам дверь в Европу, а мы отвечаем: снимите шляпу!

Процесс недержания русской речи
Происходит у лиц без различия национальности,
Кои настаивают на своей гениальности
(А от такого не лечат).

Подкрепите меня дрыном, вразумите меня затрещиной, ибо я изнемогаю от незнания.

Запомни: большая известность приносит деньги. Деньги с известностью начинают работать на тебя днем и ночью, стремясь к огромности. Огромные деньги с огромной известностью преодолевают хаос и энтропию, делая тебя звездой среди миллиардов пылинок. Не понимаешь? Тогда прощай, пылинка. Пройдет дождь, пылинки станут грязью, а звезда будет сиять недостижимо.

– Позвольте заметить, что Вы устарели лет эдак на сто.
– Мало, дайте хоть сто пятьдесят!
– Понимаете, нынешняя публика на устарелое не ходит. Все моды много раз переменились. Право, стоит иногда выглядывать в окно.
– Да мне-то что с того?
– Отзвук. Как можно без отзвука? Мы с Вами еще помним, как молодые поэты собирали стадионы с десятками тысяч восторженных слушателей. Поэма экстаза! Нынче им было бы проблематично собрать и десяток поклонников. Разве что приплатить.
– Это Вы зря. Десяток-другой старух всегда найдется. Но я-то не поэт, не блогер, у меня вообще никакого товара.
– Однако Вы произносите нечто вслух. Следовательно, нужен слушатель.
– Проехали. Было дело, и мы ходили на торжище – тогда кровь кипела, и не терпелось поражать девушек. Только все минуло… на больничной койке стонешь не для соседа и даже не для сестрички.
– А для кого?
– В небеса стонешь! Знаешь, что безответно, безнадежно и вряд ли услышат. Но – единственно достойный адрес.
– Простите, это полный абсурд.
– Ну да.
– Скажите, неужели нет ни одного, скажем, друга, которого Вы представляете себе, когда… это… стонете?
– Откроюсь только Вам – есть. Мне кажется, что где-то, не знаю, в каком измерении, может существовать он, который есть я семнадцатилетний… такой нелепый, не понимающий даже того, что ничего не понимает. У него самые лучшие побуждения, заканчивающиеся почему-то падением в лужу. Понимаете, каждое лебединое озеро оказывается лужей… это надо же вылепиться такому экземпляру!.. И вот когда он вдруг наткнется на мои надоедливые экзерсисы – споткнется, возмутится, протрет глаза… а после откроет старые книги, которые ранее небрежно просмотрел по ученической обязанности… а потом и такие, о которых еще надо получить представление… и перестанет быть прекраснодушно нелепым… и увидит сквозь вопиющую пошлость отблеск недостижимой истины…
– Знаете, один мой знакомый – очень хороший психотерапевт…
– Эка невидаль! А вот один мой очень хороший знакомый имеет шесть пальцев на правой ноге. Такая штука посильнее будет, чем «Фауст» Гете…
– Ну вот, и эту Вашу отсылку мало кто поймет.
– Да о чем печалиться? Приятно бывает пошутить для самого себя – и самому же улыбнуться. А то  не устарелым, наше старье не смешно… Принципом человеческой вежливости должно бы стать ненавязчивое самообслуживание.
– Одинокая тростинка ритмично колеблется для себя самой…
– Ну, одиночество есть просто осознание факта. Одни осознают его раньше, другие – позже, третьи – перед гробом, а четвертые – никогда. Кому лучше? Должно быть, четвертым. Чем меньше осознание – тем ближе возможность счастья.
– Вот мы и поговорили…
– О да, и главное – результативно.

– Я разуверился в лекарствах, я закрываю аптеку, забудьте всё, вы спите.

Выбирали из двадцати говен, а все ж меду не вышло.

Демонстративно останусь лежать, когда все человечество встанет.

Суть в том, что мы ее не знаем.

Я к вам больше не придю – глохну, слепну и пердю.

Один старый старик с каждым годом делался все мрачнее, а его давний друг – молодой старик – был слегка выпивохой и потому любил повеселиться:
– Эй, старлей, гляди веселей!
Ибо старший старик за время военного учета был повышен аж до старшего лейтенанта.
Но отвечал мрачно и неоригинально:
– От старлея слышу!
Ибо не желал расставаться со своей мрачностью, поскольку она придавала ему философский вид.

«Как это глупо!» – в сердцах сказала королева.
«Что, Ваше Величество?»
«Всё».

Заткнись и пой и хрен с тобой!

Все серьезное, разумное, проникновенное и спасительное уже сказано, причем довольно давно. Но от человечества легко отскочило, как от стенки отскакивает теннисный мяч. Что ж, тогда остается только валять дурака. Ну вот, валяйте меня, я – дурак! А вы… да есть ли мне дело до вас?.. вы стенка, от которой отскакивает мяч.

Что я могу тебе посоветовать? Неожиданно…
Пожалуй, вот что: не поддавайся.
Наш мир так прекрасен, ужасен, строен, уродлив, логичен, нелеп… что инстинктивно или осознанно тянет спрятаться в коллективе, группе, толпе… присоединиться к победителям или отверженным… слиться воедино в борьбе за или против…
Не поддавайся.
Ты неповторим, и у тебя есть своя миссия, пускай самая крохотная, но своя. Осознать и выполнить ее – вот сверхзадача. Все вокруг отвлекает и мешает это сделать. Мир желает, чтобы ты растворился.
Не поддавайся.
Тебе, конечно, скажут: все поддаются. Это не так. Лично я за жизнь встретил двух или даже трех человек, которые не поддались. А в книгах говорится о многих.
Значит, это возможно.
Не поддавайся!
У меня не получилось.