Пацан - Анатолий Мизин

                Повести  о  сучьей жизни

                Легко на ровнине без края,               
                В незримую вечность смотреть
                Россия страна самураев,
                Путь каждого русского … смерть!               
               
                ПАЦАН            
               
                «…А я ваш брат!
                Я человек!...»
               
                Глава 1.
 
            Генка  Сизых темно-русый худощавый парень среднего роста, погоняло «Пацан». Запыхавшись от быстрого, бешеного бега  по лестницам, переходам выскочил на плоскую, захламленную строительным мусором крышу и устало опустился на корточки прижимаясь взмокшей спиной к  шершавой теплой кирпичной кладке какой-то трубы, торчащей не далеко от края крыши. Он прижался стриженым затылком к кладке и с тоской посмотрел в ярко-лазоревое майское небо, еще не выгоревшее от жаркого степного солнца, где-то там низко над горизонтом летали сизари-дикири, да белыми барашками проплывали, курчавились облака, которые уж точно смогут долететь до его дома, до дальней отсюда деревни на берегу полноводного Иртыша.
                В ушах вновь зашумело, иль столь отчетливо стал слышен стук сапог погони.
     Эх, мать, закрыл глаза Генка. Это что, вот такой  конец…! А была ли она жизнь?! Что он успел, что видел? Прав был тихий пьяница, их деревенский участковый капитан милиции дядя Паша Чугунов, отец его дружка – Иуды Славика, когда вечерком, сидя на крылечке, приняв с устатку после службы наблюдал за их возней во дворе и миролюбиво ворчал:
-Эх, хорошо вам сопливым. Не знаете еще, не чуете, что жизнь-то наша коротка и обосрана, как детская рубашка.
   А и что действительно видел Генка Сизых. Ну, родился он в селе Загваздино Усть-Ишимского района, на самом севере Омской области, сколько помнит себя жил там вместе с бабкой Онисьей. Мать свою не помнил, потому, что и видел-то ее может раз, может два. В последний раз когда ему было лет пять, шестой, может меньше. Мамка тогда приехала в деревню, «отмотав» очередной срок, вроде за кражу. Навезла ему подарков: - кулек пряников, петушков да белые байковые трусы - штаны до кален, наверное пошитые из теплой портянки, да синюю майку. Закатила на всю деревню гулянку, прямо во дворе за домом, а как же «откинулась под подчистую». По звонку. Да и вот сына, старуху мать навестила! Генка смутно помнил, длинный покрытый простынями, заставленный бутылками стол, пьяный ор толпы односельчан, потом развеселая мамка пошла, купаться на Иртыш и … и утопла! Ее тело так и не нашли. Видно так искали! А может и всплыло  где ниже течения, далеко на Севере у хантов. Но через три дня по обычаю, уже поминали рабу божью. За тем же столом, той же компанией с песняком и дракой. Папка, папка, его Генкин отец наверное затерялся где - то там, на Зоне. В жизни Генки была только одна бабка Онисья Степановна Караваева, почерневшая от солнца и мороза, вечно сгорбленная под толстенной кирзовой сумкой почтальона в замызганном ватнике и потрескавшихся резиновых ботах, опорках. Летом на босу ногу, зимой на толстый шерстяной носок,  сельская «интеллигенция». Бабка горбатилась,  работала в Минсвязи с юных лет и почти до семидесяти, пока в  начале апреля  не провалилась в болотце, под тяжестью сумки набитой журналами -  «Блокнот агитатора», разболелась и ее хватил паралик. Рассказывают, что их совхозный парторг Савчук тогда на собрании орал, как резаный подсвинок, только что не  ссал «кипятком».  Вопил о том, что из-за глупой халатности почтальонши Оньки Караваевой члены парторганизации совхоза «Луч» не смогут своевременно изучить решения Партии и Правительства об интенсификации сельского хозяйства. Из-за нее, этой бестолковой Оньки в совхозе упали надой молока и не готовы к севу четыре трактора! А их в совхозе всего семь и только три с прошлого года были на ходу! Вот такая арифметика, а вы говорите, кто мол придумал «Врагов народа»? Вот, его Генкина бабка, для их деревенских партийцев и  оказалась - «враг№1»!
Сколько потом помнит Генка бабка, почти до конца ее дней, скрюченная  и трясущаяся елозила  по избе, толкая  впереди  себя, облезлую табуретку и все молилась  в углу перед иконами, что б бог ее поскорее прибрал.
       В первый класс Генка пошел вместе с соседским Славкой Чугуновым  сыном дяди Паши участкового. Тетя Аня, мать  Славки  собрала и Генку, приодела и свела их обеих к двух этажному, почерневшему от времени бревенчатому зданию деревенской школы. Здесь разом собралось около сотни загвазденской ребятни,  внимать все доброе и вечное, что готовы были  им давать, уж который год  директор школы очкастый и длинный в вечном,  сером костюме  Пал Анреич и еще с десяток  «убитых» деревенской  безысходностью, скукой  и нищетой учителей, в основном  одиноких женщин засланных сюда еще, как  молодые специалисты на отработку после педучилища на три года, да и застрявших здесь по среди Урмана на долгие годы. Навсегда.
   Самым  грозным  работником школы была, для ребятни конечно же тетка Клава уборщица, истопник, вахтер, завхоз, начальник огорода и конюшни, в общем на все руки и как она всем говорила, по каждой должности на пол ставки. Ее сынок, «ангелочек» Даниил, общепризнанный красавчик Данилка в году, как пришел в школу Генка оканчивал восьмой класс и тетка Клава этим очень гордилась.
         Данилка,  вертлявый, тощий не высокий, голубоглазый парень с кучерявыми светло русыми патлами, почти до самых  узеньких девчоночьих плеч. Загваздинский стиляга. Деревенский ловелас. «Смерть местных девчонок»!  Тетка Клава гордилась этим, распространяя по  селу слухи  о его любовных победах, «больших тыщах» заработанных ею в школе - приданное Даниилу. И ее огромном влиянии на Пал Андреевича. И  строгом Данилкином отце, капитане сухогруза иной раз проплывающего по Иртышу мимо Загваздина, аж из самого Омска и до самого Салехарда. Здоровенной самоходной баржище, груженной всяким добром северного завоза,  вот хоть таким как у Даниила суконными клешами, или курточками с золотистыми пуговками. А рубашек, да тельняшек у него! Стопами! Шкапы ломятся! Стирать не надо! Поносил, да и выброси! Завидный жених!
А «случился» Данилка в ту пору, когда молодой ракушечник, верняком по пьяне  потопил свою самоходную баржу  прямо под крутым берегом  у села. Старики помнили это грандиозное событие ярче и тверже, нежели  награждение в первый и в последний раз их совхоза Почетной грамотой райкома партии, или сообщение о полете Юрия Гагарина.   Запечатлелось это событие в памяти народной в связи с тем, что на барже при эвакуации на берег утопли толстущий мужик в белой рубахе – куртке по-флотски, мол кок, а по простому, наверное кашевар, видать при кухне шибко угорел, а может и от водки умаялся потому и не выплыл.  И кобелек капитанский утоп, забытый им  толи где в трюме, толи в каюте.   
Псина долго и пронзительно скулила, выла и тявкала, пока команда удерживала на берегу, рвущегося назад, на медленно сползающий, погружающийся в темную илистую иртышскую пучину сухогруз. Кучерявый белобрысый капитан дергался, рыдал и рвал на себе рубаху, все повторяя в пьяном угаре:         
-Цезарь! Цезарь! Друг мой единственный! Прощай! Откуда здесь эта чертова банка взялась?!!!
   Потом комиссия из Омска «обнаружила» прямо по извилистому форватеру,  под  водой у берега пару, ощерившихся ржавой арматурой  бетонных свай. И все вдруг вспомнили, что как - то лет пятнадцать, двадцать назад, а может и больше, у села хотели сроить причал, а совхозную лесопилку «раскрутить» до уровня ДОКа и кранами с причала грузить, разгружать лесовозы. Но как обычно планы Партии оказались не подкреплены средствами, а скорее всего деньги были растащены по крохам, по научному - не целевым порядком по более срочным нуждам, иль попросту разворованы. И совхозная пилорама так и осталась натужно гудеть на пригорке  в старой церкви разграбленной и «переоборудованной» еще в начале тридцатых.
Вот на этот  бетонный «кол» и уселась самоходная баржа.
Но самым приятным и памятным событием для жителей  Загваздино оказалось то, что баржа шла на Север в этот раз с трюмами забитыми ящиками с  бутылками водки, вина и банками тушенки, сгущенки.
Сначала  местных мужиков обуяла «романтика» вечерних прогулок  с бабами и девками на весельных лодках по Иртышу. Ясным ориентиром служила для всех, едва торчащая из под воды белая рубка, да груда стальных бочек. Прикрученных стальным тросом на едва притопленном носу баржи,  накрытых драным промасленным брезентом. Сначала  мужики и парни ныряли, передавая, поджидающим их в лодках девкам и бабам извлеченное с риском для жизни из трюма добро, в основном бутылки. На эти «прогулки» стали ходить со своей привычной, взятой из дома  закусью. Краюхой хлеба и пучком зеленого лука, вареной картошкой. «Гурманы и толстосумы» прихватывали еще и шмат сала. Потом, кто-то из отважных ныряльщиков сделал открытие, оказалось, что совсем было не обязательно спешить, с зажатыми в руках бутылками наверх.  Достаточно было просто высвободить бутылки из набухших ячеек деревянных ящиков и тут уж, не зевай, бутылки, обладая минимальной плавучестью из-за воздуха, находящегося  под пробкой в большинстве своем всплывали самостоятельно. Сиди себе в лодке и знай  цепляй сачком, под едва показавшеюся в воде беленькую пробку. Из-за этого сельхоз. работы пришлось срочно «приостановить», так как все поголовно «рыбалили» с утра и до позднего вечера с факелами, фонарями на носу лодок. Пили, закусывали, веселились, пели и блевали тут же в Иртыш-батюшку.   
Через месяц халява иссякла. Из Омска наконец - то приплыла комиссия и катер с водолазами. Селяне за лето почти сроднились с командой, а ракушечный капитан огулял по очереди всех  школьных училок и в довершении дошел черед и до школьной уборщицецы Клавки. Клавка  же в отличие от всех забеременела. От него и именно от него, как клялась всем Клавдия, а не от совхозного конюха Севостьяныча, который захаживал раз в неделю в школу попроведывать школьного «скакуна» старого  пегого мерина  Яшку. Холил мерина и лечил его при необходимости, взимая за это с Клавки плату «натурой», как с лица ответственного за школьную конягу.
Время шло и уже в восьмом, выпускном учился сынок Клавки Данька, а вместе с Данькой и Катька Паршина дочка бригадира пилорамщиков вечно смурного бугая дядьки Саши. Катька тоже, было «задружила» с Данькой, но ее батька, проходя мимо деревенских посиделок на бревнах у клуба, стащил ее за шкирку от Даньки и молча, задрав подол, смачно хватил своей измазанной сосновой смолой и мазутом огромной пятерней по обтянутому голубыми трусиками Катькиному  пышному заду. Все лето потом Катька не ходила «на бревна», а «дружба» с Данькой загасла как - то сама собой, иль стала более  скрытной.
Учились Генка со Славкой, да еще Катькин младший брат толстяк Вовка Паршин весело, в меру шкодливо. Особенно в четвертом классе, когда вредная Ольга Федоровна поставила Славке по математике восьмую, или девятую двойку. Генка со Славкой сперли у Славкиной матери, тетки Ани  дефицитнейшую килограммовую пачку дрожжей и бросили ее прямо в ветхий, дощатый сортир во дворе избы училки. Уже к вечеру следующего дня по селу ветерок понес запах, перебивающий  привычные на деревне «ароматы» прелого навоза, солярки, запахи  тайги, прели и придорожных ромашек.  Ветхая дверка сортира выпала под напором пенной, желто – зеленой вонючей шапки безудержно прущей наверх из ямы. Математичка вместе с проживающей с ней в одном доме химичкой, надев резиновые охотничьи бродни и резиновые перчатки Васи электромонтера, весь день, брезгливо сморщив носы, неловко ковыряли землю за сортиром и «хоронили» дерьмо безудержу, прущее из ямы наружу. Потом наступила  «черная полоса» в учебе у Генки. Учительница литературы и русского языка  Зинаида Ивановна решила побороть его безграмотность и расширить его скудные познания родной литературы, стала  донимать его диктантами и изложениями, а потом еще и  почти каждый день, высмеивать перед классом, умышленно перевирая сделанные им ошибки  в этих дополнительных диктантах и изложениях. Генка долго терпел, но потом спер ее старенькую, фетровую с зеленым шарфиком на тульи шляпку, такую диковинку и вызов всей деревни. Шляпку, которую она гордо носила высоко подняв голову, ступая по заляпанным грязью деревянным мосткам  каждый день, шествуя в школу.         
На следующее утро ребятня, собравшаяся  в тихоря  покурить за  конюшней давилась со смеху,  завидев мерина Яшку в учительской шляпке, сквозь донце которой торчало Яшкино ухо, а зеленый шарфик был кокетливо подвязан под нижней челюстью мерина бантом.
Старый мерин безразлично щипал травку, не обращая внимание на гогот пацанов. Были и игрища у околицы до позднего вечера. В сумерках разжигали костер и начинали сигать через огонь с дикими воплями. Как - то теплой летней ночью к костру подошел, как всегда  заспанный толстяк Вовка Паршин. Он, наверное только слез с сеновала и был в здоровенных сатиновых трусах и линялой майке.
-Че то хилый у вас костер пацаны, - промычал Вовка и разбежался, гулко топоча по траве босыми пятками, как только он завис над костром.
Славка же с безразличным видом произнес:
-А мы вот сейчас «оживим костерок» и плеснул в огонь из пол литровой  банки бензин. С глухим хлопком над костром поднялся огненный шар, полетели искры, головешки и с ними из пламя с ошалелыми глазами вылетел  Вовка. На поляне сразу запахло паленой щетиной, а Вовка завыл, зажав обеими руками свои причиндалы, сунув обе руки в трусы.
-Опа! - заржал Славка, - Вовик яйки подпалил. Сам же гундел костер ему не хорош! Не хрена без штанов в огонь сигать!
-Ну, Славик! Гад я в долгу не останусь, - прорычал Вовка, смешно почесывая под мышкой.
Веселое беззаботное, деревенское детство!               
Это случилось,  когда Генка  все таки хоть и с трудом,  но перешел уже  в пятый класс.
Разом, по осени в школе, словно вспышка молнии появилась эта новая учительница. Учительница английского языка. Молодая, стройная, немного полноватая с высокой, выскакивающей из под белой кофточки полной грудью. И вообще было в ней, что - то непривычно яркое для деревни. Она гордо, словно танцуя ступала по двору школы в туфлях на высоких каблуках и в узенькой черной короткой юбке. Пал Анреич вдруг заявился в школу в невиданном до селе темно синем костюме с институтским ромбиком на лацкане и торжественно даже с легка заикаясь объявил:
-Ребята! Ольга Альбертовна педагог с высшим образованием! Работала до нас в школах Омска и Тары. Будет учить вас английскому языку! Слушайтесь ее и уважайте,  учитесь хорошо! Для вас деревенских школьников, да еще в такой глуши английский язык  это как подарок!
-Ишь ты. Это кто же ей и за что, такое перо в жопу вставил, что аж из самого Омска, через Тару к нам прилетела. Подарочек, - зло прошипела, стоявшая на крыльце тетка Клава.
    Пацанам было плевать, за что и как попала к ним эта по всем чудным для них ухваткам городская, с вечно отсутствующим с поволокой взглядом больших зеленых глаз тетка. Да и она не шибко их донимала артиклями, причастиями, оборотами, произношением. По всему было видно, что она мается, как будто, чего - то ждет, томится в тоскливом одиночестве.
               
                Глава 2

Генка со Славкой и Вовкой брели после школы домой, жуя и плюясь щавелем и хвоей, чтоб отбить запах курехи, когда у  совхозной канторы остановился милицейский Газик. Из кабины сначала вылез Славкин отец, в мятой форме и с потертой кожаной папкой в руке, а потом вывалились два мужика. Один высокий худой, сутулый со свисающими ниже кален руками,  корявыми лапищами. Его растопыренные полусогнутые пальцы напоминали грабли. И вообще казалось, что мужик идет как - то левым  боком, а за левым плечом у него будто бы торчит горб. Одет он был в светло серую в темную тонкую полоску, мятую и вытянутую одежку не то спецовку, не то дешевенький костюм из - под пиджака которого была видна синяя майка. Обут он был в  огромные кирзовые запыленные сапоги, у которых фасонисто подвернуты голяшки.  Второй приезжий был головы на две пониже первого, тоже худющий и шел словно приплясывая на полу согнутых, кривых ножках на голове у него была кепочка восьми клинка с кожаной пуговкой посредине и узеньким козырьком, из - под которого свисал мальчишеский косой чубчик. Глазки мужичонки живо и с любопытством обежали все окружающее, не на чем не задержавшись.
Одет он был в черный пиджачок из кожзаменителя, под которым была видна наверное когда-то белая, сейчас почти серая драная майка-футболка. На тощей, загорелой шее висел черный шнурок, на котором болтался алюминиевый крестик, темно синее, вытянутое на коленях трико было заправлено в грязные  красно - синие  кеды.
Капитан Чугунов молча мотнул им головой в сторону канторы и тяжело по медвежьи ступая, пошел по деревянным мосткам к правлению, не оглядываясь на попутчиков. За участковым заковылял боком длинный, а за ним словно подогнув колени «затанцевал» второй в кепочке. Он смешно, разведя руки волок два небольших мешка.
Мальчишки, еще в школе решили вечером идти в клуб. Посмотреть в сто третий раз кино про «Трактористов», а  потом пошкодить на танцах. Поэтому и заскочили в контору поклянчить двадцать копеек у Вовкиной матери, счетовода совхоза. Они с любопытством наблюдали за происходящим в  просторной избе конторы. Чугунов, подойдя к бригадирскому столу расстегнул папку и положил на стол какие то бумаги. Прохрипел:
-Вот хорошо, что застал тебя Саня. Пожал он руку бригадиру Паршину. Вот два гражданина Горобец и Шанин в Таре отбывали на «химии» два года после срока на усиленном режиме, а теперь их к нам районный прокурор заслал, один хрен у них все равно ни кола, ни двора. Вся «родня» на зоне осталась. В райцентре нашего директора встретил, так он сказал, что б я к тебе их определил на пилораму. Они в Таре вроде тоже по этой части работали.
-Директора нашего? - подняла голову от бумаг бухгалтер, - это где ж он там застрял? В чайной, поди? Во!  Руководителя Райком и Бог нам послал! Как куда поедет, так на неделю  застрянет в запой.  Через это и баба его с дитем от него сбежала. Руками водитель трепло! Кабинет вечно на замке!
       Плюгавый в кепочке,  картинно брякнув мешки на пол обошел участкового и плюхнулся на шаткий стул перед столом бригадира, замахал руками растопырив кривые пальцы  словно пытаясь показать Паршину «козу»  загундел противным, тонким голосом:
-Ну, че в натуре, начальник, тебе раб сила нужна?
    Даже, много чего видавший деревенский грубиян и рукосуй Сашка Паршин слегка опешил:
-Такая раб сила, нет. Не нужна.
-Ну во, видишь начальник! - с наглой усмешкой, глянул плюгавый на участкового, - нет говорит. И правильно! А то мы б тебе наработали!
       Чугунов нахмурился и неожиданно пнул своим сапожищем по стулу, на котором сидел развалясь плюгавый.  Капитан зло  заревел:
-А ну  ка! Плесень  лагерная! Встать! Будите у меня горбатится, как миленькие! Пока у обоих пар из жопы не повалит! А  будите балду гонять, так мы вот с Александром Романовичем одному горб выправим, а другого сгорбатим. Да в мешок и в Иртыш. А я рапорт напишу. Ушли, мол в Урман и сгинули! Мишки косолапые наверное съели!
-Да ладно начальник. Че духариться-то.  «Шустрый» так понты  гонит. Раз Прокурор велел, че уж там впрягай. Только, это я инвалид. Во и справка есть, - глухо пророкотал кособокий, - вы б лучше сказали, куда нам «кости» бросить? - он кивнул на мешки. Ну, куда нам сидора свои  сволочь и самим где чалиться?
-Только, где почище, а то нам начальник комендатуры еще на «химии» пел, что мол совхоз за нас должен хозяевам съемной хаты приплачивать, - проскулил мужичонка в кепочке. Так, что уж будьте любезны, что б все  было как у людей! Чин, чинарем! 
-А сколько приплачивать то? - взвилась  тетка Клавка, зашедшая в кантору поклянчить овса для школьного Яшки. 
-Да по пятерки в месяц с человека, ну и как сама с ними договоришься. Сказала Вовкина мать, долго изучавшая бумаги привезенные из райцентра ее мужем участковым. 
-Ну, это меньше чем за десятку с носа я не возьму, - подбоченилась Клавдия, - а че, комнатка им отдельная будет, чистенькая. Данька все равно то по девкам, то на сеновале. Только у меня не пьянствовать! И не безобразить! Я этого не люблю!
-Годится хозяйка! Только с твоей хавкой! Ну, там молочко, картошка, капустка, - хмыкнул Шустрый, окидывая оценивающим взглядом Клавку, - веди  давай в свои хоромы.
-Ой, Клавдия, нарвешься ты через свою жадность, - тихо сказала Вовкина мать.
Но Клавка очень довольная тем, что так легко «приподнялась» на трицадку весело засеменила впереди так нечаянно обретенных ею постояльцев. За ней пританцовывая на полу согнутых мужичонка, в кепочке с тощими сидорами в обеих руках то и дело, вертя по сторонам головой. Заметив, в огороде у бабки Сычихи длинную грядку раскудрявевшегося алыми цветами мака он приостановился и выразительно глянул на кособокого.
-А, че Горбыль хорошая деревня! Воздух чистый, жители мичуринцы! Начальство вроде не шибко упертое. Лафа.
-Поживем пощупаем, - просипел кособокий.
                Глава 3.

  В середине сентября Катька Першина привела в дом, знакомить с родителями Леньку - «Бугая», валоватого трудягу парня, тракториста из Заречного леспромхоза, аж из Большекулачья, что за Иртышем. Ленькина бобка Сычиха жила в Загваздано и Ленька частенько приезжал проведать ее, поправить чего по хозяйству, дровишек заготовить, крышу подлатать.
Через неделю во дворе, за домом Паршиных, под чахлыми яблоньками-дичками поставили длинный стол, на который водрузили с десяток жареных гусей во главе с поросенком и множество блюд с ломтями розового сала, тарелки со всеми видами рыбы, что водится в Иртыше жареной и соленой. Салатами из овощей в селе не баловались, в основном на огородах росла картошка да лук. С авитаминозом селяне интенсивно боролись водкой, самогонкой, да клюквой, которую еще в конец не расхворавшиеся бабки собирали по болотам, едва созревшей. Народу поздравить молодых собралось не меньше сотни, приехали родственники жениха из Большекулачья, бригадир Сашка позвал своих пилорамщиков. Но вообще то Паршины приглашали на свадьбу не всю деревню, а только тех от кого ожидали достойных подарков молодым. Генка, Славка и Вовка с обеда крутились вокруг стола, уже успев обезножить пару гусей, а Славка даже сумел хватить стакан бражки.
        Не смотря на то, что сельсовет находился в двух шагах от дома Паршиных молодые, прокатившись по всему селу подъехали к дому на белой директорской «Волге», которую Ленькин отец выпросил в Леспромхозе.  После того как гости уселись за стол и приняли по первой, инициативу в свои руки взял Пал Анреич. Он пришел на свадьбу не со своей многодетной женой училкой -  литераторшей, а с Ольгой Арнольдовной.  Ярко, выделявшейся среди гостей, в цветастом шелковом платье с широченной юбкой и большим вырезом, таким, что из него торчала ее тугая, пышная грудь, обрамленная розовыми кружевами лифчика. Пал Анреич стал донимать, окружающих витиеватыми тостами, а «англичанка» почему - то все время громко хохотала, чем тоже привлекала к себе внимание застолья. После третьего, а может четвертого тоста Севостьяныч  громко хрюкнул и, сунувшись мордой в холодец и тихо сполз под стол. В это время всеобщее внимание было привлечено парой желтеньких «Волг», лихо подруливших к дому в первой приехал двоюродный брат жениха выпускник штурманского отделения Омского речного училища, а во втором такси «прибыла» фуражка новоиспеченного штурмана и коробка с электросамоваром подарком молодым. Шумная встреча, вдруг по старинной русской традиции переросла в драку. Задрались загвазденские с большекулаченскими. Хозяин застолья Сашка Паршин решительно развел забияк, а зачинщики драки, бывшие зэки «химики» Горб и Шустрый гордо удалились со свадьбы, «впопыхах» прихватив со стола пару бутылок водки, завернув их в пиджачишко Севостьяныча, мирно посапывающего под столом. И тут к дому невесты лихо подрулил Данилка на своем свежевыкрашенным им же зеленой краской, совхозном стареньком еще пятьдесят первом Газике.
     Пронырливая Клавка еще, когда-то смоталась в райвоенкомат высидела, выплакала, выхлопотала, выкупила сыночке Даничке  сначала отсрочку, а потом и вообще «белый билет», проставилась, иль подставилась директору Совхоза и определила Даньку на «легкий» труд, шофером. Но только, как сказал дядя Паша Чугунов, - по территории района,  так – как вроде,  аж  от Тары и до Омска по всей трассе  столбы увешаны колесами, да могильными веночками  таких горе водил - наездников как Данька. Но  Данька и не горевал, он жил сегодняшним днем, а там мамка еще чего нибудь придумает, устроит. Так он и стал гонять по деревне, пугая бесконечными хлопками своего драндулета котов, собак,  дедов, да бабок, подремывающих на бревнышках у заборов своих изб. 
Данька сразу пригласил на танец невесту. Хмельная Катька  с охотой повисла на шее Даньки и они под шумок, пока женишок Ленечка о чем - то бухтел с друганами, без остановки заглатывая стакан за стаканом шилистой водки, упорхнули за дом.
Отец невесты, дядя Саша Паршин нервно задергался за столом, но в него тут же вцепился Пал Андреич и начал долго и нудно объяснять, какая теперь у них в доме новая жизнь начнется. Потом Катькина мать стала  убеждать мужа, что гостей из Большекулачья  не след, таких «тяжелых» отпускать до дома за реку, пусть разлягутся кто в горнице на полу, кто на сеновале, кто в бане. Наконец Александр Романович освободился, отошел от стола и  теперь уж не спеша отправился вокруг дома к сеновалу. Тяжелая дверь сеновала тихо отворилась и в широкую щель выскользнула Катька. Невеста на ходу оправляла юбку, стряхивая сено, поправляла прическу, как - то неожиданно наткнулась на  отца и от неожиданности даже вскрикнула.
-Ну, ****ь! Из волос - то мякину убери! Опять с этим кобельком убогим шарашилась?!
- прорычал отец, - слава богу, что замуж тебя отдали, пусть  теперь Ленька харю чистит этому козлу! Я устал!
      И отец гулко хватил кулаком Катьку по спине. Невеста ойкнула и со всех ног побежала за дом к столу, к гостям.
В это время Данька кошкой вылез в слуховое окно по ту сторону сеновала и спрыгнул на землю, поправил рубаху, застегивая штаны,  с довольной улыбкой тоже отправился к столу.
Свадьба уже перешла в стадию горькой пьянки. Пили без тостов, кто сколько хочет и когда захочет. Все песни, что знали, уж проорали, все сплетни обсудили и вообще, казалось, что собравшиеся забыли и зачем пришли.
Данька, весело гогоча, уселся рядом с училкой. Пал Анреич уже «отдыхал» уткнувшись лицом в здоровенный пук зеленого лука. И Данька стал вовсю заигрывать с «англичанкой». Ольга Арнольдовна, хохоча слушала его треп, а он сначала робко, а потом все плотнее стал обнимать ее за талию, глядя на то, как Катька пытается привести в чувства, раскачивающегося, словно бык в стойле  жениха. 
Данька привстал и громко гаркнул:
-Горько!
Застолье, словно очнулось забрякав стаканами и бутылками с хохотом, глядя как Катька пытается поцеловать жениха. А Ленька все о чем - то обиженно бурчал и крутил лохматой башкой.  Данька, под общий, пьяный шум, склонился над учительницей и в поцелуи впился в ее сочные, ярко накрашенные губы, при этом страстно шаря по ее грудям.

                Глава 4

              Генка, Славка и Вовка, сперев со стола, уже початую бутылку водки, хлеба и сало вольготно уселись на брезенте в кузове Данькиного «Газона».
Словно липкий туман из урмана вечер наполз на село.         
-Классно кирнули, -  икнул Славка, швырнув через борт пустую бутылку и недоеденный кусок хлеба, - покурить бы. Вовка иди стяни у бати сигаретку.         
-Ты че, - промычал набитым ртом Вовка, - Он же у нас махру смолит. Кисет хрен найдешь.
-Ну, тогда малой пошли моего батьку пошмонаем, я вроде помню, где он кимарит.
И пьяный Славка неуклюже полез из кузова.
-А ты Генка посиди, погодь мы сейчас.
    Славка с Вовкой скрылись в наползающей темноте, а Генка откинулся на борт, сидя в углу кузова у кабины, смотрел на глубокое черное звездное небо.
Вовка со Славкой долго не возвращались.
Ну, гады или попались под  крепкую руку дядьки Паши, или хватили еще водяры и свалились, где - то под плетнем.
Сквозь глухой, пьяный шум застолья Генка услышал почти рядом, у машины звонкий смех учительницы. Он едва высунулся из-за борта и увидел белеющее в темноте платье «англичанки». Прижимая ее  Данька вел  училку к машине.
Генка притих, а Данька со смешочками, раскланиваясь и расшаркиваясь, распахнул кабину.
-Прошу! Я Вас в миг до дома домчу с ветерком.
    И подсадив ее, Данька влез в кабину за ней.  Генка через распахнутую дверку услышал чмоканья, стоны, скрип сиденья, какую - то возню. Потом Данька высунулся из кабины и торопливо повесил на боковой кронштейн с зеркальцем, какую - то белую тряпку. Генка протянул руку и снял невесомую тряпицу с зеркала, ощутив в руке скользкую нежность шелка.
Ишь ты. Это ж трусики училки. Он прижал их к лицу с любопытством и оторопью, вдыхая  еще не знакомый ему запах женщины, волнующий его каким - то неясным, едва уловимым ароматом. Закрыл глаза.
Из забытья его вывел гулкий, мерный стук по стеклу оконца, выходящего из кабины в кузов. Генка повернулся к оконцу и с удивлением увидел перед собой ступню ноги в белом босоножке, лежащую на черной спинке сиденья. Генка прилип лицом к стеклу и разглядел, прыгающую голую Данькину задницу. Училка, стонала и кусала свои губы, лежа под  Данькой с задранным, аж до груди подолом. Машина тряслась и дребезжала, словно с работающим двигателем.   
Наконец ночь словно прорезал страстный вой и Данька обессилено выполз из кабины. Застегнул штаны и, обежав кабину сел за руль. Машина взревела и дернулась, заглохла, опять завелась и понеслась по темной, пустынной улице. Остановившись, зачихала и задергалась на краю села у избы  Даньки. Он помог «англичанке» выбраться из кабины. В Данькиной избе еще горел свет, а через открытое окно не ясно слышалась музыка.   
-Ой, это мы где? - остановилась учительница.
-Да у меня, у нашего с мамкой избы, - обнял ее Данилка, - я сейчас вот с машиной  малек разберусь и приду. Мать в большой комнате уложим, постояльцев на сеновал налажу и вся ночь наша. Данька крепко обнял училку и поцеловал.
-Ну, иди, иди не жди. Я сейчас. И он лихо, вскочив на бампер, открыл капот своего Газона.
  Генка, затаив дыхание, стараясь не шуметь, как змея соскользнул с противоположного борта кузова и легко, ступая босыми ногами, шмыгнул к растворенному окну избы.
На подоконнике, стоял в рыжем горшке колючий столетник и свисала легкая цветастая занавеска, зацепившись за колючую ветку раскрывала для Генки обзор, почти всей горницы. В самом углу, торцом к окошку за столом покрытым желтой цветастой клеенкой  прямо под, свисающей с потолка оранжевой не яркой лампочкой сидел Горбыль, навалившись на спинку стула и  тупо смотрел, на стоящие посреди стола бутылку водки и трехлитровую банку маринованных огурцов. Которых продавщица тетка Дуся,  еще года два назад навезла полный сельмаг, но местные жители  перебиваясь своими разносолами, чего – то невзлюбили, не брали этот городской «деликатес», больно уж острый продукт, уксуса прорва в нем. И вот на конец – то,  все таки  нашлись любители остренького, эти заезжие «химики».   
Генка встал коленями  на завалинку, приготовившись досмотреть Данькин кобеляж. В углу на комоде тихо гундела старенькая радиола. Не Шустрого, не Клавки не было видно.   
             С какой то вялой улыбкой, или ухмылкой своей гордой, танцующей походкой училка вошла в хату и встала посредине горницы.
-А, шалава! Сама пришла! - Горбыль вскочил из-за стола, отшвырнув стул. Он обошел стол и положил свои лапищи - грабли «англичанке» на плечи. Училка, словно от тяжести его рук стала сгибаться, а Горбыль довольно, кивнув присел на край стола, одной рукой вцепился в ее волоса на затылке, а другой быстро расстегнул свои штаны.
-Бери! Бери! Шалава! Не крути мурлом! Хребет сломаю! Студентка! Мать твою! Не забыла мою Омскую учебу! 
  Он гулко хватил кулачищем  училку по спине. В это время из дверей соседней комнатушки вышел, взлохмаченный Шустрый  в мятой, вытянутой майке и больших синих трусищах с темным мокрым пятном посредине. Он с любопытством уставился  на происходящее.
-Ну, молодца! Молодца! Хорошо работаешь! Знаешь дело! Не забыла! - блаженно взвыл Горбыль, закатывая глаза и выгибаясь сидя на краю стола.
Шустрый криво усмехнувшись, как всегда, словно подогнув колени, разведя руки с растопыренными пальцами подошел к учительнице и поднял  широкий цветастый подол  ее платья закинул его ей на спину,  оголив ее розовые тугие ягодицы.
-Оба на, да она ж уже готовая, - оскалился Шустрый.
        Учительница дернулась, но Горбыль  обеими руками вцепился в ее волосы. Шустрый с какой - то злой улыбочкой  погладил ее по ягодицам, а потом стянул с себя трусы и толчком вошел  в нее, при этом зло скалясь и зло похлопывая  по ягодицам, громко застонавшею училку.
В это время за спиной Генки рявкнул и отрывисто хлопнул мотор и машины  заглохла  только в тихую ночь врезался  громкий, отчаянный вопль Даньки.
 Громко матерясь и наматывая на руку, какую - то белую тряпку,  Данька пробежал в потемках мимо Генки, в избу и ошалело застыл на пороге пораженный видя происходящие.  Правая кисть, его руки, была замотана, какой-то грязно - белой тряпкой, которая быстро алела, пропитываясь кровью, а в левой руке  он сжимал плоскогубцы.
                Словно, очнувшись Данька швырнул плоскогубцы в Горбыля, но угодил в банку с огурцами. Горбыль разом отпустив голову «англичанки» и закрылся от, разлетающихся осколков банки и брызг рассола, а училка  резко выпрямившись бросилась прочь из избы. Шустрый, запутавшись в своих спущенных трусах, прыгнул за ней и тут же громко грохнулся на пол.
-Оля! Оленька! Родная! - закричал Данька и бросился за училкой в след. В это время из комнатенки в горницу вышла Клавка в одной розовой, линялой со свисающими по подолу оборванными кружевами комбинации, поправляя волосы, сонно спросила: 
-Вы че? Задрались че ли? Вроде Данька орал? Где он? Я ж малость приспнула. А вы че? Че орете то?
-Эх, бля! Какая телка слиняла! Сорвалась! - скривился, поднимаясь с пола Шустрый. А пошли  ка  старая я с тобой еще покувыркаюсь. Раз  молодая  сорвалась.
-Какая молодая? - изумилась Клавка, - ты ж уже кончал со мной. Вон еще трусы мокрые «ударник» какой без усталый, а я вроде и приспнула с устатку, да вы че  разорались – то, разгремелись?
     Выскочив, из хаты учительница понеслась не в сторону улицы, а через двор. Разом, словно перелетев, через завалившийся плетень побежала по перекопанному картофельному полю в сторону, ощеревщемуся острыми вершинами елок на фоне черного глубокого  звездного неба далекому урману. Она бежала то и дело, запинаясь за кучи, высохшей картофельной ботвы, словно чувствуя, что кто-то гонится за нею. Потеряв, равновесие упала, когда услышала вдруг дикий, звериный вопль. Крик за ее спиной не близко, но она быстро вскочила с рыхлой сырой земли и опять побежала навстречу темной глухой тайге.
Крик услышали и в избе Генка от неожиданности, даже больно сунулся лбом о шершавую раму окна. Одергивая комбинацию из комнатенки опять выскочила Клавка, а за нею матерясь, скривив злую морду выскочил Шустрый: 
-Ну, вы, че седня охерели, что ли?! Прыгаете, как шальные то одна, то другая чуть мне конец не сломала! - зарычал он.
-Ой, вроде Данечка кричал, - простонала Клавка.
      Минут через пять в избу, буквально вполз Данилка, он весь был в грязи и крови, с его правой руки свисала окровавленная грязно-белая тряпка.
-Ой, сыночка! Кто ж это тебя так? Взвыла Клавдия, подбежав к Даньке.
-Да через плетень в огород за Олей прыгнул, зацепился за кол и упал на борону. Еле выдохнул Данька.
-Ой, да она ж борона та, там почитай уж лет семь валяется, вся поржавела и травой заросла, - запричитала мать, - сильно – то,  как поизранелся  сынок, из-за этой стервы училки! И чего за ней бегать?
     Горбыль подошел к Даньке, взял его правую руку, глухим голосом спросил:
-Эта, вроде, как ножом посечена?
-Да в машине  я клемму с аккумулятора снимал в темноте не видно ни хрена, видать замкнул. Вот крыльчатка вентилятора радиатора, крутанулась и саданула, - прохрипел Данька.
-А ладонь то левую насквозь, видать пробил на бороне, - кивнул Горбыль, - вон и нога в крови. Снимайте ка с него штаны.  Посмотрим че  там?
  Со стонами и причитаниями Клавдия стащила с Даньки суконные клеши и все увидели рану под его правым коленом. Из-под куска мяса, свисающего на коже  лилась, струилась кровь.
-Ой, надо промыть, обезвредить да завязать, - засуетилась Клавка, рванувшись к столу, на котором еще стояла бутылка водки. 
-Я тебе сейчас обезврежу! - преградил ей дорогу Шустрый, - крыша совсем съехала! Что ли?!  Такое добро переводить?! На зоне бывало вон, как вохровские собаки порвут и не че! Поссым на рану, да завяжем и все дела, через неделю как огурец! А ты в водке сынка своего купать надумала. Вон с рукомойника обмоем, да тряпки по чище давай тащи, перевязать. А ты петух таежный, чего за училкой - то рванул не напялился еще, что ли? Невесту - то опреходывал и на эту влез. Ну, петух! Лежи не скули! Сейчас все замастырим! Я лепила еще тот! Почитай всю зону пользовал!
  Кое-как Шустрый обмыл Данькины раны и туго перевязал, тут же разорванной простынею, что принесла из шкафа  зареванная Клавка. И вся компания дружно уселась за стол. Как сказал Шустрый:
-Принять общий наркоз.
           Генка тихонько слез с завалинки и пошел до своей избы. Интересное, вроде на сегодня кончилось.
                На утро Клавка  бегала искала фельдшерицу Нину Гавриловну, но оказалось, что на свадьбе во время драки Шустрый все таки изловчился, отвел душу. Ткнул в тихоря ножом  в бок подпитого заезжего, расфраерившегося  штурманца и Нина Гавриловна была вынуждена срочно сопровождать подранка  спозаранку в районную больницу, аж за полсотни верст.
Ее помощница медсестра тетка Галя уже с утра резво включилась в застолье второго дня свадьбы, заплетающимся языком наотрез отказалась открывать ФАП, чтоб сделать этому непутевому кобелю Даньке какой-нибудь укол.
Так Данька еще сутки провалялся « под общим наркозом», который Клавдия в изобилии приперла со свадебного стола. На третий день Севостьяныч, прочухавшись, пришел к Горбылю и Шустрому за своим пиджаком. Кореша долго выезживались над мужиком, наконец Шустрый махнул рукой:
-Ну, чудак ты на букву М! Тащи тогда выкуп за свой клиф!
Севостьяныч «мухой» слетал до своей хатенки и приволок трехлитровую банку мутного самогона.
-Атомный! - цокнул он языком, выставляя банку на стол, - горит шибчей бензина!
Шустрый, разом проглотив чайный стакан этого пойло, закатил глаза и с трудом выдохнул:
-Не а! Не атомный! Термоядерный! Сука буду! Век на бабе не бывать! Все к столу!
Так прошел у  Даньки и третий день.
Нина Гавриловна приехала из Тары только в конце недели, подранок в больнице еле оклемался, а она загостилась у своей многочисленной  Тарской родни.
Сразу же фельдшер сама пришла к Клавке, где застала пьяную компанию и лежащего без сознания горячего, словно печка Даньку.
Нина Гавриловна с хмурым, сосредоточенным лицом обработала и перевязала Данькины раны, наорала на Клавку и  сразу побежала в совхозную кантору, «выбивать» машину, что б срочно вести Даньку в район. Директорского  газика, как всегда  не оказалось на месте, как и самого руками водителя. Три лесовоза уже ушли на делянку в урман, на мех дворе сиротливо стоял только Данькин Газон, да еще пара  расхлюстанных,   проржавевших колымаги.
Снарядили школьного Яшку, на котором и отправили Даньку в район.
                Вернулась Нина Гавриловна в Загваздино лишь на следующий  день под вечер злая и молчаливая. 
  На все вопросы только зло и коротко бросала:
-Да отстаньте вы от меня!
Тетка Галя  же  всем доверительно сообщала, что Нина Гавриловна еле довезла Даньку до районной больницы. Что пришлось останавливаться на полпути в деревушке Горелой и делать Даньке уколы пенициллина и что врачи в районной больнице сказали, что Даньку  не спасти, заражение крови надо, мол, его срочно самолетом  в Омск, в областную больницу. Клавка сначала ревела бегала по деревне, взывая к сочувствию. Но потом успокоилась тем более, что капитан Чугунов, вернувшись из района куда его вызывали к Прокурору, сказал что Даньку отправили  самолетом в Омск.
                На следующий же день после свадьбы пропала учительница английского языка. Со слов хозяйки избы, где квартировала учительница, она эта училка примчалась домой до света, вся в грязи, смоле, да опавших листьях, молчком покидала в свой моднючей чемоданчик свои вещи и пошла на тракт, ловить попутку.
Так и осталась загваздинская детвора  без знаний английского языка.
               
                Глава 5.

          Со степи потянуло легким теплым ветром, Генка устало посмотрел на горизонт. В лазоревом небе все кружила стая диких голубей. Дикари голуби, обожрамшись пшеницы на площадке перед элеватором, стоящим верстах в трех, по соседству с зоной, толстые, словно индюки, лениво махали крыльями, едва поднимаясь в небо.   
Генка с тоской посмотрел на птиц, ощутив высоту и у него, даже стало, покалывать в затылке. Он обречено посмотрел на край площадки.
Эх мать твою! Геннадий Матвеевич, а может и не Матвеевич? Один хрен, считай, что и не жил! Не видел ни хрена! Не любил! Так прокатился на подножке чужого вагона. Поезда несущегося куда - то в неизвестность, но точно к беде, а мимо весь путь по обочинам людские свалки и помойки. Только хорохорятся, а по сути, каждый копошится в своей куче дерьма, что б потом в это ж дерьмо и превратится. От таких мыслей у Генки даже заломило виски.
Ну ее, эту сучью жизнь! На хрен! Что он вспоминал - то?
                А, да.  Дядя Паша Чугунов, уж в который раз, чуть ли не в марте месяце поехал в райцентр, в прокуратуру с материалами по ножевому ранению ракушечника, стараясь все слепить так, что б прокуратура отказала в возбуждении уголовного дела. Мол, пьянющие все на свадьбе были, злодея хрен сыскать. И вообще штурманец мог и сам на нож наткнутся по пьяне. Всякое бывает! Свидетелей нет. Друг капитана Паши, бригадир Сашка Паршин все гундел ему, чуть ли не каждый день:
-Ну, ты, че! Паша, этот Шустрый конечно гада, тварь, плесень лагерная! Но без него лесопилка станет. Механик он или кто, но у него пилорама пашет, как часы, а посадишь этого говнюка. Столько мужиков без работы останутся. Участковый Паша только вздыхал, матерился и ехал в район «отмазывать» злодея. Вот и на этот раз он приехал под вечер с требованием  прокурора - досконально разобраться и возбудить уголовное дело, еще участковый привез с собой Даньку. Битый милицейский Газик с подранным брезентовым  тентом остановился у избы Клавки и  тяжело, ступая сапожищами  по раскисшему,  мартовскому снегу участковый, отвернувшись в сторону вытащил из машины Даньку,  понес его на руках до хаты.
Бледный, тощий Данька смирно прижавшись к участковому, бесстрастно смотрел на свою избу. Провалявшись, почти пять месяцев по больницам в Омске, Данька вернулся  домой без ноги и обеих кистей рук.
            Клавка выла, рвала на себе волосы, изодрала в кровь лицо, глядя на сына. Безучастно, словно полено, лежащего на койке.
В селе говорили, что Шустрый растолкал Даньку. Влил ему в рот стакан водки и что через неделю кто-то видел, что Данька уже скачет на одной ноге к столу, берет в зубы нож, и зажав перебинтованными культями краюху отрезает сам себе кусок хлеба,  по собачьи хлебает щи, или обжигаясь ест вареную картошку.
Даже  Клавка, вроде отошла, успокоилась, рассказывая всем, - вот мол, скоро из Омска для Даничке пришлют специальные костыли, да протезы и тогда уж пусть  опять совхозное начальство определяет его на легкий - инвалидский труд. А с пенсией его инвалидской, да с ее заработками они уж как нибудь проживут. Да с такими боевыми толковыми товарищами, как ее  постояльцы чай не пропадут!
              Генкина бабка Оня, как - то проворчала:
-Ету Клавку дуру хушь в дерьмо усади, а она все будет галдеть, что ей тута тепло и все кругом ромашками разит.
В майский праздник, с диким криком Клавка пробежала через все село к дому Чугуновых.
-Ой! Паша, что деется! Ой, горе - то мне како!
     Клавка рухнула в дверях горницы. Участковый сумрачно встал из-за стола и с помощью жены уложил Клавдию на лавку, а Славка и Генка, сидевшие в закутке за печкой занятые тайным чтением Мопассана, выскользнули из дома и рванули к Клавкиной избе. Генка влетел в нее первым и сразу в горнице, обдало весенним ветром, сквозняком. Из окна, занавеска  на котором даже приподнялись от такого сквозняка. На всклоченной койке, у стенки широко раскинув тощие ноги, лежал, закинув на подушке голову  Шустрый, вся его цыплячья, синяя от наколок грудь была в крови. Кровь звучно капала с койки на пол. В тощей шее Шустрого торчал нож с короткой костяной ручкой из куска оленьего рога. Нож знакомый всем  загвазденским пацанам, нож который Данька когда-то сварганил сам и вечно таскал с собой либо в бардачке машины, либо за голенищем сапога.               
Данька, же в темно синем трико и белой рубахе с еще мокрыми русыми кудряшками на голове сидел под разбитым окном, оскалившегося, словно клыки хищного зверя осколками  стекла в раме. Осколки стекла были измазаны кровью. Данька сидел на полу, вытянув свою единственную ногу, глядя в потолок, будто прищуренными глазами. Подранные рукава его рубахи набрякли от крови, а из оголенной правой культи, из длинного разреза штанины сочилась кровь. Данька сидел в луже крови,   лужа была столь обширна, что казалось вот - вот она, по плотно пригнанным гладким доскам грязного пола потечет через порог в сени, а потом во двор на серый, грязный снег, припозднившейся Северной весны. На столе в горнице стояли две трехлитровые банки и мутный, не чистый стакан. В одной банке были любимые Шустрым сельповские маринованные огурцы, а на дне другой был мутный, вонючий самогон. Генка застыл на пороге и Славка, чуть не сбил его с ног. Они молча, переглянувшись вышли из избы. Славкин отец и бригадир Паршин, Клавка и Нина Гавриловна молча прошли мимо них в сени, а дядя Паша, не сказав ни слова ввалил Славке звонкий подзатыльник. В хате опять завыла Клавка.
-Ой, господи! Да что ж это деется. Ведь как людям, ради праздничка баньку истопила! На после баньки с устатку оставила выпить! Сама пошла, в школе печки побелить, Пал Андреич  десятку посулил. Прихожу! А тут! - Клавка снова взвыла.
     Через полчаса на крыльцо вышли Нина Гавриловна и участковый. Генка впервые увидел, как фельдшер закурила. Она неловко взяла из пачки у капитана Паши Беломорину,  глубоко вдохнула дым папиросы  и сразу осипшим голосом произнесла:
-Нож прямо в кадык, в артерию сразу. Убиенный  даже и не дернулся. Вонь - то у него из пасти. Видно всю банку выжрал.  А тот о стекла себе вены вскрыл, после такой кровопотери не живут. Не чего, не за что бороться! Не за что Паша. Напишем скончался не приходя в сознание! До прибытия медицинской помощи.
            В грязной робе, с бутылкой водки в руке с улицы к крыльцу подошел Горбыль. Участковый Чугунов, отвернувшись в сторону, не видя, подошедшего задумчиво, глядя на фельдшерицу сказал:
-Ну вот, а Клавдия по всей деревне раззвонила. Друзья. Товарищи. А тут вон, что случилось!
Горбыль криво усмехнулся и пробурчал:
-Эт, точно начальник, лучше нет в…..ща, чем очко товарища. Видать Шустрый Даньку в баньке по «дружбе» уработал. Он давно к нему пристраивался. Там че? Убой?
-Живете, как скоты и подыхаете по скотски! - плюнул участковый, - Клавки - то, что ему мало было? Убийство там! Шустрому нож в глотку! А Данька сам себе вены вскрыл о разбитые в окне стекла, помер! - рявкнул участковый.
Горбыль пожал плечами.
-Ну, Шустрый допрыгался! Привычка! Он же  и на зоне все петушил, да и старая уже Клавка для него.  Не тот кайф! А Данька ему, как девка. А я начальник с утрячка пахал на пилораме. Электрика там накрылась, свидетелей до хрена. Так что я по этом убое не при делах.
-Одно хорошо, - проворчал участковый, - теперь прокуратура отстанет по ножевому на свадьбе.  Злодей то помер. А здесь, сейчас и вообще сплошная бытовуха и злодей и потерпевший мертвы. 
    Дядька Паша швырнул окурок, проворчав, что-то про сучью жизнь и вернулся в избу. Из которой опять раздался вопль Клавки.
               
                Глава 6.

             Да уж. Тетка Клавка сломалась после всего этого и односельчане поняли это сразу после похорон. Грязная, взлохмаченная, одетая кое как с дурным блеском в глазах утром она пришла в школу, и встав в дверях стала раздавать ребятне замызганные мятые рубли, трешки, пятерки, которые она прежде с таким остервенением добывала, складывала, копила. Ребятня с гоготом и со смехом выстроилась в очередь, пока Пал Андреич не разогнал всех и не отправил домой явно больную Клавдию. На следующий день к участковому Чугунову пришел Горбыль.
-Не, начальник! В натуре, я с этой двинутой жить не могу! У нее, ж в натуре крыша съехала! Ночью по хате с топором шастает я отнял, так она печку запалила. Данькины прохоря в чугунок кинула варить поставила, глаза вылупила и урчит,
-они ему малы, ноги давят. Вот сварю по мягче станут.
Ну одно слово, крыша съехала. Психическая! Мне б куда от греха по далее перебраться.
     Участковый долго не думая решил поселить Горбыля у Генкиной бабки. Решил так, и на глазах вроде будет, да и старухе хоть какая - то помощь по хозяйству.
По началу Генка старался поменьше общаться с Горбылем, но однажды застал их  вдвоем  со Славкой, тот разинув рот слушал россказни  бывалого зэка про зону, ее романтику, вечную зечью дружбу, зечью взаимопомощь и взаимовыручку. Неустанную, непримиримую борьбу братвы с кум частью, режимниками и «Хозяином». О жизни - суровой и правильной, по Понятиям! О безграничной и суровой ответственности «за базар», за каждое слово! Каждое обещание! Твердости зэчьего слова и непререкаемости воле «авторитетов».  «Вор в законе»! Какой там генерал! «Хозяин»! Министр! Так шмакодавы по сравнению с Вором в Законе, он если захочет их всех генералов и  этих прокуроров за общак купит и продаст, да и кончит! Законы зоны, наши Законы не чета вашим гнилым государственным блудням. Вором в Законе может стать каждый,  только надо не ссучится, не встать на колени перед ментами! Жить строго по Понятиям, от звонка до звонка мотать срок! Не беспридельничать! И на воле не зажираться! Вор всегда свободен как ветер. Нет ни дома, ни семьи. Зачем? Есть кореша, с которыми все вместе и веселье, и дело, и общак! Но боже упаси скрысятничать. Бабу свою или бабки для друганов пожалеть! Поступить, как последний фраер! И тогда, сходняк! Суровое правило! Решение сходняка равных! Справедливее и строже Верховного суда, что в этой гнилой, вороватой Москве! На сходняке могут так заровнять, что и не надо хоронить.
  Славка выпучив глаза, втянув в плечи голову шепотом спросил:   
-Горбыль, а ты вор в законе?
Горбыль, кисло скривился и мотнул головой:
-Я, то.  Щегол ты сопливый, я просто вор в общем и целом вор по жизни Вор, но и не просто пехота! Усмехнулся Горбыль.  Я, вор - авторитетный. Вот Шустрый, тот в шестерках вечно отирался у авторитетных воров пидрилка, пугалка картонная, шоколадник в общем. Как с малолетки начал «шоколадником», так и копыта откинул через это. Здесь!
  Славка нервно сглотнул слюну и спросил:
- А, расскажи еще про Зону, про ШИЗО, ПКТ про прописку, про масти. Ты сам то на рывок ходил? А че это за пресхаты?
-Эх, щегол ты еще, - оскалился Горбыль, - это все пережить самому надо. Пропустить через свои потроха! Глазенки - то горят! Ни как решил Вором в Законе заделаться? Не боишься, что твой батя мент, тебя за яйца на воротах подвесит за такие мечталки?
-А че, мне батя! У них своя жизнь, а меня своя! - растопырил пальцы Славка и слегка присел, смешно раскорячив ноги, как покойный Шустрый, - батя вон уж, которую неделю квасит. Говорит, что его из ментовки собираются попереть! А я тут всю жизнь Урман пилить, что ли?! Или Иртыш цедить? Окуньков дергать!
-Ладно, не бзди. Деловой.  Вот маленько подсушит смотаем в Тару, там и подергаем «окуньков». Может стерлядь, может нельму, если все в цвет срастется.   Знаю я там места, пока «на химии» горбатился приглядел. У самого зуб горит! Самому эта деревенская канитель обрыдла.
-А Генку с собой возьмем? - скривился, глядя на Генку Славка.
-Да ссыкливый он больно, не нашей поляны, - ухмыльнулся Горбыль, - я уж давно к нему приглядываюсь.
Повернулся Горбыль к Генке, - так и будешь, как бабка твоя, словно псина не кому не нужная век доживать? По гнилой хибаре свои кости таскать! Так ведь и хата то у вас совхозная, Минсвязи. Бабка крякнет и тебя попрут из нее вон!
-А че и я с вами. Че это я ссыкливый! Если че, я и занырнуть в глубину могу. Хоть Иртыш махануть, хоть вентерь поставить! - прогундел Генка, опустив голову.
-Ну и дурак ты! - загоготал Горбыль, - я ему про магазинчик в Таре. А он и вправду про рыбалку подумал!
          И Горбыль со Славкой захохотали над ним.
               
                Глава 7.

В середине июня, в начале короткого сибирского лета, в начале школьных каникул Славка выпросился у матери отпустить его на недельку к тетке в Тару и взял с собой Генку. Горбыль  неожиданно, оказался с ними в одном автобусе, разбитом, дергающимся, как припадочный «носатом» облезлом КАВЗ.
Через пару часов по тряской дороге, они въехали в старинный сибирский городок из почерневших от времени пятистенков, кряжистых, тоже рубленных двух этажных купеческих особняков и церковью с высоченной колокольней, не подалеку от колхозного рынка,  обнесенного высоким тесовым забором. Или как все вокруг говорили, - заплотом.
Сразу с автостанции троица направилась на базар, где Горбыль должен был встретиться со знакомой бабой и «перетереть» с нею о «хате» на пару дней. 
Они шли по рядам с интересом рассматривая, выставленную на продажу всякую всячину, не хитрую деревенскую снедь: - мясо телятины и свенины, уже ощипанных кур, прошлогоднюю картошку,  клюкву,  кедровые орехи, мед, соленые огурцы, капусту, вяленую рыбу, вязанки зеленого и репчатого лука, шматки и бруски  соленого свиного сала, банки и крынки с молоком и сметаной, творог.  Знакомая Горбыля сидела в конце ряда перед мешком семечек подсолнечника. 
     Горбыль опустил свою лапищу в мешок и выгреб горсть семечек, молча бросил несколько семечек в пасть и тут же сплюнул.
-Гнилье, - скривился он.
-Тихо ты, - зашипела тетка, - с прошлого года в сарае стоят, поджарить бы, да все некогда.
-Не так лень, как не охота, - ощерился Горбыль, - может дашь чего,  эту горечь перебить?
     Тетка опустилась, куда - то под прилавок и тут же выставила перед Горбылем грязный стакан с мутной, почти молочного цвета жидкостью. Горбыль разом заглотил содержимое, вылупив глаза закрутил головой, хватая разинутой пастью воздух, словно рыбина, выброшенная на берег.            
-Зинка! Зинка! Дай человеку огурчик. А то гляди крякнет, хлопот не оберешься!   
- загоготала соседка знакомой Горбыля.
Тем временем Горбыль с разом, покрасневшей мордой благодарно кивнул тетке и сунул себе, меж стальных зубов мятую папироску гвоздик - «Север». Он перегнулся через прилавок и о чем - то зашептался с теткой, потом зыркнул на Славку с Генкой.
-Идите, пока. Я у выхода, там у ворот вас догоню.
Славка с Генкой, обошли ряды и в самом конце рынка почуяли острый, противный запах дерьма, здесь стоял большой, приземестый дощатый общественный сортир не строганные доски, которого были кое как вымазаны известкой.   
Сначало, с одного конца сортира с визгом и руганью выскочила тетка, а за нею девчонка в цветастом сарафане, потом, кряхтя и отплевываясь вышла бабка, потом с мужской половины два парня на ремне, или толстой веревке вывели толстяка, который был почти по шею в дерме. Он шел, скользя по мосткам ошалело озираясь по сторонам и что - то  мычал.  Чуть в стороне от процессии шел милиционер, который  здоровенной палкой подталкивал толстяка в спину.   
-Куда ж его теперь? - зажимая нос, спросила старуха из-за прилавка, что стоял по пути «процессии».
-Вон! Пусть в озере напротив Райисполкома отмокает, отмывается! Не в отделение ж мне его тащить такого! – прокричал весело милиционер.
    Оказалось, что  это местный дурачок Кузя, взгромоздясь на балку в выгребной яме  сортира решил подсматривать за женскими делами, зависающими, периодически над дырками в женском отделении, но сорвался и шлепнулся в яму. Разгребая,  дерьмо стал вопить и звать на помощь, пока парни не сжалились над ним, да сбегали к милиционеру, дежурному по рынку за веревкой и выволокли из дерьма этого любопытного «маньяка» - страдальца.
          В самых воротах рынка Генку и Славку догнал Горбыль.
-Ну, все нештяк! Перекантуемся у Зинки, а после дела, как шарики бильярдные жопа об жопу и кто дальше!!
-Мне к тетке надо зайти, точкануться, - как - то гнусаво, словно с вывертом сказал Славка,- а то она еще ляпнет где, что я, мол у нее не был. Мать будет пилить, бате нажалуется.
-Правильно, - хлопнул его по плечу Горбыль, - часам к восьми  подгребайся на Луговую 14,  это не далеко  от  церкви  в  сторону  Иртыша. Не опоздай!
-Не, я мигом! Че, мне там сидеть! - хмыкнул Славка и побежал к тетке.
-Ну вот, а мы сейчас похаваем, покемарим, а часов в девять сходим поглядим, что и как. Хотя я уж сто раз там ходил, примерялся. С вашей помощью все должно срастись. Возьмем магазинчик и все шито крыто. Все довольны и все смеются, - весело потрепал по затылку Генку Горбыль.
Наверное действовало Зинкино пойло. Казалось, что такой не бывало умиротворенный сейчас Горбыль запоет от радости. Наверное, для этого вора было главное не дело, а предчувствие «Скачка», предчувствие удачи! Исполнение задуманного!
Славка пришел только в десять вечера и заплетающимся языком стал рассказывать, что угодил на пьянку, что вот де тетка купила ковер и обмывали покупку чуть ли не всей улицей. А потом Славка в тихоря заскочил в ее погреб и хватил еще пару ковшей бражки.
      Славка рвался на дело, вел себя развязно, то и дело без причинно матерился.
Поздним вечером, где - то после двенадцати их гоп-компания вышла на «дело», на «Скачок». Долго шли по деревянным мосткам под оранжевым светом редких фонарей  и под редкий брех  цепных сибирских лаек за плотными высокими заборами.
В кустах у одноэтажного бревенчатого длинного дома, магазина они долго оглядывались и прислушивались, пока мимо не прошел, с трудом переставляя ноги старик в длинном брезентовом дождевике с берданкой на плече. Как только он скрылся за противоположным углом Горбыль зашептал:
-Этот пердун старый здесь два магазина пасет, пока до второго докенделяет и вернется у нас минут тридцать есть, может там тормознется чаи гонять, так и того больше.
-Ишь ты, с ружьем. Сторож - то хренов, - прохрипел Славка.
-Ага бля, берданка. Поди, еще у колчаковцев спер красный партизан, - оскалился Горбыль, - ну все щеглы дуем на крышу. Через чердак в магазин «скоканем».
             Ловко, цепляясь за торцы угловых бревен  и длинный, резной наличник окна Горбыль кошкой вскарабкался на тесовую крышу,  Метра два влево и он  уж нырнул в разбитое слуховое окно чердака.
Дрожа всем телом Генка вжался в угол, припал к шершавым бревнам, готовясь повторить маневр Горбыля.
   Славка в наглую оттолкнул его.
-Ну, че менжуешся? Отвали, смотри как надо и кончай дрожать, а то магазин от такой трясучки по бревнышку раскатится. Ссыкун! - усмехнулся Славка и полез вверх по стене. Долез почти до половины и шумно брякнулся вниз, обламывая ветви, стоявшего рядом клена.
-Ну, бля, - зашипел он, - не видать ни хрена, там пакля между бревен вся в смоле. Поскользнулся. Ну, ты давай попробуй.
Осторожно цепляясь  руками за шершавые бревно и ногами стараясь влезть между ними в  проконопаченные пазы Генка довольно быстро поднялся к крыше. Вот почему Горбыль так легко прошел по крыше к слуховому окну. По краю крыши был прибит толстый кабель в резиновой изоляции блестящий, словно змея при свете изредка, выглядывающей из туч луны.
На четвереньках Генка, как кошка пробежал к окну и юркнул в темень чердака. Там, где - то внизу оранжево мерцал едва заметный огонек папироски.
-Это, кто там из вас так сверзился? - зло прошипел Горбыль.
-Да Славка, поскользнулся, - прошептал Генка.
-Ну, вы****ок  ментовской. Спалит   на  хрен  все дело, - прошипел Горбыль, - ну, а ты че сел? Давай разгребай шлак у трубы. Там снутри потолок листом железным подшит. Отогнем, дырка такая будет, что хоть ты, хоть этот «парашютист» ментавской пролезет.
Минут десять Генка, обливаясь потом и давясь пылью, разгребал шлак. Наконец подошел Славка.
-Ну ка отойди, я пошурую, - толкнул он Генку.
-Ты, где застрял? - зло прошептал Горбыль.
-Да курнул маленько - буркнул Славка.
-Ну, ты Козленок. Совсем охерел. Спалить все дело хочешь? С батькой, что ли сговорился сученыш! - прохрипел Горбыль. 
-Опа, это че тут за железо? Поднял голову Славка.
-Погодь ка, сейчас гляну. Горбыль оттолкнул его и согнулся с карманным фонариком над вырытой Генкой ямой.
-Ну вот и потолок, - удовлетворенно кивнул Горбыль, - сейчас все будет как надо. Горбыль ловко вынул из-за голяшки сапога нож. 
-Отойди ка Щегол. И встав на колени Горбыль подцепил металлический лист, всадив лезвие между торцом листа и кирпичной кладкой трубы. Шурша, шлак посыпался в помещение магазина.
-А ну, отгибайте, - прорычал Горбыль не к кому не обращаясь.
  Генка встал с ним рядом на коленки и вцепился в острый, заусенестый, словно пила край листа. Он потянул край на себя, увеличивая дырку в потолке. И не увидел в тусклом свете фонарика, а прежде почувствовал, как слипаются пальцы и его  теплая кровь сочится из порезанных ладоней обеих рук.
-Ну ж, ешь твою клеш, - зашипел Горбыль, - кровянкой своей устряпал все кругом. Сними майку да замотай клешню, а то толку с тебя ноль. Во бля! Компания подобралась не украсть, не покараулить. Так, чего доброго кони двинеш здесь. Ну, хорош упираться, дырка приличная, пролезть можно. 
-Я пролезу, - подошел к дыре Славка.
-Ну вали. Только без шума «парашютист»  хренов. На нож, ломай там сразу кассу, что у окна на прилавке. Бабки сразу передай сюда. Осмотрись, все подряд не хватай, - проворчал Горбыль.
-Учи, - прохрипел Славка.
-Ну, все. Вали Щегол. Шлепнул Славку по плечу Горбыль.
И Славка скользнул в дырку.
          Было слышно, как он мягко, почти бесшумно спрыгнул на пол. Потом чуть слышно застучали ящики, что то скрипнуло и минут через десять в дырке появилась Славкина голова. Он молча сунул Горбылю скомканный пук денег, из которого со звоном посыпалась мелочь. Повернулся к Генке и бросил к его ногам какой то блестящий прямоугольник.
           Генка поднял его. Шоколадка. Шурша оберткой, он развернул край и только слегка откусил, как Горбыль больно треснул его по затылку,
-Нашел время жрать. Уроды деревенские. Во поподалово связался с сопляками.
    От неожиданности Генка уронил шоколадку в дырку, за ней же вниз улетела  и перепачканная в крови его майка. Потом из дырки высунулась опять Славкина голова и он протянул Горбылю бутылку водки. От самого Славки тоже остро пахло водкой.
-Ну ты! Урод! - прохрипел Горбыль, - потом махнул рукой и припал к уже раскупоренной Славкой бутылке.
-Я, это там,  мешок собрал сейчас подам, - зашептал Славка, - костюмы всякие. Польта, плащи, куртки. Брать?
-Тащи, - прохрипел Горбыл, -. зря, что ли кровь проливали. Потом посмотрим, примерим. Может, что и сгодится, а нет так Зинка загонит по своим.
Славка исчез и через минут пятнадцать, сопя и матерясь высунулся опять.
-Еле допер. Принимайте. Да помогите ж. Мешок че то в дырку не лезет.
      И вдруг Славка с грохотом скрылся в отверстии. Раздался звон разбитого стекла. Громкие голоса. И в магазине вдруг вспыхнул яркий электрический свет.
       Не слова не говоря,  Горбыль  рванулся к слуховому окну и выскочил на крышу, было слышно как он спрыгнул на землю, а через некоторое время Генка услышал раскатистый звук выстрела. Он устало, облокотился на беленую кладку  трубы и закрыл глаза. Все, допрыгался, куда бежать то. Молча думал он, пока лучи фонарей не вывели его из оцепенения. Мужики в милицейской форме, стащили его по приставной лестнице с крыши и потащили к патрульной машине. Генка вдруг почувствовал себя на месте того базарного дурачка, вывозившегося в дерме, которого он видел вчера  на рынке. Ему стало горько и обидно. И он заплакал.
        В машине в самом углу уже сидел пьяный с  подбитым глазом Славка, склонив голову, он молчал претворяясь спящим.   
 У отдела милиции Генку за шиворот грубо выволокли из машины и повели в дежурку. Запихнули в зарешеченную клетку.
-А второго, то куда? - крикнул, притащивший Генку милиционер.   
-Да веди его к Любе, пока не ушла. Это вроде Пашки Чугунова  высерок, она с ним разберется, - проворчал  дядька, сидящий за столом уставленном телефонами.      
   Под утро Генку, разбудив пинком повели по коридору два молоденьких милиционера. Они по очереди пихали его в спину резиновыми палками, зло приговаривая:
-Иди, иди ворюга!
    В тесном, прокуренном кабинете с зарешеченным окном, толстая тетка в мятом кителе при погонах с одной большой звездочкой устало спросила его:
-Майка твоя? И бросила на стол перед собой Генкину майку запятнанную его кровью.
Генка тихо прошептал:
-Моя.
-А че в крови?
-Железо отгибал на потолке, порезался, - опять чуть слышно прохрипел Генка.
-Шоколад ты жрал? - бросила на стол тетка надкусанную шоколадку.
-Вроде я, - сглотнул слюну Генка.
-А деньги из кассы где?
-Дык Горбыль же забрал сразу, - икнул  нервно, одергивая рубаху Генка.
-Это он вас на кражу подбил? - строго посмотрела на него тетка.
 Генка, вжав голову в плечи кивнул.
-Родители где твои, с кем живешь?
-С бабушкой Оней. Мамка утонула, когда я еще совсем маленький был. А про батю я и не знаю ничего. Вроде в тюрьме где-то. На зоне.
-Ну, все. У меня больше вопросов нет, - пробурчала тетка, - у Вас есть, что?
И только тут Генка увидел, сидящую на стуле за шкафом тетку в сером пиджаке с таким же, как у Пал Андреевича институским ромбиком на лацкане.
-Нет, Любовь Ивановна. Все понятно, - ответила тетка в пиджаке.
-Ну, тогда подпишите протокол. И ты гаденыш распишись вот здесь: « С моих слов записано верно. Ознакомлен ». 
Да и я домой пойду, а то и так всю ноченьку промудохалась с этими мерзавцами. Милиционерша глубоко затянулась и выпустила в потолок клубок дыма из помятой беломорины.
   В дверях появился опять один из молодых ментов, что охаживал Генку дубинкой, пока вел к этой тетке.
-Этого в СИзо на малолетку, не чего его в отделе держать, а второго пусть отец забирает. «Пистон» от начальника получит, документы представит и берет его под подписку. Я пошла домой.
      Громко, отодвинув стул от стола поднялась милиционерша.
-Ох, господи. Любовь Ивановна, добрейший Вы человек. Насквозь этих поганцев видите. Жалеете. Себя на такой работе не щадите, - запричитала тетка в сером пиджаке.
-Ну, пшел! Ткнул кулаком в бок милиционер Генку.
-А ну ка, сержант! Без рукосуйства у меня в кабинете! - грозно заревела милиционерша, - Выведешь  в коридор, там и воспитывай этого поганца согласно своеиу передовому правосознанию! А у меня на глазах не смей несовершеннолетнего рихтовать!
     Молодой криво ухмыльнулся, - виноват товарищ майор. Терпеть не могу гадов, - и вытолкнул Генку в длинный коридор.
-Ну, пошли урод! Сейчас я тебя уработаю! Пока не уссышся!
       В ярко освещенной дежурке, за столом сидел еще один дядька в милицейской рубашке, без галстука и без погон, в черных брюках заправленных в сапоги. На длинной лавке в самом углу сидел какой то седой лохматый дед, моча зыркая глазами  по сторонам.
-Ну, ладно Люба с этим сопляком разобралась! А взрослого-то ты Макарыч в больницу определил! Стрелок-херов!
-А че?-поднял голову дед, - ну, шмальнул ему в жопу солью! Во, какое смертоубийство!!
-Солью, говоришь? - усмехнулся дядька в милицейской рубашке. Он взял со стола желтую латунную гильзу и кончиком ножа выдернул из нее газетный пыж. На стол, глухо стуча высыпались, три белесых камешка. Опер вопросительно посмотрел на  старика.
-А, че? Ну лизунец поколол! Не казенкой же снаряжать! Ни каких денег не напасешься Никифорыч, - устало прохрипел старик.    
-Во, во. Ты с коровника и комбикорм тащишь, так и соли - лизунца, прихватил. Скупердяй! Ты ж этой «картечью» из этой соли пол жопы этому злодею снес. Хорошо, что не в башку угадил. Завалил бы, как кабана и сам бы под суд пошел! А так без ноги останется ворюга, доктора говорят. 
-А пусть не лезут, - махнул рукой дед, - а то я магазин стерегу. А они лезут! Да еще и бежать! Отбегался теперь паскуда!
         Поздно вечером  Генка оказался в камере Тарского СИзо.
   В камере с зарешеченным оконцем сидел, нахохлившись  в углу  на нижней койке белобрысый парень, а на противоположной, тоже нижней койке мужик в очках читал растрепанную книжку.
    Генка молча вошел огляделся и бросил, выданный ему свирепым, заспанным старшиной свернутый  рулоном матрац на верхнюю койку. Так же молча уселся рядом с парнем.
-Ты че, первый  раз на киче? - глянул на него парень.
      Генка молча кивнул.
-Оно и видно. Ну не бзди, в Омске на малолетке тебя пропишут! Объяснят, как на хату входить надо, - хмуро пробурчал парень.
-А, больно? Прописывать - то будут? - икнул Генка.
-Как поглянешься, как поведешь  себя. А то и в круголя «опустить» могут, - усмехнулся парень.
-Это как? За что?
-А так, вдуют и насуют. Но ты не бзди. Это беспредел, они забздят так изголяться, за беспредел такой и ответить придется на зоне. И очень жестоко. А ты тем более -  сельский! К тебе любое падло вязаться будет. Пальцы топорщить. Главное впишись по понятиям, пристройся к авторитетным пацанам и все. И в тюрьме жить можно. Спокойней и интереснее чем на воле.
-А ты здесь за что? - спросил Генка парня.
- За кота, - усмехнулся парень, - да так за фуфло, хулиганка можно сказать, как за «поджег Иртыша» бакланская статья, больше трешки не дадут. У меня уж вторая ходка. И все по дурке, по этой хулиганке.
-За кота? - удивился Генка, - это за что ж?
-Да у нас здесь в соседстве отставник к бабке заселился. На родину майора из Германии, из ГДР потянуло, а бабка то его мать с нами огород в огород живет, изба - то хрен обежишь высоченный домина у нее, почти два этажа.
А у меня голуби, цельная турма! Да тут в Таре все знают, какие они у меня и павлин истые, и мохноногие и почтари, вертуны-игруны как взовьются в высь и камнем вниз, и все играют-кувыркаются аж смотреть страшно. Того и гляди о землю, о крыши расшибутся.
Так поднимутся в высь и кувырком играючи вниз катятся, почти до самых крыш. Вся улица сбежится зырить.
А тут этот паскудник кот соседский, фашист немецкий, лохматый гад  повадился пискунов, прямо с голубятни таскать. И ладно бы дикарей, так нет же, все породистых прет, гад! Ну, я с друганами словили этого упыря рыжего, толстомордого. И все, как положено, чин-чинарем, судить гада. Гришка-прокурор, говорит:
-В мешок гада и в пруд.
     Витька-председатель суда под вышак коту не подписывается, негуманно, мол, в натуре, мол, по первой - то ходке.   По нынешнем временам больно круто. Не в войну, мол!
У него в войну деда к стенке прислонили за пару мешков пшеницы, что тот с голодухи спер с элеватора.
         Хотя, этот гад-котяра, уж точно с десяток пискунов подавил да сожрал. В общем приговорили – коту злодею хвост срубить. Ну, завернули в мешок гада хвост на колоду и я - палач тюк топориком,  хвоста нет, аж до самой жопы. Котяра взвыл, да  как выскочит из мешка и домой. Прибежал в их хоромы и только, что по потолку не бегал с дуру и по стенам, и по койкам. Все ковры, немецкие кровищей залил, пока хозяева его на улицу не выгнали на двор, где он и окочурился. Ну, они заяву в ментовку поскорому закатали. Мол злодейство, ущерб охеренный, кот породистый каких-то английских кровей, ковры персидские! А менты и рады до усрачки. Дознались и хулиганку злостную мне шьют. Я паровозом, а Витька с Гришкой, вроде даже вообще, как свидетели! В общем опять весна, опять грачи, опять тюрьма, опять драчи. А че! И так, почти два года погулял. А ты не бзди малолетка, зуб даю на зоне все нормально. Порядка больше, чем сейчас на воле. И в школу погонят, и специальность получишь, а главное нужных авторитетных людей узнаешь.
-Учи, учи дурачка сопливого Сучкоруб, - проворчал мужик с книжкой.
-Завянь! Страдатель! - рявкнул парень. 
И мужик отвернулся от них, опять углубившись в чтение.
-А, че ты его так? - прошептал Генка, наклонившись к парню.
-Да ни че! Баба его  заяву в ментовку накатала, что он к ее дочке от первого мужа вроде приставал, ластился. Хотя хрен бы его знал, может и так по какой бабьей злобе, что привидилось. В общем  этому немцу механизатору на зоне хреново придется!       
         В душной коробке автозака полдня Генка, трясся молча, не обращая внимание на разговоры попутчиков.
  Вот и Омский СИзо. Генка, выскочив из авозака  получил  пинок с выкриком конвоира:
-Шестой! Малолетка пошел! Генка, прижимая к животу свой тощий мешок пробежал от машины по коридору из шлюза в рассадочную.
-Так, малолетки! Все хором, за старшиной пошли! Прорычал белобрысый старлей.    И Генка поплелся со всеми. В дверях он заметил своего тарского сокамерника – немца тракториста.
  Кто – то крикнул в след немцу.
-Ну, ты! Страдатель! Очко свое готовь! Встретимся!
        Генка,  наслушавшись рассказок  про тюрьму молча, робко вошел в камеру.
-Ну, те че?!  Погоняло?! -  кто-то прорычал ему навстречу.
          И Генка протяжно взвыл, как учили его в  камере Тарского изолятора:
-Тюрьма! Дай имя!
               И тот час из сан части, что была этажом ниже кто – то прокричал:
-Ну ты! Пацан! Кончай базлать! Без тебя тошно! Подохнуть не дадите спокойно! Все орете! Орете! День и ночь!
-Ну, все! Кидай кости на шконку у параши Пацан! Словно хором прорычали сокамерники Генке и он бросил свой сидор на нижнюю койку, что  упиралась в стенку, отгораживающую, от всех снежно – белую чашу Генуя.
-Ну Пацан! Значит Пацан! Тюрьма сказала Пацан, значит Пацан! И Генка понял, что это судьба!
Он едва вспоминал встречи со следачкой, которая все заставляла его подписывать что-то. На суде он ошалело смотрел  на Горбыля, горестно прижимающего костыль и  угрюмо взирающего на свою пустую, подвернутую штанину. Славка Чугунов вообще сидел отдельно от них и судья долго, нудно читала его характеристики, ходатайства, аж от начальника РОВД, директора школы и директора совхоза.
 В общем, Славка получил год условно с отсрочкой приговора, Горбыль с довеском, за вовлечения несовершеннолетних в преступную деятельность и своих прежних трех судимостей аж семь лет, строго режима, а Генку почему то вдруг определили в спец. школу! 
   Памятным событием для Генки в СИзо осталось сообшение, из которого он узнал, что его Тарский сокамерник немец, мужик механизатор – «страдатель»,  повесился.   А его бывшая жена, говорили люди, вроде все орала потом у следака,  что нарочно наговорила на мужа тракториста о том, что он,  яко бы приставал к ее  дочке, от первого брака, что б не отпустить его к другой бабе, которой - то оказывается и не было. Мужик забоялся беспредела Зоны, чалится по такой позорной статье. И решил, чем  свое очко подставлять, лучше петля.  Вот тебе и тюремная жизнь! Сучья жизнь!
После суда Генка попал в камеру, где сидели трое парней и очкастый мужик - шибздик, вроде даже, какой - то режиссер театра. 
-Голубой, -  хмуро представил его Генке Сашка Кабан.
-Ну! Наставник! Блин! Ты козел, чем в чужом очке ковыряться, лучше бы курил, а то менты пацанам курехи не дают! Уши пухнут! И ты пидер – некурящий!
-А ты, значит Пацан? Ощерился, чернявый доходяга, головы на три выше Генки. Ну проходи. Я Пашка Гвоздь. Вот из спецухи, по хулиганке сюда попал. Два годочка отмерили. Скоро на Морозовку, на малолетку повезут. А тебе, что на суде в спецуху определили? Во, дела? Дожили! В школу по суду!
-А ну, марш на свой шканарь! Защеканец! Отойди от стола! Не шквари хавку! - зарычал Кабан на шуплого заморыша мальчишку с бритой головой.
       Только сейчас Генка заметил на щеке заморыша прямо над верхней губой маленькую чернильную точку. Партак защеканца!
-Спецуха! Нашел школу! Пионэр! Хуже зоны! Там и прописки то звериней, чем здесь. Так, что все в тему. А ты Гена-Пацан не бзди! Спецуха это, как суворовское для офицеров. На ВТК легче будет, потому что считай одно кодло. Ну а на зоне, на взросляке, там уж прямая дорожка в авторитеты, или уж если в шестерки то к конкретным паханам.
         Генка с интересом слушал эти бесконечные россказни. Следил, как  в конец, отчаявшийся без курева Пашка за обедом наловил в пельменике, хлебове с серыми рожками и кусочками толи мяса, толи жил штук пять темно, темно зеленых ошметок лаврового листа и положил эту листву сушится на батарею. Пельмеником в СИзо называли густой суп, бульон из свиных голов, обильно заправленный толстенными серыми рожками. Когда листья лавра скрючились, высохли. Пашка соорудил толстенную самокрутку, потом выдрал из матраца клок серой ваты и, влезши на шаткую скамейку приложил вату к лампочке, вечно горевшей над дверью в камеру. Через пару минут спрыгнул на пол, и бросив вату на стол стал дуть на нее, смешно раздувая щеки. Наконец над клоком ваты закурчавился синий дымок, а потом появилось алое пятнышко с оранжевыми язычками пламени. Пашка сунул свою самокрутку к огню и блаженно затянулся.
-Ништяк! - выпустил он струю сизого дыма, - ну, прямо «Бель омор канализация»! В это время в камерной двери, в замке залязгал ключ. Пашка еще раз почти до посинения затянулся и, вылупив глаза сунул «сигару» Генке.
-Дерни! Сейчас воспеты отнимут! В камеру уже влетели - молодой  усатый старшина, постовой контролер тетка сержант, с резиновой палкой в руке и лейтенант Владимир Иванович – Дос. Воспитатель малолетки, который изобрел, для краткости общения с контингентом эти дружные выкрики, когда он по утрам обходит камеры с несовершеннолетними «урками». «Здрас» вместо приветствия и «Дос» на прощанье. Свирепая тетка контролер, ни слова не говоря, сразу так хватила резиновой палкой, не успевшего встать с койки «наставника» прямо между ног, что тот дико взвыл и скатился на пол к ее ногам. Лейтенант, словно на волейбольной площадке выгнул ладонь и смачно сунул ее основанием Пашке в лоб, да так, что – тот,  едва не свернул стол и лавку, сунулся затылком о подоконник. Заморыш тотчас молча юркнул под шконку, а старшина вцепился в Генкину куртку и затащил его в угол. Генка испуганно хлопал глазами и все еще сжимал тлеющую самокрутку. Старшин почти вплотную склонился над ним и свирепо, шевеля прокуренными усами, при этом весело улыбаясь, прошипел:
-Жри.
         Генка сунул в свой рот, провонявшую горьким дымом самокрутку и стал, обливаясь слезами с хрустом жевать паленую лаврушку. Дос в это время, как бы с безразличием направился  к выходу, но остановился в дверях кхекнул и как то резко, почи молниеносно выбросил в растяжке, в сторону свою правую ногу. Его блестящий хромовый сапог глухо саданул Сашке Кабану прямо в грудь. Кабан смешно ойкнул и безмолвно сполз по стенке.
-Вот, теперь все справедливо Александр, - усмехнулся лейтенант, - не будешь опушенных  впрягать. Оторвы! Так кичу ни за хрен собачий спалите! Генка согнулся над дальняком и толчками срыгивал в белую эмалированную чугунную чашу Генуя ошметки пережеванной им самокрутки.
- Ну, ты че? Не курящий, что ли? – постучал его по спине  старшина, похохатывая в усы.
-А тебя, козла. Зачем с малолетками посадили? - вскинулся старшина на взрослого.
-Чтоб пресекать безобразия?! - зарычала контролерша, ткнув мужичонку в нос своей резиновой палкой, - ой, товарищ лейтенант. Удивленно вскрикнула она, - да он же это, уссался!
-Не интеллигентно, очень не интеллигентно гражданин Крыльцов, а еще служитель муз,   
-усмехнулся Дос, - ну, все, профилактико - воспитательная акция по борьбе с курением проведена. Вы уроды, делайте выводы. А мы пойдем по чашечке конвойного с пряничками залудим. Старшина, у тебя там вроде на столе уж чифир бак кипел? «Воспетатели» вышли и за ними вновь тяжело ухнув, захлопнулась стальная дверь.
-Ну, сука этот Вова-Дос. Точно говорят, что он после окончания физкультурного института в тюрьму служить пришел. Видал какая растяжка. Так сапожищем, каблуком вставил мне в грудину, аж в глазах потемнело, - простонал Сашка.
-Ну и воспитатели. Гестапо прямо, какое – то, -  загундел «наставник».
-А ты, пидрилка молчал бы. Дос за конкретную подляну люлей нам вставил! - зарычал Сашка, - ты «наставник» гандон штопаный курил бы, как все мужики, так и мы бы не влетали за порожняк! Наставник, хренов. Все! Будешь неделю без сахара! Попостись, зубы здоровей будут! Нам, молодым сахар нужней, мозг питать! - загоготали Сашка с Пашкой.
           Через два дня в камеру близоруко, щурясь вошла седенькая бабка в заношенном, мятом суконном, черном костюме, держа в руке толстую амбарную книгу и коричневую сумку с длинными ручками, замотанными синей изоляционной лентой.
-Роза Моисеевна, вот тетради этих злодейчиков, - старшина Степкин через час будет обходить камеры Вы уж не затягивайте свой урок и не балуйте их. Едва прикрыл двери камеры лейтенант Дос и вышел из камеры, оставив щель в коридор.
-Ну, что дети. Тюрьма, тюрьмой, а школа дело обязательное, особенно вам несовершеннолетним. Садитесь к столу, разбирайте свои тетрадки. Так, у вас новенький. Ты в каком классе учился? - поправила очки бабка, плюхнув на стол свою сумку.
-В пятом, - буркнул Генка.
-Да деревенский он, - скривился Пашка, - какая там школа.
-Так, ладно. Что у нас сейчас литература, или история? – помялась старушка.
-А что скажите Роза Моисевна  то и будем учить, - опять заулыбался Пашка, - хоть про Достоевского, как он в тюряге кирпичами всех доставал. Или, как Женька Онегин по балам теткам юбки задирал, как Пушкин. Или про кудрявого Вову Ленина, как он кодло своих друганов собрал и на крейсере «Аврора» поплыли  к Зимнему дворцу, из пушки там революцию делать. А царь присрал и аж на Урал из своего дворца сдриснул! А его царица в это время с каким то мужиком, крестьянином пежилась. Там на Урале их всех хором и замочили большаки. А Ленин говорит - лафа! Заводы рабочим, крестьян в землю, то есть в колхозы! Море матросам! И что б жрать больше не просили! Сами пусть грабят награбленное, как Чапаев! А Троцкий вообще проститутка! Враг народа! А Сталин пахан! Я помру его слушайтесь! А интеллигенцию, там всякую! Говно она, а не мозг нации! К ногтю их всех! Что б правильно рисовали, писали про меня и песни ништяковские сочиняли! Опять же про меня, ну и конечно про моего кореша Сталина!
-Ну, что Паша все сказал? Устало вздохнула учительница, опускаясь на лавку перед столом.
-А, че мало? Как в спецухе учили. Нам Николай Иванович, учитель еще и не такое рассказывал, особенно когда подопьет. Тогда урок точно часа два идет и вся школа молчит, слушает!       
-На конфетку успокойся. А Николай Иванович ваш дурак. Совсем мозги пропил под старость лет. Несет вам «трудным» всякую околесицу в спец. школе.
          Пашка с улыбкой сгреб со стола рублевую пуншевую карамельку и быстро, содрав фантик сунул ее в рот.
-Во на! Он всякое фуфло гонит! Мы слушаем! А конфеты в одну харю?! - возмутился Кабан.
            Учительница опять открыла свою огромную сумку и извлекла откуда - то со дна, из недр, предварительно оглядев присутствующих еще четыри конфетки. Бросила их на середину стола. Кабан деловито сгреб их, протянув одну Заморышу, одну Генке.
-Все лучшее детям! - глянул он на взрослого, - ты «шоколадник» у нас нынче на диете. В пролете! Забыл? А еще «наставник», эх ты богема, говно нации! Правильно Пашка?
-Точняк, Кабан! Проглотил конфетку Пашка. И снова повернулся к учительнице, тихо спросил:
-Может у Вас, где там сигаретка завалялась? Очень курить хоца.
       Учительница, вновь зашарила в недрах своей сумки и выбросила на стол измятую сигаретку «Прима».
-Ну, Роза Моисеевна! Ну, Вы настоящая Розочка! Кабан в мгновенье схватил сигаретку со стола и сунул ее, куда то под куртку.
       Вечером, после ужина Пашка с Кабаном, встав на колени, на подоконник перед зарешеченной  форточкой, смолили, подаренную сигаретку.
-Ну, блин! Отвык совсем, - сопел Пашка, - сразу в чан долбануло. Ты, наставник, хренов. Встань на дальняк у двери смотри, что б контролеры опять не влетели, всю малину нам не обосрали. А че? Роза бабка нештяковская! Курехи накатила, хотя чуть, чуть и то ладно. Только больно старая уже. Вон на восьмую хату молодуха ходит, в такой узкой юбке и кофтень, точно без лифчика на голое тело, соски торчат, - вздохнул Пашка.
-Ага, - выпустил струю дыма в форточку Кабан, - они потом неделю после ее уроков всей камерой дрочат. Вон посмотри, как на прогулку их гонят аж синие уже стали от дрочки. Тихушники.
-Ну и че. За то Дос их, каждую неделю на кино, на теннис, на телевизор выводит, 
-прохрипел, давясь дымом Пашка.
-А, пионэры-долбанные! Понятий не знают! - скривился Кабан.
         
                Глава 7.

              Просидев в камере СИзо после суда еще более трех недель Генка оказался в спец. школе. По утречку  облезлый, с подранными сиденьями, фанерками и картонками вместо оконных стекол автобус привез четверых пацанов, среди которых был и Генка  к длинному трехэтажному зданию, обнесенному двух метровым бетонным забором. Дос с папочкой подмышкой первым выпрыгнул из душного автобуса и скрылся в подъезде за  коричневой дверью. Потом двое толстомордых сержантов с матами пинками выгнали пацанов из автобуса и повели через двор к тому же подъезду. Бледная с синими кругами под глазами злющая тетка кивнула Генке, указывая на стул перед ее столом и стала, молча листать тощенькое Генкино дело. Генка тем временем с любопытством оглядывал кабинет, стены которого были увешаны почетными грамотами. В основном, почему - то от начальника УВД и только одна, уже пожелтевшая от времени, от Районо. Ну вот тебе и школа подумал Генка.
-Так, так. Все ясно. В пятый класс значит. Их  cпальни на третьем этаже в право по коридору, а классы на первом, хотя подожди сейчас дежурный придет отведет вас всех по отделениям. Подожди в коридоре, - проворчала тетка.
    В коридоре вдоль стены стояли, приехавшие с Генкой пацаны. Пришли трое парней в одинаковых черных куртках, как в СИзо, но с белыми треугольниками на рукаве и красными повязками с белой корявой буквой «Д» развели прибывших по этажам. Парень, что вел Генку, приостановился на лестнице и хмуро спросил:
-В камере прописывали?   -Да, - соврал Генка.
-Погоняло? - ухмыльнулся парень.-Пацан, - ответил Генка.-Ну, ну, а в какой хате ты в тюрьме чалился? С кем? - припер в угол лестничной площадки Генку провожатый.-В двадцать четвертой, с Кабаном и Пашей, да с заморышем – Защеканцем, - промычал Генка.
-Дежурный! Бык фанерный! Где застрял?! Бугор заждался! Не борзей там! Давай новенького сюда, по шустрому! - раздался писклявый голос с площадки верхнего этажа, а сквозь решетку перил высунулась детская мордочка с голым, словно бритым черепом.
-Идем, идем! Мячик! Сейчас, нарисуемся! - испуганно заорал дежурный и толкнул Генку вверх по лестнице.     В тесной комнатенке со стеллажами, заваленными матрацами у окна перед тумбой на, которой стояла литровая банка с темным почти черным чифиром, развалясь в низком кресле покрытым синим шерстяным одеялом, сидел рыжий здоровяк, потягивая из алюминиевой кружки тягучий, словно деготь чай. Левой рукой он поглаживал по голове, сидящего у его ног шкета, которого Генка только что видел на лестнице. Двое других парней лениво лежали на сваленных горой у стены матрацах. Четвертый, сидя на табуретке умело    перебирал струну на облезлой гитаре и низким, приятным голосом пел:    
                - Захожу, компания блатная!             
                Кто, кому - то  че там, раздирает?!
                Генка не смело вошел в комнату, зацепившись носком ботинка за мокрую тряпку, расстеленную у порога.
-Во, бля! Бугор! Он же закумаренный! - взвизгнул шкет.
-А мы его сейчас раскумарим, - привстал с матрасов один из парней.
      Он вынул из стопки со стеллажа вафельное полотенце, ловко скрутил его в жгут и завязал на конце полотенца тугой узел.  Потом опустил такое полотенце в ведро с водой, которое стояло рядом с дверью.      
-И, че? - глянул он на рыжего.-Десятка для начала хватит, а там увидим, как раскумарится, - лениво процедил сквозь зубы рыжий Бугор.
-Тогда, снимай штаны. Вставай раком, - объявил Генке круглоголовый шкет.
Генка отступил к двери, но тут же получил резкий удар в пах, от которого тут же согнулся и рухнул на колени. -Ну, ты Мячик. По аккуратней, а то уссытся Пацан будешь сам подтирать за ним.
      Генку ткнули лицом в вонючие матрасы и мигом содрали с него штаны.
-Раз! Взвизгнул шкет и Генка вздрогнул, словно от ожога, получив сильнейший удар мокрым жгутом по тощей заднице.    
-Два, …  три.
               Казалось, что с Генкиной жопы спускают, сдирают кожу. Наконец раскумарка окончилась. -Ну, че? Может солью посыпать? Усмехнулся Бугор. А сейчас посмотрим какой ты шустрый после раскумарки. Котлы видишь? Он кивнул на помятый будильник на подоконнике. Одна минута тебе, на верхнюю полку и вниз. Пошел!
   Лихорадочно, подтягивая штаны Генка, под хохот парней, ловко вскарабкался по стеллажам под самый потолок, а потом почти скатился в низ.
-Ну, молоток! Видим, что раскумарился! - давясь от смеха, выдохнул Бугор.-А, че за фуфло отвечать не будет? - взвизгнул Мячик.-Ответит! - махнул рукой Бугор, - за базар надо отвечать! Фуфло гнать, это не здорово, не по понятиям. Кабан же молявы подогнал, что тебя в тюрьме не прописывали. А ты поеш, что прописанный кантовался.-Ну, тогда в космонавты его, - ехидно улыбнулся Мячик.-Точно! И тумбарь, понял да, ну спускаемый аппарат, вот вроде подходящий! - заорал Гитарист, осторожно отложив инструмент.
        Получив резкий удар под дых  Генка, вновь упал на колени, хватая разинутым ртом густой, словно вата воздух. Его грубо засунули в темное чрево тумбы, закрыли на крюк дверцу и тумба поплыл куда -  то вверх. Потом тумбу на что - то поставили, и… она быстро понеслась вниз. Генка руками и коленями уперся в стенку,  втянув голову в плечи. От удара у Генки потемнело в глазах и вспыхнули яркие россыпи огоньков. Тумба с треском развалилась. Генка на четвереньках выполз из - под обломков ошалело озираясь по сторонам. Он, почему - то оказался посреди клумбы с увядшими цветами. А в окне второго  этажа дико ржали парни, во главе с рыжим Бугром.-С прилунением Пацан! Вот теперь ты прописан по полной! - взвизгнул Мячик, - больше не чизди! Не по понятиям!
   
                Глава 8.

Год в спец. школе пролетел для Генки без особого напряга. Он не позволял лезть себе на шею, деревенского здоровья хватало, да и сам он в бугры не стремился. Многому научился, почти сдружился с Рыжим, который от скуки держал Мячика за игрушку. Мячик, пользуясь своим положением задирал старшеклассников. И Рыжий не раз вступался за него, либо перетирал вопросы с «авторитетными», пользуясь своим положением Бугра. Пока не грянула беда. В конец оборзев Мячик под Новый год скрысятничал, иль просто так из хохмы «зашкварил» хавку братанов из восьмого класса.   -Ну все, Рыжий! Достал твой Мячик!
Услышал рыжий Бугор на сходняке «авторитетов» спецухи.-Че делать то? Давайте я рассчитаюсь за все. Вот на уборку поедем, там какие-то зароботки будут, - растерянно спросил Рыжий.-Опетушить! До уборки еще дожить надо! - сурово прорычал Рябой.-Кто опустит Мячика? - испуганно спросил Рыжий.-Зяма! - прорычал Рябой, - ему не впервой, любитель он на такое дело! А ты Рыжий смотри! Впишишся, самому очко на фашистские знаки порвем! -Я, че? - опустил голову Рыжий, - раз сходняк решил. Пусть отвечает!      Опушенный в «круголя» Мячик сбежал из школы и два класса «школьников» во главе с физруком,  три дня «шерстили» прилегающие улицы Ремесленные. Пока не нашли Мячика в подвале кинотеатра «Экран».Озлобленные, поиском «школьники»  остервенело отпинали Мячика, так что его сразу из школы «Скорая помощь» увезла в больницу, где он и скончался не приходя в сознание. За смерть маленького  воришки, пакостника, извращенца Кольки Галикова заслужанный учитель СССР, отличник МВД, завуч спец.шеолы  Зоя Сергеевна Кальницкая получила замечание, а директора школы вообще трогать не стали, так как  слабый здоровьем товарищ Грязных, в преддверии Новогодних праздников, уже второй месяц прибывал в болезненном состоянии, в запое. Это событие со школьником даже не посчитали за ЧП. Сразу после Нового года «Ферзя», физрука школы назначили И. О. директора школы и он гордо шастал по этажам, раздавая подзатыльники, покрикивая и отпуская матом замечания.
На лето «школьников» вывезли в трудовой лагерь, «отдыхать» и горбатится на передовой совхоз. Вот уж где в полной мере расцвела власть бугров. Ферзь наезжал в лагерь раз в неделю, закрывался в своей бендюге-кабинете, выгороженном в дальнем углу соседнего пустующего коровника и квасил вместе с тремя ментами, откомандированными на лето в трудный, трудовой лагерь. К гульбищу,  как правило присоединялись местный участковый, пара совхозных бригадиров и зав. клубом. Спецуха традиционно выезжала в этот пригородный совхоз уж который год и потому местные, поджав хвосты сидели по домам, стараясь не конфликтовать с трудными «помощниками». Из года в год передавалось происшествие, когда оторвы спецухи «нарывшись» бормотухи сцепились с местными, разнесли сельмаг и клуб. Вот тогда то и была продемонстрирована оперативная связь, выучка и взаимодействие. Через  час двадцать пять минут в совхоз влетели крытые брезентом ЗИЛы с тремя взводами оперативного реагирования «Голубой дивизии». И молодые менты-солдаты срочники добросовестно  с огоньком отработали на пацанах все приемы рукопашного боя. По Закону несовершеннолетних резиновыми палками бить нельзя, заковывать в наручники запрещено. По этому «рихтовали» их тут же добытыми кольями и «пеленали» выделенными совхозом веревками, добавляя по десятку пинков тяжеленными армейскими сапогами. Спецуха пришипилась,  пару недель потом зализывала синяки и шишки. Но к удивлению Райкома, Исполкома совхоз в этот год собрал небывалый урожай овощей. В срок и без потерь! Связи между спецухой и совхозом «Путь Ильича» крепли. А почетная грамота, вывешенная  в фойе одноэтажного здания  совхозного клуба напоминала о четком взаимодействии спецухи, совхозной парт организации и командовании отдельной милицейской бригады 7402. Сдавших в закрома Родины небывалый урожай картошки, свеклы, моркови, лука, и…. синяков,  шишек,  переломанных ребер, выбитых зубов спец.школьников.      Теплым, августовским  вечером Генка, наполоскавшись под душем после жаркого ломового дня на свекле с пацанами своей бригады отправился в клуб. В торце коровника стоял голубой «Жигуленок» Ферзя, желтый ментовский  мотоцикл с коляской, а в окне бендюги горел свет, через выбитую фрамугу была слышна музыка и заливистый женский смех.   -Ферзь с ментами гуляет, - криво улыбнулся Гусь, тщедушный пацан с неестественно длинной вечно прыщавой шеей. Гусь крадучись нырнул в распахнутые ворота коровника и скоро выскочил от туда с оттопыренной на животе рубахой.   
-Ништяк! Горючее,  их «кир» под дверями в коробке стоит. Жри, не хочу. Валим. Сейчас оприходуем.
         Сразу за вторым, недостроенным коровником, они запыхавшиеся присели на ящики с уже подвеявшей, осклизлой от дождя морковкой и Гусь осторожно вынул из - за пазухи зеленоватую бутылку Водки и две восьмисот граммовые бутылки  темно-красного «Вермута».   
-На четверых! Самое то, - хмыкнул Зяма, - закуси бы. -А, во, - пнул ящик Гусь.
-Грязная и гнилая, - поморщился Генка.
-Я, щас сбегаю, стекло из окна принесу. Почистим. Да и под водку пойдет. Спирт, говорят все микробы убивает. Ну на худой конец потом проблюемся, просеримся. Зато кайф сейчас, - философски  закончил Хруст.
-Точно, открывай один огнетушитель, - кивнул Зяма на бутылки Вермута, - будим, этим компотом запивать.
      Пацаны не торопясь, выпили из горла водку, чавкая морковкой «отполировали» выпитое вермутом и двинули в клуб на танцы. Вторую бутылку вермута Генка поставил в углу за ящики, на завтра.
На бревнах у клуба они встретили Рябого. Тот был явно не в себе, нес какую - то околесицу и поминутно начинал без причинно гоготать, тыкая во всех пальцем.
-Рябой, обдолбаный сидит.  Кайф словил, - хмыкнул Гусь
-А дурь то откуда, - удивился Генка.
-А, вчера ж цыгане по деревне шастали. Дурку гнали. Кому погадать? Кто коника продает? Вот Рябой у них косячком и разжился, - пояснил Гусь.
    В клубе почти никого не было. В зале со сцены хрипло блеяла ящикообразная облезлая, разбитая радиола. Вдоль стены на лавке деревенская мелюзга грызла семечки.
-Ну, орлы! Че, такая параша?! - пьяно, икая громко спросил собравшихся  Гусь.    
-А, че.  Люська куда-то ушла и «маг» с собой уперла. У нее ж там все записи козырные, а не эти пластинки допотопные. Все вот приходят и уходят! Кина тоже не привезли, 
-пропищала конопатая девчонка в линялом, длинном сарафане.
        Люська на лето приехала из Омска к своей тетке, в городе она училась в культпросвет училище и здесь, по мимо отдыха проходила практику у вечно беременной заведующей клубом.  Люська семнадцатилетняя, огненно рыжая слегка полноватая хохотушка в коротеньком джинсовом сарафанчике из - под, которого была видна всегда белая футболка, а под ней торчала пышная грудь.
      Люська очень нравилась Генке. И она вроде улыбалась ему. Хотя Рябой, как - то по пьяне заявил Генке.
-Ты салага отвянь от этой телки. Она таким сопливым, как ты не дает! Я  ее за сиськи мацал она сама мне говорила, что все мы щеглы, что у нее в Омске мужик есть серьезный, при бабосах.
              Люськи нет. Рябой сидит один обдолбанный. Самого крутит, того и гляди вывернет и Генка решил вернутся в общагу, в свой барак на краю бывшего скотного двора.
  Проходя, мимо ящиков он прихватил оставленную бутылку Вермута и поплелся в общагу. В занавешенном окне биндюги Ферзя еще горел свет и приглушенно лилась музыка. Из темных ворот коровника, вдруг пролился тусклый свет и Генка услышал жалобный голос Люськи. Казалось, что  она всхлипывала и  кого-то, о чем –то  жалобно просит. Эти всхлипы, стоны совсем, совсем рядом.
     Генка заглянул в ворота, электрический свет из раскрытой двери в «кабинет»  освещал спину Ферзя, который путаясь в своих свалившихся на грязный цементный пол брюках топтался у стены прижимая к кирпичной кладке Люську. В задранном сарафане она, обхватив Ферзя ногами по пояснице, запракинув голову назад стонала, ерзая затылком по кирпичной стенке. При этом Генке показалось, что Людка руками упирается в плечи физрука, вроде как отталкивает Ферзя,  всхлипывает.
Пошатываясь, Генка подошел сзади к Ферзю и что есть силы хватил физрука тяжелой бутылкой по затылку. Ферзь молча рухнул на пол, Люська с широко раскрытыми от ужаса глазами сползла по стенке неотрывно, глядя на Генку даже не пытаясь оправить сарафан с криком, слезами упала на Ферзя. Генка развернулся и бросился бежать наружу, во двор под затянутое клочками туч звездное, низкое небо.
   Он бежал, лихорадочно думая. Ведь Люська сама рыдала выла, казалось звала его Генку на помощь о чем – то со слезами в голосе просила Ферзя. На жесткой койке он не раздеваясь, провалился в тяжелый пьяный сон.
Вроде он совсем и не спал гудела голова, тошнило. Казалось, что ломает все кости, а язык присох к небу. Но кто-то настойчиво тряс и тряс его, что – то кричал ему в ухо. Он едва разлепил глаза и в сером, предрассветном видении разглядел, склонившегося над ним милиционера.
-Ну, что сученыш очухался? Вставай гад! Убил директора школы и спит! Пьянь подзаборная!
  Генку разом пробил пот, он вспомнил до мелочей вчерашнее. Но мент сильно хватил его под дых и Генка упал на пол, захлебываясь своей блевотиной. Милицейский УАЗик отвез его в отдел милиции, где его закрыли в ИВС. Утром следующего дня его вывели в кабинет к следователю и молодая смуглая женщина устало, посмотрев на него сурово сказала, листая какие то бумаги:
-Так, так Сизых Геннадий Матвеевич, через два месяца тебе четырнадцать, так что под суд пойдешь в полный рост по статье 108 части первой. Чуть не угробил Ферзева Сергея Ивановича. За что ж ты его так? Не любил директора?
-Я Люську хотел защитить, - промямлил Генка.
-А она просила?
-Так, стонала, кричала, отталкивала Ферзя, - прошептал Генка.
-А тебе, что эта Люсяка нравилась? - задумчиво, глядя в даль куда-то над его головой спросила следователь.
-Ага, - выдохнул Генка.
-Отелло ты хренов! Сопляк! Не знаешь, что ли, как женщина стонет, воет когда ей хорошо. А тут тебя черт принес дурака пьяного! Бутылкой Сергея Ивановича по голове и сломал им всю любоф! Если Ферзев одыбается, то уж точно доживать будет, как фикус. Вот такой он теперь жених. Людмила Борисовна тебя опознала! Свидетелем будет! Ладно, черт с тобой. Завтра в СИзо отвезут встретимся еще там, надо ж будет еще 201-ю закрыть. Подпиши здесь и здесь.
                Глава 10.
Вот и опять серые бетонные стены шлюза СИзо, лай собак и злые отрывистые команды конвойных с обязательным пинком под зад. Темно-зеленые стены рассадочной камеры с черными решетками на окнах и железным, тесным  обезьянником  в углу. Лязг ключей в замках переходных решеток, длинные коридоры с запахом лизола, курехи – махры, кислой баланды и немытых человечьих тел.
Старшина втолкнул Генку в уже знакомый кабинет. Дос и еще какой-то парень при погонах с двумя звездочками  сидели за столом, покручивая в ладонях чашки, с парящим чаем.
-О! Сизых, - заулыбался Дос, - не долго музыка играла, не долго фраер танцевал! Вот Михаил Дмитриевич знакомься, наш кадр - Гена Сизых. Теперь попал к нам по 108-й. Растет квалификация! Начал с 89-й, так глядишь в следующий раз по 102-й, под вышак пойдет. Вот какие кадры куем! А ты говоришь пионэры, тимуровцы. Старшина, пусть Сизых в 224-й пока посидит. Он вроде у нас там и в прошлый раз был? Вот и славно. Порядки знаешь. Там сейчас два первохода с «наставником», стариком сидят. Ну и ты, до кучи.
          За уже знакомым столом со щелястой, облезлой столешницей сидели два цыганенка, один из которых, длинноносый с бледно-желтым лицом, торчащим на острых скулах клочками черной щетины зло зыркнув на Генку, глухо спросил, 
-Погоняло? Статья?
          Старик, сидевший на нижней койке у стенки «дальняка», робко кашлянул.
-Ну, че старый? Опять обосрался? Спасу нет с тебя! Как утка! Только и знаешь жрать да срать! - заревел цыган.
      Генка прошел к столу и твердым голосом, глядя в глаза щетинистому сказал.
-Всем привет и доброго здоровья, желает всей хате Пацан, загремевший сюда по второй ходке, по статье 108 части первой. А ты чавело не быкуй здесь у тебя еще в носе не кругло, что б в этой хате масть держать.
-А у тебя - то че кругло? - вскочил цыган, - сейчас ввалю в пятак, раком поставлю и посмотрю, где у тебя кругло!
       Генка, положил свой, тощий сидор на нижнею шконку у окна и присел к столу. 
-По прошлому разу я здесь, эту шконку давил. Привычек не меняю, пробасил он.
-А придется. Хмыкнул цыган. Вон старпер у параши, а тебе на параше придется отдыхать.
     К всеобщему удивлению Генка вдруг встал из – за стола, сжимая меж пальцев, словно лезвие, заточенный о бетонный пол еще Кабаном черенок столовой ложки. Заточка, по непонятной причине чудом пролежала незамеченной, не смотря на многочисленные шмоны, она покоилась в щели столешницы залепленной хлебным мякишем и  присыпанная  табачным пеплом.
Щетинистый молча смотрел на руку Генки, сжимающую заточку и только острый кадык на его жилистой шее, нервно перекатывался, выдавая волнение.
-Ну, ты че пидрилка таборная зассал? - криво улыбнулся Генка, - здесь то за базар принято отвечать. Слыхал такое?   
       Цыган, не отрывая глаз от Генкиной руки, молча кивнул.
-Тогда, гляди! Годон штопаный. А то, как в той песенке поется:
           … А он мне отвечает курва Нет.
                И тут я вынул перышко
                И чик его по горлышку,
                И в попочку, и в попочку!
                Пока он еще тепленький!
                У нас же на тюрьме свои законы!
-А ты говоришь в пятак! – хмыкнул Генка, - проверить очко у меня?! Сейчас завалю и все дела! Годом больше, годом меньше. Все равно за вас цыган больше не дадут. Потому, что вас, как граждан СССР вообще не существует! Кто ж вас считал?
-Не вяжись с говном сынок, - подал голос старик, - это он сейчас себя шерстяным  выставляет, а ведь сдаст куму за милую душу и не ойкнет.
-Ну вот, и этот свинолюб голос подает! - ощерился цыганенок, - я Васька вот он  Кеша, а ты значит и есть Пацан. Дос нас вчера на телек выводил, так мужики из 22-й про тебя говорили, ты вроде с Кабаном корешился по первой ходки.               
-Ходки это на зоне, а здесь так, отдых, - крякнул старик.
-А ты, старый по какой  статье здесь отдыхаешь? - повернулся к старику Генка.
-А! По 89-й, - махнул рукой цыган за деда, - за три мешка комбикорма сел. Передовой колхозник скотник.
-Суд то был? - наклонился к деду Генка.
Старик кивнул седой головой:
-Позовчерась.
-Много отмерили?
-Три года общего режима, - вздохнул старик, - мать ее! Эту Фроську! Сама сука, как банный лист к жопе пристала. Бутылку куплю! И сама ж на меня доказала! Свидетель! Мать ее! Гнида жадная! Я вроде ей за бутылку обещал три мешка комбикорма, а сбросил с телеги только два. Вот по годку за каждый мешочек мне судьи и отмерили. Хорошо, что еще общего режима. Не вспомнили мне ту телегу дров колхозных, что мы с кумом, перед самой войной пропили.
-Да уж старый, охочий ты оказывается до государственного добра, - усмехнулся Генка.
-Дык, а я то кто? - ощерился дед, - Государство, государство. Только и мантуль на него день деньской. Жисть, мать ее!
-Я вот с дуру тоже в Таре магазин подломил. Да на дело с алкашами подписался сразу и спалились. Горбыль, вроде вор старый, опытный, а сдал нас за хрен собачий. Да и 108-ю я по дурке огреб, - Генка вытянулся на жесткой шконке, задумчиво глядя в зарешеченное окно.
-Ой! Падло! Ой опять! - взвыл, хватаясь за щеку щетинистый цыганенок.
-Ты че скулишь? - повернулся к нему Генка.
-Да лепила. Гад! Месяц назад мне фиксу вставил, еще там на воле, а сейчас вот зуб под ней болит! Уж дня три маюся. Хоть на стенку лезь.
Вася цыган вскочил и подбежал к двери, застучал по ней кулаками. Мигом распахнулась, со стуком кормушка и суровая тетка контролер сердито спросила:
-Чего ломишься?
-Башка трещит! Зуб болит! Света белого не вижу! На больничку надо. Зуб драть! Подохну мать! Прояви милосердие!
-Ну, сволочи! Как в тюрьму сядете так все у вас сразу заболит!
  Лязгнул ключ в замке и стальная дверь, со скрипом приоткрылась. Васька бочком выполз из камеры, прижимая ладонь к щеке.
   Через пару часов Васька вернулся с красным пятном на щеке и запахом перегара.
-Во, блин! - устало рухнул на лавку Васька, - лепила, совсем охерел. Сначала так хотел зуб драть потом решил укол вкатить, потом репу почесал ваты со спиртом в пасть напихал и давай сверлить совсем другой зуб. Мандулу, какую - то в зуб засунул, говорит завтра опять к нему выведут.
       Старик молча посмотрел на цыганенка и отвернулся к окну.
       День прошел в тюремной скуке и пустопорожней болтовне, бесконечной игрой в домино, скорее в очко, но не на деньги. Откуда? Так на щелбаны, на гав, гав. Старик «наставник» молчал, либо нехотя поддакивал. Перед ужином дверь в камеру резко распахнулась и в камеру, буквально влетели Дос и старшина-режимник, в дверях застыл, зло улыбаясь молоденький лейтенант хлопая длинной стальной линейкой по  блестящей голяшке своего  сапога.
-Всем построится! - рявкнул Дос, а старшина подскочил к столу и стал шарить под столешницей, наконец выковырял заточку и швырнул ее к двери. Лейтенант с улыбкой поднял ее,  как бы нехотя отойдя от двери не громко, но твердо сказал.
-Наставник и новенький, как там тебя Пацан, что ли.  На выход.
      Выходя вслед за Генкой из камеры, старик негромко прошипел:
-Ну сука, цыганская. Про***** кумовская.
-Наставник, первый! - рявкнул лейтенант, - ты, Пацан постой пока в коридоре. Мордой к стене!
           Из-за двери Генка слышал крики, мат лейтенанта. Потом что - то с грохотом свалилось и опять матерки, вопли. Минут через двадцать старик вышел из кабинета, опираясь о стенку и держась за бок.
-Второй! Пацан! Заходи в кабинет! Генка молча вошел и прошел к столу, на котором лежали какие то бумаги, а на них «кабановская» заточка.
  Не меняя выражения лица, как бы с безразличием лейтенант - опер.  подошел к Генке и больно саданул его кулаком в бок.
-Ну, гнида подзаборная! Что там у тебя в камере еще заныкано с первой ходки?! Лейтенант взял Генку за подбородок и изготовился стукнуть его по морде.
-Эй, эй  опер. По аккуратней! Дос встал из-за стола. С детьми так не катит! Завтра прокурор по камерам шастать будет. Конец полугодия, а тут малолетка при фонаре. Ну Геник свет ясный! Спой дяди оперу, что там вы еще с Кабаном стырили глупых воришек пугать и нам оперативную обстановку портить.
  Потирая бок, Генка с трудов вздохнул и замотал головой.
-Все. Нет больше ничего. Точно. Все. Больше не про че не знаю.
-Ладно, - хмыкнул Дос, - тогда подпиши постановление. Вот здесь. Ознакомлен. Хозяин тебя на трое суток в карцер закрывает по нашему ходатайству. Посидишь, остынешь, подумаешь.
-Я после карцера сам его к вам приведу, - зло улыбнулся лейтенант, - по пути на взросляк заглянем, я тебя там по ошибке в камеру со злыми дядями, минут на двадцать закрою, - зло улыбаясь посмотрел опер на Генку, - пусть там злые дяди твоей юной попочкой поинтересуются! Проверят кругло, иль не кругло!
      

                Глава 11.
             За Генкой захлопнулась тяжелая, стальная дверь карцера. Низенькой комнатушки в подвале СИзо. Серые, покрытые бетонной шубой стены, подслеповатое, зарешеченное оконце под потолком, капающая вода из крана над вмурованной в бетонный пол, когда - то белой чугунной чашей Генуя и словно болотная кочка посреди камеры бетонный столбик - подсрачник, он же стол для принятия пищи, он же место, что б посидеть, отдохнуть,  поразмышлять. Шконка сложена и пристегнута к стене. В 23-00, контролер из коридора отстегнет ее и опустит, в 6-00 поднимут и гуляй Гена, ломай день, можешь посидеть на бетонном колу, повспоминать о вольной жизни. А была ль она?! В полдень хлопнула дверка кормушки и через нее Генке сунули мятую алюминиевую миску с баландой, в которой плавала капуста и картошка. Кусок серого, липкого хлеба.
-Малолетка, принимай! Хавку! Жуй по скорому. По второму кругу пойду, чай раздавать буду. Весело объявил зэк-баландер.
-Лафа сопливым! У них пролетных дней нет! А то б хлеб с водой через день, так глядишь и в карцер бы не попадали, а так горячая жрачка каждый день. Сиди не хочу! - прорычал, стоящий рядом с  баландером прапорщик-режимник, - хлеб-то весь не жри. Оставь на ужин. Вечером кроме чая ничего не будет! Что б лишнего веса не набрал! Точно!? Люська! - загоготал прапор, хлопнув зэка-баландера по затылку.
-Ты че начальник! - оттолкнул Генка миску с баландой, - я от пидора хавку не приму! С голоду подохну, а не зашкварюсь! Это ж беспредел! Начальник! Жалобу на хозяина прокурору писать буду! Пусть разберутся!
     Прапор еще громче заржал:
-Во! Вы****ок сопливый! Туда же! Да пошутил я! Нормальный по карцеру баландер!  Мужик! Зуб даю! Ишь засранец! Сразу голодовка! Сразу прокурору телегу писать! Жри, пока цел! А то сейчас к соседу в хату закрою и не будешь целкой!
-Хавай, хавай пацан, - раздалось из-за двери соседнего карцера, - этот начальник у нас шутник. А хозобслуга здесь вся все равно ссученная. Так что жуй не бзди! Это ж жизнь, это не считается.
   На вторые сутки по коридору дежурила толстая, крикливая тетка. Генка во время обеденной раздачи увидел через кормушку ее ручищу с кроваво красными облезлыми ногтями и мужскими, массивными «котлами» с желтым браслетом, на толстом, волосатом запястье. Потом, где то рядом прогремел ее бас:
-Ленцов! Кончай дрочить! Поскользнешься и расшибешься прямо в камере! - тетка загоготала, довольная своей шуткой.
Перед отбоем начались крики.  Орали мужики и бабы.
-5! 8! Валера Корень! Это я Зоя 7, 9! Я тебя люблю! Твою маляву я получила! Следачка сука очкастая! Грозится пустить тебя паровозом! Я поняла, что это Шатун нас сдал!
-Зоя! 7, 9. Не звезди лишнего! Ушей здесь до хрена! Лучше подгони мне «коня» со твоими трусиками! А то я забыл за пол года, как ты  пахнешь, моя сладкая!            
          И под дружный гогот:   
-5, 8. Валера! А ты у хозяина, иль у кума попросись в соседнюю с ней хату, да через парашу поимей свою Зоечку. Сразу вспомнишь ее жопу, чем на ее трусы дрочить! И опять мужицкий хохот с матерками. Здесь в тишине карцеров, в глухом подвале эти крики «парашной» любви почему - то наиболее слышней, чем в камере на отделение.
    На третьи сутки Генка метался по камере, как клеточное животное в зверинце. Казалось, что и потолок и стены давят на него, а через оконце совсем не поступает воздух. Генка даже взмок вспомнился случай из детства, когда он залез в погреб к Чугуновым втихоря пожрать клюквенного варенья, а Славка из хохмы закрыл его там и уперся в клуб на кино. Сначала Генка чавкал варенье, а потом вдруг так напугался темноты и чуть не расшиб голову о тяжеленную крышку погреба. Зареванного, в полуобморочном состоянии дядя Паша выпустил Генку из погреба, миролюбиво потрепав по вихрам.
-Ну, иди уж арестант. Ты за свое обжорство  отбыл, как положено! Объявляю тебе амнистию!
          Эх! Мать! Вот бы и сейчас вошел бы вот так же дядя Паша.
-Амнистия тебе Генка!   
    Ан хрен. Сколько еще парится в этом зверинце? Сука кумовская Вася! Сдал меня, как стеклотару. Сейчас, поди, валяется на мягкой шконке или у своего кума водяру с салом жрет. Обмывает удачную  оперативную комбинацию с изъятием запрещенного предмета. Сучья жизнь!
    Сразу после «утреннего чая» старшина с малолетки вывел Генку из карцера и они пошли на свое отделение по длинным коридорам и зарешеченным переходам.
    В камере Генку молча встретили оба цыганенка.
-А где дед - то? - устало спросил Генка.
-Заболел, - угрюмо буркнул Васька, - проснулись, а он воет, что мол опять брюхо болит. Вот его на больничку и отправили, а может здесь на тюрьме в санчасти положили.
Гена! Пацан! Ты думаешь, что это я тебя сдал?! Так нет! Гадом буду! Это кум падла хитрая просек, или кто то из контролеров высмотрел! Я бля буду не сдавал! Не думай!
-А я и не думаю. Я знаю! Сука ты кумовская! - устало опустился на свою шконку Генка.
В это же время внезапно распахнулась дверь камеры и в нее вбежал, сжимая резиновую палку, разъяренный  Дос он с хода перетянул дубинкой Ваську, который взвыл от боли, забившись в угол.
-А! Сука шелудивая! Ты деда бил?! Гнида волосатая! Сдохнешь сейчас пока не расколешься!
 -Ты че? Начальник! Не я! ****ь буду не я! Он сам заболел! Уж три дня жаловался, что брюхо болит! - выл Вася.
-Мразь тупая! Дед же сам сказал, что ты с этим засранцем его пинали! - ткнул палкой второго цыганенка взбешенный Дос.
     На  пороге  камеры появился, запыхавшейся опер.
-Че опять, Пацан влетел? - зло окрысился лейтенант.
-Да пошел ты! Твой сученышь на 108-ю влетел! Деда до больнички еле довезли и сразу на стол! Селезенка порвана! Эти козлы отбили! Пацана Степкин только что, из карцера поднял. Опер хренов! Сейчас прокуратура нас за жопу возьмет. Мало не покажется! Дед - то без санкции у меня парился! Ты ж обещал подписать на него постановление у прокурора! Надо мол деда пока на малолетке до суда спрятать! А то на взросляке ему совсем духота! Обижают, селянина. Вот и доигрались! Крякнет дед, с меня погоны снимут, а вы кум часть хитрожопый, как всегда в стороне! Дос опять перетянул дубинкой, стоявшего у койки Кешу. Цыганенок даже пустил в штаны от боли и сквозь рыдания, заикаясь прокричал:
-Начальник! Я деда не бил! Это Васька его пинал! Дед опять расперделся! А у нас хавка на столе была! Вася чай пил! Бил деда Васька за то что, мол дед всю хавку зашкварил своей срачей!
   Лейтенант  со зверской мордой за шиворот выволок обоих цыганят из камеры. Дос устало опустился на лавку перед столом,
-Ну что Сизых завтра тебе на суд. Отсыпайся пока один, с суда привезут определимся потом куда тебя.    
        Гуманный и справедливый Народный суд оказался еще и очень скорым. Прокурор быстренько изложил, какой Генка неисправимый злодей! Вор, а теперь еще и почти убийца. Как он опасен для социалистического общества! Поднял руку на своего воспитателя! Да и в СИзо из карцера не вылезает нарушитель! Вылупив, глаза от изумления два народных заседателя, сивые старпера ветераны чего нибудь, а по тюремному – «кивалы», пришипевшись уставились на Генку и точно, как уж давно определила им тюремная  молва, только кивали своими гривами на каждое слово судьи и прокурора. Тетка судья потом, что-то гундела про УК и Российскую Федерацию, статью 108 и еще про что - то. И только  воконце Генка понял.   
-Пять лет ВТКа.   
        ВТКа, так ВТКа подумал Генка, наверное не хуже спецухи, да и срок не велик. Надо жить! Попробую по УДО выскочить из этой параши. Поеду к бабке в деревню, поди, Паршин на лесопилку возьмет. Не пропаду! С голоду не подохну картошки нарою, шишек набью, утей настреляю, щук надергаю и все дела! Мне много не надо!
 
                Глава 12.
В СИзо Дос принял Генку в своем кабинете.
-Кассацию будешь подавать? - спросил он Генку, помешивая ложечкой чай в большой фарфоровой чашке.
-Нет, - мотнул головой Генка.
-Ну и правильно, - кивнул Дос, - только время тянуть. И так ниже низшего дали. Областной  утвердит, а в Верховный и писать не хрена. Бабушка твоя Онисья  Филимоновна Караваева жива ли? Бог знает. Мать померла, утонула говоришь. Сирота ты  Гена, фактически, ну а по существу, бывшей сожитель твоей мамки Матвей  Семенович Сизых «Мотя Сизый», из за которого она и села, ворюга конченный сидит сейчас за грабеж по 146-й на строгом режиме в ИТКа - УХ16\4. Не знал? Ну да и хрен с ним. Держись от него подальше. Для таких тварей как он ничего святого нет! Мать то погибла. А то б еще он ее во что втравил бы и не ойкнул!
-Долго мне еще здесь сидеть? – спросил устало Генка.   -Обычно до месяца после суда, - кивнул Дос, - ты Сизых прижми жопу - то, не нарывайся. Кум часть на тебя злая. Человечка ты их перспективного вместе с дедом спалил. Майстренко теперь вечным лейтенантом ходить. Саша Степкин! Старшина! Закрой Сизых в 36-ю там такие же, как он ожидающие сидят. Ну иди. Не шали больше Гена. Родина, можно сказать тебя пожалела. Оправдай высокое доверие народного суда.
    Генка и не помнил те тягомотные дни, безликую компанию этапной хаты.
Запомнился только Толик – Бугай, который вел оживленную переписку со взросляком, где в камере тоже ждал этапа авторитет Муса, которого Бугай звал «Батя». Толик в кодле Мусы «справлял» долги с барыг. И одному, самому жадному барыге Толик-Бугай ножичком, что дал ему Муса отхватил нос. Что б не жмотился, не тянул с отдачей.
Как - то в коридоре, когда их вели из бани у дверей кабинета Доса Генка увидел полковника, на груди которого блестели ордена и был он очень похож на Толика, только шрам на всю щеку и глаза. Столько боли в глазах, что Генка сам готов был разреветься.
-Отец мой, - хмыкнул в камере Толик, - он пока в Афгане три года воевал мать в конец за****овалась! А он теперь на меня рычит, что я бандита Мусу батей зову, а он  для меня вроде чужой. Да и мать мне такая на хрен  нужна!
-Дурак, ты Толик, хоть и Бугай. Да я хоть за какого бы родного папку глотку любому зубами порвал, - Генка устало опустился на свою твердую шконку, - думаешь на зоне лучше? Кому там, кто нужен! В этой сучьей жизни!   
            
                Глава 13.
           Обычный оборзевший конвой, на тряском автозаке мигом допер их до Морозовки. Карантин ВТК, ворота в рай, или в ад. Кому как повезет. Кто на кого учился. Кто сколько и кому проплатил. Черная роба, ватная телага, кирзовые говнодавы, блин черного берета. Вот и весь зэчий прикид. Скудное, уже рванинькое бельишко Генка таскал еще со спецухи.
  Белобрысый толстяк, выдавая ему здоровенные черные, сатиновые трусы и голубую, вонючую, каким то лекарством майку загоготал:
-Ну, вот тебе от хозяина весь прекид в долг! Отработаешь! Страна тебя не забудет! Распишись.
            Цех-отряд. Генкин отряд работал в цехе, где разбирали корпуса утилезованных, т.е. принятых от населения старых  телевизоров. Промзона ВТК работала в кооперации с телевизионным заводом. Работал Генка без особой охоты, но и в сачках не числился. Четыре двух этажных корпуса колонии, обнесенные высоким забором уже из почерневших от времени досок стояли на каком - то пересохшем болоте. Весной болото «оживало», будто просыпалось в пожарном котловане перед ветхим зданьицем ДИЗо – «дисциплинарного изолятора» появлялась желтая, вонючая вода, кренились столбы забора и вышки охраны. И обязательно, говорят уж который год, падали два, три пролета забора, до Воли оставалась только внутренняя выгородка из колючки. Охрана резво выгоняла пару отрядов зэчат, поднимать забор, а тетки контролерши охая и  причитая,  лезли  на покосившиеся вышки, что б при случае шмальнуть из ракетниц в спину сдриснувшим зэчатам, в направлении их побега. Ошалевшие от Воли и Весны группы зэчат, бежали всегда в одном направлении к поржавевшей, проложенной еще с какой-то войны железнодорожной ветке. В надежде попасть на какой нибудь паровоз, вагон, платформу и в светлое будущее, в новую жизнь, на ВОЛЮ!
В зимнюю же пору, когда Генка попал в колонию, в ВТКа. Она скукожившись стояла на краю поселка Морозовка, своей впалой циплячей, пацанистой грудью встречая студеные степные ветры Казахстана. Будто стонала и посвистывала ржавой колючкой. В сумерки, на утреннем разводе, Генке казалось, что ветры воют и плачут, цепляясь за ржавую колючку выгородки,  юзя голым задом поземки по потрескавшемуся, кочкастому плацу.
В середине февраля, ближе к Дню Красной Армии, на зону пригнали этап из Тувинской ВТКа. 150 доходных, свирепых пацанов, самый рослый из, которых едва дотягивал до 160 сантиметров. Тувинцы сразу стали держаться особняком, не признавая даже деление по отрядам. Салман-Олл, кряжистый, смуглый, словно закопченный чугунок парень с блестящими буравчиками, щелочками злых глазок на почти плоском лице был явным лидером, авторитетом прибывших. Генка долго приглядывался и потом в цехе тормознул одного  работягу-тувинца.      
-Это, какого хрена вас  сюда пригнали?
             Тувинец, громко шмыгнул приплюснутым носом и прохрипел:
-Да у нас всю зону разогнали! Под новый год мы штаб, как новогоднюю елку запалили! Хозяин в одной рубахе, без парашюта с третьего этажа со своего кабинета выпрыгнул! Мы вообще охрану из зоны выперли! Свою власть установили! На сходняке, как положено выбрали по понятиям.
-И че? - удивился Генка, - как она воровская власть?
-Да не че! - хмыкнул тувинец, - солдат с дубьем нагнали, зону ряда в три оцепили, говорят целую бригаду подтянули. И дали нам просраться! Мне три ребра сломали, Салману псина пол жопы вырвала! Крошили зону! Вспомнить страшно! И вся свобода! Больше сотни пацанов на больничку загремели, четверых вообще зарыли! Хозяин в конец охерел, говорят по зоне со своей волыной  сам бегал и палил во все что шивелится! Двух пацанов самых ярых точняком  он завалил!
-Ты то, за че сел? - спросил тувинца Генка.
-За херню! Четыре года ввалили! - махнул рукой тувинец, -хрен понес с братаном летом в Барнаул. Ну, на вокзале закурил. Мент подлетает:
-Че смолишь узкопленочный?! Дурью воняет!               
Какая дурь?! У нас за деревней трава-конопля растет! Все смолят! Не ватой же трубки набивать! Отец курил! Его отец курил! Отец отца, отца курили! Все курят! От этого не дохнут! Мент зря привязался! Дедовский нож отняли! Вместе с поясом! Я, что с голыми руками охотится буду?!  Пятерик давали не за хрен собачий! Хорошо, что хоть аблокат годик скинуть сговорил, вот теперь еще пять лет тянуть осталось. За бунт-то нам еще по трехи накинули. И когда теперь выгребусь на волю? Хрен знает, - уныло вздохнул тувинец.       
      К четырем с половиной сотням зечат Омской ВТКа прибавилось еще полторы сотни, опаленных зэковским бунтом тувинцев - головорезов.
     Генка с интересом наблюдал за ними. То, что зона подобно котлу бурлит и закипает было очевидно. Да наверное начальники сами видят, примут какие - то меры. Им же за это деньги платят. Думал Генка, глядя как тувинцы стараются обособится. Отстоять свои интересы! Выгодно для себя разделить власть над зоной.
По вечерам, в курилке Генка с интересом слушал их не хитрые истории.
-Во, блин! За что закрыли? Пять лет, впиндюрили! Бригадир – гондон, косолапый к моей  девке вязался! Ну я его по пъяне, на конике и стоптал! Не на смерть же! И что?! Сразу в суд?! В тюрьму?!
Вот такие разговоры были по курилкам-умывальникам, но только в первые дни. Потом вдруг тувинцы, все разом пришипились, замкнулись, словно излучая злобу. О ее причинах Генка догадывался. Авторитеты делят власть над зоной. Хлебные места, льготы, внимание, поблажки начальства. Всем хочется по меньше работать, но по слаще жрать! И вообще выскочить из этой параши по УДО! Но тувинцы чувствовали, что здесь они чужаки, что авторитеты ВТКа опираются на поддержку   взросляка,  по всем здешним зонам и тогда  то узкоглазых зэчат охватило отчаяние!
               
               

                Глава 14.
В самом начале марта грянул бунт!
  Ко всеобщему удивлению, бунт четко организованный и подготовленный. Чувствовался опыт и трезвый, совсем не мальчишеский расчет организаторов. Из-под осевшего снега по газонам жил. зоны, разом были извлечены стыренные заранее и тайно вытащенные из пром. зоны обрезки арматуры,  труб, заточенные в виде дротиков электроды, и полосы металла, словно мечи с обмотанными тряпьем рукоятками. Сцепились, для порядка на пятаке курилки за общежитием первого отряда, в логове местных авторитетов и по времени сразу  перед отбоем, когда только, только прошла вечерняя проверка, дежурный наряд охраны расслабился за своим конвойным чаем. Начальство слиняло по домам, воспитатели так и вообще по квартирам, наверное уже забылись тревожным сном на плече своих жен. Драка завязалась молча, без криков и ругани. Припав к окну Генка видел, только, как на освещенную аллею перед дежуркой выскочил не знакомый парень, без шапки и в расстегнутой телогрейке, в оранжевом свете фонарей он был похож на ежика, в спине парня торчало с десяток электродов. Потом в окна дежурки полетели кирпичи, обрезки труб и куски разного железа. На аллее сразу оказалась толпа, дерущихся между собой зэчат. К ним присоединялись пацаны, выбегающие из общежитий других девяти отрядов. Горячие головы рванулись, было к выгородке с целью прорваться в пром. зону, что б как-то вооружиться, но ворота сан пропускника оказались надежно заперты. С самого начала драки Омские сообразили, что отчаянное, борзое выступление тувинцев было не настолько уж и беспомощно. Да их почти в три раза меньше! Но у них есть план, они выступают организовано, каждый выполняет поставленную перед ним задачу и главное они «вооружены». После неудачной попытки прорваться в пром зону омские  ринулись в пожарное депо, Растаскивая на бегу пожарные багры, ломы, лопаты. Ошалевшие пацаны рванули к четвертому отряду, где в основном жили тувинцы.
Усевшись, по удобнее на широком подоконнике Генка с интересом наблюдал со второго этажа отрядной казармы, как по зоне мечутся группы пацанов, то там, то тут завязываются драки. Вдруг по зоне пополз дым и из окон четвертого отряда вырвались языки пламени. Генка увидел, как через КПП в зону, под ярким светом прожекторов нескончаемой цепочкой, вбегают режимники, охранники, воспитатели, мастера, какие - то не знакомые Генке офицеры и все с дубинками. В это время толпа пацанов, словно рой мух на кучу навоза, собралась вокруг приземистого, подслеповатого серого одноэтажного здания ДИзо. Генка увидел, как пацаны начали крушить ветхую изгородь вокруг дисциплинарного изолятора. 
А Генку вдруг звонким подзатыльником с оглушительным  матом согнал с окна их отрядник, лейтенант Гоношенко.
-Я! Кажу стройся! Рассилси тут! Як  у телевизора! - заорал хохол, отрядник.
               

           Генка опять  вздрогнул, и как в тот раз больно, стукнувшись   затылком о нагретую солнцем кирпичную стенку. Легкий степной ветерок обдал его прохладой и покоем, показалось, что даже сердце успокоилось и не выпрыгивает из груди, как было только что. Словно и не было этой бешеной гонки по этажам. Где-то внизу глухо прогремел выстрел. Не хлестко, отрывисто, как из штатного оружия, а надсадно и протяжно. Видать, кто - то из парней отстреливается. Подумал Генка. Эх дурье! На хрен подставились? Здесь же солдат не меньше двух сотен. Узкоглазых, мордатых казахов, бугаев с автоматами. Сшинкуют в капусту и не ойкнут, да еще ржать будут над их зэчьими самопалами. Где – то внизу, вроде у КПП, или у пожарного депо у перехода из жил. в пром. зону гулко ухнули, скорее хлопнули один за другим два взрыва. Генка опять вздрогнул, прислушиваясь, к тому что творится внизу. Но пока кроме свиста ветра в пустых оконных проемах высотки больше ничего не расслышал.
      
         Тогда в ВТКа, в отрядном коридоре их выстроилось не больше двух десятков. Пофигистов, как сказал отрядник. Тех кому оказалось в общем - то на все насрать, на страсти зоны, на разборки бугров.  Они были из тех кто поставил для себя  четкую цель.  Как можно скорее выскочить из этой параши на Волю! Уже к утру в  ВТКа воцарился порядок. После коротких переговоров тувинцы, вся верхушка бунта выползли из ДИЗо, куда сами  же и просились у охраны «Христа ради», схоронится от ошалевших от крови омичей. Толпа зэчат едва рассосалась по отрядным казармам, когда из ДИзо вышел  Салман Олл с десятком своих шестерок. Перепуганная свора, жалась вокруг зама. по опер ВТКа, который по хозяйски помыкал ими. Часть тувинцев тут же загрузили в автозаки и увезли в неизвестном направлении, через неделю Зона уже  зализала раны - поправили выгородки, вставили окна, навесили новые двери, покрасили опаленные стены и самое главное, назначили нового «хозяина» ВТКа,  им стал бывший зам по оперативной работе  майор Шматков. Наконец то сменив, ненавистного ему старика подполковника Сазонова. В руководстве зоны наконец - то прекратилась многолетняя свара, о которой знали все зэчата. Воспитанники больше тянулись к добряку мудрому старику Сазонову, который был еще памятен как отрядник, а потом и «поп» Зоны. Зэчата люто ненавидели желчного интригана Шматка. Майор свято верил в необходимость творимого им и проводил политику стравливания, приподнимая одних и опуская других. Сам «лепил» группировки, сам же потом их «раскрывал» и «громил». После февральского бунта, став хозяином Зоны Шматков «прогарцевал» по отрядам уже в новеньких подполковничьих погонах, в окружении своры оперов-кумавьев. И Зона приуныла, стало ясно, что теперь кум часть будет все крутить по своему. И даже те крохи человеческого, что оставил после себя дед Сазонов будут уничтожены! Искоренены!
         Как то в цеховой курилке замурзанный работяга тувинец нехотя, путая русские слова, сказал Генке: 
-Мы че. Мы все в жоп! Салманке, че! Шматок ему за шухер УДО обещал. Нам теперь до звонка гнить! А он, говорят уже по Кызылу шастает! Девок щупает! Он тогда и в Ангарске на зоне замутил, а сухой вышел! ****! Не мужик! Да!
         Да есть на зоне и такие особи провокаторы, с у к и  и организаторы беспорядков. Под свой интерес. Чтоб отсидевщися за чужими спинами, вызвав гнев администрации. Получить за это, свой шмат сала, свиданку, УДО. Генка ни минуты не сомневался, что все это проишедшее проделка   кума, а теперь хозяина ВТКа. Вот так решаются многие кадровые проблемы на Зоне! И не только зэчьи! Как устойчивого трудягу-пофигиста отрядник втюхал Генку в списки на УДО. Подполковник Шматков, сам с этими списками мотался по Управлению, демонстрируя детолюбие и знание Зоны, говорили, что он сам трижды ездил в Суд с представлениями и заключениями каких - то комиссий. И вот в середине июня в клубе ВТКа их почти два десятка «твердо вставших на путь исправления», тщательно отмытых, подстриженных, приодетых в соответствии с требованиями ИТК привели и построили в мрачном фойе клуба. В зал вызывали по одному. Члены суда восседали на сцене за длинным столом президиума, покрытым красной тканью. «Поп» - замполит зоны стоял за трибуной и зачитывал представления, передавал  дела воспитанников председателю суда,  здесь же за отдельным столиком сидела тетка прокурор. Она все что то записывала и потом зло кривилась и спрашивала пацанов.
        Генка, по тому, как его предупреждали бывалые УДОшники «включил дурака». Сгорбился под пристальными взглядами «кивал», на все вопросы отвечал не громко, но внятно, то и дело шмыгая растроганно носом. «Вот, мол, мы какие деревенские – безобидные, не опасные, не вредные. Попавшие по не знанию, по неразумению в эту волчарню. Дяденьки, тетеньки проявите милосердие! Я больше не буду!» 
        Генка весь взмок, то и дело он вытирал о штаны потные ладони и ему уже хотелось послать всех куда подальше. Вывалить трех этажным матом все, что он думает об их системе перевоспитания, правосудия. И вообще о своей сучьей жизни. Он по инерции влез в это судилище, поддавшись на разговоры отрядного. Он знал наверняка, что и отрядник и новоявленный хозяин зоны выставляют их, не замазанных бунтом, как продукт своей «кропотливой» работы. Вот, мол мы какие последыши Макаренко и бунт разогнали и хороших пацанов знаем и поощряем. Генке было наплевать, что решит суд. Куда ехать, после зоны? Бабка  то в Загваздино жива ли? А то здесь – то, все хоть привычное, знакомое.
-Так Сизых. Восемнадцать лет через три месяца, да и до половины срока еще три дня не хватает. Прорычала прокурорша.   
-Да ладно Виктория Петровна. Чего уж там три дня. Пусть парень опять к себе в Урман едет. Работает. Пока здесь в зоне совсем не испортился, - неожиданно тонким голосом загундел старик - судья.
-Да уж знаю я Петр Степанович, как вы своих Тарских земляков из урмана жалеете,   
-мыкнула прокурорша. Кивалы довольно сквасились и замотали гривами. И судья, сыто икнув, загундосил:   
-Именем Российской Федерации.
   Генка уже не слушал, сосредоточенно разглядывая портрет Ильича в округлой раме, вывешенный на кумачовом заднике сцены. Ленин жуликовато щурился, глядя на Генку, как бы говоря:
-Ну че? Погуляй падло! Но не долго! Свой паровоз в светлое будущее ты уже все равно просрал! И теперь век тебе на зэковской дрезине по путанным разьездам, да веткам наяривать и все пердячим паром! Пока шкурка с твоих шаловливых ладошек не слезет. А наш паровоз все равно вперед летит. Без тебя «трудный» ты ж наш пережиток капитализма! Не царизма же. Генка при царе то и не жил. Ну а до коммунизма еще выходит не дожил. И попадет ли недостойный такой в этот коммунизм?.  Значит как говорил их совхозный парторг - «Все говно от капиталистов»!
         
                Глава 15.
Деревня почти не изменилась за Генкино отсутствие, но Генка почувствовал, что - то не то. Что-то изменилось в нем самом, уж не сияло так весело солнышко, поднимаясь из-за колючих верхушек темного, не проходимого урмана, уж не пахли так пряно ромашки на обочине большака и не столь ласковой казалась Иртышская волна.
Пошастов по деревне пол дня, не заходя на опостылевший, заросший бурьяном  «родной» двор, через людей поспрашав о бабке Они Генка отправился в Тару, куда уехал учится в строительное училище Славка. Об этом ему сказала Катька Паршина, которую он случайно встретил  у    клуба.
Муж Катьки, не дождавшись от нее детей, запил и сбежал в далекий Северный леспромхоз, вроде за длинным рублем, но  писем ей не писал хотя перед отъездом, просветлев после запоя пообещал вызвать Катьку, как сам устроится.
    Общага тарского училища находилась не далеко от следственного изолятора и в этом Генка почувствовал нечто зловещее для себя. Говорить со Славкой оказалось по существу не о чем. Ну выпили, ну сходили в парк на танцы, где Славка долго путано и нудно, изображая из себя в доску приблатненного рассказал Генке, как он вот в этой аллейке врезал по тыкве пьяному мужику, и сняв с него клиф и поперся на танцы во вновь обретенном прикиде. На танцах подклеил классную телку и поволок ее на площадку пообжиматься под музыку. Во время танца девчонка кокетливо спросила, что он, мол такой молодой, а уже при ордене. Славка, ей тут же небрежно  сбрехнул, что вот де было дело в Афгане. Но любопытная телка оказалась еще и упрямой.
-А че на ордене то написано «Отечественной войны».  Это какай?      
Славка вроде тоже психанул и дал ей в пятак. Тут же крики, свистки, милиция, дружинники. Отвели эти архаровцы Славку в опорник, тут же отыскался дед, которого раздел Славка. Чуть было не «организовали» ему грабеж и хулиганку, но и в этот раз батя отмазал. Продал свой мотоцикл с коляской, напоил весь отдел, навозил чего - то из урмана, из деревни следокам, операм. И дело замяли.
-Так, что я Гена тоже по второму разу чуть не загремел. Щелкнул пальцами Славка.
-Чуть не считается, Славон. Как был ты Щеглом, так им и остался. Все ходишь по краю. Гляди, упадешь в это говно, пропадешь! Это оно только издалека вкусно пахнет! А на зоне твое место точно будет у параши! Так что прижми жопу  фраерок и кланяйся в ножки своему батьке!
               Компания в Славкиной комнате общежития подобралась интересная. Генка с любопытством смотрел на парней: – «вечного» пэтэушника Валеру, который к своим почти тридцати пяти годам объехал, казалось все проф. тех. училища Сибири и Урала. Так и не став ни каменщиком, ни бетонщиком, ни механизатором, ни сварщиком. Разочарование в профессии приходило всегда перед производственной практикой. Вот и сейчас Валера «твердо решил» стать электриком, обшарпанная тумбочка у его кровати была буквально забита, какими то рваными, пожелтевшими книжками тетрадками. Солидная память о брошенных профессиях.  На тумбочке вечно стояли две трех литровые банки с чайным грибом.  Банки на горловине были завязаны серой марлей и Валера тщательно следил за состоянием грибов, регулярно доливая их чаем. Он вечно ходил со страдальческой гримасой  на припухшей от сна мордахе и потирал пузцо, скулил:
-Ну кто скажет, как на такой нищенский степон жить?  В столовке тоже такое дают!  Особенно в нашей бурсе. Мать ее. Вот и испортил желудок в конец! Только вот этим и спасаюсь!  Настой чайного гриба Валера употреблял регулярно, три раза вдень по мере созревания каждой банки. Церемония эта выгладила смешно и торжественно, Генка всякий раз поражался той высокопарности и педантизму с каким Валера исполнял ее. Второй сосед Славки, двадцатилетний Петя был законченный алкаш за те три дня, что Генка «гостил» у Славки он не разу не видел Петю трезвым, он также не видел, что Петя, когда либо что - то ел. Даже тогда когда Генка собирал прямо в комнате не хитрый стол к чаю. За то Валера на халяву сметал все под ряд, при этом сам, искренне  изумляясь внезапно отступившей боли в желудке.
-Он и в столовке Петькину пайку хавает, аж за ушами трещит. Петьке - то че, с утра вмазал и весь день свободен, - ухмылялся Славка.   
-А, где ж Петька - то деньги  на кир берет при вашей такой не большой стипендии?
- изумился Генка.
-Так он же и пьет все, что горит и льется, кроме газа, дров и угля. А так и БЭФ и политуру, одеколон хоть не покупай, вынюхает, найдет и выжрет, - скривился Славка, - по осени даже гуталин пристрастился жрать. На корку хлеба намажит и хрумкает, потом дурной дрыхнет. Водой опивается.
   Третьего соседа Славки Жорика  Генка увидел только перед отъездом.
-Наш красавчик все по бабам проживает в общаге редко появляется, они его и поят и кормят и обстирывают, - сообщил Славка.
    Как и все нехорошие это случилось в понедельник, часа в три ночи в комнату ввалился пьянющий Петя, не включая электричество он долго сопел у своей койки, потом шастал в коридор,  опять в комнату,  наконец к утру угомонился. 
Генка со Славкой тоже в воскресный вечер хорошо «поужинали» в чайной на автовокзале и оба дрыхли как убитые.
      Проснулся Генка от громкого, почти бабьего визга.
Валерка в цветастых семейных трусах и синей,  спадающей с плеч вытянутой майке громко вопил у своей тумбочки:
-Сволочи! Кто мои грибы спер?! Суки! Со свету меня сжить хотите!
Петька! Ты гад всю ночь шарашился! - Валера ткнул сонного Петю.
-Так, темно было. Один, видать в коридор ушлепал, - простонал тот, не открывая, опухших глаз.
-А второй? - взвыл Валера.
-А знаешь, я с бодуна чего - то так жрать захотелось, а кругом голяк, - выдохнул с трудом Петя.
-Так они же это, - удивленно присел на свою койку Валера.
-Ну, правильно, скользкие как суки. Шлеп да шлеп по полу одного еле словил.   
-Господи! Ты что гриб сожрал? - простонал Валера.
-А, че тебе жалко. Не ссы я сегодня с тобой рассчитаюсь. В столовке компотом, макароны, там. За обедом все твое. И вообще кончай выть. Отстань. Дай поспать, - лениво огрызнулся Петя.
          Где - то к часу дня в комнату ввалился Жорик. Высокий, чернявый парняга в белоснежной футболке и узких фирменных  джинсах. На ногах Жорки Генка с завистью увидел мечту многих парней, сине-белые кроссовки. Обе кисти рук Жорки были аккуратно забинтованы.
-Ты, где так попал Жорик? - удивленно мотнул головой Славка.
-А, это. Эта сучка Светка в самый интересный момент заскулила:
- Жорик давай поженимся? Ну, я че дурак? Нашла время спрашивать.
-Нет! Говорю. Я баб не обманываю, - презрительно усмехнулся Жорка. А она, как кобыла молодая дернулась, ну я с койки и слетел на пол. Этот сломал.  Мотнул он толстой культей  правой руки, а этот выбил. Поднял он левую.  Во, попал. Не пожрать, не пососать. Едва штаны натянул и к Жанке. Она к себе в больницу свела, ну там рентген, гипс, все как надо. Обещала в понедельник справку заделать, что на производственной практике травмировался. Она баба ушлая не то, что эта коза Светка.
-Это хорошо, что другой «палец» не обломил, - ехидно улыбнулся Валера, - а то б конец твоей карьере по девкам.
Жорик презрительно посмотрел на Валерку и остановившись в дверях бросил на ходу:
-Ну, пока парни, мастеру скажите, что я заболел. Я к Любке пошел, пожру по человечески у нее в кабаке сейчас ее смена. Бывайте!
               

                Глава 16.
                «Поквасив», еще пару дней в общаге, Генка с твердым намерением работать на лесопилке вернулся в Загваздино. В полдень на попутке он подкатил к еще более почерневшему зданию школы, и спрыгнув на пыльную дорогу, отправился к дому бабки. К своему удивлению он увидел ее сгорбленную, сидящую на обшарпанном, единственном  в их доме стуле, замотанную бабку в какое то тряпье над сваленными в кучу вещами, перед распахнутыми дверями сарая. Из дома то и дело во двор выбегала, не знакомая сопливая девчонка, в коротеньком платьице, а из открытого окошка, бабкиной избенки хрипела радиола. Генка, нахмурившись вошел в избу. За столом сидела не знакомая баба лет сорока и  лысый,  толстый мужик в линялой клетчатой рубашке с короткими рукавами.
-А вот! И внучек, зычек! - скривился мужик, - ну  че  встал проходи. Будь как дома, но не забывай, что в гостях. Плесни ему Нюра.
     Тетка пьяно загоготала и поставила на край стола грязный стакан, в который щедро набулькала почти  пол стакана водки.
Генка вопросительно посмотрел на нее.
-Че пялишься - то?! Че пялишься?!  Я с району, буду тут теперь почтальоном, дом-то за Минсвязью, теперь мой! Моей семьи! Мне что с ребенком на улице жить?! Твою бабку уж давно предупреждали! Вон все ее вещи в сарайку снесли. Поживите пока там! Да вези бабку в Усть-Ишим, оформляйте ей пенсию инвалидскую. Ей то уж давно пора! Живете здесь как дикие в своем урмане. Может ей там какой угол положен? А ты бугай молодой сам себе фатеру найдешь! Говорят бывалый! Если че опять в тюрьму сядешь! На казенные харчи, - противно заржала баба.
Тут уж загоготал и мужик.
Генка обошел, стол подошел к тумбочке и выдернул из розетки шнур облезлой, старенькой радиолы. Взял ее вместе с фанерной тумбочкой и попер к двери.
-Ты че ?! Молодой! У вас же все равно в сарайке света нету! - привстал мужик.
-Эта радиола еще от мамки осталась! - рыкнул Генка.
-Ой! Ой! Старье какое! Нужно очень! Вот хлебни! И будем в расчете! - завыла тетка.
-В жопу себе свое пойло залей! - зло ощетинился Генка, - да по скорому! А то я сейчас вернусь за бабкиной посудой, будите из консервных банок хлебать! Их вон за сараем много!
         Генка ткнул тумбочку в сарае у оконца, прямо к топчану, на котором любил, еще мальцом коротать летние ночки в сарае, вне душного домишки. Потом перетащил в сарай бабкину кровать и уложил старуху на комковатый матрац, стащил со двора остальные шмотки прилег не раздеваясь и закурил.
        Во бля! Дела! Подумал он. Завтра по утряне пойду к Паршину решу с работой, до зимы пока здесь перекантуемся, а там чего ни будь найду. Может помогут так и сам избу поставлю. На взгорке у леса над Иртышем. Он еще малым, мечтал о хате, пятистенке на этом месте. Места под огород там хоть заглонись, да и рыбалка под носом. Баньку на самом берегу можно поставить. Так за мечтами Генка не заметил, как и уснул. Он проснулся словно от толчка. В углу на койке хрипела бабка. В потемках, при свете едва пробивающейся сквозь оконце луны Генка подскочил к койке, зажег спичку и увидел, как упала, безвольно повиснув над не струганным, грязным полом высохшая, почерневшая с узлами темных жил рука бабки. Генка поднял спичку и увидел беззубый рот с тонкими тоже почти черными губами, подбородок словно отвис к впалой груди прикрытой пожелтевшей, некогда белой майкой. Остекленевшие глаза бобки, словно с ужасом смотрели в потолок. Спичка уже давно, опалив пальцы погасла, а Генка все стоял над бездыханным телом бабки. Вот и бабули не стало, впервые прошептал он ласковое слово о женщине, которая вырастила его дала все, что могла и вот умерла. С рассветом он отправился к соседям, к Чугуновым.
-Вот ****и! И по  человечьи, то старухе помереть не дали! Я ж просил в районе! Ну, сколько ей еще - то осталось! Так нет же, заслали этих бездомных колдырей! Нашли кого выселять! Эта пьянь теперь на почте наработает! - бушевал на крыльце дядя Паша, стоя в старом, милицейском галифе и галошах.
И ты тоже хорош из тюрьмы не вылезаешь! Хотя и у нас,  наш засранец еще тот, то же того и гляди нас с матерью в могилу сведет.
Гроб с телом бабки установили в избе, по среди комнаты. Новоявленная служительница почты с семейством, сдерживая ворчанье сбились в закутке за печкой. Попрощаться с бабкой пришли десятка два деревенских стариков, в основном  по похоронам  хлопотала Славкина мать, тетка Аня то и дело, покрикивая на дядю Пашу и Славку, который не понятно,  как узнал о Генкиной беде и приехал из Тары на попутке.
             Хоронили бабку на третий день по утру. В раскрытом кузове, когда  то  Данькиного «ГАЗона»,  уже поржавевшего за годы и постоянно чихающего авто.  Бабку Оню в гробу, кое как, оббитым красным ситцем свезли за деревню на кладбище с покосившимися, почерневшими от времени крестами  над заросшими травой могилками,  молча зарыли. Зарыли последнего на земле для Генки родного человека.
      На кладбище Генка заметил, как Катька Паршина положила на свежий бугорок бабкиной могилки букет полевых цветов.
-Эва, а эта- то чего приперлась? - заворчали старухи.
Поминальный стол накрыли в избе в той же комнате, где только что стоял гроб. Не смотря на горестное состояние, Генка все же успел перед похоронами смотаться  в сельмаг и на последние деньги припереть от туда ящик водки, да коробку со всякой снедью, что собрала продавщица, сердобольная тетка Дуся.  Тетка Аня, Славкина мать наварила картошки, рыбак Юрка припер ведро окуней, даже старый Кузя приволок здоровенный пук зеленого лука. Первое время все молча поминали Онисью Степановну тихую, безотказную труженицу. Вдруг выяснилось, что бабка ни разу не была замешана ни в одной деревенской склоке, что помогала каждому, чем могла. Потом застолье загалдело, забыв причину возлияния. В пляс правда не кто не пошел, но песняка с матерными частушками про комбайнера и его доярочку рванули. Заголосила новая почтальонша все тыкая в бок своего мужа, который все наровил сунутся мордой в тарелку с солеными грибами  Генка со Славкой вышли во двор покурить и долго стояли, навалившись на плетень, вдыхая забытые запахи родной деревни, вспоминая события детства. Сзади незаметно подошла Катька Паршина и обняв со спины Генку за плечи прижалась к его спине своими пышными грудями.   
-Ишь, какой вымахал! Чего так долго не ехал? - дохнула она ему в ухо перегаром.
-Работал хорошо. Вот и не отпускали, - ухмыльнулся Генка.
-Ты, че? Дура, что ли? Кто ж его из тюряги раньше срока выпустит! Там же все по звонку. Сколько суд отмерил, сиди не дергайся, - встрял Славка, - а че Ген, как там на зоне? Ты ж с кумовьями не ссучился? Перед хозяином жопой не крутил, на УДО не просился?
-Херово! Очень херово Славик. Лучше  на воле среди людей вкалывать, чем там на хозяина горбатится. И все эти трепы про «воровское братство» чистейшее фуфло! Волки-братья? Ты такое видел? Когда на лося нападают, тогда в стае, а как завалят, каждый себе кусок рвет.  Хиляк не лезь стой жди, что останется, что сильные авторитеты «забудут». Тебе, да и нам, в общем всем с их стола хрен, что когда перепадет. Наше место среди мужиков, но не у  стола паханов и уж конечно же не у параши!
       Катька теснее прижалась к Генке. Генка мягко освободился от ее рук и прошел в избу. Застолье уж незаметно расползлось, только Кузя уже храпел с присвистом на своем излюбленном месте под столом, да муж, новоявленной почтальонши лежал за столом, уткнув морду в свои волосатые руки. Почтальонша, видимо копошилась в закутке за печкой, звеня посудой.
-Во блин, верно водку натырила прячет, оба ящика пустые. А может и выпили, - проворчал Генка, взяв со стола недопитую бутылку кусок хлеба и сала, молча отправился к себе в сарай. На пороге сарая столкнулся с выходящим на встречу Славкой. Славка торопливо озираясь по сторонам застегивал свои штаны, молча проскочил мимо Генки. При дрожащем свете свечи, воткнутой в стакан, на ящике у лежанки Генка увидел, лежащую, прикрытую одеялом Катьку.
-Ну, наконец - то. Где тебя черти носят? Этот Славик, говнюк только разохотил и сбежал! Шприц - одноразовый! – проворчала Катька.
-Да мне, уж твой батька пенял, какая ты охочая. Мужик сбежал, так все мужики, что в деревне остались все твои. Не кому отказа нет, - пробасил Генка.
-А, че ж мне теперь пропадать?  - потянулась с хрустом Катька, высунув ногу из-под одеяла, - ну иди, иди сюда может я тебе понравлюсь. Поженимся. Ты ж поди на зоне себе «шары вкатил», чтоб девушкам приятно было?
-Я, че свои причиндалы на помойке нашел, чтоб в него всякую дрянь совать?! - ухмыльнулся Генка, - кто это свечку тут запалил? Там же за ящиком в углу бидон с керосином?  Лень, что ли лампочку было повернуть? Я ж времянку от Чугуновых бросил.
-Да от лампочки свету много, Славка застеснялся, он и свечку припер. Улыбнулась Катька.
-Генка пошарил на полке и ткнул на ящик два стакана, поставил рядом принесенную бутылку.
-Ну, охочая! Давай за упокой моей бабки по чуть, чуть! А там увидим может я и без шаров на что сгожусь. Доставлю тебе удовольствие. Проглотив по пол стакана водки они заели ее куском сала и Генка быстро, сбросив одежду дунул на свечку  полез под одеяло, где его уже ждала голая Катька.
                Глава 17.
Проснулся Генка от удушливого запаха дыма. Катьки рядом не было, с трудом продрав глаза Генка увидел, полыхающий угол сарая, тот где стоял ящик со свечкой. Чадил уже край его лежанки.
       Во блин! Зараза ****ливая видать средь ночи собиралась, свечку запалила ушла, а свечка и запалила ненароком тряпье, а там еще и керосин, мать его! Путаясь в одеяле, Генка спрыгнул на грязный пол, чуть не свалился, запнувшись, в валявшихся  на полу с вечера своих брюках. Наконец выскочил, в припрыжку из горящего сарая, пытаясь на ходу одеть штаны. Старый сарай горел весело с треском и гудом! Горящие головни и искры снопами летели под теплым ветром, к стоящему рядом некогда бабкиному дому. Генка намотал на голову рубаху и бросился в сарай, подскочил к злополучному ящику и попытался выбросить его наружу, но только обжег руки бидон за ящиком лежал на боку и керосин  уже вероятно растекся по полу, запалив всю лачугу с четырех углов. Задыхаясь в дыму, Генка выскочил из сарая во двор и к своему ужасу увидел, как дружно занялась огнем почерневшая под солнцем и дождем, ветхая тесовая кровля бабкиного домишки.      
  Генка пнул,  трухлявую дверь и влетел в некогда родную избу. Лысый боров все так же  храпел за столом, даже не шелохнувшись от Генкиного крика и подзатыльника. В комнатенке, за печкой, на кочковатой, застеленной грязным бельем койке громка, сопела, приперев к стенке девчонку, одетую все в  тоже цветастое платьице,  дрыхла новая почтальонша. Под койкой было видно целую батарею пустых бутылок, с краю стояли еще не распечатанные с водкой.
          Во, падло! Кто всю водку потаскал! Зло подумал Генка и с силой трехонул тетку.
-А! Че! - спросонья заворчала она.
-Вставай! Зараза! Дом горит! Генка отбросил ее ручищу и вынул с кровати, свернувшуюся калачиком девчушку. Бросился из дома. Посадил, заспанного ребенка на бревно у покосившихся ворот и опять побежал к дому, крыша которого уже дружно полыхала, гудя и потрескивая под свежим ветром с Иртыша. На встречу Генке из двери вышла, взлохмаченная почтальонша, волоча в одной руке, какой то узел, а  другой за шкирку своего мертвецки пьяного мужика. Выйдя на улицу, увидев Генку  она заорала:
-А! Люди добрые! Гляньте, как этот зэчина нас спалил! Злыдень! Гад! Отомстил! Оставил, в чем успели выскочить!
         Генка молча оттолкнул ее, побежал к сараю, стропилы, которого с шумом стали проваливаться вовнутрь, поднимая снопы искр.
  Ну, вот и сам остался с голой жопой. Подумал Генка. Во дворе уже собралась толпа. Дядя Паша, как всегда в милицейских галифе и калошах, строил народ от своего колодца до горящего дома.   
-Мужики! Лейте на стены! Куда достанете! Хрен с ней с крышей! Все равно, теперь хибаре хана! Гляди на мою хату огонь перекинется! Кричал дядька Паша.
Ведра с водой наконец - то резво пошли по цепочке, Генка стоял у самого пламени то и дело, выплескивая в огонь воду из тяжелых ведер. С утренним порывом ветра на землю сначала робко, а потом все сильнее ударил дождь. Черная туча наползла откуда то из-за урмана. И Генка с облегчением отбросил пустое ведро. Он огляделся  и увидел, сидящую на бревне у ворот почтальоншу, сосущую из горлышка зеленой бутылки водку, а рядом с ней нахохлившуюся мокрую девчушку, которую он казалось еще только, только вынес из горящего дома. Лысый мужик почтальонши, встав на четвереньки у плетня громко, икая,  блевал.
-Ну, что погорелец, пошли пока к нам. Перекантуешься пока, а там видно будет, - хлопнул по плечу Генку Славка.
     Пару дней Генка прошлялся по селу, потом собрался и поехал в Усть-Ишим, разобраться с бабкиными делами. Что ж она столько лет отработала на почте и ей ничего не положено? Может хоть чего то дадут, ведь он на похороны все свои гроши потратил до последней копейки.
    Райцентр  одноэтажный, с деревянными мостками вдоль кривых улочек с разбитыми,  не просыхающими дорогами с вечно затопленными колеями, в которых  визжат  загулявшиеся поросята, да гогочат жирные домашние гуси.
В неказистом, пропахшем сургучом пятистенке почты Генка долго просидел в темном коридоре, ожидая заведующую. К его удивлению толстая, рыжая тетка пришла не одна, а с двумя молодыми ментами.
-Ты, что ль Сизых? Встал перед ним плюгавый мент с одной звездочкой на замызганных погонах. Во, дает мы его в Загваздино шукаем, а он сам сюда прикатил! Пошли в отделение!
-Вы, че! За че! Я ж только что приехал! В натуре! - взвился Генка.
-Пошли, пошли пока добром говорим, а то щас наручники на лапы! Дубиналом по хребтине! Потом будешь долго… жалеть! Мы ребята простые, нам сказали доставить, значит доставим! Или че, горя хочешь? Организуем.
И Генка нехотя поплелся за милиционерами. В прокуренной дежурке его закрыли в заплеванном обезьяннике и минут через двадцать вывели в кабинет начальника районной милиции.
-Ну че, орел не долго ты погулял! Не работаешь! Пьянствуешь! Вот заявление на тебя от гражданки Шпинт, что ты угрожал ей и ее семье, а потом напоил пол деревни да и спалил ее служебное жилье. Дом, рубленный шесть на шесть, хозяйственные постройки. В общем все до тла! А ведь это «уничтожение гос имущества» понял морда зэчья?! Статья 149 УК РФ. Зверье! Не чем - то тебя не исправить! В мешок, да в Иртыш!
-Это дом моей бабки был, - тихо выдохнул Генка,   - я в сарае спал, кто поджег не знаю.
-Ты мне свое не знаю не тычь! Падаль зэчья! В отказы будешь на зоне играть! Тебе не привыкать! Подписывай! Пока мои орлы с тебя шкуру не сняли! Бабкин дом! Вот у меня и заявление есть от начальника районного узла связи, что дом  то этот служебный. Бабка твоя его не переоформляла, заявлений не подавала. И значит гражданка Шпинт вполне законно заняла, положенное ей служебное жилье. Грозил ей?! Гад! Грозил! Грозил! Не отнекивайся! С пьяну спалил дом, но это не смягчает твоей вины! Хоть пьяный, хоть сраный! За поджег сядешь!
       В душной, провонявшей мочей и куревом, грязной камере ИВС Генка долго крутился на твердой  шконке.
-Эх, Катька падло. Она ж верняком. Одевалась, свечку запалила. Корова, ящик задела и уронила свечку, да и уперлась к себе. Следаку говорить бесполезно, уперся как баран – судимый, да ранее судимый! Как попугай только и талдычит! Страсть как хотят меня опять на зону определить! Да и хер с ним! Там привычней! Без этих маромоев! Проживу! А в Загваздино больше не нагой! Родина мать ее! Встретила, блудного сына! И опять рылом в говно! И как же так, уж в который раз и все по дурочке! Устав от своих мыслей Генка заснул. Ему приснилось, что он стоит на краю крыши высоченного дома толкнулся и летит, летит в низ, летит на встречу земле, ветер свистит в ушах забивает рот, разрывая грудь. А ему не страшно! Он летит, как птица. Он не разобьется! Вот у самой земли раскинет руки и взовьется вверх, в лазоревые небеса!
     В душной вонючей железной коробке автозака его с еще шестью арестантами привезли в Омск. Знакомый гулкий шлюз с серыми стенами, рассадочная камера с зарешеченными окнами в глухой колодец тюремного двора, темно зеленые стены длинных коридоров, бесконечные, зарещеченные переходы. Нарочито грубый, строгий конвой. Даже псы те же и баландеры хозобслуги вроде не поменялись еще. Ну блин! Что за хренотень! Как же вырваться из этого круга. В «хате» подобрались, а может скорей всего начальники подобрали, почти ровесники Генки такие же молодые лоботрясы и все почти со всех районов области. Были, правда три «старика» приблатненных ухаря, вора – домушника. Один омич, двое других откуда - то с Урала, один с южного, другой с северного из Кунгура.
    К Генке сразу же подошел Гоша Сова, якобы земляк из соседней деревни Горелой. Он все ходил за Генкой по камере, словно за попом с исповедью. Наконец Генка  устало присел к столу и Гоша тихим гнусавым голосом стал излагать  про свою беду, все пытаясь заглянуть Генке в глаза, вроде как увидеть сострадание его очередной «посадке».
Гоше уже стукнул полтинник и после очередной четвертой или пятой  ходки он подался на Родину,  старики его в деревне уже давно померли, да и вообще много  не знакомых понаехало. В соседях жили дед с бабкой, которые еще помнили его мать и отца, так Гоша и прожил зиму на ВОЛЕ в родительской развалюхе один как сыч. По весне к соседям старикам приехала дочка с мужем да с девчонкой четырех лет. На праздники, как раз на день Победы все в деревни принарядились, гуляли. Многие помнили, как Гоша подходил к соседской девочке, гладил ее по головке, по мягким кудряшкам и пьяно улыбаясь, хрипел:
-Ой.  Ой. Какая большая девочка. Какое красивое платьице. И сама красивая, как невеста.
    В вечер мать девочки обежала всех в деревне. Куда пропала доченька, Светочка?! Вот, все во дворе у дома играла и нет. Зашли и к Гоше, он спал в своей избе и вроде ни кого не где не видел. Во дворе у родителей потерянной девочки собралось десятка два селян, послали в Озерную за участковым. Всю ночь и день прошарились по ближайшей тайге и по дальнему болоту. Ни единого  следа! Наконец вымотанный и злой участковый снова пошел по дворам. К Гоше он пришел с тремя мужиками, аж часов в десять вечера.
-Ну, что ты ранее судимый! Четыре раза уже отсидел! Где ребенок?!
-Ты, че мент, охренел?! - взвился Гоша, - сейчас на меня все повесить готов. Молодой еще! Четыре раза отсидел! Да вот такие, как и ты все «помогали»! За всякую херню приземлить! Зону топтать!
Ищи где хошь, поди зверь уволок, а может сама, где заплуталась в болотину рюхнулась! А он на меня буром прет, ишь какой  мент упертый!
-Ну, ну, - лейтенант присел на лавку, закурил, - открывай,  ка подпол. Участковый с мужиками почти пол часа пролазили по обширному полу обвалившемуся  подполу. Ни чего не нашли.
-Все валите, на хрен! Спать буду, - проворчал Гоша.
     И тут один из мужиков вдруг, бросив  цигарку  спросил:
-А, че ж ты всю зиму жрал? В подполе картошки почти нет, да и  та гнилая? Банки ржавые из-под консервов и все. Голяк кругом! Ты ж не охотник, не рыбак. Побирался что ли где? 
-А ведь и точно, хлопнул себя по ноге участковый. Веди ка нас в свой погреб! Он у тебя где? За огородом, на опушке?!
В глубоком, темном, сыром погребе под толстым слоем гнилой картошки мужики нашли сначала изорванное, окровавленное платьице девчушки, а потом и ее изуродованное, истерзанное тельце.
Гошу связали и участковый, уложив его на телегу, быстро увез этого злодея Сову из села, что б там его  не кончили самосудом. Гоша всю дорогу гундел, что не при делах, что не знает как трупик оказался в его погребе.  Подстава мол! И только уже в Таре, в отделе после «серьезного», «душевного» разговора с операми он с ревом и безумным блеском в глазах заорал:
-И эх бля! Из-за своей пьяной лени теперь мне лоб зеленкой мазать! Хотел ведь в Урман, в бурелом подальше снести ее, зверье бы наскоряк пожрало и хрен бы, че нашли!
  В Омском СИзо Гоша почти и не упирался, знал что теперь уж вышка точняком!
-Не я в натуре ни че не помню, как все было. Ну, перемкнуло прямо! Вот и на суду дурку гнать буду. Пусть в Сербского на экспертизу везут. А на зоне перед братвой, как нибудь отбрешусь! Жить охота, пусть хоть под нарами! Хоть у параши! Жить охота! Ты че присоветуешь? 
Генка брезгливо отошел от «земляка».
Нет уж, таких друганов ему и на полчаса не надо. Жил упырем и подохни, как гад! Гошу перевели после суда в одиночку смертников и все забылось для Генки.
«Авторитеты» в камере вздумали было «покачать» масть, но дружно, получив в «пятак» пришипились, обособились молчком пожирая содержимое своих «сидоров».
Мужики каждый по - своему  переживал очередную ходку, как собственную боль, дурость, неудачу, каприз судьбы. По этому с отвращением и злобным остервенением они дали отпор приблатненным, опереточным фортелям немногочисленного кодло отрицаловки, при этом сами не проявив не капли любви к начальникам, к режиму. В общем «Ну попали мы! А и пошли вы все на…!» По опыту Генка знал, что на зоне такое не прокатит. Определятся все равно придется. Но, что в кодло шестерок он не пойдет это на  верняка!
            Областной  суд под председательством толстой тетки, чем то похожей на их загвазденскую продавщицу сельмага при твердой поддержке двух сивых кивал, заслушав занудную речугу кащеестого прокурора отмерила ему по «дружбе», сложив все им не отбытое, да еще и плюс «поруганное» доверие предоставленное ему по УДО с учетом его социальной опасности. Генку даже озноб пронял. Ну все, вышак ломится! Ан нет, семь лет строгого режима. В общем то тоже больно круто. И хата то говно была, и свечку - то верняком Катька телка дрыгливая подолом в потемках сронила. Правда Генка о ней  и перед следаком, и на суде смолчал. А ну, как Катькин супружник надумает вернуться, деревенский треп это одно, а милицейский протокол это другое. Зачем доброй бабе жизнь говнять. Но самый главный сюрприз ждал Генку впереди.
               
                Глава 18.
УХ-16/ 4, колония строго режима, на краю северного Казахстана, среди бескрайней степи, словно оспой побитой солеными озерами-болотцами. Не вдалеке  от зоны торчали две башни элеватора, к которому шла железнодорожная ветка, аж от ТрансСиба. Да и на пром зоне колонии уж больше двадцати лет «ударными» темпами, силами тех же зэков строился сталеплавильный гигант, а проще говоря большая - литейка. Основной достопримечательностью возводимого гиганта, была пока двенадцати этажная башня административного корпуса. Возле которой, кто то из инжинеристых начальников, сначала решил, на время построить навес, залить фундаменты и повтыкать на них станки. Пусть мол граждане не жиреют, а гонят «план»! Но в связи с тем, что по климату, здесь вроде не Сочи, пришлось на месте литейки срочно возводить, скорее всего городить кочегарку. «Механический цех», как - то сам по себе оказался разгорожен на множество замысловатых «кельдымов», «бембежек», «бендюг», почти вокруг каждого станка. Рай для «игровых», «чифиристов» и педерастов. Хотя все «страдающие» на сексуальной почве в основном работали в швейке, ганашили хэбэшное трико «по семь копеек», в котором сами же и «рассекали» после отбоя, похотливо крутя обтянутыми реденькой тканью задницами.
     После карантина Генка попал в бригаду маляров. Из пульверизаторов красили бороны, сваренные зэками, умельцам тут же в соседнем цехе. Глядя на оплавленные «сопли», вместо швов Генке казалось, что он слышал, - Мать, перемать! Трактористов колхлзников, в общем всяких хлеборобов, полеводов, которые получали вот такие «качественные» сельхоз орудия и прочие приспособы. Но план есть план! План это Закон! И «умельцы» не покладая рук продолжали изводить металл, электрическую  энергию, прочие расходные материалы. « А что? Они делают вид, что оплачивают наш труд! А мы делаем вид, что работаем!» И все были довольны. И пол тысячи начальников вместе с ротой охраны и три тысячи зэков.
Мишка Глист Генкин ровесник, почти земляк из Тары чалился с Генкой еще на малолетке. Тощий, вертлявый, задиристый по выражению многих всегда искал приключений на свою тощую задницу. Увидев, в отряде Генку Глист сразу подошел к нему шумно голося, привлекая всеобщее внимание, держа веером пальца,
-О! Пацан, земеля! Ты дома! А я уж второй год тебя жду! Присаживайся! Чифирнем! Тебя куда мантулить определили? В малярку? Клево! Не пропадем!
    Почему клево Генка знал еще по ВТКа, как минимум пару раз в неделю Глист валялся под конвейером, обнюхавшись клея. Помня его пристрастие, здесь на «четверке» начальники  определили его в слесарку с напильником к здоровенным тисам.
    Для Генки вновь потянулись нудные, беспросветные будни зоны. С ранними подъемами, очередями в умывальник, на дальняк, в столовую, в ларек на отоварку, на пропускник в промзону, на работу и с работы. По четвергам гундеж отрядника о заботе Партии о народе, торжестве Законов! Эх! Блин! Кабы эти Законы да для всех одинаковы были. Думал Генка, уставившись в зарешеченное окно. В школе он любил только уроки физики. Ему, как и большинству зэков - «учеников» нравилась физичка. Чернявая бабенка лет тридцати, жена старшего кума зоны. Оно и понятно, куда в этом занюханном поселке вокруг зоны податься училке? Не степным же сайгакам  бином Ньютона втемяшивать.
-Лис! А ты то, какого? В школу шастаешь? Всегда подначивал Глист  вертлявого рыжего, как лис мужика, вора-домушника. Ты ж вроде, это с институтом. Образованный выше не могу? 
-Ага, на третьем курсе ветеринарного, прокурор сказал, что я вор. А против прокурора не попрешь. А сюда отрядник пристал:
-Мол, по фигу! Хоть академия! До сорока лет все в школу! Не хрена в отряде сидеть! Пакости всякие удумывать! А здесь хоть глаз отдохнет на приличной бабе. 
-Дак, кумовская же, - не унимался зэченок Глист. Смотрел бы как все мужики аэробику по телеку. Такие телки!
     Глист всегда усаживался за первой партой по ближе к столу училки.
-Отстань Глист, там профуры, а здесь приличная баба и живьем! - отмахивался Лис.
     Физичка всегда опрятно, чистенько одетая, в строгом темно синем костюмчике с наглухо застегнутом воротом, из под которого всегда торчала беленькая блузка усаживалась за свой учительский стол, опустив голову, не глядя на «учеников» открывала журнал, проводила перекличку и начинала вещать по пройденной теме. «Учеников» всегда будоражила возбуждала скромная сдержанность, даже беззащитность училки и сорок  бритоголовых головорезов, глядя на нее люто завидовали «куму» зоны, капитану Трофимову, который «мял» ее свою жену и даже «замастырил» ей пару пацанов.
Глист каждый раз перед уроком физики мастерил на своей ноге, на раздолбанном ботинке,  зэковском прохаре «систему»  зеркал и старался как можно дальше сунуть  свою ногу под стол училки.
-Ох! Бля! А она сегодня в розовых трусенках! Закатывал блаженно глаза Глист. И «класс» увлеченно играл на куреху, на хавку. На цвет ее бельишка! Которое менялось при каждой встрече. В физике «ученики» не преуспели, но хоть дисциплину на уроках держали на уровне, без базара.
   Однажды на перемене к Генке, кривенько улыбаясь подошел Арбуз чернявый мордоворот зэчина из второго отряда.
-Ты, что ль Пацан? Сизых с под Тары?
-Геннадий  Матвеевич Сизых Усть - Ишимский район Омской области, село Загваздино,
-пророкотал Генка, - чего еще?
-Ага, все в цвет, - кивнул башкой Арбуз, - в общем привет тебе от Моти Сизого, после отбоя он ждет тебя в бараке у тубиков! Не клячься, как хозяин отходнк споет, что б был. С вашего отряда, с локалки дырка есть и по выгородке два шага. Гляди жопу об колючку не подери Сизый ждать не любит.
          Ну вот и батя объявился, хмыкнул про себя Генка. Схожу, посмотрю. Что за крендель меня состругал, да мамку притопил.
               
                Глава 19.
               
       Сразу после сигнала отбой Генка отправился на «стрелку».  Идти и правда было недалеко. Теплый весенний ветерок ласково шелестел обрывками толи, свисающей с края крыши старинного, ветхого барака помнящего еще первые пятилетки. Раритетного строения ГУЛАГа, барака « тубиков». Проще говоря туберкулезников зэков.
На почерневшем небе вот, вот должны были загореться звезды. Генка остановился у крыльца, провонявшего лизолом туберкулезного барака  покурить. Че, спешить? Столько лет не видел, да и сейчас не больно охота. Покурю, а там видно будет. Если думает меня чем - то грузить, или заряжать на что - то, то ошибается «батя» я уже сам себе все решил. Это моя последняя ходка. Последний визит к «хозяину» и так все по дурке влетаю. Еще там в Омске в СИЗо, после россказней этого гнусного злодея Гоши, Генка решил, что, как «откинусь» поеду в Омск, пойду на стройку «ишачить» поселюсь в общаге, а там может и бабу найду себе толковую.  Хватит, хорош!  Сиделец, хренов! Арестант по жизни! Судьба, судьба – сучье вымя!  Сам под нее прогибаюсь! Ну, теперь все! Хорош! Генка швырнул окурок и вошел в дверь. В  едва освещенном коридоре у  белой, облезлой тумбочки на стуле сидел тощий зек в бело - желтой курточке.
-Ну, ты че под дверью минжуешся. Сколько тебя ждать? Вон чеши в каптерку. Тебя там Мотя заждался, - хрипло прорычал дневальный. И Генка прошел по коридору к двери оббитой когда-то кожзаменителем, но теперь закрашенной белой краской, по средине двери сверху, коряво, большими, красными буквами было написано « Кап. №1».   
Генка толкнул дверь и оказался в ярко освещенной, не большой комнате вдоль стен, которой были стеллажи  до потолка, завешанные белыми простынями,  По не широкому проходу вдоль стеллажей ходил невысокий тощий, одетый в  светло-зеленый байковый халат мужчина с седым коротким волосами венчиком вокруг желтой блестящей лысины. Мужик зло зыркнул на Генку и как - то смешно повел шеей, словно гусак, втянув лысую голову вперед, Не разжимая стальных зубов, отставив нижнюю челюсть он едва слышно прошипел:
-Где хрен, то носит? Велено было сразу после отбоя! Так сразу после  отбоя и рвал бы! 
-Ты на меня не чизди! Деловой тут какой выискался! Мне может вообще тебя  видеть не в жилу! Батя хренов! Век бы тебя не знал! Командир тоже мне на мою жопу упал!
Мужик на минуту остановился и даже перестал крутить в ладонях алюминиевую кружку с горячим чифиром.
-Ишь ты борзой какой, а мне говорили,  что мол, так деревенский Пацан с мужиками-трудягами корешишься. Что решил на «хозяина» ишачить? Так ты возьми еще в «СПП» запишись. Будеш с повязкой по Зоне рассекать, духоты честным катаржам нагонять! На кум часть сучить! Так глядишь за эти мульки и на УДО и соскочишь!
-Да мне все эти масти ваши по барабану! Не куда я вписываться не буду ни в актив к «красным», ни в шестерки к отрицалвке, «шерстяным». Отмотаю свое и прощайте на веки вечные!
Зык «батя» отхлебнул чифира и задумчиво, уже приятным глуховатым голосом пророкотал:
-Ну, ну не залупайся сынок. Я ведь че, я проверить тебя хотел. А базар у нас с тобой какой - то не тот идет. У нас ведь с твоей мамкой любовь была. Да вот менты всю жизнь под сплав пустили! То я на Зоне, то она. А так она баба веселая была, шубутная, хоть и деревенская. С тобой уж в пузе была, а квартирки мы с ней подламывали, только свист стоял. Я как раз только с Зоны откинулся, когда узнал, что она у вас в деревне на Иртыше утонула! Так, что ты не верь кто с дуру брехать будет, что это я ее по пьяне утопил. Меня тогда у вас в деревне - то и не было. Да и любил я ее тогда, а про тебя и не знал! Не ерепенься.  Батя  я ж твой! Честно говорю! Без базара! Страшно мне иной раз, проснешься  ночью и хоть волком вой. Ни чего кроме  зоны, да блат хат вонючих не видел! Так вот «ласты склею» и хрен кто вспомнит. Как будто б и не жил. А ты вон какой у меня один только на всем этом свете. А, что не партачишся по дуре не на малолетке ни здесь! Чистый! Это молодец. Выйдешь, купишь себе чистую ксиву и заживешь человеком! Я старый тебя доставать не буду! Живи, как знаешь. Знаешь сынок я ведь тут хоть в каком, ни каком, а в авторитете. Если кто наезжать будит свисни мне. Я сейчас в одиннадцатом отряде, в тупике на железке у грузчиков нарядчиком кантуюсь. А сюда, так на время забежал. Я ведь тут почитай пол года с туберкулезом отвалялся! Все мои легкие в решето! Сколь еще протяну? Одному богу известно. Все эта зона проклятая! По карцерам, да ШИзо, ПКТ! На цементных полах валялся. Вот  на тебя посмотрел  и вроде легче стало!
   Мотя задумчиво посмотрел на Генку и отхлебнул из кружки.
-Ладно батя, - опустил  голову Генка, под пристальным, колючим взглядом, так не ожидано «свалившегося» на его голову «отца».
-Ну, вот и лады. Ты иди пока сынок, там еще встретимся. Потолкуем. И про мамку, и про деревню, и про жизнь. Ты если, что случится, в отряде к Грише Гнутому подойди, да и вообще держись по ближе к нему. Он парень толковый. Тоже как ты не во что не вписывается. Хотя и к умным людям прислушивается. Мотя ласково приобнял за плечи сына.
        Генка тихо повернулся и вышел из комнаты. Он, словно в забытье прошел по коридору вышел на улицу. Свежий ветерок сбросил с него оторопь,  словно липкий туман окутавшую его во время разговора с « отцом». На небе уже ярко горели звезды. Зона «спала», только изредка лаяли собаки за выгородкой, да прожектора с вышек нет, нет да елозили по отрядным локалкам, да по высокому забору с колючкой по верху и редкими фонарями над забором.
Ну, вот и встретились. Подумал Генка. Вроде все по нормальному, он ни о чем не просил, я ни во что не подписывался. Гриша Гнутый  почти равестник Генки, молчаливый парень с Урала. Особым здоровяком его не назвать, но все в отряде рассказывали Генке, как Гриша в порыве ярости прошиб кулаком сосновую дверь в каптерку, а в цехе на спор согнул в восьмерку пожарный багор. Гриша Гнутый  действительно не вписывался ни во что жил в отряде, как – то на особицу. В цехе крутил баранку Рогоча - погрузчика и вообще «не светился» ни где. Но Генка сразу,  придя в отряд, почувствовал  силу, упорство и верх над всем этого парня. Ну вот,  а теперь и батя Мотя велит Гнутого «держаться». Ну, что ж поживем увидим, что это за Гриша – Гнутый? Что за фрукт- апельсин.
   Как только Генка вышел из каптерки туб. отряда шторка на стеллаже отдернулась и из-за нее вышел толстомордый казах, хитро поблескивая щелочками глаз он шлепнул по плечу Мотю.
-Ну ты, даешь! Думаешь, подпишется? Не собздит? Ну, гляди батя, хренов. Дело то серьезное. Твоя жопа горит. Ты б ему хоть чифирку предложил, а то сразу буром попер психолог хренов. Хорошо хоть потом обороты сбавил. А в общем все ништяк получилось. Времени у нас, правда маловато. Ну, Гриша гнутый и хрен бы с ним, а вот сынка - то тебе не жалко?
-Какого сынка? У меня их по  Сибири и  Уралу столько! До Москвы раком не переставишь! - скривился Мотя.
-А сам Пацану так складно пел. Артист ты Мотя, только бы ребятки не забздели в последний момент.
-Ладно, Ата ты сам не бзди. Все будет нормалек. Времени у нас еще аж две недели. Главное только, чтоб нам и здесь, как в ШИзо не уделаться!
-Не уделаемся! - будто бы боднул круглой, лобастой головой воздух казах, - кто ж знал, что кум часть камеры ШИзо прослушивает. Вроде не по закону это.
-Да, срал кум Май Егорыч на все эти законы! Вон и Прокурору так мозг запарил, что тот и уехал ни с чем. А по началу вроде так грозно приехал. Да я, мол, всю эту кум часть на нары определю! Да и то сказать как все стены и пол по ШИзо  в кровище.
-Да все у нас правильно было задумано. Если б «срослось» ни «хозяина», ни кума Мая Егорыча, мать его! На зоне б не было!
-Ну ладно. Бы, да бы, этот раз все должно быть, как по нотам! Больно уж интерес большой.
-По нашим нотам! - скривился казах, - эт точно  большой интерес! Просрать нельзя!

                Глава 20.
                Через два дня, после встречи с отцом к Генке опять «подкатил» Арбуз
-Ну, че Пацан ты сегодня в ночь мантулишь. Часам к одиннадцати, перед самым съемом в механический подскачи, Саньку Чухана спросишь. Да не опаздывай! Ну, покеда!
После ужина, на малярке лопнула цепь конвейера. Работа встала. Что б не шастать без дела по цеху Генка пошел в бокс, где Гена Гнутый шаманил над своим погрузчиком-Рогачом.
-Добрый аккумулятор хрен допросишься. Только и слышишь – давай  туда, давай сюда! Как давалка какая - то! Вот встану завтра с утра и пусть в ШИзо закрывают! Сколько можно! Хоть там отосплюсь!
-Гриш, а  че  тут за морока была в ШИзо? Ну, еще до моего приезда? - весело спросил Генка.
-Да ни какой мороки! Ата, смотрящий зоны казах такой, сейчас на туб. отряде чалится. Сцепился с «хозяином» подполковником Чебаковым, тот его вроде не по делу прессанул.
Ну,  вот Ата и решил на ШИзо кипишь поднять, чтоб арестанты Прокурора вытребовали и заявили, что им такой «хозяин» не в жилу.  Мол, дуркует подпол по черному, бесконвойников на своем огороде ишачить заставляет, да еще картошки два гектара прихватил, а тут еще трех хряков, корову завел,  даже в фатере у него шести комнатная на два этажа, убираться напрягает. Ну а если, что не так, так сразу в «пятак». Самолично руки почесать охоч! А тут еще свою, личную «Волгу» в зону загнал в рем.  цех, ну мужики там ему чем – то не угодили, так он их всех в ШИзо и закрыл. Ну, вот Ата и удумал, в ШИзо закосить всем вроде под отравление хавкой, ну, а как войсковой наряд по камерам с лепилой пойдет, всех их «стриножить». В общем захватить ШИзо и тогда уж «давить» на прокурора, вроде как заложники у нас! Сполняй волю братвы!
-Ну, че толково задумано, смело, - хмыкнул Генка.
-Ага толково, только не про нашу кум часть. Видал там в каждой камере ШИзо в нише над дверями, репродукторы висят? Не видал? Ну, еще увидишь. Так вот они пол дня базлаеют, а потом вроде молчат. Это опера их на прием переключают и они у них, как микрофоны «пашут». В общем, прощючили опера про эти мастырки и к старшему куму Маю Егорычу Трофимову, ну, а тот хоть и молодой, но волчара ушлый. Ну, вот собрал он всех своих оперов, да прапоров роты охраны, всех свободных от службы  те сапоги поснимали, что б не греметь по полу и в тихоря «рассосались» по коридору у каждой двери человек по шесть, а в камерах по ту пору по три арестанта «парились» человек тридцать во всем ШИзо. Ну, может двадцать, чуть более. Не суть. В общем как плановали стали ломиться из хат, мол давай лепилу! Траванулись хавкой, спасу нет. Ну, как и думали прапор дежурный открывает, сестричка с больнички под дверью. Сейчас ключи от всех хат хапнем и ваши не пляшут, а наши запоют! Ан хрен, в хату сразу кумовья, да прапора из – за дверей вломились, и давай дубьем месить бедных «заговорщиков». Только брызги летят. Арестанты орут, а в соседних - то камерах думают - ну, пошли дела! Готовятся вписаться, только двери открываются они - то думают, что это свои верх взяли и наружу охрану отустосывать, да и медичку отодрать! А тут, хрен на рыло! Так опера все камеры,  по очереди и уработали. Прокурор, правда потом приезжал,  но  Май, конечно, как положено все бумаги «слепил» и все  «терпилы» в отказ. Так прокурор и умотал ни с чем. Правда «хозяину» жопу надрал за то, что тот за рулем своей лайбы и по зоне да еще и «под газом» шастает. Ну, да это все  ботва для него! Он вон говорят в поселке по пьяне пацана деревенского сбил и хоть бы хрен! А тут великое дело по зоне пьяный вдрызг газует.
Генка, глянул на часы над воротами цеха и не спеша, отправился на «стрелку». До механического минут двадцать переть лучше там потолкаюсь, присмотрюсь.
        Саньку – Чухана ему показали как найти сразу. В конце цеха  в отдельном боксе тот ишачил на токарном станке. Лицо его и руки  действительно были, как у чухана перемазаны мазутом, а пол вокруг завален стружкой.
-Ну, че ударник зек. труда, куда теперь - то идти? Мотя ждет. 
     Санька внимательно осмотрел на Генку и выключил станок:
-Пацан, что ли? - хмыкнул он.
          Генка кивнул. Чухан обошел  станок.
-Ну ка. Помоги маленько. Они вдвоем, сравнительно легко подняли стальной лист и за станком у самой стены цеха оказался вход в какое – то подвальное помещение.
-Ну, вали. Че встал? - подтолкнул Генку Чухан.
И Генка, сбежав вниз по ступенькам толкнул плотную тяжелую, деревянную дверь. В низкой комнатушке примерно метра три на три, под низким потолком висел густой табачный дым и одинокая оранжевая лампочка, едва освещающая лица четверых зеков. Генка сразу узнал Мотю, еще за столом сидел какой – то казах и два паря. На столе стояли кружки с чифиром валялись какие-то таблетки. По средине стола лежала колода замызганных «стирок».
-А, вот и сынок мой Пацан! - заулыбался Мотя.
-Ну че  чифирнешь, или «колес» желаешь? - прохрипел казах.
-Не! - выпалил Генка.
-Ну, тогда погодь малек мы сейчас доиграем! - сказал задумчиво Мотя.
 Ну, все Хохол вскрывайся, глянем, что у тебя на руках.
-«Девки» отвалился на спинку стула, один из парней.
-Опа! И у меня «девки»! Я банковал, банк мой. И в оконцовке ты Хохол попал на восемь «косарей», - выгнулся довольно Мотя, - ждем пару дней! Вали на съем «игровой». А мы пойдем с Пацаном на воздушок, покалякаем. Раз он не чифирка, ни колес не жилает.
Они поднялись в уже опустевший после съема цех. Через час заступит ночная смена. Генка с Мотей прошли по пролету и присели на чей – то верстак.
-Хреново дело сынок. Совсем меня вчера сходняк за жабры взял, неделя сроку. Потом на перо могут поставить и в бетон залить под станок, вот к  примеру,  к такому же Чухану, у которого только что мы были. Помоги батьки! Один ты у меня.
-Чем же я – то могу помочь. У меня ж с баблом голяк, - изумился Генка.
-Ты, че?! Сынок на этой параше решил до конца срока сидеть? До звонка? Да у здешнего «хозяина» в «довесок» трешку за непочтение к администрации схватить, как «два пальца об асфальт»! И опер Май, волчара конченый! Выручи батю! Я ж сукой буду родную кровь на распыл под «калаши» на «колючку» не пошлю. Все давно уже подготовлено, кому надо проплачено. Ты парень не ссыкливый мне еще Горбыль рассказывал про тебя. Главное выскочить от сюда, а там и кодло и бабла не мерено и бабы каких захочешь! Все будет! Ты только согласись.
-Я подумаю,  - вяло ответил Генка, - че, вот так прямо средь бела дня, через колючку лезть? Солоболны узкоглазые на вышках, только и ждут. Автоматы уже передернули!
-Ну, ты че Геня! Пацан! Риск конечно есть, но выходить - то будите «с музыкой», да ты ведь не один! Отсюда вас поддержим, всей зоной. А там за забором вас ждать будут. В общем, ходу назад нет сынок! С Гришей Гнутым перетри че и как, он тебе все в цветах и красках по шагам распишет и с корешами сведет. У него по воле морока, из-за бабы. По рукам пошла сука. Ему на волю по зарез надо.  Охота самому с ней разобраться!  Ну, вали я потом тебе лично все про наш интерес договорю! Надо сынок! Не пожалеешь! Как человек жить будешь! Человек в Законе! А не вшой на зоне елозить! Батя ж я тебе! Кому ж в этой сучьей жизни верить?!
          
                Глава 21.
  На следующее утро Генка в цехе подошел к Грише - Гнутому тот, положив на крыло погрузчика защитную маску проверял, постукивая молотком, насколько прочно он приварил к кабине  стальные уголки.
-Это на хрена? - усмехнулся Генка.
-А, вот. Гриша с трудом так, что вздулись на шее жилы поднял с пола стальную плиту и вставив ее меж уголком и кабиной, закрыл правое окно погрузчика,
-еще одну на дверку, одну на крышу спереди половину лобового стекла прикрою, что твой танк. Плита почти тридцать миллиметров, хрен какой калаш пробьет, а тем более с вышки.
-А, с соседней? - вытянул шею Генка.
-А еще че  ни будь придумаю. Да и между вышками не близко. Эти косорылые и в корову - то хрен попадут. Ну, а движок колеса, да и хрен с ним! Мне от силы метров триста проскочить!
-Че, Гриша. Так невтерпеж? - Генка присел на корточки рядом с верстаком.
-Так брательник уже маляву заслал. Людка мол, моя каждый вечер квасит и ноги раздвигает, чуть ли не перед каждым! А тут еще, с каким - то ментом связалась!
Ты как хочешь, а мне в этой параше не в моготу!  Ко мне тут Арбуз подкатывался, вроде Сизый тебя тоже заряжает на рывок. Я б с тобой бы пошел.
-Я еще думаю Гриша. А ты уж больно так не гони. А то каждой суке видно, что ты не в себе. Еще стуконут в кум часть. Вон этот опер медведь Годун все по цеху шастает. Все вынюхивает, все преслушиваеся.
-Да кабан он тупой! Хохол этот! Сало он все вынюхивает! - махнул рукой Гришка.
-Ну,  как знаешь, - поднялся на ноги Генка, - а ты все таки потише, не пыли. Сам спалишся и людей под вышак подведешь.
            На следующий день, сразу после обеда в раздевалке к Генке подошел Мотя Сизый.
-Ну, че сынок пойдем потолкуем. Я тут по пути к тебе в цех заскочил. Не чего нам с тобой рядом светится.
         Они отошли в угол за конвейер. Закурили.
-Тянуть резину сынок нельзя, - сипло прошипел Сизый, - уйдет Цыган. И хрен его тогда сыщешь. Ну, край еще не больше пары, тройки дней. Надо трехонуть этого Чавеллу блудливую. Что б не думали, что я бабло с общака скрысятничал. Нужно по быстрому на зону богатый засыл сганашить.  Сам понимаешь чего надо, много надо! Ну, грев там всякий для братвы арестантской. Люди авторитетные и на зоне как люди живут, не как вся эта пехота, шестерки. В общем, за пару лет ушло к Цыгану семьдесят косарей. Бабки шальные, но не последние! А он сука скрысятничал! Если выскочишь с зоны, да к нему заявишся с предявой!. Он точняк зассыт! Сколько снимешь, твое! А по засылу на зону, уж другие люди это офорят. Люди верные подстрахуют! Подскажут, что и как. А там, рви куда захочешь, хоть на юга под солнышко к теплому морю, у меня и там свои адреса есть. Мне главное здесь перед сходняком ответить, что крыса в натуре ответила за свой беспредел. Ну, а что здесь дальше будет мой головняк. Главное, что б ваш скачок выгорел! Что б знать, что ты накрыл Цыгана! Ну, не минжуйся! Пойдете - ты, Гриша, Арбуз и Глист. Они уже давно готовятся. Со своим интересом каждый. Но только ты один пойдешь по делу! За общак масть держать! Я тебе по воле адреса серьезных людей дам. Законников. Сам поднимишся! Чего так за фу, фу зону топать! Рви сынок! Не подведи батю! Не век, же мне здесь гнить. Откинусь и встретимся  я тебя сам найду. Не бзди, к тебе на хребет не полезу. У меня еще много дел впереди. А бабок наныкано! Хрен пересчитать! На хорошую, сытую, веселую жизнь хватит! Главное сейчас с авторитета не соскочить! Ты рви! Я здесь сам за все отвечу! А на Гришу, да и на Глиста больно - то не смотри! Нам главное, что б ты удачно соскочил, прижал эту крысу цыганскую Антошу Сорочана. Он сейчас должен в Исилькуле на хате кантоваться. Он у цыган вроде тоже какой - то авторитет, ну там барон вроде! Да  и хрен с ним, будет быковать пером отхерачь ему его шнобель горбатый, или ухо с серьгой! Не бзди! Пусть знают, кого на бабки разводить! Общак дело святое!
Тебе главное с этой пехотой из зоны выскочить, а там рви не на кого не оглядывайся! По оврагу к шоссейке там Федя Гром на серой «Волге» ждать тебя будет. Ты его бугая сразу узнаешь у него вся пасть рыжьем светится. Скажешь, что мол ты Пацан от Моти Сизого. Он тебя и упрет подальше, от зоны, водила у него лихой мужик, а Федя всегда при волыне, если что и по погоне шмальнет для острастки! Он тебе и с Цыганом поможет. А за Гришу, да за Глиста не горюй! И не люди - то! Фуфло! Быдло! Расходный материал! Ну иди, жди заветного часа. Я свисну, когда надо будет.
               
                Глава 22.
                День, деньской почти до конца недели Гриша готовил своего «железного коня»   к рывку с зоны. Участок для прорыва был выбран грамотно, метров тридцать, сорок до вышки у ворот пром. зоны и метров пятьдесят до следующей, стоящей, словно на изломе выгородки, так что прицельно стрелять с нее будет по движущемуся объекту крайне сложно. Тут же на выбранном участке, у крутого, бетонного поребрика запретки, прямо под колючкой, невесть откуда появилась промасленная, черная шпала со стесанным краем, так что б Рогач на скорости смог влететь в запретку на тропу наряда, а там и забор зоны, который был здесь без мотков паутины МЗП, как на жил. зоне. А там, за зоной, не большой лужок до оврага и буйный кустарник, спускающийся на дно небольшого оврага, убегающего, аж до самой насыпи шоссейки к здоровенной бетонной трубе под шоссе. На дне овражка, то ли бежал ручей, то ли стояло болото. Генка и Гришка с Глистом  часто разглядывали этот участок Воли с крыши высотки, «строящегося» цеха. Они часто представляли себе, как проломив забор выскочат из тесной кабины погрузчика и, скрываясь под берегом оврага за кустами тальника побегут к шоссейке! Только б «выломиться» с Зоны, а там видно будет! Лежа под ярким майским солнцем они представляли, как «тормознут» рейсовый «Пазик» зашугают пассажиров и водилу, да и рванут на автобусе аж до «железки». А, че там! Тут, наверное, километра три. По ночам вон как гудки слышно, а там хоть до Омска, хоть до Новосибирска, да хоть до Москвы!
-Ох ты! Бля! Весна - то кругом! Солнце! Тепло! Ветр вольный! До воли рукой подать! Не Мужики! Надо рвать! Че тут думать! Че на паханов смотреть им зона в жилу, дом родной, что санаторий. А нам в падлу до звонка париться! Воля зовет! Манит!
Они спали и видели себя, на воле! Там и солнце и ветер и воздух, все другое!
     В куче металла Глист отыскал длинную медную трубку и смастерил два двуствольных самопала, примотал «стволы» к деревянным ручкам, так что самопалы стали похожи на дуэльные пистолеты. Залил в основания трубок свинец и набил трубки почти на треть серой со спичек, а поверх бумажных пыжей насыпал мелко нарубленных гвоздей.
-А, че, довольно оглядев свое «оружие» заявил он. Вот, хоть при проломе по вышке шмальнуть, хоть в овраге, когда от погони уходить будем по ментам вмазать, что б не борзели! Я вот еще трубку найду и тебе Пацан такую «волыну» замастрячу.
-Не, мне такого добра не надо, - ухмыльнулся Генка, - сначала  вонь, потом огонь. Да потом еще и в руках вдруг разорвется и не увидишь, куда бежать. У нас в деревне один такой стрелок без глаза остался и рот набок. Я если, что  хоть солдата, хоть его бобика сам зубами порву.
-Ну, гляди, - обиженно скривился Глист, - я думал, что б побольше огня, да грому. Знай, наших!
-Щас, конвойные от твоих самодыров обделаются, - усмехнулся Гриша, - эх мужики мне б аккумулятор новый, чтоб движок не сдох на пол пути! Ген подержи ка уголок я и с этой стороны прихвачу сваркой. Будем как в танке.
   Время летело, а Сизый все молчал. Генка уже с трудом сдерживал друганов по побегу. В пятницу перед самым съемом на обед к Генке подошел Глист.
-Пошли к Грише, дело есть.
   Весь чумазый от масла и копоти Гриша встретил их в дверях тесного бокса.
-Все! Хана, мужики меня с «рогоча» снимают. Хотят, что б я на растворном узле ишачил, там какую - то новую бетономешалку поставили, ну и какая - то падло вспомнила, или вычитала в моем деле, что  я по воле еще и бетонщик.
-Вот тебе не хрена! - хлопнул себя по ляжкам Глист, - это, че значит кругом облом! Пыхтели, пыхтели, а в оконцовке - жопа!
-Не мужики вы как хотите, а я готов хоть сейчас своего Рогача по газам и на Волю!
Я и ремни поменял и движок подшаманил. Зверь, - сверкал Гриша глазами.
-Ну, а че тогда менжуемся?! Мужики, погодите - ка я щас! Глист выскочил из бокса в пустой цех. Он быстро вернулся, сжимая в руке грязно - синюю резиновую грелку.
-Ну, че в натуре, щас по стакану гомырки для храбрости и вперед! Гриша заводи! Че ждать!          
   Свернув, пробку он торопливо набулькал мутную жидкость в грязные кружки.
-Ну, все, на скоряк по стакану и вперед!
           Морщась, Генка поднес ко рту кружку с вонючим пойлом.
   Вдруг хлипкая дверь в бокс, распахнулась от удара сапога и в бокс вошел опер капитан Годун.
-Ну, че шмакодавы! На обед не пошли? Брагу жрете? Это куда ж вы собираетесь? Зечье семя? - опер криво ухмыльнулся, - ну, ты че  Сизых в рот говна набрал, молчишь? В бега навострились? Так я и шпалу вашу от предзонника велел убрать! По утряне еще! Не видели? Вот с твоего погрузчика Гриша провода выдрал. Опер вынул руку из кармана шинели. Из его огромной лапищи свисал пук синих и красных проводов. Годун  довольно захохотал и в это время Глист, стоявший у дверей за спиной у опера с силой хватил его по голове молотком.
       Годун, словно захлебнулся своим хохотом,  рухнул на бетонный пол.
-Ну, все мужики. Нам теперь по любому с зоны рвать надо! - прохрипел Гдист, отшвырнув в угол бокса тяжелый молоток.
-Надо б прибрать его, куда с глаз, - кивнул на тело опера Гриша, вытирая разом выступивший пот на бледном лице.
-А, че тут убирать? Вон хоть под верстак его и айда отсюда! Погрузчик ты свой теперь все равно не заведешь! - злобно провизжал Глист.
-Не, мужики, надо б его, куда стырить подальше, а то работяги с обеда заявятся, сразу шухер поднимут. А мы, щас  к Моти рванем, посоветуемся. Кто ж знал, что так все выйдет. Выходит кум нас уже давно пас, - не узнавая своего голоса прохрипел Генка.
-Да, хохол хитрожопый выкупил нас по полной! Всю малину обосрал! Ну и куда его теперь,  борова такого? Он и под вестак  то не войдет, - завизжал Глист.
-А, может? - кивнул головой Гриша на крышку люка в полу.
-А точно! Мента в канализацию! Пусть в параше плавает! - засуетился Глист.
      Генка, поддел ломиком тяжелую, чугунную крышку. И Гриша с трудом отволок ее в сторону.
-Ну, взяли, - вцепился в воротник шинели Глист.
-Во говнистый какой, хрен сдвинешь. Мужики давай дружно!
       Тело опера подтащили к жерлу колодца.
-Вот! Бля, бугай! Мужики, он и в колодец хрен пройдет! - истерично завизжал Глист.
  Генка и Гришка молча смотрели на огромное тело, распластанное на грязном, бетонном полу у вонючей, черной дыры колодца.
-Надо шинель с него снять! Засуетился Глист, обрывая пуговицы шинели опера и срывая ремни портупеи. Ну, ка мужики помогите. Давайте перевернем его!
-Безполезняк! Не пройдет! - прошептал устало Гришка.
-Ну, сука! Ну, падло! - завизжал в истерике Глист, - щас! Мужики! Я придумал!
        Глист выскочил из бокса в пустой цех и от туда послышался звон металла. В бокс вернулся Глист, глаза его горели каким - то безумным огнем, покрасневшее лицо судорожно дергалось в трясущейся руке он сжимал, словно меч стальную полосу, заточенную по краю. Где и для чего валялась эта стальная полоса  угадать было трудно, но судя по ржавчине на заточке Глист присмотрел ее давно.
Он встал над телом опера, широко расставив ноги, и взмахнул своим «мечем». Удар пришелся прямо по плечу опера, с хрустом ржавая пластина глубоко вошла в плечо, из которого сразу ударила кровь, казалось, что здоровенная ручища капитана висит только на зеленой ткани кителя.
    Глист снова поднял пластину над головой и прохрипел:
-Щас,  мы его  разделаем по быстрому и один хрен в парашу опустим!
     Глист опять размахнулся, даже вроде удало крякнул. Как вдруг оперуполномоченный капитан Годун отец троих пацанов  широко открыл глаза и  даже приподнял свою голову,  прохрипел:
-Что ж вы делаете суки? Уроды! Урки блудливые!
      Что было дальше Генка не видел. Захлебываясь, внезапно подступившей рвотой он выскочил из бокса в цех и согнулся у дверей бокса, у чьего - то замасленного верстака. Он слышал, как лязгнула  стальная пластина… И вдруг, почему то хлопнула дверь в воротах цеха. Ни кто не вошел. Значит, кто - то выскочил. Генка устало вытер мокрое лицо рукавом робы. Из бокса выскочил Гришка.
-Ты, че Пацан? Рвем отсюда. Глист там совсем озверел!
-Поздно Гриша, - прошептал Генка, - в цехе с кумом, кто – то еще был. Ушел сучара, сейчас только выскочил я и не заметил кто.
       Из-за спины Гриши вышел Глист, он был бледен и как - то суетно вытирал грязной ветошью кровь с рук.
-Ты про че Пацан? Кто здесь был?
      В это время над зоной зловеще гаркнул и взахлеб завыл ревун тревоги. Генка, Гриша и Глист,  вздрогнули и бросились в дальний конец цеха. К кирпичной кишке перехода, из цеха до строящейся высотки. Переход не высокий, темный без окон, шириной не более трех, четырех метров, весь захламленный железяками, пустыми ящиками из-под, какого-то оборудования, железными бочками и разным металлоломом.
                Глава 23.
  В это день с самого утра «опущенный» зэченок Славик – «Светка», после бессонной ночи с больным, после «любви» очком и искусанными Федькой Петухом губами едва доплелся до малярки, юркнул к слесарям и там, забившись под верстак, на промасленную вонючую телагу заснул. Он проспал даже съем на обед. Проснулся лишь от звенящей, тягостной тишины наступившей в цехе и какой - то не понятной возни в ближнем боксе. Он вылез из-под верстака, что б глянуть, что это там творит этот Гриша - Гнутый. То, что он увидел потрясло Славку. Он опрометью бросился из цеха. Выскочил на центральную аллею и понесся к сан. пропускнику. Он бежал не видя дороги  судорожно хватая ртом воздух, пока не налетел на прапорщика Ваню Пятина.
-Стоять! Пидер! Что перо в жопу вставили? Летишь! Света белого не видишь?! - гаркнул прапор над ухом Славки.               
-Ой, ой, гражданин начальник! Миленький! Родненький!  Там это! Там начальника, там кума нашего убивают! Который, здоровый такой! Хохол!
-Где?! - встряхнул за шиворот Славку прапорщик.
-В малярке, в боксе у слесарей, у Гриши - Гнутого! - выпалил сквозь слезы Славка.
        Прапорщик, резко развернулся и поволок за шкирку Славку к зеленой будке КПП у сан. пропускника. В душной, прокуренной будке, трое солдат сидели за столом и стучали костяшками домино.  Молодой сержант казах в надетой поперек головы, словно наполионвская шляпа пилотке сидел за пультом, задумчиво глядя в немытое оконце будки, прихлебывал горячий, конвойный чай из алюминиевой кружки!
-Ну, хорош разумбаи балду гонять! Тревога! Ты разумбай, дембельский остаешься на пульте, поднимай роту! - толкнул в плечо прапор сержанта, - вы за мной! Светка видел, что в малярке опера Годуна  зеки мочат!
-Так мы ж с оружием, только с вышки сменились, - лениво произнес один из играющих солдат.
-За то, что вы здесь у Алима на зоне с оружием тормознулись я вам в роте жопы надеру!
-Да, че нам старший наряда, прапорщик Щербак разрешил. Пока они наряд в тупике сменят, назад пойдут и мы, с ними в роту вернемся, разоружаться. Че туда, сюда по жаре с «калашами» шастать! Тропу по выгородке до казармы один черт вагонами перекрыли. Вот, мы через зону и поперли, че под вагонами-то лезть. Еще что приключиться, как вагоны дернут.
-Хорош! Я сказал базарить! Я и Щербаку пистон вставлю он молодой еще, а вы дембеля хреновы так и смотрите, как бы от службы закосить! Бегом за мной в малярку!
   Как только солдаты с прапорщиком выскочили из будки над пром. зоной взвыла сирена, злобно охая она словно вопила:- «Тревога! Тревога!» 
      Наряд во главе с прапорщиком бежал по аллее, мимо литейки, мимо швейки, мимо механического цеха, мимо пожарного депо. И ото всюду на них молча смотрели, пришедшие с обеда зеки. Опа! Че то стряслось на зоне. Вон конвойные аж со стволами куда - то чешут, аж пыль столбом. Видать, что - то серьезное. И ревун орет, не угомонится! Почти одновременно к дверям цеха подбежал и прапорщик Щербак с четырьмя солдатами. На его руке с поводка рвался, оскалив желтые клыки черно-серый, здоровенный кобель.
-А, я Вань вот только до тупика дошел, а тут тревога! Говорят ЧП в малярке! Ну я сюда, вот и Таена взял с собой!   
-В тупике, то все в порядке?  - спросил в дверях цеха, запыхавшийся Пятин.
-Вроде все нормально, там наряд пока старый остался семь человек, да Грязнов со своей Джильдой в выгородке. Там, это в тупик, только что шесть полу вагонов загнали, не развернутся. На отгрузке бригада Чавы, там и их отрядный и инженер. Так, что народ есть!
        Пятин первым влетел в бокс и застыл в дверях. Прямо у открытого колодца, лежало тело капитана Годуна, перерубленная в плече правая рука была неестественно закинута к голове, из почерневшего от крови лба торчала стальная пластина, с конца пластины, которой видимо служил рукоятью этого «меча» свисала грязная тряпка.
-Во, бля! - застыл за спиной Пятин Щербак.
-В цехе, где – то, наверное тырятся! - развернулся прапорщик, - ну че тут пялиться?! Все за мной!
      В цехе Таен сразу рванул в дальний угол, к переходу.
-Эй, боец там встань в дверях! В цех ни кого не впускай тут еще хрен че знает, что еще может быть!  - закричал прапорщик Пятин солдату у ворот. И они со Щербаком кинулись к переходу.    
          Генка, Гришка и Глист неслись по переходу, Глист зацепился ногй о какой - то ящик, больно стукнулся коленом о торчащую  из песка железяку. Взвыл от боли и заполз за ящики. Потер ушибленное колено.
 Ох, бля кровь! И штаны порвал! Грязища - то тут кругом еще загангреню и без ноги останусь, буду с костылем хромать. Он хотел было крикнуть вслед, убегающим пацанам, но в это время в светлом  проеме, в начале перехода показались солдаты. Двое из них в фуражках, видать начальники бежали впереди, обгоняя их, сверкая в темноте  желто-зелеными глазищами летел здоровенный пес. Глист прижался к ящику ему казалось, что пес несется прямо на него! Нет, не пробежит мимо! Вцепится в его тонкую шею и разом вырвет кадык! И нет Саньки Глиста девятнадцати лет от роду, хоть с ногой хоть без ноги! Глист сжался в ком, путаясь в робе, вынул из-за пояса самопал, прижав руку к ящику стал ловить на ствол псину. Трясущейся рукой он шмурыгнул коробком сразу поперек по обеим спичкам запала. Спички ярко вспыхнули с шипением, осветив угол перехода. Глист почувствовал, как напрягается, рвется вверх самопал и прямо перед ним в прыжке взлетает сторожевая псина.               
Гулко дуплетом жахнули оба ствола и собака с визгом отлетела к противоположной стене. Глист торопливо, спиной вперед отполз от ящиков к стене в какую - то ложбинку за груду битых кирпичей. 
      Сразу же после, смертельного кульбита псины по ящикам ударила длинная автоматная очередь. Со стены Глиста осыпало кирпичными крошками, больно стеганув по щеке. Ну, все щас возьмут в оборот менты! Замесят за своего кума, да еще и за псину! Скажут, мол, при задержании отстреливался! Псину замочил! Все! Кранты! Санька-Глист прижался к стене и давясь слезами вынул из-за пояса второй самопал, дрожащей рукой он сунул обе холодные, шершавые трубки себе в рот и сжал зубы. Трясущейся, взмокшей от пота рукой он чиркнул коробком по спичкам, которые как и в первый раз обе с шипеньем осветили его укрытие. Самопал напрягся и трубки со скрежетом поползли из стиснутых Санькиных зубов, он поджал колено, в которое уперлась ручка самопала. Яркая вспышка! От удара Санька гулко хватился затылком о кирпичную стенку и затих.
      Раскидывая ящики прапорщик Пятин осветил фонариком лежбище  Глиста.   
-Во, бля! Сученыш! Все мозги на стенке! Щербак, как там Таен?
-Да дышит, вроде. Вся бочина в крови, надо бы на свет, там забинтую и на больничку,
  - жалобно прохрипел прапорщик Щербак.
-Ну, вы потешное воинство! Хрено ль встали?! Их там по словам Светки еще двое! Вперед, да на рожен не лезть! Вишь, какие они зубастые! Лучше мы их из даля пошинкуем, чем потом как наш Таен по больничкам валяться! И прапорщик Пятин во главе пяти солдат устремился дальше по переходу.
    Не большая заминка с Глистом позволила на много оторваться Генке и Грише от погони. Они выскочили на лестницу высотки, когда прогремел первый выстрел в переходе, потом хлестко ударил автомат. На лестничном марше  третьего этажа вся площадка оказалась заставлена железными бочками с чем-то.
-Во, хохол! И здесь нам насрал! Прохрипел Гришка едва дыша после стремительного бега. Ну да ни чего, перил то нет. Щас мы их вниз и столкнем, пусть летят в пролет между лестниц. Ух ты, а тяжелые! Кто ж ему тут помогал? Ну не че нам вот пару, тройку то и столкнуть, чтоб пройти.
     Они быстро освободили себе путь наверх и боком, по краю и без того узкой лестницы, прошли  на следующий этаж.   
-Ну и че, а дальше -то куда? - прислонился к стене Генка, - На небеса? Так мы не птички голуби! У нас жопы тяжелые, что б летать!
-А там подумаем, вот еще по выше поднимемся, может, что и увидим, - хмыкнул Гриша. Вот я только эту бочку подвину поперек, что б салобоны тоже попотели! А то уж больно быстро за нами чешут.
   Гриша быстро сбежал вниз на три ступеньки и вцепившись в крае железной бочки стал ее потихоньку кантовать, поближе к краю лестницы, загораживая проход наверх. Было видно, как напряглась, покраснела от натуги его шея, бочка качнулась и в это время в переходе прогремел снова выстрел  Гриша пошатнувшись, не отпуская края бочки, слетел вместе с нею вниз. Сразу с грохотом покатились, перелетая, друг через дружку и остальные бочки, большая часть в пролет между лестниц. Генка с опаской отошел от стены и глянул вниз с края лестницы. Все пространство нижней площадки было завалено бочками. Искать Гришу бесполезно! Да и жив ли? Все ж третий этаж, да и бочки с верху железные тяжеленные! Ну, все мне - то теперь куда? Вниз к ментам? Пустят паровозом за все! Это точный вышак! Да и больно разбираться не будут! Замесят тут же при задержании! Генка и не заметил, как оказался на крыше высотки. Двенадцатый этаж. Он зашел за какую то ни - то перегородку, ни - то кирпичную трубу, толи стенку какой - то выгородки.   И сполз на корточки, прижимаясь к теплой, шершавой, кирпичной кладке.  Теплый, майский ветерок донес до него и два хлопка, откуда то снизу с пром. зоны, и сопенье, мат, запыхавшегося в погони конвоя. Сирена не переставая все выла над Зоной. А Генка все смотрел в лазоревое небо, как облока белыми барашками проплывают над ним, над Зоной, над степью к далекому Урману, к далекому родному Загваздино. А он здесь один, как загнанная в угол крыса! Генка вдруг почувствовал, что из его носа неожиданно почему потекло что-то теплое, липкое. Во хренотень, какая, чего это я рассопливился. Он ладонью вытер нос и увидел, что вся рука в крови. Во на, кровь носом поперла! В ушах все усиливался, какой - то гул. Шатаясь, он отошел от стены, его обдало порывом свежего ветра и он явственно услышал, знакомую еще с СИзо злую, грустную песню:
                Неслася моя жизнь 
                И вместе с нею я,      
                Как за глотком воды,
                За коркой хлеба.
                Я шкуру рвал не раз об острые края,
                Что б быть, хотя б чуть, чуть по ближе к небу!!!               
-Стоять! Прогремело за спиной у Генки, а он не оборачиваясь молча шагнул вниз, с края крыши.
     Навстречу земле, навстречу Зоне хищно ощеревщейся прутьями ржавой арматуры, торчащей из не весть для чего  залитых  такими же, как он Генка зеками фундаментов.
Фундаментов сучьей, зэчьей жизни!
                Глава 24.
              Зам. по опер. работе капитан внутренней службы Май Егорович Трофимов с группой офицеров зоны стоял у подножьея высотки, старший опер, майор Шелех вернулся, от распластанного труппа.
-Во сученыш молчком, ласточкой,  кишки наружу и мозги в дребезги!
-Он? - задумчиво спросил Май.
-Пацан, то есть Геннадий Матвеевич Сизых девятнадцати лет отроду, статьи 108, 149 часть вторая, до окончания срока….  В общем, начать и кончить, - махнул рукой майор.
-Годуна жалко, - выпустил сигаретный дым Май.
-А, не хрен по перед  батьки лезть. Орденопросец! Мать его! Вы ж его предупреждали. Проводится оперативная комбинация! - ухмыльнулся майор, - а он какого - то хрена полез. Всю игру испакостничал. Блатные сейчас опять затихорятся, так и не узнаем для чего они весь этот шухер затевали.
-Что там, в пожарном депо? - устало спросил начальник «кум.» части.
  От группы отошел чернявый старлей. 
-Так, это Май Егорович. Осужденные Гвоздь с Арбузом, виноват. Осужденные 14 отряда Гвоздев и Абрамов предприняли попытку захватить пожарную машину и на ней выломиться с зоны. Гвоздев при этом швырнул две серно – магниевые бомбы, одну в депо, когда цистерну выгоняли из гаража, а вторую в будку дежурного наряда, что у ворот.
-Кто пострадал? - усмехнулся зам. по опер работе.
-Так, это зыку пожарному в депо харю опалило, вроде даже с глазами че - то! Наши лепилы на больничку уперли бедолагу.   
-А в будке войскового наряда?
-Да все нормально товарищ капитан. Сержант Сапаргалиев только с перепугу яйца себе чифиром обжег! Но, кнопку электро пускателя нажал во время. Противопобеговое устройство сработало, как часы. У пожарки передний мост напрочь выдрало.
-Кто, за рулем - то был?
-Так, этот Шумахер хренов гражданин Абрамов.
-Во, змей! На воле не нагонялся! - Май швырнул окурок.
-Так, это товарищ капитан боец Урманчеев с вышки всю кабину пажарного ЗИЛа в решето изгваздал! Капитан Киселев с санчасти посмотрел этих обеих зыков, сказал два трупа, мертвей не бывает. Сейчас вам документы принесут.
-Ну и ладно, - кивнул Трофимов, - Федорцев, кто там у нас в тупике?
   Из группы вышел толстый майор, вытирая большущим платком потное лицо пророкотал:
-А все нормально Май Егорович, все тихо, как и положено. Шесть полувагонов поставили под загрузку. Лично я у железнодорожников выбил, так что в этом  квартале к нам от Управления по плану отгрузки продукции ни каких претензий не будет!
-Добро, - кивнул Трофимов.
-Клименко, у тебя что там за бригада в тупике работает?
-Так, это Шевцова товарищ капитан.
-И Сизых там?
-Учетчик? - удивленно произнес старлей, - так это он в первых рядах. Я сам их, только что выводил. Сдал наряду тупика как положено.
-Ну и добро! - усмехнулся капитан, - шухер, шухером, а работа работой! Ну а трупы, трупы что. На то она и Зона. Главное не допущен групповой побег.
-Григорий Моисеевич. - обратился зам по опер к толстому майору, - Вы тут проследите, чтоб в цехах, ну там вообще на пром.  зоне порядок навели после этого бедлама. А мы с зам. политом пойдем к жене Годуна. Надо ж поддержать семейство в такой час. У него ж трое пацанов остались.
     В проходной сан. пропускника на входе в жил. зону Трофимов столкнулся с начальником учреждения Чибаковым.
-Ну, что Кум доигрался? Трупы с зоны гужом прут. Сейчас прокурор звонил, выехал к нам!
-Уже доложились?! Вы бы пили по меньше, товарищ подполковник, - процедил сквозь зубы Трофимов.
- Что!!! Молод еще меня учить! Потопчи  ка зону сколько я! Знаю я! Ты под меня роешь. Хозяином хочешь быть! - подполковник громко хлопнул дверью!
-Видал комиссар? - повернулся к зам. политу Трофимов, - еще только половина трудового дня прошла, а у него уж по стакану в каждом глазу!
-Да, уж Май Егорович плетет с пьяну шеф, сам не ведает что. Как бы там чего не учудил. Вернусь ка я в пром. зону, пригляжу.      
-Вернись, вернись. Хитрожопый ты наш пол литрук, - тихо проворчал Трофимов в след замполиту, - кому ж охота с такой вестью к бабе Годуна идти.
     В штабе зоны, зам. по опер закрылся у себя в кабинете и долго накручивал диск телефона.
-Товарищ полковник все прошло, как и планировали. Сейчас проверю. Должен был соскочить. Не дурак же он. Такой интерес. У любого кишка свернется. А он мужичонка жадный. Сына родного не пожалел. Все, все по графику и по плану! Правда есть один прокол. Капитан Годун несколько ускорил события. Ага, ценой своей жизни! Нет, нет по дурости! Он не в курсах был! Да и я тут больно-то не распостронялся! Об истенных целях мероприятия знают только мои, да и то не все. Есть! Плохо Вас слышно! Я вообще едва дозвонился к вам! Ну, понятно Москва! Есть товарищ полковник! Вдове Годуна я думаю пяти тысяч хватит!
Есть семь! Всего наилучшего! И Вашей семье! Когда генеральские погоны обмывать будем? Есть! Есть! Я прослежу!
    Май устало опустил трубку телефона встал из-за стола подошел к сейфу, достал из него бутылку водки и свернув пробку отхлебнул прямо из горла, почти треть бутылки.   
       Ну ладно, как там полковник нам в Академии говорил: - « Большому кораблю…большие торпеды». - хмыкнул капитан, - ладно пойду ка я  к Сонечке Годун утешу страдалицу, овцу божью, сообщю ей что ее алкаша, ее рукосуя, дебошира, хама не проходимого   зеки успокоили, замочили. Пусть порадуется, вдовица, да начинает бумажки собирать. Чай пенсион за потерю кормильца ей добрый назначат. Вот и катедж Годун для семейства во время спроворил. Земля ему пухом.
         Во время всех этих беспорядков, стрельбы и «фейерверков» на пром. зоне Мотя Сизый и Ата сидели в вагончике-конторе  железнодорожного тупика.
-Ну че. Ну маленько по раньше началось, - тихо бурчал казах, - ну тебе ж лучше, оглядишься, понюхаешь че к чему и че почем. Или, что Пацана жалко? 
-Да я ж тебе уже говорил. У меня таких сынков, как он до Москвы раком не переставить,
 - ухмыльнулся Сизый.
-Ну в общем Мотя, расклад такой. Ингуш на Свердловском  скором завтра в три часа в Исилькуле будет, стоянка семь минут, вагон пятый про купе не знаю. Сам найдешь. Возьмешь рыжье и в Омск. Там все сдашь в адрес на Энергетиков, получишь свои бабки и свободен. Смотри, только не крути! Валя Крылов мужчина серьезный. Так заровняет, что и не надо будет хоронить. Ты - то хоть знаешь, что твоя мать старушка семидесяти восьми лет Роза Наумовна Сизых еще жива? Все еще ждет сыночка.
-Ты, мне про нее - то хоть не чизди! - зло прохрипел Сизый.
-Ну, вот Мотя и у тебя выходит, что - то есть дорогое, святое, - заулыбался казах.
-Так мать же. Она одна, - прохрипел Мотя, - баб, да вы****ков море, а мать одна.
-Ну, так Валек и предупреждает, если накосорезешь, скрысячничаешь! Вместе с мамкой тебе смерть лютую организует!
-Я вор старый. Не хрен мне страшилки ваши втюхивать.
-Ну, а раз с понятием, так и к тебе все по понятиям. Взял. Передал. Свое получил. И свободен.
-Рыжья, то много? - затянулся сигареткой Мотя.
-Не надорвешься, должно быть почти десять кило, песком Колымским, Магаданским во как. Ну да ты лучше не смотри. Взял и пошел. Не трави себе душу.
-Там в портфеле - то отходных сколько?
-«Угол» коричневый в мешке, в трубе, как договорились там и прикид, и три штуки,  ну там на билеты, ну похавать там в ресторане, да и так на первое время вполне хватит. Ну вот сейчас первый вагон толкнут и пошел, да смотри на переходах не спались. Сейчас в тупике из всего наряда только пятеро остались, даже  псину в пром. зону уволокли. А эти косорылые на вышках после дури закумаренные сидят я сам подогнал землякам толику дури через Алима , не хрена не видят! Ну вали Мотя, - казах хлопнул Сизого по плечу.      
    Мотя Сизый вышел из вагончика, щурясь от яркого солнца прошел вдоль насыпи огляделся и легко вскочил в распахнутые двери пустого товарняка.
Не много полежал на прохладном, грязном полу, пока глаза не привыкли к сумраку вагона и пошел по вагону вперед. Вот и передняя стенка, четвертая снизу доска, пропил, надо аккуратно вынуть щит из четырех досок и осторожно выйти на сцепку между вагонами. Потом поставить щит на место, перескочить в следующий вагон. Там в стене такая же канитель и так до четвертого вагона. Главное не свалиться на рельсы, под колеса. Охрана сейчас пристально зырит только по крыше, да под вагонами, что б ни кто  не проскочил. Хотя и это старый прием. Ну, да вся жизнь это повторение прошлого.  Риск. А в данном случае риск имеет цену, высокую цену! При переходе во второй вагон Мотя чуть не свалился от резкого толчка. Тупик зоны вообще рассчитан на три, край четыре вагона, а тут затолкали две платформы и пять вагонов. Платформы загрузили быстро, теперь с полувагонами крутятся, Хвост, в три вагона все равно вылезает из ворот. Такое и раньше бывало, когда начальники «боролись» за план, чтоб получить премии. И даже выставляли офицеров зоны, что б охранять «хвост», торчащий из тупика. Но сегодня особый случай. Усилена охрана наиболее побега опасных мест. Ну, а тупик, что тупик. Он всегда под контролем. Здесь работают только проверенные Кум. частью зеки! Сегодня тупик, это не актуально! Так решил вечно бухой хозяин!
          По третьему вагону Мотя пробирался на четвереньках, быстро перескочил  в четвертый и долго ждал, прижавшись к переборке, ждал когда «хвост» выползет из ворот. Вот и железная платформа, на которой, на колченогом стуле сидит казах - солдат, его разморило на солнышке и он лениво смотрит на тихо проезжающие  мимо вагоны, даже не пытаясь заглянуть в распахнутые двери, собаки рядом с ним нет. А то б она точно учуяла Мотю и тогда уж точно кранты! Ну вот и за ворота выехали, он подполз к дверному проему.  Сейчас главное выскользнуть из вагона на насыпь так, что б не увидели. И не в коем случае не под вагон, под колеса. Надо сразу скатится с насыпи и чахлыми кустами по болотцу к бетонной трубе. Этот маневр с вагонами продлится не более двух, трех минут. Потом вагоны опять толкнут в тупик, в зону, под погрузку. Потому - то так расслаблена, ленива охрана. Те, что на земле надеются на тех, что на вышках, а на вышках ждут внимательного контроля от тех кто на земле. Мотя, словно ужака вывалился из вагона на насыпь, больно приложившись плечом о какую - то каменюгу и сполз в канаву. Не поднимаясь, на четвереньках он устремился к заветной трубе. В трубе, раскидав кучу мусора, он быстро достал полиэтиленовый мешок, где и лежал коричневый «дипломат». Выбрался по трубе на другую сторону насыпи, прошел по неглубокому, вонючему болотцу к сараям, погребам поселка сотрудников зоны и только здесь на сухом бережку вынул из мешка объемный, форсистый кейс, где оказался аккуратно сложенный джинсовый костюм, белая футболка и белая кепка. В отдельном пакете лежали кроссовки и носки. Мотя не спеша, переоделся, сбросив тюремную робу в болотце. В нагрудном кармане куртки он обнаружил паспорт с его фотографией. Теперь он, - Лях Георгий Семенович 1956 года рождения, житель города Алма - Ата Улица Чакана Валиева 6 квартира 28.            
В другом кармане была пачка купюр, банковский «пресс» четвертаков, золотистая фирмовая зажигалка и пачка сигарет «Столичные». А вот на самом дне кейса и тонкая, узкая пика, стилет с удобной ручкой из гладкого бамбука. Мотя быстро переоделся, побрызгался приятным одеколоном, что б хоть чуть, чуть отбить запах зоны, долго приспосабливал «пику» у себя в рукаве,  наконец, вышел из-за сараев на центральную улицу поселка, закурил и не спеша, пошел к автобусной остановке. Вряд ли кто, увидев его сейчас признал бы в этом явно заезжем фраерке, в белом кепарике со щегольским кейсом в руке с перстнем «болтом» на пальце и золочеными часами на запястье замудоханного по зоне арестанта. Мотя не торопливо сел в автобус и  через тридцать  минут был уже на железнодорожной станции, сел в электричку и через час был уже в Петропавловске Севенро – Казахстанском, а еще через час на ствнции Иссилькуль. Вкусно поужинал в вокзальном ресторанчике и нахраписто снял  всего то за стольник на ночь  рыжую, лет тридцати официантку вместе с ее квартирой. Ранним утром Лидка, его новая «жена» сгоняла на вокзал и купила ему билет в купе на Свердловский скорый.
-Гоша. Ты скоро назад - то? - закраснелась Лидка.   
-Да, знаешь, я ж на почтовом ящике вкалываю и сам не знаю когда теперь назад, могут и в Москву загнать, - затянулся беглый зек сигаретой.
 Она прижалась к его плечу.
-Ты, что с женой - то не живешь? Все мотаешься по командировкам? Вон как по бабе - то стосковался, я думала ночью до смерти меня залюбиш.
-А, ну вот тебе тогда за страдания  премия.
Мотя вынул из кармана «пресс» и подал женщине еще две четвертных!
-Хорошо тебе платят, добрый ты, - взяла Лида деньги, - а ты все равно заезжай, как у нас будешь.
     В пятнадцать ноль, ноль без опоздания Свердловский скорый остановился на станции Исселькуль, пограничье Омской оюласти и Казахстана.  Мотя подбежал к пятому вагону.
-Ну рыбонька, ну солнышко возьми меня к себе у меня вот и билет тоже в купе, но только в одиннадцатый вагон, а меня мать старушка встречать придет, а я с дуру не доглядел дал ей телеграмму, что я в пятом буду. Не бегать же старухе по перрону.
  Мотя сунул проводнице вместе с билетом четвертак и она ошалело, глядя на него промямлила:
-Ну проходите, что ни будь придумаем.
   С час Мотя ехал в купе с проводницами травил анекдоты пили чай, потом он вышел в коридор покурить, побродить, послушать. Тут же в четвертом купе, через открытую дверь, заприметил шумную компанию. Двое южных мужиков явно крепко поддатых о чем - то шумно спорили.
    Сизый вернулся в служебное купе.
-Слушайте девки,  а че я тут вам мешаюсь. В четвертом – то купе место есть?
-Да ты с ними - то поедешь? Там один вроде нормальный мужчина, тихий. А эти два азербота нажрались водяры и орут с утра.
-Да  че ему, - раскрыла глаза, дремавшая в углу  проводница, - они вот на этой станции выходят, еще минут двадцать потерпит. Хочешь так иди! Дай ему постельное и пусть дрыхнет с соседом до Свердловска. Мотя взял белье и свой кейс, прошел в четвертое купе.
-Здравствуйте, уважаемые. Где тут у вас свободно? - улыбнулся он обращаясь к попутчикам.   
-Ты как, далеко едешь? - спросил его пузатый  в белой майке заляпанной помидорами.
-Да пока до Свердловска, - пожал плечами Мотя.
-О!  Значит с соседом до конца, да! Замахал руками другой, в мятом, черном пиджаке и тонком свитере. Такой же носатый как и его пузатый друг, но с пышными черными усами.
-А, че мужики может по чуть, чуть за встречу. И Мотя достал из кейса бутылку «Столичной», заботливо приобретенную ему в дорогу Лидой.
    Попутчики весело закивали головами, сдвигая на край столика стаканы.
-Эй ты ингуш да, вставай да! Все спишь и спишь, как мертвый да! - толкнул пузан, отвернувшегося к стене соседа, - Яков вставай да, давай выпей с нами хоть на прощанье! Смотри, какого мы тебе соседа оставляем да!
   Сухощавый, седой мужчина, лет сорока повернулся к Моти и внимательно посмотрел ему прямо в глаза.
-Оделся бы ты, Аванес. Скоро выходить, а ты  все еще в майке, да в трико. Так все дело свое пропьете. Самим придется стоять с помидорами! - усмехнулся мужчина. Не отводя глаз от Моти. 
          Мотя разлил по пол стакана. Доруганы, дружно чокнулись и также дружно заглотали водку, занюхивая ее кусками заветренного грязно - желтого сыра.
Яков, на удивление Сизого к своему стакану не притронулся. Поезд стал заметно замедлять ход и друзья с  понятным только им гырканьем в бешеном темпе стали вытаскивать в коридор свои баулы, скидывать в какие - то пакеты разбросанные по всему купе вещи.
-Так, пассажиры ваша станция! Стоянка три минуты. А вы еще и белье не сдали! - встала в дверях проводница.
-Ай! Ай! Сама виновата! Да! Чего раньше нэ предупредила! Нэ разбудила! Да!
 - скривился пузан.
-Да я вас, как людей уж как час прошу. Приготовьтесь выходить, приготовьтесь выходить! А вам все пьянка мешает! - взорвалась проводница.
 -Идите к выходу, а то проедите! Идите, я сама за вами ваше белье соберу!
-Ай, мужики, да! Помогите ж да,  сумки вытащить да, - обратился Пузан к соседям. 
Мотя подхватил один тяжеленный баул и попер его к выходу. Ингуш не тронулся с места так и остался в купе стоять у окна, глядя на наплывающую станцию.
      Шумных друзей успели высадить на их станции.  Мотя еще минут пять постоял с проводницей в тамбуре, покурил и пошел в свое купе.
Как расколоть Ингуша, судорожно думал Сизый. Что это именно он Мотя не на мгновенье не сомневался. Он так и представлял его себе, ворочаясь в зоне на жесткой шконке. О чем с ним говорить? Как вывести из равновесия и заставить проявить себя? С водярой здесь не прокатит! Он себя уже показал, что он не дешевка халявное пойло не хавает. Не заметно для себя в раздумьях Мотя оказался у дверей своего купе. Ингуш так и стоял у окна, спиной к двери. Словно черт подтолкнул Мотю он тряхнул рукой, почувствовав, как пика на резинке опускается по рукаву, шагнул в купе и с силой засадил пику под левую лопатку ингуша, прямо так снизу вверх и немного на искосяк. Ингуш даже не ойкнул, стал тяжело опускаться на пол. Сизый быстро закрыл дверь  в купе и стал быстро шарить вокруг. Чемоданчик Ингуша одиноко стоял в рундуке под полкой. Мотя суетливо расстегнул замки и поднял крышку чемодана. Барахло всякое! Он выкидывал вещи из чемодана, пока не наткнулся на темно-коричневый кожаный, будто колбаса увесистый мешок. Мотя зубами развязал тугой узел тесемки и, встряхнув мешочек посмотрел на содержимое. Серо - коричневый тяжелый зернистый песок с  яркими проблесками отдельных меленьких ярко-желтых зерен. Вот оно какое рыжье!  Колымское! Самой высокой пробы! Золото! И он Матвей Сизых вот так с легонца, без напряга взял целую кучу бабла, которую придется вот так запросто отдать?! Он с трудом  затащил Ингуша и уложил опять на полку. Пику вынимать не стал, что б кругом не очень кровить. Все вокруг обтер простыней, поплотнее прикрыл другой простынкой труп. Спит мол, сердешный! Спит как всегда! Уложил мешочек в свой кейс и отправился  в тамбур к выходу.
-Да вы, что решили здесь выйти? Здесь же полустанок на минуту остановка перед мостом, да и нет ни чего вокруг, - удивилась проводница.
-Мне надо. Я дальше на машине. Сюрьприз, встечающей родне вроде!  - усмехнулся Мотя.
-Ну, как знаете. А как же мать старушка? -  проводница вышла за ним в тамбур и открыла ключом дверь вагона.
-Площадку - то сам сможешь поднять? Ну, сам тогда выйдешь, а я пойду. А то Галка напарница из ресторана котлеты принесла только сели, а тут тебе угорело сходить. Остынут котлетки.      
-Ну иди, иди. Спасибо за все! Мне надо, - Мотя похлопал по плечу проводницу и она скрылась за дверью. Из соседнего вагона на площадку с покрасневшим от натуги лицом, как-то боком вышел белобрысый парень. Он с трудом тащил полосатую здоровенную сумку. Русый чубчик, косячком прилип к его вспотевшему лбу.
-Товарищ, это пятый? Помогите чуток с переходной площадки сумку в вагон поставить. Тяжелая. Стекло. Посуда. Довезти бы целехоньким.
          Мотя с безразличным видом взялся за ручку сумки состав слегка тряхнуло. Парень ойкнул выпустил свою ручку и Мотя невольно нагнулся, чтоб успеть перехватить ручку действительно тяжеленной сумки  при этом, не выпуская из руки  и свой кейс.  От резкого сильного удара по голове за ухом он потерял сознание, а парень, приоткрыв дверь вагона, вытолкнул его на ходу прямо у стрелки на рельсы. Сунул свою  тяжеленную сумку под двери Мотиного вагона, подхватил Мотин кейс и прошел назад в четвертый вагон. Парень бодренько соскочил на полустанке и уселся, в поджидавший его УАЗик.  В первом же совхозе на центральной усадьбе он, как к себе  прошел в кабинет директора совхоза,  от куда сделал лишь один звонок:
-Товарищ полковник. Груз у меня! Буду на базе через два часа.
               
                Глава 25.
                « CODA»
Вот  и осень, как лето быстро пролетело. Трофимов смотрел в окно кабинета по стеклу не прорывным потоком стекали капли дождя. Неожиданно громко зазвонил телефон. Межгород. Май Егорович поднял трубку.
-Ну, что хозяин! Как дела?
-В порядке товарищ генерал! - привстал с кресла Трофимов, - оперативная обстановка удовлетворительная, производственные показатели хорошие.
-Я и не сомневался! Чебаков - то съехал?
-Да нет. Сидит дома,  квасит. На меня жалобы строчит.      
-Ну, и хрен с ним! Наплюй! Готовься пока в Омск поедешь в УИН начальником отдела, а потом глядишь я тебя и к себе в Москву заберу. Мне такие толковые парни нужны. Сизых - то похоронили? Обеих?
-На спец. участке. Кому они  нужны  твари безродные!
-Это правильно. У нас тут тоже грызня на всю Москву. Крылов с Гиви  Кутаисским сцепились! Жалко такой куш просрали! И главное не известно как! Трупы с обеих сторон валом. Дерутся. Война на полном серьезе!
-Земля чище будет товарищ генерал, - усмехнулся Май.
-Ты, с какими погонами - то сидишь? - просипел генерал.
-Виноват! Не понял! Товарищ генерал.
-Чего не понял? Я  тебе – то чего  звоню! Три часа назад  подписан приказ о присвоении тебе, досрочно неочередного  звания подполковник.
-Служу Советскому Союзу!  Товарищ генерал.
-Вот и служи. Впереди у нас большие дела. Будешь по моим нотам играть не прогадаешь! Во как из капитанов, да сразу в подполковники! Все будет! Ну, а накосорезешь башку тебе враз сверну!
   Все хорош! Под этими комуняками долбанными ходить! Теперь сами рулить будем! Бабло шинковать! Демократию строить! И братков под себя подомнем, что б не забывали Зону! Все! Бывай!
    Ну, дела, -  положил трубку Трофимов, - чего это генерал. Поддал что ли.   По служебному телефону такое говорит. Не боится. А и наплевать! Большой дядя, сам все понимает! Подполковник, - хмыкнул Трафимов, - за такие бабки, что удалось скрысячничать с его помощью. Вот значит какие времена наступают. Видно и впрямь такие времена грядут. Опять грабь награбленное! Ну, уж те перь я, как мои батя и дед клювом щелкать не буду! Мне б только из этой дыры в Москву выскочить. А хотя бы и в Омске, перспективы широкие. Зря, что ли зэки два десятка лет на своих костях такой нефтекомбинат в Омске строили! Пора теперь и нам с этого свои дивиденды поиметь! А всю эту Парт шушеру мы прищучим. На каждого есть свой хрен с винтом!   
                Так Генка Сизых - «Пацан» совсем  и не ведая того, попал под спец. операцию МВД по борьбе с организованной преступностью. В самом ее начале. В самом начале «перестройки», « предпучевых заготовок»  в середине восьмидесятых. Когда еще не говорили, боялись сознавать, что она  преступность - то эта организованная. Когда над Страной сидели около пятисот Воров в Законе, а примерно триста  из них были грузины. По блатному – «Мандариновые Воры в Законе». Ибо и здесь как бы не пыжился криминал царил его давний, исконный принцип: -  все покупается и все продается!
Принцып, который стал к сожалению в те времена, путеводной звездой и для многих служителей Закона! Сросшихся с криминалом быстро и не заметно для себя!
Вы только сейчас не напоминайте им об этом! Как начинались, как закладывались основы, «фундаменты» многих современных огромных состояний, капиталов. Вот  еще чуток пробежит время и станут они их миллионы, миллиарды вполне легитимными. А сейчас не  задавайте дурацких вопросов – откель, мол у них такие миллионы, миллиарды?! И всего – то за два десятка лет?! А то каждый из них будет рвать на себе рубаху и орать вам про честный  непосильный ежедневный, ежесекундный труд! А мы вроде, как и не там, и не так работали. Ну, что ж вот и пришел видимо коммунизм, но только не для всех! А вы и не заметили?! Эх граждане лохи, опять мимо кассы. Ну, тогда давайте как Генка-Пацан на ручной дрезине за уносящимся теперь уже в капиталистическое завтра поездом! Кто-то может еще успеет, ведь мы живем в стране великих возможностей! Ведь купились же мы на Гайдаровскую мульку - Все на поиски золота Партии! С разными инновациями запудрил мозг лохам  такой «электомахинатор», «нанотехнолог» Толик Чубайс. Это вам не коробки из-под ксерокса набитые долларами тибрить! Это всю Страну обуть и сухим из дерьма выйти! Так что шустрите ребята!  Ну, а нет! Так вон опять же башен каких только высоких полно кругом. В Питере вон построили «Газ прома» - кузнецы миллиардеров. Башня аж под  пятьсот метров, да и в Москве целый комлекс  Так что всех,  опоздавшие  за мечтой - Приглашают в полет!
               
               
               

               



                Искушение
                (Бес попутал) 
                «…Отче наш не введи мя во искушение,
                избавь мя  от Лукавого…»               
                Глава1.               
                Красив и романтичен этот вечерний сибирский город на берегу, вроде такого   свинцово тяжелого широкого и спокойного  с какой-то прозеленью вод Иртыша. Когда полу пустынные, широкие улицы освещены фонарями и светом из окон, выстроившихся стройными рядами высоких домов, в  центре города миллионника, промышленного центра Западной Сибири. Павел Степанович Бальмах, устало откинулся на мягкую спинку переднего сиденья, искоса глянул на седого Володю своего персонального водилу. Ну, что вроде не супится старик. Ну мало ль, что столько проторчал у подъезда, ожидая его. Шефа! Ведь не где ни будь, а  у Горкома партии. Ну и что, что уж 23-00. Вон рассказывают при Сталине до утра все в таких учреждениях работали. Спали, жрали и …. И все на рабочем месте. Не отходя от телефона. А ну, как чего Хозяин спросит. А я на боевом посту! И владею всей информацией! Управляю ситуацией! Интересно Петровна тоже уже домой укатила, иль еше сидит? Ну, вот Паша как дела наши повернулись. Теперь главное только не сорваться. Не обгадиться. А то с такой высоты сильно больно можно шмякнуться! А «помочь» есть кому! Вон они, все вокруг ему в затылок дерьмом дышат только и ждут, что б он слабину дал, ошибся где! Не поделился! С профурсетками этими театральными заигрался, как его предшественник! Ну, да не хрена как там,  его пьянчуга отчим все любил повторять, - « Броня крепка и танки наши быстры!». А броня у него дай Бог каждому! Павел Степанович устало потянулся на сиденье, ощущая томную пустоту, даже какую - то легкую боль в паху. Ну, курва старая! Высосала все! Вымотала, как щенка! Ну, да ничего! Оно того стоит! Утром встану, как огурец! Надо по утру к себе эту стерву, что из Новосибирска прикатила  вызвать. Ну пообещаю ей, да хоть эту главную роль в  «Летучей мыши». А Полину? А Полину в кордебалет! Прима долбанная! Еще и кочевряжиться! Это она при Моисее, предшественнике моем королевой по театру ходила! Ну, а у меня больно - то не покомандуешь! Не хотите ноги раздвигать мадам? Идите в толпе попрыгайте! Ах, черт. Что за жизнь. Мог ли он себе такое представить. А как мать - то тогда со своим пьянчугой  Мишей, да и все соседи кругом, все потешались:
  Ну, Пашка учудил! Поступил в культпросвет училище! Два притопа, три прихлопа! Нет, что б на завод, иль хоть на фабрику пошел! Лоботряс! Через два года зав клубом в деревню загонят! Там и сопьется!
     Да ничего, он пережил этот тупой скулеж соседей и материнское ворчанье.  А теперь, когда он очень изредка заскакивает к матери на их трущобные линии вся улица сбегается, что б только поглядеть. Павел Степанович приехал! Во, какой у него шофер, мужчина солидный в летах и машина - то «Волга» новехонькая. Да и сам Пашка одет с иголочки. От морды хоть прикуривай. А чего ему.  Жрет поди от пуза икру всякую, балыки пьет коньяки, да шампанское! Забыл как у мамки за куском хлеба в догонялки, без штанов бегал.
     С проспекта Маркса машина свернула налево, на улицу Маяковского мимо института Железнодорожного транспорта, где за небольшим сквером в тиши деревьев, клумб и аллей, на самом углу улицы Декабристов за кованной железной оградой стояла бело - розовая трехэтажка с лепниной и широкими балконами. Некогда гнездо высшей партийно-хозяйственной номенклатуры, ну а теперь может быть и чуть по жиже, но тоже начальники не из последних! Павел Степанович переехал сюда всего три месяца назад.          
  Когда ж начался его взлет? Когда он хлобыстнув пол стакана «коньячку», иль дурнички, как они звали этот  желтоватый напиток, шилом пронзающий глотку и мозги. И ему, кто-то из преподов техноря сообщил:
-Павел Степанович. Из Горкома партии приехали! У директора техникума сейчас! Хотят с руководителем коллектива, лауреатом Всесоюзного конкурса поближе познакомиться!
-Ну пошли! - кивнул Пашка, - проглотил непрожеванный, вонючий плавленый сырок и кивнул парням. Мол, можете расходиться, репетиция закончена. Самое смешное, что за два года учебы в училище Пашка так толком и не научился играть не на одном инструменте. Но был в нем неистребимый, напористый талант организатора и вдохновителя. Менеджера-достовалы. Он как бы нутром чуял с кого чего спросить, кого куда поставить, кого чем привлечь. И наконец кто, что может. И даже там, в Москве когда стало ясно, что их молодежный ансамбль «Русичи» выйдет в финал Пашка скромно терся перед телекамерами в ряду своих артистов, изредка почти не слышно побрякивая бубном, чтоб не сбить ритм и вместе с тем засветиться, что вот мол я! «Играющий тренер». «Руководитель». Может и не в полнее художественный, но при деле. Парни, студенты Химико-технологического техникума по началу всерьез не воспринимали его. Толи воспитателя общежития, толи руководителя какого-то эфемерного оркестра народных инструментов. Наконец после «окончания» Университета марксизма-ленинизма его «прикрепили» к циклу общественных наук. И Пашка стал гордо именоваться преподавателем, заниматься своим любимым делом. Болтаться по этажам техноря, выискивать таланты.
Директор техникума Аркадий Ильич Смурыгин помнил яркое, забойное выступление коллектива художественной самодеятельности обувной фабрики «40 лет Октября», руководителем которой как оказалось тогда был Паша Бальмах. Поэтому, сразу после этого районного смотра он пригласил к себе в техникум Пашку и поставил перед ним сверх задачу.
-Отчибуч такое! Что б во всем городе! По всей Стране заговорили! Вот, мол есть такой в Омске, посреди Сибири техникум! Что б ребятня к нам косяком потянулась! С моей стороны тебе любая поддержка и во всем! Увижу, что дело делаешь, такой постамент тебе сотворю! Хрен кто вякнет! Я и сам не пальцем деланный! Меня и в Горкоме и в Обкоме еще по работе на шинном знают! Зря что ль орденом наградили! Давай Бальмах!
Пашка не стал посвящать Аркашу во все подробности своей работы с коллективом самодеятельности обувной фабрики. Были там свои нюансы. Он тогда еще только, только окончил училище. Ехать в таежную, иль степную деревню край как не хотелось! Тут и подвернулась на какой-то вечеринке, среди бдящих за нравами современной молодежи не больно старая, не больно толстая тетка. Как оказалось председатель профкома этой самой фабрички. Утречком, не вылезая из-под одеяла Пашка и предложил Ксении Алексеевне принять его в штат их Клуба в качестве руководителя художественной самодеятельности.               
  Через пару недель пребывания в новой должности, он вычислил для себя два главных направления: - жиденький хор, скорее ансамбль и такой же не многочисленный танцевальный коллектив. К двум, имеющимся алкашам баянистам добавил еще своего «другана» Геника  - толстяка, изгнанного из училища за прогулы. В задачу Геника входило нещадно щипать необъятный контрабас и следить за тем, что б оба баяниста не нажирались в стельку, до времени. По возможности. Еще в «оркестре» задействовал двух разбитных теток охранниц, которые лихо играли на балалайках, повизгивали и матерились, но тоже в такт. Конечно же, пользуясь кассой профкома,   он  подтянул из училища пару  молодых преподавателей народного танца и хормейстера. Сам же Паша присутствовал на каждой репетиции. Как тот Карабас Барабас, похлопывая себя по ляжке длинной стальной линейкой, а в конце репетиции, как сказочный кот Базилио, иль лиса Алиса «рассчитывался» с «родными» преподавателями. Пашка знал, что сколько б он им не дал, они все равно будут ему благодарны. Времена такие!  Какие? Какие всегда! На культурку денег всегда не хватает! В общем - то Пашка не наглел, оплачивая и свой «труд» с Ксенией Алексеевной, а  касса не скудела. Через три месяца на районном смотре Пашкины «артисты» переплюнули унылые хоры пимокатчиков, полуоглохших бабенок с суконки, запойных певцов треста бытового обслуживания – визгливых парикмахерш, да горластых банщиков и впервые за всю историю фабрички стали победителями районного смотра, конечно же, по своей группе предприятий. Но все равно почетно!         
 Пашка заслуженно, во всяком случаи он так считал, получил заслуженный диплом и хорошую премию. Ксения тут же по путевке уехала в братскую Болгарию делиться опытом, наверное, приобретенным ее с Пашкой, но теперь уже на Золотых Песках резвиться с болгарскими Мачо. А наемные «негры», преподы получили большое моральное удовлетворение от проделанной работы и малую толику от Пашкиной «премии». Всем артистам под гром туши вручили хрустальный ушат, который  злые языки болтают, они  тут же после чествования. За кулисами, наполнили фирменной водярой «Колен вал» по 3р.62к. за пузырь, опосля покурили и  предались свальному греху. Не досмотрел Паша. Так ведь на это и не подряжался.
Так уж видно было угодно судьбе, что б в жюри этого районного смотра-конкурса заседал и директор Химико-технологического техникума. Как член райкома партии, ответственный за культуру в районе, как большой любитель и знаток народного творчества, как сосед фабрички, ну и как «знаток и ценитель» Ксении Алексеевны, с Пашкой одновременно, что ж и такое бывает. Как там у классика: - «В очередь сволочи! В очередь»!
                Глава 2.
В кабинете директора техникума Пашка из всей компании  коряжистых теток и брюхатых дядек, рассевшихся вдоль приставного стола и в креслах у стен, просторного и светлого кабинета, сразу выделил ее. Дама лет сорока, сухощавая, выше среднего роста в темно – синем, строгом костюме, больших очках, словно глаза стрекозы и замысловатая халда из темно русых волос, скрученная на затылке, причем неизвестно по какой моде почему - то лихо сбитая набекрень. В общем типичная представительниц той когорты от которой, только и ждешь услышать: - пройдемте товарищ! Она стояла у окна, строго оглядывая, собравшихся и пускала через тонкий прямой нос струйки дыма, стряхивая пепел сигареты прямо в горшок, любимой Аркашиной гераньки. Директор тут же в дверях подскочил к Пашке и вцепившись ему в рукав трубно объявил:
-Ольга Федоровна! А вот и наш лауреат! Молодой преподаватель цикла научного коммунизма Бельмах Павел Степанович! Дама у окна поморщилась и направилась навстречу Пашке.
-Аркадий Ильич, что ж так торжественно. Оглушил прямо всех. Скромнее, скромнее надо. Верно юноша? - протянула она Пашке свою  руку.
   Поцеловать что ль ручку. Ударила шальная мысль Пашке в голову. Но он только слегка пожал ее узкую, мягкую ладошку.
-Ольга Федоровна Поленова третий секретарь Горкома партии, - строго произнесла она.
-Главный идеолог нашего города, - тут же влез Аркаша.
На что она криво улыбнулась и сурова произнесла:
-Ну, Аркадий Ильич. Кроме вопросов образования я курирую и некоторые вопросы культуры. Но, идеология в целом это конечно же поле деятельности нашего второго секретаря, а по большому счету Партии в целом. Вы Павел Степанович член Партии?
-Кандидат, - почему - то виновато промямлил Пашка.
-Вот он у нас, в этом году в педагогический институт может поступит и тогда в Партию примем,  - разулыбался Аркаша.
-И на какой факультет?
Вроде даже с интересом посмотрела на Пашку Поленова.
-На исторический, - промямлил Пашка.
  Поленова довольно кивнула и слегка улыбнувшись сказала:
-Готовьтесь, а мы поможем. Нам толковые, образованные коммунисты, молодые как Вы нужны. Потом будто, что-то вспомнив, разом потеплела и тихо произнесла,
-Я ведь и сама выпускница нашего Педагогического, только когда это все было. Все работа, работа. Просто отвлечься некогда. Потом весело тряхнула головой. Вот и будет повод, просто так не по делу побывать в когда - то родных стенах, встретиться с любимыми преподавателями. Вы Аркадий Ильич возьмите этот вопрос под личный контроль и звоните мне если что. Звоните без всяких экивоков. По простому. Своим товарищам надо помогать. Да еще и таким перспективным. Она опять взяла за руку Пашку и уже чуть сильнее сжала ее.
Ну, что товарищи, - обратилась она к присутствующим, - Аркадий Ильич нам показал свой техникум и лаборатории, и мастерские, и аудитории. Все у него в порядке и выше всяких похвал, вот видите и досугом студентов есть кому заниматься. Выискивать, развивать таланты. Спасибо вам за участие в этом выездном заседании нашей комиссии. В следующем месяце у нас встреча в техникуме легкой промышленности. Вам позвонят. Коллектив там молодой. Вопросов еще много. Обсудить есть что. И наверное пора принять меры. Все свободны.   
Пашка с Аркадием Ильичем так и остались в дверях, а мимо них потекла в коридор высокая комиссия. Аркаша улыбаясь, тряс каждому руку. И тут один плешивый пузан блаженно скалясь, неожиданно взял Пашку за локоть и доверительно пророкотал,
-Ну, молодой считай, что ты уже поступил в этот Пед. институт. Раз Поленова сказала, что поможет. А для нее разницы нет, что пальцем пошевелить, что за глотку взять кого. Потом он схватил за руку Аркадия Ильича и затряс ее в рукопожатии,
-Ну, молодцом, молодцом Аркаша. Есть еще порох в пороховнице! И нагнувшись к директору техникума пророкотал,
-А вот Галину-то видно снимать придется.
  Проходящая мимо тетка, переваливаясь с боку на бок словно утка, проворчала,
-Давно пора! Не общежитие, а притон! Каждый вечер танцы! Визготеки, как все окрест говорят. Девки на занятия являются почти в чем мать родила! Юбки где начинаются, там и кончаются, так что и задирать не надо! Срамота! А Галине что все, мол мода. Мол молодежь! Зато успеваемость высокая! Не техникум легкой промышленности, а техникум легкого поведения!    
Когда последний член комиссии вышел из кабинета Пашка увидел что остались в кабинете он, Аркадий Ильич и Поленова.
-Аркадий Ильич, а действительно, что то мы, так скоренько прошли по вашему актовому залу, а наверное есть же аудитория где, ну вот эти ваши лауреаты занимаются, репетируют. Интересно бы познакомиться и с участниками ансамбля. Знаменитости ведь теперь. На весь Советский Союз слава. Впервые за всю встречу она улыбнулась и вроде даже с теплотой посмотрела  на Пашку. Не торопясь, втроем они пошли по длинному коридору, а Аркадий Ильич все пытался тормознуть Поленову хоть  у одного из многочисленных стендов, повествующем о жизни техникума, здоровенные стенды были плотно развешены по обеим стенам коридора и на всех четырех этажах учебного корпуса. Наконец они вошли в актовый зал поднялись на стену и пройдя в  закулисье, вошли в узенькую дверь комнаты, в которой по стенам были развешены медные мятые пропыленные трубы и барабаны, а в углу сиротливо стояло потрескавшееся, старенькое пианино «Иртыш».
-Что здесь? – повернулась с кислой гримасой к Пашке Поленова.
-Нет, нет. Замахал руками директор. У ансамбля своя отдельная комната. В это время со сцены в комнату влетел завхоз Герасимов, красный как рак, моргая выторащинными глазами и хлопая себя по ляжкам пухлыми ладошками, он буквально завопил:
-Аркадий Ильич! Ну прям беда! Там пожарная инспекция приехала опять с этими пожарными кранами, душу мотают! Мол вот и два огнетушителя у вас просрочены! Это из сорока - то! Я уж не могу! Выручайте! Это ж ни какой водки не хватит! Уж второй раз на недели! Аркаша шлепнул по плечу завхоза и тот разом замолчал:
-Ольга Федоровна, извините. Я на минуточку. Дела, а Павел Степанович Вам сам все покажет и познакомит с ребятами, мы уж почти пришли. И действительно за следующей, обитой стальным листом дверью была комнатушка Пашкиного ансамбля «Русичи». В большом фанерном шкафу были развешаны их сценические костюмы, за шкафом стояла новенькая пианола, блестела хромированными ободками ударная установка, у противоположной стены, у застекленного шкафа, почти закрывая окно стояло новенькое пианино, тоже местной фабрики «Иртыш». На  крышке пианино стоял футляр с аккордеоном. Посреди комнаты стоял  широкий письменный стол, беспорядочно заваленный обрывками бумаги, каких – то нот  и следами недавнего возлияния членов коллектива, Лауреата. В комнате, как  и предполагал Пашка ни кого не было, лишь стоял обычный запах табачного дыма и прокисших объедков.
   Поленова, сморщив нос обошла комнату:
-Тесновато у вас и не ухожено, грязненько. Прибрались бы хоть. Творческая молодежь. Приоткрыв стеклянную, заклеенную газетой дверку шкафа она увидела полбутылки «коньяка» и пару мутноватых граненых стаканов.
-А это что? - широко раскрыв глаза, сердито прошептала Поленова.
-Так, это. Знаете солистам распеваться больно некогда, вот по пятьдесят граммов коньячка перед репетицией. Итальянская система. Но не больше пятидесяти, - выпалил не сморгнув Пашка. Да и весна нынче какая - то ранняя, с заморозками. Ребята прибегают с занятий посиневшими. Вот и практикуем, но исключительно в целях профилактики.
-Да уж, с погодой нынче верно непорядок. Я сама, который день чувствую в горле першит и температура вроде.
       Пашка резво вынул стаканы из шкафа и налил в них  «коньяка».
-А не много? - посмотрела на него Поленова.
-Что Вы, самый раз. Сто граммов, что с этого будет, одна польза, - выпалил Пашка и положил на стол рядом с ее стаканом мятую конфетку «Буревестник».
Закрыв глаза она, смешно ойкнула и разом проглотила свои пол стакана. Пашка быстро поставил свой пустой стакан на стол и ему словно показалось, что Поленова, прижав ладонь к груди вроде оступилась, качнулась от стола в его сторону. Пашка подхватил ее рукой за талию, прижал к столу, пытаясь удержать высокую гостью на ногах. И тут с ужасом почувствовал, что его правая рука вроде, как сама собой шарит у высокой гостьи за разрезом, за воротом  ее пиджачка, жмет ее грудь, вывалив  из кружевного лифчика довольно  упругую бело - розовую сиську. Не каких протестных движений с ее стороны не последовало и Пашка, как ошалелый, пошел дальше. Прижал ее грудью к столу, с треском задрал узкую с разрезом юбку, почти до колен спустил с нее тонкое бельишко. Она, как - то по бабьи ойкнула, когда Пашка вошел в нее. А потом, он только ясно слышал лишь ритмичный стук ее каблучков о грязный, давно немытый паркет и страстное сопение, стон высокой  гостьи, а сам все старался войти в нее как можно глубже. Наконец он излился в нее, почти одновременно с ее страстным стоном и отошел от стола. Она не глядя на него поправила свое белье, юбку, блузку и пошла к выходу, остановилась в дверях и сурово произнесла:
-Пикнешь. Пожалеешь. Горько пожалеешь. А вообще, как вы в такой сраче репетируете? Хлев да и только.               
     Пашка молча застыл у стола судорожно соображая, что же произошло. Ну все Павлуша теперь иль лоб в крестах, иль яйца в кустах. С секретарем Горкома партии случку такую соорудил.
                Глава 3.
Ленка, жена Павла Степановича, встретила его в дверях квартиры, кутаясь в халат, прижалась к мужу,
-Что ж так, до поздна? Совсем себя не жалеешь, вон и круги - то под глазами. Можно ли так. Один за всех. На разрыв. И этот старый вертеп и строительство нового театра. И обо всем твоя голова болит. Нам с Катенькой совсем без тебя скучно и грустно.
Он рухнул на стул в просторной прихожей и поставил рядом на пол свой портфель.   
Она присела перед ним и стала развязывать шнурки, осторожно сняла с него лаковые туфли и придвинула мягкие тапочки. Пашка блаженно зажмурился и опустил свою руку ей на голову.
                Ленка училась в училище с ним в одной группе не лучше, не хуже других девчонок. Русоволосая, рослая, на год младше Пашки. Но из всех подружек, она толи по какой - то врожденной бабьей хитрости, толи чисто деревенской манере выказала его не сравненное превосходство перед ней. По собачьи преданно, заглядывая ему в глаза и с радостью воспринимая его ласки. Вместе с тем Пашка знал от ее подружек, что Ленка бывает очень жадной, властной, истеричной. Очень гордиться тем, что она из деревни Язовки, одной  с нынешним Министром обороны Язовым. Так и наплевать решил Пашка. За все четыре года, что они вместе скандалов от нее он не видел, одна только благодарная покорность! А ведь легла под него девкой,  одной из последних из своих подружек с курса, где Пашка царствовал, как султан. Не то чтобы противилась, так все увиливала. Водила за нос. Вот это - то и покорило Пашку. Да уж студенчество, пусть хоть и вшивое в этом культпросвете, но есть что вспомнить. Жадная, жадная. Плоды деревенского воспитания. Папка бригадир, мать зав. клубом. С чего шиковать. А то, что деньги считать умеет, да зря не швыряет, так по нынешним временам это скорее достоинство, чем недостаток.
    В своей комнате заплакала двухлетняя дочка Катенька белокурый курчавый ангелок, любимица папы и мамы.
-А, что Зинаида уже ушла?  - сердито спросил Павел Степанович.
- Так с обеда отпустила ее. У нее мать совсем  плоха. Сегодня на скорой в больницу отвезли. Что-то с сердцем, - прижалась к нему щекой Ленка.
Пашка вдруг почувствовал, что сильно хочет есть и молча пошел на кухню. Большая кухня – столовая находилась в конце длинного коридора. Павел открыл холодильник. Так и есть, «идеальный порядок» - пара тарелочек с «казенными» салатиками, кувшин с молоком и творожок для Катеньки. А жрать хочется зверски. Вот тебе и расчетливая хозяйка. Что ж они без меня едят? Ну по выходным, дело привычное. Дежурный водила из театрального буфета завтрак, обед и ужин привозит. Это еще до Пашки так было заведено. Не больно вкусно, но почти за дарма. Они привыкли. Вне дома Пашка позволяет себе вкусно отобедать в ресторане, а дома, так наверное домработница-няня, деревенская бабенка Зинаида на пару с Ленкой смотаются на Ленинский, иль Казачий рынок, выторгуют там чего да сварят себе, а к приходу Пашки все чисто. Да и черт с ними. С голоду - то не пухнут.         
Пашка налил себе стакан минералки. Ну что за гадость эта «Омская», чего она лечит. Скривился он подошел к телефону, набрал номер и прохрипел в трубку,
-Мария Андреевна? Это Бельмах. Вот только приехал с совещания. Голодный как волк, там у нас что есть?  Оголодавшая публика не все подъела? Ага пусть Сергей подвезет он сегодня дежурный? Да ничего, что тут ехать! Успеют артисты после спектакля до своей общаги. Поди после спектакля, как всегда по гримеркам будут полчаса сидеть, языкамии часать, сплетни пересказывать. Покурят, выпьют. Жду! И нарезочки, нарезочки, ага языка. Я  заходил, видел у вас. Побольше! Ага, все на счет командировочных. Я завтра разберусь! Все вам подпишу!
      Вот тоже ворье. Все себе норовит урвать. Артисты жалуются, обвешивает, обсчитывает, цены вздула страшно смотреть. Товар, продукты в буфете пора уж хоронить. А Марья – искусница, говорят уж и сыну кооперативную квартирку прикупила. И все за счет этого пойло. Разреши так она б и ночью своей бормотухой- «водкой» и «коньяком» торговала. На хрена труппа нужна? Марья со своим буфетом, пыхтела б день и ночь! И полный аншлаг! Не. Пусть бы еще и эти кобылы из кордебалета задницами крутили. Для отмазки, перед Управлением культуры. И так, слава на весь город. Ну да ничего. В новые стены мы все эти пережитки прошлого не возьмем.         
   Пашка поставил стакан на стол и пошел к себе, по пути заглянул в детскую. Ленка сидела у кроватки дочери.
-Я у себя в кабинете надо маленько поработать. В прихожей он взял свой портфель и прошел с ним в другой конец коридора, где открыл ключом массивную дубовую дверь, вошел в свой домашний кабинет. Прошел к столу и плюхнулся в кресло огляделся. А здорово это он решил все свои мебельные дела. В новый театр, закажет новый комплект, а квартира уж вся обставлена, даже шторы на окнах за счет театра быстренько сварганили. Не дурно вышло,  а что своя рука владыка. Он лениво потянулся в кресле, положил на стол перед собой портфель. Так надо поспешать, пока дежурный Серега на театральном автобусе с ужином не примчался. Пашка подошел к мебельной стенке и приоткрыл дверку. Так вроде в ней купюры. Пашка осторожно сдвинул верхнюю планку, открыв довольно широкую щель в дверке. А что, это он ловко придумал. Только не стал, как тот старый еврей-ювелир в кино, про въедливых чекистов городить полые полки, а попросил театрального столяра Гошу сделать такие дверки с секретом. Уж их то на вес не прикинешь. Висят себе и висят. А алкаша Гошу он месяц назад уволил за очередной запой и, конечно же «в знак благодарности». Что б, не кому не разболтал про дверки с секретом. Пашка осторожно вынул из портфеля две пачки пятерок, в банковской упаковке. Зарплата «армянской» бригады, прораб Эдик с этими делами не задерживает. Пашка осторожно засунул деньги в щель и задвинул планку. Так теперь там сорок пять тысяч, ноль, ноль копеек, усмехнулся Пашка, Ну ничего до сдачи объекта еще как минимум пол года, так и до сотни тысяч наберу! Он блаженно зажмурился. Сто тысяч рублей! Хоть сейчас, хоть еще при Феде Достоевском деньжищи были ой, ой. Вон как они в этом  «Идиоте» вокруг таких денег прибалдели, что генерал, что купчина и этот жлоб Ганечка Иволгин в обморок брякнулся. А вот он Пашка Бальмах, вот так  слегонца соберет сто тысяч! И это все сверх его зарплаты. За одну лишь его подпись в акте приемки работ, каких - то эфемерных работ, выполненных эфемерной армянской бригадой. Прораб Эдик знает дело. Сам то поди тоже мимо рта не пронесет. Да и работы такие подбирает, что хрен кто проверит. А там время пройдет. Усадка! Усушка! Утруска! Эти не добросовестные чучьмеки! Ищи свищи! Пашка вынул из портфеля аккуратный сверточек, развернул бумажку. На столе благородно заблистали два массивных обручальных кольца, золотая цепочка с кулоном в виде сердечка и сережки с изумрудами. Не большие камешки сверкали хищными, лукавыми огоньками, словно подмигивая Пашке. Вот мол, мы всегда в цене! Собирай нас! Береги!
         Да это он хорошо Ларку встретил. Вот пока учились вместе, вроде дура дурой была. А после училища в деревню не поехала, приемщицей в ломбард ее мамка к себе  пристроила и вот теперь сравнительно не дорого есть возможность прикупить такие вот вечные ценности. Так  вот, а  эти цацки у нас в другой, правой дверце. Пашка аккуратно сдвинул планочку и опустил в щель пакетик с драгоценностями.
      В прихожей раздался звонок. Как все во время. Отошел от шкафа Пашка. В прихожей, уже в дверях суетилась Ленка, схватила пакет из рук водителя и молча пошла на кухню. Пашка сурово посмотрел на водилу,
-Ну и чего встал? Артисты поди заждались! Домой после спектакля хотят. Марьи передай я все проверю утром, что она там, на меня  позаписала. 
Шофер молча захлопнул дверь и побежал вниз по лестнице, зло матерясь,
-Ну, крысы! Хоть бы спасибо сказали!         
   Судя по тому с каким аппетитом Ленка буквально истребляла привезенное, Пашка с жалостью подумал. Наверное нужно давать ей побольше денег, ну хоть еще пол сотни. Хотя пара сотен в месяц домработнице – няньке Зинаиде, пара сотен на питание,  сотня на разные расходы для Катеньки и это при его то зарплате в триста рублей, тут уж точно ни какой зарплаты не хватит. Пусть учится жить экономней, не чего так резво начинать жить на широкую ногу. Так я никогда денег не соберу, а может и она сама, в тихоря от меня тоже что то на свой черный день ныкает. Нет, денег я им достаточно даю. Пусть выкручиваются. Главное Катенька, всегда розовощекая, не жалуется, да и одета всегда как куколка. Пашка съел куриную ножку, пару бутербродов с ветчиной и почувствовал, что голод прошел, сонно потянулся.
-Ну, что мадам айда в постель. Зинаида завтра с утра приберет. Да и не забыть бы за сегодня с нее вычесть, а то так повадится выходные среди недели брать, а я за все ей плати.
-Так ведь мать у нее заболела, - виновато промямлила Ленка.
-Пошли, пошли, - взял ее за рукав Пашка. Черт возьми он почувствовал прилив сил и желание. Может это от этой минеральной воды, этой горько - соленой «Омской», а и хрен ее знает. Супружеский долг тоже иногда надо исполнять. Пусть сегодня и у Ленки будет праздник. В просторной спальне Пашка разделся, аккуратно повесил костюм в шкаф и не глядя на Ленку залез под одеяло в широченную кровать, повернулся на бок и … уснул. Ленкин праздник не состоялся. Всю ночь Пашке снилась Поленова, потом новенькая актриска из Новосибирска и еще черт знает что. Он помнил что с утра заседание штаба на строящемся театре. Скоро сдача объекта, скоро ему ехать в Москву пред светлые очи товарища Демичева. На такую должность его должны утвердить в ЦК. Ну, Пашка большому кораблю, большие торпеды!
     Проснулся он рано с предчувствием, надвигающейся беды. Хотя откуда ей быть, ведь все  у него, как по нотам. Он, правда хоть еще и исполняет пока обязанности директора музыкального театра, учится на первом курсе заочного отделения пединститута, но уже принят в члены Партии, утвержден на бюро Горкома и других-то кандидатур вроде на должность директора нового Музыкального театра нет. Прочь сомнения! И как говорил его любимый герой Ося Бендер: - «Побольше цинизма, люди это любят!»      
                Глава 4.
Сегодня на заседание штаба приехал Второй секретарь Горкома, живое повторение секретаря ЦК товарища Суслова, только без калош. Черный костюмец местной фабрики «Большевичка» белая рубашка с жестким воротником от фирмы братской КНР «Дружба»,  да еще и при черном галстуке  на резинке, чтоб не валандаться каждый раз по утрам перед зеркалом затягивать, да заплетать там всякие узлы по этой дурацкой буржуйской моде. Товарищ Малышев среди омских партейцев слыл « тераном-недомерком» - маленьким Мукам, с вечно кислой физиономией и штиблетах с острыми загнутыми вверх носами, не потому что по моде, а просто не по размеру. Велики, но с прокладкой из газеты «Омская правда» в носках этих старинных всегда начищенных «туфлей» .   Георгий Григорьевич сурово выслушал строителей – Главного инженера Треста, прораба и двух бригадиров отделочников, представителя художественной мастерской. Дал высказаться и Пашке. Молча встал и пошел по еще запыленным лестницам, пахнущим краской коридорам и залам, осматривая объект в натуре. В толпе сопровождающих Пашка шел рядом с прорабом Эдиком, который сегодня явно был чем - то взволнован, его лицо то бледнело, то покрывалось красными пятнами.
-Что-то стряслось Эдуард Наумович? Взял его за рукав Пашка.
-А ерунда! Текущий геморрой! Бухгалтерия вдруг,  как с переляку вцепилась  в эту армянскую бригаду, где мол она, кто деньги получает? Ну, да как там Александр Васильевич Суворов говорил: - «Х…ня война, главное маневры!». Пробьемся  Павел Степаныч! Не в первой! Наше дело прорабское, дело правое! И победа будет за нами!       
-Угу, - кивнул Пашка и у него, вдруг  не хорошо заурчало в животе.
-А насчет Победы и правого дела, это вроде из Сталина, - прохрипел Пашка.
И тут Эдик ткнул его в бок:
-Тебя Второй кличет.
    Энергично Бальмах протиснулся сквозь толпу и предстал перед Малышевым.
-А вы то смотрели, это панно? Фрески в фойе второго этажа, что нам тут вот представитель художественных мастерских расхваливает. Может в Москве это и хорошо, а для наших трудящихся опять повод для анекдота? Как с крышей этого театра. Вы знаете, как люди уже окрестили сие сооружение? Трамплин!
     Пашка поправил галстук, перехватил в руке свой портфель,
-Смотрел, товарищ Малышев. Считаю вполне идеологически выдержанная работа, в стиле нашего города-труженика. А насчет трамплина, так и в Питере, извините Ленинграде Исаакиевский собор поначалу, тоже Чернильницей обзывали. А сейчас архитектурный шедевр, главная достопримечательность города, ключевой, так сказать объект. Бренд.
  Малышев строго посмотрел на Пашку, кивнул и пошел дальше, что-то бурча себе под нос. Но Пашка расслышал голос идущего рядом с Малышевым главного инженера Треста,
-Да у нас всегда так, то все молодой, молодой, подождет. А потом вдруг уже старый, пора на покой. Толковый парень, тридцати еще нет, а вон и в этом муз борделе какой порядок навел, что и не видно и не слышно их теперь. А то, все на весь город было разговоров. Сплошные скандалы. Мы в тресте тоже, как и Вы, молодых не боимся двигать.
-Работа с молодыми кадрами, неустанная, необходимая, повседневная работа всей Партии, - проворчал Малышев.
Попрощавшись с комиссией, членами штаба стройки Пашка поднялся по широкой лестнице, прошел в свой новый кабинет подошел к окну, посмотрел на башенки Пушкинской библиотеки, притулившейся на обрывистом берегу Оми. И тут в кабинет вошел прораб Эдик.
-Еле тебя нашел. Обживаешся?  А что вполне. Отделачка загляденье мои девки постарались, мебель завози и можно переезжать, - улыбнулся прораб.
-Ковер на пол надо, - кивнул Пашка.
-А чем паркет не хорош? - скривился Эдик.
-Большой красный ковер, - твердо сказал Пашка, - для солидности.
-Тебе виднее шеф. Я чего тебя ищу. Тут  мой шеф вместе с этим графиком – штукатурных работ просил тебя принять в качестве  премии за вовремя оказанную поддержку! А ловко ты им про Иссакия вставил.  Малышев же всегда Ленинград за высший образец архитектуры чтит! На каждом заседании штаба, только и толдычет, - «А, вот в городе-Герое Ленинграде!» И не только у тебя, на любом объекте, где б ни заседали.   
  Эдик протянул Пашке пухлый конверт. И тут еще Павел Степанович, подпиши будь ласков, а то армянская бригада без зарплаты останется.
       Пашка с удивлением посмотрел на прораба.
-Да не переживай, товарищ молодой директор.
Эдик протянул Пашке солидный пук червонцев, - объект то сдаточный, можно сказать в последний раз! Лови момент! А  бухгалтерию нашу и этих доморощенных ревизоров Главный сказал прижмет, договорится в общем. Он ведь тоже в доли. С этого объекта весь трест хлебает как может, что ж нам - то мимо рта проносить!
   Пашка положил деньги в портфель и подумал, ну вот теперь и опять к  Ларке в «закрома» смотаться можно,  прикупить эту брошь с брюликами, да еще каких цацак. Удачный день, а то всю ночь в голову какая - то  ерунда лезла. Так к 17-00 опять в Горком, надо еще и в старые стены заглянуть. Навести шорох. Пусть не расслабляется скамарошье племя.
    Солнечный день нарядные люди, праздник, что ли какой. Да нет это просто у Павла Степановича хорошее настроение. Он ласково смотрит из окна своей служебной «Волги» на спешащих по тротуарам людей. Ну, вот и приземистое некогда шикарное здание купеческого собрания, прямо на задворках дома генерал – губернатора Степного Края, прямо на территории городского сада, Омский театр музыкальной комедии. Пашка вышел из машины и пошел к себе. В старом кабинетике с подслеповатыми окнами, выходящими в сад, Пашка сразу отметил не порядок. Пара газет, валяющихся на потертом, видавшем виды широком с большими валиками-подлокотниками кожаном диване, сдвинутый с середины стола на край старинный бронзовый, письменный прибор и самое главное, колышущееся, тонкая занавеска на полуоткрытом окне.   
Пашка прошел, сел в кресло, подвинул к себе папку с документами приготовленными ему на подпись и нажал кнопку селекторной связи,
-Кира Олеговна, зайдите!  - рявкнул он в микрофон.
     Кира Олеговна Савицкая зав канцелярией театра, а проще говоря секретарь директора. Некогда скакавшая в кордебалете, дама по слухам еще давно оступилась на сцене и повредила ногу, но упала так, что прямо на широченный диван директора. Так и осталась в секретаршах, а что б хоть как - то повысить ценному работнику оклад предшественник Пашки придумал для нее должность, заведующей канцелярии. Кира, фигуристая дама, лет пятидесяти, шелестя широченной, длинной шелковой юбкой вошла к Бальмаху в кабинет, поправляя на ходу высокую прическу из рыжих с проседью витиевато уложенных волос.
-Кира Олеговна, кто без меня был в кабинете? - сурово спросил Пашка, не поднимая головы от раскрытой папки с бумагами.
-Здравствуйте Павел Степанович, - выдохнула низким, грудным голосом дама высоко держа подбородок, - Моисей Абрамович заходил пока Вас не было. Подождал маленько и ушел.
-Вы что всех с улицы в мой кабинет пускаете свои порядки наводить? На столе все кувырком, на диване мусор какой-то. С кем он тут резвился? Эту приму приглашал? Или с вами по старой памяти?!
-Павел Степанович! Что Вы себе позволяете! - взвыла Кира Олеговна, - Вы же знаете, что я у Вас не под дверью сижу, раз приемной нет, я в соседней комнате, в бухгалтерии. Он сам прошел по коридору открыл дверь и зашел.
-Я вроде маразмом не страдаю и свой кабинет всегда запираю! На ключ! Нет?!
-Наверное, он своим ключом открыл, - побледнев, промямлила Кира.
-Каким своим? - прорычал Пашка, - он, что Вам в канцелярию не все сдал при уходе? Может еще, какие ключики заныкал?!
      Кира прижав к носу платочек, затрясла головой.
-Знаете Кира Олеговна  мне, наверное, придется с Вами расстаться! Так нельзя! Вот посмотрите,  он вот ушел и окно оставил на распашку! Влезай в кабинет, кто хочешь, тащи все подряд! Директор на стройке, секретарь в соседней комнате чаи гоняет, лясы точит! Бардак тотальный хоть на сцене, хоть в администрации! Во город насмешим, если что стащат! Из под носа, можно сказать! Вот уж точно театр комедии! Идите уж, - махнул Пашка рукой.
-Павел Степанович, такого больше не повториться, - затряслась дама.
-Конечно же. Я надеюсь, - проворчал Пашка, - принесите мне репертуарный план. Почему- то его в папке нет. Поди Моисей Абрамович на память прихватил?
-Что Вы, что Вы, - замахала руками Кира, - он папку Вашу не трогал.
  И вся трясущееся, выскользнула из кабинета.
  - У ****ь старая, - зло усмехнулся Пашка, - а в новом - то театре приемная есть! Надо бы подумать, кого туда приземлить. Деваху надо поискать смазливую и энергичную! Так что б ни в чем не каких проблем не было. А эту курвы, так в зав. канцелярии и оставлю. Пусть сидят на пару, да «стучат» друг на друга.  Не знаю уж как  там Кира на этом диване с Моисеем, но  документы у нее всегда в порядке. Пусть пока потрясется, порыдает, скромнее,  покладистей будет. Вот он этот чертов репертуарный план! Мать его, что же я хотел-то? Ах да эту штучку новосибирскую вызвать, предложить ей главную роль в «Летучей мыши», да проверить как она умеет благодарить.
    Зазвонил телефон, Пашка снял трубку.
-Чем занят, директор? - раздался из трубки голос Поленовой.
-Так текучка всякая Ольга Федоровна. Вот Малышев на заседании штаба задач наставил надо разгребать.
-Ну, ну. Чем это ты его там приятно удивил? Приехал в самом игривом расположении, даже к Павловскому по поводу его нового итальянского галстука не придирался. Приезжай, надо кое что обсудить. Срочно и очень серьезно.
-Буду к 17-00 товарищ Поленова, - рявкнул Пашка.
-Годиться! - услышал он из трубки. И гудки, гудки.
   Так. Надо к Ларке быстро сгонять, выкупить брошь и чего там еще. Сотни полтары Ленке домой забросить посмотреть, как там Катюша. А потом уж и в Горком, что  там опять затевает Ольга? Быстро соображал Бальмах.
  Пашка задумчиво смотрел из окна машины на прокаленные солнцем улицы, кажется на сквозь пропитанные пылюгой с казахских степей. Верно писал еще Достоевский: -            « ... Пыльный, грязный, развратный городишка». Ну,  ни чего вот мал, мал огляжусь, притрусь, обрасту деньжатами, идеями и глядишь, рвану в белокаменную. А хрено ли нам! Не Боги горшки бьют. Мы тоже кой чего могем! Насмотрелся он на этих московских моромоев до отрыжки! За четвертак очко залижут. А с хорошей деньгой, так сразу в гении запишут.
   Ларка лениво встала из- за стола и  продошла навстречу Пашке, в тесном кабинетике со шкафами, ломящимися от пачек каких –то квитанций, бумаг ни кого не было.
-На ключ закрой дверь, все наши на обед убежали. Ты позвонил, я тебя жду, - она выдвинула ящик стола, - вот,  как договаривались. 
   Лариса положила на стол брошь, - брюлики чистой воды, карата по четыре каждый в платине, вещь старинная, поди кто в эвакуацию еще припер в Омск из Москвы, иль из Питера. Сдали и уж пятый месяц нос не кажут.
-Не ворованная? - скривился Пашка.
-А тебе - то че? Ленке, что ль задаришь? По улицам с дочкой прогуливаться будет, народ бесить, да всяких шармачей дразнить.
    Пашка молча положил на стол деньги и посмотрел на Ларку.
-Ну, вот еще могу тебе предложить, - она положила на стол массивный золотой браслет, цепочку с рубиновой подвеской и серьги с яркими алыми камешками, собранными в бело-серебристой оправе, в виде крупной малины.
-По цене все почти задарма. Все золото через год считай точно в два, а то и в три раза дороже будет. Сережки я б себе хотела оставить, да вот на  новую машину зарядилась, а потом еще в Болгарию надо позагорать, винишка попить смотаться, отвлечься от нашей совдеповской действительности, - улыбнулась Ларка.
       Пашка положил на стол еще стопку денег, посмотрел на Ларку. Та удовлетворенно кивнула и он сгреб в портфель цацки, оставив на краю стола лишь сережки «малинки». Ларка удивленно посмотрела на него,
-Так ведь тоже золото, только белое и камешки аметисты очень редкого цвета, - скривила  она ротик.
-Мой подарок тебе, - прохрипел Пашка и дернув на ее груди пуговки белой блузки, повалил Ларку на замызганную тахту, стоящую в самом углу комнатенки стал быстро задирать подол ее клетчатой мини юбки,  она сама ловко освободилась от трусиков и глядя в потолок со смехом сказала:
-Ну прямо, как тогда в первый раз на практике в сельском клубе, в рабочей обстановке. Только давай побыстрей, а то наши вот, вот припрутся.
    Уезжая от Ларки Пашка не жалел ни о чем. Ну, подумаешь сережки, от силы тысяча, полторы. Но зато уж теперь источник с гарантией! И в первую очередь! Да по нынешним временам всеобщего дефицита, такая кормушка дорогого стоит. Что деньги! Фантики! Бумажки! Лет через …цать, эти кремлевские пердуны  опять чего нибудь придумают, нареформят. А вот золото, камешки! Здесь шалишь! Уж это точно ценности ВЕЧНЫЕ! Пашка улыбнулся и откинулся на мягкую спинку сиденья. А Ларка - то как лежала бревном под ним  тогда в первый раз, так и  сейчас осталась. Хоть бы раз ойкнула, ножкой дрыгнула для приличия. Опыта не набралась. Дура! Хотя наверняка при деньгах. Поди мамка за столько лет нагребла дочурке кубышку! Не в пример моей матери - пьяни.   Ларка, Ларочка, Лариса, а в училище вроде красивей всех была, да и голосок какой - то был. Особенно современные песенки выдавала. Приятно вспомнить. И вот вроде нашла свою нишу. Хотя тоже вроде не довольна. На сцену хочет. Дура.   
-Приехали, - пробасил Володя, - поди, опять на долго, Павел Степанович?
-А я знаю? - скривился Пашка, - как пойдет.
-Домой то Вас только ночевать вожу. Не выходных, не проходных.
-Вот переедем в новый театр легче будет. А сейчас надо выдержать все, - солидно кивнул Бальмах.
    Пашка вошел в подъезд, прошел мимо уже знакомого старшины милиционера, который задумчиво мял в руке газету, видимо разгадывая кроссворд. И Пашка, кивнув ему пошел в верх по лестнице  по красной ковровой дорожке к ней, к  О.Ф. Поленовой секретарю ГК КПСС как значилось на черной табличке с золотистыми буквами, привинченной к высокой массивной белоснежной двери ее кабинета. Пашка слегка постучал и не дожидаясь ответа вошел в кабинет. Она быстро отложив какие - то бумаги встала из-за стола и прошла к нему на встречу.
-Добрый вечер, трудящийся острослов.
    Пашка удивленно уставился на нее.
-Да ну тебя, - улыбнулась Поленова, - Малышев приехал с заседания штаба и весь отдел пропаганды загонял. Где это все про Исаакиевский собор написано? Что ты там ему про чернильницу выдал? Пошли. Она сняла с шее Пашки свою руку и, повернувшись слега толкнула едва приметную дверку в светло-зеленой стене кабинета, между двумя книжными шкафами, они прошли в ее комнату отдыха с телевизором, холодильником, двумя низкими, мягкими креслами у изящного чайного столика и мягким диваном у стены.
-Сегодня шалить не будем. Я с утра не здорова. Ни чего особенного, - виновато посмотрела она на Пашку, - так, чисто женские дела. Давай по рюмочки, за удачу. Да пойдем к Павловскому. Он даст тебе материалы для доклада на встрече в ЦКа у Демичева. Ну и так поговорим. Он мужчина у нас бывалый в Москву, как к себе домой почти каждую неделю летает. Расскажет тебе, что там и как, что б ты там чего лишнего не ляпнул. Ой черт, совсем из головы вон. Только сейчас звонили.  Да тебе ж  послезавтра надо в Москву лететь.  На утверждение. Там, вроде как все приготовились. Пока опять, никто не помер.   Ну, за удачу. Директор.
            Пашка с растяжкой проглотил свою рюмку коньяка и взял с тарелочки ломтик лимона, Ольга же поставив, свою  пустую рюмку, со вкусом стала жевать шоколадную  конфетку из красивой большой коробки. Промокнув губы салфеткой Пашка обнял ее за талию и прижал к себе. Она прижалась к нему, ткнувшись губами в его шею, чуть слышно прошептала:
-Я после вчерашнего сегодня только к обеду в себя пришла. Диван – то какой-то скрипучий стал и с левой стоны совсем просел. Менять надо. А ты оказывается мастер и по части секса. Смотри узнаю, что там с кем - то из актрисулек своих спутался, так заровняю, что и не надо будет хоронить. Обоих!
       Пашка дернул на ее груди застежку беленькой прозрачной блузки, оголил грудь из кружевной чашечки  и впился в нее поцелуем, потом прижавшись к груди прохрипел,       
-Я умею быть благодарным.
-Ну, все. Пошли к Павловскому, поди заждался уже.
      Заведующий отдела пропаганды  Олег Сергеевич Павловский франт и  красавец мужчина, лет чуть более сорока. Находился у себя в кабинете по тому же  коридору, что и Поленова, но чуть дальше. Когда они подходили к его двери из кабинета, вальяжной походкой вышла рослая полногрудая девица с копной рыжих волос на голове. Пашка отметил ее длинные ноги, едва прикрытые черной узенькой мини юбкой и чертовски тонкую талию. Девица вскинула на Поленову свои большущие с поволокой карие глаза и изобразив скромную улыбку проворковала:
-Здравствуйте Ольга Федоровна.
-Здравствуй Жанна, - строго ответила Поленова.
    Пашка знал ее. Жанна Волкова третий секретарь Горкома комсомола. Она прижавшись к стене, пропуская Поленову, еще сладостней улыбнулась ей и пролепетала:
-Ольга Федоровна Вы мой доклад уже просмотрели? Есть замечания? Вы сможете быть в четверг на учительской конференции?
-А как же Жанна, - остановилась Поленова, - я твой доклад со своими пометками и замечаниями отправила к тебе через секретариат, наверное уже передали. Посмотри у своей секретарши.
-Ой, да Вы знаете я ж все по школам, по пионерским дружинам. Весь день. Сегодня еще у себя не была. Вот зашла Олега Сергеевича пригласить на нашу конференцию,  а он не может. Говорит завтра в Москву срочно летит.
-Что ж проведем без него. Жаль конечно, у него всегда есть что сказать, много свежих мыслей, идей, - остановилась Поленова.
-Ой, Ольга Федоровна его всегда с таким вниманием слушают. А ведь аудитория - то учителей такая не простая. Всегда столько вопросов, столько всем не довольных.
    Пашка попал как - то на одну из таких учительских конференций и не то что бы чуть не уснул, но иногда просто хотелось встать, пойти в туалет и долго, долго мыть руки. Уж столько сладкого елея лили друг на друга докладчики, преданно поглядывая на президиум,  что казалось весь зал утопает в этом сладком сиропе. Какие к черту вопросы? Какое недовольство? Училки уж давно привыкли работать за гроши и внешне стремиться к не забвенному образу Надежды Крупской, кряхтеть и пищать под гнетом самодура директора, директрисы, иль борзых теток из всяких РОНО.
      Пашка с Поленовой вошли в кабинет, когда Павловский одевал пиджак, верно, висевший до этого на спинке кресла. Он поправил галстук и приветливо, кивнув Поленовой уселся за стол. Пашка внимательно оглядел зав отдела и заметил на правой скуле совсем едва приметную алую полоску. Верно от губной помады. Ну, понятно хмыкнул Пашка и здесь любофф.   
    Павловский с серьезным видом вынул из ящика стола красную папку и протянул ее Пашке.
-Здесь все согласованно  с кем надо, - закатил он глаза, - выучи все « на зубок». По тебе там обо всей городской партийной организации в ЦК выводы делать будут и в частности о состоянии дел в учреждениях культуры горда. Если сам Демичев спросит тогда и доложи, но только строго по тексту. Ни какой  отсебятины! Особенно в цифрах не путайся. Не спросят молчи. Только скромно сиди и помалкивай. Соглашайся со всем. Вот и все. Ольга Федоровна, - кивнул, задумавшись Павловский.
-Он не подведет Олег Сергеевич, - кивнула Поленова и нагнувшись через стол, потерла своим платочком щеку Павловскому. Тот покраснел и виновато промямлил,
-Это, где ж меня? Поди в столовой. Час назад делегацию из Венгрии провожали очень радушный народ. Спасибо тебе Ольга Федоровна, а то так бы к Малышеву зашел, так гром и молнии!
-Внеочередное заседание Бюро, - улыбнулась Поленова.
-Билет на самолет подвезут для тебя Павел Степанович завтра, часам к трем, - прохрипел Павловский.
-Я передам, - кивнула Поленова, - за билетом зайдешь ко мне Павел Степанович, - она посмотрела  строго на Пашку, - за одним и по справке тебя погоняю. И постановление Горкома вручу, надо ж тебе хоть какие - то командировочные в театре получить, ну и там дочке на подарочек. Ну и не с пустыми ж руками в  Москву лететь.
-Да уж Павел Степанович, ты уж сам чего сообрази. Москва подарки любит, - хмыкнул Павловский.
-Я тут сама, кого надо напрягу, - кивнула Поленова, - приедешь за билетами заберешь. А то еще, чего не того прикупишь. Позор на всю Страну.
   Пашка благодарно кивнул.
-Ну, вроде все. Павел Степанович. Успехов Вам на новом поприще, - пророкотал Павловский, - верю, что с таким руководителем, как Ольга Федоровна Вы нас не подведете.   
Пашка вышел из кабинета и пошел по лестнице к выходу, соображая на ходу. Интересно, а Павловский Жаннку тоже в своем кабинете «ублажает». Уж очень аппетитная телка.
Володя, как всегда сидел с журналом в машине на стоянке у входа в старинное такое помпезное здание Горкома.
-Во, как сегодня раненько, - удивленно сдвинул он очки на лоб.
-Ни чего, завтра придется весь день мотаться туда, сюда. В среду в Москву лечу, - солидно проворчал Пашка.
  В театре он долго сидел у себя в кабинете, приводя в порядок, многочисленные документы по сдаче объекта. Возьму с собой, вдруг чего спросят. Чай руку не оборву. Ну, вот уже и спектакль начался, ага уже 19-30. Во время все без проволочек начали. Стараются. Знают, что я на месте. Володя, поди уже брякнул, что в Москву лечу. Все теперь будут жопу рвать, чтоб в новые стены взял. Помнят, что я в первый же день своего прихода объявил,  что пьянь и нарушителей  дисциплины, как и все порочные традиции оставим здесь, как не нужный хлам. Пашка открыл папку, что вручил ему Павловский и стал внимательно читать. Он не заметил, как закончилось первое действие, вот и замолк шум публики, привычный  во время антракта в фойе и буфете театра.
    Так надо звонить в гараж. Пора домой. Он захлопнул папку и положил ее в стол. В это время открылась дверь и в кабинет не слышно впорхнула  прима театра Полина Шалова, или как ее за глаза все звали в театре «Шалава». Полина была в костюме мадьярской крестьянки расшитая кофточка с пышными рукавами и глубоким вырезом едва держалась на ее плечах, пышные короткие юбки подчеркивали ее стройную талию, а мягкие красные сапожки с кисточками на высоких голяшках ладно облегали ее стройные, длинные ноги. Пашка удивленно уставился на нее,
-Слушаю Вас Полина Аркадьевна, - хрипло выдавил он из себя, - до окончания спектакля вроде еще далеко? Что-то произошло?
-Пока нет Павел Степанович, - она по девчоночьи опустила глазки и стала беспорядочно мять в руках свой кружевной, крохотный фартучек, тихо отступая к дивану.
-Павел Степанович. Тут по театру такие слухи, сплетни ходят, - вскинула она взгляд на него.
-Да Вы присядьте Полина Аркадьевна, - встал из-за стола Пашка, - я давно хотел с Вами поговорить, посоветоваться. Обсудить ряд вопросов. На кого ж мне можно опереться, в самом начале такого не легкого и мало еще известного для меня пути, как ни на таких ведущих мастеров сцены, как Вы.
     Казалось она успокоилась, и приняла для себя какое-то решение, присела и откинулась на спинку дивана как - то странно подогнув ногу, так что юбки не произвольно приподнялись, оголив большую часть ее стройных бедер. Пашка замолчал и остановился в двух шагах от нее. С удивлением глядя на ее ноги, розовые бедра.
  Черт ее дери! Пронеслось в голове у Пашки. Она что без трусиков, что ли по сцене скачет? Иль так специально к нему пришла! Нет, эта часть ее тела точно умышленно была оголена для него и она не собирается прикрываться. Пашка навалился на нее и прижал к себе, зверски сжимая ее пышные груди, вывалившиеся из-под расшитой кофточки, а она распластавшись на широком диване сама стала  помогать ему и при этом страстно стала стонать,  вцепившись в его плечи.
Да уж это мастер класс! Подумал Пашка, горячо целуя ее. Это точно прима. Как не крути.
    Полина, едва прикрыв глаза, проворковала:
-Ну вот, а то все кругом только и говорят, что ты на эту новенькую сучку из Новосибирска глаз положил. А на меня ноль внимания.
-Что ты, что ты Полина. Ты прима! Как театр без тебя, - проворчал Пашка, застегивая брюки.
   Ну вот, теперь вроде все само и определилось. Решил он. А эту новенькую все равно вызвать нужно. Раз болтают, надо подтвердить подозрения. Пусть знают, у меня особых любимчиков, любимиц  нет. Я ко всем отношусь одинаково ровно и требовательно.
   Зазвонил телефон.
-Павел Степанович. Это Сергей, дежурный водитель. Я у вахты на служебном выходе. Вас домой отвезти, а то скоро спектакль окончится.            
Пашка поднял глаза Полины уже в кабинете не было. Да вот это школа, дриссеровка, -  подумал Пашка.
-Да Сергей. Едем домой. Я уже Выхожу.
                Глава 5.
      Какое погожее теплое, солнечное утро нынче выдалось. Свежее, после ночного дождя. И спал то Павел Степанович нынче отменно, как сгреб с вечера Ленку, так и проснулся с первыми лучами солнца и законной женой в объятьях. После завтрака взял портфель  с документами и отправился на работу. Хмурый Володя ждал его у подъезда в голубеньком «Москвиче».
-Это что? - удивленно остановился Пашка.
-Вот сегодня придется мне Вас на своей машине возить. Этот Сергей, то Вас вчера во сколько домой отвез?
-Да, где-то часов в одиннадцать, может чуть позднее, - проворчал Пашка.
-Ну, вот и не знаю где его потом черт носил, только я утром пришел а наша «Волжанка» в хлам. И самое поганое, радиатор пробит. Директор автохозяйства, завгар, гаишники теперь подлеца пытают что мол где да как. А он стервец, как юный пионер насупился и молчит.
-Покрывает кого то, - скривился Пашка.
-Кого? - махнул рукой Володя, - я ведь как чувствовал не хотел ему вчера ключи от машины оставлять, да мне самому домой срочно занадобилось. Родственники из Белоруссии понаехали. А теперь вот, пока ремонт, пока то да се. Почитай неделю без машины, точно крутиться придется.   
-Какую неделю! - взвизгнул Пашка, - мне завтра в Москву лететь, а потом скоро назад. Ты что меня на велосипеде провожать, встречать приедешь?!
-Зачем же на лесопеде, - хмыкнул Володя, - во на моей «Ласточки» пока покрутимся. Вот только сцепление у нее хреновое. Все некогда было встать да отрегулировать. А так авто хоть куда.
  После визита на стройку Пашка смотался в строительный трест, встретился с прорабом Эдиком, заскочил к Ларке и потом только приехал в театр. Зашел к себе в кабинет и устало рухнул в кресло. Позвонил Поленовой.
-Подъезжай ко мне за билетом и документами. Тут постановление Бюро премировать тебя в размере двух месячных выплат, окладов, ставок. В общем что там у вас? Наскребут там у вас в вашей кассе?
-А то, - хмыкнул Пашка, - весь сезон без срывов, каждый вечер полон зал.
-Это хорошо, - выдохнула Поленова, - ты пришел и попретихли. А то хоть беги, пьяные разборки, разврат, пасквили друг на друга. Только и занимайся одним музыкальным театром. Вроде в городе больше и дел нет.
-Я сейчас к вам приеду, - кивнул Пашка,  - Только вот у меня  с машиной проблема. Шофер вчера вечером, меня отвез домой, ехал назад и разбил. Так что езжу весь день, только, что не на автобусе. А перед отъездом столько дел! Откуда только что повылазило.
-Так закажи такси театр пусть оплатит, - прохрипелала Поленова, - а то на автобусе. На автобусе не солидно Директор.
-Есть товарищ секретарь, - хмыкнул Пашка и опустил трубку.
Тот час же в кабинет, виновато склонив головы вошли Главбух, кассирша и зав. канцелярии Кира Олеговна. Она - то первой и подола голос:
-Павел Степанович мы к Вам со своей бедой.
   Пашка вытянул шею, оставив на столе свой открытый портфель,
-что опять стряслось? - проворчал он.
-Да вот у Людочки, в кассе замок в сейфе сломался. Вызвали мастера, а он все разобрал и говорит, что замки старые, какую то железку, пружинку делать надо. Обещал только к завтрешнему дню, все починить.
-Ну, а я то здесь при чем? - пожал плечами Пашка, - пружинки что ли ему помогу гнуть?
-Ой Павел Степанович, - застрекотала тут пятидесятилетняя Людачка, - я конечно же задержусь и постараюсь как можно больше зарплаты людям выдать, но ведь как обычно больше ста тысяч на завтра еще останется. Разрешите Вашим сейфом воспользоваться. А то в профкоме это не сейф, а железный ящик, а тут такие деньги.
Пашка поморщился.
-Ну хорошо. Кое какие свои документы я закрою вот в верхней ячейке, в верху сейфа, а ключ от всего сейфа… Кира Олеговна, Вы оформите как положено я передам бухгалтерии по акту, что б без взаимных претензий потом. Если что.
-Да что может быть, - заверещала Кира Олеговна, - конечно же сейчас все оформим, как положено. Спасибо Павел Степанович вошли в положение, весь коллектив выручили.
-Да ладно уж, - махнул рукой Пашка, - вы тогда уж мне выдайте сейчас мою зарплату и премию, командировочные,  там постановление Бюро Горкома Партии есть, мне сейчас объявили, премию мне в размере двух должностных окладов. Мне сегодня надо там подарки для москвичей оплатить, а я Постановление бюро вам завтра с утра точно привезу.
Пашка заметил, что глав бух кисло поморщилась, а кассирша и Кира дружно затрещали:
-Ой, ой, конечно же Павел Степанович. Вам там в Москве деньги пригодятся. А Постановление завтра представите. Если по телефону объявили, значит точно премируют.
  Пашка под роспись передал ключи от своего сейфа, собрал портфель и на театральном дежурном автобусе, в связи с тем, что Володина «Ласточка» на отрез отказалась заводиться, отправился в Горком партии. Пешком по доброму было минут двадцать пять тридцать энергичного хода через площадь Ленина, через мост над Омкой по горочке, по ступенькам в верх, мимо госпиталя, винзавода. Вот и старинное здание, где сразу располагаются и Горисполком,  Горком партии, и Горком комсомола. Пашка, что б не терять солидности, помня слова Поленовой остановил автобус у площадки перед Горкомом и быстро выскочил из автобуса крикнул водителю,
-Езжай в театр, меня не жди. Не стой здесь, не пугай народ облезлыми боками.          
                Глава 6.
Ольга как обычно встретила его в своем кабине, встав из-за стола буквально заваленного, какими-то бумагами. Судя по темным кругам вокруг ее глаз и воспаленным, красным векам работала она уже не первый час, как говорят «не разгибаясь». Она устало улыбнулась ему, потом бросила свои очки на стол и поднявшись с кресла, едва выдохнула:
-Да задрали меня эти галеры! Вот бы только знать, кому все это нужно! Поверь мне Паша впереди у нас такая ЖОПА! Такая темная, глубокая и вонючая, что даже страшно представить!
-А я думал коммунизм, - недоуменно промямлил Пашка.
-Ах это, - усмехнулась Поленова, - может и коммунизм, только не для всех! И то что не для трудящихся с заводов и фабрик, полей и огородов, так это сто, тысяча процентов! Товарищ молодой коммунист!
-Так и что делать? - прохрипел Пашка.
-Деньги делать, - зло выдохнула Поленова.
     Она опять внимательно взглянула на Пашку, выдвинула ящик стола и вынула из него  большой конверт с красным логотипом «ГК КПСС».
-Твой билет. Обратный купишь в Москве, в ЦК там свой отдел есть на этот случай. Потому что ни кто не знает, когда ты назад соберешься. Может тем же вечером, может  там еще что придумают. Сиди там жди, не дергайся. Да, и пойдем отдам тебе там «куски» для этого около Цековских крохоборов, наши знающие люди приготовили, кому чего. Кто чего любит. Не переживай, там каждый пакет подписан и оплачен, твое дело только прогнуться да вручить с чувством не земной благодарности. Не ошибис, не попутай. Вот все в один пакет уложино И по больше, а главное по дурацки улыбайся и поддакивай, какую бы хрень не мололи. Они прошли в комнату отдыха и она устало опустилась на новый  диван.
-Да там в конверте и постановление о твоем премировании, как и обещала в размере  двух окладов. Справку - то вызубрил? С подарками - то не надорвись, давай в гараж позвоню нашу машину вызову
   Пашка полез в портфель.
-Да брось ты не надо. Верю, - едва улыбнулась Поленова.
-У тебя, что-то случилось, - прохрипел Пашка, опускаясь рядом с нею на диван.
   Она молча кивнула.
-Дома? На работе? - обнял ее Пашка.
-Да, какая разница Паша, - улыбнулась она, - как там  умные люди в книжках пишут - У каждого из нас свой скелет в шкафу. А у меня, мой вонючий «скилет» этот боров при полковничьих погонах, так вечно в стельку пьяный под дверями в прихожей дрыхнет, облеванный. Так что не будем время терять на никчемную лирику. А давай ка лучше обмоем мой новый диван и опробуем его сразу. Засиделась я сегодня с этим чертовым докладом, а мне твой «массаж» так необходим. И снаружи и снутри! Как те бабы говорят, так хочу, аж зубы ломит. Она с треском сорвала с себя узенький пиджачок, беленькую блузку и похотливо изгибаясь, освободилась от юбки и колготок. И пока Пашка раздевался, наполнила коньяком два хрустальных стакана. Они выпили коньяк и занялись, приятным для обоих делом. Пашка выкладывался так, как будто делал это в последний раз. Пока она не заскребла его ногтями по спине и  тихо прошептала:
-Уймись молодой измотал меня всю, чуть дышу. И где это тебя всему этому учили? Я уж давно кончила, а сейчас и сама кончусь. Спасибо тебе родной за эти короткие бабьи радости. Иди уж, поди дома - то заждались, а тебе еще завтра такая дорога.
      Пашка молча  встал собрал свои разбросанные вещи, стал одеваться, а потом молча налил по полстакана коньяка, выпил свой и молча вышел из комнаты отдыха, прошел через пустой кабинет и вышел в длинный безлюдный коридор, легко  сбежал по широкой лестнице вниз. Ну, что пойду пешком, иль такси тормознуть. Легкий, свежей ветерок бодрил  Он и не заметил, как уже остановился перед мостом через Омку. Лихо это я. Подумал Пашка. Да тут и до этого старого музсарая два шага осталось. А что я там буду делать? Что я там забыл? Пашка похлопал себя по карману, вот он неучтенный и не кому не известный, изготовленный по его заказу, сразу на второй день по его вступлению в должность,  слесарюгой алкашом со Слабодского рынка запасной ключ от его Сейфа. Темно – серой стальной громадины украшенной литыми виньетками, притаившегося за тяжелыми, бархатными портьерами в углу его не большого кабинета. Пашка перехватил в одну руку почти не весомый портфель и увесистый пакет с «подарками», быстро зашагал по тротуару, почти безлюдной улицы к театру. Не к центральному входу, а с задворок, через заросшие кустами обломки ограды, примыкающей к зданию театра. Бывшего купеческого собрания, соседствовавшего со двором дворца Генерал-губернатора Степного края, а ныне ставшего Краеведческим музеем. И все это в окружении городского сада, для культуры и отдыха трудящихся, даже стоящий в глубине сада, бывший казачий Никольский собор сначала преобразовали, еще в пятидесятые,  в кинотеатр «Победа», потом в молодежный танцклуб «Парус», потом в зал органной музыки. В едва пробивающемся, сквозь густые кроны деревьев, свете редких фонарей Пашка пробрался к зданию театра, едва не провалившись в забитый мусором приямок, прикрытый ржавой решеткой. Судя по тусклому свету, пробивавшемуся из-за гор мусора, окно в приямок выходило из какого-то постоянно работающего, подвального помещения театра. Пашка поставил, прислонил тут же в приямке, к грязной стенке портфель, положил рядом пакет и стал разгребать ногой мусор. Нагнувшись,  заглянул в окно. Так и есть туалет. Вот интересно только мужской или женский? Он вспомнил как неделю назад, давал «разгон» своему заму по хоз. части. Ну и что, что скоро переезжаем! Нельзя ж подвальные помещения и прилегающую территорию оставлять в таком виде! Засрали все кругом! Мусор - то еще поди с черте каких  времен!  Пашка с трудом потянул на себя ветхую, шершавую раму, едва приоткрыв окно. Так, ну и как быть дальше, потянул он носом, знакомый запах хлорки, перемешанный с табачной вонью. Так и есть сартир, скорее всего мужской. Хотя и дамы смолят по нынешним временам не меньше. Пашка попробовал боком пролезть в окно. Нет, придется вставать на карачки, вывожусь весь, как черт. А и ладно! Вот ведь когда его только коньяк догнал. Мелькнула мысль в его ошалевшей голове. Нет, он все прекрасно соображал, движения его были точны, может излишне резки, но он шел на пролом к заветной цели. Пашка опустился на колени и полез вперед ногами в окно, опираясь руками на груду мусора. Он долго шарил ногой ища опору, наконец нащупал ногой, наверное на батарею отопления и встал обеими ногами на нее. Вдруг впереди, там в глубине приямка, раздался какой-то шорох и чуть с верху, прямо перед его глазами вспыхнули два зеленовато желтых огонька. Пашка застыл в оцепенении. Ну и чего я встал. Зло подумал Пашка. Верняком котяра помойный, учуял сервилаты, балыки в пакете и прибежал подхарчиться.   
Он пошарил перед собой рукой, в темноте рука наткнулась на что-то гладкое, плоскае. Верно кафель в туалете обломали да в окно и выкинули, под плиткой рука уткнулась во что-то вязкое, он швырнул плитку прямо в эти два огонька, которые тут же метнулись в сторону, вверх по приямку. Сбежал гад. Подумал Пашка и стал спускаться из окна во внутрь туалетной комнаты. При этом, чувствуя не приятный, специфический запах. В оранжевом, тусклом свете туалетной комнаты он глянул на свои  руки и ужаснулся. Вот черт. Ведь точно в дерьмо влез! И кому это так приспичило в эту яму лезть под окном театра гадить. Вытянув руки он брезгливо подошел к раковине и стал мыть руки под хлипкой струйкой холодной воды стекающей из ржавого крана. Ему показалось, что за спиной его вроде  едва прошуршал ветерок и кто-то едва слышно прошептал:
-Точно-с такс  Павел Степанович вот уже и в говно-с изволили влезть.
Он вскинул голову и увидел в облезлом, грязном зеркале перед собой только две желтые точки, два желтых огонька. Он словно ощутил, что кто-то его погладил по спине и прошептал тем же глухим, гнусавым голосом,
-Ну, вперед, вперед. Делать деньги. Как умные люди тебе говорят.
Пашка резко повернулся. В комнате никого. Только вонь серной гари, которую он первоначально принял за табачный запах, стала еще резче.
Ну зараза, что только не померещиться с пьяну. Дернул головой Пашка и пошел к двери, к выходу в коридор. Едва слышно, осторожно ступая по скользкому полу он прошел до конца коридора, поднялся по лестнице на первый этаж, через темный, пустынный коридор гардероба чють поднялся выше в следующий служебный коридорчик, прошел его и остановился перед дверью своего кабинета. Все остальное потом произошло словно в бреду, в тумане. В каком - то состоянии зомби Пашка вошел в кабинет, сразу прошел к сейфу. Открыл его своим не учтенным ключом ладно смастыренным дубликатом и бросив на стол стопку ведомостей и еще каких-то бумаг, стал аккуратно, не торопясь складывать на старую афишу  пачки денег. Зарплату своего коллектива. Когда Пашка в последний раз заглянул во чрево, опустошенного им сейфа, тяжелая дверка вдруг скрипнула и стала медленно закрываться. Пашки вскинул руку, придержав ее осмотрел пустые полки, сложил назад теперь уж ненужные бумаги,   захлопнул сейф и закрыл его на два оборота ключа. Потом взял со стола объемистый сверток с деньгами, пошел тем же путем в подвал, в туалетную комнату. Вылезая через окно он зло подумал,  а  сторож-то старпер хренов, поди принял с устатку и спит как сурок. Черт. И тут же опять вроде где-то за его спиной, кто-то тихонько прогнусавил:
-А как же Пашенька. Нынче твой фарт. Больно часто поминаешь меня, вот тебе и прет по зеленому. Везде.
             Там же в приямке при не ярком свете луны Пашка запихал куль с деньгами в портфель, взял пакет с подарками,  выбрался наружу. Через темные аллеи сада Бальмах вышел на проспект Карла Маркса малость прошел назад, вроде вернулся к Дому техники, где разбудил уткнувшегося в баранку таксиста и поехал домой. Сонный охранник впустил его в подъезд и Пашка бодренько взбежал по лестнице к себе на этаж, внимательно оглядел себя перед дверями квартиры, остался доволен. Ну, помят маленько сверх меры, а так не больно-то и изгваздался. Все путем. День на пусковом объекте строительная грязь! Двери открыла заспанная Ленка, привычно кутаясь в халатик, прижалась к нему, прошептала:
-Иди на кухню. Воняет-то от тебя, как. Будто серой горелой. Попей молока деревенского, вкусного. Я Зинку сегодня на рынок сгоняла.
  Пашка осторожно отодвинул ее:
-Пакет, поаккуратней положи в холодильник. Ни чего не трогай, подарки для москвичей. Эту упаковку поправь и выброси. Как подрал ее этот Черт, кот помойный. А я в кабинет, надо поработать еще. Завтра улетаю в Москву.
    Деланно всхлипывая Ленка потащилась с кулем на кухню, а Павел Степанович прошел в свой кабинет.
                Глава 7.          
        Утром в половине девятого раздался звонок в дверь. Павел Степанович уже сидел на кухне и вяло жевал бутерброд с сыром, прихлебывая его кофе. Ленка выскочила из ванны, кутаясь в простынку, удивленно взвизгнула:
-Кого это с утра черт принес?!  В такую рань!
   Пашка лениво встал и пошел по коридору к двери.
-Ой, Павлик. Как ты устало сегодня выглядишь. Не спал всю ночь? Коснулась его плеча Ленка, когда он проходил мимо нее.
-С тобой уснешь, - хмыкнул Павел Степанович.
-Так, сам же такой не угомонный, - пропищала Ленка, - пол ночи сидел в кабинете, а потом пришел, как с цепи  сорвался. Как будто в последний раз. Я тебя такого еще ни когда не помню. И так ему и эдак. Только поворачивайся. Насмотрелся там на своих актрисок, а дома мне отдуваться. Так и еще ребеночек получится, а Катюня то еще совсем маленькая.
-Ладно не нуди. Тебе все не угодишь. То дуешься, сцены ревности по пустякам, что неделями не трогаю. То вот уработалась край. Прилечу из Москвы на курорт тебя одну отправлю. Кате настоящую няню найдем. Не эту дуру деревенскую Зинку твою землячку весьма не дорогую.
Пашка открыл двери. На пороге стоял, явно взволнованный Володя.
-Что, так рано? Что-то случилось? Недовольно спросил Бальмах.
-Случилось, Павел Степанович, - горестно кривясь выдавил из себя водитель, - театр обокрали.
              Пашка вопросительно уставился на него.
-Сейф Ваш, в Вашем кабинете вскрыли и всю зарплату театра уперли. С утреца народ подтянулся, сами ж знаете живем от получки до получки вечно в долгах, как в шелках. Все Людмилу ждали, она приехала, ну они с Кирой за деньгами в ваш кабине, вроде все на месте, все как всегда. Сейф открыли, а там шаром покати. Людмила тут же в обморок и брякнулась, еле в чувства привели Кира в рев. Ну, в общем вызвали милицию, скорую. А я вот быстренько за Вами.
-Эх, черт! Как все не вовремя! - прорычал Пашка. Так что Ленка, ойкнула у него за спиной.
Ты, чего дура гольем тут крутишься? Хоть бы халат набросила! В простынке стоишь! 
-Заорал на нее Пашка, - давай мой портфель, да пакет с подарками из холодильника. Видно не придется мне перед отъездом домой заскочить! Ну, дела! С этим бардачным заведением в могилу сведут! Коллектив! Мать его! Все у них, не понос, так золотуха!   
-Так, а собраться то в дорогу? Промямлила Ленка.
-Тащи портфель! Рявкнул Пашка. Я вчера все собрал! Я не на долго! В Москву. Дня через два вернусь. Если что, так все там куплю необходимое.
               
                Глава 8.
             Павел Степанович зло ткнул портфель и пакет на задние сиденье Володиного москвиченка и они покатили в театр. Где перед центральным входом уже стояли три милицейские машины и две скорых помощи. Увидев, среди этого скопища светло-серую «Волгу» Володя тихо крякнул:
-Во, и генерал начальник УВД никак сам прикатил.
   Павел Степанович, налегке вылез из машины и твердой походкой направился в здание театра. Кругом стояла тишина, как в доме с покойником по коридорам и фойе шастали, какие-то не знакомые, сумрачные люди в форме и в гражданских костюмах. У самого кабинета Бальмах столкнулся с каким-то здоровяком сержантом рядом с которым, лениво постукивая когтями по паркету трусилась черно-рыжая псина. Пес было ощерился, рыкнул на Пашку, но сержант потянул его за поводок и хрипло пробасил:
-Ты, чего? Лорд, это ж,  я так понимаю потерпевший, - уставился сержант на Пашку сдерживая пса.
-Да, да, я директор этого театра, - прохрипел Пашка и прошел мимо.
   В его кабинете, за его столом сидел полноватый, седой мужчина, в темно-синем костюме и внимательно читал какие то документы. Пашка узнал его, начальник УВД генерал Соколов, один из не многих  Сибирских милицейских генералов, генералов фронтовиков. Поди уж давно пора на пенсию, а этот все пашет. Говорят как впрягся после фронта, в сорок шестом, так до сих пор не остановится. Перед открытым сейфом елозили еще два мужчины, в гражданском, еще один, присев на диван писал чего – то, разложив бумаги на журнальном столике. Пашка присел на стул перед столом, прямо напротив генерала.
-Ну что директор? Что ж, это у вас за бардак с ключами?  Сторож с посторонними людьми спит в сиську пьяный, ни чего не слышит, не видит! И сигнализации ни какой! Тревожная отключина. Пожарная давно сдохла. Вот и акты проверок, все от царя гороха еще! Ну да, я разберусь. Надеру своим за такие дела. Внушу кому надо! А ты сам разберайся у себя! Не театр - учреждение культуры, а проходной двор! Поднял от бумаг взгляд на Пашку генерал.
-Зав. канцелярии я уже устно сделал выговор, буквально три дня назад. Когда бывший директор театра используя не сданный ей как положено ключь, без моего ведома, в мое отсутсвие шастал по кабинету,  находился в нем без кого либо. Я еще ее спросил, а все ли ключи вообще он ей сдал? Может еще от чего оставил? Ну, что Вы тут такая истерика была, - заикаясь изложил Пашка, - и вообще я уже готовлю приказ о ее увольнении. В новом театре таким не собранным, безответственным лицам не место!
Генерал внимательно посмотрел на него, покачивая головой. Толи одобрительно кивая, толи просто внимательно вслушиваясь.
-Товарищ генерал. Мы осмотр закончили, - подошел к столу один из мужчин,  осматривавших сейф, - разрешите мы сейчас всех по списку прокатаем, то есть снимем отпечатки и наша работа закончена.
Генерал молча кивнул и опять посмотрел на Пашку.
-Ну, что директор. У всех кто к сейфу имеет отношения снимем отпечатки, чтоб выяснить, найти чужие и затем идентифицировать преступника. Так что не волнуйся и не упрямься.
-У меня только одна просьба к Вам, - выдавил из себя Пашка, - мне сегодня надо в Москву лететь, в ЦКа мне б еще собраться надо, кой какие вопросы в Горкоме Партии  уточнить, согласовать. Хотелось бы все поскорее здесь все решить.
-Я знаю, - кивнул генерал, - рейс в 15-00, успеете. Ну, а если будут еще какие - то вопросы, так по приезду из  Москвы уточним. Чай не за кордон и не на веки улетаешь.          
  Пашка удовлетворенно кивнул, встал и пошел в соседнюю комнату, в бухгалтерию, где уже шла процедура дактилоскопирования. Перед отъездом он успел заехать в Горком  к Поленовой, где с кислой физиономией выслушал соболезнования по поводу происшедшего,  заскочил к Ларке оставил ей приличную сумму на будущие приобретения. Заехал домой за забытыми рубашками и туалетными принадлежностями. На ходу хватил стакан коньяка. 
Напряжение вроде отпустило его только в салоне самолета, когда после оглушительного рева двигателей и стремительного бега по бетонной дорожке ТУ- 134 оторвался от земли и неудержимо взмыл в небо. Пашка облегченно вздохнул открыл свой портфель, который стоял у него в ногах, достал из него горкомовскую справку и стал читать ее в очередной раз, но думал он конечно же о другом. Почти сто двадцать тысяч, вот так вот, раз и в сумку. Так не каждому подфартит. Ну, да и хрен с ними! Поищут, поищут, посуетятся, да все и уляжется. Поди уж Моню за жопу взяли пока с ним проваландаются, пока я в Москве отсижусь, а там приеду, видно будет! А деньги - то теперь мои, он плотнее сжал ногами портфель. Ничего, время такое. Сейчас больше воруют и все как с гуся вода.  Так, теперь главное, грамотно, без суеты пристроить эту часть денег. Пашка блаженно прикрыл глаза и потянулся в кресле. И тут словно укололся о что - то, будто кто шилом ткнул его в бок. Он осторожно приоткрыл глаза и огляделся. Нет вроде все кругом нормально. Такой же командировочный сброд ну и разная, путешествующая публика. Вот та бабенка вроде совсем ничего, а парень то с нею в сером твидовом пиджачке, все рыгочит и шарит ее дуру. Все понятно, дорожный роман. Так глядишь, он ее  как ту Эммануэль и трахнет средь белого дня  прямо на борту советского лайнера. Нет, советские люди не позволят такого откровенного ****ства. Замудохают парнягу советами. А как же Страна Советов. Но, откуда ж такой дискомфорт, такое чувство угрозы? Пашка опять чуть заметно повернул голову, сквозь едва приоткрытые глаза огляделся. Парень в коричневом костюмчике, в третьем ряду, в кресле справа от него, резко пригнул голову, отводя взгляд и зашелестел газетой. Нет, соплив больно этот для сыскаря, подумал Пашка. Что-то,  больно мнительный стал ты Павел Степанович. Успокойся, директор. Жена Цезаря вне подозрений. Да и пока вся эта ментовская машина раскрутится, улики, санкции соберет, версии проверит я все денежки пристрою так, что найдут они хрена лысого! Через три часа самолет уже приземлился в Домодедово и Пашка с облегчением вышел на трап. Здесь его опять охватила, какая-то не известная тревога. Захотелось отшвырнуть портфель, вернуться в салон, забиться в кресло и вернуть все назад! Черт! Черт! Что я наделал! Его даже подтолкнули в спину и он быстро сбежал по трапу, на  землю, на бетонку аэродрома. Он не помнил как автобусами и метро добрался до гостиницы «Космос», где был для него был забронирован номер. Долго звонил из своего номера в приемную, где ему вельможно - вежливо сообщили, что ему надлежит завтра перезвонить в 11-00. Пашка  принял душ и пошел прогуляться по Москве. Тут же, пройдя не много от гостиницы, он зашел в сберкассу и открыл счет, положив на него десять тысяч рублей. Ну, вот так глядишь еще десяток вкладов и портфель пустой, а уж сберкнижки он знает куда затырить.
Он еще долго катался по Москве, делал вклады, пока не оказался в Кривоколенном переулке, почувствовав издалека приятный запах свежемолотого кофе, душистого  чая. Боже мой. Старинный чайный магазин,  весь расписанный как хохломская шкатулка. Пашку опять охватила тревога. Вот черт, опять приступ совести! Совесть мучит фраера трусливого! Зло сплюнул Пашка и тут же зашел в какую то не то пельменную, не то закусочную и под пытливыми взглядами местных прощелыг, разом хватил сто пятьдесят водки, заглотил порцию липких, скользких, вонючих пельменей и рванул опять в гостиницу.          
В дверях гостиницы он столкнулся с тем  чернявым парнем, в коричневом костюме, тем из самолета. Парень предупредительно придержал дверь, пропуская Пашку в холл и не громко твердым голосом сказал:
-Кончай дурковать Бальмах! Измотались с тобой по Москве шастать. Ты там в Омске столько наследил, что генерал не секунды не сомневался, что это ты деньги спер! Так решил тебя поводить может действительно, какая группа лиц. Всех и выявить. А ты один. Один, как крыса! Ни кто тебя ни в ЦКа,  ни в Министерстве принимать не будет, так что летим в Омск, сам с повинной и чистосердечным придешь, так еще, глядишь и суд меньше срок даст! Так что пошли, ворюга хренов. Пошли по тихому, не чего здесь людей смешить!
               
                Глава 9.

Пашка судорожно ворочался на кочковатой, вонючей «постели» в камере следственного изолятора, вспоминая и разговор с генералом и очную ставку с Ленкой. Она тут же потребовала развода с ним. А судя по тому, что во время следствия ни разу не упомянули о том что в его кабинете дома, были обнаружены тайники, из которых были изъяты деньги, драгоценности. Значит Ленка успела все выгрести из них раньше ментов, все до копейки. Вот тебе и дура деревенская! Пока дома сидела все вынюхала, выследила! Пашка кусал губы, представлял как она будет теперь куражиться перед ним,
- Ты , что любезный?! Какие деньги?! Какие ценности?! Опозорил! Оставил меня с ребенком без гроша! Ворюга мерзкий! Крохобор гадки тупой! Все на нас с Катенькой экономил, а сам на своих потаскух деньги швырял. Да еще вот и на такое дело пошел.
  Пашка застонал представляя себе это.
      Во время нудного разговора со следователем в кабинет вдруг вошел генерал. Он тяжело опустился  на расшатанный, облезлый стул и проворчал:
-Ну, что злодей. Скольким людям жизнь обосрал, по своей жадности и дикой дурости! В добрые времена - то пристрелили б тебя при задержании и дело с концом. А вот теперь все твои махинации со строительным трестом наружу! Поленову под зад коленом из Горкома!  Опять в школу, учительствовать! Подругу твою из ломбарда вон! Под суд! Чего тебе не хватало! Ты ж сученыш все имел с этого театра! Вся мебель в твоей квартире из театра, даже шторы на окнах! Жрачка в холодильники и то из театрального буфета! И все за дарма! И все тебе мало было! Да и квартиру тебе за счет этого театра «добрые люди» отвалили! Вот еще заявление от Шалавой Полины Аркадьевны, о том что ты ее, заслуженною артистку Республики склонил к сожительству, используя свое служебное положение! Такую женщину! Племя скомарошье! Копейки гнутой вам доверить нельзя! Ишь ты увидел пачки денег, чужих денег и поплыл со всеми своими нравственными принцыпами. Высоким искусством!  Сам прослежу, что б ты отсидел у параши весь срок! От звонка до звонка! Самородок! Талант народный! Сученыш от искусства! А то плетет тут следователю, про какой - то бесовский голос, дочкин локон в конверте с письмом угрозой и требованием ста тысяч! От этого бандита, кровососа Ламберга! Ты от куда про него знаешь-то? От кого слышал? Где это письмо? Сожрал со страха?! Ну, да ни чего вот посидишь на зоне, там тебе быстро мозги вправят! А то и на дверке сейфа и с наружи, и внутри пятерня твоя и под окном в подвал плитка кафельная, что ты из кучи говна схватил да залапал. А он все, не помню, не знаю! Бес попутал!

                Глава 10.

        В камере следственного изолятора Пашка случайно встретил Мишку Кольцова. С пол года назад они повстречались на какой - то веселой, шумной, богемной вечеринке и Мишка тогда еще стебался перед Пашкой, что с головой и у них, в их театральной среде можно делать очень не плохие бабки! Хлеб пусть мол народу дают другие, а мы ему за его кровные будем зрелища представлять. Какие угодно! Любой каприз за Ваши деньги! Да у меня, вопил Мишка, хоть маленькие лебеди гольем по сцене прыгать будут! Плати только! И этому Чайковскому пачку бабла в очко! Ему не превыкать! Мишка главный режиссер Омского ТЮЗа, был мужичок оборотистый, хитрый и по признанию коллектива театра не бесталанный, но очень уж любвеобильный. Особенно до денег и так мимоходом до актрисок, а следовательно и до театра.
-Театр моя жизнь, - скулил Мишка, хитро глядя по сторонам, вечно пьяными глазками.
          Когда Пашка вошел в камеру, Кольцов стоял на параше, на «дальняке» и проникновенно читал Маяковского.  Пахан хаты Гриша Лохман, не прерывая Мишку  выслушал «доклад» Пашки, указал ему на шконку у дверей и махнул рукой Мишке,
-Ну, хорош! Завтра про этого товарища Маузера и яврея Нетте в городе Саде под мокрою телегою дочиздишь! Тут вон, еще один артист приземлился. Так, что завтра по утряне будете по сменке на хате настрой поднимать! Хватит народу этот мусорской матюгальник, что над дверями висит слушать! Достали уже начальники своим нудьем о честной, правильной жизни! Россказнями о всяких-то там заслуженных, народных артистах. А эти артисты знай только всяких начальников славят, да гимны труду поют. А  сами не за хрен собачий под фанеру, поди бабло лопатой гребут. А мы не моги! Дарят радость они людям?! Вот выгребимся на волю, тряхнем всю эту представляющую, да поющую братию! Вертайте, мол взад бабло, что мы вам за ваши фуфлыжные фанерные подарки по пьяне овалили! Хорош потешать! Слезы глицериновые лить, пот губкой размазывать! С чего вам потеть – то? Суки продажные! Пожалте повкалывать ручками, как мы  на Зоне. А мы вас уж здесь во все отверстия удовлетварим, что б не у кого ни чего не чесалось под коронами что вы сами на себя напендючили!
  Мишка сразу подошел к Бальмоху и устало опустился на его шконку,
-Вот суки. Три часа без продыха. Уж и не знал что им дальше читать. А про тебя я слыхал. Вон и в газетке, «Молодой сибиряк», статейка была. А ты на суде вали, мол, не помню ни чего, мол крышу перемкнуло, переволновался перед ответственной встречей в ЦКа и вообще с головой у меня не в порядке! Мол бес попутал!
В это время Пашка, словно, где то за спиной явственно услышал уже знакомый, гнусавый голос:
-Не слушай дурака! В твоем случаи на меня валить последнее дело! Не проканает такое на суде! Это тебе не па партийном съезде! «Бес попутал!» А дурку гнать начнешь могут в психушку закрыть! Тогда уж точно крест на всю жизнь! Так что жопу в горсть и терпи. Ну ввалят тебе восьмерик, так ты на усилке пол срока при клубе легко – играючи отмотаешь,  с умными людьми на зоне познакомишься и баба твоя потом к тебе сама прибежит. Правда не со всем, что от тебя стырила, сама в зубах припрет, что не промотает, ну да вам на первое время хватит. А Москва, что Москва ты еще там вынырнешь, удивишь всех и вот тогда уж у тебя этих денег точно, как грязи будет.
     Пашка мотнул головой и оглянулся. За спиной ни кого не было, только у окна в дальнем углу стоял плюгавый, чернявый мужичонка в черной,  вроде как зечьей робе и черной футболке. На голове его была странная «прическа» большая, блестящая лысина ото лба до затылка, а по бокам, чуть ли не на плечи свисали длинные черные, сальные патлы. При это на крутом бледно желтом лбу по бокам,  словно два, прорезающихся рога торчали две  розовые шишки, наверное жировики, - подумал Пашка. 
-Асмадей! Вали сюда, Глухой «стирки» достал, пирекинемся в три листочка, посмотрим чья на это раз возьмет! - пророкотал пахан Гриша, махнув рукой мужичонке у окна. Чернявый ехидно улыбнулся и пошел к пахану, при этом не отрывая взгляда своих желто - зеленых, будто сверкающих яркими огоньками глаз от Пашки. Словно спрашивая Пашку, все ли он понял? А Пашка зачарованно смотрел на мужичонку, не обращая внимания на Мишку, который тряс его за плечо. Пашке казалось, что если снять с ног этого чернявого Асмадея ботинки, идущего какой то подпрыгивающей походкой  то под его тяжелыми тюремными бутсами окажутся такие же черные, блестящие копыта. Пашка едва кивнул и мужичонка отвел от него свой жгучий, сверлящий взгляд.
-Ну, ты че? - услышал Павел голос Мишки, - на походняк Сени Ламберга загляделся? Вон взмок весь! Тут все на хате в полном ступоре, как это такого крутого каторжанина к нам кинули, у него ж ходок, как у того Бобика блох и погоняло «Асмадей» еще по малолетке дали. Видно прошиблись начальнички закрутились перед праздниками, скоро переведут его к особикам, «домой».
    А меня вот, суки коллеги сдали, вроде как я на гастролях всех их баб перетрахал, да бабки, что по колхозам за левые концерты, ну не учтенные мол, я не правильно разделил! Много себе зажилил! Кинул всех! Ну вот, а теперь и им хер! И мне трешка общего режима, в свете борьбы Партии и народа с не трудовыми доходами! Ну, не хрена я скоро выйду! И свое еще возьму! Еще сценарий для кино обо всем этом заделаю! Все уссатся!
   На суде Пашка без удивления выслушал свой приговор. Как и обещал Ламберг -«Асмадей» восемь лет усиленного режима. Все, что он плел следачке из прокуратуры о бесовских голосах, дьявольском искусе. Локоне Катеньки, якобы подкинутом ему в конверте прямо в кабинет на стол кем то. С требованием ста тысяч, повторять на суде не стал. А то ведь верно еще по дурке закроют в дурдом, хрен потом отчистишься. Считай «психобольной» на всю жизнь.
               
 
                Глава 11.

УХ-16\6, колония усиленного режима, что на юго-восточной окраине города, мимо ее серого высоченного забора увитого колючей проволокой, с грозно торчащими вышками Пашка не раз проезжал, когда с Ленкой ездил к теще в Язовку по Горьковскому шоссе, а в народе сыропятскому тракту. Ну вот, а теперь он сам за этими заборами, выгородками-предзонниками с устрашающе предупреждающими табличками. И что ж Павел Степанович, надо жить. Не все коту масленица. Прямо из карантина его выдернули к заместителю начальника зоны. Замполиту. Прыщавый, долговязый прапор в замызганной фуражке и мятом кительке долго водил его между подслеповатых, прокопченных, приземистых зданий прежде чем они оказались в не большом кабинетике, в котором стоял уже привычный запах лизола, прокисшего чифира и табачного дыма. За столом у окна сидел моложавый, лысоватый капитан в расстегнутом кителе и прихлебывая из грязной фарфоровой чашки, еще парящий напиток, что-то писал в ежедневнике.
-Осужденный по статье 89 часть 3 УК РСФСР, срок восемь лет Бальмах Павел Степанович 1960 года рождения, начало срока…
  Капитан поднял голову и махнул рукой,
-Ты, Шаров можешь идти, я сам потом гражданина на его место жительства препровожу, прямо в отряд. У нас с ним разговор долгий. Душевный, - проворчал капитан,
  - А ты маэстро вороватый садись, погутарим. Восемь лет срок большой, за столько времени много дел натворить можно. Что б вокруг да около не ходить начнем сразу я заместитель хозяина зоны по воспитательной работе, по вашему «Поп» капитан Кровец Сергей Сергеевич. На вид, как ты наверное заметил парень добродушный, но и кровушку попить могу твою  пустить  коли потребуется! Здесь свои Законы! Суровые Законы! Это они там за забором в УИНе, в УВД, в Прокуратуре думают, что они тут чем - то управляют, руководят. А в натуре нам все их циркуляры по херу! Шаг в лево, шаг в право от определенной мною, иль Хозяином линии и все был Паша Бальмах и нету! На пром зоне в бетон зальют и ни кто искать не будет. Спишут как усопшего от дизентерии по причине грязных рук! Не соблюдение правил личной гигиены! Это я к тому, что б ты раз и на всегда забыл пока ты здесь, кто и кем ты был там за забором, до посадки! Здесь, если прикажу ты мне жопу вылежишь и еще добавки попросишь! А пока задачка перед тобой такая. Через четыре месяца смотр художественной самодеятельности, естественно же зечьей! Комиссии из Управы понаедут оценки давать, художественному творчеству осужденных, росту их культурного уровня. Так вот ты должен слепить все так, что б наша самодеятельность, Зоны номер шесть, среди остальных десяти зон усиленного режима заняла первое место по УИН! И все! Рядиться не будем! Я нарочно прапорщику Шарову приказал тебя по пром зоне потаскать, что б ты наглядно увидел в какой клоаке можешь ишачить, если залупнешся. И более того я тебе в этих джунглях и безопасность то не гарантирую! В Люськи махом определят, прямо за верстаком. Да еще и на хор поставят! А как ты хотел? Суровая правда жизни! Нет ничего на свете злей и поганей, нашей россейской тюряги! Зоны! Так какие мысли по поводу моего предложения?          
-Я согласен, гражданин капитан. Прохрипел Пашка. Не подведу. Только б надо порближе познакомиться с обстановкой, - оветил Бальмах.
-Ну, на твое согласие гражданин Бальмах мне насрать. Но вот, на счет того что не подведу, это уже по мужитски! Конкретный разговор. И Хозяину и мне приятно будет, ну и тебе что – то с того перепадет. Разом свободу не обещаю, но шажочек к УДО уже будет. А вообще гражданин Бальмах своим фортелем с этой кражей, по воле, ты многим уважаем людям в карман насрал и  Прокуратура будет очень внимательно следить за твоими передвижениями на Зоне. Они приказали тебя в строители, бетонщиком определить. Мне геморроя предостаточно с того, но уж первое место очень надо! Да ты не бзди, - весело улыбнулся капитан, - не на пустое место идешь. У нас тут есть кой какая самодеятельность и хор и оркестр и чечетку бьют аж с потолка штукатурка сыплется, но все уж который год мы где-то в золотой середине. Рвани Бальмах! Не пожалеешь! С моей стороны во всем полная поддержка. Если нужно будет и кум часть и режимников подтянем, мешать нам не будут! Хозяину очень надо первое место!
           Хозяина зоны Пашка увидел впервый раз совсем не ожиданно для себя и в необычной обстановке. Пашка тогда брел из сан части, к себе в клуб. В сан часть тогда дернули весь их отряд. И врач-стомотолог «Кузнечек», как звала его вся зона, за необычайную худобу, высокой рост, длинные,  и постоянно двигающиеся, будто дергающиеся конечности. Да еще и зеленую форму. Лейтенант Владимир Иванович Травин действительно выглядил, как кузнечек. Так вот, «Кузнечек», наскоряк провел осмотр резцов осужденных. В связи с повальным их увлечением. Из украденной в электро цехе рондолевой фольги «лепить» себе «золотые фиксы» и затем блестать ими на зоне.
Здоровые зубы, под такой «коронкой» уже через месяц чернели, а через два болели и подлежали немедленному лечению. Лечению долгому,  нудному и не простому. По мнению доктора проще было удалить. Кузнечек сначала рвал зубы, в поте лица. Но когда число пациентов перевалило за половину всех обитателей зоны. Тут уж обеспокоилась и кум часть, и режим. И Хозяин, лично:
-Найдите! Мне этого Левшу! Что всем этим дурням зубья «золотые» кует! Я его в ПКТ закрою! Навечно! До конца срока! Пусть он там, стороживым кобелям яйца золотит! Поганец! - орал Хозяин на построении Зоны старшему куму капитану Васе Искре. 
     И вот, уж через пару дней, после своего, грозного предупреждения, Хозяин проходя мимо столовой, у крыльца которой стоял, понуро склонив голову пегий мерин Орлик, запряженный в телегу, на которой зэк-возчик Сава возил термоса с баландой работягам грузчикам в железнодорожный тупик Зоны. Хозяин, не снимая перчатки, потрепал гриву мерина и весело улыбаясь спросил,
-Что? Коняга, скоро на покой? Подковы рвать. Как и мне. На пенсию. Да.
    И мерин, вдруг вскинув морду бодро заржал, блестая на солнце начищенными «золотыми» зубами.
Возчик! Сука! Сгною! Над животным изголяешся сволочь! - взревел Хозяин.
Пашка в ужасе, даже остановился. Не заметив, бегущего по центральной аллее капитана Искру.
-Товарищ полковник! Анатолий Дмитриевич!  - орал капитан, - нашел, нашел я, этого умельца! Вот! Швирнул он к ногам Хозяина увесистый кисет, из которого посыпались заготовки зубных коронок.
-Молодец, Восилий. Майором будеш. Скоро. Может быть. Если я не забуду.  Этого «кузнеца» и этого возчика, засранца на пятнадцать суток в ШИЗо, для начала. Пусть посидят на сухой пайке! Пока я о них не вспомню! Может быть. Месяца через два, три. Если Прокуратура не рюхнится, так может и годик.
  Суровый мужчина, - подумал тогда Пашка, - с таким лучше не конфликтовать.   
     В середине марта Пашку прямо с репетиции вызвали в кабинет зам полита, здесь в клубе зоны за кулисами. Сергей Сергеевич сидел за своим необъятным столом и как всегда попивал конвойный чаек  похрустывая бараночками, блюдо с которыми стояло по среди стола приставки, за которым сидел Славка Мудрый. Пашка даже вздрогнул увидев Славку. Тот конечно же узнал его, но даже и не глянул в сторону Пашки. Славка Мудрый работал в правовом отделе Горкома партии и Пашка не раз встречал его и  в кабинете Поленовой, и у Павловского. Однажды даже, после какого - то партийного сходняка пил вместе с ним пиво на веранде ресторана «Маяк». Гнусный, пакостный паренек такое впечатление осталось от общения с ним у Пашки.
-Так, что Сергей Сергеевич нарушаете предписание Прокуратуры? - скривился Славка.
-Да Вы что Владислав Григорьевич, да он у нас тут пашет день и ночь, больше чем на стройке. Оно конечно и микроскопом гвозди забивать тоже можно, только к чему? Пусть внесет свой посильный вклад в работу Краснознаменной Зоны номер шесть! Покажет, что умеет!
   Славка брезгливо улыбнулся, поставил свою чашку и встал из-за стола. Прижав к боку свою папочку, глянул на Пашку.
-Ну я тогда пошел. В спец части еще дела. Ну, прямо и не знаю, что с вами делать Серж и шефа твоего обижать не хочется. И предписание соблюсти надо. Да был бы только толк от ваших задумок. А то, вон опять говорят по этой мадам Поленовой возбуждаться решили. Ее из Горкома поперли, думали в школу бедствовать пойдет. А она вон, что отчебучила со своими приятелями из этого треста Целинстрой. Под городом, в курортной зоне. В Красноярке, в бору, на самом берегу Иртыша катеджный поселок строит, для всяких там кооператоров. Новых русских. Барыг в общем. Во волю - то дали! И откуда только такие деньжище? Она основной-инвестор. Совесть гордской парт организации! Своего вояку пьянчугу поставила охрану и безопастность в том поселке организовывать. Его из Армии тоже поперли. Ну, смотрите и вы с этим лауреатом не проколитесь.   
-Будет все нормолек, Славик! - хрустнул раздавленной в кулаке сушкой капитан, весело взглянув на Пашку.
       Как только за Мудрым закрылась дверь замполит загоготал:
-Видал, и это «танкист» по твою душу прибежал. Свое поиметь с нас за тебя. Теперь жопу рвет по каждому случаю. Выслуживается. Люди говорят, ему в Прокуратуре мембрану на трубке телефонной каждую неделю меняют, не выдерживает пластмасса, разъедает ее от яда, что он брызжет, когда с нами разговаривает. От лютой лбви к Органам!
-Почему в Прокуратуре? - удивился Пашка, - он же в Горкоме вроде сидел.
-Ага, я ж сказал «танкист»! Сидел! Это ты точно подметил. У нас бы давно сел. Мудло сопливое, - ухмыльнулся капитан,  - он со своей ****ью на День Армии и Флота нажрался на халяву в кабаке, ну в «Чайке», что на набережной Иртыша, там у площади Победы, а пока его деваха на проспекте Маркса такси ловила он залез на танк, что там на постаменте стоит. И давай орать прохожим, команды подавать. Хотел даже влезть в башню мемориальной святыне. Да тут наряд милиции подскочил и определили сердешного в вытрезвон. Он и там давай своей ксивой махать. Всех ровнять и строить. Ну те говорят из благодарности, вроде отмудохали его малость.   Старшего наряда говорят из милиции поперли потом, а начальника вытрезвителя тоже на понижение слили. В общем сука еще та, этот Славик! Вот сейчас в Прокуратуре по надзору за нами. Гнида! С каким только говном работать приходиться хоть здесь за проволокой на Зоне, хоть там на Воле!
    По результатам смотра художественной самодеятельности, который прошел в самом конце апреля, с учетом трудовых «побед» и «удовлетворительной» оперативной обстановки в учреждении, юбилейной даты рождения «Хозяина» Зона УХ 16/6 заняла первое место, не только в своей режимной группе, но и в целом по Управлению. Начальник колонии получил орден «Трудового Красного Знамени» и с почетом ушел на пенсию, замполит, капитан Кровец получил звание майора и был переведен в УИН города и области начальником отдела. Старший кум, капитан Искра остался дальше расплетать нити зечьих козней. А Пашка Бальмах получил Благодарность в личное дело, да еще и из ларька зоны сверх нормы, и вне очереди кулек карамелек.
Темной ноченькой, давясь слезами Бальмах грыз ватную, вонючую подушку,
…Ну суки! Опять все с нова, да ладом! Прислуживать новым! Не зря ж говорят: - не верь, не бойся, не проси! 
  А и хер с ними! Асмадей же сказал все путем будет, значит будет! Не век же на зоне   зав клубом крутиться. Когда - то ж срок  кончится! Вон по ящику все талдычат про какой то шоу бизнес! Может это и есть мое!       
Залитый огнями зал Кремлевского Дворца съездов, гремит овациями. На сцене музыкальный коллектив, парни в черных элегантных костюмах, две сисястые девицы в белых, едва держащихся на их плечах платьецах. И «записная звезда ТВ», диктор с Останкино торжественно объявляет:
-По итогам года, премия «Золтой бубен» присуждается продюсеру и художественному руководителю коллектива « Воровайкин лесозавал», пока еще не заслужанному деятелю искусств новой России, но уже гдето народному артисту, внесшему огромный вклад в музыкальную культуру нашей обновленной Страны Павлу Бальмаху! 
На сцену с букетами лезет народ, чтоб приложиться к кумиру Пашке и среди толпы поздравляющих Ленка, едва прикрытая тонким, серебристым бархатным платьем и чернобуркой, с ярко искрящемся бриллиантовым колье на загорелой шее и чуть прикрытой груди.
    … И тут рев лагерной сирены! Подъем Паша! Подъем! Пора на съем! Срок мотать. Потом. Все потом. Асмадей не обманет!
Пашка заскользил скрюченными пальцами по шелковому покрывалу и с трудом разомкнул тяжелые веки. Он одетый валяется на огромной, низкой кровати с темными, резными дубовыми спинками. Кравать застелена шелковым бельем, источающим приятный не знакомый аромат. Он глянул на свою вытянутую руку, что лежит перед ним, под головой на темно-синем покрывале. Точно, на нем черный наверное смокинг, вот и белая монжета рубашки с бриллиантовой запонкой торчит из-под рукова. Он ошалело приподнял голову. На краю постели в беспорядке валяется женское, наверное Ленкино бельишко. Вон у края кровати инкрустированный столик с бутылками. А что это за бумажки рассыпаны по ковру у кровати и  пачками воляются на столике, меж бутылок? Доллары?! Откуда? Столько! Он с трудом перевел взгляд и увидел в кресле, рядом со столиком, со стоканом золотистого виски в волосатой руке Асмадея, тот улыбается ему и тихо гнусавил:
-Что, очухался? Почти заслуженный. Нажрался на радостях-то.
  Как всегда от Асмодея пахнуло,  завоняло горелой серой.
Пашка ошалело трехнул головой и снова посмотрел на Асмодея. Почему тот в этой своей чертовой черной милистиновой зэковской робе? Где они?!!
Видимо от яросной работы мысли, попытки все вспомнить снова затрещала голова, застучало в висках и Пашка провалился в темноту, в глубокий сон. В небытие?!