Сны у реки 2. Рыбарь

Мы стали часто видеться с Сергеем. Первое время я удивлялась его способности угадывать то, что занимало мои мысли и воображение, что отзывалось в моей душе эхом новых, смутно тревоживших меня вопросов, которые иногда я лишь чувствовала, но не могла объяснить, а он понимал без слов, читая меня как открытую книгу. Бывало, он плавно выводил разговор на важную для меня тему, искренне интересовался моим мнением, а затем охотно делился своим. Я же предпочитала спрашивать, потому что считала его много мудрее, он был кладезем знаний. Его пояснения были небанальными и часто неожиданными, они давали мне много больше, чем все прочитанное и услышанное от других. При этом у него было потрясающее чувство юмора, он иногда беззлобно подтрунивал надо мной, и наши встречи вовсе не казались мне углубленным продолжением учебы. И только с ним я могла обсудить все, что происходило в моей душе, все мысли, которые не были связаны с событиями внешней жизни, те, что действительно имели для меня значение. Настолько сблизились мы совершенно незаметно и это было необычно – среди сверстников такое общение было невозможным. Большинство из них в свободное от учебы время развлекались, баловались винишком или пивком, тратили свою юную жизнь, тот колоссальный запас времени и свободы, которые дает университет, на любовь, секс, путешествия по форумам и социальным сетям, дискотеки, бары, совместные посиделки. А душевные метания и поиски почти всегда были темой интимной, личной, и не вызывающей особого интереса; начни я развивать ее, меня бы сочли странной и чудаковатой. Я, конечно, не хотела казаться ханжой, и благодаря Алсу жила обычной студенческой жизнью – второй жизнью. В этом смысле подруга была незаменима: знала, где какие группы выступают, куда пойти дешевле, у нее было полно друзей по всему городу. И, надо сказать, я зачастую получала от таких развлечений большое удовольствие, правда мы всегда знали свое «стоп», «хватит», предел, за который заходить не хотелось. Но встречи с Сергеем мне были также необходимы. Это была другая жизнь, и его я не с кем не знакомила, не делила, даже с моей ужасно любопытной подругой, хоть это и было сложно.

Конечно, на другой день после того, как я сбежала от Алсу, она первым делом начала расспрашивать меня о нем. Была суббота, мы собирались в кафе и, заехав за подругой пораньше, я долго ждала, пока она приведет себя в порядок. Алсу сидела за столом в коротком джемпере винного цвета и красила ногти лаком в тон. На голове ее было полотенце, из-под которого выбивались черные влажные пряди – это как минимум минут сорок на прическу. И на расспросы.

– Ну?

– Что ну? – я с трудом оторвалась от созерцания процесса окраски идеально ухоженных ногтей. Это была ее гордость, и то, как медленно и аккуратно она вела кисточкой, меня завораживало. А потом эти стразы, черточки, завитушки иголкой… Мне на это не хватало терпения и мои ногти почти всегда были коротко отстрижены.
 
– Что ты про Сергея выяснила? – Алсу нетерпеливо взглянула на меня и, заметив, что я слежу за кистью, добавила:

– Я тебе тоже накрашу, если хочешь. А пока давай, не томи.

– Нечего рассказывать. Я… видела его вчера, ничего особенного. Я так его и не вспомнила.

– Ну, как хочешь. А я думала, вдруг что интересное: говоришь, красивый, он тебя помнит, ты его – нет, а может что получится? 

– Не говорила я, что красивый. Парень, как парень. Не надо меня сватать каждому, с кем я поздоровалась.

– Ой, ты такая скрытная, я же просто за тебя беспокоюсь.  Долго одной быть не хорошо.

– Да я и не долго. А вот ты долго – опять придем, когда народу будет полно.

– Да ладно, успеем, – легкомысленно отмахнулась она и стерла лак с двух ногтей, на которые, по ее мнению, он лег неидеально.

Я вздохнула и перевела разговор на другую тему, потому что в тот вечер говорить еще было не о чем, а потом и не хотелось. Прособиравшись почти час, мы все-таки вышли и отлично провели время в компании общих друзей. Алсу пару раз глянула на меня, но вопросов о Сергее больше не задавала – ни тогда, ни потом, чему я была благодарна. Она мне ужасно нравилась: была яркой, общительной и веселой, но иногда ее навязчивость в том, что касалось парней, меня раздражала. Ей не давало покоя то, что я ни с кем не встречаюсь, и в каждом моем знакомстве она искала «что-то серьезное».

А с Сергеем все было непросто, и объяснить ей наши с ним отношения я бы не смогла даже спустя время. Странными были они. Я хотела общения с ним, но его не искала. Он появлялся сам. Звонил, иногда мы сталкивались случайно. Не часто: могла пройти неделя, две. Я не скучала, не чувствовала, что влюблена в него, и не было ощущения, как будто наши отношения станут интимными. Хотя духовно мы были настолько обнажены друг другу, как не бывают иные любовники. Редко я звонила ему: когда читала рекомендованную им книгу, и она пробуждала новые мысли и чувства, которыми мне хотелось с ним поделиться; или вдруг возвращалась к записям, с которых началось наше знакомство. Я так и не поняла, как могла быть связана с ними, и спустя некоторое время для себя решила, что записи сделал Сергей, и они были просто поводом познакомиться со мной, хотя он смеялся над этим моим предположением и упрямо твердил, что они мои, что ему писать совершенно не интересно, а то, как они появились, я когда-нибудь пойму. Все это было странно, и я перестала об этом думать. Так прошла зима, а затем пришла весна.

К началу апреля снег начал таять, потекли ручьи, обнажилась грязь газонов и подворотен. Лед на реке пошел, вода была черной, с обломками льдин и веток. И вдруг стремительное тепло ворвалось в наш город, мир пробудился, стал нежно зеленым, омытым солнцем и первым дождем. Стараниями дворников и жильцов улицы были вычищены, высажены цветы, изгороди палисадников заново окрашены. Сочная, яркая трава покрыла черную землю, засветилась желтыми головками одуванчиков. Тоненькие салатовые трубочки, выпустившиеся из почек, нежной дымкой окружившие березы и тополя, за неделю выросли и укрыли плотным покровом листвы деревья, и уже стали проявляться первые кисти черемухи и сирени.

Весенний город манил, веселил, будоражил чувства. Мы стали чаще видеться с Сергеем. Гуляли по улицам до изнеможения, до самой темноты. Болтали, смеялись, искали незнакомые улочки и неизвестные для нас старой архитектуры постройки. Он много рассказывал об истории города: его скверах, старинных домах, сохранившихся до наших дней; об особняках, когда-то стоявших на местах современных зданий, их владельцах или создателях.
 
Однажды, гуляя по одной из узких, заросших липой и боярышником улиц, мы свернули в арку дома старой досоветской постройки и оказались в уютном дворе с ухоженным палисадником.  На зеленой лужайке стояли новые качели и детская горка. Сергей показал мне едва различимый под дерном старый фундамент, обрамлявший один из домов, и небольшой кусок старинной кладки, возвышавшийся неподалеку – его приспособили под скамейку. Мы сели на нее, он достал пакет с черешней и предложил мне. Я взяла несколько ягод и стала есть, подставив лицо весеннему солнцу, которое скоро должно было скрыться за крышей дома: близился вечер.

– Раньше здесь была старинная усадьба. Говорят, в ней жил алхимик, – неожиданно произнес Сергей.

– Правда? Я думала, что алхимики были только в Средневековой Европе.

– В основном да. В Россию алхимия пришла поздно, на закате своего существования.  Мало кто из наших ученых ей интересовался.

– Я ни об одном не слышала.

– Ломоносов, например. Хотя точнее, он изучал химию, в которую переродилась алхимия. Исследовал ртуть, создавал разные сплавы… Но некоторые образованные дворяне искали философский камень, эликсир бессмертия. Помнишь графа Калиостро. «Формула любви»? – я молча кивнула, и он продолжил: – Тот алхимик, что жил здесь, был скорее ученым, но у него была обширная библиотека алхимических текстов и лаборатория для экспериментов. Как он оказался в глухой провинции никто не знает. Может сослали за что-то.
 
– Тоже искал золото, философский камень? Бессмертие? Глупейшее и бесполезное занятие. Еще в средние века понятно, а более поздние времена… не знаю.

– Ты и правда думаешь, что алхимики искали золото или философский камень? В смысле, именно камень? – он усмехнулся и аккуратно закопал носком ботинка упавшую косточку, остальные мы бросали в пакет.

– А что они искали?

– Это символы. Только непосвященные видели в них материальную природу, но истинная алхимия – это философия и теософия, магия значений и смыслов.

– Что ты имеешь ввиду?

– Все средневековье символично, еще более – раннее христианство. Это истоки алхимии. Да, еще мудрость Востока. Например, золото – символ совершенства. Он амбивалентен, потому что только единство противоположностей порождает совершенную гармонию. С одной стороны золото – это солнце, божественное сияние, мудрость; с другой – развращенность и могущество. В телесное бессмертие мало кто верил из посвященных, хотя эта идея была очень привлекательна. Но истинного бессмертия может достичь только душа. И именно бессмертие души, нашего бессознательного – это то, что на самом деле интересовало средневековых ученых.

– Но ведь была Библия, Христианство… а алхимиков сжигали на кострах. То есть я имею ввиду, почему они отрицали христианскую духовность и христианское бессмертие души?

– Это не так, я ведь сказал: христианство – один из источников алхимии. Язык Библии очень символичен, а символ имеет множественное значение. Только Церковь все интерпретации, отходящие от канонов, уничтожала. И часть неугодных Евангелий было уничтожено… но вопросы оставались. И алхимики искали ответы в том числе в Библии. Вот помнишь Петра – ловца рыб, или ту историю с Иисусом, в которой он преломлял рыб, чтоб раздать их пять целой толпе народа? Здесь речь вовсе не о рыбах. Это символ, причем один из самых мощных, не раз встречавшийся в различных культурах, в том числе и в алхимических текстах.

– И что он значит?

– Рыбы – это верующие. Такое, самое простое, лежащее на поверхности значение. Петр – рыбарь, которому Иисус предложил стать «ловцом человеков». А еще рыба отождествлялась с самим Христом. В символическом смысле он сам был той крупной рыбой, наживкой, которой Бог вылавливал дьявола, то есть смерть. Христос, как пища верующих, вкусив или познав которую, они познавали Бога, а через него и бессмертие. На тайной вечере он снова преломлял пищу и кормил учеников. Но в этот раз уже прямо указывал: «сие есть Тело Мое». И хоть Иисус преломлял хлеб, многие средневековые художники, рисуя вечерю, рисовали на столе перед Апостолами и рыбу. Рыба – Ихтис по-гречески, и акроним Иисуса, и сын финикийской богини, наполовину рыбы. То, что в более древних текстах рыбы было две, в том числе и в астрологии, находило отклик в алхимических текстах. В них встречались двойные изображения рыб: плывущих в разные стороны, или пожирающих одна другую. В таком виде символ можно интерпретировать, как двойственность природы бытия, противоположности, связанные воедино. Алхимики пытались понять природу сущего, природу Бога и себя, как вместилище божественного, и двойственность этой природы, включающую не только добро, но и зло. Церковь ведь не дает ответа на вопрос, откуда зло появилось. Если Бог – это создатель всего сущего, то зло тоже порождено им, не только любовь и добро. Тогда на каком этапе Бог и Дьявол разделились? И разделись ли? Или нам так удобно думать? Вот за такие не каноничные мысли алхимиков и сжигали…

– О! Постой, так много всего, боюсь запутаться, – я поежилась, вдруг почувствовав, что начинаю замерзать: наступали сумерки. Сергей посмотрел на закрывшие двор тени.

– Пойдем, солнце садится, сейчас быстро похолодает.

– Ты расскажи еще – я прервала тебя на самом интересном. Просто я действительно вдруг замерзла. Так хорошо было…

– Не переживай, тут недалеко есть одно место: тебе понравится.

Мы покинули двор, прошли немного, свернули на соседнюю улицу и оказались около небольшой уютной пиццерии, которая, судя по всему, открылась недавно. Небо темнело стремительно, оно затянулось обрывками облаков, подул ветер – такой неожиданно холодный, неприятный, какой бывает только весенними вечерами. А внутри помещения нас окутал мягкий, желтоватый свет ламп, теплый запах свежего теста, кофе и корицы. У деревянных столиков стояли низкие, пухлые диванчики, оббитые шоколадной тканью, с маленькими цветными подушками. О, я была уверена, что никакие силы не заставят меня в ближайшие два, три часа покинуть это место. Главное, чтоб у Сергея тоже не было иных планов.

– Ну? Продолжай! – нетерпеливо попросила я, сев за столик у дальней стены, и вдруг поняла, что выгляжу как ребенок, который просит взрослого скорее продолжить сказку. Рассмеялась. Сергей ответил:

– Многое из этого есть у Юнга, он очень глубоко исследовал учения алхимиков. Вы же проходите в ВУЗе.

Принесли меню. Он долго изучал его, потом заговорщицки взглянул на меня, наклонился и тихо произнес:

– Предлагаю разделить Ихтис.

– Что? – не поняла я.

– Тут есть пицца с рыбой. Очень символично, – он откинулся на диван и улыбнулся, довольный своей шуткой.

– Хорошо, пусть будет с рыбой. – Я задумалась. Так много непонятного, и все так интересно. Сергей открывал для меня новый мир, каждый раз, как наживку, бросая случайные фразы. Заводил разговор, начинал объяснять – в общем. А когда я загоралась и в предвкушении сокровенных знаний открывалась для долгой беседы, сворачивал ее, предлагал самой искать ответы. Наверное, так было правильно. Столько книг и сайтов за последнее время было прочитано мной, столько нового узнано. Но так не хотелось прерываться, так хотелось сейчас, здесь узнать все, обрушить на себя неизведанную, новую вселенную. Я умоляюще посмотрела на него:

– Знаешь, мы проходили Юнга поверхностно. Я читала о коллективном бессознательном, но только в общем в его лекциях. И он такой сложный. Трудно читать. А ты рассказываешь интересно и понятно.

— Как-то не рассчитывал я смешивать кофе с символизмом и алхимией… Лучше сама почитай. Хотя, скажу еще кое-что, для мотивации к чтению. Тот же Юнг сделал открытие, которому, мне кажется, не придали должного значения: все мы связаны через коллективное бессознательное, это всеобщая мировая душа, некая психическая субстанция, содержание которой передается из поколения в поколение. Одни и те же образы приходят к людям, не связанным друг с другом. В бессознательном обнаруживаются символы, не имеющие отношения к личному опыту их носителя, а иногда к целой культуре. Возможно, эту информацию хранит генетический код, так же как информацию об анатомических и физиологических особенностях. Но если последнее – общеизвестный и признанный факт, то об открытии Юнга многие до сих пор отзываются, как о мистических, околонаучных представлениях – в целом интересных, но маловероятных. А ведь это – доказательство духовного бессмертия. Наше бессознательное на самом глубинном уровне – всеобщая душа... Ну, а теперь можно и вкусно поесть, – неожиданно закончил Сергей, снимая с большой тарелки горячий кусок пиццы, весьма кстати принесенной официанткой.
 
Народу становилось все больше. Место за столиком напротив заняла пара примерно нашего возраста. Парня я видела в первый раз, а девушку почти сразу узнала: ее милую, располагающую улыбку и тугие пружинки пшеничных волос, которые она заправляла за уши – Таня. Она о чем-то просила своего спутника. Говорила мягко и осторожно. Парень, напротив, отвечал громко и уверенно, даже жестко. Я невольно стала прислушиваться.

– Мне не нравятся эти твои друзья, прости. Может и тебе мои не нравятся. И я может тебе не нравлюсь.

– Артем, о чем ты говоришь! – Таня нервно провела рукой по волосам. – Просто я и их люблю.

– Ты любишь – понятно. А мне о чем с ними разговаривать? С ними скучно, а притворятся я не хочу. Ты же знаешь, я раньше и сам любил посидеть с бутылкой пива в такой компании. А сейчас мне это не интересно. Это пустая трата времени. Ты или со мной, и принимаешь меня таким, какой я есть, или … как знаешь. Но я не вижу, что то, что для меня важно, важно и для тебя.

– Почему же. Мне с тобой очень интересно, ты другой, не такой, как я. Но они тоже не только пиво пьют…

– Иногда мне кажется, ты просто не хочешь меня обидеть. Тебе наплевать на мои интересы, важен только статус, что с кем-то встречаешься, чтоб потом поболтать с подружками.

– Да все не так…

– Вот ты чего опять заказала? Ешь ерунду всякую. Это не банальная фраза из советских фильмов: «в здоровом теле здоровый дух», так оно и есть. Мясо загаживает организм.

Разговор был неприятным, парень откровенно давил. Мне стало так жаль Таню, казалось, она чуть не плачет. Я решила ей помочь: помахала рукой и громко по-здоровалась. Она повернулась к нашему столику и глаза ее просияли.
 
– Привет! Дина, да? Я так рада тебя видеть. Пару раз после была в том кафе, вспоминала тебя. Это Артем, – представила она спутника.

– Можно мы к вашим салатам со своей пиццей? – я обратила внимание на то, что Артем заказал только салат и зеленый чай.

– Мы не едим мясо, – хмуро произнес он. – Как будто я сама не поняла. Вот только, как мне показалось, Таня не разделяла его взгляды на питание.

– А это рыба. И, знаете, мы в семье тоже какое-то время были почти вегетарианцами, – осторожно сказала я.

– Почти не считается, – возразил парень. Мне уже стало понятно, что расположить его будет не так-то просто, раз я знакомая Тани, но отступать было поздно. Проигнорировав его неодобрительный тон, я пересела за их столик и продолжила, вспомнив историю, которой попыталась сгладить напряженность разговора:

– Поначалу у нас не было цели стать вегетарианцами. Просто папа заболел – язва и очень нехорошая. А он тогда был полным, ему нужно было худеть и правильно питаться, вот мы ему всей семьей и помогали. Мама где-то прочитала, что мясо вредно, а еще полезно раз в неделю устраивать «голодовку» или «разгрузочный день», и посадила всю семью на диету. Постепенно мы исключили мясо, ели супы на воде. У меня постоянно болела голова во время «разгрузочных дней». Я сильно похудела – все-таки был переходный возраст. А мой младший брат собирал деньги на машинку для своей коллекции. Целых два месяца! А потом купил на них колбасы и сам съел. После этого мы с братом перестали быть вегетарианцами. А папе помогло, хотя сейчас он иногда балует себя мясом. Организует «загрузочные дни», чтоб «было что потом разгружать». 

– Я не извожу себя диетами ради похудания, как видишь, – Артем показал на свою подтянутую фигуру, – должно быть все вместе: образ мыслей, образ жизни. Это способ самореализации, проявление уважения к своему телу, своей душе.
 
– Он много занимается спортом, йогой, – осторожно вставила Таня.

– Все опять не так. Главное, как и о чем мыслишь. Хотя йога – да. Она учит, что надо очистить себя, как мусорную корзину, чтоб потом загрузить что-то стоящее.

– Ну, самореализация начинается с принятия себя. Это как отправная точка, следом за которой идет понимание своих, индивидуальных потребностей – высших потребностей и индивидуального пути их достижения… Как-то на одной из лекций мы много дискутировали на эту тему, – вставила я.

Артем посмотрел на меня заинтересованно. Я рассказала, что учусь на факультете психологии, и, оказалось, что у нас много общего: он много читал, увлекался философией, психологией. Мы поговорили о Юнге, я рассказала о Грофе – оказывается, Артем о нем и его холотропном дыхании не слышал. Я постаралась сжато пересказать идеи Грофа, которые меня в свое время захватили. Артем оживился, задал много вопросов, перешел на то, что ему близко, и поделился своими идеями. Он оказался совсем не плохим парнем, в общем-то очень интересной и цельной натурой.

– Ну вот, теперь мне придется искать для него тренинги по холотропному сознанию. Или ЛСД. – Таня улыбнусь, глядя на Артема.

А потом мы перестали говорить и о вегетарианстве, и о психологии: просто болтали обо всем не важном и пустячном, что так хорошо сближает людей.

Они дополняли друг друга, и будучи другими, вряд ли бы сошлись. Мягкая, спокойная Таня слушала так внимательно и благодарно, будто все, что ей рассказывали, имело невероятное значение. Огромные глаза ее смотрели доверчиво и добродушно, но потом я поняла, что так она смотрела почти на всех, не только на Артема. Она умела говорить «нет», но предпочитала уходить, не спорить, не потому что была робкой или не решительной, а потому что оставляла право другим думать иначе. Если же спрашивали ее мнение, оно всегда у нее было, но делилась она им неохотно. Артем был более говорлив. Действительно интересный и умный, он давил на всех, с кем общался, и его сильную личность можно было выдержать, лишь будучи мягкой, как Таня, или находясь в «одной лодке» с его идеями и мнениями. Я не была настолько добродушной, чтоб соглашаться на нежелание ко мне прислушаться, но то, о чем мы говорили с Артемом, было созвучно моим нынешним интересам и невольно увлекло меня. А еще я могла дать нечто новое ему в том, что было для него важно.  Артем расслабился, весело смеялся с нами, задавал вопросы, слушал меня, и я, взглянув на него с другой стороны, приняла его, мысленно простив менторский тон в адрес Тани в начале их разговора. Теперь они оба казались мне такими же уютными и милыми, как эта маленькая пиццерия, в которую меня привел Сергей. Хотя позже, когда я вспоминала свои впечатления об Артеме в тот вечер, меня не оставляло ощущение, напоминающее мутноватое послевкусие не слишком дорогого вина. Такой едва уловимый, неприятный привкус высокомерного превосходства, исходящий от чересчур цельных и развитых натур.