В аэропорту Бен-Гурион
Слава Богу я был налегке. Везти мне в Израиль было нечего, кроме двух-трёх рижских сувениров, а вывозить – так и тем более. Вот именно это обстоятельство меня и подвело. На обратном пути, оказавшись в том же знаменитом аэропорту, я встал в довольно длинную очередь на таможенный досмотр. Все пассажиры проходят эту процедуру, чтобы паче чаяния не вывезти с собой что-то очень ценное, запрещённое или небезопасное для полёта. Впереди и за мной стояли люди разных национальностей. Но преобладали, по моему весьма неопытному взгляду, евреи. Некоторые из них были в кипах – здесь не ошибёшься. Я тоже был в бежевой еврейской кепке с мелкой бахромой по окружности, подаренной мне на прощанье моим еврейским другом – бывшим рижанином. Но всё равно заподозрить во мне еврея было почти нереально. Выдавал наивный славянский взгляд голубых глаз. Хотя и среди евреев попадаются голубоглазые, но это не меняло сути.
Люди, обступившие меня в очереди, все как один, волокли за собой изрядный багаж в виде высоченных, почти в рост с человека, чемоданов разных раскрасов, форм и конструкций. Люди эти, почти все без исключения, были почтенными, степенными, внушающими доверие и весомыми, как и их собственный багаж. Здесь недвусмысленно вырисовывалась аксиома: значимость и объём багажа соответствуют статусу их владельца. На фоне этой публики я выглядел каким-то жалким проходимцем с перемётной сумой и чувствовал себя неловко, как общипанная курица.
Тем не менее подошла и моя очередь предстать перед очами местного таможенника, одетого в чёрную униформу, в правой руке держащего палицу-прибор для обнаружения запрещённых к полёту предметов. С высоты моего возраста он мне казался юным еврейским мальчиком, только что окончившим какую-нибудь из вальдорфских школ и заступившим на своё первое дежурство. Однако, несмотря на возраст, глаза его были проницательны, если он только не играл роли сыщика Пуаро.
– Где ваш багаж? – сразу же спросил он.
Я показал на сумку, стоящую у моих ног.
Юный представитель таможенной службы взглянул на меня с подозрением и обидой, будто увидел во мне шулера.
– Я спрашиваю, где ваш основной багаж?
Он говорил на хорошем английском, и пока я легко понимал его простые вопросы, но не понимал его возникшего недоумения, которое на глазах перерастало в некое удивление, перемешанное с нехорошим чувством уличения меня в каком-то не ведомом мне пока грехе. Я ещё раз показал на свою сумку и уверил его, что это и есть мой основной багаж.
Юный таможенник постучал своим прибором-палицей по голени и, указав им на сумку, произнёс:
– Это весь ваш багаж?!
– Абсолютно весь! – заверил его я.
– Почему такой маленький?
– Мне хватает. А что вас, собственно говоря, смущает? Может быть, я не так силён в английском, и вы хотите донести до меня какой-то месседж, который я до конца не могу понять?
– Нет, я просто первый раз вижу человека, улетающего из аэропорта Бен-Гурион, с таким скудным багажом.
– Я и сюда прилетел точно так же, – пояснил я.
– Этого не может быть, – произнёс он с улыбкой, – посмотрите вокруг. Вы видите хоть одного пассажира с такой маленькой сумкой, как у вас?
– Так что ж теперь, мне нельзя вылететь намеченным рейсом на Ригу?
– Нет, я этого ещё не сказал. Значит вы из Риги? Наверняка говорите на русском?
Не успел я ответить на его вопрос, как он остановил проходящего мимо уборщика с ведром и шваброй:
– Гриша, – обратился он к нему, – ты из бывшего Союза, спроси этого господина по-русски, почему он везёт так мало вещей. А то я не до конца понимаю его английский.
Гриша прислонил швабру к ведру, подошёл ко мне вплотную и, уперев руки в бока, спросил меня на чистом русском языке со слегка грассирующим акцентом:
– Ви, навегно, имели мало денег, чтобы купить побольше товагов? Или я не пгав?
– Скажи таможеннику, – объяснил я тоже на русском, – что мне не надо много, мне достаточно того, что я с собой везу.
– Когда таможенник услышал Гришин перевод на иврите, он кивнул головой и, перейдя опять на английский, спросил:
– А что у вас в сумке?
– Смена белья и кое-какие сувениры на память об Израиле.
– Сколько вы пребывали здесь?
– Неполные две недели.
– Две недели, две недели, – повторил таможенник, в раздумье сузив глаза и цокнув языком, – а почему так мало вещей? Вы где останавливались?
– У своего старого рижского друга в городе Лод. На всём готовом. Поэтому ничего дополнительного с собой не вёз.
– А что вы имеете в виду под словом «дополнительно»?
– Ну, чашки, ложки, спальное бельё, продукты, кипятильник…
– А что такое «кипятильник»?
– Это электрический нагреватель воды для приготовления чая или кофе.
– Интересно! Первый раз слышу.
– А почему вас интересуют такие мелкие подробности? – спросил я в лоб.
– Я трачу на вас слишком много времени лишь потому, что вижу нетипичный случай, и это меня настораживает.
– Ну, так проверьте содержимое моей сумки и развейте ваши подозрения.
Таможенник опять слегка улыбнулся:
– Это слишком просто. Мне нужно знать причины. У нас самый безопасный аэропорт в мире. За всё время его существования с 1936 года у нас не было ни одного теракта или факта насилия. И это всё потому, что у нас беспрецедентная система безопасности и контроля. Так что вы должны понять меня.
Я его понимал. Ещё когда я посещал израильское посольство в Риге на предмет открытия визы, я понял, чтобы иметь дело с евреями, нужно терпение, выдержка и философский взгляд на вещи. В посольстве дежурный, как две капли воды похожий на «моего» пристрастного таможенника (может быть, родственник?), заставил меня раздеться чуть не до трусов: его металлоискатель всё время показывал наличие у меня какого-то металлического предмета.
– Возможно, это зубные коронки дают сигнал? – сделал я тогда предположение.
– Нет, – отрицательно замотал он головой, – где-то внизу. – У вас случайно нет каких-нибудь протезов или имплантов?
– Остаётся прогнать меня через рентген, – в нарочито шутливом тоне предложил я.
Моя шутка ему явно не понравилась, слишком серьёзной была его работа.
– Давайте посмотрим ваши ботинки.
Металлоискатель показывал присутствие железа в обоих ботинках. Дежурный поочерёдно просунул руку сначала в один, потом в другой туфель, но был крайне разочарован: предполагаемого пистолета или финки он там не нашёл.
– Наверное, это супинаторы, – сделал он предположение и вернул мне мою обувь, ещё раз тщательно осмотрев её со всех сторон. В принципе мы разошлись с ним довольно быстро.
Не то было с таможенником в аэропорту Бен-Гурион. Он мне задавал всё новые и новые вопросы:
– Вы сами укладывали сумку?
– Сам – от носков до керамических тарелок с видом Иерусалима.
– Никто вам ничего не передавал для какого-нибудь третьего лица?
– В этом можете не сомневаться, – заверил я его.
– Оружие, наркотики, антиквар, взрывоопасные жидкости и предметы?
Я подумал про себя: «Ну, попроси ты меня, дундук, открыть мою сумку и посмотри, что в ней лежит. Там даже перекладывать ничего не надо, всё на виду. Хотел я, было, ответить ему словами нашего юмориста Михаила Задорнова, что наркотики забыл дома, а пистолет Макарова у меня пока в ремонте. Но вовремя понял, что это будет неуместно и меня запросто могут снять с рейса до выяснения объяснённых мной обстоятельств. И я высказал совсем другое, что являлось чистой правдой:
– Ни того, ни другого, ни третьего с собой не везу.
– А четвёртое? – поинтересовался он с нескрываемой надеждой.
– А что было на четвёртое? – уже забыл я.
– Взрывоопасные предметы…
– Упаси Господи! Что я – террорист, что ли?
При слове «террорист» таможенник встрепенулся:
– А кто вы?...
– Я обычный латвийский пенсионер.
– Пенсионер это не специальность. Кем вы были до пенсии?
– Моряком. Почти всю жизнь отходил в море.
– Это интересно, – произнёс он с каким-то неожиданным энтузиазмом. – Израиль посещали?
– Ни разу! – признался я.
– Это интересно! – повторил он. Всю жизнь проходить в море и ни разу не посетить Землю обетованную. Странно.
Я пожал плечами и развёл руками в знак досадного согласия.
– Хорошо, Израиль вы не посещали. А какие-нибудь арабские страны? Иран, например.
– Иран – это на Каспийском море. Туда не хаживали. В Персидский залив тоже не заходили. А вот в Тунис, в Алжир, Египет – да.
– В Египте когда были?
– В начале 90-х. В Александрию заходили под флагом Антигуа и Барбуды.
На лице таможенника проявилось недоумение и немой вопрос, который он почему-то не озвучил. Но предупредил:
– Если вы ещё раз зайдёте в Египет с проставленной в паспорте израильской визой, то у вас могут возникнуть большие неприятности. И вам зададут гораздо больше вопросов, чем задал я, и не все ответы им могут понравиться.
– Спасибо, что предупредили. Я как раз подумывал съездить на отдых в Шарм-эль- Шейх или в Хургаду. Теперь, вероятно, откажусь.
– И правильно сделаете, у нас в Элате не хуже, – заметил «мой» дотошный таможенник. Но меня интересует другой вопрос: «Чем вы занимаетесь сейчас, будучи на пенсии?»
– А что, на пенсии обязательно нужно чем-то заниматься?
– Но не сидеть же сложа руки.
– Пишу иногда, издаюсь…
– Писатель значит. Если бы вы сразу сказали, я не задавал бы многих вопросов. Вы такого писателя знаете – Абрахама Каца?
– Нет, не знаю.
– Он из ваших краёв. А кого из еврейских писателей вы знаете?
– Лично?
– Нет – вообще.
– Например, Шолом-Алейхема.
– Шолом-Алейхема каждый знает. А как его настоящее имя?
– Кажется Рабинович.
– Совершенно верно: Соломон Рабинович. Сразу чувствуется, что вы писатель. Тогда вы должны знать и о лауреате Нобелевской премии Башевисе-Зингере.
Чтобы потрафить таможеннику, я слукавил: – Ну, как же? Зингер… Хотя Зингера я представлял только как основателя компании по производству швейных машинок.
– А как вы относитесь к еврейскому вопросу? – неожиданно спросил страж.
– А что, это имеет отношение к безопасности полётов? – удивился я.
– Представьте себе – имеет… Косвенное.
– Тогда я отвечу так: К еврейскому вопросу я отношусь положительно, но ответить на него не могу в силу незнания многих нюансов.
– Весьма уклончивый ответ, – прокомментировал представитель таможни. – Вы случайно не антисемит?
– Почти такой же вопрос задавал мне и мой друг, у которого я гостил. И у меня в итоге сложилось мнение, что настоящий еврей в каждом русском видит антисемита. Хотя это далеко не так.
– В этом страшного как раз ничего нет. Достоевский, Гоголь тоже были антисемитами. Но – великие писатели. Поскольку вы не великий, то и антисемитизма в вас мало.
– Почему мало?..
– Ну, чтоб совсем не было, этого не может быть. Признайтесь.
– Не знаю. Не задумывался над этим.
– А вы задумайтесь, – посоветовал таможенник, – и приезжайте ещё раз в Израиль. Хорошего вам полёта!
На этих словах мы с ним расстались. Я взял свою лёгкую походную сумку и отправился в свой сектор посадки. На каком-то этапе я оглянулся и увидел, как «мой» таможенник, почти не задерживая, пропускает пассажиров с большими высокими чемоданами, необъятными сумками и прочим объёмным и обременительным скарбом. Видимо, он потратил слишком много времени на меня, и у него вышел лимит на досмотр. Хотя это лишь моё допущение. Вероятней всего у него всё-таки был накоплен, пусть и небольшой, опыт психолога, без которого не обойтись при его должности, и он знал по неведомым для меня признакам, кого останавливать для допроса и осмотра, а кого нет.
Уже сидя в самолёте Boeing 737-500, уносящим меня от Земли обетованной, я в полудрёме размышлял о том, как мне в сущности негаданно повезло: ведь мне удалось попасть туда, где 2000 тысячи лет назад ступала нога Спасителя, о котором, узнали потом во всём мире, хотя Он сам не написал ни единой строчки. А вот лауреаты Нобелевской премии написали много, а о них мало кто знает и интересуется ими. На слуху ещё есть такие лауреаты, как Иван Бунин, Герман Гессе, Эрнест Хемингуэй, Борис Пастернак, Иосиф Бродский, Михаил Шолохов, Александр Солженицын… А вот, к стыду моему, о таком лауреате, как Исаак Башевис-Зингер, о котором напомнил мне дотошный израильский таможенник, или, скажем, о лауреате Шеймасе Хини никогда ничего не слышал и ничего о них не знаю. Как, впрочем, и о многих других. Но все они, даже вместе с изобретателем и производителем швейных машинок Исааком Зингером, о котором знаю не только я, но и многие домохозяйки всего мира, рано или поздно уйдут в Реку Забвения. А Иисус останется навеки. Поэтому земля Израиля, как на неё ни смотри, благословенна и свята. И нам надо её беречь, как родину нашего Спасителя. Именно аэропорт Бен-Гурион дал мне повод для таких раздумий. Если бы таможенник не напомнил бы мне о тёзке Зингера, а я не вспомнил бы настоящее имя Шолома Алейхема, то вряд ли во мне возник тот логический ряд, который я выстроил выше. Хотя логики в нём не так уж и много.
Пролетая над Чёрным морем, я, естественно, перенёсся к событиям 2001 года, когда украинская ракета в ходе военных учений поразила пассажирский самолёт Ту-154М, находившийся примерно в тех же координатах, что и мы. Он также вылетел из аэропорта Бен-Гурион и направлялся в Новосибирск с промежуточной посадкой в Сочи. Ведь, что на уме сейчас у зенитчиков украинской ПВО, никто не знает. Они ведь могут и наш самолёт так же подстрелить на лету. А потом заявят, как заявил один из тех приснопамятных министров (женщина, кстати), что «почему бы не поставить вопрос так: не наша ракета, выпущенная из ракетного комплекса С-200, сбила пассажирский Ту-154, а пассажирский самолёт сбил нашу ракету, мирно летящую по своему маршруту». Если это так, тогда и взятки гладки. Тогда можно пулять ракетами, как заблагорассудится, а самолёты должны от них уклоняться. Но, слава Богу, самолёт наш летел спокойно, не вздрагивая и не меняя намеченного курса. Так бы всегда.
Свидетельство о публикации №219101301047