Миссия не Possible

Вецлав Рагнавский (vetz25@yandex.ru)               

               
                МИССИЯ не POSSIBLE  
                /короткий, page et quartam, рассказ/ 
                !немного лексики  obscenus! 

               

                Спалось Савельеву прескверно: незатухающим углём жгла, мать её, поджелудочная, обременённая лишним куском селёдки пряного посола, равно как и горчайшим сожалением по поводу нерадиво заначенного «штукаря», который Вера, ищейка, б*я, всё-таки отыскала, — а сознаться, на его, «штукаря», счёт, у Савельева присутствовали отчаянные планы. Воздев руку с синеватой купюрой к небу, как тюлень (или морж, бл.ха?) в дельфинарии, виданный им однажды, уподобившись римской матроне и грузным телом, и раскатистым дискантом, словно, сука, рядом отдирают старый паркет, супруга патетически (не зря с подругами по театрам шастает!) возопила о 20-ти годах, в течении которых в ней крепло, а ко дню сегодняшнему окончательно сформировалось убеждение, что её избранник —  конченный мудак. Савельев в такт её завываниям горестно кивал, искренне с ней в собственной оценке солидарный — мудак, без базара — надёжней надо было прятать. Дочь, в ублюдских шортах с ляжками навыпуск, провоняв всю квартиру растворителем, коим третий раз стирала неудачный, по её мнению, камуфляж на ногтях, услужливо матери подхихикивала, в надежде, что конфискат достанется ей. А Савельев молча, про себя, дивился, сколь же неслабо развилась в нём за последние годы склонность к убийству, — так и отошёл ко сну, с не лишёнными приятностями вычислениями, когда надо было бы это сделать, чтобы уже отсидеть своё и выйти.
                Часы, кряхтя, кое-как расправились с полночью. Вдруг, на стене, сквозь обиженно сомкнутые ресницы, пробежала странная световая рябь. Что и говорить, Савельев никак не ожидал от просроченной пресервы столь явного галлюциногенного эффекта и в исследовательском запале распахнул оба глаза — и обмер. В ритме сладчайших созвучий, льющихся, казалось, отовсюду и совершенно точно, слышимых только им, поверх флизелиновых, со скидкой купленных, обоев, вырисовывался невиданной прежде красоты, узор, — если постараться описать, то вроде фонтана с подсветкой на день города и полярного сияния одновременно. Ну, что бы там Вера не измышляла, фонтаны он застал, точно — это по дороге домой он отрубился — не надо было, бл*дь, «Охотой Крепкой» догоняться. А полярное сияние — так, то ж учебник по физике, 7-ой класс, как не помнить! Или 8-ой?
                Но тут Савельев ощутил себя поднятым — нет, не вознесённым, а именно поднятым, благо чьи-то крепкие, явно мужские руки, бережно его подхватили и куда-то понесли. Страха не было, ни чуть. Смущала, правда, нижняя пара рук, одна из которых крепко ухватила его за ягодицы, но поразмыслив с секунду, Савельев решил, что опасаться поругания не стоит. Очнулся он в чертоге — другого определения он бы и не придумал, ибо читать бросил давно, за ненадобностью, задремав как-то на 1-ом томе сказок Бажова, что Вера велела читать дочери перед сном, когда уходила во «вторую», лепить свои пельмени. Но дочери сызмальства нравился ДОМ-2, а не Бажов — на том они келейно и порешили. Но слово «чертог» ему понравилось, и он его запомнил, козыряя при всяком удобном случае, средь собутыльников. По бокам суетились, как и следовало из давешней крепости рук, двое мужиков — один постарше, другой, следовательно, помоложе.  И вида, можно сказать, совершенно небесного — точь-в-точь, как это земная общественность себе представляет: оба в белом, с нимбами и заплечными крылами. Руками они синхронно проделывали над обездвиженным Савельевым замысловатые пассы, под небесные сладкозвучия, коих Савельев нигде, ни на каком FM-диапазоне не слыхал ни разу — а уж он-то, охраняя платную парковку долгими ночами, горазд был покрутить шкалу настройки. Они как бы заново его создавали — нет, скорее делали «капиталку». Перестало жечь в боку; во рту чётко ощущалось прибавление зубов, а давно полысевшая макушка волнительно зачесалась. А главное, ему было несказанно, ну, почти до обморока хорошо — так, что хотелось каяться, писать стихи и никогда не брать в долг одновременно!
                — Даром истинного правозвестия тебя награждаю! — послышалось торжественно, куда более, чем ему, помнится, в армии объявляли внеочередной отпуск за подстреленного в запретке «моджахеда» — а не х*й лазать, где не велено. — Имя твоё отныне — Вестник! — и тот, что постарше, сильно шлёпнул его по животу. Так однажды Савельев проснулся совершенно обновлённый…
                Тротуар был устлан ковром скончавшихся листьев — у четы таджиков-дворников возник конфликт интересов с ФЭС, и их, закованных в наручники, силами 5-ти откормленных бугаёв и 1-ой бл**ского вида чувихи с папкой Erich Krauser в руках, водворили в кутузку. Меж воздевших к небу в немом изумлении ветки-руки, клёнов и тополей, невидимые никем из смертных, зависли, лениво перебирая крыльями, уже знакомые ангелы — они с интересом наблюдали за спешившим куда-то Савельевым, бодрым и видимо помолодевшим; который постарше, задумчиво прикусил зубами ножку павшего кленового листа. Савельев тоже ангелов не видел — не до того было. Ему требовалось успеть, пока благоверная во «вторую» лепила у армян пельмени, навестить привлекательную вдовушку, с кой он тайно списался на сайте знакомств. На выложенном фото, вдова демонстрировала пышную выпечку на подносе и охренительные буфера под халатом, — а воспрявший организм Савельева требовал и того, и другого: в желудке просительно урчало, в штанах же наблюдалась нешутейная твердыня — и он, как мог, торопился. 
                Глядя на удаляющуюся спину Савельева, тот, что помоложе, иронично протянул: — Ну, что же, коллега, как вы там нарекли вашего протеже — ве-е-е-стник? Да не печальтесь вы так: ещё здешний светоч литературный, Михаил Афанасьевич писал, что, мол, люди всегда были такими, их просто испортил…
                Раздражённо выплюнув останки листа-героя, что постарше, резко оборвал насмешника: — Да ну вас, коллега, к лешему, с вашим Михал Афанасьичем — тоже мне, нашли пятого евангелиста! — и расстроенно глянув в след бодро спешащему Савельеву, огорчённо добавил:
                — Сущий пи*дец, да и только… 
                И взмыв, растаяли они в брезгливо-отстранённом, синеющим недоступной праведностью, далёком от грешной земли, небе…