Рассказ 1. Через огонь безумия

АЦИПАК

 ИЗ ЦИКЛА: - « КРОВЬ И БОЛЬ РАСТЕРЗАННОЙ СТРАНЫ »
( эротика любви, жизни и смерти в забрызганных кровью рассказах )

Многие спросят: - « А в праве ли мы вспоминать и говорить об этом?  » Не знаю! Но молчание не всегда золото, потому что становится Равнодушием. И выгодно оно Подлости. И равносильно Злу. Это уж точно!!!

     ЧАСТЬ 1.
          
МНЕ ЧАСТО СНИТСЯ ОДИН И ТОТ ЖЕ СОН:    СВЕТИЛО СОЛНЦЕ ... КРУГОМ ВСЁ ЦВЕЛО И БЛАГОУХАЛО ... И ЕЩЁ БЫЛО ТО, ЧТО НАЗЫВАЛОСЬ СМЕРТЬЮ ... И ОНО ЗАСЛОНЯЛО СОБОЙ СОЛНЦЕ ... ЗАСЛОНЯЛО КРАСОТУ ЦВЕТУЩЕГО МИРА ... БЛАГОУХАЛО ПОРОХОМ И ГАРЬЮ ... И ТЯНУЛО В ПУСТОТУ – В МРАЧНЫЙ И ПЕЧАЛЬНЫЙ МИР БЕЗ ЖИЗНИ ... А КРУГОМ, РАСКИНУВ РУКИ И СМОТРЯ НА ВСЁ НЕВИДЯЩИМИ ГЛАЗАМИ, ЛЕЖАЛИ ТЕ, КТО УШЁЛ ТУДА НАВСЕГДА ... НЕ ПО ВОЛЕ СВОЕЙ, А ПО ВОЛЕ ТЕХ,  КТО РЕШАЛ ЗА НИХ ... И ПО ВОЛЕ ТОЙ, ИМЯ  КОТОРОЙ СМЕРТЬ.

                Рассказ первый.

      ЧЕРЕЗ ОГОНЬ БЕЗУМИЯ.

     Если к Анькиному носу привязать метровую нитку, то конец этой нитки, как раз заканчивался бы там, куда мне просто необходимо было попасть. Вернее не мне, а одному многофункциональному органу моего тела, который и малую нужду мог справить, и в сексе погеройствовать,  и численность населения страны на должном уровне поддержать.
   Теоретически, добиться Анькиной благосклонности было делом плёвым и простым. Потому как, слаба была девка на передок, вела распутный образ жизни, и из мужского населения нашего небольшого посёлка не поимел её, разве только я, да дед Матвей, который давно уже перелез через сотню лет и последние полвека рассматривал женщин, как раздражающий фактор.
    М-да! Теория теорией, а на практике всё получилось наоборот. Заартачилась, шалава, так, что еле руки её, от рожи своей отодрал. Такую недотрогу – нецелованную и небалованную - из себя изобразила, что рассказы мужиков о том, что давала Анька в таких удивительных и фантастических позах, в которых процесс происходил, чуть ли не вприсядку, вызывали у меня резонные сомнения.
   Я не маменькин сыночек, не дебил и не пресыщенный удовольствиями меланхолик. Я потёртый жизнью пацан, обожженный огнём горячих точек, где всласть подушегубствовал, нахлебался крови и боли, и еле выдернул свою непутёвую головушку из этого безумия.
   Я видел множество смертей, мёртвых тел и истерзанных, разорванных взрывами женщин. Ибо я как зомби, делал свою работу - не думая, не сожалея, разрушая и убивая ... Но что-то в моей душе, отданной на откуп дьяволу, осталось человеческого. И я не давал этой крохотной искорке затухнуть ...
   Зачищая какой-нибудь населённый пункт, я никогда, по возможности, не позволял себе и своим парням входить в дом, который охраняла женщина. Это её право и её, святой для всех, материнский долг. Ибо так она создана и не нам грешным и недостойным, менять то, что сотворено Богом и природой. И это не важно, что в руках у неё оружие. Не важно, что в доме могут прятаться боевики - пусть судьёй им будет их Бог и их совесть. Важно то, что это её очаг! И около него её испуганные дети! И она быстрее примет страдания и смерть, чем позволит кому-нибудь причинить им хоть какой-нибудь вред.   
   И тогда у меня в мозгах что-то щёлкнуло, и женщины во мне возвысились, и вместе с тем, как-то отдалились. Но природа требовала своё. Я шёл в подпольный бордель, заказывал проститутку, раздевал её, но глядя на обнажённое тело, перед моим взором вдруг возникало другое тело – окровавленное, отталкивающее, разорванное на части. Меня начинала колотить дрожь, я покрывался холодным потом, и мне ничего не оставалось, как только расплатиться и уйти.
   Многие усмехнутся. Другие скажут:- « Слабак!» Но найдутся и такие, которые поймут, что война – не увеселительная прогулка по парку развлечений. И у войны волчья морда и оскаленная пасть, с клыков которой стекает человеческая кровь. И на войне не дружат с головой, и уж тем более с разумом. И страх там сковывает тело и грызёт душу. И ты, судорожно держа, изрыгающий смерть, автомат, сам идёшь навстречу смерти, и видишь дьявола и ад, а дубасящая по мозгам пустота, заставляет тебя подумать: - « Господи! Скорее бы убили! »
   Всё это было. Всё это невозможно забыть. И всё это приходит к тебе сейчас по ночам. И ты, мокрый от липкого пота, мечешься в бреду кошмаров прошлого, ища успокоения. И оно приходит. Одним лишь нежным прикосновением. Прикосновением той, кто является твоим ангелом-хранителем и тем прекрасным в этом мире существом, которое создал для тебя Господь. Но про это сказ позже пойдёт. А хотя чего тянуть-то? Сейчас и начну!
   У меня рано появились деньги. Рано появились женщины. И я рано понял, что наш мир жесток и несправедлив. Я припеваючи жил на деньги брата-бандита, который морально поспособствовал преждевременной смерти наших родителей, и сильно переживая об этом, баловал меня во всём.
   Такое было время, и такими были и мы. Государству было наплевать на нас, так же, как и нам было наплевать на него. Каждый выживал, как мог. И умирал, как мог. И смертей было не меньше, чем на войне. А войны возгорались и полыхали, считай, повсюду. От мелочных разборок, до крупномасштабных, кровопролитных.
   Я был здоров, красив, беспечен и глуп. Глуп настолько, что презрев законы нашего захиревшего государства накосячил так, что ни деньги и связи брата, ни моя молодость, не спасали меня от реального и неслабого срока. Тюрьма приветливо открывала для меня свои ворота, но стране не хватало солдат и моя служба в горячей точке, вполне устраивала закон, пострадавшую сторону и, разумеется, меня.
   Так оказался я там и прошёл через то, о чём не только писать, но без нужды и вспоминать страшусь. Зато унеся оттуда ноги, вернулся домой, с истерзанным телом, обляпанной кровью душой, но живым. Живым, правда, только с наружи, но не внутри, ибо то состояние, в котором паранойя и шизофрения грызли и уничтожали мой мозг, невозможно передать в словах. Я проваливался в бред и жил в бреду. Я забывал, что нужно есть, пить, умываться и вышел из этого состояния тогда, когда мне сказали, что мой брат умирает и зовёт меня к себе.
   Он лежал белый, на белой простыне, с иссохшим от болезни телом. И я, видавший смерть, понял, что она уже стоит рядом и по знакомству даёт нам пару-тройку минут для прощания.
  - Это твоё! – чуть слышно сказал брат и указал рукой на саквояж, стоящий рядом с кроватью: - О моих похоронах не беспокойся! Всё проплачено и будет на высшем уровне.
   Голос его окреп, и слегка усмехнувшись, он продолжил.
  - И это всё, чего я добился! ... И это то, что стоило жизни многих людей, наших родителей, меня, и возможно, и тебя. Проклятое время - проклятое Богом, который справедливо отвернулся от нас! ... Мефистофель был прав, сказав: - « Сатана тут правит бал! » Он - режиссёр! Мы – актёры! ... Вот только не на сцене, а в жизни. И он, сволота ада, сыграл нам реквием смерти, а мы, недоумки, дружно сплясали под его музыку. Зато теперь дружно пойдём к нему в ад! ... Братик! Заклинаю тебя! Не дай нашему роду иссякнуть… Мама! Отец! Я вижу вас… Прощай братишка… Я должен идти!
   Глаза его потухли, и я понял, что остался один ... Совсем-совсем один, в полном людьми мире ... В жестокой реальности ... И теперь уже совсем отупляющем одиночестве.
   Я закрыл брату глаза, поцеловал его, взял саквояж и ушёл. Ушёл в никуда - в неизвестность и бессмысленность. Туда, куда несли меня ноги, но не контролировал разум ... И лишь, только мой природный инстинкт избрал верный путь ... Путь к родному очагу ... К построенному родителями дому.
   Я жил и не жил! ... Я не находился на войне, но воевал! ... В меня стреляли и я умирал ... В меня не стреляли, но я всё равно умирал ... Умирал много-много раз ... И оживал! ... И опять умирал! ... На какое-то время приходило просветление, и я запасался продуктами в магазине ... И опять впадал в кошмарный бред.
   Я не считал деньги в саквояже брата. Их было много! И изображённый на них,  добрый американский дяденька обещал мне беспечную и сытую жизнь ... Но деньги меня не прельщали, как и не прельщали удовольствия, которые я мог купить на них ... Я переступил запретную черту и от меня отвернулся не только Бог, но и смерть, которая наотрез отказывалась выполнять свою работу, разумно считая, что я и так очень забавно с этим справляюсь.
   Не знаю, за что я был прощён. И было ли это прощение. Но всё вдруг резко изменилось.
    Как-то, идя из магазина и еле передвигая ноги, я брёл на встречу с очередным кошмаром и занятый этим преждевременным адом, был не брит, не мыт и неопрятен. Меня штормило, как алкаша после дозы спиртного и я готов был опять воевать, убивать, умирать, оживать и тонуть ... тонуть ... тонуть в мерзости и безумии давно уже прошедшей войны.
   И вот тут-то и появилась она! ... Ангел, который изменил всю мою жизнь. Истинное создание Господа! Его милосердие и его любовь!
    Ко мне вдруг неожиданно подбежала хрупкая, невзрачная девчушка. Ни слова не говоря, она прижала руки к моим вискам и мой взор ослепила молния, а душу и тело обожгло нестерпимым жаром. Я перестал что-либо видеть, слышать, и, окаменев, стал похож на самую неудачную и мрачную скульптуру Зураба Церетели. Но даже это радовало и волновало меня тогда. Ибо всё во мне ликовало в предчувствии чего-то хорошего и доброго. А странный, сжигающий паранойю, огонь, грел мою замёрзшую душу и приносил облегчение.
   В дымке больного воображения постепенно стали меркнуть и исчезать те, кого убивали мы, и те, кто убивал нас. И пришло запоздалое прозрение и непонимание случившегося. Почему мы, когда-то братья и граждане одной страны, озверев от ненависти и охмелев от крови, забыв прошлое, принялись уничтожать будущее, и захлёбываясь в настоящем, творили немыслимое и ужасное. И не было среди нас правых. И были одни виноватые - виноватые в крови, виноватые в смертях, виноватые в огромном горе и в страданиях людских. Ибо убивая одних и обогащая других, тешили мы чьи-то амбиции и защищали чьи-то интересы ... Ну, а для нас тогда был лишь только один интерес и одно желание – уцелеть в этой кровавой мясорубке.
   И возникал вопрос - почему как по мановению волшебной палочки, наше общество вдруг в одночасье поделилось на бедных и богатых, на господ и быдло. И все напрочь забыли такие вещи, как честь и совесть. И одни очень важно уселись срать на золотых унитазах, а другие ещё глубже погрузились в болото нищеты ... Но и те и другие, даже не осознавая этого, увязли в полном зловонном дерьме, чего-то непонятного и ужасного ... 
   Да, все мы когда-нибудь обратимся в прах. И всех-всех, без исключения, ожидает эта участь. Ведь любое живое существо этого мира должно будет когда-нибудь покинуть этот мир навсегда ... Так определено Богом и так неукоснительно исполняется природой!
   И я, как никто другой, это знал и не боялся смерти. Да и чего её бояться, если в течение долгих месяцев, смерть постоянно была в поле моего зрения и мы так с ней привыкли к друг другу, что при встречи, даже галантно расшаркивались.
 - Мадмуазель! – спрашивал я её: - Вы уделите сегодня мне своё внимание?
 - Нет, сударь! – застенчиво отвечала она: - Как-нибудь в другой раз.
   И мы, раскланявшись, уходили вершить свои кровавые дела и при очередной встрече, опять рассыпались в комплиментах и любезностях.
   Господи! Как же ещё нам далеко до других, потому что мы ещё не пришли в себя от случившегося. И не осознали ещё то, через что прошли, и что потеряли. И как ещё рано надеяться на что-то хорошее, ибо это хорошее ещё надо придумать, осознать и создать. И нам не сделать этого сейчас, ибо глупость наша невероятно велика. И эта глупость толкает нас в пропасть и нищету. И ответственные, требующие профессионализма и огромных знаний, посты занимают у нас почему-то не съевшие пуд соли и бедную собачку, учёные мужа и гении-эрудиты, а проходимцы и прощелыги, которых самих ещё нужно учить и учить. И желательно, конечно, при помощи дубины. 
   Я точно знаю, что когда-нибудь каждый получит то, что заслужил! ... Возможно, что-то хорошее - за муки и страдания! ... Или, что-то плохое - за подлость и молчание! Но, по крайней мере, тогда мне было, мягко выражаясь, наплевать на всё это. Ибо я резонно считал, что добросовестно и честно выполнил свой долг, умазов в крови свою совесть и душу - лишив себя разума, здоровья и нормальной жизни. И мне было всё равно, кто будет разгребать всё это дерьмо. Ибо я заплатил свою цену! И получил то, что мне причиталось – презрение и убогость.
   Обидно и горько, когда тебе тыкают пальцем в лицо и говорят – «Ты убивал!» ... Да убивал! Но убивал по принуждению! И решать - убивать или не убивать - должны были вы! Но вы молчали занятые собой. И я продолжал убивать ... убивать ... убивать. Так же как и продолжал убивать невинных и мой брат, не найдя себе другого применения, и пользуясь продажностью одних и молчанием других. И были мы с ним по разные стороны баррикад, но тупо и прилежно отплясывали один и тот же танец смерти, под музыку придуманную дьяволом, звучавшую, как реквием по нам и нашей стране.
   Всё это пронеслось в моём сознании со скоростью и блеском молнии. Пронеслось, завязло и утонуло где-то в подсознании, ненужной для меня тогда правдой.
   Я до сих пор не могу понять, что это было и было ли всё это на самом деле? Но это не важно! Потому что, что-то чарующе-прекрасное окатило мою, забрызганную кровью, душу, хрустальной водой, смыв кошмар воспоминаний и напомнив мне, что я ещё человек. И мне стало так хорошо, что услышал я свой давно забытый, счастливый детский смех, увидел строгие, но невероятно добрые лица родителей, ощутил любовь и заботу старшего брата. И я почувствовал в себе дар, который был, возможно, миражом моего больного воображения. Дар позволяющий видеть то, что невидимо другим. Слышать то, что для других является молчанием. Ощущать душу и боль. И распознавать в невзрачном прекрасное.
    Знаю!  Многие покрутят пальцем у виска и скажут, что я вскочил на хребёт своей шизофрении и понёсся по необъятным просторам безумия. Что ж! Возможно они правы! Но я посмотрел на этот мир другими глазами. И увидел богиню, хотя передо мной стояла всего лишь только хрупкая и невзрачная девчушка. И понял тогда, ощутил сердцем, душой, всем своим грешным телом, что это то, единственно прекрасное для меня существо, которое ценнее всех богатств нашего жестокого мира. Ибо в её изумрудных глазах сверкали бриллианты, своим светом отодвигая тьму и то кроваво-ужасное, что угнездилось в моём разуме. И ещё я понял, что сейчас, я и она – это одно целое. И потеряв её – я потеряю жизнь. Вернее – смысл жить.
   Мне не нужно раскрашенных и накаченных силиконом цацек. Не нужно одарённых природой бездушных красавиц. Мне нужна, только она и больше никто! Как и ей нужен был, только я. Я это, не только чувствовал, но и знал. Как и знал, что она сирота и лишена речи от рождения. И жизнь в детском доме была для неё тяжёлым испытанием. И не имея возможности, что-либо сказать, попросить или по-детски пожаловаться – делали эту жизнь её ещё более ужасней ... И она научилась терпеть!!!
Стиснув зубы и смахнув со щеки непослушную слезинку, она уходила в себя. В свой добрый, прекрасный и чарующий мир грёз ... И была там по-настоящему счастлива!
   Пришёл срок, и детский дом с облегчением захлопнул за ней свои двери. И захлопнул так быстро и сильно, что большая часть её пособия и причитающее жильё, как-то само собой, прошмыгнуло в бездонные карманы сословия хапуг. И безмолвное существо осталось, один на один, с подлостью и коварством жестокого мира. Это её не удивило и не огорчило. Как всегда, крепко стиснув зубы и смахнув со щеки непослушную слезинку, она пошла туда, куда понесли её ноги, привычно полагаясь на своё чутьё и милосердие Свыше.
   Её хрупкий и невзрачный вид не прельстил сутенёров и отморозков, а попадавшие на пути Люди проявляли жалость и сострадание. И я благодарен Им и Небу за то, что она дошла. За то, что мы встретили друг друга. За то прекрасное и незабываемое, которое почему-то досталось из-за их доброты - мне!
   О, добрые люди, почему-то я знал про неё всё! Даже знал, как её зовут – Виктория! Богиня победы! Но победы не в кровавых сражениях, уносящих человеческие жизни, а победы над безумием и смертью. И всё это было для меня чудом. Но чудес не бывает, ибо знал я язык жестов немых. Знал давно! Обученный ещё в детстве моим немым другом. И пускай для других это будет поддающееся логике объяснение. Для меня это всё равно чудо. Чудо исцеления! Чудо нашей встречи! Чудо вспыхнувшей между нами любви!
   И не нужны нам были слова и жесты, чтобы понять друг друга, ибо бились наши сердца в унисон, а разум слился воедино. И были мы, как одно целое и чувствовали, как одно целое, и жизнь и смерть воспринимали тоже, как одно целое.   
   И минуя какое-то время, наверное странно было наблюдать за нами со стороны, когда мы, молча, смотря друг другу в глаза, как будто разговаривали. Возможно, это было печальное зрелище, потому что сердобольные женщины не могли сдержать слёз, и грустно вздохнув, в задумчивости отходили в сторону.
   Каждый мечтает о своём счастье, но не каждому оно достаётся, ибо жизненный путь не всегда усыпан цветами и подчас, бочку мёда заменяет ложка дёгтя.
   Но мы не видели ничего, потому что были счастливы! ... Счастливы даже тем, что вместе.
   Не знаю, сколько будет продолжаться наш рай на земле? Думаю, что недолго. Ибо я не заслужил его! Но молю Господа лишь об одном – о милосердии и жалости к сироте, к её кристально чистой душе. Ибо знаю! В другом мире дороги наши разойдутся. Я пойду туда, куда заслужил идти, а она раствориться в Свете. Но, как бы там ни было – я счастлив тем, что счастлив сейчас.
   Многие говорят: - « Всё от Бога! » Христопродавцы! А несчастья, убийства, страдания, тоже, что ли от Бога? Быстрее от дьявола! Хотя немного подумав, можно отмести в сторону и эту мысль. Всё плохое от человека! Это более правильное и честное суждение и не надо прятаться за кого-то, чтобы там спрятать свою подлость.
   Жребий был брошен, и мне выпало то, что называлось Чудом. И я проснулся, и открыл глаза, и Смерть, усмехнувшись, ушла во тьму. И я увидел ту, которую так долго ждал, и которая, наконец, пришла. И не важно, сколько времени будет отпущено нам, быть вместе. И сколько бы его ни было, я больше не позволю, чтобы опять стиснув зубы и смахнув со щеки непослушную слезинку, она бы мучилась и страдала. Такого больше не будет никогда. И гарантом этому будет моя жизнь. И я раздавлю и уничтожу каждого, кто посмеет обидеть и унизить её. И сделаю это легко и привычно, как делал это за Веру, Царя и Отечество.
    Время лечит и притупляет боль. И мы жили, потому что должны были жить. И были счастливы, потому что нашли друг друга. И постепенно всё плохое и страшное стало бледнеть и казаться сном, а уверенность, что всё позади и никогда не вернётся, росла и крепла изо дня в день.
   Мы жили, как все и отличались от других, разве только привязанностью. И уезжая куда-нибудь по делам, я сразу же ощущал в себе какую-то пустоту и сжимающую сердце, тревогу. Но как только переступал порог своего дома, сразу же нырял в океан нежности и любви, а, излучающий сияние, комочек этой субстанции, кидался ко мне на грудь и, обхватив руками мою шею, осыпал меня поцелуями. И я был, как в раю, позабыв про ад, и получал от этого ни с чем несравнимое наслаждение.
   Жизнь проснулась и заняла причитающее ей место. И встал вопрос о женитьбе. Не из-за осуждающих взглядов, и тем более не из-за документа из ЗАГСа – всегда считал, что бумага и печать, это сор, а традиция – сила, и нельзя пренебрегать тем, что завещано Богом и всегда исполнялось людьми. Но главная причина была в том, что я знал - для каждой женщины замужество священно и  Вика воспримет это с восторгом.
   Для большинства людей женитьба, не представляет собой, что-то из ряда вон выходящее. И некоторых так захватывает этот торжественный процесс, что они повторяют его многократно. Но у меня были веские причины бояться его. Бояться до дрожи в теле, ибо страх давил на разум тяжестью сомнений.
   У нас с Викой ещё не было секса. Она слышала о нём, но молчала. И я молчал, потому что боялся. Боялся опять окунуться в прошлое. Опять увидеть кошмары, уподобившись Ивану Грозному, у которого « мальчики кровавые в глазах », ну, а у меня – женщины. Вот это-то и толкнуло меня на безрассудный и глупый поступок, потому что решил я, ни больше, ни меньше, как попробовать себя в сексе на стороне. 
   Так оказался я в компании распутной Аньки. И с первого наскока упёрся в облом. Правда, в облом понятный и предсказуемый.
   Каждая девушка мечтает о замужестве. И чтобы она ни говорила, не уверяла себя и подруг, но природу не обманешь, и что в тебя ею заложено – это уже даже с мясом не вырвешь. И у неё – муж, дети и очаг – в генах. И это её цель и предназначение. И без них она засохнет и завянет, как сорванный цветок. И жизнь её пройдёт в слезах и раздражении. И Анька была не исключением.
   О её любовных похождениях ходили легенды! Слава зашвырнула заблудшую овцу на порочный пьедестал, и сослужила ей плохую службу – никто не хотел брать Аньку замуж. Даже самый отпетый алкаш рассуждал так: - « Ага! Я её буду кормить, а пользоваться будут другие. Нет уж, дудки! » 
   Будь у распутной девки хоть какие-нибудь средства или связи – тут другое дело. Со скрипом, чего-нибудь можно было бы подобрать. Ну, а с голой задницей и покосившейся избёнкой – дохлый номер.
   Вот и восседала Анька голой задницей на лаврах своей славы, без материального обеспечения и возможности разжиться хоть каким-нибудь задрипанным женишком. И ничего не могла она с собой поделать, потому что секс был для неё смыслом жизни, стержнем бытия, за который она уцепилась не только руками, но ещё и зубами. Это конечно нездоровое состояние. Так сказать – неудачный эксперимент и ошибка природы. Но, как говориться – что дано и на том спасибо. И нечего тут роптать - владей и цени. И Анька не роптала, а добросовестно владела и ценила. Хоть и было это хлопотно и накладно. Но, что поделаешь. Судьба! И, как только солнышко пригревало землю, сексуальная ошибка природы, плюнув на местных ухажоров-голодранцев, уносилась покорять просторы нашей необъятной страны. И нечего тут на бабу наговаривать!!! Пользовалась Анька заслуженным спросом у шоферов-дальнобойщиков, за общительный характер, за неприхотливость и дешевизну. И с этим мирилась даже армия жриц любви, кормящаяся на трассе.
   Много их горемычных дурёх стояло на обочине дорог. И стояли не от хорошей жизни, а чтобы не сдохнуть от голода, или  чтобы купить себе хоть кой-какую одежонку и не околеть от холода, а подчас и просто, чтобы накормить голодных детей.
   Такое было время и государству было наплевать на нас, как и нам было наплевать на него.
   И Анька тоже подкармливалась этим порочным промыслом. Потому что кто-то из шоферов давал деньги, кто-то в глаз, но пользовались ею все по полной, невзирая на политическую ситуацию в мире и глобальное потепление. И приходилось ей за халявные путешествия расплачиваться в кабине автомашин. И ладно бы, в какой-нибудь большой, иностранной, где и поспать можно и делом заняться. А то забросит злодейка-судьба в задрипаный «Камаз» или «ЗиЛ», да в придачу ещё и у водилы время-деньги и надо совмещать работу и удовольствия. Вот и приходилось  делать это на ходу, не снижая скорости, и не нарушая правил дорожного движения. Поэтому-то, наверное, и привыкла Анька к невероятным позам, от которых меркла «Камасутра» зачахнув от своей посредственности. 
   От Анькиных рассказов у наших баб завистливо загорались глаза, но немного подумав, они приходили к выводу, что это не ихнее, и что они чтут Бога, закон и традиции, и что государство и так в полном развале, а если ещё рухнет и семья, то и род людской враз окочуриться и иссякнет.
   М-да! Такие вот горелые пирожки.
   И тут появляюсь я! С рожей покоцанной пулями, но ещё более-менее привлекательной. С полным саквояжем бабла. А главное, с напрочь уехавшими куда-то мозгами. Ну, чем не жених! Этому хоть крокодилиху подсунь – сам ей голову в пасть засунет. Главное охомутать, а там, если к делу с умом подойти, и деньги будут у того, кто умней, и свобода делать, что пожелаешь. Убогий всё стерпит и ничего не поймёт.
   Я всё это понимал и Аньке доходчиво и красочно преподнёс. И ещё, как бы вскользь и ненавязчиво озвучил сумму, которую готов был заплатить. И доверительно объяснил ей, что за такие деньги, любая принцесса будет стараться всю ночь, позабыв о родословной и этикете.
   Анька побледнела и согласилась. Решено было не откладывать дел в долгий ящик, ибо ладони у моей пассии стали гореть и потеть в предчувствии хрустящих купюр. Мы нашли небольшой стожок в поле и Анька, скинув с себя сарафан, упала на сено. Она была в одном бюстгальтере и без трусов. Зная её распутный образ жизни, я решил, что для неё эта часть женского гардероба была лишней. Анька, озорно стрельнув глазами, стянула с себя лифчик и тут же случилась удивительная метаморфоза. Её огромные груди мгновенно превратились в студень, который плавно растёкся по бокам. Большие коричневые соски уплыли куда-то под мышки, и она нахально заржав, раздвинула стройные ноги.
   На меня глянуло что-то привлекательно-отталкивающее, пугающее своей глубиной и ненасытностью. И я сразу понял, что делать мне там совершенно нечего, потому что намного легче идти на пулемёт, чем такое издевательство над собою учинить. Чего хорошего там нашли наши мужики, я не понимал, и если честно, и не старался понять. Каждому своё! "Что для русского хорошо, то для немца смерть!" В этой пословице, себя я, конечно, относил к категории немца.
   Вынув из кармана пачку денег, я бросил их на лежащую в сене Аньку, и, развернувшись, быстро зашагал к своему родному дому, к своему, не купленному за деньги счастью, к той, которая страдания и боль, обратила в любовь. 
   И я шёл и смеялся над своей глупостью. И было у меня на сердце весело и легко!



Да! Такое было время, и такими были мы. И ты, приятель, верь мне, невзирая ни на что. А если кто-то скажет, что это не так, то плюнь ему в рожу. Плюнь смачно, с надрывом, как иногда поют или играют на скрипке. И постарайся так, чтобы тебе потом аплодировали и вызывали на «бис» А ты бы кланялся и плевал, и опять кланялся. А оплёванный, горько плакал бы в уголочке, глотая солёные слёзы. И мечтал бы о пиве. Потому что солёненькое и пиво, это всегда хорошо.