Круговерть Глава 40

     От усталости в глазах он не сразу заметил, когда его Валя и гид вышли на улицу. А заметив их, покинул свою тень и, внутренне сжавшись, направился к ним под солнце. По умиротворённо размягчённому лицу супруги, какое бывает после хорошей бани, Андрей понял, что на неё посещение церкви произвело именно то впечатление, какое и призвано было производить. И сама собой в его голове промелькнула мысль-молния, что жена в конце концов уйдёт от него в свой монастырь. «Это было бы даже забавно, если бы не было так грустно».
 
     Хуже было то, что эта мысль совсем не задела его за живое, ему было как будто всё равно. Он будто что-то такое здесь окончательно понял для себя, будто что-то такое ему здесь открылось, что теперь его это никоим образом не трогало. Как дело, не имеющее никакого до него касания и смысла. И от этого ему было хорошо и вместе с тем как-то по-крупному страшно, страшно и как-то неприютно: «Если не эта жизнь с ходящими по земле телами, с нами всеми (перед его взором как раз ходили люди), то тогда что? Что?» Иешуа вроде как знал что, но Андрей не был уверен, что Иешуа понимал это до конца (откуда?), а ещё меньше он был уверен в том, что сам что-то об этом понимал…

     Гид не покинул их сразу, а предложил свои услуги. Он предложил отвезти их на собственном микроавтобусе, с кондиционером, в Вифлеем, где Иисус родился, в Назарет, откуда он был родом, на Иордан, где он крестился, и вообще куда они пожелают. Своё предложение он сделал с достоинством, которое подкупало. К тому же и Валентина взглядом просила согласиться. И Андрей согласился на всё, для порядка осведомившись о стоимости и немало удивив гида тем, что не стал торговаться. Сумма выходила большая, но совершенно для него подъёмная, и Андрей с облегчением сложил с себя все эти организационные вопросы. Он куда угодно готов был ехать, лишь бы не занимать всеми этими организационными вопросами голову и, самое главное, чтобы не принимать больше решений, куда и что.

     В этот день они, вместе с гидом, ещё прошли и по «крестному пути», по улице Виа Долороза (это название Андрей запомнил). Он шёл по этой каменной улочке с каменными же красивыми домиками и мысленно повторял про себя: «долороса, долороса, долороса…» По преданию, это была та самая дорога, по которой прошёл Иисус от места вынесения смертного приговора до самой скалы Голгофы, где и был распят. Дор;гой они встречали всё тех же туристов и местных прохожих, публика была ещё более разношёрстная. Но повстречали и странную группу людей, в которой один человек театрально нес на себе деревянный крест. Андрею стало неловко за этого человека и за всё это действо. И даже стало стыдно, как бывает стыдно за ряженых, и он протиснулся возле стенки сквозь эту толпу и постарался поскорее пройти вперёд, чтобы не только не видеть, но и не слышать.
 
     Однако это неприятное чувство стыда пробудило в нём и другое чувство, чувство удивления, удивления, доходящего до изумления. Ему показалось очень странным, что Иешуа действительно мог быть казнён, и быть казнён так бесчеловечно. «Это сейчас фарс: они тут чего-то изображают, а ведь тут на самом деле так умирали люди. И такую смерть они принимали от других людей, от себе подобных». Ему верилось, и не верилось, что где-то здесь это с Иешуа происходило в реальности. Не верилось, что человека прибивали железными штырями к столбу и оставляли мучительно умирать под этим солнцем. Андрей просто представил себе, как должен был относиться к действительности человек, с которым это действительно происходит, над которым это действительно сейчас проделают. «И люди над ним это действительно проделывают». И всё в этой истории было так: и верилось, и не верилось.

     «Хотя, с другой стороны, для Него это уже ведь не было основной реальностью, не было единственной реальностью, — думал Андрей, — но и Он дрогнул, и Он на кресте ужаснулся происходящему с ним, с телом… с телами». В общем-то, с остальными всеми телами ничего лучшего в дальнейшем также не произошло.
 
     Андрей попытался вообразить себя в таком же положении с той силой реальности, на какое только способно было его воображение. И ему тоже стало дико и страшно, когда вся твоя реальность, все твои смыслы вдруг стягиваются петлёй боли и смертного отчаяния, стягиваются в последний ужас, в ноль, в ничто. И Он что-то такое сказал: «Боже, за что ты меня оставил?» И это произошло с Ним, понимающим бессмертие, а что уж было говорить об обычных людях, которые могут только верить в какую-то там… воображаемую жизнь после смерти.
 
     Андрей так глубоко об этом задумался, что не заметил, как их экскурсия подошла к концу. Они распрощались с гидом до завтра и пошли прогуляться по узким улочкам Старого города, мимо бесконечных лавочек и лавчонок, где люди меняли товар на деньги-шекели. «Как и две тысячи лет назад». Всё опять продолжалось и повторялось. Однако, как нигде и никогда, Андрей был уверен, что существуют либо они, торговцы и покупатели, либо Иешуа, но не они вместе. Глазам открывалось, что они, торговцы, все есть со своими товарами, а Иешуа давно нет, а голова говорила, что Иешуа есть, а их всех нет. И от такого понимания делалось хорошо и как-то жутко одновременно.



Продолжение: http://www.proza.ru/2019/10/15/1148