Жмурки

Из сборника "Рассказы о детях НЕ для детей".
* * * * *
«В 2012 году Организация объединённых наций (ООН) провозгласила Международный день девочек. 11 октября – день, посвящённый специфическим проблемам и угрозам, которым подвергаются дети женского пола…» – Википедия.   
* * * * *

Я непроизвольно остановилась в прихожей – громкий возмущённый шёпот за дверью гостиной заставил прислушаться…
– В этом возрасте ребёнок с каждой малостью бежит к матери! За помощью!!! А у тебя дочь жила с болью и в страхе, и ты не знала?! Дрянь!..
Звук пощёчины! Вскрик мамы! Шаги… И я нырнула в одежду под вешалкой! Зажмурилась и закрыла ладонями уши. Словно испуганная мышка, перестала дышать, окружённая темнотой и запахом пыли, застарелого пота и нафталина. Но в прихожую никто не вышел...
«В этом возрасте…», а в каком возрасте? Когда этот кошмар начался?.. Воспоминания полиняли, местами стёрлись, но всё же саднили на донышке памяти. И, словно по щелчку злобного волшебника, я ощутила себя в старом душном шкафу, с запахом нафталина и ношеной одежды…

* * * * *

Тогда мы ещё жили в огромной, как мне казалось, квартире с множеством крикливых людей на кухне, с горами вещей в коридоре и запретом входить в чужие комнаты. А в нашей – папа, мама и я – комнате под алым, словно мак, абажуром вещей было немного...
Возле двери – высоченная вешалка с уличной одеждой и обувью. Напротив – стол под белой скатертью и пёстрой клеёнкой. Два «взрослых» стула и мой высокий «детский», а под столом – пара табуретов «для гостей». Родительская кровать с блестящими кольцами и шариками на ажурных высоких спинках. Над кроватью – ковёр с оленем и охотниками. У охотников злые лица, а из палок, что называют «ружьями», валит дым! Мне боязно смотреть на ковёр, и, когда мама берёт меня в свою постель «под бочок», я стараюсь подальше отодвинуться от страшной картины и даже украдкой, чтобы не расстраивать маму, смахиваю слезинки – мне жалко споткнувшегося оленя…
Напротив высокой – мне на неё и не забраться! – родительской кровати в упор к окну стоит оттоманка с огромными валиками и жёсткими подушками, теперь я сплю здесь. Моя кроватка с колёсиками вдруг стала мне мала – ноги по щиколотку высовываются по ночам и упираются в шкаф. На этот огромный шкаф папа, наказывая меня, убирает коробку с игрушками и Манюсю, мою большую «моргучую» куклу. У шкафа две дверцы, за одной – полки с бельём, за другой – вешалки с одеждой и коробки с обувью. Вот на эти коробки я и забираюсь, сжимаясь в комочек и стараясь не дышать... Но он находил меня и, как Манюсю, вытаскивает за шею одной рукой!.. И я прячусь под кровать, в самый дальний угол, надеясь, что в пыльных потёмках – за вязаным подзором, что подарила бабушка, – меня не видно!.. Но огромная рука, с рыжими волосками на пальцах, тянется-тянется…
Этот мучительный сон преследует меня, как чудовище на карусели!.. Иногда я вскрикиваю и просыпаюсь, падая на пол! А с чего началось?.. И я ещё глубже проваливаюсь во влажный, от холодного пота, подвал воспоминаний…
В комнате – предрассветный сумрак. Открыта форточка, и тюлевую штору у меня в ногах покачивает прохладная струя свежего воздуха. Слышны приглушённые сигналы далёких автомашин и… Я прислушиваюсь!..
Папа прерывисто дышит и чешется. Я приподнимаюсь и зову: «Мама!» – хотя знаю, что мамы нет, она опять в больнице и придёт только через пару дней. Папа замирает и приподнимается на кровати.
– Ты чего не спишь? – голос у него странный.
– Тебе плохо?.. – мама всегда так спрашивает, если я просыпаюсь ночью.
– Иди ко мне… – папа говорит так тихо, что я скорее догадалась, чем расслышала.
Я бы пошла – в родительской постели мягко и тепло, но мне на высокую кровать самой не забраться, да и охотники…
– Нет, лучше ты ко мне, – я прижимаюсь к подушкам, чтобы освободить местечко с краю...
Я не люблю свою оттоманку, хотя она и новая и красивая – на чехлах для валиков и подушек мама вышила букеты алых и голубых маков. У меня жаркая пуховая подушка и огромное тяжёлое одеяло. Подушку, одеяло и простыню мама утром складывает в уголок оттоманки, и мне для игр остаётся её половина. Когда мамы нет, постель никто не убирает, и мне приходится играть на холодном полу…
– Я иду.
Папа спускает с кровати свои огромные ноги и встаёт во весь рост, прикрывая ладонями что-то внизу живота. Я никогда раньше не видела папу голым. Маму в бане – да, а папа ходит в «мужское» отделение. Мне любопытно! Я приподнимаюсь, тараща глаза, и папа, заметив это, раскидывает руки и поворачивается вокруг себя…
– Красивый?.. – говорит с каким-то странным смешком.
А я не понимаю – красивый он или нет, лишь какой-то странный… Особенно – торчащий хвост, не на попе, как у собак и кошек, а впереди. Я не видела других голых мужчин, а, может быть, они все такие? Или мой папа – не как все! Может быть, я не знала, а он – урод, или болен, потому чесался и дышит сейчас так, словно бежал от охотников... Но это мой папа, значит любой – самый лучший и самый красивый!
– Сними-ка!.. – папа стягивает с меня сорочку и бросает её на валик в изголовье, – Ах, какая девочка. Ах, какая шёлковая кожица!..
Тёмная фигура закрывает тусклый свет от окна, нависает надо мной, и мне становится страшно. А может быть это вовсе и не папа? Вдруг, это жестокий охотник с ковра! И этот страшно дышащий человек переворачивает меня на живот и начинает гладить… По спине, по голой попе… Чем-то гладким и горячим! Я хочу закричать, вырваться и убежать!!! Но наоборот – замираю, не дыша и перестав слышать и видеть… А чудовище, крепко сжав меня за бёдра, начинает дёргать мною, как безвольной куклой, вперёд-назад и вдруг!.. Застонав, брызгает чем-то вонючим, обжигающим мою холодную спину! Валится на постель рядом и дышит тяжело... А я, словно выйдя из оцепенения, отодвигаюсь, стараясь втиснуться в подушки оттоманки и стену за ними...
– Всё хорошо? – усталый улыбающийся голос папы.
Так это был папа?! Я задыхаюсь от ужаса, а он тянет меня за руку и обтирает моей сорочкой слизь с моей спины и с подушки…
С тех пор отец и стал «охотиться» за мною в мамины ночные дежурства. А я – прятаться! В шкаф, под кровать, за табуреты под столом, понимая по дыханию папы, что он опять «болен». Я бы убежала, но за дверью были чужие равнодушные люди! А после переезда в отдельную квартиру стало ещё хуже...

* * * * *

И вот теперь мы приехали к дяде, маминому брату, но не в гости, а «к хирургу». Мама сказала, что он поможет избавиться от ребёнка. Как всегда я не задавала вопросов, хотя и была удивлена: от какого ребёнка и что значит «избавиться»? Но почувствовала, что это как-то связано со мной – по вопросам дяди, которые он задавал с таким пугающим взглядом; а про жмурки сказал, что в двенадцать лет пора бы уже понимать… Понимать что? Перед отъездом мама кричала на папу: «Доигрались в жмурки!». Это про мерзкую «игру» – папа завязывал мне глаза шарфом, прихватывая и нос так, что я не могла ни видеть, ни слышать, ни дышать, теряя сознание от боли и страха! И рассказать никому не могла. О том, что мой бедный папа – урод. Потому, что тогда и я – уродина!..


Рецензии