Мы клятву верности сдержали

    Мой роман под таким названием - это эпопея Великой Отечественной войны 1941 - 1945 г. г.
    Действие романа происходит на достаточно большом географическом пространстве: на территории Советского Союза, Польши, Чехословакии. Бои под Кременчугом в сорок первом году, окружение батальона старшего лейтенанта, впоследствии генерал-майора Сергеева Ивана Михайловича, выход из окружения, оборона Севастополя 8-ой бригадой морской пехоты, бои за Ростов подразделений дивизии генерал-майора Реброва, ожесточенные бои за Кавказ, боевые действия в Сталинграде, освобождение Кавказа, Кубани, Таманского полуострова, форсирование Керченского пролива, освобождение Крыма, Севастополя, бои в составе войск, принимавших участие в Яссо-Кишиневской операции, бои в Румынии, Югославии, Словакии, Австрии. Боевые действия партизанской бригады «Охотники» подполковника Прокопюка в Цуманских лесах, в Польше и Чехословакии.
Герои романа: Августа Григорьева, ее братья Филипп и Аркадий, старший лейтенант - командир батальона, впоследствии командир дивизии Сергеев Иван Михайлович, Бабаев Мамед Рашидович. «Лучший» артиллерист капитан Папулов Даниил Климович, радистка Березина Ирина Степанова и многие другие.
Главы романа, предложенные мною на суд читателей, возможно, заинтересуют их, и это будет сопутствие к его изданию.
С уважением, Председатель организации ветеранов Чигиринского района Черкасской области Украины
А. Казаковцев




А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1

                МЫ КЛЯТВУ ВЕРНОСТИ СДЕРЖАЛИ

                Памяти друзей, однополчан,
                моих сестры -Августы Дмитриевны
                и брата- Филиппа Дмитриевича
                Казаковцевых посвящается
                Великая Отечественная война
                1941 — 1945 гг.






Глава первая
Поезд Новороссийск–Баку подходил к заброшенному в песках Сумгаиту ночью. В третьем общем вагоне уже давно не спали, в нем ехали люди, завербовавшиеся на строительство трубопрокатного и химического комбинатов, теплоэлектростанции и зарождающего нового города.
Сам город поднимался из песчаных дюн на берегу Каспийского моря. Пассажиры упаковывали вещи, а некоторые с чемоданами и узлами заполнили коридор у выходного тамбура.
В третьем купе у окна стоял плотный мужчина лет тридцати с прямо посаженной на плечах головой, а рядом укладывал вещи в чемодан мальчишка лет четырнадцати, как две капли похожий на мужчину, стоящего у окна. Мальчишку звали Аркадием, он был родным братом этого мужчины, которого звали Филипп.
Аркадии, закончив с укладкой вещей в чемодан, сел на краю нижней полки и сказал:
– Филя! В чемодане нет моих новых брюк, ты вчера в Новороссийске неверное их продал?
– Да, так получилось, пришлось расплатиться с одним мужиком, но ты не огорчайся, получу первую получку и куплю новые.
– Филя! Разве это честно? Мы весь день питались впроголодь, а ты пропил не только аванс, но и мои брюки!
– Ты же помнишь, Аркадий, в Махачкале мы покупали продукты и у нас там что-то осталось. – сказал Филипп.
– Да, осталось: полбуханки хлеба и два вареных яйца. Когда ты перестанешь пить?
– Ну что тебе сказать: ты конечно прав, в Новороссийске я перебрал это точно, но расплатиться с людьми было надо, иначе нас не пустили бы в поезд.
– Филя! Дальше так нельзя, посмотри в кого ты превратился, в настоящего забулдыгу. Ты обещал мне и маме, что не будешь пить, начнешь новую жизнь, меня сделаешь мастеровым человеком, и я поверил тебе!
– Да замолчи ты! – рассердился Филипп, ему было стыдно, что вчера он в Гудермесе купил пол-литра водки и выпил ее в тамбуре из горлышка, сознавая правоту брата, он думал сейчас о том: «Зачем я взял его, был бы один... нет, пожалуй, ехал бы один на стройку, не думал бы о том, что б бросить пить». Да, он уже много раз клялся себе изменить жизнь, перестать пить, но сил для этого не хватало. Какая-то непонятная злость охватила его, и он грубо швырнул Аркадия на нижний полок.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
4
– Вот, что, Аркаша! Ты лучше помолчи! – сквозь зубы процедил он и отвернулся к темному дребезжащему окну, затягиваясь трубкой, которая давно погасла.
Аркадий, закрыв лицо руками, горько зарыдал, мысли против брата переполнили его юную душу: «Надо уйти от Филиппа! Поступлю на работу, тогда смогу жить самостоятельно и помогать маме». От таких мыслей, стало легче. Он хотел встать и выйти из купе, но вдруг почувствовал на плече чью-то руку. Думая, что это Филипп, он дернул плечом, пытаясь освободиться от неуместного примирения брата, но его остановил спокойный мужской баритон:
– Что же это ты братишка ревешь как девчонка? Глянув вверх на стоящего рядом мужчину в комсоставском морском кителе, он сразу же узнал моряка, который при посадке в Новороссийске помог взобраться на высокую подножку вагона и затащил в третье купе чемодан Филиппа.
– Я уже не реву – стыдливо ответил Аркадий, вытирая рукавом слезы.
– Да, вижу, жизнь у тебя только начинается, значит все еще впереди, куда же ты едешь? Эти слова озадачили Аркадия, но, не успев ответить он посмотрел на спокойное лицо моряка, а тот продолжал: – Знаешь, что, давай договоримся никогда ни при каких обстоятельствах не реветь! Нам мужчинам плакать не полагается, предлагаю тебе свою дружбу и вот тебе моя рука! Аркадий с восхищением смотрел на моряка, а слова его действовали как гипноз, он успокоился, и обида на Филиппа улетучилась вместе ее слезами.
– Да не реву же я! – уже громче произнес Аркадий и подвинулся к окну.
– Значит разрешаешь? – кивнул моряк на место рядом с Аркадием и не дождавшись ответа, грузно плюхнулся на скамейку. Затем он пристально посмотрел на руку Филиппа, в которой он держал погаснувшую трубку, на руке с тыльной стороны ладони синела наколка в образе большого якоря с надписью: «Балтика».
– Ты, браток, я вижу флотский? – обратился он к Филиппу.
– Да, служил на Балтике, но давненько. – ответил Филипп.
– На корабле?
– Миноносец «Стремительный», группа электриков, а ты, видать черноморец? – в свою очередь спросил Филипп.
– Нет не угадал, с Каспия я, моряк Каспийской флотилии, нынче списанный, и с корабля, и с самой флотилии, служу гражданскому строительству, точнее, снабженец я сумгаитской стройки, приходится по всей стране выбивать лес, цемент, кирпич, железо и все что необходимо. Вся жизнь моя теперь на колесах.
– А мы вот к вам на стройку, на работу. – сказал Филипп.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
5
– Ну что ж, если мы бывшие моряки, давай знакомиться: я – Гордон Борис Игоревич. – сказал он, протягивая Филиппу свою ладонь.
– А мы, Григорьевы, Филипп и Аркадий Дмитриевичи.
– Значит будем на одной стройке, только меня редко можно отыскать в Сумгаите.
– Это ничего, а какая работа нас ждет?
– Работа говоришь? Стройке всякие специалисты нужны: бетонщики, монтажники, электрики, да разве все перечислишь. Если кто никакой специальности не имеет – научим, а у тебя Филипп Дмитриевич, какая гражданская специальность?
– Могу электромонтажником.
– Ну, с такой специальностью тем более не пропадешь! А братишку – в школу, правда мы ее пока строим, но к осени поспеет.
– А жить-то на стройке где будем, или тоже строить придется? – спросила девушка в майке со шнурочками вместо пуговиц.
– Жилья для вас сейчас нет, но впереди длинное лето и ваши золотые руки. – сказал Гордон.
– А сейчас куда нас поселят? – не отставала от Гордона девушка.
– Вот за этим я и ездил, выбивал палатки, в них пока и поживете.
Вокруг Гордона собирались люди, все ждали, что еще скажет снабженец. Со всех сторон посыпались вопросы о заработках, снабжение стройки продуктами, мануфактурой, обувью. Гордон едва успевал отвечать.
Протяжный паровозный гудок прервал беседу. Поезд резко сбавил скорость и зазвенев буферами, остановился. Все потянулись к выходу. «Сумгаит», – прочитал Аркадий на освещенной части здания вокзала. Всех повели через перрон в ночь. В темноте Аркадии увидел темные силуэты грузовиков. Разместившись в кузове, на деревянных досках– скамейках люди тихо переговаривались. Вскоре, взревев моторами, грузовики с включенными фарами двинулись в путь.
В поселок ТЭЦ (так пока называлась новостройка), прибыли на рассвете. Машины остановились у шлакоблочного двухэтажного здания, где размещалась контора строительного управления. Справа от конторы, Аркадий увидел одноэтажное здание с большими мрачными окнами. Прибывших людей завели в него. Там стояли в четыре ряда железные кровати без матрацев. Женщина, видимо из руководства строительного управления, предложила располагаться на кроватях, пока здесь. Люди устраивались на железных кроватях в зале, похожем на зал ожидания небольшого вокзала. На кровати бросали мешки, некоторые тут же укладывались спать, другие, разложив свои запасы приступили к трапезе. Филипп тоже решил перекусить. Бросив чемодан на сетку кровати, вынул из кармана газету и разостлав ее на крышке чемодана, подозвал к себе Аркадия.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
6
– Развязывай наш мешок, там кажется кое-что осталось. – сказал он и запустив руку в мешок, достал из него буханку хлеба и кусок копченой колбасы.
Ели молча. Затем, Филипп, встал, отряхнул колени от крошек пищи и, уходя к двери, буркнул себе под нос:
– Уберешь тут! – Аркадий знал, что в боковом кармане тужурки Филиппа лежали деньги, там было по его расчетам, рублей семнадцать. На эти деньги он мог изрядно выпить. «Ну и пусть пьет!» – подумал Аркадий и твердо решил здесь на стройке устроиться на работу и быть независимым от брата.
Вскоре сон одолел его, и он крепко заснул, лежа на сетке кровати. Разбудил Аркадия громкий голос: кто-то зачитывал фамилии. Услышав свою фамилию люди забирали свои вещи и выходили из помещения на улицу. Вскоре назвали фамилию и Григорьева, но Филиппа не было. Григорьев! – второй раз еще громче крикнули по списку и тогда Аркадий детским голосом отозвался в ответ. Все засмеялись, а Аркадий взял чемодан, вещевой мешок и согнувшись от тяжести, вышел на улицу.
Людей, стоящих на улице, распределяли по палаткам, натянутых прямо на горячем песке. Стояла нестерпимая жара. Многие беззлобно роптали на невыносимые условия, но вскоре недовольные смирились и стали заниматься благоустройством своего временного жилья.
Вошел в предназначенную для Григорьевых палатку и Аркадий. В палатке были поставлены три кровати и тумбочки. Палящее солнце превращало помещение палатки в раскаленную духовку. В палатку к Аркадию с чемоданом в руке втиснулся молодой мужчина. Поставив вещи на пол, он осмотрелся и сказал:
– Вот это пещера, да здесь можно свариться вкрутую! А ну ка пошли на улицу! – обратился он к Аркадию, и вышел из палатки. За ним вышел и Аркадий.
– А Вы тоже будете жить в этой палатке? – спросил Аркадий.
– Если это двенадцатая палатка, то да, а тебя как зовут?
Аркадий назвал свое имя и доверительно посмотрел своему новому знакомому в глаза.
– А меня Петром кличут, можно просто Петя, я еще молодой, и мы с тобой должны подружиться, – протягивая Аркадию руку, сказал он.
– Я здесь с братом. – сказал Аркадий.
– Я так и понял, что ты не один, а где же твой брат?
– Да он всегда так, уйдет и ничего не скажет.
– Ладно, давай с тобой займемся проветриванием нашей пещеры, ты с этой стороны, а я с той. – сказал Петр и снял несколько петель палатки с забитых в песок колышков из стальной арматуры. Аркадий все понял и тут же быстро начал снимать петли с арматуры и отгибать полы
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
7
палатки. Когда работа была закончена они вошли в палатку. Легкий прохладный ветерок с моря приятно освежил их лица.
– Ну, а теперь пошли получать матрацы и одеяла, здесь придется жить, наверное, все лето, сказал Петя.
Филипп к вечеру так и не появился. Проголодавшись, Аркадии съел оставшийся от утренней трапезы, кусок засохшего хлеба. Он взял кружку и хотел было сходить за водой, но в палатку вошел Петр, глаза его тревожно смотрели на Аркадия.
– Ты, Аркадий, когда последний раз видел своего брата? – спросил он.
– Утром. – ответил Аркадий.
– Брат твой Григорьев?
– Да, Григорьев Филипп Дмитриевич. – ответил Аркадии.
– Так вон оно что? – сказал с тревогой Петр.
– Дядя Петя! Что с ним?
– Успокойся, Аркадий, особого с ним ничего не случилось, но выпил он изрядно и сейчас отсыпается в управлении. Ребята из вновь прибывших затащили его в хозяйственную комнату, только думаю неприятностей ему не избежать. – сказал Петр и положив руку на плечо Аркадию, добавил, – Хочешь, живи со мной?
– Спасибо дядя Петя. – ответил Аркадий и глаза его повлажнели от слез.
– Не равнодушен я к вам пацанам, потом объясню почему, а сейчас пошли в столовую, что-нибудь пожуем перед сном.
Ранним утром в палатку заглянула та самая девушка в спортивной майке со шнурочками вместо пуговиц, которая ехала в одном купе с Григорьевыми и скомандовала:
– Все к восьми в контору! Аркадий вскочил из-под одеяла, но дядя Петя опередил его.
– А ну за мной – скомандовал он и выбежал из палатки в одних трусах. За ним выбежал из палатки и Аркадий.
– О, да ты как кощей, кожа да кости! – удивился Петр, разглядывая Аркадия, – ничего не горюй, это мы исправим! И он быстро, увлекая за собой Аркадия, побежал к морю.
Вернувшись в палатку и переодевшись, они вдвоем пошли в столовую, которая находилась в длинном шлакоблочном здании за конторой. Аркадий, поднявшись на бетонное крылечко столовой, неожиданно встретил Филиппа. Тот безучастно посмотрел на Аркадия и спросил:
– Ты уже устроился?
– Да, в двенадцатой палатке.
– А что, у тебя завелись деньги, в столовой даром не кормят, или может меня ищешь? – спросил Филипп, было заметно, что он уже
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
8
опохмелился. Аркадий вырвал из ладони брата свою руку и, не ответив на вопрос, молча пошел к ожидавшему его дяде Пете. Филипп догнал Аркадия, грубо схватил его за плечо и резко повернул к себе.
– Ты что, уже меня не признаешь? Думаешь другие тебя приютят? Нет, я тебя увез из дому, я и отвезу обратно домой! После этих слов, он потащил Аркадия прочь от столовой. Аркадий вырывался полакал, но Филипп крепко держал его за плечо, а за углом здания конторы, кто-то большой и сильный преградил ему путь. Это был Петр Бовин. Аркадий увидел, как резко, всем корпусом своего тела, Филипп повернулся в сторону дяди Пети, лицо его искаженное злобой, ничего хорошего не предвещало. «Неужели он посмеет ударить дядю Петю?» – подумал Аркадий и как бы в подтверждение его мысли, Филип отпустил руку Аркадия; и кулаком ударил Петю в лицо. Тот покачнулся, сделав несколько неуверенных шагов к конторе и, ухватившись руками за стену, сполз по ней на землю.
– За что ты, гад, бьешь дядю Петю! – закричал Аркадий, забарабанив своими кулаками по спине брата. Не остыв еще от пьяной ярости, Филипп схватил рукой за ворот рубахи Аркадия, разорвал ее и толкнул брата на булыжник.
К месту конфликта подходили рабочие, женщины, толпа быстро росла. Несколько дюжих бетонщиков пытались скрутить Филиппа, но он, играючи отшвырнул их по сторонам.
– Вот это силища! – сказал кто-то из толпы. Наконец удалось скрутить и связать ему руки поясными ремнями. Но в этой суматохе Филипп, связанный по рукам, успел плечом сбить с ног двух мужиков. Тут его все же свалили на землю и связали ноги.
Произошло все это утром, а в полдень Аркадия позвали в контору. В тесном кабинете его усадил на стул черноволосый, с широкими черными бровями, смуглолицый человек. Это был Бабаев – секретарь партбюро стройки. Аркадий думал, что партийные чиновники очень серьезные и строгие и с ними следует быть осторожным и лишнего не говорить, тем более, что партийного начальника видимо больше всего интересует драка брата с дядей Петей и рабочими, но к удивлению Аркадия, Бабаев стал задавать вопроса о нем самом.
– Как живешь, парень?
– Нормально. – ответил Аркадии.
– В каком классе учишься?
– Я не учусь, поехал работать, рабочему грамота ни к чему.
– Мда, понятно. Жаль, что ты, Аркадий, так кажется тебя зовут, не понимаешь, что давно прошли те времена, когда организовывали коммуны для беспризорных и учили их. Теперь те коммунары сами учат детей в нормальных школах или строят дома, а ты говоришь: «Я не учусь», а? – сказал Бабаев.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
9
– Учиться я не хочу, я хочу быть рабочим, а не учителем и не инженером, – прохныкал Аркадий. Бабаев усмехнулся, но тут же лицо его стало серьезным, он вдруг показал рукой на портрет Ленина, висевший на стене и сказал:
– Вот он, Ленин, всем детям завещал учиться, так ты что же не признаешь завещание Ленина? С твоими пятью классами я тебя даже помощником бетонщика не взял бы. Ты бетон испортишь, а стены из этого бетона развалятся. Аркадий сидел с опущенной головой, смотрел на свои латанные штаны и не знал, что ответить.
– Ну да ладно, о твоей судьбе мы еще поговорим, – продолжал Бабаев, – а дело сейчас вот в чем: я тебя пригласил по совершенному проступку твоего брата Филиппа Дмитриевича Григорьева. Он жестоко избил прибывшего на стройку рабочего Бовина Петра Тихоновича, да и тебе, говорят, досталось от брата, рубаху-то твою последнюю он порвал?
– Да, все было. – хмуро ответил Аркадий.
– И все же кто у тебя есть из родных и как ты отважился поехать сюда на стройку с таким братом?
– Отец у меня умер в сороковом году, мама в Кирове, живет одна, правда, есть еще две сестры замужние, тоже в Кирове проживают, но они отрезанный ломоть. Бабаев внимательно слушал мальчика и понимал его состояние. Не зная, как начать разговор об аресте Григорьева старшего, он подошел к карте Советского Союза, висевшей на стене и проследил путь от Сумгаита до Кирова. Дверь в кабинет открылась, вошла симпатичная девушка, она положила на стол несколько отпечатанных на машинке листов и сказала:
– Мамед Рашидович! Вас просит зайти Николай Иванович.
– Хорошо, Оля, передай Николаю Ивановичу, что я зайду к нему минут через десять и, кивнув на Аркадия, добавил – объясни обстановку.
Девушка ушла. Бабаев обдумывал варианты отправки этого, мальчугана, домой в Киров, затем он снова подошел к столу и сел.
– Тебе, Аркадий, известно, что за избиение рабочего твой брат по закону предстанет перед судом, а тебя мы отправим домой к маме, ну так как? – сказал Бабаев. Аркадий молчал. Ему хотелось сказать «да», вернуться домой к маме, зажить прежней беззаботной жизнью, но вспомнив, что мама сама перебивается кое-как, продавая картошку, чтобы купить хлеба, он понял, что помочь маме в свои четырнадцать лет ничем не сможет. «Надо зарабатывать самому и ни где-нибудь, а здесь на стройке» – думал он. Пауза затянулась, и Бабаев хотел уже повторить свой вопрос, но Аркадий поднял голову и решительно сказал:
– Я не поеду домой, там я никому не нужен, хочу работать здесь на стройке вместе с дядей Петей, которого избил мой брат! Бабаев с
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
10
сочувствием смотрел на Аркадия, понимал его и с уважением думал о нем. Перебрав варианты решений о судьбе мальчика, он вдруг спросил его, где он спал эту ночь и что ел. Узнав, что Аркадию негде жить и что он сегодня еще ничего не ел, Бабаев, спохватившись, вызвал секретаршу.
– Оля! Вот вам деньги, и, пожалуйста, отведите этого молодца в столовую и накормите его, а я тем временем займусь некоторыми делами. – сказал он и отдал деньги секретарше. Секретарша подошла к мальчику и, потрепав слегка рукой его волосы сказала:
– Ну что же ты, Аркадий, вставай и пошли в столовую! Аркадий отвел Олину руку от своей головы, ему вдруг показалось, что с ним обращаются, как с бездомным щенком, сердито ответил:
– Не пойду я никуда, пока не устроите меня на работу! Затем он встал со стула и вышел из кабинета.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
11
Глава вторая
Григорьева Филиппа судить не стали из-за отсутствия истца. Его судьба решалась на общем собрании рабочих. Начальник стройки Николай Иванович Зотов брать Филиппа на работу отказался, но полученные им деньги, как аванс при вербовке надо было отработать. Этот вопрос должно было решить общее собрание, но мнения разделились. Одни не хотели принимать в коллектив пьяницу и хулигана, другие выступали за то, чтобы спасти человека.
Секретарь парткома Бабаев сказал, что не принять в коллектив Григорьева, значит умыть руки и бросить его на произвол судьбы. Кто же будет исправлять таких, как не рабочий коллектив? Уже знакомый по поезду, морской офицер, а ныне дюжий снабженец, Борис Егорович Гордон сказал:
– Нельзя так отталкивать от себя однажды свихнувшегося с правильного пути. Григорьев отслужил срочную службу на Балтике на миноносце «Стремительный» электриком. Что-то трагическое сбило его с верного пути. Но он остался классным электриком. А у нас электрики на вес золота. Считаю, что наказать Григорьева надо крепко, по-рабочему, но выгонять из коллектива – это не по-нашему!
Филипп сидел недалеко от президиума один, как подсудимый. И все, о чем шла речь, как будто было не с ним. Он никак не понимал, почему ударил человека, который встал на его пути к конторе? Ведь он никакой агрессии к нему не проявлял. Да, это водка во всем виновата! Кто же я? Не успел еще оформиться по специальности в бригаду, как что-то затянуло в ларек, заставило за последние гроши взять пол-литра белой и тут же выпить. А потом какие-то дружки появились. Пили еще и еще, а утром очнулся в комнате среди ведер и швабр, с невыносимой болью в голове. Пытался вспомнить, как попал сюда. Поднявшись, отряхнул испачканный костюм. Обшарил карманы, денег не было. Нашел лишь свой паспорт, свидетельство о рождении Аркадия и вербовочный лист. Состояние было ужасным, во рту все слиплось, надо было где-то опохмелиться, иначе до вечера придется мучиться. «Это конечно от ерша.» – вспомнил он, как хвастался, что ничего его не берет, и ему наливали. «Где же теперь Аркадий? Кажется, я снова оставил его без денег и без продуктов.» – подумал он и еще раз обыскал карманы своего костюма. Затем он ощупал свою заросшую щеку и пошел в барак, где вчера оставил Аркадия. Но там никого не было, вместо кроватей стояли дощатые скамейки. Выйдя на улицу, он повстречал вчерашних собутыльников. Заметив Филипа, они обрадовались, пошли воспоминания о вчерашних подвигах.
– Я пустой! – сказал Филипп, хлопая по карманам. Вскоре открыли ларек, и компания устроилась возле пивной бочки. Началось с
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
12
пива, потом в него подливали водку из бутылки, беседа компании только началась, когда в ларек пришли рабочие. Продавец с рабочими вытолкали собутыльников, они пошли, обнявшись куда-то по улице. У столовой Филипп вдруг увидел Аркадия, тот был с молодым парнем, Филипп решил взять Аркашу с собой. А дальше было все как в кошмарном сне. Кто-то лез на него, а он отбивался. Но его скрутили. А больше он ничего не помнил. Вот и сидит на позорной скамье перед всей стройкой.
Председательствовал Бабаев. Он видел, как после каждого выступавшего поднимались руки желающих сказать свое слово. Вот на сцену вышла молодая девушка с растворного узла. Она говорила о работе своей бригады, но что же получается, когда «мы прилагаем столько усилий в нашей работе, нам же своевременно не подвозят цемент или щебенку. Девчата нервничают, а главное нет заработка.» Затем выступил бригадир каменщиков. Он начал с того, что бригада перевыполнила норму кладки стен жилого дома, а что толку, закончим кладку, а вводить в эксплуатации дом нельзя, на нем не ведутся столярные работы, нет лесу, а квартиры-то нам нужны или нет? Многие с семьями сюда приехали, живут в бараках, а некоторые в палатках, где от жары можно испечься. А нам надо за лето построить школу, больницу, клуб.
Не очень надеясь, что заметят ее поднятую руку, к президиуму вышла девушка в спортивней майке со шнурочками вместо пуговиц. Филипп сразу узнал в ней соседку по купе вагона, которая задавала вопрос Гордону о жилье. Девушка посмотрела на Бабаева и спросила:
– А от вновь прибывших можно выступить?
– Говорите! – сказал Бабаев и, требуя тишины, постучал карандашом по графину. Девушка, повернувшись лицом к залу начала так:
– Мы вновь прибывшие на стройку из Новороссийска по путевке комсомола жаловаться на трудности с жильем не собираемся. И если сейчас мы живем в палатках, и как сказал предыдущий товарищ, где можно испечься, то такого приема мы и ожидали. Многие говорят, что в палатках жарко, а как же жили в палатках первостроители Комсомольска-на-Амуре зимой в трескучие морозы? Мы – девушки, начали осваиваться на работе и вообще, мы окружены вниманием и заботой о нас. Да, да, именно заботой о нас! – повторила она, перебивая недовольных сказанным ею. – Но я все– таки вышла сюда сказать Вам, товарищ начальник строительного управления: плохо Вы еще проявляйте заботу о рабочем человеке, о его духовном развитии. Клуба, хотя бы временного, нет, кино крутят на улице сидим на земле, библиотека отсутствует, а сколько здесь на поселке ТЭЦ пивных ларьков? А Вы товарищ секретарь парткома с вновь прибывшими за эти
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
13
несколько дней не организовали ни одной беседы, не говоря уже об интересных лекциях. А здесь есть среди прибывших такие, которые уже успели в пьяном виде набезобразничать и даже учинить драку, вон он сидит Григорьев, в вагоне всю дорогу пил и здесь продолжает. А с ним ведь его младший братишка, мальчик из-за этой его пьянки страдает, и, по-видимому, всегда остается голодным. Как ой же пример он ему подает? Мы, комсомольцы, должны дать бой пьянству, для чего предлагаю организовать в поселке комсомольский патруль, а ларьки, где продают пиво и водку надо закрыть или перепрофилировать.
Из зала вдруг послышался истошный вопль:
– По-твоему и пиво нельзя продавать?
– Да, и пиво, что в нем хорошего! В зале зашумели, тот же голос из зала съязвил:
– Так давай и воду газированную не будем продавать, чтоб уже не пить, так не пить ничего! В зале раздался смех, галдешь. Девушка попыталась ответить на реплику, но ее уже не слушали. Кто-то опять крикнул:
– Правильно, Валюша, так их! Но в зале послышался истошным возглас:
– Кто тебе дал право свои законы устанавливать, государство продает, значит так нужно, пить можно только умело!
– Мы же на свои пьем и в нерабочее время, а кто не умеет, пусть не пьет!
В центре, где сидели Валины подруги, кто-то из девушек крикнул:
– Да здравствует трезвость! Позор пьяницам! – В зале захлопали в ладоши, и вдруг весь зал зааплодировал. Под эти аплодисменты Валентина и ушла на свое место. Начальник строительного управления Зотов, обращаясь к Бабаеву, вполголоса произнес:
– Вот Вам, Мамед Рашидович, готовый секретарь комсомольской группы второго участка. Эта девушка может увлечь за собой молодежь. Кстати, как ее фамилия?
– Это из вновь прибывших, Стрельцова Валентина Семеновна, я уже беседовал с ней и взял ее на заметку.
Кто бы ни выступал на собрании, всех беспокоили недостатки и каждый вносил свое особое предложение по их устранению. После выступления Валентины Стрельцовой выступавшие говорили о налаживании дисциплины труда, возмущались аморальными проявлениями некоторых рабочих и Валино предложение об организации комсомольских патрулей было поддержано. Вопрос о закрытии пивных ларьков стал чуть ли не самым главным на собрании. Зал разделился на тех, кто был за закрытие и на тех, которые обращали внимание на воспитание рабочих, а запрет, сухой закон никогда и нигде
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
14
положительных результатов не давал. Но были и такие, кто не считал зазорным выпить сто граммов и кружку пива даже в рабочее время. А с бригады монтажников Арапетьянс прямо сказал:
– Умеючи можно пить в любое время. Наказывать надо того, кто не умеет пить, у меня всегда точный расчет!
– Значит мы должны бороться с пьянством, а ты будешь смотреть со стороны, да и при этом будешь умело попивать?
– Зачем же так, и я с вами, но?.. – невозмутимо продолжал Арапетьянс
– Он видите ли с нами... обыватель ты Стасик, а не комсомолец!
Бабаев то и дело звонил карандашом по графину и требовал тишины, но это ему уже никак не удавалось. Слово взял мастер монтажников Багиров. Все знали старого коммуниста и участника гражданской войны, награжденного орденом Боевого Красного знамени. Зал утих. Багиров уверенной походкой вышел на середину сцены и произнес:
– Дорогие товарищи, мои сверстники и вы, сынки и дочки, наша смена. Вам не пришлось с винтовкой в руках отстаивать советскую власть...
– Громче! – крикнул кто-то из зала. Багиров повысил тембр и продолжал:
– Все мы с вами связаны одной судьбой, всем нам надо теперь Советскую власть крепить, а это не только города строить, но и создавать современного, культурного советского человека, честного, правдивого, трудолюбивого и грамотного. Вот вы все говорили о наших недостатках на стройке, предлагаете, как их устранить. Вот это и есть советская власть, это и есть наш советский человек, который болеет душой за свой завод, за свой цех или за нашу стройку.
Когда наша большевистская партия наметила здесь в пустыне строить современный город, она знала, что мы – советские люди, особенно наша молодежь, ее не подведем! Бурные аплодисменты взорвали тишину, а старый мастер, подняв руку просил тишины и когда зал затих, он продолжал:
– С этой сцены выступали молодые люди. Хорошо, страстно говорили о наших промахах, но надо сказать, что не все дела нашей стройке плохи, есть много и хорошего, иначе не стояли бы эти гигантские корпуса ТЭЦ, не росли бы жилые дома, все это построено в самый кратчайший срок вашими молодыми руками. Но Ленин учил нас сосредотачивать внимание на недостатках, и я заметил из ваших выступлений, что учение великого Ленина достигло своей цели!
Недостатки же надо устранять делом. Вот к примеру девушка с растворного узла жалуется на несвоевременный подвоз к узлу цемента или щебня, транспортники сетуют на нехватку грузовиков, кто-то не
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
15
поставляет нам во время лес. И так эта порочная цепочка должна где-то замкнуться, и я уверен, мои дорогие ребята, она замкнется там, где расхлябанность, разгильдяйство и самое отвратительное – это равнодушие.
Вот здесь со второго участка Арапетьянс сказал очень вредные для вас слова: «Наказывать надо того, кто не умеет пить». Выходит, соблазнят молодого парня на выпивку, а он не умеет пить, набедокурит что-нибудь, его надо наказывать, а кто соблазнил, остается в стороне. Вот этот Григорьев из новеньких, кажется про него говорили, что он пьяница со стажем, а вот двинул в челюсть своему товарищу, находясь на подпитии, выходит он тоже не умеет пить?
– Раз полез в драку, значит не умеет пить! – крикнул кто-то из зала, Филипп, сидевший с опущенной головой, вдруг узнал голос одного из своих собутыльников, с которым опохмелялись в ларьке.
– А ты Керимов умеешь пить? Так кажется твоя фамилия? – сказал Багиров, посмотрев в сторону крикнувшего реплику. – А я ведь знаю. Ты в январе на монтаже котельной не закрепил станину болтами, и она, выйдя из зацепления упала, к счастью никого не задев. Ты тогда оправдывался тем, что болела голова с похмелья. Кто же из вас больше причинил вреда ты или этот Григорьев? Голос Керимова затих.
– Считаю, что с пьянством, как главным нашим врагом, надо вести решительную борьбу. Полностью поддерживаю Валентину Стрельцову в организации комсомольских патрулей. Думаю, будет правильно, если кое-где прикрыть продажу крепких напитков, а то уж больно их много развелось. Старый мастер поправил свои широкие усы и под аплодисменты ушел со сцены.
Зотов предоставил слово секретарю парткома Бабаеву, который начал говорить прямо из-за стола:
– Такое собрание рабочих – сказал он– назревало давно. Последний случаи с Григорьевым ускорил его проведение. Оценку нашей хозяйственной деятельности мы сегодня получили от вас, дорогие товарищи строители, и все, что здесь вы говорили, актуально и правильно. Центральный комитет Коммунистической партии Азербайджана поставил перед нами трудную задачу: к концу сорок второго года закончить первую очередь ввода мощностей ТЭЦ и трубопрокатного завода. А это значит, что за оставшиеся полтора года мы должны поставить под нагрузку все котлы ТЭЦ, сдать в эксплуатацию химзавод, больницу, клуб, школу и около 4000 квадратных метров жилой площади. Что нам мешает на данном этапе в выполнении этой задачи? Недостаточно еще хорошо организован труд, ну и хромает дисциплина труда. Все это зависит, как от руководства стройки, так и от вас, товарищи строители! Мы сейчас выслушали советы старого коммуниста товарища Багирова. Он посоветовал нам
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
16
наладить строгий рабочий контроль над всем производственным процессом. Считаю, что решение этой задачи в основном надо возложить на комсомольскую организацию стройки, на вас юноши и девушки!
Предложим комсомолу создать свой штаб по борьбе с расхлябанностью, пьянством и прогулами. Дадим этому штабу широкие полномочия в осуществлении контроля над всем, что у нас делается на стройке, культурной и социальной жизнью рабочего коллектива стройки. Считаю, что мы с этой задачей обязаны справиться, так как мы носим гордое звание советского человека!
Зал внимательно выслушал Бабаева, и даже самые заядлые крикуны с мест не осмелились прервать его речь. Григорьев все это время, сидел на скамейке и ожидал своей участи, на собрании говорили о делах на стройке, о дисциплине, о пьянстве и лишь изредка показывали на него. И когда Бабаев подвел итог собрания, Филип насторожился. Он понял, что сейчас, вспомнив о нем, примут решение в его судьбе. Филипп казнил себя за все свои грехи, за всю свою нелепо прожитую в пьяном угаре, неразборчивость в женщинах, жизнь. Эта жизнь кипит, стремительно бежит вперед и как бы минуя его одного, застрявшего в пьяном кювете. С многими выступлениями о его проступке он был согласен. И даже Стасик Арапетьянс, которого критиковали за его реплики из зала, сказал правильно: «Не умеешь пить – не пей!» Стрельцова, которую в поезде он считал за деревенскую дуру, и та отчитала его, бывшего флотского моряка, старшину второй статьи с миноносца «Стремительный». Багирова Филипп сравнивал с помполитом корабля Дроздовым, который тоже воевал в гражданскую войну. Вспомнил, как Дроздов всегда ставил его, Григорьева, в пример другим группам за отличную работу электриков в походе.
«Как же ты, Филипп, опустился до самой низкой отметки погружения судна!» – думал он о себе. Почему-то сейчас вспомнил маму и то, как перед отъездом встал перед ней на колени и пообещал, что до скончания жизни будет трезвенником.
Филипп как-то отключился от происходящего. Он не понимал Бабаева, обратившегося к нему. Машинально вышел на сцену, когда кто-то подтолкнул его туда, от него что-то требовали, а он бестолково переминался с ноги на ногу, слезы навертывались на глаза, все окружающее куда-то поплыло перед ним, в горле заклокотало и, не выдержав нахлынувших на него чувств, он зарыдал навзрыд.
Собрание окончилось поздно. Разгоряченные бурными событиями многие все еще не могли успокоиться и спорили, доказывая каждый свою правоту. В одном все были едины: порядок, сложившийся за последнее время на стройке, надо менять. Григорьева коллектив взял на поруки. Хотя он дал обещание, рыдая, чувствовалось, что никто ему
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
17
не поверил, но в то же время Филипп понял и то, что рабочий коллектив стройки серьезно взялся за его воспитание.
«Воспитание» – с иронией думал Филипп. – Слово-то какое, как ребенка будут воспитывать и поучать его военного моряка»! Филиппу шел уже тридцать пятый год, а он все еще считал себя молодцом. «Как быстро летит время!» – вспоминал он бурно проведенную молодость: карусель, гармошка, которой владел виртуозно, женщины и постоянные попойки, вот так и прошла его молодая жизнь. Потом служба во флоте. Во флоте на корабле все было совсем другое. Было настоящее дело: высокая требовательность, доверие и ответственность. Никакого пьяного угара за время службы он не знал, даже будучи в увольнении в городе. Числился отличником боевой и политической подготовки, классным специалистом, командиром группы электриков. После увольнения в запас хотел встать на верный путь.
«Зачем я пью эту гадость? Неужели не могу воздержаться от нее? Неужели опять нарушу клятву? Впрочем, какая это клятва, просто распустил нюни как дамочка, и сквозь слезы пообещал не пить!» – размышлял Филипп. Таких обещаний у него было много и последнее могло ли быть серьезным. «Наверное, лучше умереть!» – подумал он, и повернув к главному корпусу ТЭЦ, решительно направился к металлической лестнице, ведущей на высоту, но в последний момент передумал, решил сжать себя в кулак и выдержать все, чтоб не вернуться к прежней жизни.
Кончался май сорок первого. Сумгаитская пустыня с каждым днем становилась злей. Особенно в полдень, когда солнце сияло в зените и для приезжих жара была невыносимой. Песок накаливался так, что в нем можно было испечь яйцо. Днем в палатках, где пока что или приезжие, находиться было невозможно. Детский садик располагавшийся в шлакоблочном бараке, из-за такой жары был не пригоден для целевого назначения. Детей воспитатели уводили на морской берег, где натягивали палатки, и дети были постоянно у воды. Но не обращая внимание на жару, работа на стройке шла своим чередом. Монтажники заканчивали строительство главного корпуса ТЭЦ, на стадии готовности было котловое хозяйство и машинное отделение. Стройка расширяла свои границы, требовалось все больше строителей. С железнодорожной станции ежедневно прибывали люди, на стройке рабочих все же не хватало.
Филиппа определили в бригаду электромонтажников к передовику производства стройки Алиханову. С первых же дней Филипп показал в работе такие способности, что даже бригадир, не расточавший понапрасну похвалы, сказал:
– А ты парень ничего, работать можешь! А еще через какое-то время электромонтажники с уважением смотрели на Филиппа, как на
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
18
передовика. За все это время Филипп не притронулся к спиртному, хотя возможности для этого были. Филипп с отвращением вспоминал свое унижение на собрании рабочих и свою последнюю, как он считал, пьянку. За все это он не стал просить прощения у Аркадия, как бывало раньше, но и ссориться с ним больше не хотел.
Про себя же решил, что пить спиртное он бросил навсегда и пусть Аркадий оценит его решение сам.
Однажды, Филипп, усталый от работы, встретил у столовой тех трех своих собутыльников. Они заметили его и начали приставать.
– Иди сюда! – позвал один из них Филиппа. Филипп свернул с дорожки и попытался их обойти, но один из «дружков» схватил его за руку и сильно дернул, да так, что Филиппу пришлось повернуться к ним лицом.
– Что, не желаешь знаться? – спросил первый из них заплетающимся языком и дыхнул в лицо Филиппу густым водочным перегаром.
– А ведь ты нам должен! Помнишь ли опохмелялся за наши кровные, аль забыл? Ладно, мы прощаем все долги, выпей с нами! – проговорил второй «дружок» и вытащил из запазухи бутылку водки.
– Пить я не буду, а долг заплачу, сколько с меня? – спросил Филипп, засунув руку в карман брюк.
– Зачем же так сразу? Ты должен проявить к нам уважение и выпить с нами, – сказал первый, и поднес горлышко бутылки к лицу Филиппа. Филипп не выдержал больше. Схватив первого за протянутую руку с бутылкой, слегка оттолкнул ее от себя, при этом пол-литра выпала из его руки и разбилась. Разгневанный «дружок» попятился и, сжав кулаки, как разъяренный бык, бросился на Филиппа. Вместе с ним одновременно набросились и остальные два «дружка». Но драка не состоялась. «Дружки» один за другим уткнулись головами в стену столовой, изрыгая матерщину и барахтались на земле. Филипп с разорванным воротом рубахи, стоял в окружении подоспевших к месту события рабочих.
На следующий день Филиппа вызвал к себе Зотов. Филипп, прибыв к назначенному часу в управление, долго сидел в приемной в ожидании вызова и смотрел на пол. Он предполагал о причине вызова его к начальнику стройки, но он чувствовал свою правоту и был готов рассказать о случившемся. Не знал Филипп, что побитые им «дружки» написали заявление в милицию, и что участковый завел на него дело. По результатам предварительного расследования, Филиппу грозило судебное разбирательство. Не знал он и того, что вся бригада электромонтажников во главе с бригадиром Алихановым приходили к Зотову с просьбой защитить Григорьева от несправедливого обвинения. Зотов решил во всем разобраться сам. Он заканчивал разговор с
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
19
подполковником Березиным – командиром войсковой части, расположенной вблизи железнодорожной станции. Березин прибил к Зотову с просьбой отпустить на нужды части взаймы цементу. На стройке с цементом было туговато, но отказать Березину он не мог. Тот в свою очередь попросил подполковника помочь стройке грузовыми автомашинами перевести из Баку техническую вату.
Они долго еще беседовали сначала о международной обстановке, а потом разговор перешел о сложившейся обстановке на сумгаитской стройке. Зотов любил порассуждать о проблемах воспитательного процесса своего огромного рабочего коллектива.
– Хороших людей, активистов у нас немало, – говорил он, – но есть и нарушения дисциплины труда и аморальные проступки. Вот как узнаю о какой выбудь пьянке и драке наших рабочих и покоя мне нет. Все думаю: где-то не доработали с этими людьми, упустили что-то в его воспитании. Парторг у нас, Бабаев, да Вы знаете его, он часто у вас бывает с лекциями, с беседами, надеюсь эти лекции нравятся красноармейцам?
– Да, спасибо, мы очень благодарны Вам за это! – ответил Березин.
– Так вот, Бабаев, много занимается организацией партийно-политической работы и парторганизацию нацеливает на то, чтоб производственный процесс был отлажен без задиринки. Коллектив у нас трудится с энтузиазмом, в этом заслуга коммунистов, а стало быть секретаря парткома Бабаева. Правда есть люди, которые требует к себе особого внимания, Вы понимаете, каждая личность – характер.
Пьяницы потерявшие человеческий облик, всегда озадачивали меня. Я всегда задавался вопросом, как мог человек опуститься до состояния животного и вот стараемся влиять на таких, с позволения сказать, особей силой коллектива.
– Коллектив – это великая сила. У Вас Николай Иванович, есть какой-то наглядный пример? – спросил Березин, догадываясь куда клонит Зотов.
– А Вы располагаете временем?
– Как всегда нет, но Вы заинтриговали меня, я готов пожертвовать десятью минутами.
– Хорошо, больше нам не потребуется. Вам только придется посидеть и со стороны понаблюдать беседу с одним из таких экземпляров – сказал Зотов и нажав на кнопку вызова, посмотрел на дверь, которая тотчас же открылась, и в кабинет вошла секретарша.
– Ольга Васильевна, Григорьев пришел?
– Да, Николай Иванович, он давно ждет.
– Пригласите его ко мне. Березин с любопытством посмотрел на Зотова и подумал, что у Николая Ивановича всегда какие-нибудь
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
20
сюрпризы на грани чудачества. Времени действительна было в обрез, ровно через сорок минут он должен был присутствовать на комсомольском собрании подразделения Шайхутдинова и про себя жалел о своем согласии на воспитательном спектакле. Иначе эту затею Зотова не назовешь.
В кабинет вошел, среднего роста, человек. Он сделал несколько шагов и четко доложил:
– Электромонтажник Григорьев прибыл! Березин невольно залюбовался им: атлетического сложения, красиво посаженная голова, высокий лоб, осмысленный взгляд голубых глаз не вязались с намеком Зотова на то, что он алкоголик. «Красавец, такие обычно правятся женщинам!» – подумал Березин. Зотов тоже смутился. Ему показалось, что произошла ошибка, вошел не Григорьев, которого он видел на собрании, а совершенно другой рабочий.
– Садитесь Григорьев! – не уверенно произнес Зотов, – Филипп сел, косясь на Березина, принимая его за начальника из милиции или из НКВД. «Значит здорово взялись за меня!» – подумал он.
Зотов начал говорить о каких-то заслугах Григорьева перед коллективом бригад Алиханова. Наконец Филипп с удивлением узнал от него, что бригада Алиханова, во главе с бригадиром обращалась к Зотову с просьбой не наказывать Филиппа.
– Но ведь, Николай Иванович! Меня уже наказали за то, что я ударил Бовина? – возразил Филипп.
– Вы, Григорьев, обещали на общем собрании начать новую жизнь без пьянства и без драк, но обещание свое не сдержали, в результате опять пьянка и драка! – сказал Зотов. Смысл слов Зотова с трудом доходил до сознания Филиппа, но последняя фраза ему была предельно ясна: «обещание свое не сдержал, в результате опять пьянка и драка». Лихорадочно работала мысль: «Значит Зотов считает, что я был пьян, раздавая каждому из своих «дружков» по тумаку, это он считает дракой?» Оправдываться Филипп не желал, а дальше слушать не хотелось. От обиды сжалось сердце, стучали виски, готовые сорваться из уст грубые слове в адрес этого плюгавого начальника он сдерживал с большим трудом. Здравый смысл все-таки взял верх и он, сжав кулаки, стиснув зубы, решил молчать, потом пришла в голову простая мысль: «встать и уйти из кабинета».
Филипп хотел уже встать, как вдруг в кабинет ворвался грузный Гордон с черной папкой в левой руке. Зотов замахал на него руками:
– Ты видишь, я занят! – строго сказал он Гордону. Но тот не обратил никакого внимания на строгий жест и слова своего шефа. Он быстро подошел к столу.
– Я, Николай Иванович, не меньше Вашего занят. Вот договорился по телефону с Ястребовым насчет цемента, он сказал
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
21
срочно прибыть в Новороссийск. Что же мне прикажите ждать за дверью и пусть цемент уплывает к другим? Нет уж, Николай Иванович, все-таки подпишите! Зотов поморщился, быстро взял ручку и размашисто подписал бумаги из черней папки Гордона. Гордон осмотревшись, узнал Филиппа.
– О! Балтиец! И ты здесь? Наслышан о тебе от Алиханова, вся бригада в восторге о твоих успехах в работе! А здесь-то ты зачем? – весело тараторил Гордон. Филипп грустно посмотрел на Гордона и отвернулся.
– О! Да тебя видать вызвали на проработку? За что же? – спросил он, но Филипп не ответил.
– Николай Иванович! 3а что Вы балтийца прорабатываете? Его вся бригада хвалит, а Вы его прорабатывать? Он уже с лихвой ответил за тот проступок. а Вы снова его на проработку? Дайте человеку на ноги встать! – не переставая говорил Гордон.
– Все, Борис Егорович! Вот Ваши документы, можете посылать экспедитора в Новороссийск за Вашим цементом. – сказал Зотов, отодвинув от себя черную папку с бумагами.
– Как это за своим? Я что себе этот цемент выбивал? Он, Николай Иванович и Ваш и вот его, – показал он на Филиппа. – Вы все-таки объясните, зачем вызвали на проработку Григорьева? Зотов недовольно морщил лоб. Ему как начальнику, хотелось грубо выставить из кабинета этого настырного снабженца, но обидеть Гордона – это значит лишиться опытного и исполнительного начальника снабжения стройки.
– Ну хорошо, Борис Егорович, мы потом поговорим о Григорьеве, а сейчас не мешай пожалуйста, это ведь не твое дело! – сказал Зотов и смущенно посмотрел на Березина.
– Это как потом? Вы изуродуете Григорьеву судьбу, а мне об этом скажете потом? Нет, Николай Иванович, я хочу знать, что еще натворил балтиец? – не унимался Гордон.
– Ну раз хочешь знать, то вот на него материал из милиции. Его снова обвиняют в драке в пьяном виде со своими «дружками», которых он избил. Не довольно ли драк и пьянки от одного человека? – сказал Зотов, пододвигая стопку бумаг к Гордону.
– Это правда, Филипп Дмитриевич? – обратился Гордон к Филиппу.
– Раз есть материал из милиции, значит правда! – произнес Филипп.
Он теперь только понял, для чего его вызвал Зотов. «Сволочи же эти три подонка, знал бы это тогда, головы бы им оторвал, уж отвечать так за все сразу!» – думал он. Покачав головой, Гордон, также шумно вышел из кабинета, как и вошел.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
22
– Давно со службы – вдруг спросил Березин Филиппа. Спокойный голос, серьезное задумчивое лицо, расположили Филиппа к Березину.
– Скоро уже четырнадцать лет, товарищ подполковник. – спокойно ответил Филипп.
– Какая Ваша гражданская специальность? – спросил Березин.
– На флоте служил командиром группы электриков, в настоящее время специалист по дизелям, монтировал небольшие колхозные электростанции. – сказал Филипп.
– Вы знакомы с дизелями «Рустон» и «Метеор»? – спросил Березин, с интересом посмотрел на и Филиппа.
– Да приходилось встречаться, я знаю эти машины. – оживился Филипп. Березин хотел что-то спросить у Зотова, но глянув на свои ручные часы вдруг встал.
– Извините, Николай Иванович, мне пора. – сказал он и пожав руку Зотову, направился к выходу. У дверей он все же остановился и как будто что-то забыв, повернулся лицом к Зотову. Поколебавшись, он вдруг спросил, обратившись к Филиппу:
– Скажите, товарищ Григорьев, Вы хотели бы работать по монтажу электростанции у нас в войсковой части? И не дождавшись ответа, виновато посмотрел на Зотова.
– Да, очень хочу! – скрывая радость, ответил Филипп и зачем-то встал.
– Вы, Николаи Иванович, не возражаете? – виновато спросил Березин. Тот вполне серьезно ответил:
– Не возражаю, только как вот с этим? Он кивнул на стопку бумаг, лежавших на столе.
– А с этим я все улажу сам. – сказал Березин и вышел из кабинета.
Аркадий узнал от брата, что тот устроился в военную часть вольнонаемным и решил с ним не ехать. Пришлось уговаривать его. Подумав, Аркадий согласился. «Во-первых, – думал он, Филиппу в войсковой части пить не дадут, во-вторых ему страстно хотелось быть поближе к военным и тем 6oлee даже жить в военном городке.» Смущало только одно: с дядей Петой он больше никогда не увидится. Но узнав, что войсковая часть от стройки всего лишь в семи километрах, он успокоился и решил, что периодически будет навещать его.
Военный городок оказался небольшим. Слева от дороги виднелись шлакоблочные одноэтажные застройки желтого цвета со спортивным городком, справа двухэтажки с балконами и между ними одноэтажный дом. Он и оказался штабом. Филипп был там недолго и вскоре вышел вместе с военным, который повел их узенькой тропинкой
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
23
по холмам, заросшим верблюжьими колючками. Из-за холмов показалось высокое здание с железной трубой и деревянной вышкой.
– Это и есть наша местная электростанция, – сказал военный. Вошли в незапертую дверь, внутри было неуютно и пусто, дневной свет почти не проникал через забрызганные нефтью окна, в зале после яркого солнечного дня царил сумрак. Еще в Кирове Аркадий иногда в летнее время помогал брату в монтаже таких же электростанций и здесь, вся эта обстановка ему была до чертиков знакома.
В центре машинного отделения он увидел два дизеля и два генератора: левый дизель «Метеор» был в сборе, а детали правого «Рустона» лежали на полу рядом с его остовой.
– Вот все наше электромашинное хозяйство. Задача: как можно скорее все собрать, запустить и дать электроэнергию, – сказал военный.
– А где же люди? Тут самое малое необходимо пять или шесть монтажников, – обратился Филипп к военному.
– Людей дадим, красноармейцев. А насчет монтажников? Их придется учить в процессе монтажа, – бросил военный.
– А штат электростанции? – не унимался Филипп.
– Штат? Вот Вы. Кроме того, штатом предусмотрен моторист. Его подберете Вы сами. А жить будете вот в этой комнате. Вопрос зарплаты решим, не обидим. Отдельно получите за монтаж, так что хватит вам Филипп Дмитриевич с братом на все. – сказал военный и ушел.
– Кто это был? – спросил брата Аркадий.
– Заместитель командира части, военный инженер второго ранга Брагин.
Для братьев началась очень трудная пора. Аркадий стал Филиппу незаменимым помощником. Он без слов понимал, какой подать инструмент, сам закручивал гайки. А Филипп в свой очередь так увлекся монтажом, что забывал и про еду.
Все Филиппом было рассчитано до мелочей. С помощью красноармейцев установили на место массивный маховик. Затем каждую деталь поднимали линью и приладив к остову двигателя, привинчивали огромными болтами. Когда все было готово, Филипп запустил двигатель, опробовал его на холостых оборотах и в течение нескольких дней гонял без нагрузки.
В воскресенье, предупредив управление склада, он решил включить электросеть городка. Рубильники жилого массива включил Аркадий. Двигатель сначала сбавил обороты, а потом, набрав их, ритмично заработал под нагрузкой.
– Пойдем, Аркадий, в нашу комнатку и вдвоем отпразднуем нашу победу, у меня есть лимонад – предложил Филипп, но вдруг в дверь
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
24
ворвался сержант Свинцицкий. Лицо его было страшным, перепуганные глаза предвещали какую-то беду.
– Авария? – бледнея, спросил Филипп.
– Нет, Филипп Дмитриевич, Германия напала на нас! Война, Филипп Дмитриевич!
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
25
Глава третья
Петра Бовина увезли в Баку в стоматологическое отделение Больницы, и тут он продолжал думать об Аркадии: «Толковый парень, помочь ему нужно во что бы ни стало!» Из открытого окна с улицы доносился городской шум. В Баку у Бовина не было никого, кто бы мог его навестить. И он удивился, когда медсестра, подойдя к его кровати, сказала:
– К вам посетители! «Кто бы это?» – подумал Бовин, а когда в палату вошли трое незнакомых мужчин, он удивился еще больше. Один из них спросил сестру:
– Который? Сестра кивнула на Бовина, и они подошли к нему.
– Вы Бовин?
– Да – сквозь зубы ответил он.
– Вам нанесена травма известным вам Григорьевым Филиппом Дмитриевичем, знаем, что Вам трудно говорить, но вы можете сейчас написать заявление в прокуратуру Хардаланского района на него для возбуждения уголовного дела. – сказал один из них.
– Вы из милиции? – прошамкал Бовин.
– Нет. Мы из Хардаланской районной прокуратуры по заявлению коллектива строителей сумгаитской стройки. Вот бумага и чернила. Может, помочь Вам сформулировать? – спросил светловолосый.
– Помогать не нужно. И вообще, я не собираюсь жаловаться на Григорьева. Я в этом случае виноват сам. – с трудом проговорил Бовин.
– То есть как? Он же Вас ударил кулаком в лицо. И к тому же он был пьян? Бовин молчал. Потом немного, превозмогая боль в челюсти, он склонился над бумагой, взял ручку и, обмакнув перо в чернила, коряво написал: «Во всем, что случилось у конторы строительного управления между мной и Григорьевым, виноват я сам. Я первый толкнул Григорьева в плечо и получил вполне заслуженный удар в челюсть». Подписав заявление, он подал его кому-то из гостей. Прокурорские чины переглянувшись, ушли.
Бовин откинулся на подушку и впервые за последнее время задумался о своей жизни. Вспомнилось: когда ему едва исполнилось двенадцать как, один за другим умерли родители. Сиротой попал в детский дом, там окончил школу, потом выучился на монтажника. Перед призывом в армию сломал ногу и служить ему не пришлось. Женился на детдомовской – красавице Зиночке. Она родила ему сына Олежку. Но радость была недолгой. Вскоре Зиночка умерла от раковой болезни, а его любимый Олежка простудился в яслях и сгорел от воспаления легких. После всего Бовин решил уехать, куда глаза глядят: тут и подвернулась газета о Сумгаите. Завербовался, приехал. Но не успел еще и в бригаду определиться, как глупо ему сломали челюсть.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
26
Он презирал Григорьева, которого видел лишь один раз. Запомнилось перекошенное от злобы лицо и какие-то голубоватые мутные бессмысленные глаза. Но Аркадий, его братишка, почему-то глубоко запал в душу и его было жаль. Что-то отцовское, как к умершему сыну затеплилось в нем к чужому, но обиженному судьбой парнишке. Он своими, умышленно обманными показаньями работникам прокуратуры хотел уберечь этого мальчишку от сиротства, ему сейчас так захотелось быть рядом с ним.
Все это Бовин обдумывал бессонными ночами и не мог уже склонить себя к признанию вины Григорьева. В палату вошла медицинская сестра. Ее кажется звали Аза, но Бовин почему-то называл ее Аней. В первые приходы она уточняла свое имя, поправляла его, но Бовин продолжал называть ее по-прежнему, и она смирилась. Сделав укол соседу по палате, она собралась уже уходить, но ее позвал Бовин.
– Очень болит? – спросила она, показывая на челюсть.
– Вот здесь! – показал он на сердце.
– А что у вас с сердцем, может вызвать врача?
– Сердце у меня Анечка еще крепкое, но с душой не все ладно. Скажите, Аня, долго тут лежат с такими травмами, как у меня? Аза улыбнулась: ей не впервой было слышать от больных такие вопросы. Присев на край кровати, она поправила одеяло, и осторожно дотронулась рукой до сломанной челюсти.
– Все будет хорошо, и не стоит волноваться – произнесла она. Бовин легонечко взял в свою ладонь нежную руку Ани и слегка пожал ее. Она шаловливо погрозила пальчиком. С того дня Бовин начал замечать, что Аня на своих дежурствах все чаще стала подходить к нему. Справляясь о настроении, подбадривая его, она всегда дарила ему свою очаровательную улыбку. Но, когда, он пытался посмотреть ей в глаза, она отводила взгляд в сторону.
Бовин не раз, читая, сидел в салоне. Аза иногда проходила мимо и не замечала его. Как– то он позвал ее, но она или не слышала, или сделала вид, что очень занята и быстро прошла мимо. В палате она приветливо разговаривала с ним, впрочем, как и с другими больными и Бовин понял, что он для нее такой же, как и все в палате, и что отношения ее к нему просто рабоче-медицинское. Сделав такой вывод, он затосковал. Аза все также пыталась утешать его, но он убеждался: отношение к нему с ее стороны остается чисто служебным. От других сестер он у знал, что она еще не замужем, живет недалеко от больницы и мечтает поступить в медицинский институт.
Близилась выписка. И Бовин решил серьезно поговорить с Азой. Нет, не признаваться ей в любви, хотя чувствовал, что после смерти Зины, Аза была первой женщиной, к которой он испытывал особое влечение. Бовин размышлял, что, если она даст малейший намек на
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
27
продолжение дружбы, он сделает все, чтобы постоянно почаще встречаться с нею. Ну, а если такого намека с ее стороны не последует, значит нужно эту восточную красавицу забыть навсегда. Но пока на челюсти стоят фиксаторы, этот разговор с Азой немыслим. И вот наконец Бовина привели в перевязочную, усадили в кресло, врач быстро снял фиксирующую проволоку, планки и сказал, что кость на месте перелома срослась и теперь можно даже грызть орехи.
Шагая в свою палату, Бовин трогал рукой челюсть, радовался, что следов от травмы не осталось! «Теперь и поговорю с Аней!» – думал он. Еле дождался вечера, когда Аза вошла в палату и поздравила Бовина со снятием фиксаторов. Он так разволновался, что не смог ничего внятного ей ответить.
– Что это с вами? – спросила Аза.
– Со мной порядок. Уже и говорить научился, доктор пообещал через три дня выпишет.
– Я почему-то всегда грущу о выздоровевших пациентах, хотя, наверное, надо радоваться?
– Мне тоже жаль покидать больницу и вас всех.
– Вы снова на свою сумгаитскую стройку? – спросила Аза.
– Конечно, я ведь монтажник.
– Вас, наверное, ждут с нетерпением домой?
– У меня никого нет. Я на белом свете один, как перст!
– Что же ходите в холостяках? – спросила она.
– Так получилось, жизнь Анечка – сложная штука!
– Почему Вы называете меня Аней? У Вас что-то связанное с этим именем?
– Я был женат, была жена Зина, был у меня и сын Олежка, а теперь никого нет!
– Не сошлись характерами?
– Нет, смерть поиздевалась надо мной! 3абрала их обоих. Аза поглядела на него, этого, видать обиженного судьбой парня ей захотелось утешить. Этот красивый парень нравился ей, но в то же время она интуитивно чувствовала в нем неудачника. Это вызывало к нему чувство какой-то заботы о нем, а ей хотелось видеть в своем избраннике мужчину с сильным характером, на которого можно было бы опереться слабому женскому существу. Нет, она не считала себя слабым существом, но мечтала о прекрасном принце, своем защитнике в жизни.
Прошло три дня. Аза по-прежнему была приветлива с ним, стала чаще подходить к нему в палате и в коридоре. К исходу третьего дня, после смены, она подошла к Бовину. Он стоял у раскрытого окна.
– О чем задумались, Бовин? Он быстро обернулся к ней.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
28
– Смотрю вот на улицу. Раньше думал, что Баку – это грязный, дымный, мазутный город. Теперь радуюсь, что ошибался! – ответил он.
– О! Конечно! Баку очень красив, Вы не видели его парков. набережной, театров и дворцов. В понедельник Вас выписывают, я видела в списке вашу фамилию. У меня в понедельник выходной день, хотите я покажу Вам город? – сказала она, смущенно опустив глаза.
– Я буду признателен Вам за это!
– Тогда к десяти я буду ждать Вас у входа, – сказала она и снова опустила голову.
– Спасибо, Аня! – только и успел произнести он, как она быстро вышла. Бовин долго еще смотрел на закрывшуюся дверь и не верил, что произошло чудо.
В понедельник, конечно, он скажет ей все те слова, которые вынашивал в себе. Но в воскресный день тревожные шаги и шум в коридоре заставили Бовина выйти из палаты. Он увидел толпу медиков и больных, толпящиеся у репродуктора.
– Что случилось? – спросил он громко.
– Тише, слушай лучше, война с Германией началась, Молотов выступает – ответил ему сосед по палате.
В понедельник утром Бовину вручили документы и одежду. Аза, как договаривались, к десяти часам не пришла. Он ждал ее еще два часа. Затем попытался узнать ее адрес, но было не до него. Отчаявшись, он выехал в Сумгаит, сожалея, что даже я не простился с ней.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
29
Глава четвертая
В кабинет райвоенкома вошла среднего роста девушка. Привычным движением рук откинула с лица волосы, и вопросительно посмотрела на капитана Жарикова, который в этот момент был поглощен чтением какого-то документа. Увидев девушку, он кивнул ей головой, приглашая садиться, а сам продолжил чтение документа. наконец, он поднял голову и нахмурил брови.
– Опять ты, Григорьева? Я же тебе уже говорил, ничего подходящего для тебя нет и перестань беспокоить меня! Все, иди, Григорьева! Я тебя больше не задерживаю! Но девушка не уходила, она продолжала смотреть на Жарикова и вдруг оказала:
– Я не уйду. товарищ капитан, пока вы не отправите меня на фронт.
Жариков знал, что эта Григорьева приходила к нему несколько раз, он знал и то, что за нее просил секретарь райкома комсомола Глушко, но кроме наряда на санитарок у него для женщин ничего не было, а Григорьева просилась в пулеметчики или хотя бы рядовым бойцом в строй.
– Вот что, Григорьева, в Полтаве формируется ополченческая дивизия, почему Вы не хотите в ополчение?
– Я обученный боец и мое место в регулярных войсках! – твердо ответила Григорьева.
Уже более полутора месяцев фашисты шли по Советской земле. Работая в колхозе машинисткой, и слушая радиосводки, Гутя в свои девятнадцать лет не находила себе места, она знала, что бои уже идут под Кременчугом, что враг приближается к их району, а она, являясь командиром, сформированным на днях истребительной группы при Оболонском сельском Совете, все же категорически отказалась вступать в Семеновский отряд ополчения ушедшего под Кременчуг, рассчитывая через райвоенкомат зачисления ее в регулярную действующую армию. Она надоедала со своими требованиями не только капитану Жарикову, но и секретарю райкома комсомола Николаю Глушко.
Каждый день радио приносило тревожные известия. Фашисты захватывали город за городом. Гутя внутренне готовила себя к грядущим боям. Она теперь с удовлетворением вспоминала организованный Николаем Глушко для комсомольцев в прошлом году кружок содействия армии и флоту. Правда в кружке числились только ребята, но Гутя добилась от Глушко зачислить в кружок и девчат. Занимались по выходным дням в гарнизоне пехотного полка. Гутя решила любой ценой стать пулеметчицей. Она изучила материальную часть пулемета, отлично освоила стрельбу. После чего она попросилась в группу радистов. Теперь она пулеметчица и радистка.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
30
Выслушав все это, военком пододвинул к себе документ и сказал:
– Добро, так и быть, Григорьева, отправим тебя в действующую армию, но пока нам нужны только санитарки, так как согласна? И хотя Гутя внутренне противилась предложению капитана Жарикова, она кивнула головой в знак согласия. Не услышав ответа и не поняв ее кивка головой, Жариков продолжил:
– Я думаю ты сама понимаешь, работа санитарки трудна, будешь под огнем выносить раненых. Так, что подумай еще раз и твое окончательное «да» или «нет» скажи сейчас.
– Я согласна! И готова ехать в войска хоть сейчас! – уверенно ответила Гутя.
– Завтра, к восьми утра тебе быть здесь. – он заполнил бланк повестки и подал Гуте.
– Есть, к восьми завтра буду!
– Молодец, Григорьева! – сказал Жариков, подошел к ней и крепко пожал ее маленькую ладонь.
– Спасибо, – ответила она.
– Удачи тебе Гутя! – впервые называя ее по имени, сказал Жариков. «Красивая, с нее иконы писать, а она на фронт!» – подумал он.
Из райвоенкомата Гутя направилась в райком комсомола. Здесь, о том, что она уходит в армию, оказывается уже знали все. Ее подруга Маша Омельченко, второй комсомольский секретарь, сказала ей:
– Иди ко мне, там мама примет тебя. Но Гутя вспомнила, что вчера ее решением правления колхоза назначили старшей среди тех, кто должен сегодня ночью гнать коровье стадо на восток.
– Не беспокойся, Гутя, я сейчас позвоню в твою Зарю. Гутя села на подоконник и стала ждать. Вскоре пришла Маша и сказала:
– Твой вопрос об эвакуации коров в колхозе улажен, и ехать тебе в Оболонь нет смысла.
– Но у меня нет одежды, как указано в повестке, – вздохнула Гутя. Маша взяла повестку и прочитала не обороте:
– Сапоги, спортивные брюки, ватную фуфайку я дам, а торбой с продуктами тебя обеспечит мама. Ну пока, а там посмотрим. А сейчас иди к маме и жди меня.
Гутя неторопливо шла по улице к Машиной хате, она иногда бывала там, и всегда ее с душевной теплотой принимала Машина мама Оксана Ивановна. Гутя вдруг вспомнила свою далекую родину и свою маму. Как она там в Кирове, одна, наверное, переживает за своих разъехавшихся детей. В последнем письме, написанном под диктовку старшей сестрой Лидой, так как мама неграмотна, мама сообщала, что младший Аркадий со старшим братом Филиппом уехали из Кирова еще до войны, то ли в Крым, то ли в Новороссийск и пропали. Видимо для
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
31
нее было одним утешением, что старшая Лида проживала со своей семьей рядом с ней.
Филипп – крепкий мужик, моряк, всегда где-нибудь пришвартуется, а вот младший Аркадий? Гутю больше всего волновала судьба шестиклассника Аркадия, совсем еще мальчишки. «Вдруг он погиб» – подумала она, но тут же отогнала черные мысли и начала думать о том, что ее ждет завтра? «Каким он будет для нее первый день призыва в Красную Армию?» Она достала повестку и еще раз прочла: «Отправка ровно в восемь».
– Значит завтра я уже настоящий красноармеец! – проговорила она вслух и тут же осмотрелась по сторонам, не слышал ли кто ее. Но улица была пуста и Гутя, успокоившись, продолжала думать о завтрашнем дне и задавать себе самые глупые вопросы: «Интересно, какое оружие выдают санитарам? Скорее всего пистолет. А много ли можно уничтожить фашистов из пистолета? Эх, кабы дали пулемет, ручной дектяревский!» Этот пулемет она хорошо знала и умела из него метко стрелять. «Все-таки пулеметчиком быть значительно почетнее, чем санитаркой» – думала она.
Волновало одно: что такое на войне санитарка? Гутя знала это только из книг особенно тех брошюр, которые в изобилии издавались в сороковом о финской войне. «Скорей бы на фронт попасть, а там она бы показала себя» – думала Гутя и не заметила, когда подошла к Машиному дому. Гутя любила эту украинскую хату с садиком, где было очень уютно и пленила доброта Оксаны Ивановны. Она всегда старалась угостить чем-нибудь необыкновенно вкусным. Вот и теперь, завидев Гутю, она выбежала навстречу и, всплеснув руками, запричитала:
– Ой, лышенько, дытинко моя, так, що вже и дывчат беруть на вийну? – Мэни Марийка казала по телефону що ты в Червону Армию записалась. Це правда?
– Да, Оксана Ивановна, я записалась.
– Колы ж видправка Гутечка?
– Завтра в восемь быть в военкомате.
– Що ж ты зробыла на вийне ж и вбыти можуть! Я цього не пэрэживу! Ты ж мэнэ як друга донька.
– Ничего, Оксана Ивановна! Я тоже люблю вас как маму, но время такое, да и я уже не дытина, мне девятнадцать!
– Та ты не гнивись! Що же я маю робыты в таку лыху годыну? Пишлы, до хаты, прыгощу тэбэ варэниками з сыром. – сказала Оксана Ивановна и повела Гутю с собой. «Вот так всегда, – обласкает по-матерински, а потом хлопочет у плиты!» – думала Гутя об Оксане Ивановне. Она снова представила свою маму, родные вятские места и свое детство. Здесь на Полтавщине места тоже хорошие, зеленые поля, фруктовые сады, всегда тепло. Жаль, что здесь нет тайги: по родным
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
32
местам на Вятке она скучала больше всего. Вспомнила свой город Киров, обувной комбинат имени Коминтерна. В комбинатовском клубе после школьных уроков, участвовала в художественной самодеятельности. Худрук Жигалов тогда оценил юное дарование и предложил ей поехать в Москву с его рекомендациями в театральное училище на подготовительный курс. Когда принимали с восьмиклассным образованием, то в театральном училище, которое к тому времени называлось уже Щукинским, подготовительного курса не оказалось. Все мечты рухнули в одночасье. Ехать домой не хотелось. К счастью подвернулся случай. Она познакомилась о Машей Омельченко с Украины, такой же неудачницей, как и она. На первом же экзамене в училище Маша провалилась. Огорчаясь от неудачи и, сочувствуя новой подружке, она предложила Гуте поехать с ней на Полтавщину. Так Гутя оказалась в селе Оболонь, куда ее направил райком комсомола.
После этого случая мама долго письмами звала блудную дочь вернуться домой. Но Гутя не поехала. Не поехала, даже тогда, когда получила от сестры телеграмму о смерти отца, в чем проклинала себя до последнего дня.
– Щo ж мовчишь Гутечко? – подавая миску с горячими варениками на стол. – сказала хозяйка.
– Думаю, Оксана Ивановна.
– Не сэрдысь на стару ты дурну. Мобуть, я що нэ так казала, я ж любя. Привыкла я до тэбэ, як до Марийки. Сидай, покуштуй горяченьких, бери смэтану.
– Спасибо Вам. И не наговаривайте вы на себя. Никакая вы не старая, Вы самая добрая и умная во всем мире! Оксана Ивановна смутилась и, махнув рукой, вытерла узгочком косынки набежавшие слезы.
– Ииж на здоровьечко, скоро й Марийка мае прыйти, – усевшись на против Гути, сказала Оксана Ивановна.
—Я завтра должна была эвакуировать колхозное стадо, так что, все равно, война разлучила бы нас. Видела сегодня по улицам обозы шли, все, что возможно, эвакуируется, вам с Машей тоже надо уходить. Если фашисты захватят Семеновку, то вас, Оксана Ивановна, как мать комсомольского работника, не помилуют.
– Тэ ж самэ каже Марийка. Та тильки куды мэни эвакуюваться з ридной хаты? Стара я. А вбивати мугуть, то хай. Я вже нажилась! Марийка хай эвакуюеться. А я ни.
– Но фашисты издеваются, мучают наших людей. Я представить не могу если вас, Оксана Ивановна будут мучать.
– Нечего, я ще перед смэртю зможу им в очи плюнуть!
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
33
– А вы говорите мне не ходить на войну, кто-то же должен этих гадов остановить? Хлопнула калитка. В хату вбежала запыхавшаяся Маша.
– Вот и я, мамо!
– Чего ж ты так рано, Марийка?
– Уходим, мамо, на строительство оборонительных рубежей! Соберите мою торбу та чоботы старые принесите, а что поновей, Гуте отдайте. Она подошла к столу, воткнув вилку в самый большой вареник. Окунула его в сметану и принялась торопливо жевать. Гутя смотрела на свою подругу и думала, что Марийка очень похожа на свою маму. Такая же хлопотливая.
– Не спеши, Маша, пищу надо хорошо пережевывать и беречь желудок, – пошутила она.
– Бис з ним з шлунком, сейчас душа болит Гyтечка! Знаешь новость? Николай Глушко завтра вместе с тобой в армию идет, так что в райкоме я да Катя остались, а тут девчат надо везти на оборонительные рубежи и райкомовские документы готовить к эвакуации. Текущих бумаг немного, а вот приказано архивы эвакуировать. Не знаю с чего и начать, хоть разорвись. Решила с девчатами на работы поехать, а Катя будет одна архивы готовить к эвакуации.
– Когда вы уезжаете на работы?
– Часа через два, как машины подадут.
– А Николай Глушко где сейчас?
– Конечно в райкоме, с Катей отбирают архивы.
– Тогда я Машенька пошла в райком, надо им помочь,
– Погоди, мама соберет тебе все, что необходимо для армии, а то потом может и времени не хватит на сборы.
Через полчаса Гутя была готова к выходу. Она поблагодарила Оксану Ивановну и быстро вышла во двор.
– Прощай, Гутечко! – крикнула ей в след Оксана Ивановна. Гутя повернулась к ней и, махнув рукой сказала:
– Мы еще побачимось, Оксана Ивановна! Она не знала, что больше никогда уже не увидит добрую Оксану Ивановну.
К райкому подходили девчата с лопатами и киркомотыгами в руках. Гутя шла между ними. Кто-то громко назвал ее имя. Гутя посмотрела в ту сторону и сразу узнала кассира колхоза «3аря коммунизму» Наташу Зинченко.
– Как там наши, стадо уже подготовили к перегону? – спросила Гутя.
– Да, сегодня ночью погонят!
– А кого вместо меня назначили?
– Любу Заболотную. Но и сам Семен Федорович поедет с девчатами.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
34
– Как же с деревянной ногой? – удивилась Гутя.
– Голова им дал две повозки и одного коня оседланного. На повозках девчата и бабы, а Семен Федорович верхом на коне. Он в молодости был буденновским конником.
– А ты, Гутя, когда в армию?
– Знаете уже?
– Ну такое далеко слышно.
– Завтра утром.
В райкоме комсомола работали до пяти часов утра. Составляли описи документов архива, пачки и сброшюрованные дела складывали в мешки, опечатывали. Ненужные бумаги готовили к сожжению. Николай Глушко торопил девчат, давал указания Гуте, помощью которой воспользовался. Опечатав последний мешок с документами, он сдал все под охрану.
– Вот так Катя, завтра мы с Гутей уходим в армию. Как понимаешь, надолго, в общем до победы.
– Сегодня! – засмеялась Катя.
– Что сегодня? – не понял ее Глушко.
– Сегодня вы с Гутей уезжаете надолго и до победы. Уже шестой час, товарищ секретарь!
– Ну, хорошо, сегодня так сегодня, тут не до шуток! – проворчал Глушко – Ты Катя отвечаешь за эвакуацию документов.
– Все сделаю, товарищ секретарь. Глушко повернулся к Гуте.
– Значит едем Гутя. Слышал от Жарикова про твою настырность.
– Ну и как не одобряешь?
– Нет наоборот, ты молодец!
– Не перехвали, а то испорчусь! – пошутила она. – Ты скажи, Коля, как там на фронте? Когда начнем бить фашистов и гнать с нашей земли? Вот и наш город эвакуируется. Значит, оставлять его собираемся?
– Видимо, да. Но каждый город, каждый аршин нашей земли фашистам достается недешево. И придет такой момент, что погоним мы их ко всем чертям с нашей земли. Как сказал товарищ Сталин: «Будет и на нашей улице праздник!» Ну нам пора. Ты где остановилась?
– У Маши Омельченко.
– Тогда пошли готовиться. Скоро и в военкомат. – сказал Глушко и повернул в направлении своего дома. Вещевой мешок и документы у Гути были с собой и, чтобы не беспокоить Оксану Ивановну, она вернулась в райком.
К восьми часам к военкомату стали подходить мобилизованные. Во дворе стояло уже несколько грузовиков. А вокруг них с вещевыми мешками, самодельными чемоданчиками располагались будущие фронтовики в костюмах, рубахах и даже теннисках. На площадке
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
35
Жариков и с ним подполковник и майор в полевой форме строили группу призванных, уже вероятно знавших наперед, куда их направляют. Жариков, сердясь, расставил каждого по местам в две шеренги. Затем доложил подполковнику, что двадцать пятая команда для следования в часть построена. Подполковник, назначив старшего, приказал садиться в кузов грузовика.
Гутя и Глушко подошли к капитану Жарикову и предъявили свои повестки. Тот передал повестки подполковнику представителю армии.
– Те самые, товарищ подполковник! – сказал Жариков. Подполковник подошел к Глушко и подал ему руку, представившись:
– Подполковник Петров. А Вы, секретарь райкома комсомола Глушко Николай Иванович? Пойдете в политотдел 297-ой дивизии помощником начпо по комсомолу. Ну, а вы, девушка, – обратился он к Гуте направляетесь в эту же дивизию санинструктором в один из пехотных полков. Райвоенком мне сказал, что вы хотели в строй бойцом, но санинструктором не менее в важно, чем стрелком. Гутя хотела что-то возразить, но подполковник упредил ее: – А сейчас сдайте документы дежурному и садитесь в кузов первой машины. Они с Николаем Глушко сдали дежурному свои документы и заняли места в машине.
– Не переживай, Гутя, все образуется, главное, что мы уже едем в войска – сказал Глушко. Гутя поймала себя на тем, что все время смотрит на Николая. Где-то подсознательно она чувствовала неясное влечение к нему, но не была уверенной, любовь это или просто так. «Нет, конечно, это не любовь! Коля замечательный товарищ, комсомольский вожак, только уж очень официален. Никто не замечал за ним, чтобы он отдал предпочтение какой-нибудь девушке, он вообще на счет любви – сухарь. Знает только одно: каждый комсомолец должен быть и так далее…Эх Коля, Коля! А был бы попроще, пожалуй, авторитета имел бы значительно больше, особенно среди девчат. Прочь эти мысли! Сейчас надо думать о долге, о чести и как спасти Родину!» – думала она. Невольно мысли Гути перенеслись туда, где в жестокой схватке с врагом гибли люди, защитники Родины, может придется погибнуть и самой, но эта не укладывалось в ее голове: как это жить и вдруг не жить? Тот майор, который стоял с подполковником кажется говорил, что если придется умереть, то умирать надо достойно.
– Скажи, Коля, а я смогу умереть достойно? Николай Глушко с удивлением посмотрел на нее.
– Еще фронт далеко, а ты уже о смерти? Ну, а что касается по существу твоего вопроса, то я никогда не сомневался в твоем мужестве. Послышалась команда «по машинам»! Небольшая колонна двинулась в путь.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
36
Глава пятая
Гутя и Глушко на приемном пункте армии были обмундированы и зачислены в штаб стрелковой дивизии, которая по приказу командующего армии форсированным маршем двигалась вдоль левого берега Днепра на юго-восток к Кременчугу. Ей предстояло занять обширную полосу обороны вдоль берега реки выше Кременчуга с задачей не допустить форсирования Днепра противником в этом районе.
Задача дивизии включала в себя оборону города, который с начала августа защищала ополченческая дивизия на правом берегу Днепра. На помощь ополченцам был и направлен один из полков стрелковой дивизии полковника Шатурина, этим полком командовал подполковник Изъянов.
Изъянов, прибыв с полком в район юго-западнее поселка Крюково, принял решение на выделенном ему участие боевой порядок построить в два эшелона. На передний край он определил первый и третий стрелковые батальоны, а во второй эшелон – второй батальон стершего лейтенанта Сергеева. Более, чем двадцать дней совместно с ополченцами, полк Изъянова отражал яростные атаки танковой группы второго моторизованного корпуса врага. Но одиннадцатого сентября, понеся значительные потери, ополченцы и полк вынуждены были отойти к мосту через Днепр. Здесь на прибрежных высотах, ими был занят последний рубеж обороны Кременчуга и здесь у шоссе, ведущем на мост Изъянов приказал занять оборону второму батальону Сергеева и первому батальону капитана Загибина.
Таким образом ведущее к мосту шоссе сказалось на стыке флангов батальона Сергеева и ополченческой дивизии, которая по укомплектованности личным составом едва дотягивала до штата полка. Правый фланг полка Изъянова представлял из себя песчаные холмы, пересеченные многочисленными оврагами, и являлся естественным препятствием для немецких танков. Здесь, на приднепровских холмах и у шоссе, на базе второго стрелкового батальона, который менее пострадал в предыдущих боях, Изъянов приказал организовать противотанковый опорный пункт батальона Сергеева. В связи с этим он приказал придать старшему лейтенанту Сергееву одну батарею и один взвод противотанковых сорокапятимиллиметровых пушек. Командовать этими шестью противотанковыми орудиями он назначил командира первой батареи противотанкового дивизиона капитана Папулова.
На правом фланге в песчаных холмах и оврагах, район обороны занял батальон капитана Загибина. Противотанковые огневые средства у которого были изъяты и переданы второму батальону. Третий стрелковый батальон, обескровленный в боях, занимал оборону совместно с группой ополченцев у моста через Днепр. Сергееву
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
37
достались в общем-то уже заранее отрытые траншеи, ходы сообщения и щели укрытия. До полного оборудования противотанкового опорного пункта необходимо было провести дополнительные инженерные работы и Сергеев сразу же после получения задачи приступил к рекогносцировке местности. На юго-западном скате высоты «Верблюжья» на стыке флангов четвертой и пятой рот он обнаружил блиндаж, двухнакатным перекрытием и специально оборудованной наблюдательной амбразурой, он объявил его своим основным наблюдательным пунктом и приказал связистам протянуть сюда связь. Вызвав к себе командно-начальствующий состав, Сергеев поставил им боевые задачи. При организации противотанкового опорного пункта Сергеев особое внимание обратил на левый фланг пятой роты на стык флангов с ополченцами, где проходит шоссе на Кременчуг. Он указал капитану Папулову, при размещении противотанковых орудий учесть особенности местности и проходящего там шоссе, а также организации огневого взаимодействия с ополченцами.
– Кажется, все складывается так, как я предполагал, – рассчитывал Сергеев. Саперы в это время минировали подходы к переднему краю. «Значит не так-то легко будет добраться до нас немецким танкам».
Прибыв в оборудованный блиндаж под командный пункт, Сергеев занялся составлением схемы обороны. Бой на участке полка Изъянова затихал, немцы прекратили атаковать третий батальон, который уже отходил и преодолевал передний край второго батальона. Солнце, зацепив верхушку зубчатого леса, быстро скрылось за него черной стеной. С районов обороны рот поступили последние донесения о готовности обороны, и Сергеев по телефону доложил Изъянову, что батальон к бою готов. На следующий день, в блиндаж к Сергееву вошел комиссар полка батальонный комиссар Малышев. «Не мог подождать еще хотя бы полчаса!» – подумал Сергеев. Но, как и положено, быстро вскочил и доложил обстановку. Малышев, пожав руку Сергееву и, как бы угадывая его мысли, сказал:
– Иван Михайлович, время я у тебя не отниму. Я прибыл в батальон помочь кое в чем твоим политрукам. Комиссара-то батальона у тебя все еще нет! Комиссар второго батальона старший политрук Горшков погиб неделю тому назад, видимо потому Малышев постоянно думал о назначении достойного политрука роты на эту должность. Сейчас он решил побывать в ротах и самому перед боем пообщаться с личным составом подразделений.
Малышев попросил у Сергеева проводника и убыл на правый фланг в четвертую роту. В блиндаж вошел исполняющий обязанности начальника связи батальона сержант Иващенко. Он доложил об окончании работы по установлению телефонной связи с ротами и
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
38
приданными средствами. Подтверждению доклада Иващенко зазуммерил аппарат в блиндаже, докладывал командир пятой роты старший лейтенант Ванеев о том, что над районом обороны летает немецкий двухфюзеляжный самолет-разведчик, который фронтовики окрестили рамой. Не получив доклада от капитана Папулова, Сергеев собрался побывать у него на высоте «Зеленая», но неожиданно в блиндаж вошли подполковник Изъянов и начальник артиллерии полка майор Чернов.
– Здравствуй, Сергеев! Что тут у тебя нового?
– Осваиваю район обороны, товарищ подполковник!
– Командно-наблюдательный пункт у тебя вполне приличный! – сказал Изъянов, осмотрев стены, потолок блиндажа, он сел за стол.
– Обзор хороший, товарищ подполковник. Обе роты как на ладони, только левый фланг немного не просматривается до конца! – доложил Сергеев.
– Ну хорошо, а решение на карту нанес?
– Так точно!
– Тогда показывай, что у тебя там? Сергеев быстро вытащил из планшета полевой сумки карту, схему организации огня и развернул их на столе перед Изъяновым. Тот углубился в изучение представленных документов и, недовольно наморщив лоб, вдруг спросил:
– Здесь шоссе, ведущее на мост, почему стык флангов с ополченцами получился по шоссе?
– Ваше решение, товарищ подполковник! – ответил Сергеев, Изъянов недоуменно посмотрел на Чернова.
– Совершенно верно, товарищ подполковник! – подтвердил Чернов.
– Ну хорошо, а с соседом слева с ополченцами встречались?
– Так точно! И даже увязал огневое взаимодействие, шоссе простреливается двумя огневыми взводами батареи Папулова. – сказал Сергеев.
– А ты хорошо уяснил, что наиболее вероятнее нанесение немцами главного удара вдоль шоссе в сторону моста?
– Да, вполне логично, немцы будут рваться к мосту! – сказал Сергеев
– Сергеев! Как ты думаешь, два огневых взвода в состоянии отразить атаки танков у шоссе? – спросил Изъянов.
– Я думаю в состоянии, кроме того сосед слева капитан Коробченко по другую сторону шоссе поставил одно орудие. – ответил Сергеев
– А огневой взвод, который я придал Папулову с третьей батареи вы поставили на правый фланг пятой роты? – спросил Изъянов.
– Так точно, товарищ подполковник!
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
39
– Стало быть своих батальонных артиллеристов пощадили и поставили их в опорный пункт шестой роты? – спросил Чернов.
– Так точно, товарищ майор! Считаю и им хватит работы!
– Вот что, Сергеев! Считаю целесообразным левую сторону шоссе усилить одним огневым взводом Папулова! – сказал Изъянов.
– Но это же не наш район обороны, товарищ подполковник! – возразил Сергеев.
– Наш не наш, одно дело делаем, только управление взводом должно исходить от Папулова. – сказал Изъянов.
– Есть, товарищ подполковник! – с горечью, ответил Сергеев.
– Обстановка серьезная, надо задержать немцев у Днепра хотя бы на три дня! – сказал Изъянов, вставая из-за стола.
Обстановка Сергееву была хорошо известна. Здесь на последнем рубеже подступа к Кременчугу оборонялся их полк и обескровленная в боях ополченческая дивизия, которая достойно дралась под Крюковым, но, потеряв две трети своего состава, все еще держала оборону у Днепра. Он знал и то, что к одиннадцатому сентября немцы подтянули к Кременчугу танковую группу 16-ой армии с намерением сходу овладеть переправой через Днепр и городом Кременчугом, затем предприняв глубокий охват советских войск юго-западного направления, замкнуть их в гигантский котел и уничтожить.
Подтверждая мысль Сергеева, Изъянов сказал:
– Сегодня или завтра тебе здесь с батальоном придется стоять до конца. Отступать на мост через Днепр слишком далеко. Так что делай вывод сам! – сказал Изъянов.
– Есть стоять до конца, товарищ подполковник! – четко ответил Сергеев.
– Теперь пометь себе на схеме рубеж заградительного огня дивизионной артиллерии, но только на один раз, снарядов мало. Чернов тут подготовил этот рубеж у шоссе. Вызывать будешь по телефону условным кодом «Тигр» или сигналом две красных и две зеленых ракеты, запущенных вместе! – сказал Изъянов.
– Все понял, товарищ подполковник!
– Какие вопроси или просьбы?
– Вопросов нет, есть просьба, отменить приказ переброски огневого взвода Папулова за шоссе, артиллеристы могут не успеть отрыть для орудий огневые позиции и укрытия. – сказав Сергеев.
– Нет, Сергеев, не отменяю, все! Передай комиссару Малышеву, чтобы поторопился, его ждет начальник политотдела дивизии!
Сергеев не ответил, лишь молча кивнул головой в знак согласия и, свернув карту и схему организации огня, вложил документы в планшет. Затем вызвал Иващенко и сказал:
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
40
– У аппарата посади телефониста, а я пошел на левый фланг к капитану Папулову.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
41
Глаза шестая.
Гутя настояла на том, чтоб к ее направили на передний край, хотя в медсанбате ее оставляли на должность медсестры сортировочного пункта. В штаб полка ее привезли на попутной санитарной машине, а в полку командир медсанроты приказал ей явиться во второй батальон к старшему лейтенанту Сергееву. Ей показали ориентир, и она, обходя овраги и холмы, пошла разыскивать второй батальон.
Обмундирование, полученное ею на сборном пункте дивизии, висело мешком, сапоги больше на два размера, юбка в поясе была широка и лишь новенькая хлопчатобумажная пилотка с пятиконечной звездой, отливавшей рубином; лихо подчеркивала юность девушки. Санитарная сумка с укороченным до отказа заплечным ремнем, прикрывала торчащие складки новенькой гимнастерки. Впереди показался лес. За ним слышались разрывы артиллерийских снарядов и отрывистые пулеметные очереди. Дальше показались окопы. Гутя то и дело перепрыгивала через них, боясь уронить в них свои великоватые сапоги. Но вот из одного окопа кто-то крикнул ей:
– Эй, санитарка! Что ж ты идешь по верху и демаскируешь оборону? А ну ка спрыгни в ход сообщения! Гутя обрадовалась встрече с бойцом и тут же спрыгнула в окоп. Идти по ходу сообщения было труднее. Гутя задевала чем-нибудь за стенки окопа и земля, ссыпаясь, попадала ей в сапоги и даже за шиворот гимнастерки. Она вспомнила как командир медсанроты советовал ей найти командно-наблюдательный пункт старшего лейтенанта Сергеева и обязательно доложить ему о прибытии. Как найти этот командно-наблюдательный пункт, она не знала, и теперь жалела, что не расспросила об этом красноармейца, который сделал ей замечание, но тут Гутя увидела командира идущего по ходу сообщения навстречу ей. Она заметила на петличках у командира две «шпалы». И сразу обратилась к нему:
– Товарищ майор!
– Слушаю Вас, товарищ санитарка. Только я не майор, вы что же прибыли на передовую, а в званиях не разбирайтесь? Гутя покраснела. Она прекрасно разбиралась в воинских званиях. Только сейчас она заметила на рукаве командира звездочку с серпом и молотом.
– Простите, товарищ батальонный комиссар! – смущенно произнесла она.
– Не простите. В армии говорят «виноват»! Ну, ничего, освоитесь, давайте знакомиться: комиссар полка Малышев Иван Михайлович. Он тут же подал ей руку. Гутя отрекомендовалась:
– Красноармеец Григорьева, санинструктор. Мне нужно попасть на командно-наблюдательный пункт второго батальона старшего лейтенанта Сергеева.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
42
– Понятно, а как в отношении первой медицинской помощи, не испугайтесь крови?
– Оказать первую медицинскую помощь смогу. Крови я не боюсь. И еще могу отлично стрелять из пулемета.
– О, да вы готовый боец. Но в бою вам надо будет спасать раненых. И знайте, это не менее важно, чем стрелять из пулемета. Не так ли? Ну а командно-наблюдательный пункт Сергеева по траншее направо, только его сейчас там нет. Вам придется подождать, – сказал комиссар и скрылся за поворотом траншеи.
На развилке Гутя повернула направо и более уверенно пошла вперед. Никто на нее не обращал внимания. И лишь у землянки с двухнакатной бревенчатой крышей молодой боец проверил у нее документы и, пригласив в блиндаж, представился:
– Красноармеец Цепелев. Это и есть КНП батальона, который мы называем командно-наблюдательным пунктом. Но комбата нет, он ушел проверять позиции района обороны батальона, – сказал боец и предложил Гуте подождать. Она села на скамейку у стенки блиндажа и от усталости незаметно для себя уснула. Разбудил ее назойливый зуммер полевого телефона. В блиндаж вбежал Цепелев. Схватив трубку, он короткими и четкими фразами отвечал кому-то. Потом он начал звонить по нескольким абонентам, произнося одну и ту же фразу: «пятый у вас»?
– Кто такой пятый? – поинтересовалась Гутя.
– Вот что, товарищ санитарка. Вам первое фронтовое поручение, подежурьте у аппарата. А я мигом сбегаю к артиллеристам. Со штаба полка спрашивают комбата, он видимо там.
– А мне что делать, если позвонят из штаба полка?
– Ну и ответишь, что слышала, – перешел он на «ты» – Только не забудь: командир батальона – это пятый, а командир батареи – это шестой, запомнила? – сказал он и скрылся за дверью блиндажа.
Гутя задумалась: «Вот я и на передовой в блиндаже командира батальона. Посмотрела бы на меня сейчас мама, как-то она там?» Зазуммерил телефон. Гутя взяла трубку.
– Григорьева у телефона!
– Григорьева? Кто вы там такая? – недоуменно спросил мужской голос.
– Я санинструктор, назначена в батальон командиром санроты.
– Вот что, Григорьева, позовите немедленно к аппарату сержанта Иващенко, он где-то около блиндажа. – приказала трубка. Гутя вышла из блиндажа, но поблизости никого не было.
– Нет здесь сержанта Иващенко! – сказала она в трубку.
– Тогда, Григорьева, слушайте внимательно. Я – пятый. Там в углу стоит еще один телефонный аппарат, вы нажмете кнопку и
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
43
соедините телефонные трубки вместе так, чтобы микрофоны были рядом с телефоном или попросту с наушником. Если поняли, повторите. Гутя в точности повторила слова комбата, нажав кнопку аппарата и услышав ответ тут же сделала так, как сказал комбат, разговор по телефону длился недолго, трубка звучала достаточно громко:
– Первый, говорит пятый. Ваше приказание по перемещению игрушек шестого выполнил! Нахожусь у шестого на высоте «Зеленая», что имеете ко мне?
– Больше ничего, хвалю за четкость. Что у вас нового?
– Все тоже!
– Усильте наблюдение, подразделения приведите в готовность к бою.
– Вас понял, подразделения к бою готовы. Действуем по плану. – ответил комбат и трубки замолчали. Гутя подняла трубку и спросила:
– Пятый, вы закончили разговор?
– Спасибо, товарищ Григорьева, никуда не уходите. Я скоро буду на КП. Гутя с нетерпением ждала комбата, но прежде чем он пришел, от мощных взрывов задрожала земля, с потолка посыпался песок, заложило уши. Вой самолетов и падающих бомб вместе с грохотом взрывов пронизывал ее тело и напрочь подавлял волю.
В блиндаж наконец ворвался комбат. За ним вбежали сержант и красноармеец, который назвал себя Петром. Сержант засел у телефонных аппаратов и сразу же передал трубку комбату. Тот стараясь перекричать грохот, давал распоряжения, но вскоре аппарат замолчал. Сержант выбежал из блиндажа, а комбат уставился в амбразуру, обращенную в сторону фронта.
Бомбежка прекратилась так же внезапно, как и началась. Самолеты ушли. Но в расположении района обороны батальона начали взрываться артиллерийские снаряды.
– Цепелев! Проверьте службу наблюдателей! Иващенко, как только наладишь связь, соедини меня с Папуловым. А вы, Григорьева, срочно по ходу сообщения следуйте на батальонный медпункт к военфельдшеру Гудашеву. Здесь на КП, вы нам пока не нужны. – распорядился Сергеев. Гутя хотела спросить, как попасть на медпункт, но в это время сержант Иващенко подал Сергееву телефонную трубку и сказал:
– Шестой у аппарата!
– Шестой, доложите обстановку! – крикнул Сергеев. Гутя вышла из блиндажа. В дверях она встретила красноармейца Петра.
– Ты куда? Убьют! – крикнул он и хотел возвратить Гутю, но она вырвалась и крякнула:
– Мне в медпункт к Гудашеву. А ты покажи, как его найти.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
44
– Ясно. Этим ходом сообщения метров четыреста, и там спроси. Только ты пригибайся! – вдогонку крикнул красноармеец.
На батальонном медицинском пункте, а это был большой блиндаж с бревенчатым перекрытием, Гутя увидела в таких же гимнастерках, как у нее, несколько девушек, укладывающих раненных прямо на земляной пол. Раненых было всего пятеро. Появился пожилой военфельдшер. Гутя доложила о прибытии. Он посмотрел на нее усталыми глазами и спросил:
– Новенькая?
– Так точно, товарищ военфельдшер, меня направили из санроты в ваше распоряжение.
– Что ж подключайся, – сказал он и подошел к раненому стонущему сержанту.
– Да, угораздило парня, осколок попал почти в висок. Срочно отправьте его в санроту – приказал военфельдшер своему помощнику старшему сержанту с горбинкой на носу.
– Слушаюсь! – ответил тот. И сразу же позвал к себе санитарок.
– Ну, кто понесет сержанта в санроту?
– Разрешите, я понесу! – п опросила Гутя.
– И я, – тихо произнесла девушка, стоящая рядом с Гутей.
– Добро, Байрамова, будешь старшей, – сказал сержант с горбинкой на носу. Девушки положили сержанта на носилки и понесли.
– Его фамилия Беркутов. Тебе он понравился?
– Да, понравился, у него волевой взгляд, ему бы строевым командиром надо быть, а он на медпункте. – сказала Гутя.
– Мне он тоже нравится за этот волевой взгляд. – сказала Байрамова и тяжело вздохнула.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
45
Глава седьмая
После вражеского артиллерийского налета, перед фронтом пятой роты появились немецкие танки с пехотой. Вся эта сила устремилась на район обороны первого взвода пятой роты. Сергеев вспомнил, как Изъянов обращал его внимание на левый фланг батальона и особенно на шоссе, ведущее к мосту. И как бы подтверждая его мысли, зазуммерил телефон. Докладывал старший лейтенант Ванеев:
– Из лощины на его левый фланг атакуют пять танков.
– Что ж Игорь Васильевич! Тебе отданы все противотанковые средства, тебе и отражать эти танковые атаки. Затем Сергеев позвонил к Папулову, который доложил, что батарея готова встретить это бронированное зверье, только два орудия, направленные через шоссе к ополченцам, не успев укрыться при бомбежке вышли из строя. Кое-кто из пушкарей прибыли ко мне на «Зеленую».
– Черт бы побрал Чернова! Это его инициатива перед началом боя направить орудия к ополченцам. – сказал Сергеев и, пожелав Папулову удачи, положил трубку. Затем он подошел к амбразуре и через бинокль стал наблюдать за полем боя. Ему было хорошо видно, как перед фронтом второго взвода пятой роты на минном поле подорвались несколько танков, но пехота противника вплотную приблизилась к первой траншее. Заговорили орудия Папулова. Сразу же у шоссе загорелось еще три танка, а на правом фланге второго взвода три танка противника, перевалив траншею, устремились в глубину обороны батальона. В это время Сергеев увидел вторую волну наступавших танков, а за ними стройными цепями шла вражеская пехота. Сергеев видел в бинокль немецких автоматчиков в глубоких касках, с ранцами за спиной. Они, слегка пригнувшись, шли ускоренным шагом, стреляя из автоматов на ходу, создавая смертельную плотность огня. «Сколько спеси и бравады!» – подумал Сергеев, а вслух произнес:
– И эту армаду перемелем! Он приказал телефонисту соединить его с Ванеевым. Но Ванеев к аппарату не подошел.
– Товарищ пятый, здесь у нас жарковато, восьмой на левом фланге роты, что ему передать? – кричал в трубку связной Ванеева.
– Пусть доложит обстановку. Почему у вас молчат пулеметы? Надо отсекать пехоту от танков. Вы пропустили через себя три танка, что-то не чувствуется работа бронебойщиков и истребителей танков! – кричал в трубку Сергеев. Его крайне беспокоил левый фланг роты Ванеева, и он позвонил в противотанковую батарею. Там отвечал старшина батареи Петриченко,
– Шестой на огневой позиции! К аппарату подойти не может.
– Петриченко! Доложи обстановку!
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
46
– У нас у шоссе два орудия. Немцы беспрерывно атакуют! Что передать шестому?
– Передай, в направлении шестой роты прорвались три танка. Я не слышу доклада девятого об этих танках. Если сможешь помоги девятому уничтожить эти танки.
– Есть, товарищ пятый! Все передам, только у нас у самих тут, как в парной! В это время Сергеев услышал в трубке голос Семенько, которому и был присвоен код девятого.
– Товарищ пятый! Вступил в бой с тремя прорвавшимися танками: одни уже горит, подожжем и остальные. Успокоившись, Сергеев продолжал руководить боем.
Через несколько минут телефонист подал Сергееву телефонную трубку:
– Шестой на проводе, – доложил он.
– Слушаю шестой. Что там у тебя?
– Здесь у шоссе создалась тяжелая обстановка. В стыке флангов с ополченцами вдоль шоссе немцы атакуют силами до сорока танков с пехотой. У меня на «Зеленой» всего два орудия, сорокопятка у соседа справа уничтожена. Вызывай Иван «Тигр», – спокойно доложил Папулов, и то, что говорил он спокойно, открытым текстом и что по-дружески назвал его Иваном, Сергеев понял, момент вызова артиллерийского заградительного огня настал. Немного подумав, он взял трубку аппарата и попросил первого:
– Я прошу «Тигр» и немедленно.
– А не рано? – спросил Изъянов.
– Нет не рано, иначе шоссе удержать не удастся. Сергеев хотел было доложить о погибшем огневом взводе, направленного Изъяновым к ополченцам, но вовремя спохватился: «Это сейчас ни к чему» – подумал он.
– Ясно. Поможем. А как у тебя на правом фланге?
– Держимся, товарищ первый. Но на левом немцы жмут.
– Крепко держись, Сергеев! – произнес Изъянов и в трубке щелкнуло.
Взрывы тяжелых снарядов в лощине у шоссе, подняли огромную массу земли. На какое-то мгновение поле боя на левом фланге батальона скрылось из виду. Вскоре ветерок, потянувший со стороны Днепра, рассеял дым и пыль. Сергеев увидел, как вторая волна немецких танков повернули, вспять, оставив в лощине шестнадцать дымящих машин.
– Улитин! Соедини-ка меня с Ванеевым, – приказал Сергеев телефонисту. Из пятой роты доложил связной:
– Командир роты повел в контратаку второй взвод. Там убит командир взвода лейтенант Калашников.
– Калашников убит?
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
47
– Так точно!
– Передай Ванееву: пусть периодически докладывает обстановку! – приказал Сергеев, но не услышал от связного традиционного «есть». Лишь длинные пулеметные очереди, да взрывы снарядов слышались в трубке.
В блиндаж вбежал Цепелев. Увидев его, Сергеев решил послать его в пяту в роту.
– Цепелев! Беги к Ванееву и передай: пусть пока держится, направляю в его распоряжение третий взвод шестой роты и два расчета бронебойщиков. И еще передай: с переднего края ни шагу!
– Есть передать что б ни шагу! – четко ответил Цепелев.
– Ты Цепелев прихвати с собой две связки гранат, пригодятся! Цепелев взял у связистов две связки гранат и положил их в противогазную сумку и закинув карабин за спину, по траншее помчался в район обороны пятой роты. Но не успев добраться до первого взвода, как прямо на него шел танк. Посмотрев по сторонам и не обнаружив никого, Цепелев вытащил из противогазной сумки одну связку и поставив на боевой взвод, хотел бросить в танк, но бронированная машина, подминая гусеницами бруствер траншеи и, немного качнувшись, преодолела ее, обдавая Цепелева выхлопными газами и сырой землей. Цепелев упал на дно траншеи, и, когда сверху исчезло зловещее брюхо танка, он вскочил и бросил связку гранат в его моторную часть. Взрыва он не слышал: лишь черный столб дыма и огня взметнулся перед глазами, а танк, развернувшись вправо, замер.
– Ага! Так тебя, гад! – обрадовался Цепелев, но слева увидел, как через траншею переваливает второй танк. Цепелев про себя похвалил себя за то, что прихватил две связки гранат. Он снова взвел на боевой взвод вторую гранату. Но вдруг понял, что добросить связку у него уже не хватит сил. В это время над окопом показался немецкий автоматчик, который наводил на него черную дырку ствола автомата. Не успев что-либо сообразить, как острая боль пронизала его тело. Теряя силы, он повалился на дно траншеи. На фоне полоски голубого неба, Цепелев видел несколько солдат перешагивает через траншею.
– Сволочи! – прошептал он побелевшими губами и, собрав последние силы, дернул рукоятку гранаты. Взрыв разметал солдат стоящих на бруствере траншеи и самого Цепелева.
Бой на левом фланге батальона все больше принимал ожесточенный характер
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
48
Глава восьмая
В санитарной части полка, куда Гутя и Байрамова притащила на носилках сержанта, молодой фельдшер, подняв и опустив руку раненого сказал:
– Напрасно старались. Он уже давно умер.
– Что? Он совсем недавно стонал. – взволновано запротестовала Гутя. Она еще не осознавала, что такое смерть.
– Что же нам делать? – спросила она.
– Отнесите тело к тому дереву. Там у нас скончавшиеся от ран. Его документы отдайте медсестре у палатки. Исполнив указания фельдшера, Гутя вдруг услышала знакомый голос комиссара полка:
– Ну как ваши дела?
– Осваиваюсь, товарищ батальонный комиссар.
– А я иду к вам, жарко там у вас в батальоне?
– Батальон стойко обороняется, – не зная, как ответить комиссару, сказала Гутя.
– Много раненых?
– Было четверо, а пятый сержант только что умер.
– Да, горько на душе, насмотритесь на войне еще всего, а теперь пошли. – сказал комиссар.
Гудашев, узнав, что сержант, раненый в голову скончался, махнул рукой, и устало добавил:
– Григорьева! Пойдете в пятую роту, девчата там не справляются, а Вы Байрамова на левый фланг к капитану Папулову в батарею!
Блуждая по ходу сообщения, Гутя наконец добралась до пятой роты. Здесь в качестве ротных санинструкторов работали Зоя Костенко и Вера Малыгина. Девчат она разыскивать не стала, было много раненых, нуждающихся в помощи. Гутя принялась за дело и вскоре обнаружила, что ее санитарная сумка быстро похудела. В расположении роты рвались снаряды. Гутя по траншее побежала на левый фланг района обороны и тут встретила санитарку, которая с помощью красноармейца тащили под руки командира.
– Вы Зоя? – спросила Гутя. Та кивнула головой и в свою очередь спросила Гутю:
– Новенькая?
– Да.
– Ну тогда помогай. А ты товарищ боец – в свой окоп! – распорядилась Зоя. Гутя подхватила командира под руки, и они вдвоем с Зоей потащила его по дну траншеи.
– Кто он? – поинтересовалась Гутя.
– Командир третьего взвода лейтенант Зонов ранен в бедро и живот. Потерял много крови. Наверное, не выживет.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
49
– А где Малыгина? – спросила Гутя. Зоя опустила голову, тихо ответила:
– Нет уже Веры. Погибла. Не говоря больше ни слова, они осторожно потащили лейтенанта по ходу сообщения.
В районе обороны второго взвода немцы снова атаковали: их цепи захватили первую траншею. Четыре танка, прикрывая пехоту. двинулись в сторону обороны шестой роты. Гутя и Зоя, положив Зонова на дно хода сообщения, приготовили свои карабины к бою. Под пулеметным огнем со стороны шестой роты, немцы залегли, а один танк, крутанувшись на одной гусенице, замер и запылал. Вскоре загорелся и второй танк. Остальные повернули назад. Перебежками начали отступать и немецкие солдаты.
Стрелять из карабинов из глубокого хода сообщения девушки не могли. Потому они выбрались на бруствер. Гутя, расположившись лежа поудобней, быстро перезаряжая свой карабин, метко стреляла по отступавшим солдатам. Сраженные ее огнем, солдаты падали как снопы. Внимание Гути привлек солдат бежавший позади всех отступающих. Он периодически делал короткие остановки, посылая короткие очереди из ручного пулемета и бежал далее. Гутя взяла пулеметчика на прицел, плавно потянула пальцем спусковой крючок: и немец растянулся на земле.
– Что, будешь еще гад стрелять по нашим? – вслух произнесла Гутя и увидела, как бойцы шестой роты пошли в контратаку. У Гути вдруг появилась дерзкая мысль, забрать у убитого ею немецкого пулеметчика его пулемет: она вскочила и, пригнувшись, добежала до немца, схватила пулемет, две коробки с лентами и быстро вернулись к Зое. Думая, что Зоя осудит ее поступок, она уже подготовила ответ и подползла к ней. Но Зоя, уткнувшись головой в приклад своего карабина, молчала. Гутя дернула ее за рукав, потом перевернула на спину. Она с ужасом увидела широко раскрытые глаза. Еще не веря, она приложила ухо к ее груди и поняла: Зоя мертва. Размазывая слезы по лицу, Гутя вытащила из Зоиного кармана документы, забрала карабин и санитарную сумку. С пулеметом, карабинами, прицепив коробки с патронами к своему поясному ремню, она взяла безжизненного лейтенанта под руки и шаг за шагом потащилась к батальонному медпункту.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
50
Глава девятая
Комиссар полка Малышев ввалился в блиндаж Сергеева, когда тот осипшим голосом кричал в телефонную трубку:
– Семенько! Семенько! Сколько тебя можно вызывать? Слушай Семенько, на левом фланге пятой роты немцы силою до двух взводов пехоты и взвода танков прорвали оборону. У тебя же два орудия Папулова, бронебойщики. Неужели не понятно самому? Пехоту отсекай от танков, а танки уничтожь. Надо восстановить позиции левого фланга Ванеева! Ясно? Значит выполняй! Увидев Малышева, Сергеев обрадовался его появлению.
– Здравствуйте, товарищ комиссар!
– Вижу, что воюешь хорошо!
– Кой черт хорошо, от пятой роты остались одни рожки. Не лучше и в четвертой. А в батарее Папулова осталось три орудия. Сейчас с Ванеевым связи нет.
– Что решил, Иван Михайлович?
– Решил силами шестой роты, которая у меня во втором эшелоне, восстановить район обороны на левом фланге и снова будем стоять до конца, как приказал Изъянов.
– Раненых много?
– Многовато, Гудашев эвакуирует их в санроту, а санитаров раз-два и все. Они тоже гибнут.
– Вот что, Иван Михайлович! Пойду-ка я к Ванееву, там и буду. А ты постарайся наладить с ним связь.
– Обещаю: связь с левым флангом батальона обеспечить обязан!
– Распорядись пожалуйста, пусть мне дадут винтовку и побольше патронов. Уж больно в такой обстановке ненадежен мой револьвер. Сергеев вызвал Иващенко:
– Когда будет установлена связь с Ванеевым?
– Сложно, товарищ комбат. На позиции третьего взвода пятой роты разнесло взрывам метров сто кабеля, стягиваем по кускам. Но связь будет!
– Надеюсь. А сейчас найди комиссару винтовку и десятка три патронов.
– Есть, товарищ комбат! – ответил Иващенко. Он тут же принес винтовку, патроны и отдал их комиссару. Сергеев, наклонившись у ящика, вытащил оттуда противотанковую гранату.
– Это в добавок от меня, новинка противотанковой карманной артиллерии! – сказал он. Малышев взял гранату, не без интереса осмотрел ее и засунул в полевую сумку.
– Почему, Иван Михайлович, в батальоне к тебе обращаются не по званию, а не уставным словом комбат? – спросил Малышев.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
51
– Это целая история. А если коротко, скажу так: еще до вашего назначения в наш полк командир представил меня к очередному званию капитана. А писарем у меня в батальоне был ефрейтор Снигирев, уж больно болтлив. Рассказал он видимо об этом кому-то. И разнеслось по всему батальону. Представление где-то затерялось, как видишь до сегодняшнего дня, а тут война, бои, отступление. Мне сказали, что комсомольцы решили не называть меня по воинскому званию «старший лейтенант», мол не солидно. Вот и пошло в ход это слово «комбат». Сначала я сердился, даже взыскания некоторым объявлял, а они как сговорились. Плюнул я на все, не до того сейчас.
– Да, Иван Михайлович, непорядок это, после боя разберемся, справедливость должна быть восстановлена. – сказал Малышев, выходя из блиндажа.
Сергеев приник к амбразуре, его тревожило, ослабление ружейно-пулеметного огня в районе обороны четвертой роты. Там на правом фланге до взвода немецких автоматчиков захватили первую траншею, затем эта группа скрылась в балке, заросшей кустами. Он вспомнил, что при рекогносцировке он обращал внимание Игнатьева на эту балку, она вела к батальонному медицинскому пункту. Сергеев хотел немедленно связаться с шестой ротой, но телефонист доложил:
– Связи нет.
– Иващенко! Нужна связь с шестой ротой, а у тебя опять кабель вырвало? – раздраженно крикнул Сергеев.
– Все телефонисты на линии, товарищ комбат – сказал Иващенко, но Сергеев прервал его:
– У меня, кажется, есть воинское звание!
– Виноват, товарищ старший лейтенант!
– Агалакова ко мне! – тут же связной Агалаков доложил о прибытии.
– Немедленно в шестую роту. Передай приказ старшему лейтенанту Семенько; пусть силами первого взвода уничтожит группу автоматчиков в балке, которая ведет к батальонному медицинскому пункту.
– Все понял, товарищ комбат!
– Не комбат, а старшин лейтенант. – рассердился Сергеев.
– Есть! – четко ответил Агалаков и пулей выскочил из блиндажа.
На артиллерийской позиции капитана Папулова теперь бой с наступающими танками вели три орудия: на высоте «3еленая» – два и одно орудие у шоссе в районе обороны шестой роты. Обескровленные предыдущими боями подразделения ополченцев уже не в состоянии были обеспечивать стык флангов у шоссе. Теперь только эти три сорокопятки не позволяли немцам смять подразделения обороняющиеся в районе шоссе и захватить мост через Днепр.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
52
Неоднократно на батарею обрушивался шквал артиллерии и авиации. Редели расчеты орудий, страдала материальная часть. Но артиллеристы Папулова продолжали уничтожать немецкие танки. Наводчиком у второго орудия был сам командир батареи. Связи с майором Черновым не было, да и она была теперь ни к чему. Папулова беспокоило, то, что снарядов у орудий было мало и поэтому он приказал Петриченко собрать снаряды от разбитых пушек по ту сторону шоссе и разделить их на батарее. Вскоре Петриченко докладывал:
– Товарищ капитан! Ваше приказание выполнил: снаряды распределены по-орудийно.
– Сколько их теперь у нас?
– У Хачэтурьяна двенадцать, у Вашего орудия четырнадцать.
– Ну это уже кое-что. Над их головами с воем пролетел тяжелый снаряд, где-то у пехотинцев рвануло. Скоро снаряды стали рваться на позиции стрелкового взвода и в расположении батареи Папулова. Оставив у орудия по одному наблюдателю, Папулов приказал остальным укрыться в щели.
В самый разгар артиллерийского налета в цель вползла симпатичная черноволосая девушка в новенькой, но уже перепачканной землей гимнастерке. Папулову она представилась:
– Санитарка Байрамова, с батальонного медицинского пункта. Затем она, стараясь перекричать гул от взрывов, сообщила, что в балке лежат семь тяжелораненых артиллеристов нашей батареи, она просила оказать ей помощь в их эвакуации. Папулов прокричал, что у него лишних людей нет, после артналета противника немецкие танки попытаются раздавить батарею.
– Но это же тяжелораненые, их надо спасать! – кричала Байрамова.
– Хорошо. В балке стоят наши лошади и спаренные передки. Берите с собой старшину батареи Петриченко и попытайтесь с ним вывезти из балки раненых.
Вскоре в щель с трудом ввалился старшина батареи Петриченко и все увидели: его правая штанина брюк 6ыла в крови. Он попытался бодро доложить о прибытии, но не смог и, прислонившись спиной к стенке щели, медленно сполз к ногам Папулова.
– Перевяжите его – крикнул Папулов. Байрамова быстро разорвала индивидуальный пакет. Рана оказалась не опасной, осколок царапнул бедро. Петриченко очнулся, с трудом поднялся на ноги и снова, прислонившись спиной к стенке, сообщил:
– Мясников погиб, орудие Хачэтурьяна разбито.
– Нога-то у тебя цела? – спросил Папулов.
– По-моему в порядке!
– То чего же ты, как дамочка, падаешь в обморок?
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
53
– Товарищ капитан! Посмотрите на него, он потерял много крови, его тоже надо эвакуировать, – вмешалась Байрамова.
– Ладно. Ты, Петриченко, ползи с санитаркой к лошадям, шесть коней и три передка используйте для эвакуации раненых пушкарей по балке. Отвезете до отсечной траншеи, а там сообразите, может, пехота поможет. – сказал Папулов.
– Есть, товарищ капитан, – ответил Петриченко. Папулов обнял сержанта:
– Прощай, брат, видимо больше не встретимся. Доложи Сергееву:
– У меня осталось две пушки, двадцать шесть снарядов и семь пушкарей со мной. Будем драться пока живы. Он посмотрел на санитарку, махнул ей рукой. Вскоре взрывы снарядов забухали в районе обороны шестой роты.
– Пошли к орудиям! – сказал Папулов и вылез из укрытия. Шли танки. Он, присев на колено у прицела, стал старательно наводить орудие в цель.
После двух выстрелов один танк задымился. В расположении второго взвода глухо забухали винтовки и застрочили пулеметы. К Папулову подполз Линьков:
– Товарищ капитан, разрешите к прицелу!
– Плохо Линьков! Как же так, орудие свое не уберег, – припав к прицелу, с усмешкой ответил Папулов. Затем он нажал на спуск, и еще один танк загорелся.
– Так причем же я!
– Продул свою пушку, а исправную тебе подавай, – шутил Папулов.
– Вы уже устали, товарищ капитан, а я не подведу! – клянчил Линьков.
– Знаю, что не подведешь, но свое орудие-то ты не уберег? – улыбкой отвечал Папулов. В это время воздушной волной взорвавшегося снаряда орудие слегка подбросило, и оно накренилось на левый бок. Папулов закрыл лицо руками, свалился рядом со станиной. К нему подполз Линьков.
– Товарищ капитан! Вы ранены? – тормошил он командира. Тот отнял руки от лица и сел.
– Глаза! Глаза землей залепило. Почему ты Линьков не стреляешь? Ведь просил же! Быстро к панораме и огонь! – закричал Папулов.
Он отстегнул от ремня флягу и начал промывать глаза водой. Линьков, осмотрев орудие, понял, что снаряд взорвался в нескольких метрах от орудия. Осколком разбило левое колесо. С наводчиком Васечкиным и заряжающим они выправили орудие. Линьков сразу же
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
54
открыл огонь по танку, который перевалив через первую траншею пехотинцев, стремительно мчался на батарею.
Кое-как промыв глаза, Папулов в бинокль увидел идущие по лощине танки и пехоту. Он насчитал четырнадцать машин. Папулов понял, что эту атаку отбить не удастся. Он вытащил из планшета блокнот и на вырванном листке написал донесение майору Чернову, что сделала его батарея за истекший день. Затем подозвал красноармейца Масягина и, рассказав ему, как добраться до КП полка, приказал доставить это донесение майору Чернову.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
55
Глава десятая
Командир пятой роты старший лейтенант Ванеев после окончания артиллерийского обстрела ротного района обороны, со своего наблюдательного пункта увидел, как перед фронтом обороны роты появилось десять атакующих танков, а за ними до батальона пехоты. Ванеев подал сигнал открытия огня. Один за другим заработали пулеметы, затрещали винтовочные выстрелы. Огнем сорокапятки сразу же были подбиты и задымили два танка. Бронебойщики второго взвода открыли огонь из ПТРов, но их стрельба была не результативна. Наблюдая за полем боя, Ванеев встревожился. Танки противника уже достигли первой траншеи. Бойцы, имея заранее заготовленные связки гранат и бутылки «КС», бросали их в атакующие танки, и ценой своих жизней они подожгли лишь четыре танка. Почему-то замолчало орудие на правом фланге первого взвода. Ванеев направил туда связного, узнать обстановку у артиллеристов. К нему подполз политрук роты Андреев.
– Игорь! Я иду на правый фланг первого взвода. – сказал он.
– Хорошо, будь там и разберись почему замолчала сорокапятка? Да еще активизируй-ка бронебойщиков. – сказал Ванеев, не отрывая глаз от поля боя. Он видел, как перед вторым взводом задымил еще один танк, а четыре танка перевалили через первую траншею, и только тогда вслед им из окопов полетели связки гранат и бутылок «КС». В глубину обороны все же прорвались три танка. Немецкие пехотинцы, воодушевленные успехом своих танкистов, снова поднялись в атаку.
К огорчению Ванеева от второго взвода открыл огонь лишь один пулемет. Ванеев направил к командиру взвода связного, чтобы тот доложил обстановку и о потерях во взводе, но связной, возвратившись через несколько минут доложил о гибели лейтенанта Калашникова и о тяжелом ранении политрука Андреева. Вскоре Ванееву донесли о тяжелом ранении лейтенанта Зонова. Рота Ванеева, лишившись трех средних командиров продолжала вести неравный оборонительный бой с превосходящими силами противника.
Слабый ружейно-пулеметный огонь роты был уже не в состоянии остановить наступающую пехоту: немцы захватили первую траншею и, сломив сопротивление третьего взвода, глубоко вклинились в район обороны пятой роты. Явившийся связной от артиллеристов первого взвода, доложил, что орудие на правом фланге первого взвода разбито, а артиллеристы вместе с пехотинцами ведут огонь из своих карабинов.
Ванеев теперь понимал окружение и гибель его роты было уже делом предрешенным. Сейчас надо подороже отдать свои жизни. Он приказал первому и третьим взводам занять оборону на левом фланге района обороны. Второй взвод при этом оказывался отрезанным от роты и вел бой уже в окружении.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
56
С каждой минутой обстановка в батальоне ухудшалась, разгром второго взвода был налицо. По докладам из взводов Ванеев уяснил: активных бойцов в первом и третьих взводах осталось около тридцати. Прибывший связной со второго взвода доложил: во взводе осталось шестнадцать человек. Они еще ведут бой в окружении и, если бы не огонь орудий Папулова на высоте «Зеленая», взвод был бы давно смят.
В отсечной траншее Ванеев приказал оставшимся огневым средствам вести огонь во фланг наступающим немецким автоматчикам. В это время он вдруг увидел, как из района обороны шестой роты по немцам был открыт плотный ружейно-пулеметный огонь такой силы, что немецкие цепи, прорвавшие район обороны его роты, замешкались. А когда у них один за другим загорелись танки, попятились. Контратака шестой роты была в самый раз и положение на позициях первого и второго взводов было восстановлено.
На наблюдательный пункт Ванеева прибыл лейтенант Сунцов и доложил Ванееву:
– Третий взвод шестов роты по приказу комбата прибыл для усиления левого фланга шитой роты. Ванеев тут же ввел Сунцова в обстановку и приказал занять первую траншею на позиции второго взвода.
– Если продержимся до темноты, считай, что боевая задача роты выполнена. А там видно будет. – сказал Ванеев Сунцову. Но не успел Сунцов увести свой взвод, как немцы возобновили атаку. На этот раз на фронте пятой роты атаковало восемь танков и более полутора роты автоматчиков. Ванеев объединил остатки второго и третьего взводов своей роты и третьего взвода шестой роты. Остальных расположил в районе обороны первого взвода. Ванеев положил рядом с собой связки гранат. Бронебойщики открыли огонь по танкам и на этот раз результативно: от их огня загорелось три танка. По траншее бойцы несли ящики с бутылками «КС».
– Сюда! – приказал Ванеев. Он схватил одну из бутылок и бросил ее в немецкий танк, порвавшийся слева. Но бутылка не достигла цели, лишь огнем опалила бруствер.
– Что же вы так товарищ старшим лейтенант! Дайте-ка я! – произнес один из старослужащих бойцов, схватив бутылку он швырнул ее в танк, который не смог поджечь Ванеев и тот, охваченный пламенем, встал.
– Быстро раздайте бутылки бойцам в траншее! – приказал Ванеев, взяв из ящика еще две штуки. Бутылки «КС» были быстро розданы обороняющимся.
Немецкие танки с пехотой, снова преодолев первую траншею быстро углубились в ротный опорный пункт. На глазах Ванеева погиб пулеметчик Дудников, и он не смог вырвать пулемет из его рук. В
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
57
бежавших на него немецких автоматчиков, он бросил бутылку «КС», выхватил из кобуры пистолет и тут же увидел группу красноармейцев до двух отделений с комиссаром Малышевым, стремительно атаковавших немцев у наблюдательного пункта.
– Кажется вовремя. – крикнул он Ванееву.
– Спасибо, но что толку, опорного пункта роты уже нет.
– Ладно, Игорь Васильевич, будем сражаться до конца. Держи оборону здесь. Я пойду на левый фланг к шоссе. Комиссар ушел по траншее. Атаки немцев слева от наблюдательного пункта, усилились. Бойцы связками гранат и бутылками «КС» подожгли еще два танка. Но четыре танка все же устремились к опорному пункту шестой роты.
Комиссар Малышев, пробравшись на левый фланг второго взвода к самому шоссе, увидел здесь в ячейках всего девять человек вооруженных винтовками и двумя ручными пулеметами. На стыке флангов с ополченцами вели огонь по танкам два расчета противотанковых ружей. Это те бронебойщики, которых Ванеев направил примерно два часа тому назад. А с высоты «Зеленая» по танкам стреляло одно орудие капитана Папулова.
– Кто командует взводом? – спросил Малышев у сержанта Нигматулина.
– Не знаю, товарищ батальонный комиссар. Да и кем командовать-то? Здесь осталось отделение стрелков, да бронебойщики. Патроны пока есть и орудие с высоты «Зеленая» помогает подбивать фашистские танки. Но боеприпасы все же на исходе. Хотя бы ящик с винтовочными да ящик пэтэровских подбросили. Я просил у Ванеева, но ответа никакого! – сказал Нигматулин.
– Обстановка у Ванеева сложнее, чем здесь – сказал Малышев. Он занял ячейку рядок с сержантом Нигматулиным и тщательно прицеливаясь, стал стрелять по наступающей пехоте.
В расположении обороны взвода стали взрываться мины. Скоро разрывы мин и снарядов покрыли скаты высоты «Зеленая», а когда обстрел прекратился, немецкие танки с пехотой снова атаковали район обороны взвода. Один за другим гибли бойцы взвода и вскоре в траншее осталось три человека. Сержанту Нигматулину осколком мины ранило правое плечо. Но он продолжал вести огонь из своей винтовки. Вырвавшийся вперед немецкий танк, который не смогли подбить ни орудие Папулова, ни бронебойщики, вплотную подошел к передней траншее. Малышев вспомнил о противотанковой гранате в полевой сумке – подарок Сергеева. Он выхватил ее из сумки, зарядил и бросил в надвигающийся на него танк, взрывом Малышева отбросило в ход сообщения и привалило землей обвалившейся стенки окопа. Танк с перебитой гусеницей круто развернулся и встал бортом к Нигматулину, который, не растерявшись, отыскал в нише ячейки бутылку «КС» и
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
58
бросил ее в поврежденный танк. Огненные струйки потекли по броне, а через минуту столб огня и дыма вырвался из щелей танка. Открылся верхний люк, экипаж, намереваясь покинуть горящую машину, был один за другим расстреляны Нигматулиным из винтовки.
Нигматулин подполз к комиссару Малышеву, хотел откопать его, но, увидев неподвижный взгляд его глаз, решил, что он мертв.
– Эх бедняга! Погиб от своей же гранаты. – произнес он вслух, а сам периодически теряя сознание от потери крови, пополз по дну траншеи.
Ванеев с остатками первого и третьего взводов своей роты, занял отсечную позицию, снова развернул фронт своей небольшой команды влево, отстреливался от наседавших автоматчиков. Первая траншея была захвачена немцами и теперь восстановить район обороны силами полувзвода бойцов было абсурдом. Да и к чему восстанавливать район обороны, когда держать его было некому.
Связь с командиром батальона давно прервалась. Второй взвод был отрезан от роты и, видимо, еще задержался. Последнее донесение, полученное от Нигматулина, было коротким: «От взвода осталось девять штыков», да еще просил подбросить боеприпасов. Ванеев надеялся, что комиссар Малышев, ушедший на левый фланг роты, внесет в оборону левого фланга какую-то ясность, но он пропал в неизвестности.
Неожиданно телефонист позвал Ванеева к аппарату:
– Есть связь с КП батальона! – крикнул он. Ванеев взял трубку, услышал голос Сергеева:
– Игорь Васильевич, доложи обстановку!
– Иван Михайлович! От роты осталось семнадцать человек. Занял отсечную позицию. Левый фланг второго взвода отрезан.
– Игорь Васильевич! Где комиссар Малышев?
– Не знаю. Он ушел на левый фланг роты и пропал.
– Орудия Папулова не стреляют, а где он сам?
– Ничего не знаю.
– Слушай, Игорь Васильевич! Разберись-ка с левым флангом второго взвода, узнай, что с пушкарями Папулова и где он сам? Если орудия разбиты, передай ему мой приказ: пусть отойдет с оставшимися артиллеристами к позиции шестой роты. Будем организовывать круговую оборону. Комиссар Малышев пусть тоже пробирается туда же.
– Все понял. Разбираться некогда, на нас идут танки и пехота. Прощай, Иван! – крикнул Ванеев и, бросив трубку, схватил лежавшую в окопе винтовку. Он прицелился в немецкого автоматчика, привычно затаив дыхание, плавно потянул спусковой крючок, и немец, взмахнув руками, уткнулся в землю. Второй раз выстрелить не успел. Снаряд, разоравшийся рядом, отбросил Ванеева в сторону. Он еще посмотрел па
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
59
отсечную траншею, где уже с хозяйничали немцы. Несколько бойцов его роты, отстреливаясь, уходили по ходу сообщения в направлении шестой роты.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
60
Глава одиннадцатая
Правый фланг батальона Сергеева обороняла четвертая рота, командиром которой был недавно назначенный лейтенант Игнатьев. Перед фронтом обороны роты местность изобиловала оврагами, холмами и высотами. Все это представляло естественную преграду для танков противников связи с чем все противотанковые огневые средства Игнатьеву пришлось передать в пятую и частично в шестую роты. Да и по численности личного состава рота Игнатьева нуждалась в значительном пополнении. Больше всего командира роты беспокоило отсутствие станковых пулеметов. Рота была вооружена винтовками и в каждом взводе по три, а в первом два ручных пулемета РПД. Сеть инженерных сооружений, отрытых еще населением города в сыпучем грунте уже пришли в негодность и Игнатьеву пришлось затратить немало усилий на дооборудование, восстановление траншей, ходов сообщений укрытий. Но с момента занятия района обороны его ротой артиллерийским обстрелом и налетами авиации район обороны постоянно разрушался, и личный состав роты постоянно работал по его восстановлению.
После очередной бомбежки первый взвод, занимавший оборону на правом фланге, понес значительные потери, сам командир взвода лейтенант Зотов, не успевший укрыться в щели, был убит. Лейтенант Игнатьев приказал занять оборону первого взвода третьему взводу, который находился во второй траншее, и рота осталась не только без глубины обороны, но и без резерва.
Первую атаку немцев рота успешно отразила. Паузу, которая наступила вслед за этим Игнатьев использовал для перегруппировки сил и средств. 0н забрал один из лучших расчетов пулеметов второго взвода и поставил его на стыке флангов его роты с первым батальоном полка, оборонявшимся справа фронтом вдоль берега Днепра. Едва он успел поставить задачу командиру третьего взвода лейтенанту Щетинину, как началась артиллерийская подготовка. В течение двадцати минут немцы обстреливали район обороны четвертой роты и после ее окончания пошли в атаку.
Игнатьев видел, что немцы изо всех сил стараются прорваться на стыке флангов и выдвинулся туда сам. Он занял одну из ячеек и из бинокля наблюдал за полем боя. Он видел, как от ружейно-пулеметного огня его роты немцы несли большие потери, но их атаки не прекращались. В стыке флангов между его ротой и первым батальоном замолчал пулемет. Немцы почувствовали ослабление огня и устремились в этом направлении. Игнатьев послал связного Гогия во второй взвод, чтобы перебросить расчет ручного пулемета на правый фланг роты, хотя понимал, что пулеметчики прибыть не успеют.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
61
Отразить здесь атаку немцев не удалось и более двух отделений немецких автоматчиков прорвались за первую траншею и, стреляя на ходу устремились в балку, заросшую кустами. Игнатьев вспомнил указания командира батальона при рекогносцировке местности, обратить особое внимание на эту балку, так как она вела к батальонному медицинскому пункту. Нельзя было допускать прорыва немцев к этой балке, но в глубине обороны не было третьего взвода, и немцы беспрепятственно скрылись в кустах.
Прибыл Гогия без расчета, но в руках он держал ручной пулемет и одну коробку с дисками. Игнатьев указал ему на балку и приказал обстрелять ее. Пока Гогия готовил пулемет к стрельбе, взорвавшаяся рядом мина разметала их в разные стороны. Гогия все-таки поднялся и хотел открыть огонь по балке из пулемета, но диск с патронами был погнут от взрыва, и Гогия не смог его от соединить от пулемета. Он бросил пулемет и услышал стон командира роты. Когда он подполз к лейтенанту Игнатьеву, то в ужасе увидел выпавшие на землю его внутренности живота.
– Слушай Гогия, передай лейтенанту Ефимову, пусть принимает роту, – сказал он и затих.
Лейтенант Ефимов видел, как на правом фланге роты группа немецких автоматчиков, захватив первую траншею, прорвала оборону на стыке флангов и скрылась в кустах балки. Немцы попытались в прорыв бросить еще один взвод автоматчиков, но пулеметчики с первого батальона фланговым огнем воспрепятствовали этому. «Там же медпункт батальона и раненые!» – вспомнил Ефимов и приказал первому отделению огнем уничтожить прорвавшихся в балку немцев, но оказалось, что единственный пулемет забрал связной командира роты.
Через несколько минут связной командира роты прибыл к Ефимову с пулеметом в руках.
– Что, Гогия, пулемет уже не нужен? А немцы уже в балку прорвались. Но Гогия стоял подавленный и как будто не слышал Ефимова.
– Товарищ лейтенант, старший лейтенант Игнатьев убит, перед смертью сказал, чтобы роту приняли Вы.
– А где лейтенант Зотов? – спросил Ефимов.
– Лейтенант Зотов и лейтенант Щетинин тоже убиты. Вы остались одни в роте из средних командиров.
– Тогда Гогия беги на КП батальона, доложи комбату, что по балке к медпункту прорвалось до взвода немецких автоматчиков, ну и доложишь все остальное!
– Есть, товарищ лейтенант! – сказал Гогия и помчался по траншее на наблюдательный пункт командира батальона.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
62
Оставив за себя сержанта Лазарева Ефимов решил лично осмотреть район обороны первого взвода. На правом фланге он увидел сержантов и бойцов со второго и третьего взводов, занимавших оборону в первой траншее. Он подозвал к себе сержанта Сметанина:
– А Вы, товарищ сержант, кажется с третьего взвода, зачем Вы здесь?
– Товарищ лейтенант! Командир роты приказал нашему третьему взводу занять первую траншею первого взвода, так как первый взвод почти перестал существовать. Нас сейчас в районе обороны первого взвода семнадцать человек.
– Хорошо, Сметанин, будешь командовать этим объединенным подразделением. Ваш ручной пулемет поставишь на правей фланг.
– Есть, поставить пулемет на правей фланг! – сказал Сметанин.
Уже в который раз начался минометный обстрел расположения взвода. «Значит немцы снова пойдут в атаку.» – подумал Ефимов и занял место на своем HП. Рассчитывая и на этот раз прорвать стык флангов с первым батальоном немцы усилили атаки на объединенный взвод Сметанина, но встретив сильный пулеметный огонь, вынуждены были отступить. «Хорошо, что поставил пулемет на правый фланг». – подумал Ефимов. Вдруг зазуммерил телефон:
– Ефимов, доложите обстановку! – услышал он голос Сергеева.
– Товарищ старший лейтенант, двумя взводами отбил очередную атаку немцев. У меня на позиции третьего взвода никого нет. Из средних командиров остался один я. Полчаса назад немцы силою до взвода прорвались на правом фланге и скрылись в балке. Если Гогия у вас, он должен был доложить вам об этом.
– Да, Гогия был у меня, я видел этот прорыв на правом фланге вашего взвода. Не беспокойся, меры мы приняли. До вечера удержишься, Ефимов? – вдруг спросил Сергеев.
– На исходе патроны, почти нет ручных гранат. На роту всего два ручных пулемета. Если подбросите боеприпасов и, хотя бы, один пулемет, удержусь, товарищ старший лейтенант!
– Хорошо, держись! Что-нибудь придумаем, – сказал Сергеев. В воздухе завыли
юнкерсы. Затем разрывы бомб заглушили слова Сергеева. «Хотя бы передышку дали, сволочи!» – подумал Ефимов и пустил сигнальную ракету – сигнал «в укрытие».
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
63
Глава двенадцатая
Гутя, основательно вымотавшись, все же доставила лейтенанта Зонова и доложила Гудашеву о гибели Малыгиной и Костенко. Гудашев спросил своего помощника старшего сержанта Беркутова:
– Сколько у нас санитаров находятся в санроте полка?
– Шесть. – ответил Беркутов.
– А в ротах?
– В четвертой – четыре, в пятой – три, в шестой – одна и на батарее Папулова – санитарка Байрамова.
– К сожалению, две из пяти погибли.
– Погибли? Тогда в пятой роте осталась одна – эта новенькая – Григорьева, надеюсь она не погибла?
– Нет, не погибла, да и она не в счет: она должна быть на КП командира батальона. Теперь пусть будет в вашем распоряжении.
– Послать за ней?
– Вон она, притащила на себе раненого лейтенанта Зонова. Пока Беркутов отбирал для эвакуации раненных, вернулись санитарки из санроты. Вдруг справа раздались очереди из немецких автоматов. Беркутов схватил карабин, по ходу сообщения он выдвинулся в первую ячейку и к своему удивлению увидел до взвода немецких автоматчиков. Стреляя на ходу, они цепью шли по балке прямо на медпункт. – К бою! – скомандовал он санитаркам и, зарядив карабин, открыл огонь. Санитарки растерялись, но Беркутов еще раз скомандовал:
– К бою! Огонь по врагу! – немцы короткими очередями били из автоматов по брустверу, за которым укрылись санитарки. Беспорядочная стрельба девушек из карабинов и их растерянность ничего хорошего не сулило. Немцы были уже рядом. Захват медпункта батальона и уничтожение раненых казалось был предрешено. Вот в этот критический момент вдруг с противоположного склона в балку во фланг немцам ударил ручной пулемет. Очереди буквально косили немецких автоматчиков. Потеряв большую половину, они в панике бросились назад в балку, пытаясь укрыться в кустах. Но балка со стороны медпункта хорошо просматривалась и простреливалась пулеметным огнем с обратного склона. Оправившись от испуга санитарки огнем из карабинов так же уничтожали врага, а прибывший на помощь первый взвод шестой роты, прочесал балку до самого переднего края района обороны батальона.
Беркутов построил санитарок:
– Благодарю за службу! – сказал он. Подошел Гудашев.
– Поздравляю всех с первой боевой победой! Но кто нас спас?
– Санинструктор Григорьева, товарищ военфельдшер, – сказала Соколова.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
64
– Новенькая? Вот тебе и новенькая! – В этот момент по ходу сообщения подошла Гутя. Она держала немецкий ручной пулемет и коробку с лентой.
– Разрешите встать в строй?
– А вот и виновница! Спасибо тебе, – он приставил к своему лбу палец, мучительно вспоминая имя девушки. – М-да, кажется, Августа Дмитриевна? Гутя кивнула головой и встала в строй на левый фланг.
– Спасибо, Августа Дмитриевна, ты спасла нас и наших раненых. Но где ты взяла этот пулемет?
– Немецкого пулеметчика подстрелила. Пулемет забрала. Вот он и сгодился.
– Признаться, не ожидал! – сказал Гудашев, взяв девичью, еще не огрубевшую руку, и галантно поцеловал ее.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
65
Глава тринадцатая
Сергеев видел в бинокль, как немецкие танки, прорвав район обороны пятой роты, уходили вглубь опорного пункта батальона. Ему уже доложили о гибели комиссара полка и командира пятой роты Ванеева. А что с Папуловым, он не знал. Слабая надежда теплилась в его сознании, что его друг жив. Он понимал, разгром района обороны его батальона был налицо. После его последнего донесения, связь с полком оборвалась. Подполковник Изъянов сказал ему, что полку приказано отступить, а батальон Сергеева он оставляет для прикрытия.
День подходил к концу. Жара спала. Прохладой потянуло с Днепра. Бой перед фронтом батальона утихал. Изредка слышались разрывы снарядов и пулеметные очереди. Сергеев решил собрать командиров на НП, пришли только двое: командир второго взвода четвертой роты лейтенант Ефимов и командир шестой роты лейтенант Семенько. Из пятой роты никто не явился. Сергеев поставил им задачу по организации круговой обороны. Без лишних слов, все было предельно ясно и, не задавая вопросов, командиры ушли. В блиндаже появилась Гутя. Сергеев, увидев ее, крепко пожал ей руку.
– Наслышан, товарищ Григорьева о вас. Заслуживаешь награды.
– Товарищ старший лейтенант! Я пришла не за наградой. Меня прислал военфельдшер Гудашев. Он тяжело ранен и умирает. Гудашев просит вас прийти к нему.
– Понятно, Григорьева. Что у вас еще?
– Бойцы с шестой роты говорят, что мы отрезаны от полка. Справа от нас первый батальон нашего полка оставил район обороны и ушел, слева ополченцы тоже ушли. Что же мы медлим, товарищ старший лейтенант? У нас же столько раненых!
– Ну уж это решать мне, когда и куда уйти. Раненые, говоришь? Что ж будем решать проблему эвакуации раненых. – сказал Сергеев и пропустив Гутю вперед, вышел из блиндажа.
В просторной землянке батальонного медпункта слышались стоны, тяжелое дыхание, пахло йодом, потом и кровью. При горящей коптилке было сумрачно. Беркутов доложил о состоянии раненых бойцов и младших командиров подразделений второго батальона, раненые, узнав комбата, заворочались и кто-то спросил:
– Какая обстановка в батальоне, товарищ комбат? Сергеев по голосу узнал сержанта Нигматулина из пятой роты.
– Ты лучше скажи, Нигматулин, как погиб комиссар? – спросил Сергеев.
– Противотанковую гранату он бросил в немецкий танк, который прорвался к первой траншее, танк подбил и сам погиб.
– Жаль комиссара, – сказал кто-то из раненых.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
66
– Эх, нам бы пушек побольше для нашей батареи да снарядов. Черта с два немцы прошли бы к мосту! – добавил другой.
– Кто это сейчас сказал о пушках? – спросил Сергеев.
– Я, сержант Петриченко, старшина батареи.
– Давно ранен? Где Папулов?
– Первый раз царапнуло в бедро. Еще до обеда капитан поручил мне с санитаркой эвакуировать шесть раненых пушкарей. Мы эту задачу выполнили. Я вернулся на батарею. Доставил обед. Но обедать было некому. Шел бой. Стреляло тогда только одно орудие. За наводчика был Линьков, командир орудия первого взвода. Капитан Папулов лежал на дне окопа с забинтованной головой. От батареи осталось три пушкаря, я – четвертый, а капитан Папулов пятый. Подозвал он меня и сказал:
– У первого орудия осталось четыре снаряда. Сможешь притащить?
– Есть притащить! – ответил я и пополз туда. А там пушкари наши убитые лежат, орудие разворочено, видимо, из танка снаряд попал. Нашел я там только три снаряда, положил их в ящик и поволок. Метров тридцать не дотащил, а тут так рвануло, а орудие на бок, а расчет погиб. После я видел: танк наехал на орудие и раздавил его. Хотел я к капитану Папулову подползти. Но танкисты заметили меня и как рванут из пулемета: одна пуля попала в плечо, вторая в ногу. Кое как я перевязал раны и пополз к траншее второго взвода. Там еще ребята – пехотинцы были. Я их попросил спасти капитана Папулова. Но на батарее уже были немецкие солдаты. Вытащили меня ребята из траншеи и притянули сюда.
– Да, Петриченко. Потеряли мы самого лучшего артиллериста. Что уж там и много других.
– А где Гудашев? – спросил Беркутова Сергеев.
– Он на площадке в стороне от входа в землянку. Там за ним санитарка присматривает.
– Вот что, товарищи бойцы и командиры, – обратился Сергеев к раненым, – вы с честью выполнили свой долг в бою, спасибо. Ночью вас эвакуируют к нашим. Не скрою, мы отрезаны от полка, но попытаемся переправить вас через Днепр.
– Товарищ комбат, а батальон как же? – спросил кто-то.
– Батальону приказано обороняться до конца и прикрыть отход полка. Один из раненых встал и, хромая, подошел к Сергееву:
– Товарищ, комбат, я ранен в ногу, но стрелять могу. Разрешите остаться в батальоне?
– И я тоже, и я, – раздалось несколько голосов. Раненые задвигались, кто мог, поднялись и пошли на выход.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
67
– Спасибо за поддержку. Разрешаю остаться в батальоне только легко раненым. Остальные должны эвакуироваться, – сказал Сергеев и вышел из блиндажа.
Гудашев лежал на носилках. Когда Сергеев подошел к нему, он открыл глаза.
– Товарищ комбат, Иван Михайлович, мне уже не долго жить. Перед смертью хочу сказать: наш полк оставил свой участок обороны еще в 16-00. Через мост прошли без потерь, ушла и дивизия ополченцев. Наш батальон оставили для своего прикрытия, а по сути дела – бросили. Можно было вместе с первым батальоном с всеми отступить к мосту и не бросать наших раненых. Теперь же мы оторваны от моста. Но пока еще не отрезаны от Днепра. Спеши, Иван Михайлович, за ночь можно переправить батальон на ту сторону на подручных средствах и главное, спасай раненых. Здесь уже нечего оборонять. Задачу прикрытия полка батальон выполнил. – закончил Гудашев.
– Я уже дал распоряжение об эвакуации раненых через Днепр. И вас переправим, Семен Петрович, не надо себя хоронить. Гудашев протянул руку к санитарке и взял у нее небольшой сверток.
– Это, Иван Михайлович, партийный билет и адрес семьи. Прорвешься к своим, отдай куда следует, а жене напиши все, как есть. Сергеев взял сверток. Рука Гудашева упала на грудь. Беркутов взял ее и положил указательный палец на пульс.
– Все, нет больше деда, – сказал он и снял пилотку. Снял пилотку и Сергеев.
Всю ночь Беркутов и Григорьева занимались эвакуацией раненых. Их было тридцать шесть, из них тяжелых восемнадцать. Сергеев выделил Беркутову взвод красноармейцев: они рубили кустарники, связывали его в волокуши и волокли на них раненых. Кое-кто шел сам. Разбирали блиндажи и тащили бревна к Днепру. Там вязали кусками телефонного кабеля плоты и грузили на них раненых. Вот три плота отчалили от берега. Когда плоты были уже на середине реки, небо прочертила осветительная ракета. Яркий свет отразился на воде, потом вторая, третья ракеты. Немцы, заметив плоты открыли пулеметный огонь. Вода закипела от всплесков пуль и тут ухнула пушка. Первый снаряд взорвался впереди плотов, но затем взрывы стали приближаться к плотам.
Гутя сидела на втором плоту я отчаянно гребла обломком доски. С ней было девять тяжело раненых. Когда плот достиг уже берега, она облегченно вздохнула, «кажется пронесло» – подумала она. Но вдруг снаряд разорвавшийся, как показалось Гуте, где-то под ней, в щепки разнес плот. Гутю что-то твердое и большое ударило по голове. Теряя сознание, она медленно погрузилась в воду.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
68
Глава четырнадцатая
Заявление в Хардаланский военкомат Филипп написал на второй день войны. В нем требовал немедленно направить его в распоряжение Балтийского флота. Узнав об этом, его вызвал к себе начальник склада подполковник Березин.
– Для военного склада вы, Григорьев, ценный специалист. Такие, как вы бронируетесь от призыва в армию. Не понимаю, зачем вы обратились в военкомат с просьбой направить вас на фронт?
– Все за тем же, товарищ подполковник. Что я более нужен сейчас на военном корабле. Идет война и я обязан быть там.
– Конечно, вы правы. Но вы и нам очень нужны. Не так легко подыскать и обучить замену. Мы имеем право задержать вас.
– Простите, товарищ подполковник, но я просил бы не задерживать меня. Специалист, вместо меня на электростанции у меня есть на примете. Он согласен работать на складе. Тем более, что машины отлажены и работают в режиме, как часы. – посмотрев в глаза Березину, ответил Филипп.
– Кто он?
– Бригадир электромонтажников с сумгаитской стройки Алиханов. В армию его не берут по состоянию здоровья. А стройка консервируется.
– Ну, а как поступать с вашим братишкой?
– Об Аркадии я и хотел просить вас, товарищ подполковник. Отправьте его к маме в Киров. У меня есть немного денег, думаю, на билет хватит, и я еще не получал зарплату за вторую половину июня, тоже ему отдадите и посадите на поезд.
– Не беспокойся, с Аркадием все решим. Но может быть все-таки отзовем ваше заявление из военкомата?
– Нет, товарищ подполковник, не могу ждать, когда другие давно воюют. Стыдно сидеть в тылу за спиной своих товарищей! – сказал Филипп. Он понимал, что Березин – это тот человек, которому он полностью доверял и в какой-то степени стыдился своего поступка. Получалась так, что за все хорошее он в настоящее время платил Березину черной неблагодарностью. Одновременно он чувствовал свою ответственность за Аркадия, которого оставлял на попечение чужих людей. Но свой флотский долг, когда Родина в опасности, он ценил превыше всего.
– Ну хорошо, Филипп Дмитриевич, я вижу, переубедить вас невозможно, да и переубеждать ваш благородный патриотический порыв не в моих правилах. Мы пойдем вам навстречу, только ознакомьте с машинами и всем хозяйством Алиханова и сдадите ему по акту электростанцию, – сказал Березин.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
69
Вскоре Филиппу пришла повестка из райвоенкомата. Его принял сам военком.
– Вашу просьбу, Григорьев, мы выполнили. Но поедете не на Балтику, как вы просили, а в Севастопольскую военно-морскую базу.
– Товарищ майор! Я служил на Балтике и хотел бы воевать там, возразил Филипп. Но Исаев прервал его:
– У нас тут Григорьев, как понимаете, не базар, а военкомат. И вы пойдете туда, куда необходимо. Напоминаю вам, отправка эшелона послезавтра десятого июля в три часа. Вы свободны, товарищ старшина второй статьи. Филипп, пряча повестку в карман, направился к выходу. В управлении склада он отдал повестку в строевой отдел. На электростанции Аркадию сказал, чтобы он готовился уезжать в Киров к маме. Аркадий заупрямился.
– Филя! Возьми меня с собой на корабль, вот увидишь, я там не буду лишним! – хныкал он. Но Филипп прекрасно знал, никто не позволит тринадцатилетнего мальчишку брать на военный корабль, и был непреклонен.
Проводив брата до машины, которая увезла в Хардалан мобилизованных, Аркадий заплакал. Что-то опустело в его душе. Он уже не вспоминал пережитые с братом невзгоды, оскорбления, несправедливость, обиды и пьяные загулы Филиппа, за что он тогда так ненавидел его. За последние полтора месяца, которые он прожил на электростанции, он видел Филиппа всегда трезвым и настолько сблизился с братом, что за всю свою короткую жизнь он никогда так не был близок к нему. Теперь он оставался один. И хотя Филипп строго настрого наказал ему ехать к маме в Киров, он решил поступить по-своему. «Зачем ехать в Киров, когда бушует пламя войны, ехать надо на фронт, воевать с фашистами за Родину, за Сталина! Так я и сделаю!» – думал Аркадий.
Утром за ним пришел красноармеец и повел его в штаб к подполковнику Березину. Но подполковник Березин срочно куда-то уехал. Аркадия принял его заместитель по техчасти инженер второго ранга Брагин.
– Брат у тебя настоящий моряк. Сам попросился на флот, а тебя просил отправить к матери, оставил тебе деньги. На поезд мы тебя посадим, а там доберешься сам, не маленький. Ну так как, доберешься?
– Доберусь, дядя Володя, только не поеду я домой. На фронт я поеду ответил Аркадий.
– Ты что, на какой фронт? Ты же еще мальчишка! – возразил испуганно Брагин.
– А вам-то что, дядя Володя? Вы меня отправите домой в Киров, а я буду сам решать, куда ехать, так ведь вы сказали?
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
70
– Вот что, Аркадий, посиди здесь. Я сейчас вернусь! Брагин быстро вышел из кабинета. Аркадий хотел было уже уйти, как в кабинет вошел старший политрук Колесников.
– Так вот ты какой! – воскликнул он. Аркадий встал, но Колесников замахал на него руками и сел на стул, напротив.
– Ты что, на фронт хочешь, так что ли? – игривым голосом спросил Колесников.
– Да, рвусь! – ответил Аркадий.
– Можешь звать меня Николаем Ефремовичем. А что касается фронта, то бить фашистов – не так легко. Кстати обращаться с оружием ты умеешь?
– Пока нет. Но на фронте научусь.
– К сожалению, на фронте учиться поздно. Бить фашистов сначала учатся в тылу, а потом уже фронт. Ты же хочешь сделать наоборот.
– А как быть, Николай Ефремович?
– Хочешь, я помогу тебе?
– Хочу, Николай Ефремович! – ответил Аркадий, проникаясь доверием к этому суетливому командиру.
– Тогда сделаем так: пойдешь в наше подразделение в пулеметный взвод. Но сначала будешь воспитанником. А потом выучишься на пулеметчика, – заговорщически сказал Колесников.
– Правда? Возьмете меня в пулеметный взвод? – не веря Колесникову, спросил Аркадий.
– Я тебя не обманываю, мы договорились и все. А сейчас посиди, за тобой придет старшина Морозов, – оказал Колесников и, потрепав рукой скрученную шевелюру Аркадия, вышел из кабинета.
Радости Аркадия не было предела. Он не находил себе места. Как-то не очень верилось, что он вскоре будет пулеметчиком. «Главное – я надену военную форму и стану красноармейцем, выучусь на пулеметчика, обязательно попаду на фронт и буду косить из пулемета фашистов» – подумал Аркадий. Он долго по-мальчишески представлял свою судьбу. По прошло немало времени, а старшины Морозова все еще не было.
«Может передумали? Может не согласились с Николаем Ефремовичем его начальники? А я дурак уже размечтался о пулемете, о фронте! У них ведь, у взрослых, обмануть пацана – это раз плюнуть» – думал Аркадий. То, что о нем забыли все больше утверждалось в его сознании. Он посмотрел на часы, висевшие на стене, которые показывали без пяти одиннадцать. Значит с момента как ушел Николай Ефремович, прошло более двух часов. А этого Морозова все не было. «Да ну их всех! Лучше самому действовать, а то надейся на них, а еще военные! Деньги у меня, а кармане, на билет хватит, уеду на первом
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
71
попавшем поезде в направлении Ростова, а там видно будет». – думал Аркадий. Он уже направился к двери, чтобы уйти отсюда, но как раз в этот момент на пороге появился стройный военный в гимнастерке и в командирском снаряжении.
– Старшина Морозов! – четко произнес он, приложив руну к пилотке.
– Вы пулеметчик? – спросил Аркадий.
– Могу быть и пулеметчиком. Теперь я старшина роты! – ответил Морозов и помолчав добавил: – А вы, как я полагаю, красноармеец Григорьев?
– Да, я – Григорьев, только еще не красноармеец. А ваша фамилия Морозов?
– Так точно, я – старшина Морозов Александр Иванович, будем знакомы, сказал он и подал Аркадию руку. Старшина Морозов был весел, симпатичен и постоянно шутил. За эти несколько минут он понравился Аркадию. Потом они шли к казармам, которые Аркадий вначале принял за бараки.
Сияло солнце. Воздух от жары переливался прозрачными струйками и было трудно дышать. Но Аркадий ничего не замечал, он был невероятно счастлив. К его удивлению они не пошли в казарму, а направились в баню, стоящую в стороне. После помывки в бане Аркадия одели в красноармейское обмундирование. Смотреть на него было смешно.
По размеру подошла только пилотка, все остальное топорщилось, висело и болталось на худеньких плечах. В этот же день старшина Морозов приказал рядовому Камышану перешить гимнастерку, брюки и шинель. Нашли старые юфтевые сапоги, лоску кожи для головок и вскоре красноармеец Васильев вручил Аркадию настоящую солдатскую обувку.
Прошло время – и командир подразделения капитан Шайхутдинов приказал провести строевой смотр и при этом представить личному составу подразделения нового члена их боевой семьи самого молодого красноармейца, Григорьева. Может, случайно, а может, и специально, командир приказал провести смотр четырнадцатого августа, именно в день рождения Аркадия. На смотр пришел подполковник Березин. Все получилось и торжественно, и скромно. Аркадий был в новом обмундировании с боевым карабином в руке и выглядел по-боевому строго. В строю он стоял замыкающим первого расчета пулеметного взвода. Для представления, его вывели из строя.
Еще не совсем четко повернувшись лицом к строю, он принял стойку.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
72
– Товарищи бойцы и командиры, – начал говорить Шайхутдинов – прежде, чем начать смотр, представляю вам воспитанника Григорьева, пулеметчика первого расчета пулеметного взвода! Надеюсь, что наше отношение к юному пулеметчику будет по-отечески добрым, но и суровым. Помните, из него мы должны сделать настоящего советского человека. Становитесь в строй, красноармеец Григорьев! – заключил Шайхутдинов.
Первое место по всем требованиям строевого устава занял пулеметный взвод.
– Видишь, в какое подразделение ты попал. Тебе придется стараться, чтобы не подвести этот передовой взвод, – говорил Аркадию сержант Дзыга. Но и без того Аркадий старался своим трудолюбием, исполнительностью, пытливостью быстро сравняться с отличниками боевой подготовки и заслужить уважение не только личного состава пулеметного взвода, но и всего подразделения Шайхутдинова.
Коньком боевой подготовки Аркадия проявилась способность в отличной стрельбе из стрелкового орудия. У него было какое-то врожденное влечение к стрельбе из пулемета, винтовки, автомата, револьвера. Материальную часть этих видов орудия он усвоил на отлично и в совершенстве владел ими.
Однажды капитан Шайхутдинов, проводя занятия с офицерским составом на стрельбище, организовал отстрел второго упражнения из личного орудия. Офицеры стреляли из револьвера и некоторые на двадцать пять метров еле дотягивали до удовлетворительной оценки, а были и такие, которые упражнение не выполнили. В это время оружейный мастер сержант Галелейский с Аркадием прикатили на стрельбище станковый пулемет «Максим» после ремонта для проверки. Установив пулемет в окопе на огневом рубеже Галелейский увидев капитана Шайхутдинова, доложил ему о своих намерениях проверить пулемет в стрельбе после ремонта и произвести пристрелку нормального боя. Шайхутдинов знал об этом, так как приказ о проверке пулемета на стрельбище после ремонта подписал еще вчера.
– Хорошо, проверяйте, товарищ сержант, только почему в помощники взяли Григорьева?
– Этот пулемет первого расчета, сержанта Дзыги, командир расчета считает, что Григорьев – лучший пулеметчик. Вот он его и назначил ко мне в помощники.
– Ладно, занимайтесь своим делом, товарищ сержант, – сказал Шайхутдинов и направился со старшим лейтенантом Алексеевым для осмотра мишеней. Удостоверившись в плохом результате стрельбы, он нахмурил брови.
– Все вы, товарищи командиры, написали рапорта в отправке вас на фронт в действующую армию. Но как вы будете воевать, не владея в
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
73
совершенстве личным оружием? – сказал Шайхутдинов. Он вдруг построил командиров на огневом рубеже в шеренгу и лукаво посмотрел им в лицо:
– Каково вам будет, если я сейчас всех вас пристыжу, а...?
– Командиры недоуменно молчали. Лишь один старший сержант Степанов, уловив лукавую улыбку командира, догадался о его угрозе и посмотрев на Аркадия, лежавшего в окопе за пулеметом улыбнулся.
– Красноармеец Григорьев, ко мне! – скомандовал Шайхутдинов. Вскочив на ноги, Аркадий бегом побежал к командиру. Доложив о прибытии, он вытянулся в строевой стойке, ожидая дальнейших указаний.
Шайхутдинов достал из своей кобуры револьвер и, отстегнув его от ремешка, подал Аркадию.
– Вот вам револьвер, боевой не заряженный, товарищ красноармеец Григорьев, получите у старшего сержанта Степанова три боевых патрона. – сказал он. Когда Аркадий, взяв револьвер и получив патроны, доложил об этом, Шайхутдинов скомандовал:
– На огневой рубеж шагом марш! Аркадий давно уже сообразил, что должен сейчас показать класс стрельбы из револьвера и не подвести капитана Шайхутдинова. От волнения у него стучало в висках. Рука с револьвера слегка вздрагивала. «Надо взять себя в руки!» – мысленно повторял он слова командира взвода старшего сержанта Степанова. Раздалась команда Шайхутдинова: «заряжай», а затем «огонь»! Аркадий глубоко вздохнул, усилием воли заставил себя выровнять дыхание и успокоить дрожащую руку. Он, не затаивая дыхания, навел прицельную линию в центр черного «яблока» и плавно потянул пальцем за спусковой крючок. Выстрел, как всегда, прозвучал неожиданно, таким же образом он произвел оставшиеся два выстрела и не спуская руки с револьвером, доложил об окончании стрельбы. Шайхутдинов подошел к Аркадию и забрал у него револьвер.
– Товарищи командиры! Для осмотра мишеней шагом марш! – скомандовал он, запретив, однако идти к мишени Аркадию, волнение которого достигло предела и это почему-то подействовало на его левую ногу, левая нога затряслась в тике, Аркадий переставил ногу немного вперед, но тик не прекратился.
«Вот, оказывается, как дрожат подколенки?» – думал он, устремленно глядя на то, как Шайхутдинов отмечал мелом его пробоины в мишени. Улыбающиеся командиры возвращались на огневой рубеж. Степанов тремя пальцами показал Аркадию кучность стрельбы и затем поднял большой палец в верх.
Шайхутдинов построив командиров, сказал:
– Вы, красноармеец Григорьев, справились с поставленной перед вами задачей и показали некоторым неумехам, как нужно стрелять из
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
74
личного оружия. За что я вам благодарен, но главное поощрение вы узнаете завтра в приказе по части. На следующий день, кроме благодарности в приказе по части, Шайхутдинов от себя лично вручил Аркадию увесистый кулек кишмиша.
Аркадий не ощущал трудностей в выполнении напряженного распорядка дня. Давно он уже втянулся в нелегкий ритм военной службы. Но обида на свой возраст захватывала его тогда, когда зачитывали наряд в караул. Аркадий в наряд не назначался. Это постоянно напоминало ему, что он еще не полноправный красноармеец, а лишь воспитанник. Слово воспитанник он не любил, все знали об этом и никто, даже сам Шайхутдинов в обращении к нему этим словом не навивали его.
Наступила осень. Хотя по-прежнему пекло солнце, стояла нестерпимая жара. Все же осень напоминала о себе прохладным дуновением ветерка и появлением на небе черноватых кучевых облаков – предвестников осенних дождей.
Как-то после полевых занятий по тактике, пулеметный взвод с материальной частью расположился у казармы на чистку оружия. Аркадию достался станок, и он деловито выковыривал из отверстий и пазов засохшую глину. Из казармы вышел дневальный и позвал Аркадия к старшему политруку Колесникову. Обтерев руки ветошью, Аркадий, направился в канцелярию. Там его ожидали старший политрук Колесников и замполитрука Панков.
– Как служится, воспитанник Григорьев? – спросил Колесников, подчеркивая слово «воспитанник». Это не понравилось Аркадию, он почувствовал какой-то подвох и ответил:
– Служба идет хорошо.
– А что так грустно отвечаешь, видимо есть проблемы? – спросил Панков.
– Конечно, есть. Вот Вы, товарищ старший политрук, назвали меня воспитанником, а меня это слово оскорбляет. Этим словом Вы лишний раз напоминаете мне, что я не красноармеец. Меня не назначают в наряд и обращаются со мной как с мальчишкой.
– Это ничего, Григорьев, еще успеешь за свою жизнь всего получить сполна, а вот учиться тебе нужно. – сказал Колесников.
– Учиться? Я уже многое знаю: пулемет Максим могу с закрытыми глазами разобрать и собрать, устав гарнизонной и караульной служба выучил почти наизусть! – ответил Аркадий.
– Знаю, Григорьев. Но кроме военного дела, учиться надо еще и грамоте. Школы у нас к сожалению, нет. А замполитрука Панков до армии учительствовал. Вот и будет заниматься с тобой, а математику будешь изучать у подполковника Березина. Будешь к нему ходить на квартиру. Мы тут с замполитруком набросали программу и часы твоих
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
75
общеобразовательных занятий, наверное, самое удобное время будет с восемнадцати до двадцати одного часов. «Ну так как, согласен?» – заключил Колесников. Аркадий опустил голову. Да это был действительно уготовленный ему сюрприз. Чего угодно, но такого он не ожидал.
– Так уж и нужное! Может, без этого обошлось бы? – уныло ответил Аркадий.
– Да Вы что, Григорьев? Я был другого мнения о вас. Я полагал, что Вы парень с головой, а оказалось, что головы-то у вас и не хватает.
– Я с головой, товарищ старший политрук! Только очень уж не хочется учиться по-школьному. Опять правила, задачки, сочинения. Я бы лучше наставление по баллистике выучил!
– Баллистика, Григорьев, это сплошная математика и геометрия, так что учиться рано или поздно вам все равно придется, если есть желание стать командиром Красной Армии.
– Есть, товарищ старший политрук, я буду учиться грамоте, раз есть такой приказ!
– Эх вы, дитя войны. Да кто же учится по приказу. Учиться надо, товарищ Григорьев, с желанием и с душой, тогда и результат будет. А вы хотите учиться по приказу! Не хотите, не учитесь, будьте неучем-Митрофанушкой. Смотреть надо вперед, товарищ Григорьев! – назидательно сказал Колесников.
– Обещаю: буду учиться как вы велели, – серьезно сказал Аркадий. Он вспомнил слова своей сестры Гути. Она всегда говорила ему: «Самое главное в твоей жизни, Аркадий – это учиться.»
– Ну вот теперь вижу, прозрел немного. Иди заканчивай чистить пулемет, а после ужина пойдешь на первый урок к подполковнику Березину на квартиру.
В назначенное время, Аркадий с волнением подошел к первому ДНСу. Поднявшись по лестнице на второй этаж, он увидел нужный номер и постучал в дверь. Послышался девичий голос:
– Входите, дверь не заперта! Аркадий робко вошел в прихожую.
– Подполковник Березин здесь проживает? – выпалил он, вытянувшись в струнку, перед ним стояла девочка его возраста и разглядывала его.
– Да, подполковник Березин проживает здесь, – ответила она и пригласила Аркадия в комнату. Он осторожно пошел по ковровым дорожкам в комнату. Письменный стол, шкафы с книгами, тяжелые шторы на окнах, все это придавало комнате вид кабинета ученого.
– Здесь папин кабинет. Но папы пока нет. Он должен сейчас подойти. Давайте знакомится – Ирина! – И она протянула Аркадию руку.
– Аркадий! – назвал он свое имя и неловко пожал теплую ладонь девочки.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
76
– Скажи, Аркадий, ты в каком классе учился?
– В шестом, но я его не окончил.
– А Пушкина хорошо знаешь? – продолжала она.
– Нет, Пушкина мы еще не проходили, читал отдельные стихотворения и еще сказки, – чуть освоившись, более уверенно ответил Аркадий.
– Ну, а поэмы Пушкина пробовал читать?
– Пытался. Но мне они не нравятся. Вот «Капитанскую дочку» прочитал раза три.
– Что же понравилось? Повесть или «Капитанская дочка»? – прищурив глаза, спросила она.
– Конечно, повесть! Вот еще, нашла, о чем спрашивать. Там в книге она не нарисована!
– А образ ты же должен был вообразить, какая она, я, например, Татьяну Ларину из Евгения Онегина очень хорошо представляю и каждое слово ее мне понятно и дорого!
– А мне понятно сейчас то, что надо фашистов бить. Немцы захватили Ростов, рвутся к Москве, к Ленинграду, так старший политрук Колесников говорил на политинформации, а ты про Татьяну, про любовь разную! Ирина опустила голову и смущенно произнесла:
– Я ведь тоже все это знаю, мне папа всегда рассказывал последние известия с фронта. Но он также говорит, что даже на передовой бойцы читают стихи и слушают музыку. Это их воодушевляет в бою. Видишь вот война идет, а тебя старший политрук Колесников заставил учиться, значит это нужно, не так ли?
– А ты откуда знаешь, что Колесников заставил меня учиться? Может тоже папа рассказывал?
– Да, папа, а что?
– А то, что не заставлял он меня учиться, я сам пожелал и буду учиться добровольно, чтобы стать командиром Красной Армии. А вообще-то в настоящее время я бы лучше на фронт пошел!
– Кто это на фронт собрался? – вдруг из прихожей раздался голос Березина.
– Ой, папа! – обрадовалась Ирина и побежала в прихожую. За ней вышел и Аркадий.
– О, да у нас гость! – нарочито удивленно произнес Березин.
– Папа, это Аркадий, он к тебе пришел! – оправдывалась Ирина.
– Ко мне или к тебе – не важно. А нам бы, Иришка, чайку!
– Сейчас, папа! – Ирина убежала на кухню. После чая Степан Ильич, выпроводил Ирину в гостиную и усадил Аркадия за письменный стол. Начался первый урок математики.
Замполитрука Панков, сразу же взялся за обучение грамоты воспитанника Григорьева. Он ежедневно вечерами находил время
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
77
проверить задания на следующий день и разъяснял новый материал. Сначала Аркадий не думал, что все будет проходить так серьезно, как в школе. Но когда однажды он не выучил урок по истории, его вызвал Шайхутдинов, и сурово сказал:
– Перед вами, товарищ воспитанник, стоит одна боевая задача – учиться грамоте. Ну и военному делу тоже. А это в современной обстановке немного. Учтите и можете быть свободным!
– Есть учиться! – отчеканил Аркадий и вышел из кабинета. После этого разговора с Шайхутдиновым он допоздна засиживался над уроками в бытовой комнате. Однажды, когда Аркадий прибыл к Березину, его встретила Ирина.
– Папы сегодня не будет. Урок по математике с тобой он поручил мне. – воскликнула она. Аркадий не знал, что ответить этой начитанной, очень красивой девчонке. Он хотя не показывал виду, что стесняется ее, стараясь скрыть свое волнение грубоватым обращением с ней. Но Ирине все его фокусы были видны как на ладони. Она бравировала своим превосходством над ним в знаниях, особенно по литературе. Она иногда подсмеивалась над его угловатыми выражениями и почти поправляла его в каждом сказанном им предложении.
– Садись, Аркадий. Сегодня обсудим образ Наташи Ростовой из «Войны и мира» – покровительственным тоном говорила она.
– Но, Ирина, я же не читал «Войну и мир» и не знаю никакой Наташи Ростовой, – смущенно отвечал он.
– Ты не читал Толстого? Но это же, как говорит мой папа, «в голове одна серость» – весело звенел ее голос.
– Я вообще-то читать люблю. Но у нас в библиотеке нет Толстого! – оправдывался Аркадий.
– Тогда я тебе буду давать книги из нашей домашней библиотеки.
Но учти, после прочтения каждой, последует ее обсуждение. Поэтому читать тебе, Аркадий, придется очень внимательно! – назидательно поясняла Ирина.
– Хорошо, но тебе твой папа поручил заниматься со мной по математике, а ты заменяешь замполитрука Панкова, который и спрашивает с меня литературу и русский язык. – возразил Аркадий. Но Ирина, погрозив ему пальцем с улыбкой отвечала:
– Увиливаешь от дополнительной нагрузки? В будущем тебе это пригодится. Математику, как мне известно, ты любишь больше литературы. При их встрече она каждый раз спрашивала Аркадия, до какого места он дочитался, а после того когда Аркадий заканчивал объемистый роман, Ирина, забирая возвращенную книгу, требовала рассказать не сюжет романа, а характеристику персонажей или раскрытие какого-нибудь образа. Закончив обсуждение одного романа, Ирина давала Аркадию второй и снова экзаменовала его. Настырность
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
78
Ирины, ее влияние на Аркадия втянуло его в чтение художественной литературы и Аркадий каждую свободную минуту, читал.
После окончания урока с Березиным, Ирина провожала Аркадия до казармы, а потом радостная и счастливая возвращалась домой. Степан Ильич давно заметил перемены, происходившие с дочерью, но не придавал им особого значения. Он знал, что в таком возрасте серьезно не влюбляются, а в чести своей дочери и в порядочности Аркадия не сомневался. Ирина хотя и очень красива, но не по возрасту умна. Редкое сочетание качестве женской натуры. Степан Ильич часто любовался Ириной и представлял свою жену Лену, которая передала своей дочери и характер, и красоту.
Всю свою нелегкую военную жизнь он посвятил Ирине. Радовался ее успехам в учебе, складу ее ума. Но с начала войны все больше тревожился за ее судьбу. Так как твердо на ноги он ее еще не поставил, а военная служба могла оторвать его от дочери, тем более сейчас, в военную годину. Не все же время командовать этим складом. Да он и сам этого не хотел. Как и все порядочные люди он просился у командующего Бакинской зоны ПВО на передовую. На самый худой конец Березин планировал отправить Ирину в Свердловск к бабушке, то ость к его маме. Он понимал, что это единственный выход из создавшейся обстановки. Ирина о его решении пока ничего не знала.
«Кончится война. Ирина станет совершеннолетней, вот тогда и буду решать проблемы становления ее в жизнь», – так размышлял Степан Ильич о судьбе своей дочери, которая с рождения осталось без матери. Его жена Лена умерла при родах Ирины и Степан Ильич на всю жизнь остался верен ей.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
79
Глава пятнадцатая
Сентябрьскими прохладными ночами, по проселочным дорогам и лесным тропам ужо несколько суток Семен Задорожный, семь девушек и четыре пожилых женщины гнали на восток колхозное стадо. Днем, прячась в лесах, отдыхали, давали возможность коровам попастись на полянках или на неубранных колхозных полях и продаивали их прямо в землю. Не хватало рук и доить всех буренок не успевали, рекордистки портились, болели и жалко было смотреть на них, слушая жалобное мычание, которое раздирало души колхозниц. Печально было сознавать и то, как пролетали над ними на восток самолеты с крестами на крыльях, надрывно завывая моторами. Информации извне они не получили и не знали, что происходит вокруг и в стране. После очередного перехода остановились в лесу вблизи реки Псел. Пока женщины сгоняли коров на поляну, чтобы начать дойку и дать буренкам пощипать травы, Задорожный приступил к маскировке бивуака. Закатав телеги под развесистые клены и стреножил лошадей, он отпустил их на поляну.
Из-за высоких деревьев не видно было восхода солнца. Но Задорожный чувствовал, что оно поднялось над горизонтом на ту высоту, когда быстро высыхает роса и начинает припекать плечи сквозь пиджак. В лесу еще веяло ночной прохладой, какой-то невероятно мирной тишиной, если не брать во внимание пение птиц.
На полянах сквозь густую листву деревьев, пробивались первые лучи солнца, освещая густую, уже начинающую желтеть траву, которую с жадностью поедали проголодавшиеся за ночь коровы. Окружающая природа успокаивала Задорожного, она как бы утверждала прелесть жизни и отодвигала на второй план все события, происходившие кругом, но Задорожный все время думал о войне, о горе, постигшем народ. Хорошо зная здешние места, он понимал, что впереди их ждет самое трудное. Тот же Псел. Хотя и небольшой придется переходить вброд, а его надо отыскать. Беспокоился он о том, что коровы после длительного перехода похудели, многие заболели и с ними пришлось расстаться. Беспокоило старого солдата и то, что, пройдя около восьмидесяти километров, они не видели ни одного воинского подразделения и ни одного солдата, хотя справа и слева отдаленно слышалась артиллерийская канонада и ружейно-пулеметная стрельба. Он боялся, что где-то вокруг них прошли бои и Красная Армия отступила на восток, а они со стадом остались в тылу врага. Задорожный подошел к большому муравейнику: лесные трудяги по многочисленным дорожкам текли ручейками в разные стороны. «Недаром говорят: трудится как муравей. Вот так бы и люди строили и жили без всяких войн. Но разве можно фашистов называть людьми, звери они и хуже того!» – думал он.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
80
Набрав сухих сучков, Задорожный раздул бездымный костер, смастерил подвеску для казана и, приспособив его над огнем, налил в него воды. Затем он достал из-под охапки травы на телеге мешочек гречневой крупы и насыпал в глиняную посуду. Продукты надо было экономить, хорошо, что молоко спасает. Собрав все для кулеша, он, припадая на деревяшку, пошел к девчатам. Они заканчивали дойку, тяжело вздыхая и громко охая: коровы смотрели на них говорящими глазами, и как бы спрашивая: «Что же вы делайте с нами?» Некоторые буренки не подпускали к своим соскам даже хозяек, так как кожа на распухшем вымени потрескалась и из сосков сочилась кровь. Задорожному в такой момент было грустно, тревожила мысль, что он не выполнит приказ об эвакуации стада.
Женщины, одна за другой, вытирая руки о передники, печально перекликались, жалуясь друг другу на состояние своих подопечных, подходили к Задорожному. На их лицах он читал немой вопрос: «Как быть дальше со стадом?» Когда все собрались вокруг костра, Задорожный поставил задачу на предстоящий день. Поручив Маше Сердюк приготовить кулеш, сам сел под дерево и подозвал к себе старшую группы Любу Заболотную, голосистую, задорную девушку, комсомольского активиста.
– Сидай, Любушка, вот сюда, – указал он на место рядом. Она устроилась по удобней и Задорожный вполголоса продолжил разговор:
– Ты уже, наверное, поняла, доченька: стадо наше обречено, всем своим стариковским нюхом чую: неладное творится вокруг нас. По-моему, мы уже в глубоком тылу у немцев, бои обошли нас стороной и, если даже ночью удастся переправиться через Псел, положение наше не улучшится.
– А что же делать, Семен Федорович? – павшим голосом спросила Люба.
– А вот что, доченька, военные, когда не знают, как им поступить, посылают вперед разведку, вот и ты должна сходить в село вроде как в разведку. Это село за рекой, надо узнать есть ли там немцы или полицаи. Если их нет, порасспросишь, где сейчас Красная Армия. Не показывайся им на глаза и возвращайся. К вечеру буду ждать тебя здесь. Если кто задержит, скажи, что ты из соседнего села Остапье, пришла к своей тетке в гости. Если спросят кто твоя тетка, веди их в хату победней. Наши люди тебя не выдадут, – закончил Задорожный.
– Хорошо, Семен Федорович, я все сделаю по-вашему, – в первый раз в жизни почувствовав, что ей поручили настоящее боевое задание, сказала Люба.
– Ну тогда поснидай и уйди незаметно из лагеря. Только сдай свои документы.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
81
– Все понятно, я не подведу, – ответила Любе и ушла к костру. Задорожный долго еще сидел под деревом и думал о своем ранении, о Любе Заболотной и о судьбе стада. «Если в селе и далее по направлению Харькова есть немцы, значит переправляться через Псел нет необходимости. Значит надо связываться с партизанами, а если их тут нет, надо создавать партизанский отряд самому, тогда и стадо коров найдет свое применение.»
Вспомнились молодые годы. Тогда он, Семен Задорожный, кормил вшей в окопах первой империалистической, а позже в конных атаках червонного казачества с шашкой в руке завоевывал Украине советскую власть. Та не обошла его в вражеская пуля: раздробило коленный сустав. В лазарете отняли ногу, и как бы он не привыкал к деревяшке, она и сейчас напоминала ему, что он инвалид.
Вот как бы пригодилась ему ныне здоровая нога: размышлял Задорожный о своей трудной жизни. Он вдруг вспомнил, что Любаша не подошла к нему после сниданка и не сдала документы. Он подошел к костру. В глиняной миске еще дымился горячий кулеш, оставленный девчатами для него. Он посмотрел по сторонам, заглянул под дерево, где стояли телеги, Любаши нигде не было. «Значит ушла, не попрощавшись и не сдала документы». Он вспомнил, что справку с печатью райисполкома, которая уполномочивала Любу Заболотную, как старшую среди скотников, он забрал у нее еще в Оболони. «Только бы все было хорошо, только бы она не попалась в лапы врагу,» – думал Задорожный и почему-то пожалел о своем решении послать Любу в разведку.
Люба вышла на опушку леса. Солнце уже высоко поднялось над горизонтом. Она сняла с головы белую косынку, вытерла с лица пот и осмотрелась. Она увидела большое поле сахарного бурята. Местность от опушки понижалась. Вдали виднелась полоса зеленого ивняка, сквозь который можно было разглядеть синюю гладь реки. «Это, наверное, и есть Псел, о котором говорил дядя Сеня» – подумала Люба.
Листья неубранного буряка, покачиваясь от дуновения легкого теплого ветерка, радовали глаз, манили в даль, успокаивали душу. Село за рекой белело хатами, пирамидальные тополя ровными шеренгами выстроились вдоль улицы, все это навевало спокойствие, тишину мирной жизни села. Люба была уверенна, что в этом небольшом живописном селе никаких немцев и полицаев нет и что поставленную перед ней задачу дядей Сеней она быстро выполнит и вернется в лагерь. Вспомнив предупреждение об осторожности, она долго и внимательно до боли в глазах, разглядывала каждую хату, каждый двор, пытаясь обнаружить что-либо подозрительное.
И не увидев ничего, с косынкой в одной руке, подпрыгивая, побежала по буряковому полю. На душе у нее было радостно! Она не думала ни о войне, ни о трагическом положении их стада, ей казалось,
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
82
что они с девчатами и с Задорожным стоят табором на колхозном выгоне, что вот они надоили в бидоны молоко и ждут не дождутся подвод, чтобы отвезти его на молокоприемный пункт. И не было позади холодных бессонных ночей, тревожных хлопотливых дней, проведенных в заботе об исхудавших от изнурительных перегонов коров по лесным и проселочным дорогам благодатной Полтавщины.
Добежав до реки, Люба раздвинула камыш и, подобрав подол юбки, вошла в воду. Она решила в этом месте разведать брод. Вода была холодная, но от этой прохлады ноги приятно заныли. Она зачерпнула ладонями прозрачную воду и начала жадно пить. Затем она шагнула несколько шагов в реку и, увязнув по колено в иле, охнула. Дальше было еще глубже и Люба вышла из воды на берег. Осмотревшись, и не увидев никаких плав средств пригодных для переправы, она разделась, держа в левой руке одежду над головой, вошла в воду и поплыла. Плавать она умела хорошо, и не боялась этого не сезонного купания. Не успев выйти на противоположный берег, она услышала отдаленный гул мощных моторов. Похоже было, как весь тракторный парк МТС перебазировался в дальнее село. Но звук моторов не походил на тракторный. Это были танки. Их было много. Тут она вспомнила, что послана в разведку. Надо было узнать чьи это танки двигаются по дороге из села. Выскочив на берег, она бросила одежду на траву и стала торопливо одеваться. Просунув руки в рукава старенькой вязанной кофты, почувствовала тугой пакет зашитого комсомольского билета, где так же хранилась справка о ее полномочии как старшей по эвакуации колхозного стада. Тут она вспомнила как Семен Федорович велел ей сдать ому документы, а она забыла и теперь не знала, как ей поступить. Шум моторов усилился. Люба вышла на высокий берег. Вдали стояла пыль от удалявшейся от села колонны танков. Но к селу по дороге подходила другая колона, шли грузовики с солдатами в кузове, охраняемые спереди и сзади пестрыми зелеными броневиками. Солдаты распевали чужие песни, а болотного цвета униформа и высокие тульи офицерских фуражек с орлами – все говорило: по дороге двигается вражеская колона. Машины появлялись из-за изгиба реки за которым, по словам дяди Сени, было большое село Остапье. А село, по которому немцы ехали сейчас, было скорее всего хутором. Люба пошла по стежке, вьющейся от самой реки до хутора. Приблизившись к саду третьей хаты с краю хутора, она перелезла через плетень и садом попала на подворье. Первое, что бросилось ей в глаза, это мужчина с повязкой на левой руке, подпоясанный солдатским ремнем с подсумками для патронов, с карабином на правом плече. Он смотрел на улицу, по которой потоком шли машины. Люба почему-то подумала, что мужчина с повязкой – это наш партизан, но, когда она посмотрела на соседние дворы и увидела там таких же вооруженных людей с повязками на рукавах, она поняла,
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
83
что это полицаи – предатели, о которых предупреждал Семен Федорович. Она хотела юркнуть назад в сад, но было уже поздно, полицай, услышав ее шаги, быстро подошел к ней.
– Ты, красавица, откудова взялась? – схватив ее за руку, сказал он и повел к плетню.
Я из Остапья, – заикаясь, ответила она.
– Что тебе нужно тут? – строго спросил он.
– Я к тете в гости шла...! – испуганно ответила Люба.
– Кто ж твоя тетка?
– Я...фамилию забыла. А звать Одарка, – сказала Люба, понимая, что ей не верят.
– Петро! Иди сюда! – крикнул полицай стоявшему у плетня парню с карабином. Тот быстро перебежал улицу и, увидев Любу, со слащавой улыбкой посмотрел на старшего полицая.
– Вот что, Петро, веди ее к Явру. Уж больно подозрительная она, – нахмурив брови сказал он Петру. Петро взяв карабин наперевес, махнул любе головой, бросив коротко:
– Пошли! Он повел Любу по улице на край хутора. Подошли к последней хате, где во дворе толпились полицаи с винтовками, а на крыльце стоял немецкий офицер. Люба отчетливо осознала, что это враги и вспомнила о пакете, подшитом с внутренней стороны вязанной кофты, где находились комсомольский билет и справка райисполкома. «Найдут, или не найдут?» – думала Люба. Важно шагая между вооруженными людьми, Петро подвел ее к крыльцу хаты, где рядом с офицером стоял грузный человек в немецком мундире без погон и при пистолете.
– Кто это? – бросил он в сторону Петра.
– Та Доненко поймал на дворище. Говорит, подозрительная очень.
– Кто и куда шла? – обратился человек к Любе, которая по его волевому тону голоса поняла, что это и есть Явро. Дорогой Люба обдумала, как ей поступить на допросе. Она сообразила, что конвоир не знает, как она отвечала этому Доненко. Нужна более правдивая легенда. Успокоившись, она ответила более уверенно и правдоподобно.
– Я из Остапья. Корова у нас пропала, мама послала меня искать ее в лесу. Вот я зашла в хутор поспрашивать, не видел ли кто корову.
– Ты, Петро, видел, как ее Доненко задержал? – спросил Явро.
– Да видел господин Явро. Она вышла из садка, видимо от реки шла по стежке, а он ее и задержал.
– Не хватало нам еще с девками возиться! – буркнул Явро и повернулся к офицеру.
– Кто эта фроляйн? – небрежно спросил офицер.
– Говорит корову ищет, господин офицер.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
84
– Может разветчится, вы ее не обыскали? – искажая русские слова, спросил офицер.
– Никак нет, зараз обыщем! – выпалил Явро, угоднически щелкнув каблуками новых хромовых сапог и, повернувшись к Петру сказал:
– А ну-ка Барвинок, веди ее в штаб! Петро подтолкнул Любу к двери хаты, и они вошли в темный проем двери. Вскоре Петро вышел из хаты и подал Явру зашитый в тряпку пакет, найденный у Любы. Явро развернул тряпку и в его руках оказался комсомольский билет.
– Што это? – шепелявя спросил офицер.
– Комсомольский билет, господин офицер, вы были правы, она действительно разведчица! – воскликнул он.
– О нет, господин Явро. Она не может быть разведчицей. Вы плохо знайте логику, в разведку с этим не посылают. – заметил немец. Он зашел в хату. На скамейке без кофты, в исподней рубахе сидела Люба. Волосы ее били распущены, левая грудь торчала из-под разорванного рукава.
– Встать! – взвизгнул вошедший за офицером Явро, стараясь заслужить доверие офицера за свою оплошность.
– Пусть сидит фроляйн, – спокойно сказал немец, разглядывая ее комсомольский билет.
– Знашит, Вы комсомолка? – спросил он.
– Если видите, то зачем спрашиваете! – ответила Люба.
– Так фы говорите пришли искать корову? – вежливо произнес офицер
– Да корову, а что тут плохого? – дерзила Люба. Она видела в руках офицера только комсомольский билет без справки, которую ей вручил председатель колхоза. Она совершенно запамятовала, когда в бригаду бил назначен Семен Федорович, он забрал эту справку себе.
– Зачем же искать корову с комсомольским билетом? – продолжал допрашивать офицер.
– В Остапье ваши. Я и побоялась, что дома комсомольский билет могут найти, а за это маме будет неприятность, – врала Люба.
– Что ж, логично, Люба, так тебя зовут?
– Да так, я Люба!
– Извините нас, Люба Заболотная, но фам придется до выяснения обстоятельств переждать под замком. – вежливо сказал офицер и, обратившись к Явро, строго бросил:
– Заприте! – и, протянув ей комсомольский билет, вышел.
Задорожный ждал Любу до заката солнца. А когда убедился, что она не вернется, подошел к девчатам, и, собрав их вокруг себя, сказал:
– Вот что, мои девоньки. Утром послал я в хутор за реку Любашу в разведку, но она не вернулась. Там по дороге походной колонной
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
85
двигаются немецкие части, я выходил на опушку и определил это сам. Скрывать не стану, мы в тылу врага, дальше со стадом нам пути нет. Жаль Любы, не надо было ее посылать, с ней видимо что-то произошло. Кто-то всхлипнул. Все ждали, что же дальше скажет Семен Федорович. Но он молчал.
– Что же нам теперь делать? – спросила Надя Тертычная.
– Думаю идти дальше нам некуда, впереди река Псел, а там местность открытая, и кругом немцы, а коровы наши, сами видите, годны только на мясо. – сказал Задорожный.
– А куда же их девать, отдать немцам? – спросила Устя.
– Нет, немцам коров не отдадим. Лучше прирежем всех, – ответил Задорожный.
– Но мы же не сможем ...убить! Руки не поднимутся! – воскликнула Катя Загорулько.
– Погодите. Не надо оплакивать колхозное стадо, прирезать это я сказал на всякий случай. А сейчас подумаем, что нам делать., первую очередь выберем место для бивуака. Определим, кому охранять стадо, а кому доить. Но сначала найдем травянистую поляну.
Доярки немного приободрились, но никто из них не предполагал, что задумал Семен Федорович. А он, зная здешние места, решил перевести свой лагерь дальше на юго-запад, где погуще лес, а поляны с зеленой сочной травой. Когда он велел перегонять стадо в обратном направлении, женщины зашумели:
– Столько прошли на восток, а теперь возвращаться назад! – возмутилась Лиза Приходько.
– А там что трава лучше? Ведь туда так далеко! – ворчала Вера Петренко.
– Вот что, мои солдатики. Я вам говорил: Люба, возможно, попала к фашистам. Верю, что она девка-кремень и нас не выдаст. Но предосторожность нужна. Под пыткой все может быть...
День уходил. Последний солнечный луч задержался в листьях огромного дуба, тонкой иглой вонзился в лесные сумерки и погас. Над лесом поднялась луна. В полумраке между деревьев, паслись коровы. Доярки разошлись по своим местам. Коровы послушно потянулись за своим лидером – Пчелкой. По лесу двигаться было нелегко, но все же к пяти часам утра, когда на востоке едва побелел горизонт, перегон стада закончился. Задорожный выбрал обширную поляну в зарослях молодого ольховника и созвал доярок.
– Вот здесь и остановимся, – объявил он. Затем отыскал глазами Лизу и послал ее к повозкам за топором. Когда Лиза принесла топор, он, играючи перебросил его с левой руки в правую, прищурившись посмотрел на лезвие и провел по нему большим пальцем левой руки.
– Сойдет! А ну-ка все за мной!
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
86
Выбрав стройную ольху, Задорожный начал рубить жерди для двухскатных шалашей. Девчата таскали жерди к месту строительства и помогали Семену Федоровичу сооружать их. К полдню два уютных шалаша были построены. Семен Федорович велел продоить коров, позавтракать сваренной Лизой кашей и лишь потом девчата завалились спать на свежих листьях в шалашах.
Семен Федорович утомился не меньше, чем его, как он называл, бабское отделение, или старческая бессонница одолела его, или ответственность за колхозное стадо, которое он не сумел уберечь, но спать ему не хотелось. Так просидел он у потухшего костра до вечера, охраняя крепкий сон его молодых помощниц.
Вечером после ужина доярки собрались вокруг Задорожного, сидевшего с отстегнутым протезом, растиравшим руками натруженную культю. Подошла Наташа Остапенко и в шутку по-военному доложила, что стадо на ночь уложено спать на поляне, потерь среди коров нет!
– Все еще играешься! – проворчал Задорожный и, пристигнув протез, откинулся спиной на стенку шалаша.
– Ой, девчата, а луна-то, как золотая и вся в пятнах! – воскликнула Ольга Тараненко.
– Наверное, до луны очень далеко! – сказала Маша Сердюк.
– А люди туда когда-то должны полететь. Помните, как в кинофильме «Ракета на луну»! Даже кошка и та была доставлена туда на ракете, – заметила Надя Тертычная.
– Размечтались дурочки, а кругом война и горе, – сказала Устя.
– А, по-моему, конец нам всем пришел, и война эта, наверное, последняя. – сказала Лиза.
– О чем это ты? Думаешь, что фашисты победят Советский Союз? Мы значит зря торчим здесь, по-твоему надо было сразу сдаться? – кричала Наташа.
– Не ори. Я не глухая. Ты что думаешь, мы еще можем победить? А где наша армия? Не знаешь? А фашисты пол Украины захватили. До войны говорили, что наша армия самая сильная, а где она, эта наша сила? Немцы все прут и прут на восток! – последние слова Лизы как стон вырвались из ее груди.
– Да ты с ума спятила. Тебя за такие слова, знаешь...? – рассердилась Наташа.
– Что, расстрелять, да? Стреляй, только что от этого изменится! – не успокаивалась Лиза.
– Замолчите вы сумасшедшие! – оборвала девчат Устя.
– Ты же, Лиза, комсомолка, а паникуешь, как последняя трусиха. Не стыдно? – буркнула Оксана, но ее снова перебила Наташа Остапенко:
– Ты, Лиза, еще ничего не сделала, а уже у тебя все виноваты. Бороться надо, а не хныкать! Но Лиза уже рыдала и не слушала никого,
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
87
спазмы душили ее, сорвав с головы платок она поспешно вытирала глаза от слез.
– А что делать-то. У нас даже ружья нет! Вон Любаша пошла, может, ее уже и в живых нет! – сквозь рыдания говорила Лиза. После ее слов все умолкли, даже рассудительная Устя и та не знала, что говорить. Молчавший Семен Федорович, еще раз осмотров ремни протеза, встал на ноги.
– Вот, что девоньки мои. Конечно это больно переносить, особенно мне, старому солдату. Но ведь враг очень силен. Вся Европа работает на него. Трудно нам будет. Сколько еще отступать придется я не знаю. Но твердо знаю одно, врагу нас не одолеть. Россия веками стояла и стоять будет! Устя права, бороться надо. И Лиза права, оружия у нас нет. Будем искать оружие и будем бороться, это я вам обещаю. А Красную Армию не обижайте. Она еще обретет силу и выгонит врага с нашей земли.
Когда стемнело, Задорожный назначил и проинструктировал ночной наряд, остальных отправил спать. В него вошли Остапенко, Загорулько, тетка Оксана и Вера Петренко. Девчата и женщины скрылись в шалашах. В первом шалаше слышались тихие разговоры и чуть слышно всхлипывала Лиза. Задорожный еще в светлое время поспал не более полутора часов. Теперь его тревожили два вопроса: где взять оружие, и как быть дальше со стадом. Организовать бы партизанский отряд, но нужны бойцы, а не бабское слезливое отделение.
Он вышел на поляну. Коровы, отдохнув за день, паслись. Слышался хруст срываемой травы и редкое пофыркивание. Вдруг хрустнула сломанная ветка и тут же Задорожный уловил глухие шаги и голоса. Кто-то шел лесом в обход поляны и вот-вот будет сейчас здесь. «Неужели немцы?» – подумал он и затаился у куста. На него шли пятеро, говорили по-русски. Можно было разобрать из отдельных фраз, что разговор шел о стаде коров. Один из них направился к шалашам. Семен Федорович хотел двинуться в след, но вдруг услышал: «Товарищ старший сержант!» Наши, решил он и вышел навстречу. Щелкнули затворы и на него были направлены стволы винтовок. Задорожный заметил при свете луны пятиконечную звезду на фуражке у одного. Уже не скрываясь, поднял руки вверх и шагнул из куста.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
88
Глава шестнадцатая
С наступлением темноты бой на Крюковских высотах постепенно затих. Немцы, прорвавшись в город по центральному шоссе и в районе обороны пятой роты, обошли правый фланг батальона, и считая защитников подхода к мосту через Днепр уничтоженными, больше не беспокоили оставшуюся от батальона небольшую группу людей.
Старший лейтенант Сергеев, под покровом темноты, эвакуировав раненых на правый берег Днепра, приказал связным прочесать свой бывший район обороны батальона, и всех, оставшихся в живых сосредоточить у командного пункта.
Связные ушли, а Сергеев при слабом свете самодельного светильника из гильзы артиллерийского снаряда, анализировал ход боевых действий батальона за истекший день. Он развернул свою рабочую карту с еще утром нанесенной на ней обстановке и невеселые мысли появились в его голове. Он понимал, что, сдерживая танковые атаки, в общем-то его батальон свою боевую задачу выполнил, полку и ополченческой дивизии была дана возможность оторваться от превосходящих сил противника и выйти из котла, который с таким упорством готовил для защитников города генерал Клейст. Но цена этого – гибель второго батальона. «Но почему первый и третий батальоны с ополченцами на подступах к Крюкову сдерживали врага в течение двадцати суток, а мой батальон здесь у Днепра, не продержался и двух? Что это – многократное превосходство в силе наступающих, или ошибка в организации огня?» – думал Сергеев. Он был уверен, что огневые средства стрелковых рот были размещены правильно и огонь организован верно, а вот батарея Папулова? Была ли она использована эффективно с наибольшей отдачей? Вероятно, приказ Изъянова по предложению майора Чернова только навредил. Два орудия, отданные по их приказу ополченцам, на одну четверть ослабили противотанковый огонь батареи. Если бы на восточных скатах высоты «Зеленая» на подготовленных позициях стояло пять орудий, а на правом фланге пятой роты – два, то танки вряд ли прорвали б опорный пункт батальона.
Но что думать о прошедшем? Ведь нужно многое решить сейчас. Сергеев вышел из блиндажа. Полная луна освещала поле, усеянное трупами бойцов и командиров его батальона, да и немцев. Вскоре возле командного пункта собрались остатки личного состава батальона: всего пятьдесят человек, на них два средних командира.
«Если занять круговую оборону, то завтра в бою можно продержаться часа два, на большее просто не хватит боеприпасов. В Кременчуге бой затих еще вечером, только зарево пожаров напоминало о разыгравшемся там сражении. Стоит ли на этом клочке земли губить
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
89
людей, которые еще в будущем могут многое сделать? Есть ли в этом здравый смысл? Последний приказ командира полка гласил: «Стоять насмерть!» Но тогда была другая обстановка, батальон придавал отход полка, ополченцев, а теперь мы в окружении, и нужно принять решение о выходе из окружения, а решение может быть только одно: пробиваться за Днепр к своим.» – размышлял Сергеев.
Люди стояли возле блиндажа, освещенные полной луной, поднявшейся уже высоко над горизонтом, они ждали, что скачет им командир. Сергеев обвел взглядом своих соратников и сказал:
– Я принял решение пробиваться к своим. А это означает скрытно переправиться через Днепр. Там у соснового бора, на обрывистом берегу Днепра, выше по течению метров четыреста расположен немецкий заслон предположительно силою до пехотной роты с двумя орудиями. Немцы поставили на берегу это подразделение после захвата города. Цель – не допустить переправу отдельных наших групп через Днепр. Этот заслон уже обстрелял санитарный взвод Беркутова и, как донесли связные, уничтожили на Днепре один плот с ранеными нашими товарищами, они вероятно погибли. Наша задача не только уничтожить этот заслон, препятствующий переправе, но и отомстить за погибших. Готовность для движения на исходное положение для внезапной атаки через час. Вопросы есть? Но бойцы молчали. При свете луны грозно поблескивало оружие, да порывистое дыхание слышалось в тишине. Сергеев вызвал к себе старого лейтенанта Семенько и лейтенанта Ефимова для выяснения деталей боевой операции.
Через час группы Семенько и Ефимова внезапно атаковали немецкий заслон. Атака для немцев была столь неожиданной, что немцы не успели даже произвести ни одного выстрела и были полностью уничтожены. У Сергеева потерь не было. Трофеи были значительны: два орудия с тягачами, шесть пулеметов, восемьдесят автоматов и большое количество боеприпасов. Тягачи и орудия сбросили с крутого берега, а пулеметы, автоматы и ящики с боеприпасами забрали себе как трофей.
Операция прошли удачно. Лишь из района моста немцы открыли минометный огонь по оставленному батальоном району обороны батальона. К первой удаче к радости Сергееве пришла вторая. На берегу бойцы обнаружили три большие рыбацкие лодки. Река в этом месте была довольно широка. Переправлялись по десять человек в лодке, поэтому лодкам пришлось снова возвратиться, чтобы забрать оставшихся людей и боеприпасы.
Сергеев переживал за оставленных где-то на Крюковских высотах батальонного комиссара Малышева и капитана Папулова.
Отыскать их ни в живых, ни в мертвых не удалось. На левом берегу Днепра Сергеев приказал старшему лейтенанту Семенько
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
90
выслать разведку вниз по течению реки с задачей разыскать на берегу санитарный взвод и раненых. Семенько организовал разведку оригинальным способом. Он вызвал к себе старшину Ивлева и красноармейца Гогия. Для безопасности, как ему казалось, он велел им надеть немецкие мундиры и каски, вооружил их немецкими автоматами. Разведчики должны были осмотреть небольшой лесок на берегу, где вероятно укрылся санитарный взвод и раненые. Во избежание недоразумений, старшина Ивлев, как давний друг старшего сержанта Беркутова должен был при обнаружении санитарного взвода произнести заветное слово, которое было известно обоим. Семенько предусмотрел как будто все, но эта его затея, о которой Сергеев узнал позднее обернулась неудачей. Затаившиеся дозорные санитарки, да и сам Беркутов, увидев двух немецких солдат, не рискнули открыться.
Узнав, что санитарного взвода поблизости нет, Сергеев подумал, что Беркутов укрылся с ранеными в сосновом лесу, темнеющем вдали в километре от берега. Достигнув леса, сергеевцы прочесали его южную часть. Поиск продолжался до рассвета, но взвод Беркутова так и не обнаружили. А когда по дороге, ведущей к лесу, Сергеев увидел два немецких бронетранспортера с солдатами и один танк, то не рискнул принять бой и по лесным тропам приказал двигаться на северо-восток, еще надеясь догнать санитарный взвод, хотя понимал, что обремененный ранеными Беркутов не смог далеко уйти.
Потеряв всякую надежду отыскать раненых бойцов в составе санитарного взвода и решив, что группа Беркутова попала в лапы фашистов, Сергеев приказал форсированным маршем двигаться на северо-восток.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
91
Глава семнадцатая
Взрыв снаряда по бревнышкам разнес плот и все раненые погибли. Гутя очутилась в воде, превозмогая острую боль в левой руке, выбиваясь из сил, гребла правой рукой. С трудом вынырнув на поверхность воды, она почувствовала тяжесть санитарной сумки, которая тянула ее вниз. Освободившись от нее, она поплыла к берегу, который к счастью был рядом. Плыть ей мешали сапоги, но снять их не было сил. Вот и берег. Правой рукой она ухватилась за ветки ивняка и, почувствовав ногами илистое дно, начала выкарабкиваться из воды, на отмель. Это ей удалось. Полежав немного на берегу, она поползла подальше от реки. Приходя в себя, она вспомнила плот, взрыв... Из девяти погибших она знала лишь одного – сержанта Петриченко, старшину батареи капитана Папулова. Повернувшись к реке и напрягая зрение, она пыталась увидеть кого-нибудь на поверхности воды, чтобы помочь ему выбраться на берег, но лишь лунный свет поблескивал в водоворотах, да немецкие ракеты, освещая реку, давали возможность рассмотреть гладь прибрежных заводей. Гутя, собрав все силы, с трудом поднялась на ноги. Но кружилась голова, в ушах, заглушая взрывы и пулеметные очереди, что-то шипело. Нетвердым шагом они прошла метров сто вверх по течению реки и в прибрежном ивняке увидела тени людей. Подошла ближе и стала прислушиваться к их разговору, она узнала знакомые голоса Байрамовой и Беркутова. «Это свои!» – подумала Гутя, поняв, что первый и третий плоты благополучно переправились. Гутю заметили. К ней подошел Беркутов.
– Григорьева? – не веря своим глазам спросил он, так как видел сам, что плот с ранеными, где находилась Григорьева, разнесло взрывом. Гутя хотела шагнуть к Беркутову, но силы оставили ее, и она упала. Беркутов подбежал к ней, поднял на руки и понес к людям. Он осторожно положил Гутю на чью-то разостланную плащ-накидку.
– Байрамова, Жихарева, окажите ей помощь! – сказал Беркутов. Девчата быстро раздели Гутю, выжимали ее одежду, забинтовали руку.
– Рана у нее легкая, кость цела, – доложила Байрамова. Но через минуту у Гути появилась рвота. Байрамова подкладывая под ее голову шинельную скатку, вдруг ощутила на затылке в волосах кровь: Гутя застонала.
– Что у тебя на затылке? – спросила Байрамова.
– Ударило при взрыве чем-то твердым… – слабым голосом произнесла Гутя.
Байрамова промыла ей затылок и туго забинтовала голову. Двигаться и даже стоять на ногах Гутя не могла. Ее положили вместе с тяжело ранеными. Не зная обстановки, Беркутов приказал санитаркам и легко раненым бойцам замаскировать лагерь ивняком и выставил
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
92
охранение. Немцы прекратили стрельбу вдоль реки, но долго еще освещали поверхность воды осветительными ракетами, а через час наступила тишина и осенняя ночь окутала берега Днепра.
Ровно в полночь на правом берегу Днепра раздались пулеметные и автоматные очереди. Но вскоре выстрели смолкли. «Неужели это комбат решил оставить район обороны батальона и переправиться через Днепр?» – подумал Беркутов. Зная Сергеева по совместной службе с довоенного времени, он не верил своим догадкам. «Сергеев не мог покинуть район обороны без приказа. Это не в его правилах!» – размышлял Беркутов. Подошла Байрамова.
– Где это стреляют?
– Не знаю. Может быть какие-то окруженцы наткнулись немцев, а может, и что-то другое...
– Товарищ старший сержант. А не может быть, что это наши переправляются? – обрадовалась Байрамова.
– Это – маловероятно. Сергеев не мог без приказа оставить район обороны. Но нам нужно быть настороже: могут появиться немцы. Тогда нам конец. Предупредите дозорных, чтобы ни при каких обстоятельствах не выдавали себя.
– А если пойдут прямо на наш лагерь?
– Тогда будем решать по обстановке..., – ответил Беркутов. Вскоре после полуночи не опушке рощи появились две фигуры. Санитарки, лежащие в кустах у дороги, замерли. Байрамова проверяя дозоры и увидев идущие в темноте фигуры, быстро вернулась в лагерь и, обойдя всех тяжело раненых, попросила их, чтобы потерпели и не стонали. Когда она вернулась к дозорным, две тени как призраки исчезли. К ней подошел Беркутов и шепнул:
– Проследи за ними и постарайся узнать, кто они! Байрамова, осторожно шагая, настигла их у небольшого прибрежного соснового леса, куда они нырнули. Между кустарником и сосновым лесом была поляна. Она заканчивалась у реки зарослями камыша. Пока Байрамова раздумывала, как ей поступить, те двое вышли из леса и направились в обратном направлении. Луна освещала поляну и Байрамова разглядела немецкие мундиры, каски и автоматы. «Значит это немцы!» – в ужасе подумала Байрамова, продолжая наблюдать. Но вот двое подошли к ракитнику, где в тени стояла Байрамова, и она совершенно ясно рассмотрела в этих двух странных разведчиках немецких солдат. «Значит после переправы санитарного взвода с ранеными немцы, видимо, засекли нас и теперь разыскивают? Но почему тогда они выслали только двух солдат? Разве они не хозяева на левом берегу? А вдруг здесь где-то рядом находится наш полк, вот было бы хорошо!» – думала Байрамова. Не выдавая себя, она проследила путь двух солдат до
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
93
конца ракитника и, когда они скрылись, вернулась в лагерь. В подробностях доложила Беркутову.
– Что бы там ни было, но рисковать ранеными нам нельзя. – сказал Беркутов.
– А что делать? Завтра нас могут обнаружить!
– Поэтому мы должны немедленно уходить отсюда. До рассвета осталось три часа, этого времени вполне достаточно перебазировать наших восемь тяжело раненых в сосновый массив, что темнеет вдали. Зови девчат и легко раненых, надо действовать! – приказал Беркутов.
Рассвет застал санитарный взвод уже в молодом сосняке у проселочной дороги, ведущей в Кременчуг. Когда уложили тяжело раненых на мягкий мох, Беркутов послал двух красноармейцев в сторону города выяснить обстановку и отыскать своих или какой-нибудь транспорт для перевозки тяжело раненых. Но вскоре они вернулись и доложили, что в Кременчуге немцы, наших там нет, везде пожары. К Беркутову подбежала Ордынская и путаясь в словах, доложила, что по проселочной дороге из села Власовки на Кременчуг едут четыре подводы, на них какой-то груз, покрытый брезентом. Беркутов вышел навстречу обозу и остановил переднюю повозку. Не долго раздумывая, приказал ездовым, сельским мужикам разгрузить имущество. Повозки мобилизуются для транспортировки тяжело раненых бойцов. Ездовые категорически отказались выполнить приказ Беркутова и предъявили бумагу, заверенную какой-то гербовой печатью. В ней было сказано, что ездовые жители села Власовки выполняют ответственное задание по спасению антиквариата. Беркутов подошел к одной повозке и приподнял край брезента. Под брезентом он обнаружил кресла, стулья с витыми ножками и шкаф.
– Куда же вы везете этот антиквариат? – спросил он рослого мужика.
– Как куда. В отдел культуры, а там разберутся.
– Немцы, конечно, разберутся, да и с вами заодно. Вы разве не знаете, что в Кременчуге немцы?
– Нет, не знаем. То-то там и дым виден! Ответил мужик.
– А вы почему не в армии? – спросила мужиков подошедшая Байрамова.
– А у нас бронь. В военкомате об этом знают. Значит в Кременчуге немцы?
– Да. Так что подводы и вы с вашей «броней» мобилизуетесь в Красную Армию, – сказал Беркутов.
– А как же наши семьи? – спросил один из мужиков.
– Это потом, а сейчас быстро сгружайте свою мебель, расстелите на повозках брезент и помогите нам грузить раненых бойцов. А что касается ваших семей, то у нас ведь тоже есть они, – добавил Беркутов.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
94
На каждую повозку положили по два тяжело раненых бойца. Остальные передвигались самостоятельно. Гутю посадили на облучок первой подводы. И небольшой отряд двинулся по проселочной дороге, ведущей в село Власовку. Когда углубились в лес, сзади послышался рев моторов. Беркутову доложили, что от Днепра на большой скорости по проселочной дороге движутся два бронетранспортера с солдатами, которые сопровождает танк. Обоз быстро свернул с дороги и укрылся в молодом сосняке. Шесть красноармейцев и пять санитарок залегли, приготовив винтовки и карабины к бою. К счастью немцы проехали по дороге на север, не заметив укрывшийся в сосняке санитарный отряд. Лишь танк, немного свернув с колеи, гусеницей проехал по мебели, превратив ее в груду щепок.
– Как все хорошо обошлось! – воскликнула Байрамова.
– Да, к нашему счастью. Если бы немцы обнаружили нас, то гибели нам бы не избежать. – ответил Беркутов.
– Может нам выслать разведку? – предложила Байрамова.
– Молодец, Байрамова, будешь моим заместителем. Без разведки нам при марше рисковать нельзя.
В разведку послали Ордынскую и Соколову. К вечеру они вернулась усталые и расстроенные. Они доложили, что все дороги забиты движущимися машинами, бронетранспортерами, танками и пехотой. Но впереди в пяти километрах у речки, в стороне от главных дорог стоит хутор. В нем можно на время укрыться, отдохнуть и пополнить запас продовольствия. Беркутов поблагодарил санитарок и приказал двигаться в хутор. Туда пришли поздно вечером. Раненых разместили в одном из сараев. В пути два раненых в голову бойца умерли. Беркутов снял с головы пилотку:
– Я знал их, это Сайфулиев и Дронов. Жаль, хорошие были солдаты. Надо похоронить их как подобает. К сараю подошли хуторские женщины. Они принесли хлеб, сало, в глечиках – холодное молоко, в верейках яблоки и вареные яйца. Беркутов поблагодарил их и попросил, если имеется, для перевязок белую материю и вату. Одновременно Байрамова организовала стирку использованных бинтов. Женщины узнав, что для раненых нет лекарств, принесли отвары лечебных трав и научили санитарок, как делать примочки на раны.
После трех суток, проведенных на хуторе, раненые почувствовали себя лучше, но некоторые нуждались в срочной хирургической операции. Кроме всего, местные жители сообщили, что по соседним хуторам шныряют немецкие заготовители продовольствия на машинах в сопровождении автоматчиков. Не исключено, что могут появится и в хуторе. Узнав это, Беркутов приказал погрузить раненых, продовольствие и двинуться вдоль реки Псел на север. Взвод Беркутова медленно продвигался вперед, двигаясь только по ночам. Гутя за эти дни
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
95
оправилась от сотрясения мозга, да и рана почти затянулась. Она уже исполняла свои обязанности санитарки. Хотя Беркутов и не приказывал ей присматривать за ранеными, но она сама взялась за это нелегкое дело наравне со всеми санитарками.
На третью ночь пути они вошли в большой лесной массив и двигаясь по бездорожью, с большим трудом прокладывали себе путь. То и дело приходилось огибать густые заросли кустов или расчищать кустарник. Беркутов видел, что люди уже измотались до предела. Он приказал остановиться на отдых. На этот раз в разведку он послал пять красноармейцев из числа легко раненых, которые уже почти выздоровели. Из разведки вскоре вернулся красноармеец Теплов и доложил, что впереди в полутора километрах отсюда на большой поляне пасется стадо коров.
– А людей вы не встретили? – спросил Беркутов.
– Никак нет. Поляна хорошо освещена луной. Вокруг не видно ни одного человека, кто бы пас это стадо, – ответил Теплов.
– Оставайся здесь. Я сам пойду к разведгруппе и осмотрю это стадо! – сказал Беркутов, и поправив свой карабин зашагал в сторону поляны.
Подходя к разведгруппе, он действительно увидел на поляне коровье стадо. Тогда он повел группу в обход поляны по лесу. И вдруг за кустом мелькнула чья-то тень. Все пятеро вскинули карабины, а Беркутов крикнул: «Руки вверх!» К ним навстречу вышел человек с поднятыми руками и сказал:
– Я свой, товарищи!
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
96
Глава восемнадцатая
Поздно вечером капитан Шайхутдинов и старший политрук Колесников возвращались в свою часть из штаба Бакинской зоны ПВО, с занятий по командирской подготовке. В процессе занятий командно-начальствующему составу была прочитана лекция о происках германской разведки против Советского Союза, в частности Кавказа. В итоге командующий объявил результаты боевой и политической подготовки за прошедший квартал. Подразделение Шайхутдинова оказалось в середнячках, что крайне не понравилось политруку Колесникову.
В машине Колесников упрекал Шайхутдинова в необоснованности донесений в вышестоящий штаб и в том, что Шайхутдинов лично занизил оценку подразделению в последних стрельбах.
– Что ж Вы, Николай Ефремович, не сообщили об этом в политотдел?
– Ну знаете, Евгений Ахмедович, о таких деликатных делах в политотдел не доносят. Вопрос не стоит того, чтоб о нем говорить и трубить на весь мир: Вы выставили третьему взводу удовлетворительную оценку по результатам стрельбы, когда у них до хорошей не хватало одного процента!
– Что ж, комиссар, по-вашему я должен был солгать?
– Нет, Евгений Ахмедович, не надо было лгать, стоило лишь засчитать выполнение упражнения на отлично лейтенанту Синявину, как у взвода была бы хорошая оценка.
– Я уже который раз говорю, Николай Ефремович, выполняли второе упражнение не офицеры подразделения, а младшие командиры и красноармейцы. Синявину же, как командиру взвода, я поставлю оценку по стрельбе на командирских занятиях. А кстати, зачем нам этот процент? Чтобы прикрыть слабую подготовку взвода лейтенанта Синявина? Я думаю пусть будет так, как есть. Это заставит Синявина хорошо потрудиться с отстающими красноармейцами.
Подъехав к подразделению и, выслушав доклад дежурного Шайхутдинов зашел в кабинет и тотчас же приказал вызвать к себе старшину Морозова с постовой ведомостью на завтрашний наряд. Когда Морозов доложил о прибытии, Шайхутдинов взял из его рук постовую ведомость и стал изучать ее.
– Значит до полного состава караула не хватает пять человек? – спросил он Морозова.
– Так точно, товарищ капитан!
– И что же вы предлагаете?
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
97
– Если разрешите, назначить на второй четвертый посты красноармейцев, которые сменяются с ночных постов завтра утром.
– Ездовой-конюх назначен в наряд?
– Так точно! На ночной пост у продсклада.
– Сапожник, портной и санинструктор?
– Все назначены на ночные посты.
– Значит, хозяйственное отделение, кроме поваров, все в наряде?
– Так точно!
– Можно ли, старшина, обойтись подразделению без них?
– Так точно, можно. Только красноармейцы будут ходить в порванном обмундировании и быстро выйдет из строя обувь.
– Вот что, старшина, отберите людей покрепче, желательно коммунистов, и назначьте их, временно конечно, половину на суточный пост, вторую половину – на ночной. Они будут стоять в карауле бессменно, чередуясь между собой, сутки на ночной пост, затем на суточный пост. Все-таки хозяйственное отделение должно заниматься своим делом, а то будем босыми и голыми, к тому же загубим последнюю лошадь, которая на всегда выручала.
– Есть, товарищ капитан: хозяйственное отделение освободить от наряда! Не успел Морозов выйти, как в кабинет вошел Колесников.
– Я невольно услышал ваши указания старшине роты по поводу назначения в карауле бессменно лучших бойцов, и, как вы выразились, Евгений Ахмедович, желательно коммунистов.
– Ну и что же?
– В корне не согласен с вашим решением, – сказал Колесников.
– В чем же Вы не согласны, Николай Ефремович?
– В том, Евгений Ахмедович, что бойцы, которых вы собираетесь бессменно оставить в карауле, не выдержат такой нагрузки и уснут на посту. О последствиях вам не надо говорить.
– Какой же выход из создавшейся обстановки вы видите?
– Вам же старшина Морозов предлагал его вариант. Почему вы его отвергли?
– Значит, по-вашему, хозяйственники – это сапожник, портной, конюх, кладовщик продсклада должны забросить свои дела и пребывать в наряде? Где же красноармейцам взять подменный фонд обмундирования, обуви, а лошадь кормить и поить может возьметесь вы?
– Но ведь это, как вы сказали, временно? Должны же нам дать людей до полного штата?
– Должны и даже обещают, но дадут ли? И когда дадут? Нет, Николай Ефремович, конечно хозяйственники по мере крайней необходимости в караул ходить будут, но это лишь крайняя мера.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
98
– Вы, Евгений Ахмедович, игнорируете меня, как комиссара отдельного подразделения. Я сегодня же буду писать политдонесение о вашем самоуправстве.
– Пишите. Думаю, что дальше передовой меня не направят, а туда я, как вам известно, давно стремлюсь, в кабинет приоткрылась дверь и послышался голос Морозова:
– Разрешите, товарищ капитан?
– Входите старшина. Что там у вас еще?
– Разрешите, товарищ капитан, на ночной пост у продсклада поставить Григорьева? Он будет только рад этому!
– Вам же известно, Александр Николаевич, на пост с боевым оружием можно ставить только красноармейца, принявшего военную присягу.
– Товарищ капитан, это же у продсклада, возле казармы…
– Неважно, а вот вы лучше готовьте Григорьева в ближайшее время к принятию военной присяги.
– Есть, товарищ капитан! Разрешите идти?
– Идите, товарищ старшина. – сказал Шайхутдинов, и Морозов, четко щелкнув каблуками, вышел из кабинета. Колесников несколько секунд ошалело смотрел на Шайхутдинова:
– Вы это серьезно, Евгений Ахмедович?
– Если вы, Николай Ефремович, о присяге, то да, серьезно.
– А вы даете ли себе отчет, чем все может кончиться? Ведь Григорьеву только идет пятнадцатый год. Кто же из юристов воспримет этот акт как законный? А если что произойдет?
– Николай Ефремович! Если великорослый парень бездельничает в казарме, когда его взвод в наряде, это по-вашему нормально? А приняв присягу его можно назначать в караул на ночной пост, хотя бы у продсклада. Пока-что получается: он хлеб ест даром. Он даже на довольствие не поставлен, от красноармейцев отрываем.
– Но мы нарушим закон о всеобщей воинской обязанности?
– Николай Ефремович! Не в одночас я придумал привести Григорьева к военной присяге. Размышляя над мальчишками, которые в качестве воспитанников выполняют боевую задачу на фронте, в партизанах, наконец, на военных заводах, где они работают наравне со взрослыми. А сколько их гибнет, сражаясь за Родину. Закон «О всеобщей воинской обязанности» утвержден в тридцать девятом, этого предусмотреть просто не мог. Война только началась, и нам предстоит многое-что решать вопреки законам. А Григорьева неволить не станем, пусть решает сам. Вчера с управления боевой подготовки штаба зоны ПВО звонили, что нам занаряжено шесть новобранцев. Закончим с ними боевую и политическую подготовку по курсу молодого бойца, организуем отстрел первого упражнения из винтовки, после всего
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
99
принятие военной присяги и положение с дефицитом личного состава изменится.
– Тогда зачем же приводить к военной присяге Григорьева?
– Вместе с этими юношами примет военную присягу и Григорьев. Это будет посвящение его в красноармейцы. А пополнение из шести новобранцев нашей проблемы дефицита личного состава не решат. Вы не беспокойтесь, Николай Ефремович, Григорьев будет нести караульную службу не хуже, а может и лучше любого нашего бойца и не придется юристам разбираться с ним.
– Все-таки это абсурдно, Евгений Ахмедович, вам придется отвечать перед законом и перед совестью.
– И вам, Николай Ефремович, – улыбнувшись, ответил Шайхутдинов.
– Улыбаетесь, Евгений Ахмедович? Не пришлось бы плакать!
– Все может быть, а сейчас пойдем-ка лучше домой, хоть чайку попьем.
Во второй половине октября в подразделение Шайхутдинова прибыло пополнение. Это были шесть юношей – азербайджанцев из аулов Хардаланского района. В течение двадцати пяти дней они занимались боевой и политической подготовкой и после отстрела первого упражнения из винтовки, их стали готовить к приему военной присяги. Это важное для каждой воинской части мероприятие капитан Шайхутдинов приказал провести в третий выходной декабря. День принятия военной присяги, Аркадию запомнится на всю жизнь. Гордость за себя, за право называться равноправным красноармейцем и получить личное оружие, радостью переполняло душу юноши. Но он даже не мог себе представить, что незаконное принятие военной присяги по настоянию Шайхутдинова, в его жизни и дальнейшей военной службе, принесет ему немало хлопот и массу неприятностей.
Настал день, когда Аркадий впервые шел в наряд. Старшина Морозов по совету капитана Шайхутдинова, назначил его на ночной пост у продсклада. Пост не входил в состав караула, склад находился рядом с казармой, а часовой, охранявший его, подчинялся дежурному по подразделению. Перед заступлением на пост, Аркадий еще раз внимательно прочитал обязанности часового. Теперь он знал этот параграф наизусть. Когда его привели к складу и дежурный приказал принять пост, он точно по уставу проделал всю процедуру заступления на охрану объекта. Но когда наступила ночь, он почувствовал, что несет ответственность почти за весь мир. До боли в глазах, вглядываясь в темноту, Аркадий в каждом предмете, выделявшимся в сумраке ночи, видел живое существо. Ему казалось, что на охраняемый объект подбирается враг. Поэтому уже через час он надоел дежурному по подразделению, которого без конца вызывал.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
100
Через сутки, Аркадия вновь назначили на тот же ночной пост. На этот раз он действовал более смелее и самостоятельнее.
Отдельной стрелковой роте вменялось в обязанность охрана и оборона военного склада боеприпасов Бакинского военного округа ПВО. Военный склад имел важное значение не только для Бакинского ПВО, но и для всего Закавказского фронта. Глубокие снарядные казематы, вмещавшие огромное количество боеприпасов и вооружения. Мастерская, переоборудованная в цех для подготовки авиационных, артиллерийских и стрелковых боеприпасов, ежедневно отправляла железнодорожный эшелон их войскам фронта. В то же время склад получал для переработки и подготовки боеприпасов для войск фронта почти такой же эшелон. Погрузочно-разгрузочные работы велись непрерывно, но только в ночное время.
С ноября сорок первого нагрузки на работу военного склада начали возрастать. Боеприпасы хранились теперь не только в железобетонных казематах, но и на территории склада под открытым небом. А к погрузочно-разгрузочным работам привлекались личный состав подразделения Шайхутдинова. Сменился и распорядок дня, и к черту полетели четкие требования устава гарнизонной и караульной службы. Теперь бойцы и командиры, работая ночью на территории склада спали всего четыре часа в сутки, а днем, как всегда – боевая подготовка, от которой подразделение Шайхутдинова никто не освобождал. Пришлось смириться с таким положением и комиссару Колесникову. Теперь он понимал правоту капитана Шайхутдинова, когда тот приказывал, в силу необходимости, нести караульную службу без смены на вторые сутки. Теперь это было уже системой.
Не было никакой скидки на молодость и Аркадию. Он наравне нес караульную службу, теперь уже на территории склада и работал вместе со своим взводом по ночам.
Правда Аркадию все-таки делали исключение. Он продолжал посещать подполковника Березина с тетрадью по математике и готовил домашние задания замполитруку Панкову.
Однажды на вечерней поверке был зачитан приказ командующего Бакинского округа ПВО «Об усилении бдительности при несении караульной службы». В приказе отмечалось, что на территории северного Кавказа и Закавказии начала активно действовать вражеская шпионско-диверсионная организация немецкой разведки с целью: уничтожение военных объектов, складов с боеприпасами, горючесмазочных материалов, продовольственных складов, диверсии на железной дороге и террористические акции. Командующий своим приказом требовал на охраняемых объектах усилить бдительность, создать патрульную службу по периметру охраняемого объекта. В
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
101
приказе подчеркивалось, чтобы патрулями по периметру охраняемых объектов назначались лучшие сержанты и ефрейторы.
Требования приказа тяжелым бременам легли на подразделение Шайхутдинова, где и без того дефицит личного состава, особенно сержантов лихорадил организацию караульной службы при охране склада. Служба патрулей была не из легких. Надо было двум сержантам всю ночь патрулировать по периметру от поста к посту, обследуя все складки местности. Особое внимание патрули должны были уделить осмотру оврага, заросшего камышом, который от речки Сумгаит тянулся в сторону склада, прорезав его территорию почти на одну треть. Этот овраг проходил в северной части склада между десятым и одиннадцатым постами. В конце оврага на столбе мощный прожектор освещал опасный овраг, который включался часовым только в тех случаях, когда у часового возникало подозрение на появление в овраге нарушителей. Вблизи фронта соблюдалась светомаскировка. Сержант Мохов и Григорьев постоянно назначались патрулями по периметру. Такое дежурстве сблизило их, и они стали неразлучными друзьями.
Однажды начальник караула лейтенант Климошенко перед выходом на обход периметра склада, вызвал патрулей Мохова и Григорьева.
– Товарищи патрули! 3аболел разводящий сержант Xopoшилов, он направлен в подразделение. Капитан Шайхутдинов приказал разводящим назначить Вас товарищ сержант Мохов, а вам красноармеец Григорьев, придется до утра патрулировать одному. – сказал он.
– Есть! – ответили друзья и каждый направился выполнять приказ.
Беспокоя часовых, Аркадий в одиночестве до рассвета патрулировал по периметру охраняемого объекта. Ночь прошла спокойно. Но когда первые лучи солнца осветили территорию склада, Аркадий, заканчивая последний обход, подошел к оврагу, заросшему камышом. Между десятым и одиннадцатым постами он увидел зайца. Не обращая внимания на Аркадия, заяц грыз сочные корешки камыша. К тому времени десятый пост, как ночной, был снят, а на одиннадцатом часовым стоял рядовой Матыцин, который смотрел на подходящего к оврагу Аркадия, конечно не мог не видеть в овраге зайца.
Не думая ни о чем, Аркадий быстро снял с плеча автомат, перевел его на одиночную стрельбу и, сняв предохранитель, оттянул рукоятку назад. «Эх так бы и пригвоздил этого зайца» – подумал он, прицеливаясь ему в грудь. Он понимал, что на объекте стрелять без причины запрещено и хотел уже снова поставить автомат на предохранитель, но неожиданный прыжок зайца в сторону заставил Аркадия вздрогнуть. Палец, наложенный им на спусковой крючок непроизвольно дернулся, и в утренней тишине хлопком прозвучал
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
102
автоматный выстрел. На караульном помещении сразу же взвыла сирена, а через три минуты лейтенант Климошенко с бодрствующей сменой прибыли к камышовому оврагу.
Узнав в чем дело, Климошенко забрал насквозь пробитого пулей Аркадия мертвого зайца. В караульном помещении он доложил по телефону о случившемся капитану Шайхутдинову, который приказал направить Григорьева в подразделение. На следующий день о выстреле на территории склада стало известно в штабе округа ПВО, а к вечеру в подразделение Шайхутдинова прибыл старший лейтенант Гармидарь из особого отдела. В ходе разбирательства, он вызвал в канцелярию, подавленного случившимся Григорьева.
– Садись, Григорьев, и рассказывай, как все произошло? – строго-официально спросил он. Ничего не утаив, Аркадий рассказал честно, как все произошло. Когда он закончил свой рассказ, к своему удивлению заметил, что этот грозный старший лейтенант его не слушает и что-то рисует в открытом блокноте.
– Все? – спросил он, когда Аркадий замолк.
– Да, товарищ старший лейтенант! – ответил Аркадий, только теперь поняв, что этот особист рисует в блокноте крокодила.
– Ты кажется приехал на строительство Сумгаита с братом? – подняв голову, вдруг спросил особист.
– Да, с братом, – ответил Аркадий.
– А скажи, как вы с ним попали в военный городок?
– Мой брат моряк, механик. Его сразу взяли механиком в местную электростанцию. Да вам все может рассказать подполковник Березин.
– Это потом. Скажи лучше, как вы с братом поселились на электростанции? – сверля Аркадия круглыми глазами, спросил Гармидарь.
– Мы немного жили в здании электростанции. Но нам обещали квартиру.
– Твой брат пьяница и дебошир?
– Ну был таким. – ответил Аркадий.
– Скажи честно: брат тут часто выпивал?
– Нет, здесь он не пил, – твердо ответил Аркадий.
– А на территории склада он бывал? Его, может быть, пропускали для осмотра электролинии, электроприборов, или еще чего…?
– Нет, он туда ни разу не ходил, да у него и пропуска не было. Мы с ним работали только в здании электростанции.
– А где же его фотоаппарат?
– Какой фотоаппарат? Да у нас с ним сроду фотоаппарата не было. Вы может подозреваете моего брата в шпионстве? Да он же
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
103
рабочий. Пить раньше пил и дрался случалось по пьянке, а так он честный советский человек!
– Честный говоришь? Когда это пьяницы и дебоширы были честные советские люди, а Григорьев?
– Да, это верно, раз пьяница, значит плохой, только на фронт он ушел добровольно, а сейчас, наверное, моряком на корабле фашистов бьет. Да и не пил он в последнее время, бросил пить, как обрезал! – горячился Аркадий.
– Не знаю, пил или не пил, это мы еще проверим, а вот ты честно поступил? Тебе оказали доверие, а ты нарушил присягу, как это понимать, Григорьев? Аркадий молчал. Здесь ему крыть было нечем.
– В общем так, Григорьев, ты еще не совершеннолетний, присяга тебе не засчитана, придется тебе уезжать: решено из части ты будешь отправлен домой, в Киров кажется?
– Но товарищ старший лейтенант, я не хочу домой, оставьте меня здесь в армии. Я очень хочу на передовую. Я ведь отличный пулеметчик!
– Многого хочешь, Григорьев. Будь ты постарше годика на три, не миновал бы трибунала, а поскольку ты еще мальчишка, то езжай-ка к матери, да учись в школе. Последние слова особиста задели за живое самолюбие Аркадия. Он сейчас ненавидел этого круглоглазого старшего лейтенанта.
– Никуда я не поеду. А если выгоните из части, то еще и лучше, убегу на фронт. Там пулеметчики нужны! После этих слов, Аркадий повернулся и быстро вышел из канцелярии.
Березину, Шайхутдинову и Колесникову предложили написать объяснительные записки, как они умудрились зачислить на все виды довольствия несовершеннолетнего Григорьева, принять от него военную присягу и даже назначить в караул. Поэтому же поводу Березина вызвал к себе на беседу командующий Бакинским округом ПВО. Прощаясь все-таки спросил:
– Парень-то этот, ваш, Григорьев хоть стоящий?
– Ручаюсь, отличный парень. Из него может получиться настоящий командир. Я прошу: не отправлять его на домой. Ведь там его старенькая мать. Да и насколько я его уже знаю, не поедет он в Киров, затеряется где-нибудь в пути и пропадет.
– Но объясните, как же вы Степан Ильич, допустили принятие присяги от мальчишки и тут же его в караул?
– Товарищ командующий! Вам же известно, что людей не хватает, обстановка на складе довольно серьезная. Вот Шайхутдинов решил, я поддержал.
– Хорошо, передайте Шайхутдинову, пусть оставляет парня у себя в подразделении. За произведенный выстрел на территории склада
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
104
объявите ему взыскание, это для порядка, а патрулем его назначать вполне можно.
– Спасибо, товарищ командующий! – сказал Березин.
– Нет уж, Степан Ильич, избавь меня, пожалуйста, от такого «спасибо». Нарушили закон, теперь и меня втянули в это противозаконие. Беспринципные вы с Шайхутдиновым! Березин молчал. Он знал, что командующий – это воплощение ума, строгости и доброты. И он не ошибся, глаза командующего вдруг потеплели, и он уже совсем другим югом спросил:
– Вы, Степан Ильич, хоть к грамоте-то его приобщаете?
– Приобщаем, товарищ командующий. Я и сам занимаюсь с ним по математике. Ирина моя по литературе загоняла парня.
– Ирина, говоришь? Уж не зятя ли себе присмотрел?
– Рано ей еще об этом думать, да и война всем путает карты.
– Война, это верно. Ну учи, учи парня раз взялся, будет он твоим зятем или нет, но командира из него надо сделать. – с улыбкой сказал командующий.
– Есть учить, товарищ командующий! – сказал Березин, а сам подумал: «Давненько Аркадий не был у меня, надо проверить его учебу.»
Шайхутдинов и старшина Морозов в канцелярии выкраивали состав караула. Людей не хватало, а ставить на суточные посты по два человека было опасно. Люди за последнее время изматывались вконец.
– Мне доложил начальник караула, что минувшей ночью на восьмом посту часовой красноармеец Алиев не окликнул разводящего и подпустил его вплотную к посту. Вы не разбирались еще с Алиевым? – спросил Шайхутдинов.
– Разбирался: разводящий сержант Свинцицкий и караульные в один голос утверждают: что Алиев не спал.
– Покрывают, наверное. Знают, что за сон на посту – трибунал. Но случай не из приятных. Так что будем делать?
– Разрешите, товарищ капитан. Если в состав караула назначим патрулем Григорьева, тогда трехсменные посты укомплектуем.
– Но мы же не знаем, Александр Николаевич, какое решение по Григорьеву примет штаб округа ПВО.
– Товарищ капитан! Пока штаб округа примет решение, Григорьев выполнит боевую задачу, а мы выйдем из создавшегося положения.
– Ладно, назначай, под мою ответственность. Думаю, после всего пережитого Григорьев ни за что не допустит нарушения устава караульной службы. Только не смотри, что он почти назубок выучил устав, инструктаж должен быть как положено!
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
105
– Есть, товарищ капитан, инструктаж! – обрадовался старшина, делая отметку в своем талмуде по наряду.
Приближался Новый год. Накануне праздника старшина объявил состав караула, заступающий в ночь с сорок первого на сорок второй год. Аркадия назначили старшим патруля по периметру склада, а в помощники ему дали красноармейца Алиева. Аркадий огорчился, к нему доходили слухи, что Алиев явный симулянт, нытик и даже как-то спал на посту. Разводящие и караульные, пожалев Алиева за это «ЧП» спасли его от трибунала. Аркадий слышал от ребят об Алиеве и такое, что как будто он иногда глотал кусочки хозяйственного мыла, попадая в санчасть с острым животом, получал освобождение. Военврач третьего ранга Концертштейн недоумевал, боли в животе и понос давали основание к диагнозу опасного инфекционного заболевания, но анализы не показывали никаких штаммов. Несколько раз Алиева с острым животом доставляли из караула в санчасть, за него несли службу его товарищи, а он лежал в санчасти под теплым одеялом и жрал гематоген. Так случилось и на этот раз. Когда патрули собирались выходить на объект, Алиев схватился за живот и начальник караула старший сержант Степанов отправил Алиева в санчасть, и как всегда старшина Морозов по телефону сообщил, что заменить некем. Степанов вызвал к себе Аркадия и приказал патрулировать одному. Аркадий не стал задавать лишних вопросов и ответил: «Есть!»
К полуночи он явился в караульное помещение и после поздравления с Новым годом, снова вернулся на периметр. Все было тихо и спокойно. Морозный ветерок холодил его лицо, да редкие снежинки медленно падали на мерзлую землю. Настроение у Аркадия было приподнятое. Он вспомнил, как встречая новый год в прошлый раз в Коминтерне. Тогда допоздна заигрались у Лидии Дмитриевны, его стершей сестры вокруг нарядной домашней елки. Пошли домой. Так же было морозно и тихо, так же медленно падал снег. По привычке Аркадий направился к первому посту. Часовой громко окликнул его и вдруг ему пришло в голову неожиданное решение: по территории склада сразу выйти к десятому посту, проверить как несет службу Дербенюк со второго взвода, после чего обследовать овраг. Пройдя последний штабель ящиков с зенитными снарядами, Аркадий увидел силуэт постового грибка. Почему-то никто не окликнул, и часового у грибка не было. «Опять отвлекся Дербенюк!» – подумал Аркадий и почувствовал под ногами бруствер постового окопа. Часового вокруг не было, не оказалось его и в окопе. В овраге зашумел камыш. Аркадий прислушался и отчетливо услышал порывистое дыхание. Аркадии заподозрил худшее. От волнения застучало в висках. Решение пришло мгновенно. Он быстро подошел к столбу с прожектором и, не колеблясь, включил его.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
106
Яркий луч прожектора осветил овраг. Там три человека тащили в сторону склада какой-то ящик, но внезапно освещенные ярким светом, бросили груз, метнулись обратно в камыши.
– Стой! Стой, стрелять буду! – снимая с плеча автомат, крикнул Аркадий. Но фигуры не остановились и скрылись в зарослях камыша, а одиннадцатый пост на противоположной стороне оврага молчал.
Тогда Аркадий прицелившись в то место, где скрылись в сухом камыше неизвестные, осознав, что это враги, крошил массу камышей длинными очередями своего автомата. Прекратив на время стрельбу, он снова крикнул:
– Выходи, стрелять буду! И тут увидал, как из зарослей камыша вышли двое с поднятыми руками.
– Что, гады, попались! – крикнул Аркадий, устремив все внимание на овраг, но в это время слева из темноты прозвучало несколько выстрелов из пистолета. Аркадий почувствовал сильный удар в лоб. Кровь залила ему глаза, рот и теплой струйкой потекла за ворот гимнастерки. Падая на землю, он успел заметить, как те двое в овраге бросились бежать в заросли камыша вниз по оврагу. «Уйдут» – подумал Аркадий.
В себя он пришел в караульном помещении. Над ним склонился Концертштейн.
– Как самочувствие, Григорьев? – спросил он.
– Хорошо, только кружится голова и тошнит. Аркадий помотал головой, потолок заходил ходуном: «Вот-вот обрушится» – подумал он и закрыл глаза. Так было легче.
– Товарищ военврач, у меня кружится голова. – сказал Аркадий.
– Ничего, потерпи, тебе лучше не двигаться и спокойно лежать. Скоро тебя увезем в санчасть. Рана твоя не опасна, счастье твое, что пуля только задела кость черепа, до свадьбы заживет! – сказал Концертштейн.
– Товарищ военврач третьего ранга? Скажите, кто там был в овраге? Задержали их или они скрылись? – спросил Аркадий.
– Враги были Григорьев. Не беспокойся, все они задержаны, ты молодец, сейчас тебя увезут в санчасть.
В своем рапорте начальнику склада капитан Шайхутдинов доносил следующее:
В ноль часов, тридцать две минуты первого января тысяча девятьсот сорок второго года на территории склада в овраге между десятым и одиннадцатым постами диверсионной группой врага в количестве пяти человек было предпринято нападение на часовых десятого и одиннадцатого постов с целью взорвать штабель с зенитным артиллеристскими снарядами и уничтожение всего склада.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
107
Часовые десятого и одиннадцатого постов диверсантами были бесшумно сняты, но взрывное устройство установить не удалось по причине того, что к десятому посту в это время прибыл патруль – рядовой Григорьев, который предотвратил взрыв, открыв огонь из автомата по диверсантам. При снятии часовых диверсантами погибли часовые красноармейцы Дербенюк Яков Николаевич и Сердюк Николай Иванович. Красноармеец Григорьев легко ранен из пистолета в голову. Считаю необходимым отметить смелые и решительные действия рядовых Григорьева А.Д., Касумова С.А., Петриченко Н.А. и начальника караула старшего сержанта Степанова И.С. Вскоре из штаба округа ПВО прибыла комиссия по расследованию нападения диверсантов, которая определила, что в районе железнодорожных станций Насосная и Сумгаит действует вооруженная группа немецких диверсантов и предателей Родины. Объектами нападения диверсантов являются военный аэродром в районе Насосной, военный склад боеприпасов в районе Сумгаита, артиллерийские зенитные батареи и прожекторные точки, расположенные в прибрежной равнине берега Каспийского моря.
По факту нападения на десятый и одиннадцатый посты военного склада старшина роты на вечерней поверке зачитал приказ командующего Бакинским военным округом ПВО об усилении охраны военных объектов и повышения бдительности:
Старшему сержанту Степанову И.С., красноармейцам Касумову С.А., Петриченко Н.А. за смелые решительные действия при задержании диверсантов объявлялась благодарность. С красноармейца Григорьева А.Д. ранее наложенное взыскание снималось и ему присваивалось воинское звание ефрейтор.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
108
Глава девятнадцатая
Любу Заболотную втолкнули в клуню, стоявшую в стороне от хаты, где располагался временный штаб мобильной группы полицаев под руководством отъявленного предателя Явра и заперли на замок. Для охраны Любы был выделен один из полицаев, который с большой неохотой заступил на этот скучный для него пост. Но к великой радости часового по улице пошли колонны танков и Явро вновь приказал расставить полицаев по дворам и охранять немцев от всяких неожиданностей. Это был приказ командующего семнадцатой немецкой армии, когда ему стало известно, что в селе Великие Крынки большевистские бандиты забросали немецкие машины ручными гранатами, и несколько машин с солдатами было уничтожено, и, чтобы в дальнейшем исключить такие случаи, была создана мобильная группа из полицаев во главе с Явро, с задачей на двух грузовиках выдвигаться вперед и обеспечивать охрану прохождения воинских колонн, особенно по улицам населенных пунктов, у опушки леса и дефиле.
Офицер, назначенный для контроля над мобильной группой полицаев, имея связь по радио, приказал Явру выехать с группой на следующий участок коленного пути. Два грузовика подъехали к группе полицаев, и Явро подал команду:
– По машинам! В это время напомнил о себе охранник Любы Заболотной. Явро не задумываясь, приказал вывести комсомолку за клуню и расстрелять ее. Петро Барвинок не хотел марать руки и начал было возражать Явру: почему он должен расстрелять эту девку? Но почувствовав на себе грозный взгляд своего шефа, направился к дверям клуни. Он вспомнил, что ключ от огромного амбарного замка у Доненка, который отсутствовал, Барвинок прикладом решил сбить замок или открыть дверь. Но ни замок, ни двери, сделанные из толстых дубовых досок, не поддались. Тогда он высадил прикладом окно, просунул туда ствол карабина, чтобы пристрелить пленницу прямо в клуне. Услышав удары по дверям, Люба подумала, что ее хотят выпустить, но, когда зазвенели стекла единственного окошка, и в проеме показался ствол от карабина, она поняла, что от нее хотят избавиться и бросилась к противоположной стене, где лежали несколько мешков с кочанами кукурузы. На какую-то секунду она опоздала спрятаться за мешками, как сильный удар в спину свалил ее с ног. Второй она уже не слышала.
Как только отряд полицаев на двух машинах скрылся за поворотом, из соседнего двора к клуне подошли две пожилые женщины. При помощи топора они все-таки сбили замок и вынесли бесчувственное тело Любы на свежий воздух. Она судорожно дышала, порванная белая рубашка была вся в крови. Женщины занесли раненую в хату и раздели ее. Раны у любы пузырились и на них было страшно
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
109
смотреть, женщины забинтовали грудь девушки и протерли лицо мокрым полотенцем. Сознание у Любы появилось только на следующий день. Напившись воды, она снова впала в беспамятство, затем бредила, с кем-то разговаривала в бреду и даже смеялась. Женщины старались как-то облегчить ее страдания. Одна из женщин была учительница начальных классов, ее звали Устинией. Это она увидела в соседнем дворе девушку, попавшую в лапы предателей и поняла, что эта девушка неспроста появилась в хуторе и, наверняка, имела какое-то задание от советского командования, и лишь бред Любы дал возможность Устинии понять, что эта девушка имела задание не от командования Красной Армии, а от советских властей эвакуировать колхозное стадо на восток и что люди, пославшие ее видимо в разведку, находятся в заречном лесу и что они нуждаются в помощи.
Устиния Николаевна оставила Любу на попечение своей соседки, с которой вместе выносили раненую девушку из клуни и принесли в хату, вечером она ушла дворами на реку Псел. Переправившись на правый берег, вошла в лес. Эти места ей были знакомы с детства. Она понимала, что стадо могло разместиться только на большой поляне в юго-западной части леса. Несколько часов Устиния шла лесной тропой на юго-запад и вот увидела лежащих на лугу коров. «Стой!» – услышала она команду и обрадовавшись, что достигла цели, подошла к двум шалашам. Ее тут же окружили девушки и военные, Устиния рассказывала Задорожному о всех злоключениях Любы Заболотной, имя и фамилию которой узнала только сейчас.
Беркутов, узнав о раненой девушке, с двумя бойцами, медицинскими сестрами Байрамовой и Григорьевой в сопровождении Устинии Николаевны направились в хутор, а Семен Федорович дал указание готовить стадо к перегону, разделив его на две части: одну часть в хутор, где ранили Любу, другую часть в село Остапье. Он понимал, что колхозных коров, даже если их раздать населению, кормить зимой будет нечем, корм заготавливают летом, но лето прошло и стадо колхоза «Заря коммунизму» Семеновского района теперь обречено на гибель. А раздать коров людям надо. Семен Федорович рассчитывал на то, чтобы люди подкормив скотину, пустили ее на мясо. А, может быть, у кого найдутся и корма и коровы еще послужат здешним людям, самое главное, чего боялся Семен Федорович, чтобы коровы не попали в руки немцам. Опасения старого солдата частично сбылись. Когда скотницы передавали часть коров в Остапье, староста села пронюхав об этом, сообщил коменданту, который направил в лес специальную команду, захватил двадцать коров. Остальных коров скотницам удалось раздать по дворам хуторов Загребино и Сосновки.
Группа Беркутова прибыла в хутор Загребино ночью. Устиния Николаевна за эти двое суток сильно устала. Добравшись до своей хаты
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
110
с оханьем легла на лежанку и тут же уснула. В хате хозяйничала ее подруга Дарья Никитична Тимошенко. Она собрала на стол повечерять, но Беркутов с медицинскими сестрами хлопотали у постели раненой девушки. При свете керосиновой дампы они обработали раны, забинтовали чистыми полосками разорванной простыни и поудобней уложили в постели. На Любу было жалко смотреть. Лицо ее пожелтело и осунулось, впалые глаза, заостренный нос, сухие побелевшие губы, испарина на лбу – все это не радовало Беркутова. По опыту службы на батальонном медицинском пункте в боях, он видел, что она не жилец.
Гутя не отходила от Любы. Она давала ей воду. У Беркутова было несколько таблеток аспирина, который Гутя растолкла и вместе с водой влила ей в рот. Байрамова меняла на лбу мокрую повязку, но температура у Любы не снижалась. Несколько раз Люба приходила в сознание. Открыв глаза, она без всякого удивления смотрела на Гутю. Однажды очнувшись, она вдруг отчетливо сказала:
– Я знала Гутечко, що побачу тебя перед смертью.
– Зачем ты это говоришь? Ты выздоровеешь, Люба, ты будешь жить! – сквозь слезы отвечала Гутя.
– Не треба, Гутечко, заспокаивать меня. Памьятаешь на комсомольских сборах ты всегда критикувала меня, що я хохотушка, несерьезна и не способна на какое-нибудь ответственное дело?
– Я все помню, Люба, но это же все не так. Тебе поручили гнать стадо вместо меня, и ты все сделала, что зависело от тебя. – сказала Гутя.
– Нет, Гутечко, все, все наоборот. Стадо мне доверили это верно, а потом в последний момент поручили его Семену Федоровичу. Он послал меня в разведку, а я не сдала ему документы и попалась к полицаям, вот поэтому и умираю сейчас. Но я, Гутечко, им ничего не сказала, а справку о том, что я старшая, заверенную райисполкомом они у меня не нашли, и я вспомнила, куда она делась. Когда вместо меня назначили Семена Федоровича, эту справку он забрал у меня еще в Оболони. Но переоформить ее на свое имя он уже не успел.
– Я, Люба, хотя и критиковала тебя на собраниях, но всегда считала тебя лучшей подружкой, так что не думай о себе дурно, – сказала Гутя.
– Все верно, мы были с тобой лучшие подружки, я очень рада этому. Поэтому очень жалко, Гyтечко, умирать в расцвете сил, но теперь уже ничего не поделаешь. Если доведется увидеть маму, расскажи ей все, как было. Она замолчала, с трудом переводя дыхание, глаза ее потускнели, и она стала говорить что-то бессвязное одними губами, и сколько Гутя не прислушивалась к ее бормотанию, она ничего разобрать не смогла. В три часа ночи, когда Гутя дремала на стуле, Люба вдруг очнулась.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
111
– Гутечко, подойди ко мне! – достаточно громко и четко произнесла она. Гутя подошла к постели, наклонилась над любой и спросила:
– Тебе что-то надо?
– Поцелуй меня, Гyтечко, – тихо сказала она. Гутя хотело что-то сказать, но не успела. У Любы вздрогнули веки, в немом вопросе застекленели глаза, Люба умерла. Гутя поцеловала уже мертвую подружку в губы и слезы потекли по ее щекам.
В хуторе не было своего кладбища. В Остапье везти ее было рискованно. Беркутов нашел в хате Устинии Николаевны плотницкие инструменты, старые доски, гвозди и смастерил гроб. Любу похоронили на берегу Псела, примерно в том месте, где она переплыла реку. На могиле Беркутов с девчатами поставили дубовый столбик, на котором финкой он вырезал слова: «Комсомолка Люба Заболотная, 1922 года рождения, погибла от руки предателя Родины 14 сентября 1941 года».
После похорон все собрались в лесу у мокрого луга на совет. Решать судьбу собравшихся оказалось не просто. Мнения разделились. Задорожный предложил Беркутову организовать партизанский отряд, а Беркутов сказал следующее:
– Военнослужащие Красной Армии, принявшие военную присягу и попавшие в окружение обязаны с боем пробиваться к своим и снова встать в строй регулярной армии.
– А что по-вашему, мы выходит чужие? – возразил Задорожный.
– Нет, вы, конечно, тоже свои, но не регулярная часть. – ответил Беркутов.
– Товарищ старший сержант, вы говорите пробираться к своим, а что же будет с нашими тяжело ранеными? – спросила Григорьева.
– Для тяжело раненых мы должны сделать все, что в наших силах. – сказал Беркутов.
– Но тяжело раненые нуждаются в квалифицированной медицинской помощи, в противном случае они погибнут! – сказала Байрамова.
– Как видите, мы не в состоянии предоставить им эту квалифицированную помощь, а если их оставим под наблюдением местных жителей, и в какой-то мере это все-таки выход. – сказал Беркутов.
– Вы же знаете, что раздробленные кости, которые еще угрожают раненым газовой гангреной, нужно оперировать, а мы спихнем их местному населению и обречем на медленную смерть. – возразила Григорьева.
– Что же ты предлагаешь, Григорьева? – спросил Беркутов.
– Я не знаю, что предложить, но знаю одно, нужно их в госпиталь или в больницу. – твердо сказала Гутя.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
112
– Здесь, товарищ Беркутов, до Решетиловки километров двадцать пять, а там есть отличная больница, может в разведку послать кого-нибудь? – предложил Задорожный.
– Я согласен, товарищ Задорожный, но кого пошлем? – сказал Беркутов.
В разведчики вызвался идти один из ездовых, который вез в Кременчуг антикварную мебель, это был Кобыляцкий Степан Михайлович. Он рассказал, что когда-то проживал в Решетиловке, работал в той больнице кочегаром и был знаком со всем медицинским персоналом больницы. Кобыляцкого тут же снарядили в путь. Задорожный предложил выделить одну повозку, нагрузив ее буряками.
– На поле такого добра сколько хочешь, ну а если немцы или полицаи задержат, то можно что-нибудь им набрехать! – добавил Задорожный.
Кобыляцкий уехал утром, а к вечеру следующего дня довольный и навеселе вернулся с врачом с полным портфелем инструментов и фанерным ящиком, со стерильным-перевязочным материалом, несколько банок с гипсом, медикаментами и несколько чистых простыней. Все это добро сгрузили на поляне. Беркутов приказал в одном из шалашей оборудовать место для работы врача-хирурга, им оказался Юрий Иванович Пикус, работавший в Решетиловской районной больнице. Пикус не согласился работать в шалаше.
– Для осмотра раненых бойцов оборудуйте место на поляне, пусть ваши девчата расстелют на траве брезент и что-нибудь на чем можно положить для осмотра больного и разложить инструментарий, – потребовал Пикус. Беркутов подозвал к себе Задорожного и попросил соорудить из заготовленных жердей операционный стол. Вскоре на поляне стоял стол, накрытый досками, снятыми с повозок, в гуртовом котле вскипятили воду и Пикус тщательно промыл руки с мылом и приступил к осмотру раненых. Закончив осмотр, он отобрал нескольких пациентов на операцию не следующий день.
Утром, как только солнце осветило поляну, Пикус распорядился из жердей ольшаника соорудить каркас над операционным столом и обтянуть его простынями. Получилось что-то вроде палатки. Проникающий солнечный свет сквозь простыни достаточно освещал место работы хирурга. Ассистировать в качестве операционной сестры Пикус выбрал Валентину Байрамову. Инструменты прокипятили в стерилизаторе на костре. Пикус и Байрамова надели чистые белые халаты, Гутя завязала им обоим повязки в области рта и носа. Первым оперировали сержанта Гонтаря, у которого осколком была повреждена берцовая кость. Вторым на операцию положили красноармейца Иванова за ним Старикова. Последним оперируемым стал сержант Илюшин, с
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
113
тяжелым ранением в живот. Никто не верил, что он проживет несколько часов, но Илюшин жил, стонал и терпеливо ждал своей участи.
– Наркоз! – скомандовал Пикус, прощупывая пульс. Байрамова капает на маску Илюшина эфир, Пикус следит за дыханием больного. Вскоре Илюшин уснул и Пикус начал операцию раскрыл брюшную полость, остановил кровотечение, наконец кровотечение остановлено, и Пикус мастерски делает швы на поврежденную печень. Затем, приложив к ране сальник, закрепляет его швами.
– Все, операция окончена – сказал Пикус, посмотрев на Байрамову, та вопросительно одними глазами показала Пикусу на разрез и он, поняв ее немой в спрос, сказал:
– Сейчас частично брюшную полость зашьем, но разрез останется пока открытым, только потом на разрез наложишь стерильную салфетку. И хотя Байрамова не поняла, почему разрез должен быть открытым, она промолчала. Пикус прощупал пульс Илюшина.
– Большая потеря крови. Пульс нитевидный. Надо поддержать сердце. Сделайте инъекцию. – обратился он к Байрамовой.
– А что вводить? – спросила она.
– Введите вот это, – сказал Пикус, и взяв из коробки ампулу, подал Валентине. Она ножницами отбила головку стеклянной ампулы и, набрав шприц, спросила:
– А что это?
– Это кофеин, – сказал Пикус. Байрамова умело сделала инъекцию в руку и положила шприц в стерилизатор. Пикусу все больше нравилась эта девушка, которая видимо впервые ассистировала при операции и на первый раз неплохо справилась с обязанностью операционной сестры.
– Молодец! – похвалил он ее. Она улыбнулась одними глазами и спросила:
– Что мне делать дальше?
– Оставайся здесь и следи за пульс ом. Я буду в шалаше у командира.
Возле шалаша, собравшиеся красноармейцы и гуртовщицы окружили Пикуса:
– Товарищ доктор! Как прошла операция? Илюшин будет жить?
– Все хорошо, только большая потеря крови, надо бы поддержать, а нечем.
– А мы можем Илюшину сдать свою кровь? – спросила Тараненко.
– Да, но я не знаю группу крови Илюшина, а вы знаете группу своей крови? – спросил Пикус.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
114
– Да, я лично знаю свою группу крови, у меня вторая группа, – сказала Настя Загорулько.
– А у Илюшина какая? – спросил Пикус.
– Можно посмотреть в его капсуле, там все написано, – предложил Беркутов. Он направился в шалаш, где перед операцией раздевали Илюшина. Вскоре из шалаша раздался его голос:
– У Илюшина первая группа!
– У меня первая группа! – радостно воскликнула Гутя.
– Разрешите мне самому удостовериться, товарищ командир. – обратился Пикус к Беркутову. И, взяв в руки свиток крошечного пергамента, сам прочитал все его записи.
– А вы точно знаете вашу группу крови? – спросил он Гутю.
– Это точно, я узнала свою группу крови еще тогда, когда занималась в ОСОВИАХИМЕ. – ответила Гутя.
– Вы должны знать, что, если мы сделаем Илюшину переливание крови, и кровь не будет совпадать, Илюшин погибнет.
– Я еще раз заверяю, что моя группа крови первая, – уверенно произнесла Гутя.
– Ну что ж, не будем терять времени, идемте в нашу операционную к Илюшину. – сказал Пикус и повел Гутю к белому простынному шалашу.
После прямого переливания крови у Илюшина стал выравниваться пульс и улучшилось его наполнение. Вскоре Илюшин проснулся. Через несколько минут он попросил пить. Байрамова спросила Пикуса о просьбе больного.
– Его кишечник не поврежден, пить ему можно давать. – сказал Пикус.
– Можно его перенести в шалаш? – снова спросила Байрамова.
– Нет нельзя. У него открыта брюшная полость, его не надо беспокоить.
– Сколько же его брюшная полость будет открыта? – спросил Беркутов.
– Подождем дней пять. После чего его состояние должно улучшиться, тогда можно быть уверенным, что больной будет жить. – сказал Пикус. Затем они с Беркутовым обошли послеоперационных раненых, размещенных по шалашам и по совету Пикуса, Беркутов установил дежурство по их уходу. Пикус же с девчатами провел несколько занятий по курсу лечения операционных ран больных, а Беркутову сказал:
– Придется, Игнат Захарович, лечить больных не менее одного месяца.
– А как же нам начать движение к своим на восток?
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
115
– Это, Игнат Захарович, ваши проблемы. Но оставлять прооперированных, особенно вот этого Илюшина, значит убить их медленной смертью. – ответил Пикус.
– Ну что ж, убедили, Юрий Иванович, надо искать продукты, надо вести разведку, надо оборудовать более стационарное жилье, – сказал Беркутов.
Когда Семен Федорович узнал о решении Беркутова готовиться к постоянному бивуаку, он сказал:
– Я уже прикинул, что и как. Будем делать хорошую землянку вон на том холмике. Сделаем так, что будет и спальня, будет и столовая, и даже ленинская комната. Насчет печки, конечно, надо подумать. Кирпича сейчас не найдешь, но сырец я делать умею. Пила, топор, лопаты, мои руки и ваша помощь, вот все что мне надо на данный момент. И спор наш, Игнат Захарович, разрешился сам собой. Будем создавать партизанский отряд.
– Это еще поглядим! – ответил Беркутов.
Через пять дней Пикус, осмотрев Илюшина, под местным наркозом зашил ему брюшную полость и, зайдя к Беркутову в шалаш сказал:
– Сержант Илюшин жить будет. Кормить его желательно высококалорийными продуктами.
– Будем стараться, Юрий Иванович! – ответил Беркутов.
– Ну тогда прощайте! Мне надо в больницу, немцы могут хватиться меня, а я, пользуясь своим положением хирурга больницы, подпольно оказываю помощь раненым бойцам и командирам Красной Армии, скрывающимся по домам наших людей жителей города. – сказал Пикус и, оставив Беркутову необходимых лекарств, уехал на повозке в сопровождении ездового Кобыляцкого в Решетиловку.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
116
Глава двадцатая
Батальонный комиссар Малышев очнулся от контузии ночью. Вокруг была гнетущая тишина, лишь со стороны шоссе глухо ревели моторы. Там шли в сторону Кременчуга немецкие грузовики и боевая техника. Малышев осторожно освободил из земли руки. Освободившись от сухих комьев глины, лежавшей на груди, Малышев стал осмысливать положение его тела, которое по грудь было засыпано обвалившимся от взрыва стенок окопа. Несколько мучительных усилий, чтобы выбраться из окопа, успеха не имели. Хотел позвать на помощь, но вовремя спохватился, обстановка была не ясна. «Наверно, все погибли или отступили, а меня приняли за убитого» – подумал Малышев, и в тоже время изобретая способ освободиться от земли.
Несмотря на общую слабость, он заставлял себя работать без отдыха, ускоряя усилия. От напряжения заболела голова, а по шее потекла теплая, липкая струйка. Поняв, что это кровь, Малышев ощупал голову, но раны на ней не обнаружил. «Значит это из ушей,» – подумал он, ослабив напряжение в работе. Свет луны ярко освещал местность, помогая ему в работе, вскоре он высвободил одну ногу, а за ней и другую. В левом бедре что-то заныло, к тому же в сапоге портянка была мокра, ощупав руками бедро, наткнулся на разорванную штанину брюк и острую боль в бедре. Вся штанина была в крови. Решил переобуть левый сапог, превозмогая боль, стащил левый сапог и в голени обнаружил еще одну рану. «Кости в голени и в бедре кажется целы» – подумал Малышев и открыл свою полевую сумку, но тут же вспомнил, что индпакет израсходовал, перевязывая рану какого-то бойца. Тогда он вытащил из-под брюк подол майки и решил оторвать от нее лоскут для перевязки ноги, но майка как назло не поддавалась. «Не те силы,» – подумал Малышев и снова лег на землю, чтобы передохнуть. Он вспомнил, что в сумке есть перочинный ножик, тут же достав его, снял гимнастерку, затем майку, разрезал ее на полосы и расчистив раны туго забинтовал их.
С большим трудом одевшись, он подался на ноги. Привычным движением правой руки проверил наличие пистолета в кобуре и, припадая на левую ногу, он медленно пошел в район обороны шестой роты. Спустившись в балку за высотой «Зеленая», Малышев увидел передки от лошадиной упряжи и пожалел, что не побывал на батарее Папулова, там могли быть ранение пушкари, которым возможно нужна помощь. Но вернуться на высоту у него просто не хватило бы сил.
Натыкаясь на трупы лошадей и красноармейцев, он пошел вдоль балки, зная, что выйдет к отсечной позиции пятой роты, а там можно добраться до тыла бывшего района обороны батальона Сергеева. Яркий свет луны освещал местность. Малышеву было хорошо видны в
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
117
траншеях и на брустверах лежащие погибшие бойцы и командиры пятой роты. У многих глаза были открыты, и, застывшим взором они как бы укоряли своего комиссара полка за свою гибель. Между окопами валялось много трупов немецких солдат, а кое где маячили еще дымящиеся немецкие танки. Малышев вспомнил вчерашнюю остервенелую атаку немецких автоматчиков на район обороны пятой поты. Он вглядывался в лица убитых, стараясь отыскать среди них старшего лейтенанта Ванеева и в то же время надеясь на то, что Ванеев остался жив. «Что с батальоном? Куда делся Сергеев? Неужели все погибли?» – думал Малышев, не допуская даже в мыслях, что немцы могли захватить кого-то в плен. Он не знал и судьбы своего полка, где он был комиссаром и наравне с командиром был ответственен за него.
У бруствера траншеи, рядом с немецким ефрейтором, лежал его автомат и сумка с магазинами. Малышев забрал автомат и повесил его на свое плечо, затем вытащил из сумки шесть магазинов, рассовал их по карманам и голенища своего сапога. «Это, пожалуй, получше моего пистолета.» – подумал он и пошел в сторону шоссе.
Луна уже склонялась к горизонту, а рассвет белой полосой озарил восток. «Надо спешить», – подумал Малышев, но куда спешить и что делать, он не знал. Он ощущал жажду и голод. Его чемоданчик остался в штабе полка, а в полевей сумке кроме карты и справочника политработника ничего не было. В голову пришла крамольная мысль – обыскать вещевые мешки и фляги убитых. Это ведь не что иное как мародерство? Но Малышеву нужны были только продукты, вода, которые убитому были уже ни к чему. «Пусть простят меня мои мертвые соратники.» – размышлял Малышев.
Проверив несколько фляг, торчащих на поясных ремнях красноармейцев, он обнаружил их пустыми, лишь последняя оказалась наполовину заполнена водой. Он выпил из нее всю воду, но пить захотелось еще сильнее. Продуктов не оказалось, но обнаружив в одном мешке два сухаря, он с жадностью съел их. Проковыляв по району обороны шестой роты, вдруг увидел полосу темного кустарника, который ожерельем окаймлял шоссе, ведущее на Кременчуг. Переходя шоссе, он заметил вдали движущуюся по шоссе в сторону Кременчуга колонну мотоциклов с колясками? Малышев залег в придорожных кустах и взвел затвор автомата.
С грохотом, один за другим, проезжали мотоциклы. За рулем и в коляске, вооруженные автоматами, висевшими на груди, в глубоко нахлобученных касках, сидели солдаты. Кроме того, в каждой коляске на турели торчал ручной пулемет. Стрелять по мотоциклам было бессмысленно, поэтому Малышев ждал, когда колона пройдет, чтобы самому продолжить путь по проселочной дороге, уходящей от шоссе в заросли кустарника к Днепру. Последний мотоцикл промчался мимо
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
118
него, гул моторов затих вдали. Малышев уже собрался выйти из своего убежища и направиться по проселку подальше от шоссе, как вдруг из долины, которую вчера оборонял батальон Сергеева, по шоссе мчался еще один мотоцикл. Задержавшись где-то, водитель спешил догнать свою колону. Оценив обстановку, Малышев решил захватить исправный мотоцикл, уничтожив экипаж. Он снял с плеча полевую сумку и выбросил ее на проезжую часть шоссе. Когда луч фары скользнул по сумке, взвизгнули тормоза, мотоцикл, встав поперек дороги, остановился у самой сумки. Солдат, сидевший в коляске, вылез из нее и, засветив ручной фонарик, какое-то время смотрел на сумку, затем протянул до нее руку. В этот момент две коротких очереди из автомата решили судьбу экипажа мотоцикла. Малышев затащил водителя и пулеметчика за гряду кустов, сел за руль мотоцикла и, включив передачу выехал на проселочную дорогу, по которой на малой скорости, без света фары, ехал километром двадцать.
Впереди замаячила посадка, которая полосой пересекала проселочную дорогу. Малышев понял, что это речка, пересекающая дорогу. «Значит где-то здесь должен быть мост, если его еще не разрушили.» – подумал Малышев. Мост действительно показался, но Малышев решил не переезжать его, так как он помнил по карте, что где-то рядом должно проходить шоссе на Днепропетровск вдоль Днепра. Занималась заря. Кругом было почти светло и ехать на мотоцикле в форме комиссара было бы безумием. Малышев решил избавиться от мотоцикла. Включив первую передачу, он направил неуправляемый мотоцикл в направлении крутого берега речки, предварительно забрав из коляски продпаек экипажа, автоматы и магазины. Когда мотоцикл свалился с берега и скрылся в воде, Малышев, сориентировавшись по карте, заковылял в сторону Днепра.
Над горизонтом взошло солнце. Первые лучи его, как показалось Малышеву нежно прикоснулись к овражистому берегу Днепра, осветили верхушки ракитника, серебряным оттенком заиграли на поверхности широкой реки. «Черт возьми! Мы тут воюем, уничтожаем друг друга, а природа своей красотой как бы укоряет нас в бессмысленных поступках! Нас? А почему нас, а не их – грабителей, убийц, с оружием ворвавшихся в наш мирный дом, и мы не виноваты перед красотой нашей природы!» – думал Малышев осторожно, превозмогая тупую боль в левой ноге, он опускался в один из многочисленных яров, заросших кустарником и диким абрикосом. Яр вел к самому берегу реки, и Малышев решил немедля разыскать какие-нибудь подручные плавсредства и переправиться на левый берег Днепра.
Но почти в конце яра из кустов вышли вооруженные люди, они направили на Малышева стволы своих автоматов и потребовали
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
119
сложить оружие. Трофейные автоматы висели на ремнях за спиной, до своего пистолета он явно дотянуться не успевал, но решил так: когда будет складывать автоматы на землю, мгновенно вытащит пистолет из кобуры и уничтожит хотя бы двух фашистов. В это время солнечные лучи скользнули по склону яра, и Малышев успех заметить на незнакомцах красноармейскую форму со звездочками на пилотках. Заметили в лучах солнца и они его комиссарскую форму, подошли, с любопытством смотрели но него.
– Откуда вы, товарищ батальонный комиссар? – спросил Малышева старший сержант, выделявшийся среди группы красноармейцев и младших командиров тем, что владел обстановкой и признавался старшим.
– Я из войск, защищавших Кременчуг, а вот вас, товарищи сержанты и бойцы я не знаю и даже не представляю ваше появление здесь… – ответил Малышев.
– Мы из тридцать восьмой армии, обеспечивали переправу армии через Днепр в районе Черкасс, a сами остались без плавсредств. После выполнения задачи вынуждены были пробиваться к своим на трофейной машине. – ответил старший сержант.
– Куда же вы теперь держите путь? – спросил Малышев.
– Мы не знаем, нам надо переправиться на левый берег Днепра, но река здесь очень широка, а плавсредств нет. А что вы товарищ комиссар думаете в данной обстановке? – спросил старший сержант.
– Я думаю, надо немедленно переправляться здесь и двигаться на Харьков, и я, как старший по званию, принимаю командование вашей группой. Будем пробиваться вместе, и чтобы у вас не было сомнений насчет меня, вот мое удостоверение личности. – сказал Малышев, достав из нагрудного кармана корочки документа.
Старший сержант не стал смотреть удостоверение и сказал:
– Товарищ батальонный комиссар, раз так все получилось, давайте познакомимся, я – старший сержант Чижов Корней Николаевич, до войны проходил кадровую службу помкомвзводом в дивизионном разведбатальоне, это мои бойцы тоже все разведчики, нас тут семнадцать человек, в том числе четыре младших командира.
– А я комиссар полка 297-ой стрелковой дивизии, батальонный комиссар Малышев Иван Максимович, вчера при обороне Крюковской позиции при взрыве противотанковой гранаты был контужен и ранен в левую ногу без повреждения костей. Очнулся сегодня ночью в окопе и вот, как и вы пробираюсь к своим, – сказал Малышев.
– Мы готовы выполнять ваши приказы, товарищ батальонный комиссар! – сказал Чижов и четко приложил руку к головному убору.
– Ну тогда приказываю искать подручные плавсредства, а то немцы очухаются, будет сложнее переправляться на левый берег
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
120
Днепра. Что приуныли, может есть возражения? – Все заулыбались. Они не привыкли к такому обращению, для них привычней было, когда звучал приказ!
Чижов тут же назначил двух сержантов и четырех красноармейцев для разведки берега, в поисках каких-либо плавсредств. Через час группы вернулись. Обе группы плавсредств на берегу не отыскали, лишь младший сержант Хорошилов обнаружил на левом берегу три больших рыбацких лодки.
– Кто из вас хорошо плавает? – спросил Малышев.
–Все плавают хорошо, разведчик должен уметь плавать, иначе какой же он разведчик. – ответил за всех Чижов.
– Разрешите мне, я еще в детстве Каму переплывал! – сказал Чижов.
– Хорошо, Чижов, плывите, приведите сюда хотя бы одну лодку, и тогда мы на том берегу. И еще учтите, вода не летняя, если когда-нибудь при купании в конечностях ощущали спазм, или как он в народе называется – судорога, лучше пошлите другого. – сказал Малышев.
– Ничего, насчет холодной воды мы привыкшие, а судороги отродясь не бывало! – раздеваясь, весело произнес Чижов. Затем он смело вошел в воду и, окунувшись с головой, легко поплыл сажёнками, пришлепывая ладошками по воде.
– Ишь ты! С фокусами плывет, хватило бы сил! – сказал сержант Xорошилов.
– У Чижова сил хватит, видел я, как он Десну даже переныривал! – заметил сержант Обухов.
Малышев внимательно смотрел, как Чижов, относимый течением, доплыл до середины реки. По его расчетам, пловец должен был выйти на том берегу метров четыреста ниже по течению, значит и лодку приведет не сюда, поэтому группе необходимо сменить место укрытия вниз по течению на это же расстояние. Он вызвал к себе младших командиров и приказал мелкими группами сосредоточиться у ориентира: и он указал отдельно стоящую ветлу. Когда последние разведчики скрылись за оврагами, к Малышеву подошел разведчик, посланный Малышевым для снятия наблюдателя. Он доложил, что по шоссе проследовали двадцать мотоциклов, они остановились у моста через речку, солдаты осматривают кустарники, а офицер смотрит в бинокль в сторону Днепра.
«Да, это уже совсем не кстати. Наверное, ищут экипаж мотоцикла, который я уничтожил.» – подумал Малышев и тут же приказал наблюдателю продолжать наблюдение за немцами. Затем он отыскал глазами еле заметную точку плывущего Чижова и пожалел, что поспешил с организацией переправы. В это время наблюдатель сообщил, что два немецких солдата двигаются в направлении нашего
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
121
оврага! «Надо уходить,» – подумал Малышев и приказал наблюдателю следовать за ним.
Немцы не стали спускаться овраг, где только что располагалась группа разведчиков. Они прошли по краям оврага, сделав несколько автоматных очередей по зарослям кустарника, вернулись на шоссе. Немецкий офицер долго еще смотрел из бинокля на реку, но, по всей вероятности, ничего подозрительного не видел. Немцы не уезжали. Малышев боялся одного: чтобы в это время Чижов не отчалил от того берега на лодке. Тогда с немцами придется принимать бой, которым монет окончиться трагически для разведгруппы. Смерти он не боялся. Погибнуть в бою за отчизну не страшно, но все-таки до чертиков хотелось узнать, что там будет дальше. Настанет же время, когда будем гнать эту фашистскую нечисть с нашей земли!
Он смотрел то на отдельную ветлу, где теперь расположились разведчики, то на немецкого офицера, который из бинокля неспроста изучал противоположный берег реки, то на лодки на левом берегу у ракитника в одной из которых должен был отчалить от берега Чижов. Но последний бесследно исчез. Не было его ни в реке, ни на берегу. «Уж не утонул ли?» – подумал Малышев.
Немцы вдруг разделились на две группы и шесть мотоциклов уехали по проселочной дороге, видимо к тому месту, где Малышев утопил мотоцикл, наверняка там на поверхности воды в речке появились радужные пятна от бензина. После обнаружения мотоцикла немцы обязательно обследуют все овраги и яры побережий Днепра, тогда для группы разведчиков здесь будет ловушка. Малышеву вдруг в голову пришла неожиданная мысль: «что если упредить немцев, скрытно приблизившись к шоссе, внезапно напасть на них и уничтожить? Нас шестнадцать хорошо подготовленных, сильных и смелых разведчиков, хорошо вооруженных, владеющих приемами борьбы и ножами, внезапным нападением можно решить эту задачу наверняка,» – размышлял Малышев. Ободренный этой идеей, он собрал разведчиков и объяснил создавшуюся обстановку:
– Немцы на мотоциклах прибыли сюда не для того, чтобы полюбоваться ландшафтом и Днепром, я полагаю, что они нашли двух, мною убитых мотоциклистов и теперь разыскивают тех, кто это мог сделать. Они обязательно будут обследовать весь берег и, все равно, наткнутся на нас. А приняв бой мы обречем себя на верную гибель.
– А что же нам предпринять против этого? – спросил Хорошилов.
– У меня возникла такая идея, упредить немцев, внезапно и бесшумно, действуя только ножами, уничтожить мотоциклистов, которые сейчас на дороге и захватить мотоциклы и вооружение.
– А что же потом? – опросил Хорошилов.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
122
– А потом, если все решится по нашему плану, на трофейных мотоциклах догнать на проселочной дороге вторую часть мотоциклистов, и внезапным огнем из пулеметов уничтожить их. Дальнейшие действия нашей группы не трудно предугадать: все прибываете сюда ко мне, я буду здесь, простите, с моей ногой мне за вами не угнаться.
– Кто же будет командовать операцией? – спросил Хорошилов.
– Считаю, что лучшего командира – руководителя операцией, чем сержант Хорошилов нам не определить! Как вы считаете, товарищи разведчики?
– Так точно, товарищ батальонный комиссар! – разноголосо ответили разведчики.
– Тогда, товарищ сержант Хорошилов, слушай приказ. Малышев в деталях подробно разъяснил боевую задачу. Затем он сказал:
– Товарищ Хорошилов! Выделите-ка из состава разведчиков еще одного пловца на левый берег. По-моему, с Чижовым что-то случилось. Нам очень нужна хотя бы одна лодка.
– Есть выделить пловца! – ответил Хорошилов, назначая на помощь Чижову красноармейца Харитонова.
Получив приказ комиссара на уничтожение немецких мотоциклистов Хорошилов разделил разводчиков на две группы. Одна во главе младшего сержанта Обухова имела задачу скрытно пробраться через водосточную трубу на противоположную сторону шоссе к грунтовой дороге и, сосредоточившись в кустах, изготовиться для внезапного нападения. Другая во главе с младшим сержантом Сабировым должна занять исходное положение для нападения со стороны Днепра. Обе группы по свистку Хорошилова внезапно нападают на немцев, расположившихся на шоссе у проселочной дороги, и без единого выстрела уничтожают их.
Сначала операция началась по намеченному плану, но, когда обе группы сосредоточившись по обе стороны шоссе, были готовы к схватке, как вдруг со стороны проселочной дороги появился мотоцикл. Немецкий офицер пошел к нему навстречу, при этом он должен был наткнуться на притаившегося в кустах Обухова. Последний, не ожидая сигнала, короткой очередью сразил офицера и с разведчиками выскочили на шоссе. Сабиров, увидев группу Обухова, тут же со своей группой пришел к нему на помощь. Началась рукопашная схватка. Утрата внезапности дорого обошлась разведчикам. Немцы открыли огонь из автоматов, а один из мотоциклистов, сев за руль и развернув мотоцикл, стал набирать скорость в сторону поселка Крюкова. Хорошилов, заметив его, пустил вдогонку мотоциклу длинную очередь из автомата, но цель поразить не смог. Мотоциклист скрылся за поворотом. В ходе схватки один долговязый ефрейтор вскочил в коляску
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
123
одного из мотоциклов и стал торопливо заряжать пулемет. На него было бросился рядовой Кашицкий из группы Сабирова, но опоздав на мгновение, пулеметной очередью ефрейтора был изрешечен. К нему на помощь бросился младший сержант Волков, который вытащил ефрейтора из коляски и тут же свернул ему шею. Бой на шоссе закончился. Мотоциклисты были мертвы, кроме одного, скрывшегося на мотоцикле за поворотом.
Разведчики первую часть задачи, поставленную комиссаром Малышевым, выполнили, но не удалось ее решить без жертв. Сабиров и Волков но мотоцикле пытались догнать беглеца, а остальные не мотоциклах поехали по грунтовой дороге, куда еще до боя убыли пять вражеских мотоциклов. Через несколько минут они увидели стоящие мотоциклы и солдат, возившихся в речке. Несколько пулеметных очередей Хорошилова решили их судьбу. Вернувшись из погони, Сабиров и Волков доложили, что за поворотом они обнаружили под откосом перевернутый мотоцикл и мертвого водителя. Собрав разведчиков, Хорошилов приказал доложить о потерях:
– Костенко и Белов легко ранены, – сказал Обухов.
– А у меня погиб боец Кашицкий. Он всех нас прикрыл своим телом от пулеметного огня! – сказал Сабиров.
– Раненых и Кашицкого повезем с собой! Обухову, два лишних мотоцикла сжечь, остальные по машинам! Едем на берег Днепра к комиссару! – приказал Хорошилов.
Старший сержант Чижов, хотя и хвастался своим умение хорошо плавать, до противоположного берега доплыл с большим трудом. Усталый и озябший, минут двадцать лежал на теплом песке. Отдышавшись, он встал и, осторожно шагая босыми ногами между кустарниками, стал пробираться к лодкам. Когда он достиг их, то оказалось, что все три лодки были полузатопленными и прикованы цепью к толстой ветле, у основания которой висел огромный амбарный замок. Не имея ни инструментов, ни оружия, отбить замок было невозможно. Освободить лодки из воды он тоже был не в состоянии, поэтому Чижов осмотревшись вокруг, заметил неподалеку небольшой хуторок из трех хат и нескольких сарайчиков. Чижов решил разведать этот хуторок и возможно найти там помощь. Подойдя к забору, он увидел рыболовецкие сети, развешанные на шестах. Кругом валялись корзины в серебристой чешуе. Пахло протухшей рыбой и стояла жуткая тишина. «Неужели тут никого нет?» – подумал Чижов, и, как бы ответив на его вопрос, из дальней хаты вдруг вышел старик в полотняной одежде и с крюковатой палкой в руке.
Он медленно подошел к Чижову и сказал:
– Виткиля ты сынку, такой, как мать родила?
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
124
– С того берегу отец. Красноармейцы там, к своим пробираемся, нам лодки нужны, помоги отец!
– Нема добрых лодок, ополченцы увели пораненых с Крюковского плацдарма переплавлять через Днепро. – слабым голосом ответил старик.
– А три лодки, запертые замком, они разве плохие?
– Плохие. Протекают в щели, а мы с тобой цього зробыты не сможемо!
– А где же люди? Разве здесь кроме тебя никого нет? – спросил Чижов.
– Рыболовецкая бригада била тутечки, та человики в ополчение пошли, а бабы по селам разбежались. Так ще один я тут сторожую. – прохрипел старик и не спеша пошел к дальнему сараю и скоро вернулся с корзиной пакли.
– Вот тебе, хлопче, материал для ремонта, вот ключи, в том сарае визьмеш инструмент, там и весла лежат. Ремонтуй как сможешь, а я тильки що-либо подати сможу и все. Не могутный я. – с трудом произнес старик. Чижов, открыв сарай, приступил к работе. Он перенес к лодкам весла, затем в ящике, где хранился инструмент, взял стамеску, долото, молоток и вместе с корзиной пакли унес все на берег. Вернувшись за ведром, он увидел, как по дороге, ведущей к хуторку, поднимая клубы серой пыли на повозке, запряженной парой гнедых, едут четыре мужика в гражданских костюмах. В руках у каждого было по винтовке, а на левых рукавах контрастно к черным костюмам пестрели белые повязки. О предателях Чижов был уже много наслышан и, чтобы не попасть к ним в лапы он быстро забежал в сарай, где только что лежали весла и инструмент. Из хаты вышел старик. Он с тревогой посмотрел на дверь сарая, где укрылся Чижов и медленно подошел к воротам во двор.
– Ты чего, старик, не витчинчешь ворота? Али не бачишь що влада прибыла к тоби в гости? – крикнул один усатый из полицаев. Старик молча открыл ворота и, повозка с полицаями въехала во двор.
Остановив у первой хаты лошадей, полицаи, спрыгнув с повозки, приступили к осмотру висевших на шестах сети.
– Сети добрые. Пришлем к тебе старик из Озер пять стариков, рыбы надо наловить для новой влады! – повелительно сказал один из полицаев с пышными усами. Старик смотрел на прибывших выцветшими глазами и молчал.
– Що мовчиш, старик? – спросил усатый.
– Здоровья вже немае, паны полицаи. Стар я для цей справы.
– Ничого, старик, мы тоби поздоровише пришлем рыбалок, да баб ще, ты тильке кировать будешь. Лодки тут е, подремонтуйте их и все будет горазд! – сказал усач. В сарае что-то загремело. Это Чижов,
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
125
смотревший на полицаев в щель двери, сорвался и подшиб ведро, на котором стоял.
– Кто там у тебе ще е? – спросил усач, направляясь к сараю.
– Да це мий племяш из Козельщины прийшов проведать меня. – дрожащим голосом прохрипел старик. Не слушая старика, усач открыл дверь сарая.
– A ну выходи и покажись-ка нам племяш! – скомандовал он Чижову, которому ничего не оставалось делать, как выйти из проема дверей.
– О…! Да ты зовсим як ангел! – удивился усач, увидев голого Чижова.
– Де ж твоя одежа? Чижов молчал.
– Ты мабуть из окруженцив, с того берега приплыл? Ничего соби племяш. А ну говори, хто такой? Но Чижов молчал.
– Принеси-ка дидусь для своего племяша якись штанци, щоб срам прикрыть, а мы его визмем с собою! – издевался усач. Старик вынес штаны, которые Чижов с трудом натянул на себя.
– Ничего, гестапо разберется, хто ты такий, там заговоришь, може и одежа там тоби буде не потрибна... а ну Панас, – обратился усач до белокурого молодого полицая, – посади-ка его на повозку, да свяжи ему руки и ноги тэж! – приказал он. Чижова посадили на повозку и туго скрутили бичевой. «Попал как кур во щи» – думал Чижов, мучительно напрягая мысль, как вырваться из плена, а придумать ничего не мог.
– А ну-ка хлопцы, растяните сети во дворе, подывимось, якой вони довжины. Полицаи начали снимать сети с шестов, то и дела поправляя винтовки, висевшие у них на плечах.
– Да вы шо, на передовой? Повесьте винтовки не плетень, удобнее будет робить! – приказал усач. Три полицая повесили свои винтовки на плетень и снова принялись за работу. В это время за кустом бузины почти рядом у плетня скрывался, переплывший Днепр и тоже голый красноармеец Харитонов. Увидев во дворе полицаев и связанного на повозке Чижова, он решил во что бы то ни стало освободить своего командира, но пока еще не знал, как это сделать. Наблюдая за работой полицаев, он к своему удивлению и радости увидал, как три полицая повесили свои винтовки на плетень. Решение пришло само собой. До первой винтовки, висевшей на плетне, было не более пяти шагов. Выскочив из куста бузины, он в одно мгновение очутился возле винтовки, и быстро сняв ее с кола, перезарядил затвор.
– Руки вверх! – закричал он простуженным басом. Полицаи, растягивающие сеть по двору, бросились было к своим винтовкам, но как раз от плетня на них был направлен ствол второго невесть откуда взявшегося «голяка», и они тут же подняли руки. Усач молниеносно сбросил винтовку с плеча, и еще успев загнать патрон в патронник, был
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
126
сражен пулей Харитонова. Один из трех полицаев, стоявших во дворе с поднятыми руками, вдруг стремительно бросился бежать. Харитонов, перезарядив винтовку, всадил в спину беглеца очередную пулю и, не дав опомниться оставшимся двум полицаям, приказал им снять с себя пояса с подсумками. От первой хаты к повозке шел старик. Лицо его выражало радость. Подойдя к Чижову, он, не говоря ни слова, начал по-хозяйски, не спеша распутывать бичеву. Тугие узлы никак не поддавались ему, но все же он через какое-то время одолел их. Чижов, освобожденный от пут, соскочил с повозки на землю и, подбежав к висевшим винтовкам, схватил одну из них и дослал патрон в патронник.
– Что будем делать? – спросил Харитонов.
– Будем ремонтировать лодки! – ответил Чижов.
– Не убивайте нас панове, мы все зробим, как вы скажете! – плакали полицаи.
– Хорошо, мы не будем вас убивать, только сейчас вы будете ремонтировать лодки и, если сделаете толково, я, командир Красной Армии, даю честное слово, что не расстреляем вас! – сказал Чижов.
Полицаи усердно принялись за работу. Они ведрами вычерпали из лодок воду, вытащили их на берег и опрокинули кверху дном. В это время Чижов и Харитонов услышали пулеметные и автоматные очереди. «Что там произошло? Неужели группу обнаружили?» – думал Чижов и торопил полицаев с ремонтом. Последние сказались мастерами этого дела, и работа закипела. Они вычистили щели на днище лодки, один них принес битум, полоски жести, гвозди. Разожгли огонь и в ведре растопили битум. Затем они скрутили жгуты из пакли, пропитали их битумом, и этими жгутами конопатили щели. Залив щели битумом, накладывали жестяные полосы и прибивали их гвоздями. К одиннадцати часам работа была закончена, все три лодки спустили на воду, в уключины вложили весла, грести которыми Чижов приказал полицаям. Две остальные лодки привязали цепями к первой, и «флотилия» рыбацких лодок отчалила от берега.
Лодки Чижова и Харитонова подоспели вовремя. Когда вся группа разведчиков во главе с комиссаром Малышевым выгружалась на левом берегу Днепра, на правом берегу по шоссе прибыли три бронетранспортера с немецкими солдатами, которые приступали к прочесыванию холмистого берега в районе речки Успенки.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
127
Глаза двадцать первая
Капитан Папулов от контузии пришел в себя после полуночи. Открыв глаза, он увидел ясное звездное небо, млечный путь, знакомые с детства созвездия Большой и малой Медведицы, полярную звезду и яркую, словно золотой поднос, полную луну. Он смотрел на небо широко раскрытыми глазами и никак не мог понять, где он и что с ним произошло. В голове путались какие-то обрывки воспоминаний. Он попытался вспомнить о вчерашнем бое его батареи, и почему он остался здесь один. Вскоре в памяти стал проявляться весь вчерашний бой. Он вспомнил как в последний момент вел огонь из орудия по танкам, как в последний раз увидел вспыхнувший танк от его выстрела, а дальше какая-то пустота – провал памяти. Ясно было одно, что он остался жив и это было главное. Папулов стал шевелить поочередно руками и ногами Подняв голову, он осмотрелся и понял, что находится на позиции своей батареи. Нестерпимо болела голова. Попробовал приподняться на руках, но не смог. Руки и ноги слушались плохо. Собрав все силы, превозмогая адскую боль в висках, поднялся с начала на колени, затем встал на ноги, но тут же пошатнувшись, упал на землю. Пришлось все повторить сначала. Головокружение и боль в висках отнимали силы, мешали думать, а главное двигаться. Папулову казалось, что в голове переливается какая-то тягучая жидкость, которая невыносимо давит изнутри и распирает череп. Двумя руками ощупал голову и обнаружил на ней тугую повязку. Он вспомнил о командира взвода Линькова, который и забинтовал ему голову, где осколок от снаряда касательно прочертил на лбу неглубокую рану, но после этого ранения голова не болела и с Линьковым после этого ранения они еще долго вели огонь из орудия.
Папулов решил осмотреть позицию. Шатаясь, подошел к орудию, освещенному луной. Оно было раздавлено танком, щит сорван с лафета в согнутый пополам, валялся между изуродованными станинами. Справа от орудия Папулов увидел вдавленный в землю чей-то труп. Наклонившись над ним, узнал Линькова. «Прощай, пушкарь, прощай, товарищ! Если останусь жив, отомщу за тебя!» – думал он, и, расстегнув карман гимнастерки достал красноармейскую книжку Линькова. Во втором кармане обнаружил сложенный в четверо лист бумаги. Он вспомнил, как Линьков положил этот лист в карман перед боем и сказал: «Не успел дописать письмо маме.» Красноармейскую книжку и не дописанное письмо Папулов положил к себе в карман гимнастерки, затем решил похоронить Линькова. Нашел в окопе саперскую лопату и попробовал копать, но от сильной головной боли чуть не потерял сознание. Он бросил лопату и вслух произнес:
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
128
– Прости, Иван, даже похоронить тебя не могу. – Ему показалось, что слова прозвучали очень громко, и он оглянулся. Ему даже почудилось, что кто-то к нему идет, но вокруг стояла тишина, надо было принимать какое-то решение. Папулов уже понял всю окружающую обстановку: вчерашний бой закончился разгромом района обороны батальона, его батарея погибла, немцы прорвались и захватили мост через Днепр, вероятно и город. О судьбе полка и ополченцах он мог только предполагать.
В первую очередь Папулов решил добраться до НП батальона, надеясь кого-нибудь увидеть там. Спустился в балку, где вчера он расположил тыл батареи. Кроме разбитых передков, пустых ящиков из-под снарядов и трупов лошадей здесь он ничего не обнаружил. У куста, Папулов увидел ранцевый батарейный термос с плотно закрытой крышкой. Отбросив защелку и открыв крышку, Папулов обнаружил в термосе кашу. Ощутив голод, он запустил руку в термос и стал жадно есть вкусную пшенную кашу, видимо доставленную вчера старшиной Петриченко. Насытившись, он вспомнил, как Петриченко вчера в полдень доложил о доставленном на батарею обеде, но шел бой и обедать было некогда, да и некому. Затем Папулов долго шел вдоль траншеи первого взвода пятой роты и неожиданно для сбоя наткнулся на вход в блиндаж Сергеева. В блиндаже было темно и пусто. «Ушли, ни одной души, значит был приказ отступить, а я остался один. Что же делать.» – думал Папулов. Он решил идти вдоль траншеи первого батальона в сторону Днепра. Болела и кружилась голова, ноги слушались плохо. Ему то и дело приходилось отдыхать. Отдыхал стоя. Боялся, что если сядет, то не поднимется.
К четырем часам утра Папулов достиг песчаного плеса Днепра. Лунный свет серебрил поверхность реки и сама луна, словно золотой мяч, отражалась в воде. Справа за прибрежным леском на левом берегу было видно зарево пожаров в Кременчуге. Город горел. Где-то далеко на северо-западе слышалась орудийная пальба и взрывы снарядов. Там шли ожесточенные бои. «Видимо первая танковая группа преследует отступающую нашу дивизию.» – думал Папулов. Он решил во что бы то ни стало пробиваться к своим, хотя бы для того, чтобы отомстить за погибших батарейцев.
В поисках каких-нибудь переправочных средств, он пошел вдоль берега вверх по течению реки. Папулов хорошо плавал, но после контузии плыть через реку не решался. Запнувшись за какой-то предмет, полетел на песок. Осмотрев этот предмет, понял, что под ногами лежали санитарные носилки. Рядом на песке валяясь бинты, клочки окровавленной ваты. В стороне заметил несколько коротких бревен, обрывки телефонных кабелей. Уяснил: кто-то переправлял на тот берег раненых. Папулов попытался стащить бревна на воду, а затем связать
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
129
небольшой плот для себя, но оказалось это занятие ему не под силу. Закружилась голова, и он чуть было не свалился на песок. Решил поискать на берегу что-либо, более подходящее для подручных плавсредств.
Пройдя метров шестьсот, увидел торчащий из воды кузов немецкого тягача. Он узнал его по узким гусеницам и подвеске с малогабаритными катками. «Как его угораздило свалиться с такой кручи?» – думал Папулов. Вдруг он заметил в нескольких шагах от тягача станины стомиллиметрового орудия и орудийный щит, торчащие из воды. Он подошел к орудию и к своему удивлению чуть подальше увидел кузов и орудие другого тягача. «О…! Да здесь целое кладбище техники!» – подумал Папулов, поднимаясь в кузов первого тягача. Кузов оказался пустым, только у кабины водителя торчала сорванная крышка инструментального ящика, из которого были видны тряпки. Папулов, шлепая сапогами по воде, вытащил из инструментального ящика два комбеза и автомобильную камеру. Сначала он не понял, зачем здесь хранилась про запас автомобильная камера, но вспомнил, что на гусеничном тягаче у немцев передние колеса автомобильные. Выбросив на берег комбезы и камеру, он осторожно сошел на песок, надеясь из камеры сделать плавсредство. Папулов понимал – накачать камеру при помощи своих легких он не сможет, нужен был автомобильный насос. Обыскав оба тягача, он насоса не нашел. Правда в кузове второго тягача он обнаружил канистру с бензином и еще одну автомобильную камеру.
На востоке занималась утренняя заря. Луна, утратившая свою яркость. потускнела и склонилась к верхушкам сосен за Днепром, Папулов отвинтил золотник ниппеля одной из камер и, набрав полную грудь воздуха, начал надувать ее. После каждого напряженного дутья, боль в висках становилась невыносимой, но отдохнув, он снова и снова дул в тоненькую трубочку ниппеля, пока камера не стала упругой. Завинтив золотник, колпачок, он принялся надувать вторую камеру. После такого непосильного для него труда, Папулов долго отдыхал. Затем вылил из канистры бензин и плотно завинтил горловину. Он вставил ее в одну из надутых камер и раздевшись, привязал к ней свое обмундирование, снаряжение и обувь. Затем связал две камеры бичевой, в свободную влез сам и смело вошел в холодную воду. Его сразу же подхватило течением, и он усиленно стал грести обеими руками. На средине реки в водовороте закружило, завертело и потеряв ориентировку, Папулов напрягал все силы. Наконец он вырвался не более спокойную гладь реки. Его плотик перестало крутить, и, с ориентировавшись, он взял направление на темнеющий берег Днепра. Чтобы окончательно не закоченеть, Папулов работал также и ногами. Скоро от усталости заныло во всем теле. Руки и ноги слушались плохо. Хотелось отдаться на милость течения, но несмотря ни на что, он
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
130
упорно греб. Когда до берега оставалось метров тридцать, все его сооружение вместе с ним занесло в тихую заводь. Здесь он подгреб к камышам и когда ноги ощутили илистое дно, он стал продираться сквозь эти густые заросли камыша. Выйдя на берег, он увидел поляну, слева темнел прибрежный лесок, а справа густые кусты ракитника.
Папулов вытащил свой плотик на берег, отвязал обмундирование, стал поспешно одеваться. После холодного купания сухая одежда была наградой за правильное принятое решение на переправу. Сделав несколько физических упражнений, почувствовал, как по телу живительными струйками разливается тепло. Боль в голове притупилась. Папулов почувствовал нестерпимый голод, который заставил его думать и принимать какое-то следующее решение.
Солнце еще не взошло, но с каждой уходящей минутой становилось светлее. Теперь ближний массив соснового леса был хорошо виден и казался не таким уж далеким. Здесь на берегу, оставаться ему было опасно. Надо было уходить хотя бы в этот сосновый лес. Взяв в руку пистолет, он осторожно стал пробираться через поляну по направлению к сосновому лесу и вдруг увидел, как два бронетранспортера с солдатами по проселочной дороге двигались к этому же лесу и их сопровождал танк. На броне машин четко просматривались немецкие эмблемы – кресты, да и солдат, сидящих в кузовах бронетранспортеров, он сразу же узнал. Это были немцы. Дождавшись, когда колонна скрылась в лесу, Папулов вернулся к берегу, решил пока укрыться в ольховом прибрежном леску. Листья на деревьях были еще достаточно зелены и густой куст бузины показался ему прекрасным укрытием. Он лег на мягкую траву и как мог замаскировал себя. А когда солнце, поднявшись над горизонтом, нагрело воздух и землю, Папулов незаметно для себя уснул. Проснулся он через два часа с чувством ощущения голода, пожалев, что не взял с собою про запас батарейной каши из термоса. От прибрежного леса до соснового массива расстояние не превышало метров восемьсот. Ждать, когда наступит темнота, не было никакого смысла, тогда он потерял бы десять часов, а за это время можно было пройти километров тридцать. Пока Папулов размышлял о том, как ему поступить, вдруг он отчетливо услышал слабый стон. Насторожившись, попытался определить откуда он исходил, но все было тихо.
«Наверное, показалось.» – подумал Папулов и собрался уже в путь, как стон повторился со стороны реки в зарослях камыша в тихой заводи. Папулов подошел вплотную к камышам и прислушался. На этот раз стон прозвучал рядом. Раздвигая стебли камыша, он вошел в воду и через четыре шага обнаружил лежащего на спине человека в гимнастерке с сержантскими знаками отличия на петличках. Лицо сержанта, перепачканное тиной, кого-то напоминало. «Да это же
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
131
старшина батареи Петриченко! Но как он попал сюда? Неужели сам, без плавсредств переплыл реку?» – размышлял Папулов. Петриченко лежал без чувств или спал. Папулов поднял его на руки и стал вытаскивать из воды. Последний снова застонал и открыл глаза. Губы его шевелились. Он пытался что-то сказать, но не мог. Когда Папулов затащил его в ольховый лесок и укрыл за кустами бузины, тут только Петриченко слабо, но внятно произнес два слова:
– Товарищ капитан. – Папулов осмотрел Петриченко. Правая нога и левая рука старшины были забинтован. Папулов снял с него сапоги и распорол ножом правую штанину брюк. Он увидел, как повязка впилась в распухшее бедро, а нога посинела. В полевой сумке у Папулова лежало несколько индпакетов и он тут же перебинтовал Петриченко все раны. Старшина бредил. Приложив руку к его лбу, Папулов понял, что Петриченко серьезно болен.
В полдень Петриченко пришел в себя и попросил пить. Папулов отвинтил пробку фляги и, приподняв голову старшины, напоил его днепровской водой.
– Ты как сюда попал? – спросил Папулов.
– Товарищ капитан! Вы живы! А я думал, что Вы погибли. Снаряд разорвался у орудия, потом по этому орудию проехал танк, из него меня прошили пулеметной очередью. А о вас я подумал, что вам конец. – сказал Петриченко.
– Ладно, Петриченко, речь не обо мне. А если коротко, то после контузии пришел в себя ночью, кое-как добрался до Днепра и при помощи подручных средств, переправился через реку. А ты на чем переправился?
– Я, после всех перипетий, все-таки добрался до БМП. Нас потом эвакуировали на плотах, но нашему плоту не повезло, в него попал снаряд. Меня взрывом выбросило в воду, и я стремился только держаться на плаву. Течением занесло меня в эту заводь, я кое-как выбрался на мелководье, после чего не помню ничего. Это Вы отогнали мою смерть.
– Не отгонял я твоей смерти, Петриченко, так уж судьба распорядилась, так что живем, старшина, дай бог еще и воевать будем!
– Вы может и будете, товарищ капитан, а я, наверное, не доживу до этого. Больно уж плохо мне сейчас, – слабым голосом, сказал Петриченко.
– Ничего, старшина, ты еще молод, выдюжишь. Но откровенно говоря, положение наше, как говорят, хуже губернаторского, но ты не горюй, как-нибудь выкарабкаемся. – сказал Папулов, чувствуя, что боль в висках стала намного слабее.
Теперь ему надо было заботиться не только о себе, но и о тяжело больном старшине батареи Петриченко. Эта забота о товарище
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
132
заставила его изменить свои планы. Теперь он должен был найти человеческое жилье, попросить каких-нибудь продуктов для себя и пристроить Петриченко у надежных людей. Замаскировав ветками своего подопечного, он направился по берегу реки вниз по течению. Вскоре ольховый лесок стал редеть. На смену ему появились кусты ракитника. Под сапогами вдруг захлюпала вода. Осторожно ступая между небольшими кочками, Папулов увидел верхушки тополей. «Значит здесь где-то близко жилые дома.» – подумал он и не ошибся, мокрый луг скоро кончился, впереди показался низкий плетень, а за ним чья-то хата. Осмотревшись и не заметив ничего подозрительного, Папулов перешагнул через плетень. Он шел по убранному картофельному полю к клуне, стоящей на пути во двор. Слева как огромные желтые валуны вразброс лежали неубранные тыквы. Из-за угла клуни Папулов осмотрел двор, единственное окно хаты, смотрело на кучу все тех же тыкв и большую корзину, наполненную кукурузными кочанами. Пирамидальные тополя, стоящие в ряд, уходили вдаль, обозначая улицу, так как за первой хатой были видны соломенные крыши других. Вдруг послышался звук подъехавшего к третьей хате мотоцикла. Вскоре там закудахтали куры, заохала женщина, гортанно заорали немцы. Папулов понял, что надо уходить, но решил все-таки набрать из корзины несколько кукурузных кочанов и скрыться в кустах ракитника, но в этот миг вспомнил Петриченко, лежащего в бреду, которому была нужна не только хорошая еда, но и кров над головой. Папулов вытащил пистолет. Быстро перебежал двор, хотел было войти на веранду, но вдруг услышал сзади чьи-то шаги. Обернувшись, увидел пожилую женщину, которая несла в руках тыкву. Папулов решил поговорить с ней по поводу Петриченко. Когда женщина подошла к тыквенной куче, он боясь напугать ее спокойно произнес:
– Здравствуйте, мать! Женщина охнула и выронила из рук тыкву, ударившуюся о землю с глухим треском. Она раскололась на две неравные части, оскалившись белыми широкими семенами.
Папулов стоял перед ней худой, с заросшим щетиной лицом, в грязном измятом обмундировании командира Красной Армии. Она, наконец освоившись, поняла, что перед ней окруженец, сказала:
– Что же вы стоите здесь, кругом же шныряют немцы, идите скорей в клуню! И открыла туда дверь. Папулов быстро зашел в нее. Осмотревшись внутри, увидел мешки с картошкой, корзины с кочанами кукурузы, разную огородную утварь. Он сел на деревянную скамейку, когда-то мастерски сделанной хозяином и стал ждать. Через несколько минут в клуню вошла женщина с крынкой молока, краюхой хлеба и довольно солидным куском домашней колбасы.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
133
– Вот, товарищ командир, все це берить и тикаете скорише витциля. Нимцы у Одарки вже курей ловлять, ненароком и сюда пожалують. – сказала она.
– Хорошо, мать, я уйду, спасибо вам за все, только скажи, что это за населенный пункт и можно ли ночью прийти к вам? Там у меня в кустах есть еще раненый товарищ, лежит с температурой, подлечить бы его надо.
– Добре, товарищу командир, ночью приходьте и чекайте мене у плетня. Я сама встречу вас и кажу ще робыть. – торопливо сказала женщина, и выйдя из клуни, через минуту вошла в нее.
– Никого нима, идить с богом! – сказала она и тревожно посмотрела вокруг. Она стояла у плетня, пока Папулов не скрылся в ракитнике.
Приблизившись к кусту бузины, Папулов раздвинул ветки. Увидев сидевшего у ствола ольхи Петриченко, он сел с ним рядом и протянул ому крынку с молоком.
– А ну-ка Петриченко, выпей-ка это молоко! Сейчас мы с тобой поужинаем и с этого момента те будешь выздоравливать. – сказал Папулов.
– Вы, товарищ капитан, ешьте и пробивайтесь с своим, а меня оставьте здесь, я все равно идти не смогу, да и тяжело мне, умру я скоро, зачем зря тратить на меня провиант. – обреченно произнес Петриченко.
– А ну-ка прекрати разговорчики на эту тему, товарищ старшина! Ты должен бойцов воодушевлять, а сам скис! – строго сказал Папулов. Петриченко, потупясь, отрешенно смотрел в землю, облизывая сухие потрескавшиеся губы.
– Я, товарищ, капитан, двигаться не могу, а Вы пропадете из-за меня, это же яснее ясного. – печально произнес Петриченко.
– Разве я, командир батареи, учил вас оставлять раненых товарищей на поле боя? Как ты это себе представляешь, чтобы так вот запросто оставить своего старшину умирать здесь в этом ракитнике? Плохо же ты думаешь, Петриченко, о своем командире! А сейчас бери крынку с молоком и пей! Тебе, старшина, надо набираться сил.
Петриченко взял крынку с молоком и стал жадно, большими глотками пить. Напившись, он закрыл глаза и заснул. Проспал он до темноты. Когда в небе появились первые звезды, Папулов взвалил Петриченко на спину и широким шагом понес его в сторону мокрого луга. Он спешил к тому низкому плетню, где должна была ждать его пожилая добрая женщина, с которой он к своему стыду не успел даже познакомиться.
Ее звали Парасковья Ивановна Грот. Она встретила их у плетня, привела в хату и принялась материнскими руками приводить в порядок попавших в беду солдат. Парасковья Ивановна вместе о Папуловым
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
134
раздели Петриченко, вымыли его в балии, затем Парасковья Ивановна заварила чистотелу с ромашкой и примочками обработала его раны. Размотала бинт на голове Папулова, на его лбу промыла рану и легкими подавливаниями ладонями рук вокруг его головы совершила чудо: пульсирующая боль в голове у Папулова пропала. После всего она накормила их борщом и, постелив обоим постель в клуне, уложила спать. Как убитые проспали они до утра. С рассветом к ним снова пришла их спасительница и кудесница. Она принесла верейку с едой, в главное на двоих крынку парного молока.
– Як видпочивали, сынки? – ласково спросила она.
– Как в раю, Парасковья Ивановна! – бодро ответил Папулов.
– А ты, сыночек, як соби почуваешь? – спросила она, обращаясь к Петриченко.
– Лучше, намного лучше, чем вчера. – еще не окрепшим голосом ответил он, но видно было по всему, что заболел Петриченко не столько от ран, сколько от простуды.
– Ничего, сынок, бог даст выздоровеешь, уж я помогу тебе в этом, а теперь поснидайте. Вот я принесла вам кое-что, ишьте на здоровьечко, а я корову на выпас выгоню.
– Скажите, Парасковья Ивановна, как там вчера немцы, много кур у соседки унесли? – спросил Папулов.
– На этот раз обошлось, забрали они три курки, Одарка зарубала их, та борща им наварила, а они шнапс свой распивали та Одарку расхваливали, а потим пишли. Вы иште, я швыденько обернусь. – сказала Парасковья и, заперев двери клуни, ушла.
Папулов пощупал ладонью лоб Петриченко и покачал головой. Температура у него все же держалась, но чувствовал он себя намного лучше, чем вчера. Позавтракав, Папулов сложил грязную посуду в верейку и прислушался к звукам во дворе. Там было все спокойно. С разговорами незаметно прошло время. Парасковья Ивановна пришла к полудню с озабоченным лицом.
– Что-нибудь случилось, Парасковья Ивановна? – спросил Папулов.
– Да, хлопцы, мабуть вам придется кудысь тикать. Немцы обшукивают берег Днепра и здешние хаты, говорят вчера в ничь через Днепро наших пораненых червоноармейцев переправили на левый берег, та сховали так, ще нимцы не могуть видшукаты. Их солдаты шастают по хатам и все перевертають. Кажуть и лис сосновый прочесывали, та ничего нейнашлы.
– Да, Парасковья Ивановна, печальную вы весть принесли. Я-то что, уйду хоть сейчас, а Петриченко, он же пропадет в дороге. – сказал Папулов.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
135
– Ось, що я выгадала: до вийны у мене сынок служил в Червонной Армии, как почалась вийна, от него ничего не чуты. А я так гадаю, товарищу командир, хай вже молодый хлопчик останется в моей хати, все одно идти вин не взмози, я сыном своим его назову, сынок был в мене Василий, а по-батькови Микытовичем буде, а вам товарищу командир, треба уходить.
– Оставить, говорите, а вдруг без меня моего хлопца немцы заберут, я тогда никогда не смог бы простить себе это! – сказал Папулов.
– Ни, не заберуть, товарищу командир, в нашем селище вже есть поранение окруженци, яки пришли до дому и нимцы их не зачипають. Вечером, як буде темно, вам треба уходить, я провожу вас за наш огород до соснового лису. – сказала Парасковья Ивановна. Папулову ничего не оставалось, как согласиться с нею. Он за оставшееся время проверил пистолет, вытащил из полевой сумки карту, измерил расстояние до соснового леса, затем осмотрел фуражку, обнаружил, что козырек может оторваться от нее и принялся пришивать его толстыми нитками, которые принесла ему хозяйка.
Вечером пришла к клуне Парасковья Ивановна. Она принесла большую торбу, наполненную хлебом, садом, домашней колбасой и сухой рыбой. От бутылки самогона Папулов категорически отказался. Затем Парасковья Ивановна дала ему старинный зипун из грубого черного сукна и старую потертую папаху из бараньей шкуры.
– Вже холоднувато на ничь, визмить це, да и ваша военная форма всим бросается в очи! – заметила Парасковья Ивановна. Папулов развязал торбу, запихал туда свою артиллерийскую фуражку, надел на себя зипун, папаху, закинул за спину торбу и подошел к Петриченко.
– Ну что ж, мой дорогой старшина! Давай обниму тебя и расстанемся, дай бог, чтобы не навсегда! Прости, что вынужден покинуть тебя, так уж видно судьбе угодно! Желаю тебе выздороветь и главное выжить – дрогнувшим голосом произнес Папулов, обнял Петриченко и по-русски поцеловал его в губы три раза. Затем повернулся и, не оглядываясь, вышел из клуни.
– Всего вам наилучшего, товарищ капитан! Пусть и вам во всем счастит! – уже в дверях услышал он слова Петриченко. Парасковья Ивановна у соснового леса попрощалась с Папуловым, и он пошел между сосен твердой армейской походкой, похожий скорей всего на украинского казака из войска Тараса Бульбы, чем на кадрового командира-артиллериста.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
136
Глава двадцать вторая
Несколько суток батальон Сергеева, отдыхая днем, двигался ночами по левому берегу реки Псел, вдоль шоссе Кременчуг-Решетиловка. Походную колонну Сергеев построил по принципу головной походной заставы: дозоры впереди и боковые. Они вели разведку каждого кустарника, рощи, складки местности, то есть там, где их мог подстерегать враг.
Большие населенные пункты обходили стороной, чтобы не обнаружить себя и не напороться на засаду. Однажды Сергееву доложили о двух большегрузных немецких грузовиках, стоящих на шоссе Кременчуг-Решетиловка вблизи села Остапье и рядом с грузовиками на обочине отдыхали вооруженные люди в гражданских костюмах с повязками на левом рукаве. Сергеев приказал группе захвата во главе со старшим лейтенантом Семенько захватить одного из них и привести к нему. Но бесшумно взять полицая не удалось, завязалась перестрелка. Сергеев направил группу бойцов с ручным пулеметом, обойти грузовики, оседлать дорогу на случай, если предатели вдруг вздумают бежать на машинах. Старшим группы назначил старшего лейтенанта Ефимова. Основные силы батальона залегли на опушке рощи и по команде Сергеева, открыли по полицаям огонь. Предатели, расположившись в канаве по другую сторону шоссе, сначала дружно отстреливались, но, когда по ним вдоль кювета был открыт пулеметный огонь, побросали винтовки и подняли руки. Бойцы окружили группу полицаев, которых оказалось двадцать восемь человек. Убитых считать не стали Ефимов со своими бойцами стали собирать брошенные винтовки и в этот момент один из полицаев одетый в немецкий мундир, вдруг стремглав бросился бежать к первому грузовику. Он вскочил на подножку, открыл дверцу кабины и, сев на сидение, завел мотор. Но тронуться с места не успел. Пулеметная очередь Семенько навсегда лишила его этого желания. Он грузно, вывалившись из кабины, растянулся у дороги.
В этой перестрелке было уничтожено около половины полицаев. В батальоне Сергеева потерь не оказалось, кроме одного красноармейца, получившего легкое ранение. Сергеев приказал построить пленных и взять их на прицел, чтоб не разбежались.
– Что, господа полицаи, предали Родину и стреляйте в своих? – обращаясь к ним, сказал Сергеев. Полицаи молчали.
– Оружие у вас немецкое, харчи силой отнимаете у населения, сознавайтесь, кто сколько из вас погубил советских людей – продолжал Сергеев. Полицаи, опустив головы. молчали. Красноармейцы притащили тело убитого толстяка в немецком мундире и положили перед строем полицаев.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
137
– Они говорят, что это был ихний старший, – сказал один из бойцов, показав головой на шеренгу пленных.
– А ну-ка обыщите его карманы! – приказал Сергеев.
– Получил свое, сволочь! – сквозь зубы произнес кто-то из полицаев с кавказским акцентом. Сергеев посмотрел на черноволосого полицая с усиками и нелестно подумал о нем как о приспособленце при любой ситуации. Кивнув на убитого спросил:
– Кто это?
– Это Явро, наш шеф. Вот у него-то руки по локоть в крови, – сказал черноволосый с усиками. Красноармейцы тем временем извлекли из карманов Явро разные бумаги, аусвайсы и расписки. Среди бумаг вдруг мелькнули серые корочки с черным силуэтом Ленина.
– Да это же комсомольский билет! – воскликнул один из бойцов, подавая бумаги Сергееву. Сергеев раскрыл комсомольский билет и увидел на фотографии милое веселое лицо девушки.
– Заболотная Любовь Ивановна! – громко прочитал он. Бойцы посмотрели на пленных, которые все еще, не поднимая головы, ждали своей участи.
– Кто знает, что сделал этот ваш Явро с этой девушкой? – спросил Сергеев. Полицаи продолжали молчать. Вдруг кто-то из них вытолкнул из строя своего соседа и крикнул:
– Он ее убил! Сам мне признался в машине, когда ехали сюда. Вытолкнутый из строя, вдруг упал на колени и по-собачьи, глядя на Сергеева запричитал, что его заставил Явро и что если бы он не расстрелял ее, Явро, все равно, убил бы эту девушку, да и меня заодно!
– Фамилия? – гневно спросил Сергеев.
– Барвинок моя фамилия, Петро Барвинок. Простите меня гражданин командир, не хотел я, он заставил меня! – показывая на мертвого Явро, скулил Барвинок.
– Расстрелять! – коротко бросил Сергеев. Барвинок вдруг вскочил на ноги, подбежал к строю полицаев и, схватив одного из них за пальто, начал трясти:
– Вот кто ее задержал! Вот он, он тоже виноват, а я должен за всех жизнью платить! – визжал Барвинок.
– Мразь! – бросил в сторону Барвинка полицай в черном пальто и оттолкнув ого в сторону, шагнул вперед.
– Да, я ее задержал! Жаль, что не я убил. Если бы пришлось задержать такую красную сволочь, как эта, еще раз, то я сам бы пристрелил ее как шелудивую собаку! Жалею, что мало я вас стрелял, если бы дали волю, всех бы вас уничтожил до единого! Ненавижу вас, красных москалей! Торжествуйте, я в ваших руках. Были бы вы в моих, я живьем бы жарил вас на огне! – Он еще что-то хотел сказать, но
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
138
выстрел из пистолета сразил его наповал. Это лейтенант Ефимов, не выдержал, всадил ему пулю прямо в рот.
– Кто это? – спросил Сергеев.
– Доненко его фамилия. У Явро был первым помощником. – сказал один из полицаев.
– Все вы господа предатели одним дегтем мазаны. Предали Родину, кто из-за трусости, кто по идейным соображениям. Есть еще среди вас, кто замирал руки в крови советских людей? – спросил Сергеев.
– Разрешите слово сказать, товарищ старший лейтенант? – выступил один из полицаев.
– Чего мелешь! Кто тебе здесь товарищ, господин предатель! – прикрикнул на него Ефимов.
– Ладно, пусть говорит. – сказал Сергеев.
– Нас трое из лагеря военнопленных из-под Киева вступили в полицию, – стал объяснять с кавказским акцентом черноволосый с усиками, симпатичный азербайджанец и замолчал.
– Чего замолчал, продолжай? – оказал Сергеев.
– Мы попали в окружение еще в июле. Дрались с немцами до последнего патрона, а потом ночью нас захватили. Сначала мы попали в предварительный лагерь. Там многим предлагали или служить в полиции или смерть. Вот мы рядовые Ровенский, Борисов и я пошли в полицию, чтобы затем бежать к своим. Товарищ старший лейтенант, поверьте нам троим! Примите нас в свое подразделение! Мы кровью искупим наш позор! – умолял он Сергеева.
– Что же вы, господа, раньше не убегали из этого предательского пекла? Теперь вы соучастники преступлений, которые совершали и совершают такие как ваш Явро, Доненко и Барвинок. Наши красноармейцы не сложили оружия даже в окружении, а теперь мы для вас стали товарищами?
– Все понимаем, товарищ старший лейтенант, только поверьте и возьмите нас в ваш отряд! – просил азербайджанец.
– Как твоя фамилия? – спросил азербайджанца Ефимов.
– Гасанов, Иса Гасанов! Из Сумгаита я, товарищ лейтенант.
– Ну, а почему ты нас товарищами называешь? Мы тебе разве товарищи? – с казал Ефимов.
– Все равно, ваш я, товарищ лейтенант, простите нас и испытайте! – с каким-то простодушием говорил Гасанов, что бойцы даже заулыбались. Улыбнулся и Сергеев. Что-то доброе шевельнулось в его душе и, повернувшись к своим бойцам, он спросил:
– Поверим им что ли, товарищи? Но бойцы и командиры батальона Сергеева молчали.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
139
– Так и нам бы можно сдаться под Кременчугом, а мы там сражались, сколько товарищей потеряли, а теперь вот в тылу врага с оружием в руках воюем против фашистов, а они струсили и пошли в полицаи, чтобы шкуру свою спасти! – сказал комсорг шестой роты сержант Жигалов.
– Вот, видите, не верят вам! – сказал Сергеев.
– Не верите значит? Наверное, и правильно не верите. Тогда лучше убейте! – воскликнул второй полицай, которого Гасанов назвал Борисовым.
– Вот, что, господа предатели! Мы вам не судьи, идите-ка вы по домам, мы вас отпускаем, да не вздумайте еще раз оказаться в таком положении, как вот сейчас, тогда уж вас, наверняка, не пощадят и придется платить сполна. Итак, по домам шагом марш! – скомандовал Сергеев.
– А мне тоже можно идти со всеми? – спросил Барвинок.
– А этого палача расстрелять! Полицаи, не веря еще в свое освобождение, испуганно оглядываясь, пошли по дороге, лишь Барвинок скулил по собачьи, когда его повели к роще. На месте остались трое полицаев: Гасанов, Борисов и Ровенский. Последний вдруг побежал догонять группу отпущенных полицаев.
– А ты куда, Ровенский? – закричал на него Гасанов. Ровенский остановился в нерешительности и все же вернулся назад.
– Расстреляют они нас, Гасанов, надо уходить пока отпускают, – сказал он.
– Тебе не стыдно против своих воевать? Ты забыл, как до последнего патрона отстреливались под Киевом? Пусть расстреляют, мы заслужили это! – возмутился Гасанов.
– Могут и простить. – сказал Борисов.
– Если простят, то лучше умереть в бою за свою Родину, а то мама и та проклянет.
– А вам что, особую команду подавать? – спросил подошедший к ним Ефимов.
– Нам, товарищ лейтенант, некуда идти. – сказал Гасанов. Он упорно употреблял это принятое в Красной Армии слово «товарищ». Ефимов хотел было снова отчитать его за это, да махнул рукой. В лесу прозвучал выстрел. Это расстреляли Барвинка. Сергеев приказал поджечь грузовики и уходить. Бойцы, подобрав трофейное оружие, группами уходили в глубь рощи, оставляя горящие машины, да валявшиеся на земле трупы полицаев, убитых в бою. Гасанов со своими товарищами тоже шли за бойцами батальона Сергеева. К ним подошел Сергеев.
– Хорошо, идите пока с нами, в глубине рощи мы решим вашу судьбу. – сказал он Гасанову и приказал двум бойцам сопровождать их.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
140
– Видишь, Гасанов, командир сказал решит нашу судьбу, значит могут расстрелять? – прохныкал Ровенский.
– Молчи! А то я сам тебя удушу, а еще клялся нам в верности. – прошипел на него Гасанов и сплюнул в сторону.
На одной поляне Сергеев построил свой батальон, по численности который не дотягивал и до стрелковой роты. Перед строем он поставил трех полицаев.
– Вы знаете, товарищи, что эти трое нарушили присягу, предали Родину. Теперь они хотят искупить свою вину кровью в бою с фашистами. Они имеют одно желание, чтобы мы приняли их в свой батальон, в противном случае они просят расстрелять их. Я не хочу сам решать этот деликатный для каждого из нас вопрос, если хотя бы один из вас, товарищи бойцы и командиры, будет против, они будут расстреляны! – сказал Сергеев. Наступила тишина. Но вот один из бойцов сказал:
– Попробуем их в деле, товарищ старший лейтенант!
– Возьмем их с собой и посмотрим, чего они стоят! – сказал второй. Бойцы зашумели.
– А все-таки не брал бы я их! – сказал кто-то из строя.
– Голосуем товарищи, кто «за» поднять вверх оружие! – сказал Сергеев. Несмотря на возражение некоторых бойцов, оружие подняли все.
– Хорошо, а теперь пусть вторично принимают присягу воина Красной Армии, – сказал Ефимов. Сергеев хотел возразить. Он знал, что присяга воина Красной Армии принимается один раз, но промолчал.
– А они ее не помнят! – крикнул кто-то из бойцов с левого фланга.
– Почему же, помним, – возразил Борисов и первый наизусть рассказал текст военной присяги без ошибок. За ним поочередно рассказали Гасанов и Ровенский.
– Становитесь на левый фланг! – скомандовал Сергеев. Затем он выдвинул вперед дозоры, и бойцы батальона Сергеева привычным шагом пошли на северо-восток.
Сергеев подозвал к себе лейтенанта Ефимова и приказал ему не спускать глаз с бывших полицаев.
– Вы меня извините, Иван Михайлович! Не надо было бы их брать в батальон. Горя наберемся от них. – сказал Ефимов, на что Сергеев ничего не ответил.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
141
Глава двадцать третья
Папулов, пройдя за ночь по проселкам километров тридцать, к утру вышел к реке Псел. Осмотревшись вокруг, он заметил на берегу у кустов ракитника несколько лодок, привязанных к старым вербам. Некоторые лодки были полузатоплены. Папулов подошел к одной из них. Небольшой ветер рябил поверхность воды, волны шлепались о борта лодок и слегка покачивали их. Где-то в километре вниз по течению слышался гул моторов, металлические удары, лязг и команды невидимых людей. Папулов сообразил, что там производились работы по ремонту железнодорожного моста через реку Псел. «Значит это та самая железнодорожная ветка Кременчуг–Полтава, которая пересекает Псел в этом месте, значит наши отступая, все-таки взорвали этот мост.» – подумал Папулов и приступил к развязыванию лодки. Справившись с пеньковой веревкой, он еще раз осмотрелся вокруг и, удостоверившись в безопасности, решил, как можно скорее переправиться на левый берег Псела.
С силой оттолкнув лодку от берега и вскочив на ее нос, он почувствовал адскую боль в висках. Вспомнил слова Парасковьи Ивановны, которая советовала ему остерегаться тяжелого физического напряжения. Лодка по инерции проплыла до середины реки и плавно развернулась вдоль ее. Течение лодку стало быстро скосить вниз. Памятуя, что за поворотом его могут увидеть немцы, ремонтирующие мост, Папулов лег на нос лодки и стал усиленно грести ладонями рук. Но лодка продолжала плыть вниз по течению. Тогда Папулов ударом ноги отбил одну из скамеек и, используя ее как весло, причалил к вербе на левом берегу реки.
Выскочив на берег, Папулов привязал лодку к вербе и вошел в заросли ракитника. Солнце своими лучами осветило поверхность реки, продолжать путь было небезопасно и Папулов решил устроить для себя привал. В кустах он выбрал поуютнее место, сел на мягкий покров прошлогодним листьев, развязал торбу и принялся с аппетитом есть домашнюю колбасу с хлебом. «Спасибо Парасковье Ивановне, как сына снарядила в дорогу.» – подумал Папулов и стал размышлять о Петриченко, оценив свой поступок, оставив своего старшину батареи одного в тылу врага.
Досыта наедаться не стал, знал, что продуктов хватит на несколько суток, а что еще его ждет впереди, неизвестно.
Завязав торбу, он сгреб в одну кучу листья и, укрывшись суконным зипуном, заснул. Сон его был тревожным. То и дело он просыпался и, прислушавшись к окружающей обстановке, снова засыпал.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
142
Во второй половине дня, проснувшись, решил больше не спать. Солнце пекло так, что пришлось отбросить в сторону теплые полы суконного зипуна, и, вытащив из чехла флягу, хотел напиться. Но вода во фляге была теплой, и, как показалось Папулову, тягучей. Он решил сходить к реке. Выйдя из кустарника, Папулов по песчаному берегу направился к воде, совершенно забыв осмотреться вокруг. Набрав во флягу воды, он хотел было умыться, но странные звуки с противоположной стороны берега привлекли его внимание, и он поднял голову. К его ужасу на том берегу несколько немецких офицеров раздевались, видимо намереваясь искупаться. Хотя вода в реке была холодна, но жаркий погожий день располагал к купанию и они, болтая раздевшись, один за другим с верещанием, бросались в водную гладь. Папулов быстро спрятался за вербой. Перебежать эти три-четыре метра от вербы до кустов он не решился, так-как теперь купающиеся смотрели в его сторону, а он был в военной форме без суконного зипуна. Немцы в любой момент могли заметить его и поднять тревогу, а он в данный момент не хотел быть в роли затравленного зайца.
Один из офицеров, в стиле «брасс», отфыркиваясь, красиво поплыл по направлению к вербе, за которой укрылся Папулов. Остальные что-то кричали ему, но он, не обращая внимания, переплыл реку и вышел на песок, встряхивая мокрыми руками. Затем он направился к вербе и внезапно перед собой увидел русского капитана. От неожиданности он открыл рот, видимо намереваясь крикнуть, но Папулов не дал ему такой в возможности. Он с силой приложив к виску выхоленного офицера рукоятку своего пистолета, свалил офицера с ног. В два прыжка Папулов очутился в кустах и, схватив свои пожитки, ломая ветки, побежал от реки по открытому полю вдоль полотна железной дороги. Впереди зеленой стеной виднелась лиственная рощица. Папулов сначала повернул было к ней, но оценив обстановку, побежал в сторону малого кустарника, занимавшего обширное пространство слева от железнодорожного полотна. Если бы он укрылся в роще, мог легко попасть в ловушку, так-как обложить рощу со всех сторон для немцев не составило бы большого труда. А в кустарнике, который своими зарослями заполнил всю прибрежную полосу реки, вполне можно было укрыться от глаз немецких военных жандармов. Забравшись в кустарник, Папулов, выбившись из сил, перешел на шаг. В висках снова застучало как молотком по голове. Под ногами зачавкала вода. «Значит тут где-то должен протекать ручей?» – подумал Папулов и прибавил шагу. И действительно вскоре он увидел, заросшую осокой, небольшую речушку. В этом месте железнодорожная насыпь была достаточно высока, а где должен был бы быть мост через речушку, рядом громоздились шпалы, рельсы, конструкции моста. «Значит этот мостик через речушку, наверное, взорвали наши.» – подумал Папулов.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
143
Он вошел в воду и пошел по дну речушки, которая текла в сторону Псела. Дно оказалось песчаным, а глубина реки меньше, чем по колено, поэтому идти было не трудно. Пройдя метров двести, он вышел из воды на берег и, лавируя между кустами, старался достичь зарослей камыша, густой зеленой стеной маячившего впереди. Но силы покидали его. Болела голова, трудно было дышать. Он упал на землю раньше, чем ожидал и пополз, стараясь укрыться в густых камышах.
Между тем, купающиеся немецкие офицеры, на глазах которых вдруг появился откуда-то русский офицер и убил их товарища, подняли тревогу. Три грузовых машины с солдатами, переехав Псел по понтонному мосту, подъехали к отдельной лиственной роще, блокировали ее и прочесали вдоль и поперек. Обыскав прибрежные кусты и не обнаружив никого, солдаты приступили к прочесыванию мелкого кустарника. Вскоре появились собаки, но ни солдаты, ни собаки обнаружить Папулова не смогли. Папулов дополз до зарослей камыша, с трудом поднялся на ноги, вошел в него и по пояс в воде простоял там до темноты. Когда наступила ночь и на небосводе ярко засверкали звезды, Папулов решился выйти из зарослей камыша. Он надел своп зипун, папаху и с пистолетом в руке осторожно начел пробираться в верх по берегу Псела. На четвертые сутки достиг какого-то села и обогнув его справа, пошел строго на восток. Несмотря на скупой рацион питания, продукты Прасковьи Ивановны кончились. В населенные пункты Папулов заходить боялся, но голод давал о себе знать, на седьмые сутки он решил заглянуть в крайнюю хату попавшегося на пути села и попросить хотя бы кусочек хлеба. Но когда огородами пробрался на дворище и постучал в окно, из хаты вышел худой старик. В разговоре с ним Папулов узнал, что в хате он один и хлеба у него немае.
– Як що пшинки вареной, то можу трохи дать. – сказал старик.
– Хорошо дед, давай хоть этой пшинки, – думая на пшенную кашу, сказал Папулов и немало был удивлен, когда старик вынес ему четыре кочана вареной кукурузы.
– Бери сынку, куштуй и тикай витселя, бачу, что не простей ты человэче, из окруженцив мабуть, а в сели богато полицаив, по хатам шастають, все забирають, и таких, як ты шукають, так что извиняйте... – заключил старик.
Папулов и сам не хотел оставаться в селе, и, забрав кочаны кукурузы, пошел в перелесок. Вареная кукуруза оказалась грубоватой, но Папулову она показалась царской едой. Покончив с ней, он прищелкнул языком и подумал: «Жадный, наверно, этот дед, не мог уже дать этих кочанов штук с десяток!» Затем, он накинул на плечи свой зипун, который расстилал на земле для отдыха, снова привычным шагом зашагал на восток.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
144
Ночью, переправившись через реку Ворсклу южнее Новосанжар, Папулов наткнулся на полотно железной дороги. Подойдя ближе, увидел стоящую на рельсах ручную дрезину. За рычагом сидел немецкий солдат в каске и с автоматом за спиной. Папулов вытащил из кобуры пистолет, по насыпи подполз к дрезине сзади и тут же услышал с обратной стороны насыпи звуки шагов. Вскоре оттуда появились два офицера и заняли место на скамейке дрезины. Солдат было нажал на рычаг, и дрезина тронулась с места, но в это время прозвучало подряд три пистолетных выстрела. Папулов стрелял метко и наверняка, немцы, сидящие на дрезине, не успели даже повернуть головы. Забрав один автомат, три снаряженных рожка и два парабеллума, Папулов преодолел железнодорожное полотно и продолжил свой путь. Пробираясь через кустарники, овраги, перелески и не убранные поля, к утру он вышел к шоссе, пересекать которое решил следующей ночью, а пока, забравшись в глубокий овраг, заросший кустами, подыскал для себя удобное место, лег, укрывшись своим неизменным зипуном и мгновенно заснул. Около двух часов дня он проснулся. Какое-то неясное чувство тревоги охватило его, «наверное, это от голода?» – подумал Папулов, вбираясь из оврага.
Затем он сел на край оврага, осмотрелся вокруг и подозрительного ничего не обнаружил, а душа болела как будто перед страшной бедой. По шоссе шли машины, техника и колонны пеших солдат, а на другой стороне шоссе сквозь придорожные посадки Папулов разглядел неубранное кукурузное поле. Кукуруза стояла рыжей стеной, от чего поле походило на миниатюрный лиственный лес. Вот если бы перейти шоссе, и был бы прекрасный обед. Он вспомнил старика, который вынес ему четыре вареных кочана «пшинки». «Бог с ним, съел бы и не вареную» – подумал он. Но по шоссе беспрерывным потоком не прекращалось движение и, пожалуй, до вечера придется голодать.
Что-то затихло там на шоссе. «Может быстро перебежать проезжую часть и скрыться в зарослях кукурузы?» – подумал Папулов. Он даже представил, как будет пережевывать зерна кочана и слюни заполнили его рот. «Пожалуй, рискну!» – решил он и подполз к шоссе. Посмотрев направо и налево вдоль шоссе, не обнаружив никого, пригнувшись как на учениях, перебежал шоссе, юркнув в придорожные кусты. Переждав еще минуту, быстро раздвинул руками желтую массу стеблей кукурузы и вошел в нее.
– Кажется порядок! – сказал он вслух и повернул голову назад. Движение по шоссе еще не возобновилось, но в прогале между придорожными кустами Папулов увидел до двух отделений немецких солдат с двумя собаками. Собаки-овчарки на поводу у собаководов, уткнув свои морды в траву, шли по его следу. Папулов оценив
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
145
создавшуюся обстановку понял, что от собак ему не спрятаться, не уйти. «Значит надо принимать бой.» – решил он. Чтобы по дороже отдать свою жизнь, надо было отыскать более-менее удобную позицию, хотя бы какой-нибудь бугорок. Здесь в кукурузном поле такой позиции не было. И он побежал по полю в надежде, что оно где-то должно кончиться. Стебли с полновесными кочанами били по его плечам, но теперь эти аппетитные кочаны были ни к чему. Он бежал и бежал, чувствуя, что немцы обнаружили его и спустили с поводков своих овчарок. Он понимал, что, если собака настигнет и прыгнет ему на спину – это конец. Клыками она сразу же перегрызет шею, так они обучены. Он уже слышал грозное ворчание собак справа и слева. Тогда он остановился, взвел курок пистолета и вдруг увидел морду одной собаки. Прицелившись, сразил ее наповал. Вторая выскочила неожиданно справа. Стрельба из пистолета – это было хобби капитана Папулова, за что он еще в мирное время за меткость забирал все призы на всех соревнованиях. Вторым выстрелом он сразил и вторую собаку, но хотя собаки больше не тревожили его, они сделали свое дело. Теперь Папулов обнаружен и дело времени, когда он должен будет погибнуть в неравном бою. «Так вот почему с утра у него болела душа? Что это за штука такая, которая предчувствует беду, но не может сообщить, что это за беда?» – думал Папулов, продолжая бежать, пока еще были у него силы. Наконец, все-таки закончились заросли кукурузы. Местность повышалась. Пробежав метров сто, он увидел проселочную дорогу с достаточно глубокими кюветами.
«Лучшей позиции не найти!» – подумал Папулов и завалился в кювет, приготовив автомат, взятый как трофей у дрезины. Но подождав две или три минуты своих преследователей, которые должны были появиться из кукурузы, он не увидел их. Посмотрев вдоль дороги справа от себя, Папулов заметил свих преследователей, которые перебежками, пригнувшись, сосредотачивались по другую сторону дороги. «Хотят окружить и уничтожить!» – подумал Папулов и решил стоять до последнего патрона. Он выложил рядом с собой два парабеллума и свой пистолет «ТТ» со взведенными курками. Когда немцы приблизились метров на пятьдесят, Папулов первый открыл огонь. Ответные очереди прозвучали сзади. Папулов оглянулся и увидел в тридцати метрах семь автоматчиков, которые были уже рядом с дорогой. Перебросив через себя свой автомат, он длинной очередью прижал их к земле, но тут же пожалел об этом. Все пули пошли значительно выше их голов. Перезарядив автомат и прицеливаясь в каждого солдата в отдельности, он сразу же почувствовал результат своего огня: три немца навсегда уткнулись головой в землю. Остальные залегли и открыли огонь по его облюбованной позиции. Папулов, скрывшись в кювете, переждал этот
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
146
огонь и снова короткими очередями поражал одного автоматчика за другим.
Вскоре он израсходовал последний рожок. В том месте где лежали немцы, лишь один ползком скрылся в кювете проселочной дороги. Папулов ждал, когда этот немец высунет свою голову и вдруг услышал сзади шум мотора и лязг гусеницы танка. С шоссе на проселочную дорогу свернул танк и медленно стал приближаться к Папулову, который никак не мог понять тех автоматчиков, которые со стороны шоссе своим огнем давно могли изрешетить его, а танк из курсового пулемета мог перепахать весь придорожный кювет. Но автоматчики стреляли поверх его головы, а танковый пулемет молчал.
Вдруг Папулов понял, что его просто хотят взять живым. «Ну уж нет, этого они не дождутся!» – подумал он и, взяв один из пистолетов, тщательно прицелился в смотровую щель механика-водителя. После выстрела танк резко вильнул в сторону и остановился. «Ага, не нравится!» – обрадовался Папулов и открыл огонь из пистолета по внезапно выбежавшим из-за танка солдатам. Он видел, как они падали на землю после каждого его выстрела и считал свои жертвы.
– Как можно дороже! Как можно дороже! – вслух говорил он сам себе. Папулов уже не думал ни о жизни, ни о смерти, а он думал только об одном: как можно побольше уничтожить врага.
Внезапно навалившийся сзади немец, выкрутил ему левую руку, но Папулов успел правой схватить пистолет к выстрелить в немца. Удар по голове каской решил исход борьбы: сначала в глазах появились большие черные круги, затем черная пелена затмила свет. Его контуженная голова не смогла перенести такого удара, и он потерял сознание. К месту перестрелки подошел майор Винтер. Он скептически посмотрел на лейтенанта, возглавлявшего группу солдат, преследовавших Папулова и спросил:
– Вы что же не смогли справиться с одним русским?
– Видите ли господин майор, штурмбанфюрер Гербман лично приказал этого русского доставить к нему в Руденковку живым. – ответил лейтенант.
– И чем же прославился этот артиллерийский капитан? Может быть он открыл огонь из сверхсекретного оружия по Берлину? – съязвил Винтер.
– Этот русский убил инженера-путейца Штармана, прибывшего из Берлина, и его помощника оберлейтенанта Клауса. – ответ ил лейтенант, виновато опустив голову.
– Да, господин лейтенант, если на каждого русского, которого захочет видеть живым ваш штурмбанфюрер Гербман, будут погибать по шестнадцати солдат Германии, нам никогда не увидеть победы! – сказал Винтер.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
147
– Я здесь ни при чем, господин майор. Я имею приказ и обязан выполнить его! – ответил лейтенант.
– Приказы надо выполнять с умом, иначе мы останемся без нашей доблестной армии, господин лейтенант! – процедил сквозь зубы майор Винтер.
– Простите, господин майор, но я вынужден просить вас выделить мне грузовую машину для доставки этого русского в Руденковку.
– Я следую на фронт, господин лейтенант, и мне не пристало отвлекать вверенные мне боевые подразделения на ваши тыловые проблемы! – сказал Винтер.
– Но, господин майор, через полтора часа машина вернется к вам в исправности с полной заправкой. У меня осталось пять солдат, а этот русский капитан, как видите, сам идти не может! – сказал лейтенант.
Пристрелите русского здесь и доложите, что убит в перестрелке, он и так не дотянет до вашей Руденковки. Однако этот русский стоит дороже вашей головы, он храбро сражался и даже на время вывел из строя мой танк! – сказал Винтер и, посмотрев на растерянного лейтенанта, добавил:
– Я передумал. Я дам вам грузовик, только через полтора часа, как вы обещали, чтобы грузовик был в коей колонне. Но не ради вас, господин лейтенант я поступился своим принципом, а ради этого храбро сражавшегося русского капитана. Так и передайте вашему штурмбанфюреру, которого, видит бог, я не боюсь.
– Благодарю вас, господин майор! – ответил лейтенант и приказал своим солдатам погрузить в кузов бесчувственное тело капитана Папулова. Майор Винтер приказал командиру последней машины развернуться в обратном направлении и следовать с лейтенантом, пятью солдатами и с этим русским капитаном до железнодорожной станции, Руденковки и как только лейтенант со своими солдатами оставит машину, немедленно возвратиться в свое подразделение. Догоните нас в населенном пункте Нехвороща.
– Слушаюсь, господин майор! – сказал унтер-офицер – командир машины. Взревел мотор, машина рванулась по дороге.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
148
Глаза двадцать четвертая
Бабаев закончил передачу техники представителям Закавказского военного округа и Хардаланского райвоенкомата. Затем он приступил к составлению мероприятий по консервации стройки.
Начальник строительного управления Зотов почему-то уехал в министерство и пропал. На плечи Бабаева, как ведущего инженера и секретаря парткома стройки, тяжким бременем навалилась вся работа, которую должен был сделать Зотов. Кроме этого, почти все коммунисты после объявления начала войны подали заявления об отправке их добровольцами на передовую, да он и сам, возвращаясь из Баку, заглянул в Хардаланский райвоенкомат, и поговорив с райвоенкомом, на всякий случай оставил ему свое заявление. Бабаев неоднократно проводил заседания бюро парткома, где и решались самке неотложные хозяйственные дела, которым, как казалось Бабаеву, не было и конца.
Август в заботах и делах пролетел быстро, а когда объем работы по консервированию стройки заканчивался, наконец-то появился пропавший Зотов. Бабаев, обрадовавшись, думал Зотов снимет с него часть забот по консервированию объекта, но этого не случилось. Зотов продолжал вести себя, как посторонний наблюдатель. Тогда Бабаев позвонил в центральный комитет партии и просил ускорить его отправку на фронт. Еще в июле к нему пришли девчата из бригады штукатуров и маляров со второго участка. Возглавляла делегацию Валентина Стрельцова. Девчата попросили его тогда организовать курсы санинструкторов, а после обучения направить девушек на фронт. Курсы тогда Бабаев организовал, а в связи с этим появилось столько дополнительных хлопот, что Мамед Рашидович в тайне души сожалел, что ввязался в это дело, но вот девушки в конце августа уже были готовы к отправке на фронт и это было радостно как для девчат, так и для Бабаева, сделавшего для фронта полезное дело. Тем более и его тридцать первого августа призывали в Красную Армию. В военкомате уточнили, что Бабаев должен убыть в распоряжение командира формирующегося полка на должность комиссара.
Когда он сдал дела парткома своему заместителю, а хозяйственные обязанности растерявшемуся от такой ситуации Зотову и укладывал свой командировочный чемодан, к нему прибежала Валентина Стрельцова. Она попросила ходатайствовать перед райвоенкомом, чтобы и девчат, закончивших курсы, направили вместе с ним. Бабаев позвонил райвоенкому и рассказал о просьбе девчат, но тот, видимо, одуревший от дел, неприязненно ответил, что он знает, куда направлять этих девчат.
– А вам товарищ Бабаев, теперь надо заботиться только о себе! – сказал военком и от этого разговора с райвоенкомом как-то не приятно
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
149
стало на душе, вроде бы все делал для общей пользы, а тут получил незаслуженную нотацию.
Рассчитавшись с производством, с райкомом партии, Бабаев прибыл в свою квартиру, трогательно простился с женой-красавицей Зульфией, с сыном Исой и убыл на сборный пункт республиканского военкомата. К своему удивлению на сборном пункте он встретил девушек во главе с Валентиной Стрельцовой, от которой по секрету узнал, что их направляют в город Батуми в распоряжение командующего Черноморским флотом.
Бабаев получил на сборном пункте обмундирование, документы, личное оружие, полевую сумку и снаряжение, убыл на фронт в составе эшелона с пополнением. На зеленых петличках его гимнастерки, да и шинели, красовались две зеленке шпалы и называли его теперь не Мамед Рашидович, а товарищ батальонный комиссар. Орден Красного Знамени, которым он был награжден в 1937 году лично комкором Жуковым в боях на реке Халхин-Гол, он прикрепил к перегородке полевой сумки, так как в данной обстановке, когда немцы захватили Прибалтику, Украину и Белоруссию, носить орден на груди считал не скромно и не своевременно.
Пройдя все инстанции, Бабаев наконец прибыл в полк, в котором ему предписывалось служить и воевать. Полк находился на станции Кущевская на формировании. Командир полка подполковник Мелентьев Дмитрий Петрович – кадровый командир, встретил Бабаева с неприязнью. Бабаев, не склонный верить своим первым впечатлениям при знакомстве с людьми, почувствовал эту неприязнь и унизительную снисходительность к себе. Но он все-таки надеялся в будущем найти общий язык с грозным командиром полка.
Весной 1941 года Бабаеву исполнилось тридцать восемь лет, и, хотя он не брал Зимний дворец, не рубал шашкой беляков в составе красных командиров, но в 1921 году в Закавказии служил в Красной Армии красноармейцем, участвовал при освобождении Азербайджана от мусаватистов, лично встречался с Сергеем Мироновичем Кировым, в двадцать третьем году проходил военную службу в Тифлисе. Когда пришел срок демобилизации, Бабаев кроме азербайджанского, прекрасно владел армянским и русским языками. Командир полка Абарцюмян вручил ему на прощание рекомендательное письмо, в котором просил своего друга профессора Московского университета Кожина принять участие в судьбе бывшего красноармейца Бабаева, способного молодого человека, преданного партии и революции. Так Бабаев попал на рабфак, а затем и в университет. Закончив строительный факультет, он был направлен на Магнитогорский металлургический комбинат инженером строительной группы.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
150
Комбинат, хотя уже давно выдавал родине продукцию, но постоянно расширял производственные мощности и строить приходилось много.
В партию Бабаев вступил еще на первом курсе университета, с тех пор он считал себя политбойцом партии. В тридцать седьмом году Бабаева призвали в Красную Армию на лагерные сборы, которые он проходил на должности политрука роты. После окончания лагерных сборов ему выдали отличную характеристику и аттестовали на присвоение воинского звания политрука.
В июне тридцать девятого года, будучи секретарем партийной организации стройгруппы комбината, узнав о нападении японских самураев на Монгольскую Народную Республику, обратился в райвоенкомат, с просьбой зачислить его в ряды Красной Армии в действующую советскую группировку войск в Монголии на должность политрука роты, военкомате ему вежливо отказали. Тогда он с такой же просьбой обратился с письмом к Наркому Обороны СССР. Вскоре после этого Бабаева вызвали в райвоенкомат и вручили предписание убыть в распоряжение командующего Забайкальским военным округом с присвоением ему очередного воинского звания старшего политрука. В Чите с первой же оказией он был направлен в штаб пятьдесят седьмого особого корпуса, на должность батальонного комиссара в двадцать четвертый стрелковый полк.
Тот бой с японцами на горе Ремизова он помнил до мельчайшей подробности: 28-го августа в 23 часа началась артиллерийская подготовка и обработка нашей авиацией оборонительных сооружения японцев на высоте Ремизова. Затем полк, ломая сопротивление врага, к исходу дня овладел японскими укреплениями на ее северо-западных скатах. В атаку на высоту пошли танки, за танками наступал батальон майора Довбуш, где комиссаром был старший политрук Бабаев.
Сначала японцы яростно защищались, их огонь был настолько силен, что батальон вынужден был залечь. Танки оторвались и ушли вперед, а командир батальона бездействовал. Тогда Бабаев поднялся и под огнем японцев повел батальон в атаку.
Тридцать первого августа к 23–м часам гора Ремизова была взята. Японцы, оборонявшие высоту, были уничтожены, лишь небольшая часть их была взята в плен. Это был последний очаг организованного сопротивления группировки противника. Шестая японская армия перестала существовать. Территория Монгольской Народной Республики полностью очищена от японских захватчиков.
В тот день лично к комкору Жукову были вызваны командиры: 2-ой танковой бригады, 7-ой мотобригады , 8-го монгольского бронедивизиона, 24-го моторизованного полка и командира батальона этого полка, батальон которого действовал на главном направлении. В связи с тем, что командир первого батальона майор Довбуш с началом
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
151
наступления погиб, и командовал батальоном старший политрук Бабаев, то предстать перед командующим армейской группы комкором Жуковым пришлось ему. Жуков поздравил командиров с победой над Японскими войсками, приказал подготовить списки для представления к правительственным наградам отличившихся. Затем он поблагодарил командиров и сделал краткий разбор боевых действий. В конце совещания он подошел к командиру полка Федюнинскому и крепко пожал ему руку. Он так же пожал руку и старшему политруку Бабаеву и сказал:
– А Вы молодец, товарищ батальонный комиссар! Вы, командуя батальоном, блестяще справились с поставленной боевой задачей по овладению высотой Ремизова, и поставили победную точку в разгроме японских самураев здесь в Халхин-Гольской операции.
– Товарищ командующий! Я не батальонный комиссар, а старший политрук! – сказал Бабаев.
– Время идет, товарищ Бабаев, вчера Вы были старшим политруком, сегодня батальонным комиссаром! – сказал Жуков. – Все свободны, товарищи командиры! – заключил Жуков. А на следующий день Бабаев подал Федюнинскому рапорт об увольнении его из рядов Красной Армии в запас. Удивившись этому рапорту Федюнинский сказал:
– Вы, Мамед Рашидович, пишете в рапорте, что у вас нет военного образования, но с Вашими способностями и с вашим интеллектом Вам не трудно будет окончить командный факультет академии имени Фрунзе, Вы ведь по натуре человек военный!
– Нет, товарищ полковник, Вы во мне ошиблись, я по природе не военный, а гражданский инженер-строитель, дело свое я люблю и знаю, а военным я стал тогда, когда нужно было помочь Родине, или дружественной нам Народной Монголии, да за одно и себя испытать в бою! – сказал Бабаев.
– Ну и как испытал? – спросил Федюнинский.
– Как видите, комкор Жуков одобряет, да и Вы, по-моему, не ругаете. – улыбнулся Бабаев.
– Да мы одобряем, и хотели бы продолжать военную службу вместе с Вами, товарищ Бабаев.
– Подпишите рапорт и дайте ему ход, Иван Иванович!
– Нет, Мамед Рашидович, извини, не могу!
– Видите ли, Иван Иванович, я, чтобы попасть к вам, написал лично Клементу Ефремовичу Ворошилову. Пусть это будет нарушением устава, я ведь снова могу обратиться к нему, подпишите!
– Да, настырный ты, Мамед Рашидович, ну хорошо, раз настаиваешь, пусть рапорт пока будет у меня, через три дня, я сообщу свое решение, договорились? – сказал Федюнинский. Бабаев улыбнулся:
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
152
– Не помогут эти Ваши три дня, Иван Иванович, решение мое твердое! – сказал Бабаев и они, пожав друг другу руки, расстались.
Через три дня Бабаева вызвал комкор Жуков.
– Значит не хотите с нами, товарищ Бабаев? – спросил он, прищурив глаза.
– Очень хотелось бы, товарищ командующий, но больше всего хочу работать на стройках индустриализации страны. – сказал Бабаев.
– Ну что ж неволить человека, все равно, что дело загубить, дайте ход его рапорту, товарищ Федюнинский, пусть работает там, где ему по душе! – сказал Жуков и отпустил Бабаева. После увольнения из Красной Армии Бабаева направили на работу по его желанию в Магнитогорск, а в 1940 году ему предложили должность главного инженера Сумгаитского строительного управления в Азербайджане, и он с радостью согласился. Поехал в родные места, в конце года его избрали членом парткома стройки, потом он возглавил партком.
В начале следующего года их с начальником строительного управления Зотовым вызвали в ЦК КП(б) Азербайджана, где товарищем Багировым была поставлена задача, уже в первый квартал запустить ТЭЦ, ввести в эксплуатацию все объекты соцкультбыта и жилья, запланированные на эти три месяца, но развернувшееся строительство прервала война. Так Бабаеву снова пришлось надеть военную форму в трудное для Родины время.
Бабаев смотрел на командира полка подполковника Мелентьева и недобрые мысли лезли ему в голову: «Что же ты, подполковник, кадровый командир так снисходительно смотришь на меня? Думаешь раз я из штатских, значит уже и не полноценный военный? Не с этого надо тебе начинать знакомство со своими соратниками! Ты ведь член партии, как же мы с тобой поведем полк в бой, если ты так недоброжелателен к комиссару полка? Личный состав не слепой, он все видит и обо всем судит по-своему!» – мрачно думал Бабаев о Мелентьеве.
Полк, получив пополнение, материальную часть, приступил к боевой учебе, строевые подразделения, где большинство из бойцов были не обстреляны и недостаточно обучены, занимались по двенадцать часов в сутки. Бабаев сразу же с головой окунулся в жизнь полка. Он ясно представлял себе, что боец не научившийся ружейным приемам к стрельбе из стрелкового оружия, это еще одна без пользы истраченная жертва в бою. Понимал он и то, что командир слабо, владевший организацией боя, жертвует уже не только собой, но и своими подчиненными, которых он обязан вести в бой. И еще, как комиссар полка он считал самым важным в бою, это высокий моральный дух каждого бойца и командира! Поэтому вместе с командиром полка, организовывая и контролируя боевую подготовку, видя недостатки в
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
153
обучении и воспитании, Бабаев не стремился поучать, приказывать или, как говорили подчиненные, тыкать пальцем и отчитывать за промахи. В этом деле он давал широкую инициативу командирам и политруком батальонов и рот. А на разборе занятий умел деликатно указать на недостаток так, что командиры и политработники сами осознавали потом свои промахи.
Командиры в полку приглядывались к черноволосому, симпатичному, стройному комиссару. Сначала молча игнорировали его замечания, касающиеся боевой подготовки. Все знали, что комиссар полка прибыл из гражданки, является сугубо штатским интеллигентом и уж ему ли судить о кадровых командирах, многие из которых побывали в боях. Но со временем за Бабаевым все больше укреплялось мнение, как о политработнике подготовленного в военном отношении не хуже, а кое-где и лучше любого кадрового командира. Особенно когда после проведенных стрельб в полку создалась парадоксальная ситуация, младшие командиры и рядовые бойцы выполнили учебные упражнения из стрелкового оружия в процентном отношении лучше, чем средний командный состав из личного оружия.
Мелентьев собрал совещание и крайне критически высказывался в адрес командиров среднего звена. Когда он закончил свое выступление и, посмотрев в сторону Бабаева, спросил:
– Вы, комиссар, что думаете по этому поводу?
– Я думаю, Дмитрий Петрович, что средние командиры просто не обучены меткой стрельбе из пистолета. – ответил он. Неодобрительный гул среди средних командиров не смутил Бабаева.
– Но их же учили, Мамед Рашидович, – с сарказмом сказал Мелентьев.
– Учили, да не научили. Да, да, вы товарищи командиры в стрельбе из пистолета обучены слабо и вам должно быть стыдно перед своими подчиненными. Это ведь не повышает ваш авторитет перед ними.
– Что же вы предлагаете, товарищ комиссар? – с иронией спросил Мелентьев.
– Я думаю здесь любому ясно, что надо заниматься их обучением – спокойно ответил Бабаев.
– Разрешите вопрос к вам, товарищ батальонный комиссар? – спросил капитан Бурменко, командир второго батальона.
– Спрашивайте, товарищ капитан. – разрешил Бабаев.
– А вы сами как выполнили упражнение из личного орудия?
– Комиссар полка упражнение из личного оружия пока еще не стрелял, в том числе и я, и все штабные офицеры. Мы поедем на стрельбище завтра утром, товарищ Бурменко! – ответил за Бабаева Мелентьев.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
154
– Вы, товарищ батальонный комиссар, прибыли в полк из гражданки, а сами-то умеете стрелять? – спросил Бурменко.
– Завтра, думаю, командиров штаба не подведу, а вам, товарищ капитан, я бы посоветовал, прежде чем задавать такие вопросы комиссару полка самому научиться стрелять из личного оружия, вы же, насколько мне известно, упражнение выполнили на двойку? – сказал Бабаев. Бурменко замолк, опустившись, где-то в середине аудитории раздался голос:
– Что, Бурменко, получил?
– Завтра командиры батальонов поедут на стрельбище со штабными командирами, так что вам и Бурменко представляется возможность «проинспектировать» комиссара полка, если вы получите моральное право на это. – сказал Мелентьев.
Командиры засмеялись, Бурменко, ерзая на скамейке, промолчал.
– А что это значит? – спросил командир первого батальона майор Соков.
– Это значит, капитан Соков, что вы пока на передовую не годитесь, а мы ведь скоро отправляемся на фронт. Даю вам три дня тренировки в часы отдыха, стрельбу из пистолета через три дня повторить, кто не выполнит упражнение, думаю тот не сможет командовать своим подразделением в бою, подумайте над этим! – заключил Мелентьев. Командиры молча разошлись. Мелентьев с Бабаевым пошли в штаб полка.
– А все-таки, Мамед Рашидович, как у вас со стрельбой из пистолета? Завтра надо утереть нос этому Бурменко! – сказал Мелентьев.
– Не беспокойтесь, Дмитрий Петрович, Бурменко и всем его единомышленникам нос утру, только меня волнует другое.
– Что же вас волнует, Мамед Рашидович?
– Я нисколько не в обиде на реплику Бурменко в мой адрес, но я проверил боевую подготовку второго батальона, надо сказать, что батальон подготовлен по боевой подготовке на много хуже остальных. Казалось бы, беды здесь нет, время есть, можно еще поправить положение, если бы командиры батальона и сам Бурменко признавали свои промахи в работе, но к сожалению, все они в один голос твердят о каких-то особых моих предвзятостях в отношениях ко второму батальону и особенно к самому Бурменко.
– Хорошо, Мамед Рашидович, я разберусь с этим во втором батальоне, мне и самому не нравится стиль командования батальоном капитаном Бурменко, скажу больше, Мамед Рашидович, капитан Бурменко прибыл к нам на должность комбата из штаба армии. Я уже разговаривал с командиром дивизии о том, что Бурменко на комбата не тянет, но комдив развел руками. Учите, говорит, других не имеем.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
155
– Пожалуй, комдив прав, значит надо учить. С этого момента надо все внимание обратить на боевую подготовку батальонов и особенно второго батальона! – сказал Бабаев.
– Извини, комиссар, у меня к вам один вопрос, касающийся лично вас? – спросил Мелентьев.
– Всегда рад ответить.
– Я еще не ознакомился с вашим личным делом, Вы, как мне говорили в штабе дивизии, ранее были на командной должности в частях Красной Армии и уволились в запас по собственному желанию, так ли это?
– Нет, не так. Я действительно сугубо штатский инженер-строитель. Работал на стройках, избирался секретарем парторганизации.
– А ваши знания военного дела, наконец, вы обещали на завтрашних стрельбах не подвести командиров штаба полке, откуда это все?
– У меня, Дмитрий Петрович, так сложилась судьба, хотя я не считаю еще себя пожилым человеком, а пришлось в двадцатом служить в Закавказии красноармейцем, в тридцать девятом участвовал в войне с японцами на реке Халхин-Гол в должности комиссара батальона, вот, пожалуй, и все о военной карьере, а из пистолета научился стрелять в одной подшефной войсковой части, где часто читал лекции, бывал на стрельбище, учил меня стрелять капитан Шайхутдинов, науку его всегда вспоминаю с благодарностью. Стрелял он мастерски. Прицелится в мишень с кругами, а ему в это врем планшетом глаза перекроют, а он произведет выстрел и как на заказ, в десятку.
– Вы говорите, участвовали в боях с японцами на реке Халхин-Гол? – удивился Мелентьев.
– Почему вы удивлены? Там много народу участвовало и к сожалению, были и немалые потери!
– Но ведь Вы в это время в Красной Армии не служили? – спросил Мелентьев.
– Да, вот так вышло. Призвали нас с высшим образованием на лагерные сборы, меня определили на должность политрука роты, по окончании сборов представили к воинскому званию политрука. А когда на строительстве Магнитки узнал о событиях на Халхин-Голе, пошел в военкомат, но мне сразу отказали. Тогда я возьми, да и напиши письмо Ворошилову. Так я попал в пятьдесят седьмой Особый корпус, которым командовал Жуков.
– Ну и что же дальше?
– А дальше после разгрома японской группировки на реке Халхин-Гол уволился из армии и в родную стихию, последнее время строил Сумгаит на Апшероне, да Гитлер помешал.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
156
– Есть у меня к вам две просьбы, Мамед Рашидович, – сказал Мелентьев.
– Что ж просите, если в моих силах, для вас исполню! – улыбнувшись, сказал Бабаев.
– Первая просьба – простите меня за то отношение к Вам, которое я оказал при первом знакомстве, и вторая просьба, согласны ли Вы, Мамед Рашидович, со мною на «ты»?
Бабаев молчал. Этих слов он ждал от Мелентьева, но значительно позднее, в то же время дерзкий упрек в адрес командира полка так и хотел сорваться с его уст. «С этого надо было и начинать!» – думал Бабаев. Мелентьев, поняв заминку с ответом Бабаева за отказ в обоих просьбах остановился.
– Так что же Вы ответите мне, Мамед Рашидович? – спросил он с волнением, понимая, что в случае отказа Бабаева, их пути должны разойтись.
– Я думаю, Дмитрий Петрович, прощать тебя за отношение ко мне нет необходимости. Отношение было типичным для данной ситуации, ну а на «ты» называть друг друга, это значит дружить, так что я за дружбу между комиссаром и командиром полка! От этого боевая и политическая подготовка полка не пострадает если не будут улучшаться! – сказал Бабаев, широкая улыбка осветила его лицо, и они крепко пожали друг другу руки.
На следующий день на стрельбище стреляли из пистолетов командиры штаба и командиры батальонов. Последние стреляли вторично, им командир полка не дал тех трех дней, которые были разрешены для них. Упражнение из пистолета заключало в себе определенную сложность: на огневом рубеже по команде пистолет заряжался тремя патронами. Затем по сигналу «Попади» необходимо было пробежать тридцать метров вперед, и когда до цели остается пятьдесят метров, появляются три грудные фигуры, которые и надо было поразить тремя выстрелами за двенадцать секунд.
Мелентьев решил в первую очередь пропустить командиров батальонов, потренировав их сначала без боевых патронов. Когда тренировка закончилась, первым для отстрела упражнения пошел майор Соков. Пробежав тридцать метров, он увидел появившиеся фигуры и произвел три выстрела за девять секунд, поразив две мишени.
– Что ж, хорошо, майор Соков, так учите и личный состав своего батальона! – похвалил его Мелентьев. Вторым пошел командир третьего батальона капитан Рогов, который поразил все мишени за положенные двенадцать секунд.
– Отлично! – пожав ему руку, воскликнул Мелентьев. Последним стрелял капитан Бурменко, хотя Мелентьев планировал его пропустить
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
157
вторым, он вежливо уступил свою очередь капитану Рогову. Но даже и после уступки своей очереди, нервы его были по-прежнему на пределе.
Руки его дрожали от волнения, лицо было бледным. Зарядив пистолет, по команде Мелентьева он побежал вперед. И как только появились три мишени, Бурменко долго прицеливался в каждую из них, и истратив на ведение огня девятнадцать секунд, не поразил ни одной цели. Мелентьев оставил Бурменко на стрельбище, отпустив первого и третьего комбатов в расположение полка.
После комбатов Мелентьев пропустил через огневой рубеж всех офицеров штаба, из них не выполнивших упражнение не оказалось, но стреляли они неважно.
– А теперь смотрите как нужно стрелять! – уверенно сказал Мелентьев и, зарядив пистолет, по сигналу «попади» побежал вперед. Когда показались мишени все командиры посмотрели на часы и засекли время. Мелентьев один за другим произвел три выстрела, за пять секунд. При осмотре мишеней все фигуры оказались поражены прямо в центр.
– Вот это командир! – воскликнул начальник штаба полка майор Истомин, который выполнил упражнение неудовлетворительно.
Последним стрелял комиссар полка Бабаев. Все командиры смотрели на него, некоторые с сожалением, другие с злорадством. Особенно злорадствовал Бурменко. «Придется ввернуть словечко комиссару, когда он выполнит упражнение хотя бы на удовлетворительно!» – думал он. Лишь Мелентьев слегка волновался за Бабаева, подавая ему команду «Вперед»! Но Бабаев легко пробежав положенные тридцать метров при появлении трех фигур в течение трех секунд закончил стрельбу. «Поторопился! Было же время, а вдруг промазал?» – думал Мелентьев, следя за секундной стрелкой хронометра. Но когда принесли мишени, все четко увидели: в каждой мишени зияло по пробоине, да еще в головах фигур. Такого результата мало кто ожидал.
– Вот это да! – воскликнул начальник боепитания полка капитан Стариков. Мелентьев же улыбнулся и пожал Бабаеву руку. Затем он подошел к Бурменко:
– Ну так как, удовлетворены ответом комиссара Бабаева?
– Вполне, товарищ подполковник. – хмуро ответил Бурменко.
– Будете до вечера здесь на стрельбище тренироваться, а завтра отстреляем с Вами упражнение еще раз, иначе придется Вам сдать батальон. – сказал Мелентьев и подал команду офицерам штаба занять места на машине и следовать в расположение полка.
Шли дни полнокровной учебы личного состава полка. После отстрела командным составом полка упражнения из пистолета, личный состав полка, особенно средние командиры уже не считали комиссара
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
158
полка Бабаева сугубо штатским. Более того, он стал непререкаемым авторитетом среди них, как человек до мелочей знающий и понимающий военную службу. За день боевой учебы полка, Бабаев успевал побывать во всех подразделениях и службах для того, чтобы в последующей работе с комиссарами батальонов, командирами всех степеней и с активистами проводить постоянную методическую работу по воспитанию и обучению личного состава полка.
Однажды Мелентьева вызвал к себе командир дивизии полковник Ребров. Он расспросил его о ходе боевой подготовки и готовности полка для боевых действий. Он дал указания по ускорению закладки боевого комплекта и снабжения полка снаряжением, обмундированием и другими видами имущества. Затем Ребров спросил, какие у него складываются отношения с новым комиссаром
– Я бы сказал самые дружественные. – ответил Мелентьев.
– Значит в дивизии в отношениях с комиссаром вы, Дмитрий Петрович, являйтесь лидером. Начальник политотдела показывал мне его политдонесения, в которых и духу нет доносительства. Все о боевой и политической подготовке полка печется. – сказал Ребров.
– Значит мне повезло с комиссаром, товарищ полковник. – ответил Мелентьев.
– А знаете его биографию, Дмитрий Петрович?
– Коротко он рассказал о себе, а что?
– А он рассказывал Вам, что на реке Халхин-Гол командовал батальоном и его батальон первым ворвался на высоту Ремизова, за что он был награжден орденом «Красного Знамени»?
– Нет, ничего такого он мне не рассказывал. Вообщем мне стыдно, Сергей Давидович, перед ним!
– А что так?
– Да принял я его сначала за штатского шелкопера, сующего нос куда не следует, а потом при гляделся, куда он не сунет этот свой нос, там начинается порядок.
– Ну и как же в последствии примирился с ним?
– Да я и не ссорился, но он умный человек, сам все понял без слов. Только пришлось извиниться перед ним. Комиссар что надо, в военных вопросах моих командиров за пояс заткнет, из пистолета стреляет лучше меня.
– Ну что ж, товарищ подполковник, поздравляю Вас с прекрасным комиссаром полка, а в наше время — это немало! Командарм завтра зачем-то вызывает к себе, думаю, что пора и нам не передовую, так что еще раз проверь все службы, реши вопрос с боевым комплектом и будь готов к маршу. До свидания! – сказал Ребров и протянул Мелентьеву свою большую ладонь.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
159
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
160
Глава двадцать пятая
Старший лейтенант Сергеев ускоренным маршем вел остатки своего батальона в обход города Решетиловки на Харьков.
Он надеялся, что наши Харьков не сдадут. Вот там он и планировал с боем выйти из окружения. Его боевая группа теперь состояла из пятидесяти активных штыков: двух средних командиров, да трех бывших полицаев, за которыми надо было еще присматривать. Себя он в счет не брал. Так-как думал, что он не активный штык, а командир. Его батальон был вооружен винтовками, немецкими автоматами, пятью ручными пулеметами, три из которых были трофейными. У некоторых бойцов имелись ручные гранаты, но с боеприпасами дело обстояло хуже. После разгрома двух полицейских грузовиков, у многих бойцов за плечами висели трофейные винтовки, а к ним было взято несколько ящиков с патронами. Но всего этого было недостаточно даже для самого рядового боя. Сергеев это понимал и постоянно думал о приобретении боеприпасов. Он называл свое подразделение не иначе как батальоном. Средних командиров, старшего лейтенанта Семенько и лейтенанта Ефимова называл командирами рот.
Головной дозор прислал донесение: «Достиг шоссе на Полтаву, за которым видна река Ворскла. Местность за рекой низменная покрытая кустарником и несколькими ольховыми рощицами. По шоссе периодически на Полтаву проходят колонны немецкой техники и грузового транспорта». Сергеев, ознакомившись с донесением головного дозора приказал отыскать брод через реку, самим переправиться на левый берег Ворсклы и подыскать место для привала батальона. Достигнув шоссе, которое на данный момент было пусто, Сергеев приказал броском преодолеть его и сосредоточиться в кустарнике на берегу реки. Оставленный из состава головного дозора красноармеец показал участок брода и батальон успешно переправился на левый берег Ворсклы.
Небольшая ольховая рощица была удобна для отдыха и наблюдения за шоссе, которое проходило по правому берегу реки. Наблюдая в бинокль, Сергеев видел, как по шоссе двигалась небольшая колонна грузовиков, кузова которых были покрыты брезентом под которым по предположению Сергеева, должно быть и оружие, и боеприпасы и продовольствие. Силами, которыми располагал Сергеев, открывать огонь по колонне было бессмысленно. Понимая, что без боеприпасов и продовольствия движение по тылам врага батальона было невозможным, Сергеев решил захватить какой-нибудь одиночный немецкий грузовик, а для этого необходимо было организовать засаду и ждать удобного момента.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
161
Кустарник, ожерельем окаймлявший берега Ворсклы неширокой полосой укрывал берега реки. За кустарником расстилалось частично убранное кукурузное поле, по которому только-что прошли бойцы батальона. Убирали поле видимо не крестьяне, так-как местами торчали желтые кукурузные стебли, даже кое-где со спелыми, крупными кочанами. Карты этой местности у Сергеева не было и координаты ему приходилось определять по расспросам местного населения и по своей интуиции.
Гул моторов на шоссе начал затихать. Сергеев приказал сержантам Максимову и Рокотову следовать за ним.
Они снова в брод переправились на правый берег реки и приступили к выбору места для засады. Выбрав в близи шоссе в зарослях кукурузы удобное место, они стали ждать. На проезжей части шоссе было пусто, лишь с юга, поднимая небольшую пыль, мчался какой-то одинокий грузовик. Сергеев приказал сержантам оставаться на местах и на всякий случай прикрыть его своим огнем, а сам, маскируясь в кукурузных стеблях, приблизился вплотную к шоссе.
Посмотрев в бинокль, Сергеев отчетливо увидел трехтонный ЗИС– 5, груженный какими-то тюками, а в кабине, кроме немецкого солдата-водителя, сидел еще один немец в офицерской фуражке с белым орнаментом. «Интендант» – подумал Сергеев, обрадовавшись добыче, он махнул сержантам, и они перебежками также приблизились к шоссе. Когда ЗИС подъехал к ним метров на пятьдесят, Сергеев с пистолетом в руке вышел на встречу грузовику, и, подняв левую руку, дал понять сидящим в кабине, чтоб они остановились и сдались.
Сергеев был уверен, что перепуганный интендант сделает это, но вместо ожидаемой удачи грузовик вдруг, газанув, прибавил скорость, а из кабины хлестнула автоматная очередь. Сергеев с прострелянной правой рукой упал в кювет. Максимов и Рокотов открыли ответный огонь из своих винтовок, но автомашина на скорости проскочила место засады, лишь Максимов успел заметить, как водитель грузовика уронив голову на руль, свалился вправо, а машина со спущенным скатом левого заднего колеса скрылась за поворотом. Максимов было бросился за грузовиком, но Рокотов вернул его. Вдали, прямо по шоссе показалась колонна машин и бронетранспортеров с солдатами. Надо было уходить.
Наспех перевязав рану Сергеева, оторванной полосой от нижней рубахи, они скрылись в прибрежных кустах.
Пока добрались до рощи, где располагался на отдыхе батальон, Сергеев потерял много крови, а перебитые локтевая и лучевая кости предплечья причиняли ему острую нестерпимую боль.
Неудачная вылазка и ранение командира батальона усложнило положение батальона. Из ольховой рощицы подразделение Сергеева вынуждено было уйти. Они шли теперь на юго-восток, обходя
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
162
железнодорожную станцию Руденовка, рассчитывая сбить немцев с толку и укрыться где-нибудь только для того, чтобы сделать передышку уставшим бойцам и командирам, и для того чтобы оказать квалифицированную медицинскую помощь командиру батальона.
В хуторе Баливка, которое попалось на пути следования, старший лейтенант Семенько нашел фельдшера, который и занялся раной комбата. Лейтенант Ефимов расставил дозоры, предложил в селе заночевать. Сергеев с высокой температурой, все же продолжал командовать батальоном. Он согласился с предложением Ефимова, но посоветовал людей расположить по возможности компактно, в крайних хатах, а охранение менять через каждые три часа, наличие личного состава постоянно проверять, особое внимание обратить на бывших полицаев.
В два часа ночи к Сергееву вошел лейтенант Ефимов и, встревоженно доложил, что Ровенский из бывших полицаев исчез. Сергеев приказал обыскать все хаты и сараи, но все было тщетно, Ровенского не нашли. Сергеев задумался. Он приказал Ефимову поговорить с бойцами, возможно кто упрекал Ровенского в предательстве, но бойцы отрицали это. Тогда Сергеев пригласил Борисова и Гасанова. Вид у них был подавленный, особенно переживал Гасанов.
– Падлес аказалса, тавариш старший лэйтэнант, мнэ стыдна всэм в глаза сматрэт! – сказал Гасанов. По всему было видно, что Гасанов в дезертирстве Ровенского обвинял только себя.
– Как это случилось? – спросил Сергеев.
– По приказу лейтенанта Ефимова, мы расположились всей ротой в двух крайних хатах, где огороды прорезал овраг, там же был поставлен дозор. Смена дозорных проходила через три часа. После смены дозора в два часа ночи Ровенский вышел во двор и не возвратился, – заключил Борисов.
– Ефимов, приведите личный состав в боевую готовность, обыщите все овраги, дороги, ведущие из села. Далеко уйти он не мог. Надо задержать дезертира! – сказал Сергеев. К четырем часам утра Ровенского задержать не удалось. Сергеев приказал построить батальон и продолжать движение на юго-восток.
Бойцы, не отдохнувшие шли двумя колоннами за лейтенантом Ефимовым и несли в плащпалатке своего раненого комбата. К полудню Сергеев совсем ослаб. Рука его, уложенная и привязанная к самодельной шине, покоилась на груди. Вся она до ключицы била воспалена, высокая температура не покидала его. Изредка он забывался в дремоте, бормоча что-то себе под нос, тут же, очнувшись, дико смотрел по сторонам, но, увидев несущих его бойцов, успокаивался.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
163
Местность понижалась. Начинался мокрый луг, сразу в изношенных ботинках и сапогах захлюпала холодная вода. За лугом стеной стояла сплошная полоса зеленого камыша, дойдя до камышовых зарослей, наткнулись на небольшую светлую речушку. Батальон остановился, люди потянулись к воде, набирали фляги, пили холодную прозрачную воду. Там за речушкой берег покрылся сплошным растущим кустарником. Ефимов, который принял на себя командование батальоном, выслал вперед дозоры для осмотра ивняка. Сергеев, очнувшись от забытья, слабый голосом позвал к себе Ефимова и Семенько.
– Товарищи командиры! Как видите из-за болезни командовать батальоном не могу и обязанности комбата пусть выполняет лейтенант Ефимов. Ты Семенько не обижаешься на меня, все-таки ты по званию старше? – слабым голосом произнес Сергеев.
– Зачем Вы так, товарищ старший лейтенант, разве сейчас есть нужда обижаться? – сказал Семенько.
– Батальоном командуете Вы, товарищ старший лейтенант. Фельдшер сказал, что у Вас все будет хорошо, рука останется цела, а воспалительный процесс скоро пройдет! – дополнил Ефимов.
– Не надо Ефимов успокаивать меня. В таком виде я вам не командир. Вы, лейтенант Ефимов, поведете батальон дальше. По моим расчетам где-то здесь должно быть полотно железной дороги из Кременчуга на Полтаву. Эта речушка возможно пересекает насыпь, тут значит есть или небольшой мост, или большого диаметра труба. Постарайтесь через полотно дороги не переходить сверху, могут засечь. Меня оставьте где-нибудь в селе, с такой обузой вам не выйти из окружения! – закончил Сергеев.
– Все понял, Иван Михайлович и пока я замещаю Вас, Вы будете с нами. – решительно ответил Ефимов.
Вскоре явились дозорные. Они привели с собой двух пожилых мужиков из села Манькивки. Мужики, увидев красные звезды на пилотках, так обрадовались, что тут же пригласили всех в село. Сергеев одобрил решение лейтенанта Ефимова сделать в селе Манькивки привал, запастись продовольствием, сделать квалифицированную перевязку командиру батальона Сергееву и хорошо отдохнуть.
Вечером Ефимов построил батальон, повел подразделение в обход с юга болота «Великого» и далее в направлении районного центра села Михайловка.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
164
Глава двадцать шестая
Разведчики комиссара Малышева, высадившиеся на левом берегу Днепра вблизи рыбного хозяйства Солошино, после боя с немецкими мотоциклистами, сложной переправы через реку, перед походом по тылам врага решили расположиться на отдых в ольховой рощице, примыкающей к Днепру. Погибших в бою Кашицкого и Белова похоронили на холме, возвышавшемся над рекой. Прощальных залпов над могилой делать не стали, Малышев предложил лишь произнести клятву мести фашистам за смерть своих товарищей.
В плену у разведчиков оказалось двое полицаев с которыми было еще неясно что делать. Большинство разведчиков высказалось за то, чтобы расстрелять предателей.
– Нечего с ними церемониться, предали Родину, значит смерть им! – сказал Романенко.
– Предателям смерть! – вторил ему с кавказским акцентом Циратели. – Расстрелять и дело с концом! – сказал Красноармеец Воронов. Малышев молча слушал категоричные заявления разведчиков и когда все умолкли, сказал:
– Товарищи красноармейцы и командиры! Мне понятна ваша ненависть к этим двум украинским парням. Да, конечно, они встали на опасный путь, смалодушничали и записались в предатели, чтобы служить врагам нашей Родины. Но преступлений против своего народа они еще сделать не успели. Кроме того, старший сержант Чижов обещал им, что оставит их живыми, если они отремонтируют три рыбацких лодки, которые спасли нас от гибели. Слово командира Красной Армии, данное даже врагу, должно быть твердым. Отпуская их на свободу, я лично уверен, что эти два молодых парня, прежде чем снова идти в полицию, задумаются над своим поступком и это уже хорошо. Поэтому приказываю их отпустить. Это будет для них шанс выбора.
– Разрешите мне сказать, товарищ комиссар! – поднял руку красноармеец Станько.
– Говори, товарищ Станько.
– Та якще мы их видпустымо, то вони тут же нас выдадуть немцам, а за то нимцы их простять. Стратыти их и гаразд. Верно говорит Станько, так оно и будет’ шумели в округ. Полицаи, испуганно озираясь, стояли в стороне с опущенными головами.
– Разрешите, товарищ батальонный комиссар, сказать и мне. – поднял руку, молчавший все это время, старший сержант Чижов.
– Говорите, Корней Никитович. – разрешил Малышев.
– Товарищи красноармейцы и младшие командиры! Я вот слушаю вас и мне кажется, что здесь не военное подразделение, а производственное собрание полевой бригады. По-моему, вы забыли, что
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
165
являетесь военнослужащими подразделения Красной Армии, а дисциплинарный устав, который вы все отлично знаете – гласит: «Приказ начальника – закон для подчиненного»! Вы что забыли это? Наш командир батальонный комиссар Малышев Иван Максимович приказывает нам, а мы видите ли желаем этот приказ обсуждать. Только беспрекословное подчинение командирам и строгая воинская дисциплина выведут нас из окружения! А что касается полицаев, так чтобы они не предали нас, свяжем их, положим на дно лодки без весел, вытолкнем лодку на стремнину Днепра и пускай себе плывут, пока их обнаружат, а это будет не раньше завтрашнего утра, то пусть тогда и предают нас, мы уже будем далеко отсюда, а они еще дальше. – закончил Чижов.
– Ловко придумал! – воскликнул Хорошилов.
– Правильно придумал! На то мы и разведчики, чтобы придумывать! – сказал младший сержант Обухов.
– А как Вы, товарищ батальонный комиссар, утверждаете мое предложение? – спросил Чижов.
– Все оригинальное, до предела простое, товарищ старший сержант, так и решим! – сказал Малышев.
Когда лодку с полицаями вытолкнули не середину реки, Малышев построил группу разведчиков. Он объявил, что заместитель у него будет старший сержант Чижов. Группу Малышев разбил на три отделения по шесть человек в каждом. Командирами отделений назначил: первым – младшего сержанта Хорошилова, вторым – младшего сержанта Сабирова и третьим – младшего сержанта Обухова. Десять ручных пулеметов, снятых с мотоциклов и боеприпасы к ним, а также продовольствие (немецкие сухие пайки) распределил по отделениям. Поскольку после распределения один пулемет остался лишним, Малышев назначил красноармейца Станько своим связным, вооружив его этим лишним пулеметом. После всей реорганизации он группу разведчиков приказал называть взводом. Так в распоряжении Малышева в тылу врага сформировалось мощное огневое подразделение не то пулеметный, не то разведвзвод.
Поздно вечером он приказал взводу расчлененным строем в колоннах начать марш в направлении районного центра Кобеляки. К утру разведчики вышли на берег реки Ворсклы километров десять южнее Кобеляк. Переправившись через реку, вошли в лесной массив, где Малышев приказал остановиться на отдых.
Люди устали, но больше всех устал сам комиссар. Раненая нога отекла и горела огнем. Малышев сел на землю и хотел снять сапог, но сделать этого не смог. Он вытащил из полевой сумки свой складной нож и по шву подпорол голенище сапога и только тогда сапог все-таки удалось стащить с ноги. Распоров штанину и оголив ногу, он увидел
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
166
отекшую, вишневого цвета голень. Опухоль распространилась почти до паха. «Да, дела! По всей видимости это газовая гангрена,» – подумал Малышев.
– Дело плохо, товарищ батальонный комиссар! Надо врача. – как бы подтверждая его мысли, сказал Чижов, стоявший за спиной Малышева и смотрел на раненную ногу комиссара. – Давайте я пошлю разведчиков в райцентр Кобеляки за врачом. – заключил Чижов.
– Этого делать нельзя, товарищ Чижов. Если я не смогу дальше двигаться, оставьте меня на каком-нибудь хуторе на попечение добрых людей, тогда взвод поведешь сам. – строго сказал Малышев.
– Нет, товарищ комиссар, такого у разведчиков не принято, мы должны спасти вас от этой болезни и доставить к своим – сказал Чижов.
– Но я запрещаю вам посылать разведчиков в Кобеляки, это опасно для взвода, мы должны пока двигаться скрытно. Считайте, что это приказ! – строго сказал Малышев.
– Вы же сами сказали, товарищ батальонный комиссар, что если Вы не сможете продолжать движение, то взвод поведу я. Теперь я вижу, что дальше двигаться с такой ногой Вы не в состоянии, значит мне придется принять решение о вас, – уверенно сказал Чижов. – Помни, Корней Никитович, что посылать в райцентр разведчиков из-за меня слишком большой риск. У немцев там уже организованна комендатура и полно полиции – сказал Малышев.
– В нашем положении, Иван Максимович, все опасно, и поэтому надо действовать и чем решительнее, тем успешнее, – твердо сказал Чижов.
– Но мне, ни как батальонному комиссару, а как пожилому человеку неэтично рисковать жизнью своих подчиненных, молодых людей, лично для себя– сказал Малышев.
– Значит это этично сделать мне, вашему заместителю. По своей инициативе и я уже сделал это, товарищ батальонный комиссар. В разведку в Кабеляки пошли младший сержант Обухов и красноармеец Болдин. Думаю, к восемнадцати часам они должны вернуться с врачом или хотя бы с фельдшером. – сказал Чижов.
– Я, считал вас, товарищ старший сержант, очень инициативным командиром, но такой инициативы от Вас не ожидал. Впрочем, раз корабли сожжены, значит остается ждать вечера и из-за меня взвод потеряет пять часов, за которые он мог бы пройти не менее двадцати километров. – сказал Малышев.
– Вы ведь знаете, Иван Максимович, что у нас во взводе есть еще один раненый в ногу, это красноармеец Костенко, который так же нуждается в медицинской помощи, поэтому считайте, что разведчики будут рисковать собой не только из-за Вас.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
167
– Ну что же, Корней Никитович, пожалуй, Вы меня убедили, закончим этот спор и давайте произведем расчет на предстоящий ночной марш.
Разведчики из райцентра Кобеляки вернулись поздно вечером. Младший сержант Обухов доложил, что врача найти не удалось и бойцы, наскоро соорудив носилки для Малышева из подручных материалов, двинулись по проселочной дороге на северо-восток в обход села Кобеляки. Пройдя четырнадцать километров к утру, бойцы окончательно вымотались, в связи с чем Чижов решил сделать привал.
Отыскав в зарослях ракитника на берегу Ворсклы место для отдыха, разведчики организовали бивуак. Красноармеец Костенко, раненый в бедро после двух перевязок стал заметно поправляться, последние несколько километров он, опираясь на палку, шел самостоятельно. У комиссара Малышева все обстояло наоборот: отек ноги заметно увеличился, поднялась температура, идти самостоятельно он уже не мог и разведчики, сменяя друг друга, несли комиссара на самодельных носилках. На привале носилки положили под куст, Малышев открыл глаза и слабым голосом позвал Чижова, который тотчас же подошел к комиссару.
– Я сдерживаю движение взвода, приказываю Вам снарядить оба магазина моего пистолета до комплекта, плюс один патрон в патронник, – сказал Малышев.
– И что же дальше? – спросил Чижов.
– Сначала выполните приказание! – строго сказал Малышев. Чижов из своего пистолета вытолкнул из магазина четыре патрона, достал из кобуры комиссара его пистолет, в котором недоставало тех четырех патронов и снарядил ими магазин комиссара, затем оттянув затвор пистолета дополнительно вставил в патронник девятый патрон, закрыл затвор и поставил пистолет на предохранитель, затем подал его Малышеву.
– Спасибо, Корней Никитович, – сказал Малышев. Он положил рядом с собой пистолет, знаком руки предложил Чижову сесть и начал так:
– Корней Никитович! Я знаю, что ты будешь возражать, но самое благоразумное решение в настоящее время, оставить меня тут под кустом. Если меня обнаружат немцы, я постараюсь все патроны, кроме одного, эффективно израсходовать на них. Ты сам видишь, люди измотались, продуктов осталось на день, а взвод должен выйти из окружения. Зачем же такая обуза, как я, ведь видите же, что мое дело безнадежно. – сказал Малышев.
– Да, товарищ комиссар, с точки зрения практицизма Вы правы, действительно все так и есть, как Вы изложили, ну а как же быть мне и всем бойцам подразделения с нашей совестью? Как мы сможем
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
168
оставить Вас тяжелобольного под кустом на верную смерть? Если взводу суждено выйти из окружения, как мы будем смотреть в глаза друг другу? Я же Вам докладывал, как Вы появились в нашей группе, что мои бойцы разведчики, а у нас у разведчиков в высшей степени является моральное преступление, оставить товарища в беде. Вы же предлагаете нам безнравственный поступок, а еще комиссар! Прошу Вас, не надо больше об этом! – заключил Чижов.
К носилкам, где лежал комиссар подошел Станько. В руках у него был немецкий пулемет. После того как ему вручили этот пулемет, он не на минуту не расставался с ним.
– Товарищу комиссар! – обратился он к Малышеву, – бабка моя ликувала таки раны и нас с братом, де чему навчала. Дозвольте, товарищу комиссар, подывытысь на Вашу ногу, уж больно муторно, як Вы це такы муки прымаите, дозвольте я поликую Вас?
– Ну что же, Станько, ликуй, если умеешь, теперь уж все равно, – сказал Малышев. Станько, расстегнув пуговицы на манжетах гимнастерки, по локоть засучил рукава, затем вытащил из своего мешка немецкую аптечку, флягу, как выяснилось, наполненную спиртом, намочил в спирте тампон бинта и тщательно протер им руки. Затем обнажил опухшую, посиневшую ногу комиссара, обработал рану спиртом. Марлевый тампон зацепился за что-то острое и когда Станько нащупал едва выступающий в ране кончик металла, он положил на рану салфетку и наклонившись над раной, закусил зубами металлический кончик и резко отдернул голову от ноги вверх. Малышев вскрикнул, дернулся в сторону и тело его обмякло. Из рани хлынула ручьем черная струя крови и сгустки гноя, а в зубах у Станько осталась бесформенная стальная пластинка величиной с пятак, обросшая гнойными комками. Застонав Малышев открыл глаза;
– Да, Станько, от твоего лечения можно богу душу отдать!
– Ничего, товарищу комиссар, зарас всэ пройда, тильки я почищу Вашу рану, в Вы уж потерпите ще трохи! – спокойно сказал Станько.
Он осторожно пальцами начал подавливать вокруг кровоточащей раны, из которой еще больше полилась, струя черной густой крови. Затем вытащил из кобуры комиссара пистолетный шомпол, спичкой поджег спиртовой тампон, на синем огне прокалил конец шомпола и, намотав на его конец чистый бинт из индивидуального пакета, попросил Чижова подержать комиссара за руки, щоб не дрыгався. Но Малышев отстранил руки Чижова:
– Выдюжу и так, Корней Никитович. – сказал он. Несколько тампонов израсходовал Станько для чистки раны, теперь рана кровоточила розовой струйкой. Станько протер свой котелок спиртовым тампоном, налил туда воды и бросил в котелок горсть соли, которую также извлек из недр своего вещевого мешка. Когда соль растворилась в
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
169
воде, он намочил большой тампон в соленом растворе и осторожно ввел его в обширную рану. Затем забинтовал бедро приготовленным немецким индивидуальным пакетом.
Весь день Малышев проспал крепким оздоровительным сном, а к вечеру он проснулся в бодром настроении, попробовал встать на больную ногу, но она не слушалась его. Одновременно возобновилась нестерпимая, но теперь уже тупая боль в бедре.
– Почикайте, товарищу комиссар, перед маршем я зроблю вам перевязку. – сказал подошедший Станько и когда он извлек из раны соленый тампон, гною из раны вышло не меньше, чем в первый раз. Заметно убралась опухоль и синюшность ткани бедра. Разведчики с любопытством и с уважением смотрели на Станько. Раньше он выделялся только недюжинной силой и удивить натренированных в борьбе разведчиков этим было невозможно, а теперь они увидели в нем еще и народного лекаря, делавшего на их глазах обыкновенное чудо.
– Кем же ты был Станько до войны? – спросил Хорошилов.
– В колгоспи працював на ризных роботах, но ще можу кировать автомобилем и трактором. Брат у менэ механизатор – ответил Станько.
– А бабка твоя врачом что ли была? – спроеил Волков.
– Ни, теж в колгоспе весь час видробыла, тильки за здоровьем сельчани йшлы до ней, а мы с братом иноды допомогали ий.
– Так ты и травы лечебные знаешь? – спросил Бородин.
– А якже, вмене пивторбы ризных трав набрано, ще в серпни насушив.
– Все ребята, теперь в нашем особом взводе и санчасть есть и врач взводный свой парень, так что, пожалуйста, болейте на здоровье, не стесняйтесь! – шутил Устюгов.
– Спасибо Вам, товарищ Станько, можно сказать, Вы меня с того света вытащили! И действительно правы ваши товарищи, придется Вам пока исполнять должность санинструктора взвода! – сказал Малышев.
– Це я можу, товарищу комиссар! Я ще вчора хотив подывытыся на Вашу ногу, та думав Вы видверните мене, як ликаря, але бачу гине наш комиссар и ликаря немае, та ось решився объявитися. – сказал Станько, укладывая в вещевой мешок свои медицинские припасы.
– Надо ему, товарищ Чижов, где-то достать санитарную сумку, а пулемет передать кому-нибудь другому. – сказал Малышев.
– Ни, товарищу комиссар, кулемет никому ни витдам, а сумку санитарку, це добра справа! – сказал Станько.
– Тяжело тебе будет, Станько, с пулеметом, с коробкой, да еще санитарная сумка, – сказал Чижов.
– Вытримаю, товарищу старший сержант, – ответил Станько.
– Нy что ж, будь по-твоему, Станько, только в походе не отставать, а санитарную сумку мы тебе найдем. – сказал Чижов.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
170
– Э..., товарищу старший сержант, мне бы тильки харчи, я бы и два кулемета с коробками тягнув бы, та харчив вже немае, трофейные консервы зьилы, що теперича робыть будем! – сожалел Станько под дружный смех своих товарищей.
– Надо, товарищ Чижов, направить в ближайшее село отделение с вещевыми мешками. Я уверен, что местные жители не оставят нас в беде. – распорядился Малышев. Как только стемнело, Чижов построил взвод в две шеренги, выделил двух бойцов нести носилки с раненым комиссаром. Бойцы, нагруженные пулеметами, коробками с лентами, которые тоже весили немало, шли по бездорожью, по кустарникам, оврагам, пахотным полям, по небольшим перелескам. Идти затрудняла темнота, но самая большая ноша, которая сдерживала движение взвода, это были увесистые самодельные носилки с раненым комиссаром. Чижов менял бойцов, несущих носилки, через каждые пятьсот метров, но это не ускоряло движение. От голода силы бойцов таяли с каждым пройденным переходом. К пяти часам утра, преодолев около семнадцати километров, люди, окончательно измотались. Чижов приказал остановиться в небольшой роще на отдых. Разведчики, посланные вперед, доложили, что в четырех километрах они наткнулись на дорогу, по которой на юго-восток двигалась вражеская колонна танков и грузовиков с солдатами. В селе Вовкивка от местных жителей узнали, что дорога из Новосанжар ведет в Днепропетровск.
В селе Вовкивка местные жители, а это были в основном женщины и старики, встретили разведчиков гостеприимно. Всех накормили, а хлеба и сала дали про запас.
Чижов тут же направил в Вовкивку отделение младшего сержанта Хорошилова попросить сельчан помочь продуктами для шестнадцати красноармейцев. Когда Хорошилов вернулся с пустыми вещевыми мешками, Чижова сначала это озадачило, но сержант Хорошилов одновременно доложил, что немцев в селе нет и что сельчане ждут в гости всех красноармейцев. Когда об этом узнал Малышев, он сразу же принял приглашение сельчан.
Когда Стась увидел, что тампоны, извлеченные из раны комиссара, стали впитывать в себя не гной, а только розовую кровь и опухоль в неге почти спала, он предложил Малышеву наложить на рану компресс из густого навара травы с людоедским названием «Кровохлебка». После окончания перевязки, Стась предложил Малышеву испробовать свою раненую ногу в ходьбе. К радости Малышева, идти сам он уже мог, только боль еще ощущалась, но не настолько, как это было, когда темнело в глазах. Он тут же позвал Чижова, и, прихрамывая, продемонстрировал перед ним это достижение.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
171
– Выбрасывай эти проклятые носилки и зачисляй меня в строй! – шутил Малышев перед своим заместителем. Чижов поздравил комиссара с началом выздоровления и когда взвод двинулся к селу, он приказал все-таки двум бойцам взять с собой косилки. Он убедился в своей правоте тогда, когда Малышев смог пройти сам всего один километр, затем он сел на землю и махнул рукой, сказал, что он догонит взвод. Вот тут-то и пригодились носилки, как не сопротивлялся Малышев, но его снова водрузили на жерди самодельных носилок и понесли в село.
Вовкивка оказалась небольшим селом, его можно было бы назвать глубинкой, если бы не близость шоссейной дороги. Разведчиков разместили по хатам и пока они устраивались на отдых, Чижов решил сам разведать шоссейную дорогу и определить интенсивность движения по ней. Он взял с собой двух разведчиков, с одним трофейным пулеметом. Они вышли на обочину шоссе и замаскировались в придорожных кустах. Позиция оказалась довольно удобной. Пустое шоссе далеко просматривалось в обе стороны. Их спины припекало уже высоко поднявшееся над горизонтом солнце, и вдруг все отчетливо услышали ровное гудение мотора машины, ехавшей с востока. Через минуту машина появилась в поле зрения разведчиков. Это оказался грузовик с солдатами в кузове, который мчался на предельной скорости.
– Приготовить пулемет к бою! – в полголоса сказал Чижов, еще колеблясь в открытии огня: «Если пропустить грузовик, значит потом буду сожалеть об этом до конца войны. А если открыть огонь, вдруг за этим грузовиком движется колонна. Привлечь их внимание, значит обречь на гибель все подразделение, которое ничего не подозревая отдыхает в Вовкивке.» – думал Чижов. Он смотрел на быстро приближающийся грузовик к месту засады. Сомнения еще продолжали мучать его: «Как поступить? В конце концов мы тут с пулеметами, наверное, не для того, чтобы трусливо прятаться от пришельцев, мы на своей земле и обязаны уничтожать их при каждой встрече!» – думал он, а в слух оказал:
– Вы готовы?
– Так точно! – без тени сомнения ответили бойцы. «Ну раз мои бойцы настроены по-боевому, то мне-то пристало ли колебаться!» – подумал Чижов и когда грузовик поравнялся с ними, спокойно вполголоса скомандовал:
– Огонь! С первой же очереди пулемета, грузовик, потерявший управление свернул вправо, переехав кювет и высоко задрав кверху капот, воткну лея в песчаный холм. Солдаты как горох, перелетев через кабину, распластались на песчаном скате холма. Разведчики длинными очередями в упор расстреливали, не успевших опомниться немцев, и через несколько минут с ними было покончено.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
172
Собрав оружие, боеприпасы, продпайки разведчики с тяжелыми ношами уходили в направлении Вовкивки. Но Чижов вдруг услышал какой-то стон из кузова машины.
– Стой! Красноармеец Воронов, положите на землю свой груз и осмотрите кузов грузовика! – приказал Чижов.
– Товарищ старший сержант! Тут какой-то раненый наш командир лежит! – осматривая кузов, ответил Воронов. Чижов приказал положить на землю все трофеи, и они все вместе осторожное сняли раненого командира с грузовика. Им оказался какой-то артиллерийский капитан, в бессознательном состоянии. Чижов прощупал пульс, посмотрел на здоровяка Смирнова и оказал:
– Он живой, пульс вполне удовлетворительный, Вам, Смирнов, нести его до Вовкивки, а мы с Вороновым попытаемся унести наши трофеи.
Услышав стрельбу у шоссе, Малышев выслал на помощь Чижову отделение Хорошилова. Скоро они встретили группу Чижова, и все вместе прибыли в Вовкивку. Узнав о случившемся, Малышев прекратил отдых и приказал двигаться в направлении на Михайловку. В то же время он приказал Чижову положить раненого капитана на носилки, на которых несли его:
– Я, Корней Никитович, вполне здоров.
Когда раненого капитана уложили на носилки, он вдруг слабо застонал, к нему, прихрамывая, подошел Малышев и, взглянув на капитана, не поверил глазам. На носилках лежал капитан Папулов.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
173
Глава двадцать седьмая
Полк Мелентьева был поднят по тревоге. На железнодорожной станции Михайловка подразделение полка погрузили в товарные вагоны и эшелон форсированным маршем направили на ростовское направление. На следующие сутки полк был сосредоточен северо-западнее Ростова, где Мелентьев получил приказ на занятие полком участка обороны.
После уяснения задачи и оценки обстановки Мелентьев предварительно наметил районы обороны батальонам и приказал занять их. Затем он приступил к изучению местности на участке обороны полка. Забрав с собою командиров штаба, Мелентьев направился с ними в район первого батальона к майору Сокову. В это время из штаба дивизии прибыл связной, который сообщил, что полковой комиссар Брюсов срочно вызывает батальонного комиссара Бабаева.
– Что ж, Мамед Рашидович, проведем рекогносцировку местности без тебя. – сказал Мелентьев и повел командиров штаба на правый фланг полка. Встретившись с Соковым, и обследовав район обороны первого батальона Мелентьев посоветовал ему сосредоточить противотанковые средства на высоте «Пологая» с отметкой 53.2 и на ней же создать противотанковый опорный пункт батальона. Увязав огневое взаимодействие с соседом справа, Мелентьев с командиром штаба убыл в район обороны второго батальона.
У капитана Бурменко рельеф местности был значительно сложнее. Если в четвертой роте предстояло обороняться относительно на ровной местности, то пятой роте досталась высота, так ее окрестил Ребров, «Седельная», перед фронтом которой в даль уходила широкая балка похожая на овраг. Слева и справа высоты открытые проходы в тыл района обороны полка, давали возможность противнику сосредоточив усилия, просочиться в тыл района обороны, в связи с чем Мелентьев обратил внимание Бурменко и на балку, и на проходы по обе стороны высоты «Седельная» затем рекомендовал ему тщательно изучить местность, а также доложить свои соображения о возможности создать на высоте батальонный противотанковый опорный пункт и увязать огневое взаимодействие с соседом слева.
По завершению рекогносцировки Мелентьев принял решение: боевой порядок полка построить в два эшелона, в связи с чем батальону капитана Рогова предстояло занять оборону в двух километрах от переднего края на трех высотах под кодовым названием «Гребенка». Вызвав на командно-наблюдательный пункт полка командиров батальонов и подразделений полка Мелентьев решил уточнить систему огня и огневого взаимодействия подразделений и лишь затем отдать боевой приказ. Командиры поочередно представляли ему схемы
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
174
организации огня, Мелентьев тщательно просматривал их, делал некоторым замечания, корректировал полосы и даже сектора обстрела подразделений и огневых точек. Наконец на командно-наблюдательный пункт прибыл комиссар Бабаев, которого Мелентьев давно поджидал.
– Что-то Брюсов задержал тебя, Мамед Рашидович! – сказал Мелентьев
– Извини, Дмитрий Петрович! Брюсов меня долго не задержал, я был на переднем крае первого и второго батальонов. – ответил Бабаев.
– Наверстываешь упущенное, ну да ладно пришел кстати, вот уточняем систему огня, садись Мамед Рашидович! – сказал Мелентьев, и посмотрев последнюю схему, произнес:
– Прежде, чем утвердить ваши решения на оборону, прошу еще раз высказать замечания или может быть просьбы по огневому взаимодействию. Командиры подразделений, посматривая друг на друга молчали. Вдруг встал комиссар полка Бабаев:
– Дмитрий Петрович! – обратился он к Мелентьеву, – я не видел схемы организации огня второго батальона, ко как мне пояснил командир пятой роты старший лейтенант Сорокин, что противотанковый опорный пункт Бурменко приказал создать на высоте «Седельная», я с таким решением не согласен.
– В чем дело Мамед Рашидович, с чем Вы не согласны, изложите свое мнение конкретнее? – недовольно произнес Мелентьев.
– Можно и конкретно. При осмотре района обороны второго батальона я увидел, что противотанковый опорный пункт на высоте «Седельная» организовывать в корне не целесообразно. Взвод сорокапятимиллиметровых орудий в предстоящем бою будет использован нерационально, а возможно вообще останется без дела!
– Я Вас, Мамед Рашидович, просил излагать свои доводы конкретнее! – с раздражением произнес Мелентьев.
– Хорошо. Так вот в балку, которая заканчивается высотой 139.1 или по коду «Седельная» немецкие танки не пойдут по двум причинам: во-первых, по дну балки протекает извилистый ручей с заболоченными берегами, танки вынуждены будут двигаться по склонам балки с довольно большим углом ската и во-вторых, если даже танки и войдут в балку, двигаясь по скатам в конце ее вынуждены будут, огибая высоту, пройти проходы по ее сторонам, при этом подставляя бронебойщикам свои борта. Я полагаю, немцы давно изучили и разведали местность в полосе своего наступления и эта балка с высотой 139.1, наверняка значится у них на картах как трудно проходимая для танков, тогда зачем на высоте «Седельная» противотанковый опорный пункт. – заключил Бабаев.
– Мамед Рашидович, при рекогносцировке Вы отсутствовали, что же выходит мы все идем не в ногу, а Вы один оказались в ногу?
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
175
– Я не хотел бы каким-то обрезом выпячивать свою персону, важно другое, мы готовимся к бою, и каждая такая ошибка нам будет дорого стоить. Я думаю, пока не поздно надо еще раз проверить и убедиться на месте. – сказал Бабаев.
– Хорошо, Мамед Рашидович! Проверим. Но все же где по-вашему должен быть создан опорный пункт второго батальона? – спросил Мелентьев.
– Я полагаю, товарищ подполковник, противотанковый опорный пункт второго батальона надо расположить на равнинной местности в районе обороны четвертой роты.
– Но ведь перед фронтон четвертой роты решением командира дивизии запланирован заградительный огонь дивизионной артиллерии. Об этом нам с вами при постановке задачи полку говорил полковник Ребров? А балка с высотой «Седельная», это же открытый подход противника к нашим тылам. – все еще раздраженно, оказал Мелентьев.
– Да, я помню об этом, но тем не менее настаиваю, противотанковый опорный пункт создать в районе обороны четвертой роты, а не пятой, это более уязвимый район обороны батальона Бурменко. Мелентьев посмотрел на растерявшегося начальника штаба полка, на капитана Бурменко, который сидел с гордо поднятым подбородком, он все еще был в стадии какой-то эйфории по случаю, как он думал, дилетантских рассуждений Бабаева и победы над комиссаром командира полка. В этот момент он презирал этого черного, красивого кавказца. Мелентьев, хлопнув ладонью по своему планшету, вдруг произнес:
– Хорошо, Мамед Рашидович! Раз Вы настаивайте, давайте еще раз побываем во втором батальоне. Всем командирам батальонов и подразделений прибыть на КНП через два часа!
Вид с высоты «Седельная» действительно предполагал, что немецкие танки вряд ли отважатся атаковать высоту 139.1, так как у ее подошвы они вынуждены будут метров семьдесят двигаться вдоль фронта обороны, да и по центру балки выделялась зеленая извилистая полоса болотной осоки.
Мелентьев долго присматривался к ней и наконец, не поворачивая головы к Бурменко, сказал:
– Капитан Бурменко, Вы сами лично своими сапогами ступали по дну этой балки?
– Так точно ступал, товарищ подполковник.
– А в центре балки там мокрый луг или болото?
– Болота нет, а немного сыро, – уверенно ответил Бурменко.
– А грунт, грунт меня интересует, вязкий или песчаный? – нервничал Мелентьев.
– По-моему немного вязкий. – неуверенно ответил Бурменко.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
176
– По-моему, по-моему! Что это за ответ командира батальона! – грубо оборвал его Мелентьев.
– А ну пошли в балку! – приказал он и вся группа, спустившись с высоты, вышла к артиллерийским позициям сорокапятимиллиметровых противотанковых пушек. Сразу бросилось в глаза не полный профиль окопов.
– Почему не копайте до полного профиля? – спросил Мелентьев, встретившего их лейтенанта Силаева.
– Так там дальше вода! Товарищ подполковник! Я докладывал комбату и комиссару, что позиция для орудий не выгодная. – скор оговоркой отчеканил Силаев.
– Ну и что же тебе ответили командир батальона и комиссар?
– Товарищ майор Бурменко приказал делать окопы насыпными, комиссар Бабаев приказали насыпные окопы пока не делать до выяснения. – ответил Силаев. Несколько шагов по дну балки достаточно убедили Мелентьева, что местность заболочена и танки, если они войдут в балку, действительно вынуждены будут двигаться по ее склонам, а это им конечно не выгодно.
– Прошу достать и развернуть карты! – приказал Мелентьев. И когда карты были развернуты, в квадрате высоты 139.1 балка выглядела в виде коричневого червячка с еле заметной синей ниточкой посредине.
– Да, мокрого луга здесь не нанесено товарищ начальник штаба, лодыри мы с тобой, приняли решение на бумаге, да позабыли про овраги. – с горечью произнес Мелентьев.
– Но мы же с Вами были здесь, товарищ подполковник. – или сказал, или спросил Истомин.
– Да, были, Вениамин Иванович, а вот ни я ни ты в балку не спустились! А ты Бурменко видел же, что глупо ставить пушки в балке, почему промолчал? – сказал Мелентьев.
– Так Вы же товарищ подполковник сказали, обратить внимание на скрытые подходы в тыл полка, опустив голову, промямлил Бурменко.
– Вы же сказали, Вы же сказали! – передразнил его Мелентьев. А Вы же командир или кто? – съязвил Мелентьев и добавил: – теперь в четвертую роту!
Только в восемнадцать часов подполковник Мелентьев вызвал на КНП полка командиров батальонов, других подразделений полка, приданных средств усиления и начальников служб. Он отдал боевой приказ на оборону и подробно довел до сведения каждого командира порядок огневого взаимодействия в бою между подразделениями полка и соседями.
Когда командиры ушли по своим подразделениям Мелентьев глубоко вздохнул, положил вдруг руку на плечо Бабаева.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
177
– Ну вот и закончили один из этапов подготовки полка к бою, а сколько их еще этих этапов... хорошо, что Клейст дает нам время! – сказал Мелентьев.
– Да, обстановка для подготовки к обороне нашей дивизии действительно щадящая, но первый этап работы штаба полка, да и штабов батальонов далеко не закончен, сейчас все командиры штабов должны быть в подразделениях и не только осуществлять контроль и оказывать помощь в организации огня, оборонительных сооружений, главное это морально-политический климат личного состава полка. А теперь вот мне надо ставить задачи комиссарам батальонов. Думаю, в процессе всего комплекса работ мы сумеем организовать и провести комсомольские и партийные собрания. Нацелить всю партийно-политическую работу в подразделениях на четкое выполнение приказа. – сказал Бабаев.
– Все верно комиссар, но я хотел извиниться перед тобой. Я кажется по отношению к тебе снова переступил черту порядочности! – удрученно произнес Мелентьев.
– О чем ты Дмитрий Петрович? – изумился Бабаев.
– Да все о том же, о наших с тобой дружественных отношениях, ведь договорились же в Михайловке?
– Нет, Дмитрий Петрович, ты поступил вполне порядочно, и я это оценил.
– Скажи, Мамед Рашидович! В штабе дивизии мне сказали, что ты участвовал в боях на Халхин-Голе и награжден орденом боевого Красного Знамени, это верно?
– Был такой случай. – улыбнулся Бабаев.
– Когда ты доставал из своей полевой сумки карту, я заметил на планшете вентиль от ордена, это он?
– Да он. – сказал Бабаев.
– Тогда скажи, Мамед Рашидович, почему ты не носишь орден на груди?
– Не знаю, Дмитрий Петрович, кто виноват. Но враг у Москвы, захватил Украину, рвется на Кавказ. Вот мы видим немецкого генерала Клейста на подступах к Ростову, а я буду красоваться своим орденом. Не очень-то это удобно даже здесь в действующей армии – сказал Бабаев.
– К сожалению, ты прав, Мамед Рашидович, враг слишком глубоко вклинился в территорию нашей Родины и видит бог, что мы с тобой в этом не повинны и надо ли теперь искать виноватого? Надо видимо лучше воевать. Так что надень-ка ты, добытый в честном бою за Отчизну твой боевой орден и пусть он сверкает на твоей груди назло тем, кто допустил Клейста к Ростову!
– Да вот еще что. Надо нам с тобой поговорить по душам с коммунистами полка о роли каждого коммуниста в бою и еще я думаю
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
178
все-таки заменить командира второго батальона капитана Бурменко другим командиром, чувствую подведет он полк! Какое твое мнение на этот счет?
– Теперь этого, Дмитрий Петрович, делать не надо, я сам пойду во второй батальон и буду там постоянно до конца боя.
– Ты хочешь, Мамед Рашидович, в бою полк оставить без комиссара?
– Я, Дмитрий Петрович, из полка никуда не убываю, да и к тому же я уверен в комиссарах батальонов и в нашу полковую партийную организацию, думаю, что начала боя выдюжим, а потом видно будет.
– Ладно убедил, Мамед Рашидович, ну, а если будем менять Бурменко, кого бы ты хотел видеть командирш второго батальона?
– Присматриваюсь я к одному человеку со второго батальона, по-моему, прекрасный командир! Это старший лейтенант Егоров Сидор Павлович.
– А не молод еще этот Егоров, он командир шестой роты?
– Лукавишь, Дмитрий Петрович, ты ведь прекрасно знаешь Егорова. Ну а насчет молодости, то если ум впрок, то и молодость не порок! – ввернул Бабаев известную пословицу.
– Ладно, Мамед Рашидович, будем иметь ввиду. – заключил Мелентьев.
На следующее утро вдоль фронта обороны долго летала «Рама». Кто-то с четвертой рота скомандовал:
– По «Фоке», вынос две фигуры, зажигательными, огонь! Резанула очередь крупнокалиберного пулемета, «Рама» покачнулась и видимо за кончив разведку, взяла курс на запад и скрылась за горизонтом.
Бовин с карантинной роты прибыл в полк и тут же был направлен в роту старшего лейтенанта Демина. Здесь старшина роты вручил ему драгунскую винтовку и зачислил его стрелком в третье отделение второго взвода. Бойцы отделения показали Бовину позицию и даже выделили готовую ячейку для стрелка с устроенными нишами для боеприпасов, гранат и бутылок «КС». Бовин с благодарностью принял ячейку и начал по-своему обустраивать ее. Навалив сверх маскировки свежей земли, он уже заканчивал переоборудование, как к нему подошел командир отделения сержант Карпенко.
– . Красноармеец Бовин! Вы почему демаскируете позицию отделения? – строго спросил он.
– Как демаскирую? – удивился Бовин.
– А Вы посмотрите на свой бруствер, – показав на свежевыброшенную землю, сказал Карпенко. Бруствер действительно выделялся на позиции отделения ярким желтоватым пятном.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
179
– Немедленно замаскируйте свою ячейку, и чтобы больше у меня это не повторялось! – приказал Карпенко. Бовин бросился было за сухой травой, но Карпенко остановил его.
– Подождите, Красноармеец Бовин. Скажите, зачем Вы расширили ячейку внизу?
– Так удобней, товарищ сержант, больше места.
– Существуют инженерные нормы для ячеек, траншей и ходов сообщений, вам что в запасном полку не показывали этого?
– Никак нет, товарищ сержант, нас только стрелять учили, да еще чучело колоть.
– Да, плохо, красноармеец Бовин, теперь ваша ячейка разрушится даже от взрыва ручной гранаты. Да уж ладно, придется воевать в ней другой нет, но обещаю за вас взяться по настоящему, – сказал сержант и ушел.
Закончив маскировку бруствера, Бовин разложил в нишах полученные патроны, гранаты, бутылки с горючей смесью и начал вязать связки из гранат, как его учили. Увы это в чужих руках казалось до предела простым, а у Бовина ничего не выходило. Гранаты разъезжались и бросить такую связку в танк было невозможно. В это время за траншеей послышался дружный хохот. Бовин вылез из траншеи и совсем рядом увидел в полном сборе свое отделение.
– О… новенький! – крикнул один из бойцов.
– Иди сюда! – позвал его другой. Бовин подошел. Ему дали место в кругу бойцов.
– Ну давай знакомиться, как тебя зовут? – спросил кто-то из круга.
– Фамилия моя Бовин, зовут Петром, а отец был Тихоном. – ответил Бовин.
– Ну что ж Петро, твоя черга язык чесать, кажи виткиля ты до нас прибув и що-небудь цикаве повидай нам – сказал могучего сложения красноармеец Шевченко с казацкими усами.
– Вы бы меня, ребята связки гранат научили вязать, а там можно и о себе рассказывать – сказал Бовин.
– Это от тебя не уйдет, научим, а сейчас садись и рассказывай! – сказал один из бойцов.
– Прибыл я с Сумгаитской стройки, на берегу Каспийского моря, недалеко от Баку, а что вам рассказать, я не знаю.
– Вот и расскажи о Сумгаитской стройке – сказал красноармеец с черными волосами и густыми бровями.
– Ну что ж, строили там ТЭЦ, красивое место, только песок кругом да жара страшная. Все дружно захохотали.
– Ну и уморил. Красивая местность, только пустыня, да пекло. – сказал один из бойцов.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
180
– Не успел я как следует разобраться в этом крае. В мае приехали, а тут война началась. Встретил я там из вербованных тоже, одного мальчишку, с братом он прибыл, фамилия его Григорьев. Красивый мужик, крепко слажен, а пьяница и дебошир. Денег у него видимо никогда не было, так он за это на своем младшем братишке вымещал свою злость. Пристал ко мне этот мальчишка и я к нему привязался, но старшему Григорьеву это не понравилось, саданул он кулаком мне в челюсть с такой силой, что скула треснула.
– Оказывается и без войны можно получить тяжелое ранение. – сказал один из бойцов.
– Как видите, можно– ответил Бовин.
– Здоров видно этот твой Григорьев, старший, если с первого удара челюсть ломает, – сказал подошедший замполитрука Мартынов.
– Уж лучше бы силу свою да применил в рукопашной с немцами, – сказал худенький узкоплечий боец с первого отделения.
– Не советуй Устюгов, ты еще и в рукопашной не бывал, посмотрим, как ты в рукопашной свою богатырскую силушку применишь! – сказал Зонов, и все засмеялись.
– Зачем ты так, Зонов? Устюгов отличный пулеметчик. Может и без богатырской силы сможет больше положить врага, чем ты в рукопашной! – упрекнул его Мартынов.
– Ну и как, поди судили этого Григорьева? – спросил Гуревич.
– Судить его хотели, в прокуратуру поступила петиция от наших рабочих, да только я отказался написать заявление в суд, на себя вину взял, – ответил Бовин.
– Что ж ты так? Надо было проучить драчуна, чтобы не распускал руки на своих! – заметил боец Фомичев.
– Судили его только на общем собрании рабочих, судом чести, Бовин об этом не знает, он в больнице провалялся, – сказал красноармеец Арапетьянс.
– А ты откуда знаешь? – взглянув на Арапетьянса, удивился Бовин.
– Видишь ли Бовин, земляк я твой по Сумгаитской стройке. Не ты один строил Сумгаит, да и не успел ты на стройке еще ничего сделать, только приехал, а Григорьев тебя в больницу упек, не так ли? – съязвил Арапетьянс.
– Так. – смущенно констатировал Бовин.
– Вот видите, товарищи, оказывается мир тесен. – вставил Мартынов. – А куда делся после всего этот Григорьев? – спросил Бовин у Арапетьянса.
– Сначала работал в бригаде электромонтажников у Алиханова и, по словам рабочих, у этого Григорьева оказались золотые руки. Он тогда бросил выпивать, и сам Алиханов ходил к начальнику стройки, чтобы
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
181
оставили его в бригаде, когда он второй раз подрался! – гордясь своей осведомленностью, ответил Арапетьянс.
– С кем же он еще дрался? – спросил Бовин,
– А вот с теми «дружками», с которыми он выпивал.
– Зачем же ему надо было драться с ними?
– Завязал Григорьев насчет выпивки, а они стали к нему приставать. Ребята рассказывали, что он нечаянно выбил из рук «дружков» пол-литра водки, а она разбилась о камни, ну они на него полезли в драку трое на одного, а он их всех уложил рядом, вот за это и выгнал его начальник со стройки. – сказал Арапетьянс.
– Жаль, пролежал в больнице и все пропустил, когда приехал на стройку ее уже консервировали, а мужиков в большей части уже на фронт отправили. Скажи, Арапетьянс, наверное, ты знаешь у Григорьева был младший братишка, пацан, звали его Аркадием, он-то куда делся? – спросил Бовин.
– Секретарша мне говорила, что братья Григорьевы убыли в какую-то войсковую часть, там старший Григорьев работал вольнонаемным, ну а сейчас, наверное, на фронте. – ответил Арапетьянс.
Бойцы молчали. При упоминании довоенной жизни и о братьях Григорьевых, у каждого из них где-то в глубине души затеплилась воспоминания, в памяти возникли образы своих близких или оставленных далеко в тылу страны, или на оккупированной врагом территории на произвол судьбы.
– А у меня вот сынишка дома остался, тоже тринадцать лет, и учился хорошо, да не знаю теперь что с ним и с женой, – не обращаясь ни к кому, сказал Зонов.
– В тылу что ли? – спросил Устинов.
– В тылу, только не в нашем, а у немцев. Из здешних мест я, немцы хозяйничают в моем доме, а я здесь. Сердце кровью обливается! – печально заключил Зонов.
– Не надо душу травить, 3онов, у меня тоже семья под Минском осталась, ничего не знаю про нее. Сердце сжал в кулак, одна ненависть к фашистам кипит. Бить их гадов буду, пока жив! – сквозь зубы произнес Гуревич.
Бойцы перевоплотились. Пропали шутки, поддевки, они наперебой, перебивая друг друга стали вспоминать о своих далеких красивых женах, талантливых и нежных детях. Стасик Арапетьянс за все время пребывания в отделении сержанта Карпенко всегда свысока смотрел на своих сослуживцев. Он считал себя, как он выражался, человеком «тонкой кости», а среди рабочих и сельских парней – бойцов отделения Карпенко, считал себя интеллектуалом. Внешность его действительно внушала: стройный, с атлетическим сложением тела,
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
182
худощав, красив, с черными волосами, он всегда был опрятно одет и выбрит. Сержант Карпенко всегда ставил Арапетьянса по внешнему виду в пример и уважал его в разговоре за эрудицию. Как-то уж так получилось, что бойцы отделения чувствовали превосходство Арапетьянса над собой. Прибытие в отделение Бовина внесло некоторые коррективы в превосходство Арапетьянса. Правда Бовин по масти был рус, но ни во внешности, ни в интеллектуальности Арапетьянсу не уступал, кроме того, Бовин не проявлял высокомерия по отношению к бойцам отделения и против постоянного краснобайства Арапетьянса, в беседах больше любил слушать, чем привлекать к себе внимание анекдотами, которых у Арапетьянса всегда был запас на любой случай. Как обычно говорят: «За все в ответе молчуны», может быть поэтому, а может быть и по другой причине, после прибытия в отделение Бовина сержант Карпенко чаше всего придирался к Бовину и даже однажды объявил ему выговор, что на фронте это бывает крайне редко.
– За что он тебя невзлюбил? – часто спрашивали бойцы отделения, но к их удивлению Бовин почему-то всегда в таких случаях оправдывал сержанта.
– Я ведь, ребята, кадровую не служил. Был несколько раз на территориальных сборах и многого чего не знаю и не умею. А сержант командир требовательный, наверное, хочет сделать из меня настоящего бойца. Арапетьянс же был у Карпенко примером для отделения и его «правой рукой». Отлучаясь из отделения, он оставлял его за себя, а Арапетьянс, в свою очередь, сразу, очень рьяно входил в роль командира, копируя сержанта. Вот и теперь, Карпенко был вызван лейтенантом на правый фланг взвода и как всегда Арапетьянс остался за командира. Построив отделение в одну шеренгу, он прохаживался вдоль фронта строя, перекручивал поясные ремни, говорил:
– Не я у вас командир, за каждый виток пряжки поясного ремня каждому врубил бы по наряду!
– Вот поэтому ты и не командир, не много ли на себя берешь, жучок, – сказал Гуревич, который за черные волосы прозвал Арапетьянса «жучком».
– Прекратить разговорчики, товарищ боец! Командир не командир, а сержант оставил за командира меня, потрудитесь подчиняться! – напуская на себя строгость, отвечал Арапетьянс.
– Может под трибунал отдашь? – усмехнулся Гуревич.
– И отдам, если заслужишь, в армии должен быть порядок! – тоном начальника произнес Арапетьянс.
– Перестань Стасик ершиться, ты еще не командир и порядок здесь никто не нарушает! – заметил Зонов.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
183
– Прекратите разговорчики! – взвизгнул Арапетьянс. Гуревич хотел еще что-то сказать в адрес Арапетьянса, но в это время с левого фланга позиции отделения подошел Бовин.
– Да вы что ребята, воевать собрались или ссориться?
– Не ваше дело товарищ Бовин, не вмешивайтесь, по-моему, я здесь за командира остался и потрудитесь подчиняться! – горячился Арапетьянс.
– Ну чего ты, Стасик, пристал к ним, а еще моим земелей назвался. Остался за командира и ладно, никто ведь этого не отрицает! – спокойно сказал Бовин.
– Верно говорит Бовин, видчепись вид Гуревича пся крив! – смеясь, буркнул Шевченко. Бойцы загалдели: «Не хорохорься, Стасик, тогда и больше на командира будешь походить!» – крикнул кто-то. Арапетьянс посмотрел в сторону крикнувшего:
– Вы что не понимаете, в бою, если командир выйдет из строя, каждый инициативный боец обязан принять командование на себя и все должны беспрекословно подчиняться ему! – воскликнул Арапетьянс.
– Так то же в бою! – улыбнувшись, заметил Шевченко. Неожиданно подошел сержант Карпенко.
– Что здесь происходит? – спросил он.
– Товарищ сержант! Вы же оставили меня за себя, а они не хотят подчиняться. – обиженно воскликнул Арапетьянс.
– Кто не хочет подчиняться? – спросил Карпенко.
– Гуревич, Зонов, Шевченко и Бовин, да и вообще все!
– Они не выполнили какое-то ваше приказание? – спросил Карпенко.
– Да нет, товарищ сержант, просто пререкаются со мною. Я им говорю прекратить разговорчики, а они назло мне говорят, подсмеиваются надо мной.
– Оставаясь за меня, Вам бы, товарищ Арапетьянс, не нужно было затевать этот сыр-бор. Быть командиром, это не только отдавать приказания, но и учить своих подчиненных военному делу, а Вы, хотя и оставались за меня, научить чему-либо бойцов отделения не могли. – сказал Карпенко. Арапетьянс не стал что-либо говорить, лишь блеснув черными глазами, с ненавистью посмотрел на только что обожаемого им сержанта.
Шли дни, бойцы не прекращали совершенствовать позицию, благоустраивая свои ячейки. Однажды перед фронтом обороны в небе появился немецкий самолет. Кто-то подал команду «воздух»! Но самолет был один и никаких агрессивных намерений на оборонительные рубежи полка он не проявлял.
– Да это же рама! Уже второй раз. Значит жди налета. Она сперва зафиксирует! – сказал Карпенко.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
184
– Смотрите, смотрите! Что-то сыплется с нее! – воскликнул Гуревич. И, действительно, присмотревшись, все увидели в воздухе, словно стая белых птиц, замелькали листы бумаги.
– Листовки это. Агитировать нас будут, чтобы переходили на их сторону – сказал Карпенко. Рама наконец улетела, а листовки падали на изрытую землю, на замаскированный бруствер и даже в траншею, покрывая все вокруг белым листопадом. Пришли замполитрука Мартынов и лейтенант Полозов.
– В отделениях оставить по одному наблюдателю, взвод ко мне! – скомандовал лейтенант. Когда бойцы взвода окружили Мартынова и Полозова, Мартынов вслух прочитал листовку и разъяснил, почему фашисты хотят разломить красноармейцев, используя многонациональный уклад Красной Армии.
– Они пишут, чтобы вы сдавались в плен, обещая сытую жизнь. Вот эта листовка у них является пропуском. Все что здесь написано, чудовищная ложь, за сытую жизнь, как они пишут придется расплачиваться предательством своей Отчизны и в конечном итоге таким людям уготовано место в национальных формированиях, воевать на стороне фашистов против своих! – заключил Мартынов.
– Та це мы сразумило, товарищу замполитрука, хто же пиде до нимцев, якще воны люто катують наших людей! – сказал Шевченко.
– Но мне показалось, что многие из вас эти листовки подбирают и складывают в карманы? – спросил Мартынов.
– Товарищ замполитрука! На взвод приносят всего две-три газеты. Прочитать мы их успеваем, а вот на курево не хватает, так мы их взяли на раскрутки! – сказал Зонов.
– Ну что ж, на закрутки, пожалуй, эти листовки вполне подходят – сказал лейтенант Полозов. Красноармейцы засмеялись, долго еще отпуская хлесткие реплики в адрес листовок.
К Полозову подбежал связкой командира роты:
– Товарищ лейтенант! Вас и замполитрука Мартынова вызывает командир роты. Вскоре после ухода командира взвода с замполитрука послышалась команда «к бою»!
– Хватит травить, кажется начинается, по местам! – скомандовал Карпенко. К полудню в расположении полка загрохотали разрывы снарядов немецкой артиллерии. Разрушалась траншея, осыпались крутости ячеек, ходов сообщения, в блиндажах с потолков сыпалась земля. Вскоре над участком обороны полка стояла сплошная стена пыли и раздирающий душу, сплошной гул и грохот. Все смешалось с землей, огнем и дымом. Казалось в этом адском кошмаре не уцелеть никому. Бойцы отделения Карпенко сидели в щели укрытия, обильно осыпаемые землей, зажимая уши, они считали минуты и ждали конца этого кромешного ада. Каждая из этих минут казалась им вечностью. Наконец
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
185
все стихло. Взрывы заухали где-то далеко в глубине обороны. Тут же зашевелились люди, послышались команды, бойцы отделения по ходу сообщения занимали свои окопы, ячейки, расчищая завалы и восстанавливая позицию отделения.
Бовин по траншее, подбежав к месту где была его уширенная ячейка, не увидел ее. На месте ячейки громоздились комья свежей опаленной земли, образовалась ямка, в которой даже лежа укрыться от пуль и осколков снарядов было невозможно.
– Бовин! Ты, я смотрю, пожинаешь плоды своего труда? – сказал сержант Карпенко.
– Виноват, товарищ сержант, моя ячейка обвалилась и погребла под собой весь мой боезапас. – ответил Бовин.
– Ладно, иди на правый фланг отделения, там отрыт запасной окоп для ручного пулемета, будешь из этого окопа вести огонь, а гранаты, бутылки «КС» и патроны тебе подносчик принесет. – сказал Карпенко и занял свою командирскую ячейку.
Окоп для пулемета на правом фланге отделения был не совсем удобен для ведения огня из винтовки, но Бовин, сознавая свою вину перед боем, быстро изготовился к бою. Там вдали под гул моторов и лязг гусениц он увидел вражеские танки и словно маленькие букашки цепи солдат. Он вдруг ощутил чувство глубокой ненависти к этим бронированным чудовищам и вражеской пехоте. Команды на открытие огня еще не было, поэтому Бовин спокойно смотрел вперед, ожидая того момента, когда можно будет убивать и уничтожать этих гадов из своей, уже полюбившейся ему, винтовки. Он был уверен, что враг не должен пройти. Бовин вдруг услышал, как сержант Карпенко приказал подготовить связки ручных гранат и бутылки «КС». Но пока танки были не досягаемы для ручных гранат, бойцы по команде Карпенко дружно открыли огонь из винтовок, а на левом фланге четко, сначала короткими, а затем длинными очередями, застрочил ручной пулемет. Когда атакующие приблизились на бросок гранаты, от меткого броска бутылки «КС» красноармейца Северина загорелся вражеский танк. На подходе были еще два, но Бовину сразить их было не чем. Карпенко уверенно продолжал командовать отделением, а Арапетьянс сидел на дне своей ячейки, дрожа от страха. Когда началась артиллерийская подготовка и вокруг загрохотали взрывы, его охватил животный страх за свою жизнь. Страх сковал его волю, душу и тело. Он сжался в комок и с каждым взрывом вблизи щели укрытия, где затаилось иди спряталось отделение Карпенко, ждал смерти. После артиллерийской подготовки он занял свою ячейку последним и только потому, что Карпенко предупредил:
– Кто проявит трусость, тому первая пуля! Арапетьянс слышал, как Карпенко приказывал подготовить связки ручных гранат и бутылки «КС». Он выглянул из окопа и увидел, как за танками, пригнувшись,
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
186
шли немецкие солдаты, он, глядя на них, думал только об одном: «Как удрать с переднего края в тыл, подальше от этого ужаса!» Эти немецкие пехотинцы казались ему неуязвимыми роботами, марсианами или еще с какой-нибудь другой планеты и сдержать их никакими силами невозможно. Но тут он услышал команду Карпенко: «По пехоте, три, в пояс, отделение, огонь!» Тотчас же застрочил пулемет, и часто забухали винтовки, где-то справа ухнула сорокопятка, перед фронтом отделения загорелся первый танк. Арапетьянс немного приободрился, но любоваться горевшим танком было некогда, бойцы забросали вражеские танки связками гранат, и два танка, окутавшись черным дымом, встали. Арапетьянс не стал бросать свои связки гранат, он присел в своем окопе и с ужасом снова ждал смерти. «Да, смерть это – небытие, чернота и больше ничего. Никогда не увидит он голубого неба, даже этой безжизненной Донецкой степи, не говоря уже о прелестях жизни. Там в родных краях, где он всегда был любим родителями, обожаем девчатами, друзьями, его уже никогда никто не увидит, так как за передним краем к нему приближается коварный враг, который идет убивать его, человека с утонченным интеллектом, с его красивым лицом и стройным мускулистым телом. Наверное, в этом бою уже есть раненые, убитые и искалеченные, но они все не чета ему, Арапетьянсу, они пусть мучаются от боли, пусть погибают, но он, Стасик Арапетьянс, должен остаться целым и невредимым.»
Арапетьянсу вдруг захотелось бежать подальше от этого кромешного ада, но бежать в тыл было еще страшнее, рядом с его ячейкой располагалась ячейка сержанта Карпенко, и он помнил его слова: кому за трусость будет принадлежать первая пуля. Но Карпенко не обращал на него никакого внимания, стреляя из винтовки он выпускал пулю за пулей и тогда Арапетьянс решил последовать примеру командира. Он высунул свою винтовку на бруствер и под большим углом возвышения, не высовывая головы, тоже открыл огонь, как говорят в таких случаях «точно в небо»!
С левого фланга по траншее с коробками, где размещались снаряженные диски ручного пулемета, бежал подносчик боеприпасов Игнатенко. У перекрестка где траншея соединяется с ходом сообщениями вдруг выпустил из рук коробки и сполз на дно траншеи. Арапетьянс заметил это и, бросив винтовку, побежал к Игнатенко, который окровавленный, лежал на дне окопа. Арапетьянс схватил коробки, в этот момент на него из ячейки оглянулся Карпенко и вмиг оценив обстановку, кивнул Арапетьянсу головой в знак согласия того, чтоб Арапетьянс подносил боеприпасы.
«О… само небо помогает мне!» – подумал Арапетьянс и, забрав свою винтовку, он забросил ее за спину и заменив коробки у пулеметчиков на пустые, бросился бежать по ходу сообщения в тыл.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
187
Бовин, находясь на правом фланге отделения, видел ячейку Карпенко и периодически посматривая в сторону его ячейки вдруг заметил танк, который шел прямо на ячейку Карпенко. Сержант, размахнувшись, бросил в этот танк связку гранат, но она взорвалась, не долетев до цели. Карпенко тут же бросил в танк другую связку гранат, но на этот раз пули курсового пулемета изрешетили ему грудь. Падая на бруствер, он из последних сил достал третью связку и подсунул ее под гусеницу наехавшего на его ячейку вражеского танка. Раздался мощный взрыв, танк крутанувшись на месте, боком осел в траншею, засыпав землей ячейку и тело сержанта Карпенко. Когда у танка открылись люки из которых полезли немцы, Бовин хладнокровно расстрелял их из винтовки приговаривая:
– Вот вам гады за Карпенко и за всех наших ребят! Затем он перенес огонь по наступающей пехоте, старательно прицеливаясь, каждую пулю посылал точно в цель. Вдруг он почувствовал, что сзади кто-то стоит. Оглянувшись, Бовин увидел командира взвода лейтенанта Полозова.
– Что у вас тут произошло? – спросил он.
– Отражаем атаку немцев, товарищ лейтенант. Только вот погиб сержант Карпенко.
– Вот что Бовин, я убываю на правый фланг взвода, там на стыке флангов прорвались немцы, а вы передайте красноармейцу Шевченко, чтобы принял командование отделением, – сказал Полозов и скрылся за изгибом траншеи. Вскоре сквозь взрывы снарядов и шум боя, бойцы отделения услышали знакомый басистый голос Шевченко:
– Отделение слушай мою команду! – И бой продолжался. На левом фланге отделения замолчал пулемет, в дисках кончились боеприпасы.
Тем временем Арапетьянс, получив на пункте боепитания снаряженные диски и вещмешок, набитый пачками винтовочных патронов, не спеша направился в отделение. Но страх за себя с новой силой захватил его. Он вполне осознавал, что у его товарищей заканчиваются боеприпасы и от того как быстро он доставит их, зависит исход боя, и отделения, и взвода, а может быть и роты. Но заставить себя бежать на передовую не хватало воли. Он шел по ходу сообщения шагом, как загипнотизированная лягушка, которая сама лезет в пасть змеи. Взорвавшийся на бруствере снаряд, окончательно лишил его самообладания, и он уже не помнил, как очутился лежащим на дне окопа. Потом кто-то окликнул его, кто-то забрал у него коробки с дисками и убежал, оставив его одного в окопе на коленях. Он вспомнил, что этот «кто-то» был недоразвитый плебей Гуревич, который не мог связать двух слов, а здесь посмел кричать на него. «У, безмозглая тварь!» – подумал он, но страх перед ответственностью все же погнал
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
188
его в отделение. Кое-как добравшись до позиции, он увидел подбитый еще дымящийся танк, который одной гусеницей провалился в траншею, где только что находилась ячейка Карпенко. «Где же Карпенко?» – подумал Арапетьянс, а сам довольный отсутствием сержанта, забрался в свою ячейку.
Бойцы отстреливались от наседавшего противника из винтовок, а ручной пулемет на левом фланге отделения все еще молчал. Арапетьянс злорадно ухмыльнулся: «Этот плебей и хвастун Гуревич, отнял у меня коробки с дисками и не донес их до пулемета.» И высунул свою винтовку на бруствер. К нему подошел Шевченко:
– Ты что Арапетьянс, ранен что ли? – спросил он Арапетьянса.
– Нет, не ранен я! – испуганно ответил Арапетьянс.
– То чого це ты як барчук сыдыш в ячейке и не ведешь огня? – возмутился Шевченко.
– А ты кто такой, чтобы указывать мне? – крикнул Арапетьянс.
– Хто я такий? А мене товарищу лейтенант назначив командиром витдилення, так що видповидай, чему тебе не було в ячейке, де ты пропадав? – строго спросил Шевченко.
– Тебя командиром? Ха-ха, да ты и команды не можешь подать! – засмеялся Арапетьянс. Но в этот момент перед ячейкой взорвался снаряд и Арапетьянс тут же присел на дно ячейки, испуганно закрыв лицо руками.
– А ну встать! – скомандовал Шевченко. Арапетьянс медленно поднялся и встал на ноги, но взвизгнувшая рикошетом пуля заставила его снова присесть.
– Ось воно що, ты Арапетьянс, просто боягуз, як це я ранише не зрозумил. А ну стреляй по нимцях, а то я тоби сам кулю вгоню в твою паршивую башку! – сказал Шевченко. Арапетьянс, наконец понял, что с Шевченко шутки плохи. Он положил на левую руку цевье винтовки и стал стрелять, на этот раз прицеливаясь в цель. Но стоило Шевченко отойти от его ячейки, как он снова, скрывшись в окопе, уселся на его дно.
Когда на левом фланге вдруг замолчал ручной пулемет, Гуревич, находясь в своей ячейке подумал, что пулеметчик меняет диск. Но прошли все сроки перезарежания, а пулемет молчал. Тогда Гуревич по траншее, пригнувшись, побежал в направлении выносной ячейки и вдруг на пути наткнулся на лежащего на дне траншеи подносчика с двумя коробками для дисков пулемета Дегтярева.
– Ты ранен что ли? – крикнул он подносчику.
– Нет не ранен, но только что снаряд разорвался на бруствере, вот я и упал! – став на колени, ответил подносчик. Гуревич посмотрел ему в лицо и не поверил своим глазам, перед ним на коленях стоял некогда спесивый и гордый Арапетьянс. Гуревичу было как-то даже неловко
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
189
смотреть на растерявшегося, помятого и жалкого человека, который был полной противоположностью того Арапетьянса, который бравировал словечками и поучал бойцов отделения наравне с сержантом Карпенко.
– Эх ты, тонкая кость! Давай сюда коробки и мешок! У пулеметчика патроны кончились, а ты лежишь тут! – крикнул Гуревич и, схватив коробки и мешок с патронами помчался к замолчавшему пулемету. Подбежав к ячейке, он увидел Захарова, уронившего голову на пулемет. Его каска была прострелена у виска. Захаров был мертв.
– Прощай дружище! – произнес Гуревич и оттащил убитого в сторону, а сам припал к прицелу пулемета. В это время на правом фланге взвода послышалось громкое «ура»». «Значит наши пошли в атаку» – подумал Гуревич и сосредоточил огонь из пулемета по отступающей пехоте. Он хотел уже перед охнуть, как перед фронтом отделения снова появились танки, а за ними поднялась и пехота.
– Сволочи! И передохнуть не дадут! – пробормотал Гуревич и перезарядив пулемет, продолжал стрельбу. Сзади к нему подполз Шевченко.
– Петро! Дывись направо! Там нимцы прорвали оборону першого витдилення, треба допомогти сусидам вогнем! – крикнул он.
– А кто этих будет бить? – кивнул головой в сторону фронта, спросил Гyревич.
– Петро, мы будемо нищить их, тильки давай вогня сусидам, инакше и нам хана! – закричал Шевченко. Посмотрев направо, Гуревич увидел немецких солдат, которые углубились в оборону взвода на правом фланге. Он тут же перенес огонь на правый фланг и от его метких очередей взвод немецких автоматчиков был рассеян,
– Добре, Гуревич, так их! Теперь я пишов. Лейтенант Полозов назначил меня командиром витдилення, Карпенко убит! – крикнул Шевченко.
– Знаю, сам видел! – ответил Гуревич.
– Ну а зараз знищуй цих! – крикнул Шевченко, показывая рукой перед фронтом отделения.
Немцы засекли пулемет Гуревича. По его ячейке было произведено несколько выстрелов сигнальными ракетами, после чего пули зацвиркали вокруг окопа. Надо было менять позицию, но Гуревич так увлекся стрельбой, что забыл обо всем. В его сторону развернулся танк. Стреляя на ходу из пулемета, он устремился прямо на ячейку Гуревича. Заметив танк, Гуревич убрал пулемет в ячейку, нащупав в нише связку ручных гранат, он выскочил из окопа и пошел навстречу танку.
– Куда ты, Гуревич? Назад! – кричал Шевченко, но Гуревич уже не слышал ничего, он думал в данный момент только о том, как можно быстрее уничтожить это ненавистное бронированное чудовище.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
190
Механик-водитель, опешив, дернул рычаги на себя и остановил танк. Гуревич успел бросить связку гранат на жалюзи моторного отделения и упал на землю, пробитый градом пуль курсового пулемета. Мощный взрыв сорвал жалюзи с моторного отделения, танк окутался черным дымом, а затем яркое пламя охватило его. Шевченко, наблюдавший эту героическую трагедию от начала до конца, покачал головой и произнес:
– Эх, Петро! Зачем же ты так? И смахнул с глаз набежавшую слезу.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
191
Глава двадцать восьмая
Бабаев, как и обещал, сразу же после окончания артиллерийской подготовки прибыл во второй батальон. Его прогноз по поводу взвода противотанковых пушек, которые были в начале установлены в лощине в районе обороны пятой роты, полностью подтвердились. Танки противника в лощину не пошли, а в районе обороны четвертой роты завязался ожесточенный бой. Там перед фронтом обороны горело четыре танка. Среди наступающих было много потерь в живой силе, но перед фронтом обороны роты танки и пехота противника продолжали атаковать. Немцы упорно пытались прорвать оборону полка именно здесь, в районе обороны четвертой роты. Подразделения, поддержанные взводом сорокопяток, отражали одну атаку за другой. Мелентьев, наблюдая за боем в бинокль, не раз мысленно благодарил Бабаева за его настойчивость. Не будь сейчас здесь противотанковых пушек, немцы давно смяли бы оборону четвертой роты, и неизвестно, какая бы была обстановка на данный момент.
Командир второго батальона капитан Бурменко с самого начала боя тревожила обстановка, сложившаяся в районе обороны четвертой роты. Он теперь ясно осознавал свою оплошность при организации системы огня батальона и понимал, насколько был прав комиссар полка. Как мог этот штатский комиссар предугадать направление главного удара немцев? А между тем четвертая рота, отражая атаки танков и пехоты, несла большие потери.
На правом фланге первый взвод имел в своем составе один ручной пулемет и семь активных штыков. Они там еще стреляли, бросали в танки связки ручных гранат и бутылки «КС», но чувствовалось по всему, что, если бы не сорокопятки, расположенные за ними немцы давно прошли бы их траншею.
Бурменко позвонил по телефону лейтенант Силов:
– Товарищ капитан, первый взвод иссяк, необходим о подкрепление, сорокопятки скоро останутся без прикрытия!
– Держись, Силов. К вам скоро придет на помощь третий взвод! – кричал в трубку Бурменко. В это время немцы предприняли еще одну очередную атаку. Артиллеристы Силова открыли по танкам огонь, но красноармейцы второго взвода отбивались из последних сил. «Если пехотинцы не выдержат, немцы прорвутся на артиллерийские позиции и тогда конец, пушки придется взрывать.» – думал Силов.
Командир первого взвода лейтенант Холадзе, стоя в окопе вместе со своими бойцами, стрелял из винтовки по атакующим немецким солдатам. Как командиру взвода управлять огнем было ни к чему. Личного состава осталось в строю меньше одного отделения, и если что спасало позицию взвода от захвата атакующими немецкими солдатами,
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
192
то это оставшийся ручной пулемет, который меняя огневые позиции, меткими очередями заставлял немцев время от времени откатываться назад. И еще он с надеждой и с уважением смотрел на артиллеристов лейтенанта Силова, который не позволял танкам противника приближаться к району обороны взвода.
К Холадзе подполз связной командира роты старшего лейтенанта Демина.
– Товарищ лейтенант! Командир роты направил в ваш район обороны третий взвод, а Вам приказал с оставшимися людьми занять оборону во второй траншее! – доложил он.
– Давно пора. Доложи командиру роты, что пусть замену делает побыстрей, а то немцы имеют «зуб» на наш правый фланг! – крикнул Холадзе. Вскоре действительно Холадзе увидел, как бойцы третьего взвода уже по отделениям занимают позиции и сразу же открывают огонь. К Холадзе подошел лейтенант Полозов, он пожал ему руку и крикнул:
– Убирай своих, иди во вторую траншею, поговорим потом.
– Вовремя прибыл, Марк, а то немцы могли бы здесь пройти, – и он по ходу сообщения повел оставшихся бойцов в тыл.
Немцы продолжали атаковать правый фланг батальона, не жалея своих солдат, танков, из которых многие уже чадили на поле боя черным едким дымом. Но новые танки и цепи атакующих солдат, шли на район обороны четвертой роты. «Да что они там, мед что ли почуяли!» – думал Демин, оставшись без своего последнего резерва.
После смены взвода Холадзе, огонь по атакующим был значительно сильней. Даже немцы сразу почувствовали это и залегли. Демина беспокоило теперь то, что во взводе сорокопяток стреляло только одно орудие. Но атакующие немецкие танки, и прежде, загорались и пятились назад. «Все-таки лейтенант Силов – это сила!» – подумал Демин, продолжая наблюдать за своим правом флангом. Орудие же Силова стало стрелять значительно реже. Вот уже совсем близко к первой траншее подошли танки, за ним шла пехота. Отсечь ее от танков Полозов не мог. Сорокопятка успела зажечь еще два танка, но и у артиллеристов обозначились потери, после взрыва снаряда рядом со вторым орудием, оно было выведено из строя. Танки приближались на дистанцию броска гранаты, бойцы, не ожидая команды, бросали их, стараясь поразить гусеницы и гибли сраженные курсовыми пулеметами и снарядами. Силы третьего взвода быстро таяли. Вскоре Демин увидел, как два танка, преодолев первую траншею, устремились на позицию сорокопяток. Кто-то из бойцов взвода бросил в один из них бутылку «КС» и танк задымил, а второй продолжал двигаться вперед. Демин вдруг увидел, как по нескольку бойцов третьего взвода отходят в сторону второй траншеи. Положение становилось критическим. Тогда
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
193
Демин сам направился по ходу сообщения во вторую траншею, здесь он, собрав остатки первого взвода, выхватил из кобуры свой пистолет и повел эту небольшую группу в контратаку. По пути к ним присоединялись отступающие бойцы третьего взвода, и немцы были отброшены за передний край. После небольшого затишья, немцы снова пошли в атаку. Демин послал связного на позицию сорокопяток, через некоторое время связной вернулся и доложил:
– Товарищ старший лейтенант! Одно орудие разбито, второе осталось без боеприпасов. Демин позвонил командиру батальона и посетовал на отсутствие снарядов у Силова.
– Ты Демин не паникуй! Снаряды к орудиям сейчас подвезут! – крикнул в трубку Бурменко.
– Я не паникую, но танки уничтожать нечем! – крикнул в ответ Демин.
– У тебя Демин есть птэры, гранаты, бутылки «КС», уничтожай танки карманной артиллерией! – крикнул в трубку Бурменко.
– Мы еще держимся, но у меня отсутствует глубина района обороны, если немцы прорвутся, задержать их во второй траншее будет некому, мой третий взвод обороняет первую траншею, а первый взвод практически погиб.
– Мало я тебя учил, Демин, хреново ты подготовил роту к бою! – зло крикнул Бурменко и бросил трубку.
Демин продолжал управлять огнем. Вдруг к его радости уцелевшая пушка вновь открыла огонь. «Прав был Бурменко, зря я паниковал!» – подумал Демин, а в это время бойцы взвода своим огнем прижали пехоту противника к земле. Отступив на исходное положение, немцы больше не атаковали.
Комиссар полка Бабаев стоял в блиндаже командного пункта батальона, устроенного на западном скате высоты «Седельная» с окном для наблюдения. Рядом с ним стоял капитан Бурменко. Он внимательно наблюдал за ходом боя. Его спокойный уверенный тон при отдаче боевых распоряжений по телефону или при помощи связных, давали Бабаеву основание думать, что может быть он ошибался в нем? Бывает и так, что вроде бы и много в человеке разного хламу, но в критических ситуациях вдруг проявляется новое, неизведанное ранее качество и весь этот хлам вдруг стряхивается, как грязь, и человек меняется на глазах у всех. Но фраза: «Хреново ты роту подготовил к бою!», брошенная Бурменко в телефонную трубку в адрес Демина, рота которого из последних сил отражала атаки танков и пехоты противника, насторожила Бабаева. А манера по-барски бросать трубку телефона на аппарат убеждала, что Бурменко был прежним, спесивым, надменным и глуповатым человеком.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
194
В это время неожиданно для Бурменко в долину, перед высотой «Седельная», выползли два немецких танка и за ними до роты автоматчиков. Безуспешные атаки в районе обороны четвертой роты, видимо, заставили немцев прощупать и лощину с мокрым лугом. Танки быстро приближались к высоте, где располагался командно-наблюдательный пункт второго батальона. Бурменко побледнел. Тон его распоряжений стал нервозным и растерянным. Но, несмотря на испуг, он злорадно посмотрел на Бабаева, как бы желая сказать: «А что я говорил?» Бурменко ждал указаний от Бабаева, но последний не обращал внимания на вопросительный взгляд комбата. Он лишь еще раз утвердился во мнении, что не решительность Бурменко в быстро меняющейся в бою обстановке не прибавляет ему, как командиру авторитета. Пошел тяжелый бой. Бабаев все еще надеялся на то, что все-таки ошибается в Бурменко. «До вечера продержимся, на то я и здесь.» – думал Бабаев. Атаку немцев на высоту «Седельная» он не считал опасной. «В конце концов немцы разберутся, куда они вляпались и, вероятно прекратят тут атаковать» – думал Бабаев, ожидая решений от Бурменко. Бурменко же что-то бормотал себе под нос и ни каких решений не принимал. Как и ожидал Бабаев, очень скоро экипажи немецких танков, почувствовав вязкий грунт, и не желая машины посадить «на брюхо», остановились и начали задним ходом ретироваться из лощины. Автоматчики, лишившись поддержки танков и встреченные плотным огнем пятой роты, залегли, а затем перебежками стали отходить на исходное положение.
С командно-наблюдательного пункта Бурменко даже без бинокля было видно положение, сложившееся на правом фланге батальона, и когда перед фронтом четвертой роты появилось двенадцать танков и до батальона пехоты, а Бурменко, как показалось Бабаеву, никак не реагировал на это, тогда он предложил командиру батальона, усилить четвертую роту противотанковыми средствами за счет пятой и шестой рот, но Бурменко, посмотрев на лощину перед высотой «Седельная» медлил, а обстановка требовала решительных действий. Тогда Бабаев, поступившись своим принципом: «в критический момент не отнимать инициативу у командира», вдруг отдал распоряжение командиру пятой роты Сорокину направить в четвертую роту два птэра и один станковый пулемет с расчетами. Бурменко и тут промолчал. Но когда ему из четвертой роты позвонил старший лейтенант Демин о том, что положение роты становится угрожающим, он вдруг раздраженно стал кричать в трубку на Демина.
– Вот срываться командиру в бою не дозволено, это равносильно поражению, – спокойно сказал Бабаев.
– А подменять командира в бою дозволено? – заорал Бурменко.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
195
– Возьми себя в руки, Степан Семенович! Ты командуешь батальоном, решения надо принимать без промедления, в бою дорога каждая секунда! – сказал Бабаев. Бурменко, опомнившись, замолчал. Он отошел в сторону от смотрового окна, видимо желая тем самым показать, что он больше батальоном не командует.
– Товарищ капитан! Самоустранение от командования подразделением в бою попахивает трибуналом. Идите сюда и руководите боем! – строго произнес Бабаев.
В это время зазвонил телефонный аппарат: Бурменко схватил трубку и услышал голос Мелентьева:
– Это ты Бурменко? Почему не докладываешь об обстановке? – гремел его голос.
– У меня здесь, товарищ первый, комиссар полка, вот пусть он и докладывает! – подавая трубку Бабаеву, произнес Бурменко.
– Что там у вас, Мамед Рашидович?
– Как мы и предполагали, Дмитрий Петрович; противник на протяжении всего дня атаковал район обороны батальона ка правом фланге. Всю тяжесть атак танков и пехоты немцев приняла на себя четвертая рота и взвод сорокопятчиков. Уничтожено тринадцать танков и до батальона пехоты противника, потери батальона пока точно не подсчитал, но в четвертой роте личного состава осталось не более взвода. Командиры взводов Холадзе и Стаценко погибли, во взводе противотанковых орудий разбито одно орудие и выело из строя более половины личного состава! – доложил Бабаев.
– Добро, Мамед Рашидович, дело к вечеру, думаю довольно опекать Бурменко, а то он уже недоволен. Приходи на КП, есть дело! – сказал Мелентьев.
Заканчивался день. Солнце садилось за горизонт, а с севера потянуло ледяным ветерком. В этот день немцы больше не атаковали. Передовые танковые части генерала Клейста на всем протяжении оборони армии, встретив упорное сопротивление, понесли значительные потери. Но перегруппировав части и пополнив их всем необходимым, Клейст готовился к решительному наступлению на Ростов.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
196
Глава двадцать девятая
Пассажирский поезд, следующий из Харькова, подъезжал к Москве. Вечерело. Холодный сентябрьский ветер через щель полуоткрытого окна трепал белые занавески, шевелил черные с проседью волосы на голове, стоящего у окна Прокопюка, который задумчиво смотрел на мелькавшие мимо перелески, бревенчатые избы подмосковных деревень да полустанки с высокими деревянными платформами.
Прокопюк думал о предстоящей встрече с генералом Григорьевым, с начальником развел управления НКВД, с которым не виделся вот уже несколько лет. Три месяца полыхает пожар войны. Враг захватил Прибалтику Белоруссию, большую часть Украины, рвется к Москве. Такое трудно воспринимается, но действительность напрочь отбрасывала сомнения и удручала Прокопюка. Полтора года, проведенные им в Испании, научили его ненавидеть фашистов. Командуя интернациональной бригадой, тогда он сражался против них за свободу и независимость Испании, но вот настало время сразиться с фашистами за свое Отечество на родной земле. Теперь он ненавидел фашистов вдвойне, жаждал получить боевое задание и мстить им за кровь советских людей, за честь поруганной Украины, Волыни – его малой родины.
Война застала Прокопюка в заграничной командировке. Приказ срочно явиться в Москву он получил от советского посла сразу же как стало известно о нападении Германии на СССР. Но что такое срочно в условиях войны? Прокопюк три месяца окольными путями добирался до границы СССР, наконец ступил на территорию родной страны. Теперь остались считанные часы перед предстоящей встречей со своим шефом. За окном показалась товарная станция – сортировочная, затем поплыли улицы, переулки города, дома с бумажными крестами на стеклах окон. Поезд резко снизил скорость и медленно вошел в огромную стеклянную арку Киевского вокзала.
Достав с верхней полки небольшой заграничный чемодан, надев синий макинтош и фетровую шляпу, Прокопюк вышел на перрон. Толпа пассажиров, в основном военных, быстро редела. На выходе в город проверяли документы. Прокопюк, показав свое удостоверение, вышел в город. На углу вокзала, возле тротуара стояла черная эмка с заветными номерами. Это ждали его. Прокопюк подошел к машине, из которой выскочил молоденький лейтенант в форме командира госбезопасности и козырнул Прокопюку. Тот снова достал из бокового кармана свое удостоверение, показал лейтенанту и по его приглашению влез в салон машины. Они тут же поехали по безлюдным улицам Москвы. Глядя из окна эмки, Прокопюк смотрел на суровые будни города. По всему было
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
197
видно, что при приближении к городу врага Москва не тратила понапрасну времени: местами на улицах были расставлены противотанковые ежи, на площадях из мешков с землей сложены позиции для зенитных орудий, из которых торчали вверх зеленые стволы. На крышах некоторых домов были видны зенитные установки счетверенных пулеметов, а в небе на невидимых в вечернее время тросах мирно покачивались овальные аэростаты воздушного заграждения. Во всей этой суровости города было что-то похожее на осажденный Мадрид. Но, вглядываясь в лица москвичей, он замечал в каждом из них озабоченность, решимость и уверенность в том, что Москва не будет отдана ненавистному врагу.
В наркомате Прокопюка ждал генерал Григорьев. Он встал из-за стола, подошел к Прокопюку вплотную и, крепко пожав ему руку сказал:
– Ну, здравствуй, наш герой!
– Здравствуйте, товарищ генерал! Только не зовите меня героем, нас там в Испании таких было много и все мы были просто советскими людьми, – улыбнувшись, сказал Прокопюк.
– Ну ладно, ладно, не скромничай, самое главное жив, здоров, прошел огонь, воду и медные трубы, так кажется у нас говорят, и вот сидишь передо мной. Чего еще лучшего желать твоему шефу, – сказал Григорьев.
– Да вот сижу перед вами и жду боевого задания, куда. Вы меня пошлете на этот раз, товарищ генерал?
– Ну так уж и сразу задание, надо бы, наверное, отдохнуть после таких мытарств хотя бы недельку, а? – спросил Григорьев.
– Думаю, товарищ генерал, нет у Вас для меня этой недельки. Смотрел я на город, ощетинилась Москва, не верится даже, что немцы подберутся к нашей столице и как-то жутковато стало, так что не до отдыха сейчас! – сказал Прокопюк.
– Да, к сожалению, ты прав, Николай Архипович, нет у меня для тебя не только недельки, но даже суток. Давай уж так договоримся, донесение о проделанном сдашь в секретный отдел, а теперь иди в нашу столовую, поужинаешь и спать. Завтра к семи встретимся здесь, разговор пойдет об этом самом боевом задании.
– А может Вы изложите его сегодня?3ачем ждать целую ночь, товарищ генерал?
– Сегодня, пожалуй, нельзя, Николай Архипович, все надо обговорить без спешки, время терпит, да и я сейчас с наркомом уезжаем в комитет обороны, так что отдыхай с дороги и до завтра. Кстати, пропуск получишь у начальника по режиму, обмундирование и личное оружие у коменданта. Всего хорошего, Николай Архипович! Григорьев встал, встал и Прокопюк, которому ничего не оставалось как выйти из
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
198
кабинета и устраивать свои бытовые дела.
Утром встреча с генералом была более конструктивной. В кабинете уже сидел затянутый в ремни военный. Подойдя ближе, Прокопюк с радостью узнал в нем соратника по Испании. Это был Станислав Алексеевич Ваупшасов. После приветствий и рукопожатий с Ваупшасовым и генералом Григорьевым, последний пригласил командиров сесть.
– Знаю, оба рветесь партизанить в тылу у фашистов. Станислав Алексеевич уже сформировал здесь ядро своего будущего отряда и готовился к вылету, однако пока все это отменяется. Сами видите обстановку на московском направлении. Вас, Николай Архипович, ввожу в курс последних событий. По приказу наркома сформирована отдельная мотострелковая бригада особого назначения. В настоящее время ею командует полковник Орлов. Сформированный вами, Станислав Алексеевич, отряд преобразуется в батальон, который в бригаде будет сверхштатным, четвертым батальоном второго полка. Командиром этого батальона назначен подполковник Прокопюк, а Вы Станислав Алексеевич, назначены к нему заместителем. Надеюсь вы правильно все поняли? Это не понижение в должности. Сейчас не до этих мелочей. Особая бригада должна подготовить северо-западный район – сектор города к обороне и в случае прорыва немцев к Москве оборонять этот сектор города и, возможно, в уличных боях не допустить немцев к центру. Одновременно бригаде поручено готовить бойцов для ведения разведки, в помощь партизанам Подмосковья. Кроме того, организовывать в тылу у немцев диверсии, уничтожение складов с боеприпасами и другим ценным имуществом. К вам будут прибывать совершенно неподготовленные люди, необученные, необстрелянные, но сильные духом, смелые и решительные. Вы их будете учить стрельбе, топографии, минно-подрывному делу, прыжкам с парашютом, самообороне без оружия, радиотехнике, шифровке, вождению автомобиля и мотоцикла. Оба вы опытные, грамотные чекисты, и я уверен, эти задачи вам по плечу. Сегодня к четырнадцати часам в полном боевом вам быть на стадионе Динамо. Все, теперь слушаю вас – сказал Григорьев.
– Товарищ генерал, я тоже, как и Станислав Алексеевич, в мыслях устремлен в тыл к немцам и на Украину. Как чекисту и украинцу – мое место там. Понимаю, что сейчас такой возможности нет, но когда она появится, а это будет, видимо, скоро, я прошу Вас не забывать этого моего устремления, – сказал Прокопюк.
– Спасибо за твой оптимизм. Обещаю, Николай Архипович, не упустить случая, чтобы удовлетворить Вашу просьбу, также, как и просьбу Станислава Алексеевича – ответил Григорьев и встал из-за стола. Встали и Прокопюк с Ваупшасовым.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
199
На стадионе Динамо прямо на поле разместился только что сформированный четвертый батальон. Майор Ваупшасов представил личному составу командира батальона подполковника Прокопюка, который в длинной кавалерийской шинели, с тремя шпалами на петличках, в снаряжении, с маузером на боку совершенно не походил на того представительного «иностранца», в шикарном макинтоше в изящной широкополой шляпе. Пройдя вдоль строя батальона и глядя в глаза каждому бойцу и командиру, Прокопюк думал, что прав был генерал Григорьева такими людьми можно смело идти в бой, такие люди в трудный момент не подведут.
Кроме советских людей были здесь и иностранцы-интернационалисты: испанцы, поляки, венгры, чехи, болгары и даже немцы. Многие из них в прошлом сражались с фашистами в Испании в составе интернациональных бригад и многие знали Прокопюка в лицо.
К некоторым Прокопюк обращался на испанском языке, а они с радостной улыбкой доверительно отвечали ему на его вопросы.
Прокопюку бросилось в глаза то, что в строю почти половина бойцов были юные девушки. Это комсомол направил их на защиту Москвы. «Да и направил ли?» – думал Прокопюк. Кого не спрашивал он, все они четко отвечали, что встали в строй защитников города добровольно. Лица их были настолько непосредственны и по-детски наивны, что сразу можно было определить, кто о чем думает. Плохая примета для диверсанта и тем более для разведчика. Но Прокопюк надеялся: в процессе подготовки все они должны возмужать, в тоже время Прокопюку было жаль этих симпатичных, молодых девушек. Им бы еще жить возле мамы, спать в теплой постели и учиться какой-нибудь мирной женской профессии, а они наравне с мужчинами – к черту в пасть.
Шло время, Батальон Прокопюка полностью оборудовал позиции для огневых точек в секторе Ленинградского и Волоколамского шоссе. Организовали огонь, установили заграждения для танков, подготовили площади и проходы для минирования. Одновременно не прекращалась боевая подготовка. Готовили разведчиков, диверсантов, подрывников для нужд фронта.
Однажды, проверяя профиль улиц, параллельно идущих с Ленинградским шоссе, Прокопюк увидел, как строгий патруль задержал штатского человека, который пытался что-то объяснить старшему патруля. Поведение штатского, контуры его спины, жесты рук кого-то напоминали ему и Прокопюк подошел к патрулю.
– В чем дело? – предъявляя свое удостоверение спросил Прокопюк.
Он уже узнал задержанного, это был боец его бригады в Испании Вернер Мессингер.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
200
– Да вот, товарищ подполковник, без пропуска, к тому же немец, – ответил старший патруля молодой лейтенант.
– Вернер? Ты в Москве? Это какое-то чудо! – воскликнул Прокопюк.
– Здравствуйте, комараде комбриг! – обрадовался Мессингер, – я в Москве с тридцать девятого. В конце июня как назло заболел и провалялся в больнице, теперь обиваю пороги военкомата, наркомата, чтобы определили в действующую армию, а меня не берут, говорят, что еще не совсем выздоровел, помоги мне, комараде комбриг! – сказал Мессингер. Прокопюк обнял Мессингера, хлопнул его ладонью по спине и сказал:
– Конечно мой друг, я помогу тебе попасть в мое подразделение, не такое большое, как бригада, но достаточно грозное. Старший патруля – лейтенант удивленно смотрел на эту сцену и не знал, что ему следует предпринять.
– Вы лейтенант не волнуйтесь, мы с Мессингером вместе воевали с фашистами в Испании, так что прошу передать его мне, а я заберу его к себе в батальон. – обратился Прокопюк к лейтенанту.
– Извините, товарищ подполковник, но я вынужден огорчить Вас, немца этого я доставлю в комендатуру, как гражданина, не имеющего пропусков, там разберутся, кто он таков, – ответил лейтенант.
– Ну что ж, товарищ лейтенант, может быть Вы и правы, и, хотя я ужасно занят, придется идти с вами вместе в комендатуру. И все они широким шагом направились в сторону центра Москвы. Из комендатуры Прокопюк привел Мессингера в штаб бригады, где официально были разрешены все формальности зачисления его во второй полк в батальон Прокопюка. Здесь в батальоне произошла трогательная встреча Мессингера с интернационалистами, участниками боевых действий против фашистов в республиканской Испании. Все перебивая друг друга заговорили: они вспомнили партизанскую бригаду, взрыв Мотрильского моста, Гренаду, бои у Теруэла, на Эбро, схватки с фашистами на Валенсийском и других направлениях, а теперь вот пришлось встретиться с ними здесь, под Москвой.
– Ну что ж, боевые друзья, довольно слов, у нас говорят: «заделу время – потехе час». Прежде всего распорядок дня и боевая подготовка, – сказал Прокопюк.
– А когда же будем фашистов бить? – спросил кто-то из интернационалистов.
Но Прокопюк сделал вид, что не слышал этой реплики, и все они неохотно начали расходиться по подразделениям.
К Прокопюку подошел Ваупшасов. Он доложил, что на занятиях инструкторам чаще всего приходится показывать приемы обращения с минно-взрывной техникой по плакатам и чуть ли не на пальцах. У
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
201
связистов всего лишь четыре войсковых радиостанции, поэтому практические занятия проходят скорей всего как теоретические. Навыков у радистов при работе на ключе в такой ситуации скоро не появится. Надо ходатайствовать о создании в нашем учебном центре современной материальной базы. – заключил Ваупшасов.
– Мне это все известно, Станислав Алексеевич. Я уже подал докладную записку командиру полка, но зная неразворотливость наших хозяйственников, позвонил генералу Григорьеву. Мне не известно, что решают по этой проблеме в нашем полку, но генерал Григорьев заверил меня, что будет говорить с наркомом, – ответил Прокопюк. На следующий день, когда Прокопюк проверял ход занятий по физической подготовке, к нему подошел щеголеватый старший лейтенант госбезопасности и доложил, что назначен в батальон на должность старшего инструктора по организации подпольной работы в тылу врага. Взяв документы от прибывшего, спросил:
– Ваша фамилия?
– Старший лейтенант госбезопасности Горович Андрей Андреевич, там же написано, – кивнул он на удостоверение в руках у Прокопюка.
– Ваше дело отвечать на заданный вопрос, товарищ старший лейтенант. Этот командир ему явно не нравился.
– Есть отвечать на вопросы, – сконфужено ответил Горович.
– Вы работали в тылу врага? – спросил Прокопюк,
– Никак нет, товарищ подполковник.
– Так кто же Вас прислал ко мне, на эту должность? Чему Вы можете научить молодежь, если сами не знаете с чем его едят? – с досадой сказал Прокопюк. Горович молчал. Он и сам понимал справедливость сказанного этим подполковником и не знал, что ответить ему. Но он вдруг поднял голову и уверенно сказал:
– А Вы, товарищ подполковник, пошлите меня на стажировку в тыл к фашистам, вот я и узнаю там, с чем его едят! Легкая усмешка пробежала по лицу Прокопюка. Ему начинал нравиться этот прибывший в батальон командир.
– Где учился, что кончал? – спросил Прокопюк.
– Пехотное училище и три года работы оперуполномоченным. – ответил Горович.
– Иностранными языками владеешь?
– Никак нет. То есть польский знаю, – виновато ответил Горович.
– Польский говоришь, в какой степени?
– С детства, матерью обучен, она у меня по национальности полька, вообще знаю язык в совершенстве. – приободрившись, ответил Горович.
– А как у тебя физическая закалка, бороться умеешь?
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
202
– Это моя стихия, товарищ подполковник, по классической борьбе имею первый разряд! – гордо ответил Горович,
– Ладно, будешь у меня в батальоне, а должность тебе придумаем.
– Есть, товарищ подполковник!
– Не боишься в тыл к немцам?
– Никак нет! За Родину жизнь отдать готов! – выпалил Горович. Прокопюк подозрительно посмотрел ему в глаза, покачал головой.
– Совсем не обязательно в нашем деле жизнь отдавать, а вот отнимать жизнь у фашистов надо, товарищ старший лейтенант. Ладно иди к майору Ваупшасову, он определит тебя на твое место, а завтра еще поговорим. – сказал Прокопюк. Ему показалось, что этот прибывший в батальон командир по своему характеру не отвечал требованиям разведчика-чекиста, но Прокопюк никогда не рубил с плеча и решил еще посмотреть, на что он способен.
В ходе боевой подготовки личного состава батальона Прокопюк присматривался к людям, мысленно прикидывал, кого подобрать для разведывательной иди диверсионной группы.
Командование Западного фронта неоднократно обращалось в особую бригаду для решения задач в интересах фронта. Но приходилось направлять хорошо подготовленных разведчиков, взрывников и радистов в распоряжение Резервного и Юго-западного фронтов. Люди из особой бригады с честью выполняли ответственные задания командования фронтов, и это вселяло в Прокопюка уверенность, что, несмотря на слабую материально-учебную базу, специалистов все-таки готовили, и они дело свое знали.
Одновременно Прокопюка не покидала мысль, что как только под Москвой враг будет разгромлен, а в этом у него была твердая уверенность, он обязан подобрать и сформировать ядро своего партизанского отряда, а может быть подвижной диверсионной бригады, как это было в Испании, которую возглавит он сам.
Он добьется этого во что бы то ни стало, и выбросить их должны на оккупированной фашистами Украине где-то в Волынской области.
Мысленно Прокопюк уже имел на примете несколько понравившихся ему ребят. Их было пока немного, но зато это были отважные, физически крепкие, мужественные воины, предельно преданные советской Родине. Это Саша Лавров, Володя Зиновьев, Вернер Мессингер и другие. Он очень хотел бы взять с собой бригадного инструктора по борьбе Анатолия Харлампиева. Это спортсмен сам придумал и в совершенстве владеет какой-то новой, но очень эффективной борьбой. Прокопюк любил борьбу, даже выступал на ринге, но такой борьбы, какую предлагал Харлампиев, он еще не видал. Грешным делом, попробовал свои силы с Анатолием, но неожиданно,
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
203
даже не поняв, как это случилось, очутился на спине, прижатым противником к полу. Еще несколько попыток предопределяли тот же результат и тогда потихоньку от Ваупшасова Прокопюк выкраивал время, чтобы поработать с Харлампиевым. Он был уверен, что каждый боец его будущей бригады, сражаясь в тылу врага, в очень сложных условиях просто обязан был владеть приемами рукопашного боя, в том числе, и борьбой.
На следующий день Прокопюк вызвал к себе вновь прибывшего командира Горовича. Он решил досконально изучить его и определить дальнейшую его судьбу. Что-то нравилось, что-то привлекало Прокопюка к Горовичу, но в тоже время что-то отталкивало и надо было узнать, что здесь преобладало первое или второе.
Как всегда, безупречно одет и подтянут Горович четко доложил о прибытии.
– Нет ли у Вас желания пройтись со мной и посмотреть ход боевой подготовки личного состава батальона? – спросил Прокопюк.
– Спасибо, такое желание есть. – впервые, как-то не по-военному ответил Горович. Это понравилось Прокопюку, и он был доволен сегодняшним хорошим впечатлением о командире. Проверив занимающиеся учебные группы, они как бы случайно оказались в одном из бревенчатых домов, где был оборудован спортзал для тренировки по рукопашному бою, в основном по борьбе. Сегодня там занимались ребята из первого батальона, Харлампиев рукой приветствовал Прокопюка, продолжая тренировку. Затем он объявил перерыв.
– Не желаете, Андрей Андреевич, попробовать себя в борьбе? – спросил Прокопюк.
– Можно попробовать! – радостно ответил Горович.
– Анатолий, старший лейтенант Горович перворазрядник по классической борьбе, не уделишь ли ты ему внимания? – спросил Прокопюк у Харлампиева.
– Что, товарищ старший лейтенант, имеете желание сразиться с кем-нибудь? – спросил Харлампиев.
– А есть тут среди вас разрядники? – в свою очередь спросил Горович.
– Разрядников нет, но есть мои лучшие ученики, например, старший сержант Копасов, согласны?
– Согласен! – ответил Горович и глаза его блеснули спортивным азартом.
– Хорошо, снимайте шинель и сапоги, товарищ старший лейтенант, ремень на гимнастерку, портупею и пистолет с ремня убрать. Когда все было готово, противники вышли на середину, где были настелены и связаны между собой обыкновенные постельные матрацы, набитые соломой. Горович быстро подошел к Копасову и
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
204
молниеносным движением рук обхватил его талию, пытаясь зацепить свои пальцы за спиной противника в замок. Но получив левую подсечку через правое бедро Копасова, был брошен им на пол. Мгновенно вскочив, Горович снова бросился на противника, пытаясь руками прижать его к себе и положить на лопатки. Но неожиданно Копасов схватил его за пояс и мгновенно повернувшись бросил через себя, Горович перевернувшись, как кошка, очутился на ногах.
Он уже понял, что противник не владел приемами классической борьбы и применяет захваты и броски по японскому стилю, что-то похожее на Дзюдо, и он решил тактику боя изменить. Еще раз подойдя к Копасову, он сделал обманное движение на захват по поясу и скорей интуицией, чем глазами, заметил, что руки противника будут хватать на груди его гимнастерку, а правая нога пошла на подсечку, уловив мгновение, когда Копасов опирался только левой ногой, Горович мгновенно уклонился влево и сбоку успел схватить Копасова за талию, рванув его тело к себе. Это оказался победный прием, он четко уложил Копасова на матрацы на обе лопатки.
Прокопюк внимательно наблюдал за поединком. Его скорей всего интересовали не приемы борьбы, ни даже победа Горовича. Он смотрел в его глаза, он видел в них волю к победе, теперь он знал, что такие глаза в решающей обстановке не подведут и, хотя он продолжал изучать старшего лейтенанта Горовича, но теперь он знал, что Горович будет служить в его теперешнем батальоне и даже в его будущей бригаде.
С каждым днем обстановка под Москвой усложнялась. Враг продолжал продвигаться к столице, охватывая город с юго-востока. «Неужели не остановим эту черную лавину? Неужели придется вступить в бой и его батальону в черте города?» – думал Прокопюк. Но где-то подспудно на эти вопросы сам себе и отвечал: «Нет, Москва – это не Мадрид, врагу не удастся сломить героическую оборону москвичей и всего народа Великого Советского Союза!»
Генерал Григорьев сдержал свое слово. В бригаду поступили ранцевые радиостанции РЕМ, учебные мины, взрыватели, бикфордовы шнуры и множество разной мелочи для обучения минно-взрывного дела. Полковник Орлов знал, что это заслуга Прокопюка, но, несмотря на это, распределил имущество между полками поровну. После получения учебного пособия материальная учебная база на много улучшилась, но все еще была слаба и не удовлетворяла учебный процесс в полках бригады.
Однажды Прокопюк зашел в класс к радистам. Там занятия шли своим чередом. После осмотра учебных точек он подозвал к себе инструктора и спросил:
– Как идет подготовка? Инструктор вздохнул и посмотрев на радистов, работающих на ключе, сказал:
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
205
– Подготовка, товарищ подполковник идет по плану, только на этих бандурах работать можно хорошо в теплом классе, а им же, он показал на радистов, придется работать в тылу врага. Надо, товарищ подполковник, для такого дела совершенно другие, более мощные и более компактные радиостанции. Я слышал от связистов штаба бригады, что такие радиостанции уже есть. Нельзя ли, товарищ подполковник, и нам заиметь их? Ну хотя бы на первый раз одну для изучения. – сказал инструктор учебного класса Сиратов.
– Ну что ж, Сиратов, попробую разобраться и в этой проблеме. Думаю, скоро разрешим и ее. Только я ничего не обещаю! – лукаво посмотрев на Сиратова, сказал Прокопюк.
Но разрешить эту проблему Прокопюку в тот момент не удалось. Оказалось, что радиостанции для партизан начинают делать где-то в Сталинграде или в Саратове и то, как опытные образцы. В Москве ни одной радиостанции такого типа пока нет и в наркомате связи по снабжению бригады новыми радиостанциями конкретного сказать ничего не могли. Правда генерал Григорьев пообещал Прокопюку, что первая радиостанция нового образца, поступившая в Москву будет у него.
Но кончался сентябрь. Готовились и уходили на задание подготовленные группы, а в материальном снабжении бригады ничего не менялось. Прокопюк постоянно продолжал беспокоить генерала Григорьева, но тот ничего обнадеживающего сообщить не мог. Прокопюк переживал за бойцов, уходящих на задание. Неопытные, необстрелянные, они могли допускать роковые ошибки. Говорят, минер ошибается один раз, а разведчик вообще права на ошибку не имеет, потому что не только погибает сам, но и губит все дело. А ошибки такие были. О них Прокопюк узнавал и задумывался над тем: «Почему молодежь рискует жизнью, а он, опытный, грамотный разведчик находится здесь в Москве и не рискует ничем? Нет так дальше продолжаться не может! Или пусть забрасывают в тыл к фашистам, или хотя бы отправляют на передовую».
Прокопюк решил просить генерала Григорьева дать разрешение для встречи с ним. И когда Григорьев разрешил прибыть к нему, он тут же, оставив за себя Ваупшасова и спросив разрешения у командира полка, поехал в наркомат.
– Ну что у тебя еще стряслось? – вопросом встретил его генерал.
– Я, товарищ генерал, больше не могу без настоящего дела! Или пошлите на передовую или реализуйте мою просьбу в заброске в тыл к немцам – с волнением, сказал Прокопюк.
– Значит вот оно как? Тебя послать в тыл к немцам, Ваупшасов тоже каждый раз напоминает мне об этом, а немцы пусть уничтожают Москву, губят Родину, так что ли? – с иронией произнес Григорьев.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
206
– Но я же, товарищ генерал, не в отпуск прошусь, я хочу использовать свой опыт, умение наконец, и бить гадов там, где их можно убить больше. Посылая в разведку не обстрелянных птенцов, сам я теперь обречен на тыловое прозябание. Мне просто стыдно перед молодежью! – сказал Прокопюк.
– Стыдно говоришь? Нет, Николай Архипович, тебе нечего стыдиться ни перед кем, ты с лихвой хлебнул этого варева, а теперь давай представим, кто же здесь будет учить эту молодежь? Кто будет ее наставлять на ратные дела? По-твоему, такие же, как они не обстрелянные, неопытные инструктора? Вы с Ваупшасовым, полковником Орловым и другими чекистами и только вы имеете право наставлять их на святое дело. А опыт они приобретут в деле, на которое вы их посылаете. Конечно будут ошибаться, набивать шишки, будут жертвы, все может быть. Такова война. Ты разве не набивал себе шишек, когда вступил на стезю чекиста? Так что успокойся, работай на своем месте, там ты приносишь не меньшую пользу, как если бы был на передовой или в тылу у немцев. Ну, а насчет твоей просьбы, знай, я и даже нарком о вас помним и стараемся использовать вас в этой военной обстановке максимально с пользой для дела. Иди и больше не обращайся ко мне с подобными вопросами!
Прокопюк встал. Его безусловно не удовлетворял ответ генерала Григорьева, но он понял, что сейчас продолжать разговор с ним на эту тему бесполезно и решил еще подождать. Когда он подошел к двери кабинета, генерал Григорьев вдруг вспомнил что-то и сказал:
– А я для вас выбил новую радиостанцию марки РПО. Специально изготовленная для партизан и разведчиков. Так что можете получать!
И этой фразой, сказанной генералом Григорьевым для Прокопюка ему было предельно ясно, что на спецзадание в тыл врага он полетит еще не скоро.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
207
Глава тридцатая
Филипп Григорьев до конца октября находился в запасном экипаже в городе Батуми. Обмундирование им выдали пехотное и это удручало не только Филиппа, но и всех краснофлотцев экипажа, призванных по мобилизации во флот из запаса. Остряки экипажа сразу же проиронизировали такую обстановку и называли себя пехморами и даже не могли себе представить, что служить и воевать им придется как пехотинцам на земле и называть их будут правда не пехморами, а морскими пехотинцами.
Одежда для моряков была не только невыносима для настоящего моряка, но и непривычна в практическом смысле, особенно при подъеме, когда требовалось встать быстро в строй, а проклятые обмотки выскальзывали из рук, раскатывались по полу и никак не хотели восемь раз обвиться вокруг ноги. Главстаршина Кирюхин беззлобно ругал отстающих и при этом говорил:
– Настоящие моряки должны уметь все, даже обмотки наматывать. Сам Кирюхин был обмундирован по-флотски и к зависти всего экипажа, брюки в клеш подчеркнуто лихо сидели на его мускулистых бедрах.
Построив экипаж на утренний осмотр, он, посмеиваясь командовал:
– Снять бескозырки! Матросы и старшины с ухмылкой снимали с головы пилотки и взмахом руки, как бы отбрасывая ленточки бескозырки, по-флотски держали их у правого согнутого локтя. Как-то прошел по экипажу слух, что их всех распределяют по специальности на корабли и переобмундировывают в морскую форму. Это известие обрадовало всех, не все-таки на душе у каждого была какая-то неясная тревога. На политинформации политработники доводили до их сведения, что обстановка на фронтах складывалась неблагоприятно. Немцы вплотную приблизились к Москве, а здесь, на юге, наши войска стремительно отходили к Ростову, одиннадцатая немецкая армия, прервав оборону Крымского перешейка, развивала наступление вглубь полуострова. Назревала реальная угроза главной военно-морской базе – Севастополю. В связи с чем в Новороссийске спешно формировалась бригада военно-морских пехотинцев. Вот в эту бригаду командованием Черноморского флота было решено влить морской экипаж, который более двух месяцев занимался боевой подготовкой по программе военно-морских пехотинцев. Из личного состава экипажа был сформирован батальон морской пехоты и к величайшей радости моряков они были переобмундированы в морскую форму. Ночью батальон погрузили на транспорт, который должен был доставить в Новороссийск вооружение, боеприпасы и продовольствие. Сопровождал транспорт
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
208
лидер военно-морского флота.
Море штормило. Корабли зарываясь носом в огромные валы, круто поднимались на гребень и снова медленно проваливались в пенистую морскую пучину. Некоторые моряки, давно не встречавшись с морем, страдали морской болезнью. Филипп сидел в кормовом твиндеке, переоборудованным для перевозки людей и думал о предстоящей встрече с Севастополем. Он вспоминал, что в этом городе он был в тридцать восьмом году. Теплое южное море, город с широкой набережной тогда очаровали его воображение. Каков-то теперь, этот красивый и грозный город моряков? Тогда Черное море сверкало на солнце мириадами серебряных искорок, как огромное зеркало. Штиль выгладил его поверхность, и оно манило к себе в свои теплые объятия каждого, кто приезжал к его берегам. Теперь море взбесилось, шторм поднимал огромные валы, корабль бросало как лодочку в открытом море. Моряки, прикорнув на нарах спали. Некоторые, развязав свои вещевые мешки, уничтожали сухой паек, состоящий из сухарей и свиной тушенки в консервах.
Хотя Филипп не был подвержен морской болезни, но есть ему не хотелось. Он думал теперь о своей жизни. События последних трех месяцев круто изменили ее. Все происшедшее за это время никак не могло уложиться в его сознании. Теперь он делил жизнь на две неравные части: довоенную, где в общем-то он пребывал в кошмарном пьяном угаре, и настоящую, с того времени как началась война, или нет, с того момента, когда он вышел с рабочего собрания чести. Да он так и называл это рабочее собрание – «Собрание чести». После собрания Филипп отказался принимать алкоголь и как бы после долгого кошмарного сна проснулся и почувствовал вкус к жизни, и теперь никакие силы не смогли бы его возвратить к этому ужасному многолетнему кошмару. «Если мне суждено умереть в бою, то умру трезвым» – думал он. Смерти он не боялся, но все же какое-то шестое чувство подсказывало ему, что жизнь все-таки хороша, что жить хочется, особенно сейчас, когда он наконец-то начал понимать ее, и то, что клялся маме, младшему брату и всем многочисленным женщинам, которые пытались устроить свою судьбу с ним и уходили от него сразу же, как только пожинали плоды пьяных бесчинств, скандалов и побоев. Теперь, когда все это осталось в прошлом, жить ему хотелось с невероятной силой. «Что ж, видимо, так написано у меня на роду: вырваться из объятий зеленого сатаны и, попробовав чуть-чуть прекрасного. умереть!» – думал он. Его утешало одно: если суждено умереть, то умереть за правое дело!
В твиндеке было жарко. Филипп вышел на палубу. По всему было видно, что ветер начинает стихать, но море еще штормило. На юге небо очищается от рваных черных туч. «Значит к утру будет ясно», –
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
209
подумал Филипп. На востоке из-за гор поднималась заря. Филипп поднял воротник шинели. На лидере семафорили, Филипп пробовал читать, но скоро убедился, что многое перезабыл. Очередной вал, разбившись о форштевень, окатил его холодными брызгами. Филипп поежился от сырости, но идти в душный и тесный твиндек ему не хотелось. Он закурил свернутую из газеты «козью ножку». Махорка оказалась довольно крепкой, и он наслаждался ее домашним ароматом. Через час совсем рассвело. Солнце поднималось над синеватой грядой Кавказских гор, осветив бескрайние просторы Черного моря. Филиппу вдруг захотелось заглянуть на бак, и он, пробираясь вдоль надстроек, вышел к носовому твиндеку. Здесь волны шипящими струями заливали палубу, вода с силой ударялась о лебедки, цепи, тумбы и нехотя уходила за борт. На баке было неуютно, шинель его промокла и к тому же ему вдруг захотелось есть.
Ухватившись за поручни фальшборта, он повернулся, намереваясь вернуться к кормовому твиндеку, как вдруг заметил на гребне воды знакомый и страшный предмет. Это была дрейфующая рогатая круглая мина, и вода стремительно несла ее к корме судна.
– Мина по левому борту! – крикнул во весь голос Филипп. Услышав его голос, вахтенные продублировали этот тревожный сигнал и судно резко повернуло влево. Но этот маневр еще ближе подтянул мину к корме. Мощный взрыв потряс корпус корабля, судно сразу же осело на корму и с большим дифферентом на левый борт стало быстро погружаться в пучину моря. С мостика в мегафон раздавались команды капитана корабля. Экипаж успел подготовить шлюпки, и моряки батальона без суеты занимали на них места. Филипп занял место в последней шлюпке. Подхваченная волной она взмыла вверх, зачерпнув изрядную порцию забортной веды. Моряки, быстро разобрав весла, направили форштевень шлюпки против ветра, а рулевой, почувствовав упругое сопротивление руля, крепко держал его в руках. Все в порядке! – произнес Филипп и вдруг увидел недалеко от борта в пробковом жилете моряка в бушлате. Филипп схватил его за бушлат и перевалил через борт. Когда он усадил спасенного на дно шлюпки, посмотрел ему в лицо и узнал главстаршину Кирюхина.
– Спасибо, Григорьев! – сказал он дрожащим голосом и пожал Филиппу руку. Рука его судорожно тряслась и была холодна как лед, а он никак не мог согреться от такого несезонного купания. Филипп стащил с себя шинель и накинул ее на плечи Кирюхина, а сам сменив на весле гребца, стал усиленно грести, чтобы не продрогнуть. Кто-то, посмотрев в сторону тонувшего судна, крикнул:
– Смотрите, погибает сердешный! Все посмотрели в сторону тонувшего корабля и увидели еще торчащую из воды одну носовую часть. Но набежавший очередной вал накрыл нос корабля мощней
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
210
зеленой массой и корабль скрылся в пучине.
– Прощай старик! – сказал тот-же голос, раздавшийся с кормы, это был штурман судна Бендукидзе.
Наконец все шлюпки подгребли к лидеру и, когда закончился их подъем на борт с транспорта недосчитались шестнадцать человек, в числе которых оказался и командир корабля капитан третьего ранга Савельев Петр Ефимович. Лидер взял курс на Новороссийск. Тридцатого октября сформированная бригада морской пехоты была погружена на транспорт «Украина» и во второй половине дня высадилась в Севастопольской бухте. В ночь на тридцать первое октября она заняла оборону в четвертом секторе в районе Бельбекской долины.
Батальон, в который был зачислен Филипп, подвели к переднему краю. Филипп увидел в траншеях, отрытых в каменистом грунте, бойцов местного стрелкового полка.
– Ребята! – крикнул кто-то из бойцов – к нам пришло пополнение с большой земли! По траншее со всех концов сходились красноармейцы. Они с любопытством разглядывали моряков.
– Привет, пехота! Вы тут немцев бьете и нам охота! – со смехом шутили моряки.
Командир роты распределил районы обороны взводов, расставил огневые средства. Взвод, в котором числился Филипп, получил район обороны на левом фланге, по соседству с пехотой, северо-западнее населенного пункта Мамашай. Траншея не была закончена, местами глубина ее доходила всего лишь до пятидесяти сантиметров или просто по колено. В некоторых местах траншеи вообще не было.
– Вот тебе и пехота, ничего нам не подготовила! – возмущался Кирюхин. Командир взвода лейтенант Рычков вызвал к себе командиров отделений и приказал отрыть ячейки и постепенно соединять их между собой траншеей. Но моряки восприняли такое приказание, как оскорбление морской чести.
– Мы не пехота, а сражаться с фрицами мы и так умеем, даже получше пехоты! – возмущались моряки.
– Наш командир взвода не иначе как лейтенант пехоты! – буркнул краснофлотец Бирюков. Филипп собрал свое отделение и предметно разъяснил требование командира взвода.
– Кто хочет остаться целым, должен иметь свой окоп. Знайте, что, хотя мы и моряки, но шапками немцев не за кидаешь, поэтому я требую каждому вырыть свою ячейку и потом долбать траншею в сторону левого соседа| – сказал Филипп.
– Товарищ старшина второй статьи, да мы что пехота что ли. И так нас в Батуми помучали земелькой! Ну, ячейки куда ни шло, а траншею долбать в камне? – возмущался Гогадзе.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
211
– Товарищ старшина второй статьи! А может все-таки без траншеи обойдемся? – изнывал Садыков.
– Вот что, братишки! Здесь не учебка, а фронт, поэтому и нужна траншея. При обстреле к вам в ячейку даже патроны поднести будет невозможно, а если кого ранят, как вас чертей вытаскивать из ячейки при обстреле? В общем приступайте к работе, это приказ! – заключил Филипп и сам, взяв в руки малую лопату первым начал долбить каменистый грунт. С ворчанием на пехотные уставы приступили копать и моряки. Через полтора часа в роту принесли саперные лопаты, кирки-мотыги и работа закипела.
– Благо дело начало. – сказал Филипп, наблюдая, как моряки, увлекшись работой, остервенело работали лопатами. К утру отделение Григорьева уже имело траншею полного профиля, ячейки для стрелков и площадки для ручного пулемета. Филипп разрешил отделению отдыхать. Другие отделения взвода все еще продолжали копать свои ячейки и траншею.
Со стороны гряды гор Чартыдага и Роман-Коше взошло солнце, осветив изрытую и израненную землю Бельбекской долины. Участок обороны морской бригады оказался крайне неудобен. С высоты немцы могли просматривать не только передний край, но и тылы бригады. С восходом солнца боевые порядки бригады были подвергнуты минометному обстрелу, и подразделения, не успевшие окопаться, несли потери. Справа во втором отделений кто-то мучительно застонал.
– По местам! – по-морскому скомандовал лейтенант Рычков. В это время мина взорвалась в траншее второго отделения, взметнув комья земли, камни. Осколком пробило грудь командира отделения Андрюхина, двух краснофлотцев контузило моряки не дрогнули, подносчики несли ящики с патронами и тут же пачками раздавали их стрелкам. Единственный пулемет Дегтярёва Рычков расположил на левом фланге взвода в отделении Григорьева.
После окончания минометного обстрела немцы пошли в атаку. Рычков, желая взять управление огнем взвода на себя, стал громко командовать, но в общем гуде боя он не был услышан бойцами, которые сами открыли винтовочный огонь по атакующим, а пулеметчик Устюгов короткими очередями заставил передние цепи немцев залечь. Рычков, поняв наконец, что его команды здесь пока не нужны, взял свободную винтовку и из своей ячейки сам стал стрелять, тщательно прицеливаясь в атакующих немецких солдат. Во взводе появились убитые и раненые. Траншея, с таким трудом отрытая моряками, от взрывов мин и снарядов во многих местах завалилась. После отражения атаки, наступило затишье. Но не успели моряки привести себя в порядок, как в районе обороны взвода стали разрываться тяжелые артиллерийские снаряды. После артналета последовала вторая атака немцев. На этот раз Рычков
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
212
приказал командирам отделений управлять огнем голосом и те, перебивая друг друга, изо всех сил кричали, подавая команда для открытия или переноса огня.
К Филиппу подполз раненый лейтенант Рычков. Он тронул Филиппа за плечо и спросил:
– Как самочувствие старшина? В ответ Филипп кивнул лейтенанту головой в знак того, что все в норме.
– Будем стоять насмерть! – сказал Рычков.
– Так точно! Не отступим, товарищ лейтенант! – ответил Филипп, но в это время на левом фланге замолчал пулемет.
– Пойду узнаю, что там у Устюгова. – сказал Филипп и побежал по траншее на левый фланг. В пулеметном окопе он увидел, согнувшегося Устюгова, он был мертв. Филипп сам лег за пулемет и открыл огонь по немцам. Справа из балки выскочило несколько немецких автоматчиков. Они начали сосредотачиваться у одиноко стоящего дерева. Сообразив, что немцы видимо хотят внезапно атаковать правый фланг взвода, Филипп, сменив диск, перенес огонь по скоплению автоматчиков у дерева. К нему волоча раненую ногу и, опираясь о стенки траншеи, подошел лейтенант Рычков. У дерева из балки выскакивали все новые и новые ненецкие автоматчики. Филипп вдруг прекратил огонь.
– Почему не стреляешь, Григорьев? – спросил Рычков.
– Товарищ лейтенант, вон там из балки у дерева сосредотачиваются немецкие автоматчики, пусть их будет побольше, вот тогда я их всех сниму! – не оборачиваясь к Рычкову, сквозь зубы процедил Филипп.
– Они хотят атаковать правый фланг взвода, ты можешь не успеть уничтожить их, открывай огонь! – приказал лейтенант.
– Успею, товарищ лейтенант, еще немного подожду. И когда он открыл огонь по скопившимся у дерева до двух взводов немецких автоматчиков, лишь немногие успели спрыгнуть обратно в балку.
На левом фланге взвода оборонялась пехота, местного стрелкового полка. На них, стреляя на ходу из винтовок с высоты атаковали румыны.
– А ну, Григорьев, помоги пехоте, чесани-ка по этим мамалыжникам – сказал Рычков. Филипп перенес огонь своего пулемета на правый фланг. Но лишь короткая очередь прозвучала из его ствола. Кончились патроны. Филипп перебрал все диски, но все они оказались пустыми. В этот момент Рычков был ранен второй раз. Свалившись на дно окопа, он прохрипел:
– Что же ты, Григорьев, не стреляешь? Огонь, старшина, огонь! Филипп вытащил из кармана индивидуальный пакет и перевязал раненое бедро Рычкова. На дне траншеи темно-бурым пятном чернела
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
213
лужа крови, а Рычков стал периодически терять сознание. Филипп, закончив перевязку лейтенанта, взял пулемет, коробку с дисками и у раскрытого ящика с патронами, стал набивать один из дисков. Винтовочный огонь отделения ослаб. Филипп спешил снарядить магазин пулемета, чтоб помочь отделению отразить атаку немцев, как в этот момент сверху в траншею спрыгнул немецкий солдат. Увидев сидящего на корточках моряка, он пытался штыком винтовки ударить его в бок. Филипп, почувствовав за спиной опасность, резко наклонился в сторону ячейки и штык вскользь пропорол ему рукав бушлата, не задев руки.
– Ах ты, гад! – выругался Филипп и, схватив рукой за цевье немецкой винтовки, выдернул ее из рук солдата и тут же прикладом ударил его в лицо. Но в этот момент тупой удар в спину, чуть не свалил его с ног. Нестерпимая боль на мгновение сковала его тело. С усилием воли он повернулся назад. Перед ним с винтовкой в руках, в полной решимости нанести второй удар прикладом, стоял еще один солдат. Какое-то мгновение они смотрели друг на друга и, Филипп первый бросился на немца, схватив цепкими пальцами за его кадык, как клешней сжал их.
– Отпусти ты его, черт полосатый, он давно уже сдох. – услышал Филипп слабый голос Рычкова. Бросив мертвого солдата, он зарядил пулемет и установил его на площадке. Справа на позицию второго и первого отделения цепями шли немецкие солдаты. Фланговым огнем из пулемета, Филипп, прижал атакующих к земле. К нему подбежал связной второго отделения:
– Товарищ лейтенант! Главстаршина Кирюхин ранен, отделением командует краснофлотец Бирюков, – доложил он.
– Передайте Бирюкову, что я утверждаю его в этой должности, пусть держит оборону своего отделения, – сказал Рычков. Когда связной ушел, Рычков, закрыл глаза и опустил голову. Затем он медленно поднял ее и позвал к себе Филиппа.
– Григорьев! Я наблюдал за тобой в период подготовки отделения к обороне. Твоя позиция оказалась лучше всех других. Теперь я вижу тебя в бою. Хорошо у тебя получается. И раз Кирюхин ранен, я решил передать командование взводом тебе. – слабым голосом произнес Рычков и снова закрыл глаза.
– Но Вы же, товарищ лейтенант, еще можете командовать? – не то спросил, то утвердительно произнес Филипп.
– У меня, Григорьев, какое-то помутнение в голове, видимо крови я много потерял, давай я диски лучше буду снаряжать, а ты бей их гадов! И в то же время командуй взводом, – сказал Рычков, и снова закрыл глаза.
Бой продолжался до полудня. Немцы не могли прорвать рай он
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
214
обороны батальона морской пехоты. Во второй половине дня атаки их прекратились. Рычкова в полусознательном состоянии унесли санитары. Филиппа вызвал к себе командир роты капитан Загребин.
– Мне доложили, что Вы приняли командование взводом? – спросил он.
– Так точно! Лейтенант Рычков передал взвод мне! – ответил Филипп.
– Кто у вас там на левом фланге так полезно поработал пулеметом перед передним краем роты?
– Пулеметчик Устюгов, товарищ капитан, только он сегодня погиб.
– А мне передали, что это Вы, товарищ старшина второй статьи, – улыбаясь, сказал Загребин.
– Ну, когда Устюгов погиб, петом пришлось и мне! – сконфуженно ответил Филипп.
– Хорошо, готовь взвод к наступлению, хватит вам на виду у противника в окопах торчать. Пополните боекомплект, семь краснофлотцев вам даю для пополнения. Скоро двадцать четвертая годовщина октября, собери людей, побеседуй. Праздник должен удаться на славу! – сказал Загребин.
– Есть готовить взвод к наступлению! – четко ответил Филипп.
– Ваш взвод имеет потери, и, хотя я знаю о них, Вы все-таки официально пришлите донесение, а то наш писарь не верит словам.
– Есть прислать донесение о потерях! Разрешите идти?
– Иди, Григорьеву надеюсь на тебя. – сказал Загребин и пожал Филиппу руку.
Во взводе Филипп обошел позиции всех отделений и накоротке провел беседы о предстоящем празднике, а главное, о подготовке взвода к наступлению. И где бы он ни был он чувствовал, что моряки настроены по-боевому. Им не терпелось в атаке, в рукопашной, сразиться с ненавистным врагом. В успехе предстоящего наступления никто не сомневался. Филипп прибыл на свой наблюдательный пункт и не успел освоить ячейку лейтенанта Рычкова, как к нему со второго отделения пришел Бирюков.
– Товарищ старшина второй статьи! Не получается у меня с командованием отделением, назначьте кого-нибудь другого. – попросил он.
– В чем дело, Бирюков? – удивился Филипп, зная Бирюкова, как бойца недюжинной силы.
– Та, говорю им ячейки надо углубить, как Вы потребовали, а они в общем не хотят.
– Ну, а Вы, Бирюков, что им сказали на это?
– А что я им могу сказать, выбирайте говорю себе другого
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
215
командира, а я пошел к старшине Григорьеву, откажусь от командования раз не хотите меня слушать и вот пришел.
– М-да... а знаете ли, Бирюков, что Вас уже утвердили командиром отделения, и в батальоне уже знают об этом, и в штатное расписание Ваша фамилия записана?
– Я не знаю ничего, товарищ старшина второй статьи, но командовать отделением не могу, не получается у меня, они все смеются надо мной.
– А ну пошли к ним – нахмурив брови, сказал Филипп и по траншее, пригнувшись, они пошли на позицию второго отделения. Бойцы отделения собрались на пересечении траншеи с ходом сообщения, только наблюдатель с винтовкой остался в ячейке.
– Вы что же, братишки, бастуете против Бирюкова? – спросил Филипп.
– Товарищ старшина второй статьи! Никто не бастует, зачем Бирюков так наговаривает на нас? – сказал один из бойцов.
– Ну, а ячейки отказались углубить, смеетесь над ним, что же это такое, братишки, вам не стыдно обижать своего моряка, да еще не подчиняться ему?
– Товарищ старшина второй статьи, что он шуток не понимает? – сказал второй боец. Бирюков, возвышаясь над всеми почти на голову, стоял рядом и опустив голову, смотрел из-под бровей на своих улыбающихся товарищей.
– Шутки я понимаю, а зачем вы смеетесь надо мной? Что я вам клоун какой что ли! – чуть не плача говорил Бирюков, которому при его росте и силе это было крайне неуместно. Краснофлотцы стояли с веселыми напряженными лицами, едва сдерживая смех. У изгиба траншеи кто-то прыснул и веселый взрыв хохота волной прозвучал в тишине. Ничего не понимая, улыбнулся и Филипп, до него дошло, что тут какой-то морской розыгрыш, на чем зиждется на флоте юмор. Когда смех умолк, он спросил:
– А ну выкладывайте, что у вас тут произошло?
– Это мы все предложили Бирюкову принять командование отделением. Когда Кирюхин был ранен, в траншею спрыгнули два здоровенных немца и наткнулись на Кирюхина. Командир одного пристрелил, но второй навалился на него и подмял под себя, а тут с двумя ящиками с патронами из хода сообщения вышел Бирюков. Увидев немца, схватил его за бока, поднял вверх, да как шмякнет об дно траншеи, тот сразу и душу богу отдал. Но к сожалению Кирюхина немец успел ножом пырнуть в грудь. Наши ребята, конечно, не могут все это оставить без внимания и острят над Бирюковым как из рога изобилия, так не со зла же, а Иван не может этого понять. Ребята же все свои и любят его больше всех.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
216
– Ну, а как же не подчиняетесь, ячейки не углубляйте?
– Ячейки мы еще раньше углубили, Бирюков в это время был в третьем отделении, а остряки сказали ему нарочно, что не будем углублять. Очень уж интересно, как Иван сердится, – сказал краснофлотец Жалдак.
– Ну вот что, Бирюков, Вашего отказа от командования отделением я не слышал, считаю, что лучшего командира у вас нет, отношения с подчиненными уладнаешь сам, а на остряков советую не обижаться и они сами отстанут от вас. – сказал Филипп и, попрощавшись с отделением ушел.
Накануне праздника во взвод к Филиппу пришел политрук Федин. Он принес газеты, и собрав личный состав, рассказал о положении под Москвой.
– Я твердо уверен, товарищи краснофлотцы, что Москву немцам не сдадут. Под Москвой они получат свое, как это не раз бывало в нашей героической истории. От Москвы начнется великое освобождение нашей советской земли от гитлеровских захватчиков! – заключил Федин.
– А как мы отметим праздник, товарищ политрук? – спросил краснофлотец Никонов.
– Я скажу вам, товарищи краснофлотцы, что завтра праздник мы должны отметить хорошими делами, как это умеете делать вы, морские пехотинцы! Я уверен, что каждый из вас в бою не подведет, а это успех. Так что с наступающим праздником вас!
Вечером Филиппа вызвал на командно-наблюдательный пункт Загребин и поставил задачу на наступление: атаковать южные скаты высоты 158.7 в последующем наступать в направлении отдельных построек восточнее Аранчи. Придя во взвод, Филипп вызвал командиров отделений и провел с ними рекогносцировку местности и пути движения отделений в наступлении. Поставив задачу и увязав взаимодействие, Филипп отпустил командиров для работы их со своими бойцами. Ночь прошла тревожно. Немцы-то и дело освещали Бельбекскую долину, осветительными ракетами, а их минометы через разные промежутки времени наносили налет на боевые порядки взводов роты Загребина.
На рассвете седьмого ноября на южных склонах Бельбекской долины в расположении немецких траншей стали рваться тяжелые снаряды. Было хорошо видно, как разрушались немецкие дзоты на высоте 158.7. Это радовало бойцов, давало возможность надеяться на успех в наступлении. Когда артиллерийская подготовка закончилась, Филипп первый вскочил с пистолетом в руке и повел взвод в атаку. В наступление на высоту 158.7 и ряд других возвышенностей Бельбекской долины, пошла вся морская бригада. С южного склона перед фронтом
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
217
роты Загребина, ударил немецкий пулемет, за ним стали одна за другой оживать огневые точки в глубине обороны немцев. Взвод нес потери, это сдерживало наступательный порыв моряков. Пулеметчики взвода Филиппа засекли огневую точку перед фронтом третьего взвода и сосредоточенным огнем уничтожили ее. На какое-то время были подавлены и остальные, но немецкие пулеметы замолкли ненадолго. Вскоре ураганный пулеметный огонь снова обрушился на атакующих моряков. Взвод Филиппа редел. Дальше атаковать было невозможно и отделения залегли. Поднять взвод снова в атаку было немыслимо. Тогда капитан Загребин сигнальной ракетой вызвал огонь артиллерии по скатам высоты, где окопались немецкие пулеметы. Загрохотали разрывы. Осколки снарядов, камней и земли с визгом летели через головы морских пехотинцев. Это подбодрило моряков и когда артиллерия перенесла огонь на другую высоту, морские пехотинцы снова поднялись в атаку и стремительно стали продвигаться вперед. Перед немецкой траншеей два краснофлотца из отделения Бирюкова подорвались на минах. Произошла заминка, отделение остановилось в нерешительности. Тогда Бирюков вскочил во весь рост и крикнул:
– За мной ребята! И отделение, пренебрегая опасностью, преодолело заминированный участок без потерь. Они первые ворвались в траншею, началась рукопашная схватка. Бирюков, возвышаясь на голову среди своих подчиненных, орудовал винтовкой как вилами, швыряя по сторонам пронзенных штыком немецких солдат.
Добежав до траншеи, Филипп увидел на бруствере немецкий пулемет из приемника которого торчала снаряженная лента.
Он схватил его и, спрыгнув в траншею, стал продвигаться по ходу сообщения, который уходил дальше на высоту. В это время с правого фланга по атакующей цепи взвода ударил немецкий пулемет. Один за другим, сраженные его огнем падали бойцы взвода, Филипп указал сигнальной ракетой, где находилась огневая точка. Пулеметчик Ткаченко, заметив целеуказание командира, открыл огонь из своего пулемета в том направлении. Открыл огонь по этому немецкому пулемету и Филипп. Вместе они заставили замолчать этот пулемет.
Не выдержав атаки морских пехотинцев, немцы, бросив тяжелое вооружение, в беспорядке покидали свои позиции. Но справа, оторвавшись от передовых подразделений, батальонные разведчики открыли по отступающим немцам, огонь из двух пулеметов и отрезали немцам путь к отступлению. К Филиппу подбежал с первого отделения краснофлотец Сигаев. Он доложил, что ребята захватили немецкую пушку и снаряды к ней.
– Разрешите использовать пушку по фрицам? – спросил он.
– Для этого не требуется разрешения: стреляйте, только чтобы был эффект! – ответил Филипп и сам, передав трофейный пулемет
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
218
краснофлотцу Васину, поспешил за Сигаевым. Это была тридцатисемимиллиметровая пушка, из которой можно было вести огонь прямой наводкой. Филипп тут же приказал уничтожать из трофея огневые точки на склонах высоты. Краснофлотцы, освоив процесс заряжания и наводки в цель, открыли огонь по оживающим течкам противника и небезуспешно.
После захвата второй траншеи Филипп передал по цепи, чтобы доложили о наличии личного состава взвода и, когда он суммировал все донесения, во взводе оказалось всего четырнадцать бойцов, а высота еще не была взята. Теперь Филипп понимал, что таким количеством бойцов во взводе атаковать противника на широком фронте невозможно. Он приказал оставшимся бойцам, используя валуны, щели и складки высоты, просачиваться на гребень высоты, при поддержке двух пулеметов и трофейной пушки. Таким образом они продвинулись вперед еще на сто пятьдесят метров и захватили немецкий дзот. С правого фланга пошла в атаку рота старшего лейтенанта Пригоды. Рота вышла на восточные скаты высоты, и к десяти часам высота была взята. Эта успешная атака морских пехотинцев воодушевила их на грядущие бои, но вместе с тем была и горечь утрат. У Филиппа от взвода осталось восемь бойцов.
На северных скатах высоты морские пехотинцы приспосабливали немецкие окопы к обороне и рыли новые траншеи. Капитан Загребин прислал Филиппу в качестве пополнения пять человек и поставил взводу задачу на оборону захваченной высоты.
Весь день и ночь бойцы строили оборонительные рубежи, а на утро немцы, не смирившись с потерей высоты, после мощней артиллерийской подготовки, бросили на высоту танки и пехоту. За ночь во взвод доставили гранаты и бутылки. Жалко было, что нет этих немецких пушек, которые остались без снарядов, – думал Филипп. Танки, задрав орудия вверх, упорно лезли на высоту. С дистанции тридцати метров, сержант Дяченко метким броском гранаты перебил гусеницу одного из них. Танк, крутанувшись на месте, остановился и, направив хобот орудия на наблюдательный пункт третьей роты, выстрелил. Взорвавшимся снарядом убило телефониста и связного, Загребина к счастью там не было. Второй выстрел из пушки этот танк сделать не успел. Зенитчики, увидев танки, открыли по ним огонь прямей наводкой и оба танка загорелись. Разорвавшийся снаряд на бруствере траншеи сразил лежавшего в окопе Бирюкова. Филипп приказал Николаеву оттащить Бирюкова в тыл и немедленно возвращаться в траншею. К переднему краю подполз еще один танк. Филипп взял связку гранат, подполз к нему слева. Укрывшись за камнем, он изо всех сил швырнул связку и яркое пламя вырвалось из моторного отделения танка. Филипп пополз было в свою траншею, но
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
219
разорвавшееся ручная граната осколками изрешетила икру голени левой ноги. Филипп почувствовал, как теплые струйки потекли по неге. Свалившись в траншею, он тут же встал на раненую ногу, чтобы испытать насколько опасна была рана, но с удовлетворением отметил, что его нога действует.
Во второй половине дня немцы прекратили атаки. Капитан Загребин вызвал к себе командиров взводов. Филипп прибыл последним. Когда он доложил Загребину о результатах боя, капитан Загребин крепко пожал ему руку. Филипп покачнулся.
– Что с тобой Григорьев, уж не ранен ли?
– Ногу немного поцарапало, товарищ капитан-лейтенант. Но Загребин уже увидел мокрую от крови штанину.
– Штаны-то твои в крови, хоть выжимай, а ну-ка марш в санчасть!
– Товарищ капитан-лейтенант, я и без санчасти обойдусь!
– Хватит мудрить, Григорьев, иди в санчасть. Это мой приказ или может вызвать санитаров и уложить тебя на носилки? Филиппу ничего не оставалось, как повернуться и нетвердым шагом по ходу сообщения уйти в санитарную часть.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
220
Глава тридцать первая
В лесу у мокрого луга на холме, по проекту Задорожного к началу второй декады октября отряд старшего сержанта Беркутова со скотницами Семена Задорожного закончили строительство землянки с камышовой крышей, нелепо торчащей из земли с единственным окошечком, смотревшим на еще не застывший мокрый луг. Землянка была сделана очень кстати, так как уже со второй декады, задули холодные северные ветры, которые сорвали с деревьев последние листья, устлав ими не остывшую еще землю разноцветным мягким одеялом.
В этой землянке поместили пятеро тяжело раненых бойцов и командиров, которых еще в сентябре прооперировал на поляне врач-хирург Пикус. В настоящее время все пятеро были относительно здоровы, не все они еще долгое время самостоятельно передвигаться не могли. Санитарный взвод или как его называл теперь Беркутов «Особый отряд», состоял из шести санитарок и двадцати пяти легко раненых бойцов и командиров, теперь уже практически выздоровевших и готовых выполнять любую боевую задачу.
В этом лесном гарнизоне было еще одиннадцать девчат скотников во главе старого одноногого конника Семена Задорожного. Все они вместе располагались в добротных шалашах, поставленных еще до начала холодов на склоне холма. В стороне на сухой поляне, огражденной жердями, стояли шесть лошадей, двенадцать коров и замаскированные под оголенными деревьями шесть повозок. Вот и все хозяйстве лесного гарнизона.
Со стадом коров Семен Задорожный распорядился по-своему, как вынудили его сложившиеся обстоятельства. Он рассудил так: раз стадо не удалось эвакуировать на восток, значит коров надо раздать населению. По его указанию коров ночами разводили по ближайшим селам и раздавали крестьянам. В лесу Задорожный для оставшихся коров организовал заготовку кормов, главным образом сена и добротные бурты сахарного буряка. Одновременно по рекомендации Задорожного и по приказу Беркутова с неубранных полей заготовили достаточное количестве кочанов кукурузы и намолотили ручным способом тонны три зерна пшеницы. Кроме продуктов, которые привозили из соседних сел, все это шло в пищу небольшого гарнизона в лесу у мокрого луга. Молоко от коров на раненых, которые принимали его парным, оказывало воздействие лучше всяких лекарств. Беркутов из числа выздоровевших от ран, организовал подразделение для охраны лагеря. И за полтора месяца пребывания в лесу в гарнизоне происшествий не случалось. Но сегодня, поздним вечером в лагере было тревожно. Посланные за продуктами ездовые Хмель и Дзугаев вместе с повозкой к
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
221
назначенному времени не вернулись. Не вернулись они и на следующий день, в связи с чем Беркутов принял решение лагерь закрыть и своим «Особым» отрядом двинуться на восток. Узнав об этом Задорожный явился к Беркутову:
– Игнат Захарович, мы уже сформировавшийся партизанский отряд. Мы должны действовать по-партизански, но уходить на восток в неизвестность – это безумие – возмущался Задорожный.
– Ты не прав, Семен Федорович. Я – командир Красной Армии и мои бойцы обязаны вырваться из окружения, тем более, что теперь нас не связывают ранбольные. Мы боевая единица регулярной армии, а не партизаны. – сказал Беркутов.
– Ну хорошо, раз ты такой упертый, куда же ты собираешься деть своих тяжело раненых? – спросил Задорожный.
– Извини, Семен Федорович, но раненых, которых Пикус спас от смерти, надеюсь оставить на твое попечение, и мы будем спокойны за их судьбы.
– Ладно, черт с тобой, уходи, за раненых бойцов не беспокойтесь, выходим и укроем, только оставил бы ты Игнат Захарович хотя бы твоих санитарок с оружием, буду сам создавать отряд.
– Я бы не прочь, Семен Федорович, только об этом надо спросить их самих. – возразил Беркутов.
И вот на склоне холма Беркутов построил весь гарнизон и объявил об уходе «Особого отряда» на восток. У многих бойцов посветлели лица, заулыбались и санитарки.
– А вы девчата можете остаться с Задорожным, он организует здесь партизанский отряд и приглашает вас к себе. – сказал Беркутов.
После такого сообщения девчата за галдели, наконец Байрамова сказала за всех:
– Товарищ старший сержант, мы санитарки санитарного взвода оставаться не хотим. Мы пойдем с вами.
– Вот видите, Семен Федорович, девчата оставаться не хотят – сказал Беркутов. С левого фланга кто-то из девчат-гуртовщиков громко всхлипнул. Все повернули головы на левый фланг и увидели плачущую Лиду Пархоменко. Слезы так и лились по ее щекам.
– Что у Вас Пархоменко? – спросил Беркутов.
– Товарищ старший сержант! Я тоже с вами хочу идти! – сквозь слезы произнесла она.
– Но Вы же Пархоменко не военнослужащая, в каком качестве Вы будете находиться в нашем «Особом отряде»? – спросил Беркутов.
– А я пока буду у вас вольнонаемной, я можу добре готовыты, борща наварыты. – веселей ответила Лида. Все засмеялись. Тогда тетка Дарья вдруг подняла руку и спросила:
– Дозвольте, Игнат Захарович, мне слово казаты?
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
222
– Ну говори, тетя Дарья!
– Я про Лиду, тут ведь все должно быть ясно, с Ильюшиным Иваном она, можно сказать породнилась, и не хочет расставаться со своим человиком, надо ее взять.
– Игнат Захарович! Лучше Ильюшина оставьте нам, и проблема сама собой разрешится. – заметил Задорожный.
– Ильюшин красноармеец, принимал военную присягу, как же можно его здорового и боеспособного оставить здесь! – возмутился Беркутов.
– Еще раз скажу, упертый же ты, Игнат Захарович! Ты думаешь твой Ильюшин на теплой лежанке с молодой женой будет обниматься? Воевать он будет в партизанском отряде и не хуже, чем на передовой! – нервничал Задорожный.
– Прости, Семен Федорович, не могу я отпустить из подразделения бойца, лучше пусть Лида Пархоменко идет к нам. – сказал Беркутов.
– Ну ладно, черт с тобой, раз уходишь, давай хоть перед расставанием не будем ругаться. Может где-нибудь на перекрестках войны придется встретиться, расстанемся, как добрые друзья, хоть и обидел ты меня. – сказал старый конник, крепко пожимая руку Беркутову. Ровно в девять часов в количестве тридцати пяти человек группа Беркутова выступила на восток. Вслед за ними, только в противоположную сторону увел своих односельчан и Задорожный.
Так грустно закончилось совместное пребывание санитарного взвода Беркутова и гуртовщиков колхоза «3оря коммунизму», не сумевшие выполнить приказ на эвакуацию колхозного стада коров, лишь потеряли одну из самых активных и веселых девушек, красавицу Любу Заболотную. Вскоре настало расставание и Задорожного со своим «бабским отделением», которое он направил в село Оболонь с пятью ранеными красноармейцами, а сам на одной из повозок поехал в направлении села Лоховицы искать партизан. Не сиделось старому коннику дома. Горела ненавистью к оккупантам его душа, и он решил мстить им за Родину, за Украину, за Любу.
Беркутов, двигаясь на восток, и обходя крупные населенные пункты, все дальше и дальше вел свою группу от местечка на реке Псел. Ранние холода, выпавший снег, изношенная обувь и недостаток продовольствия, все это затрудняло продвижение отряда. Встречи с немцами Беркутов пока избегал. Он понимал, что при наличии на каждого бойца по два три патрона, а первой же стычке с немцами гибель его отряда будет неизбежна.
Девушки-санитарки шли в хвосте колонны. Во время движения в ночное время Беркутов запретил всякие разговоры. Каждый шел, глядя перед собой, погруженный в свои думы. Гутя думала о своей подруге
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
223
Марийке. «Где-то она сейчас? А ее мама Оксана Ивановна, неужели ее растерзали изверги? Господи это было совсем недавно, но в то же время так давно, что словно прошло много лет! А Николай Глушко, он же был в политотделе дивизии, где же он теперь? Жив ли?» – думала Гутя. Она на мгновение закрыла глаза и перед ней как живое появилось лицо Николая Глушко. Ступив ногой в какое-то углубление, она чуть не упала, схватившись руками за Лиду Соколову.
– Ты спишь на ходу? – тихо спросила та Гутю.
– Нет, Лида, просто задумалась.
– Тише вы, разговаривать запрещено! – шепнула Байрамова, и снова все замолкли. Так продолжалось всю ночь. Усталость валила бойцов с ног, но люди упорно шли, заставляя себя шагать и шагать.
Когда забрезжил рассвет, Беркутов расположил отряд на отдых в балке в густом кустарнике ивняка. По дну балки протекал ручей, и бойцы сразу же столпились около омута с котелками и с жестяными кружками, черпая темную воду незамерзшего еще ручья. Выставив охранение, Беркутов приказал собрать хворосту и сварить пшеничный кулеш. Не когда Лида Пархоменко приготовила кашу, многие бойцы спали, прикорнув в сухом, опавшем листе. Сержант Нигматулин, высланный с тремя бойцами вперед в разведку, прислал связного, который сообщил, что справа расположен какой-то хутор, в котором вражеских солдат не обнаружено. Беркутов приказал продолжать разведку. Нигматулин, войдя в хутор со стороны огородов, подкрался к средней хате и постучал в дверь. Открыла ему женщина лет сорока и увидев бородатых истощенных людей вооруженных карабинами охнула:
– Будь ласка, заходте скорище в хату! – почему-то прошептала она.
– Немцы в хуторе есть? – спросил Нигматулин.
– Нимцо немае, тильки що полицаи булы, в повозке приехали, у сусидки Наталки снидалы, а потим поикали на млин, молоты зерно, – сказала хозяйка.
– А сколько их? – спросил Нигматулин.
– Четыре полицая, воны с немецкими рушницами.
– Как Вас зовут хозяюшка?
– Марийкой мене клычут, чиловик мий теж в Червоней Армии! – с гордостью сказала она.
– Хорошо, Марийка, собери нам что-нибудь из продуктов, возьмем с собой и спасибо Вам огромное от нас красноармейцев, – сказал Нигматулин. Хозяйка быстро собрала им небольшую торбу и подала ее Нигматулину.
– Иште, ридные, иште! Мобуть и Петро мий теж так вот скитается. – сказала она, и всхлипнув, вытерла глаза платком.
Нигматулин тут же послал связного к Беркутову с донесением о
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
224
полицаях и о хуторе. Беркутов, получив донесение от Нигматулина, прислал в его распоряжение еще пять бойцов с задачей уничтожить полицаев, захватить зерно и оружие. Нигматулин захватил полицаев врасплох. Те сразу же подняли руки вверх и просили только не убивать их. Нигматулину ничего не оставалось делать, как привести всех четырех к Беркутову. Отряд Беркутова вошел в хутор. Здесь Беркутов собрал жителей, а это были женщины и попросил их обеспечить бойцов продуктами. Затем допросили полицаев. Напуганные Нигматулиным, они наперебой рассказывали все подробности обстановки в округе. По маршруту движения отряда в селе Мяковкивка начальник районной полиции Гуртовый сегодня вечером в школе справляет свой сорокалетний юбилей. Для того мы к приезжали на млин, чтобы смолоть зерно на муку.
– Сколько человек охраны? – спросил Беркутов.
– Двадцать человек с нами, да гостей ожидается человек пятнадцать, должен быть Решетиловской комендант гауптман Гупфер со своей немецкой охраной. Он всегда берет с собой пять или шесть своих солдат, вооруженных автоматами. – сказал один из полицаев.
Соблазн был велик, но в те же время Беркутов понимал, что огневая мощь его «Особого отряда» явно недостаточна. Не было ни одного пулемета и даже автомата. Самое печальнее было то, что боеприпасов у бойцов, было крайне мало. Поразмыслив, Беркутов все-таки решился на ликвидацию мяковского гарнизона вместе с решетиловским комендантом, а главнее захватить оружие и боеприпасы.
До Мяковкивки было не более семи километров. Беркутов решил к пятнадцати часам скрытно подтянуть своих бойцов к селу, провести разведку, особенно пути подхода и там на месте разработать план операции. «В связи с тем, – думал Беркутов, – что захваченных четырех полицаев там в Мяковкивке так или иначе должны спохватиться, Беркутов оставил на дороге из села Мяковкивки засаду из шести бойцов. Окружным путем группа Беркутова подошла к селу. Оказалось, что дорога из села никем не охраняется, но школа, где должна гулять полицейская верхушка из укрытия была не видна, поэтому с наступлением темноты Беркутов решил в село выслать разведку. Вскоре ему донесли, что засада, оставленная на дороге, захватив двух полицаев, ехавших на повозке, прибыла в отряд. Пленных привели к нему, которые сообщили, что начальник охраны Ремигайло очень обеспокоен задержкой полицаев, посланных на хутор за мукой. В то же время у него и в мыслях не было, что в окрестностях могут быть партизаны и тем более окруженцы, с которыми, как сказал он, покончено еще в сентябре. Кроме всего, полицаи рассказали, что группа охраны сейчас располагается в одном из классов школы, там же в другом классе накрыт стол. Ждут гостей. Охрана у школы пока не выставлена.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
225
– Скрытые подходы к школе имеются? – спросил Беркутов. Пленные наперебой рассказали о скрытных подходах через огороды со стороны поймы ручья, затем через пустынную улицу прямо во двор школы и через хозяйственную дверь, а там по коридору вторая дверь налево, где расположена группа охраны.
Беркутов вызвал сержанта Нигматулина, и они вместе обсудили план захвата школы еще до темноты, до прибытия гостей и устроить там засаду. В соответствии с этим планом Беркутов, взяв с собой пятнадцать бойцов и одного пленного полицая повел их в пойму ручья к огородам напротив школы. Нигматулину приказал се всеми остальными выдвинуться к центральной улице села и взять на прицел фасад школы, это на случай если не удастся без выстрелов захватить охрану.
Когда группа захвата Беркутова и прикрытие Нигматулина выдвинулись на исходные позиции и были готовы к действиям, неожиданно к школе на тарантасе подъехал немецкий офицер и хорошо одетый штатский. Сзади за ним подъехала повозка с пятью немецкими автоматчиками. Нигматулин тотчас же послал связного в пойму к Беркутову с сообщением об изменении обстановки. Наблюдая, как комендант и начальник полиции вошли в здание школы и автоматчики встали у входа, из школы стали один за другим выходить на улицу вооруженные люди, это были полицаи. Нигматулин насчитал их восемь человек. Разделившись по четыре, они приступили к патрулированию по улице от фасада школы и обратно. Обстановка усложнилась еще и тем, что во двор школы черев хозяйственную дверь так же вышли два полицая. Беркутов не мог всего этого знать, поэтому Нигматулин сам направился к нему. Встретившись они обсудили создавшуюся обстановку и решили действовать позднее, когда стемнеет.
Но обстановка неожиданно вдруг упростилась. Полицаи, охранявшие вход со двора, вошли в здание школы и Беркутов решил действовать немедленно, известив об этом Нигматулина. Группа захвата вошла во двор школы. Беркутов с револьвером в руке рванул за ручку дверей черного хода, но ворвавшись в хозяйственную комнату они там никого не обнаружили. Тогда группа захвата вошла в коридор, где так же никого не было, только слышался женский смех, оживленный разговор из третьей налево комнаты. Беркутов понял, что охрана находится во второй комнате. Он послал пять бойцов по коридору к центральному входу с задачей уничтожить немецких автоматчиков, охранявших вход в школу с фасада, а двух бойцов разместил у дверей третьей комнаты, где проходил банкет. Сам внезапно с восьмью бойцами ворвался во вторую комнату где сидели, ничего не подозревая шесть полицаев охраны. Все они без шума благоразумно подняли руки вверх. Между тем у фасада шкоды завязался бой. Это Нигматулин со своей группой уничтожал патрулей и немецких автоматчиков. Операция прошла успешно. Из
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
226
«Особого отряда» Беркутова никто не пострадал.
Беркутов приказал всех пленных связать и разместить в хозяйственной комнате. Трофеи, оружие, боеприпасы, продовольствие погрузить на повозки, немецкого гауптмана и начальника полиции прихватить с собой и покинуть Мяковкивку. «Особый отряд» Беркутова, выслав вперед разведку форсированным маршем двинулся строго на север.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
227
Глава тридцать вторая
Батальон Сергеева, часто отдыхая, медленно двигался на юго-запад в направлении районного центра Михайловки. Бойцы шли по заросшей травой, давно неезженой, проселочной дороге повзводно, а впереди в полутора километрах шла разведка во главе старшего лейтенанта Семенько.
К двадцати двум часам Семенько достиг небольшого озера у села Крутая Балка и взял направление на хутор Первомайский. К полуночи Сергееву стало лучше и, хотя его еще лихорадило, но он все-таки решил попробовать свои силы в ходьбе. Пройдя километра два, он так обессилел, что шагать уже не мог. Ефимов приказал взять его на плащнакидку и нести. Темп движения батальона замедлился еще больше и к трем часам Ефимов решил сделать большой привал. Сергеев подозвал к себе Ефимова и попросил его выяснить, что там у разведчиков, да и предупредить разведку об остановке. Но оказалось, что Ефимов уже выслал к разведчикам молодого красноармейца Стриженова. Расставив охранение, Ефимов приказал пулеметчикам занять круговую оборону по периметру бивуака. Стриженов, отойдя от края кустарника метров на сто оказался на неубранном пшеничном поле и совершенно потерял ориентировку. Он шел наугад и когда кончилось пшеничное поле, местность начала понижаться. Затем он снова вошел в густой кустарник и внезапно для него очутился на грунтовой дороге, посредине которой, освещая электрическим фонарем планшет с картой, стояло несколько человек. Стриженов знал, что в батальоне карт этого региона нет, не было и фонариков, но не подумав об этом, он принял стоящих на дороге людей за разведчиков Семенько.
Когда он, ничего не подозревая смело подошел к группе людей и хотел было уже назвать пароль, как вдруг справа заметил силуэт немецкого бронетранспортера.
– Вер ист да? – послышалось у него за спиной. И не успел Стриженов схватиться за свой карабин, как ему скрутили руки, больно ударили в спину и после того как кто-то, осветив его лучом фонаря, повели к бронетранспортеру и поставили у переднего колеса. Кто-то подошел и, коверкая русские слова, спросил:
– Русишь золдат? Айнкесселингер? Где ест фаши друзья? – Стриженов с ужасом, осознав, что он попал к немцам, молчал.
– Фи ничего не говорить, будем фас стреляйт! – продолжал немец. Стриженов молчал. Мысленно он проклинал себя за беспечность и лихорадочно думал о том, что подвел своих, что, наверное, погиб сам и о том, что теперь делать? Он понимал, что немцы здесь неспроста ночью на дороге на бронетранспортерах. Теперь он определил, машин на дороге было много. «Изучают местность, значит они имеют сведения
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
228
о нашем батальоне.» – думал Стриженов.
– Фи русишь патриот? Фи ничего не говорийть? Значит будем расстреляйт фас! – сказал немец, тыча в лицо Стриженову ствол пистолета. «Конечно, я ничего не скажу, да и говорить-то нечего, сам заблудился и не осторожно подошел к немцам, но как теперь предупредить своих? Они сейчас на отдыхе, немцы сразу накрыть их не смогут, выставлены дозоры, они предупредят Ефимова о приближении врага, но это будет уже поздно. Патронов там в обрез, комбат и Ефимов надеются на разведку, на меня, а что я теперь могу?» – размышлял Стриженов.
– Фи, ви ист дер штумме? Как это по-русишь... – немой? – издевался немец.
– Нет господин офицер, я не немой, но я один, иду к своим на восток и что я должен Вам говорить о других, если я один! – сказал Стриженов.
– Айнзам ? Ви ист люген? Ти фрешь! – неиствовал немец.
– Я не вру, господин офицер! – уверенно ответил Стриженов.
– Гер гефрайтер! Руфен зи мир Ровенкого! – приказал немец.
– Гехерен гер майор! – сказал один из стоящих рядом и ушел в темноту. От бронетранспортера кто-то подошел и доложил:
– Господин майор, Ровенский явился. Сомнений быть не могло. Стриженов не мог забыть скрипучий голое Ровенского. «Значит сбежал и прямиком к немцам, значит все-таки предал, сволочь!» – думал Стриженов.
– Тебе знаком этот золдат? – спросил майор, освещая фонарем лицо Стриженова.
– Да, знаком, это красноармеец Стриженов из батальона старшего лейтенанта Сергеева, господин майор. – услужливо ответил Ровенский.
– Значит ты фрешь? – закричал майор и ударил стволом пистолета по лицу Стриженова. Из рассеченной брови по щеке потекла теплая струя крови.
– Гоффори, где золдатен Сергеева? – кричал майор. Стриженов молчал. Это более всего злило майора, и он с силой ткнул ему стволом пистолета в верхнюю губу. Стриженов покачнулся от боли, почувствовав солоноватый привкус крови во рту, он с ненавистью глянул на стоящего рядом Ровенского и кровью плюнул ему в лицо. Удар пистолетом в челюсть свалил его с ног. Затем его стали пинать кованными сапогами по ребрам, по животу, по голове. Били долго, остервенело. Стриженов уже перестал чувствовать боль и как в полусне слышал только немецкую брань.
– Господин майор! Он уже ничего не скажет, но, если он здесь и пришел с северной стороны дороги, значит и батальон Сергеева где-то там недалеко. Их всего пятьдесят два человека, у них очень мало
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
229
патронов, – услужливо произнес Ровенский.
– Зер гут. Фи Ровенский рехт хабен – очшень прафы! – сказал майор, перестав избивать Стриженова. Затем он скомандовал что-то в сторону колонны автомашин с солдатами в кузовах и те стали быстро соскакивать и строиться повзводно. Майор вызвал к себе офицеров и приступил к постановке задачи для прочесывания местности слева от дороги и на уничтожение группы окруженцев Сергеева.
Над горизонтом поднималась алая зоря. Темнота быстро отступала, деревья, кусты, неубранное истоптанное пшеничное поле, все принимало свои обычные очертания и краски. Немецкий солдаты скрылись за пшеничным полем вместе с майором. У бронетранспортеров и грузовиков остались водители и до двух отделений солдат для охраны машин. Ровенский с ефрейтором сидели у обочины дороги недалеко лежащего на земле Стриженова, который не подавал признаков жизни. Майор, уходя приказал ефрейтору не трогать его, только связать ноги и руки. После того как Стриженова связали, ефрейтор посмотрел на бесчувственное тело пленника, махнул в его сторону рукой и, пробурчав что-то себе под нос, пошел к грузовику, стоящему за бронетранспортером. Он положил на крыло машины свой автомат, снял ремень вместе с флягой и сумкой для магазинов, затем бегом побежал в придорожные кусты. Солдаты, оставшиеся для охраны колонны, которую замыкал бронетранспортер и что-то рассказывая друг другу, смеялись, непривычным для русского человека гортанным смехом. Ровенский видимо, что-то понимая по-немецки, тоже заинтересовался солдатским весельем, и еще раз осмотрев бесчувственного Стриженова, направился к ним.
Стриженов лежал у колеса бронетранспортера в голове колонны. Все тело его ныло от побоев. Из полуоткрытых глаз, сквозь ресницы он наблюдал за предателем Ровенским. «Какой гад, перевертыш! Как он просяще принимал второй раз присягу! Комбат Сергеев, наверное, ошибся. Второй раз присягу принимают лишь те, кто может предать не только товарища, Родину, но и мать родную. Такие люди могут принимать какую угодно присягу и кому угодно присягать лишь бы ему было хорошо. Значит это он привел сюда немцев, и, если сейчас Сергеевнам не дать хоть какой-нибудь сигнал об опасности, все они погибнут!» – размышлял Стриженов. О себе он уже не думал, он привык к мысли, что жизнь его кончена. Теперь его мучало только одно, как предупредить об опасности своих товарищей, перед которыми он чувствовал свою непростительную вину. Теперь он видел, что колонна немецкого подразделения состояла из десяти грузовиков и двух бронетранспортеров, один впереди другой сзади колонны. Это значит на горстку батальона Сергеева немцы бросили полнокровный стрелковый батальон карателей. И когда он увидел уходящего Ровенского в хвост
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
230
колонны и лежащий автомат ефрейтора на крыле бронетранспортера, он решил, что сама судьба дала ему шанс предупредить своих товарищей. Из последних сил, действуя только своим телом и извиваясь как пресмыкающийся, он подполз к крылу бронетранспортера. Опираясь на протектор ската передних колес, он дотянулся до острой грани крыла и стал пилить об эту грань веревку, стягивающую его кисти рук. Это было трудно и не удобно, а также быстро отнимало силы. Он периодически отдыхал, но продолжал пилить. Глянув в сторону придорожных кустов, он вдруг увидел, как из них вышел ефрейтор, застегивая на ходу ремень своих штанов. Стриженов понял, что перепилить свои путы он не успеет. Теперь он думал только об одном, чтобы кто-то произвел по нему хотя бы один выстрел. Это будет сигналом для Сергеева. Еще раз посмотрев на идущего к нему ефрейтора, Стриженов решился на отчаянный поступок: он встал на ноги, зубами схватил автомат за ремень, сдернул его с крыла бронетранспортера, и он повис у него на груди. Ефрейтор подумал, что этот русский солдат каким-то чудом освободился от бичевы и сейчас откроет по нему огонь из автомата, с визгом растянулся плашмя на дорогу. Все это в последний момент заметил часовой, стоящий слева от дороги, и, вскинув свой автомат, длинной очередью прошил тело Стриженова.
Дозорные Сергеева, услышав стрельбу в стороне от маршрута движения батальона, немедленно об этом доложили Сергееву.
На каждом привале, прежде чем принимать пищу личному составу и отдыхать, Сергеев каждому бойцу ставил задачу на случай внезапного нападения врага. Таким образом, чтобы по сигналу тревоги была занята круговая оборона. Поэтому по команде Сергеева, бойцы быстро приготовились к бою, не подозревая, что место бивуака, где они расположились на отдых немцы обошли со всех сторон. Вскоре стрельба послышалась, и справа, и с тылу. Сергеев понял, что дозоры, охранявшие их бивуак, уничтожены и они окружены. Рассвет подтвердил этот вывод. Со всех сторон были видны цепи вражеских солдат. Он также понял, что горстка его людей в количестве сорока восьми человек была обречена. Но Сергеев решил, что он и его подразделение будут драться до последнего, затем как закончатся патроны поднять оставшихся смельчаков в контратаку и погибнуть, сражаясь.
По его команде ударили пулеметы, немцы не ожидали такого интенсивного огня и залегли, сосредоточив весь свой огонь по пятачку, где насмерть сражались окруженцы. Перестрелка продолжалась недолго. Со стороны пшеничного поля немцы поднялись в атаку. Там старшина Ивлев с двумя пулеметами и семью автоматами ударил по атакующим. Немцы, неся большие потери, снова залегли, но и у Сергеева потери были немалые, люди гибли один за другим. Скоро
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
231
замолчал пулемет Гогия. Лейтенант Ефимов послал туда младшего сержанта Нигматулина, и пулемет снова ожил. Еще несколько бесплодных атак, убедило немцев, что сходу этих окруженцев не возьмешь и они после краткой передышки подтянули минометы. Вскоре мины стали взрываться прямо на пятачке, не давая возможности, не успевшим окопаться бойцам, поднять головы. Обстановка крайне осложнилась. В этот момент к Сергееву подполз Ефимов и доложил, что боеприпасы на исходе. Сергеев принял решение поднять людей в контратаку в направлении пшеничного поля и погибнуть в бою, если не удастся вырваться из этого огневого мешка. Он приказал Ефимову разъяснить задачу бойцам и по моей команде «в атаку вперед!» все должны подняться и устремиться в сторону пшеничного поля. Сейчас же пусть сосредотачиваются у расщепленной ольхи, – приказал Сергеев. И когда Ефимов собрал там оставшихся бойцов и командиров, Сергеев зычно крикнул:
– За мной, в атаку, вперед! – вскочив на ноги, с пистолетом в левой руке побежал с криком «ура».
Стреляя на ходу, бойцы ринулись за своим комбатом. Они рассеяли ошеломленных немецких солдат и даже обогнав комбата, под огнем преодолели пшеничное неубранное поле и скрылись в спасительных зарослях кустарника. Казалось все опасности уже позади, как вдруг сергеевцы наткнулись на своем пути на грунтовую дорогу, где стояла колонна грузовиков с двумя бронетранспортерами. Из пулемета заднего бронетранспортера по сергеевцам был открыт огонь. Несколько бойцов, выбежавших на дорогу, так и остались лежать посреди ее. Немцы у пятачка, где они намеревались уничтожить группу окруженцев, опомнились от внезапной контратаки и приступили к преследованию. Здесь положение сергеевцев вновь оказалось безвыходным. Сергеев, увидев стоящего рядом Ивлева, приказал из его ручного пулемета подавить немецкий пулемет на бронетранспортере, а Нигматулину остатками имеющихся боеприпасов хотя бы на несколько минут задержать преследователей. Но не прошло и минуты как у Ивлева и Нигматулина пулеметы замолчали. Сергеев понял, что боеприпасы закончились. Он решил броском преодолеть дорогу и скомандовал:
– Вперед за мной! Он выбежал на дорогу, увлекая за собой остатки своего подразделения, но к удивлению, сергеевцев на этот раз обстрела из бронетранспортера не последовало, а со стороны ольховой рощи по немцам, преследующих их, вдруг ударили пулеметы, загорелись подожженные бронетранспортеры и грузовики.
Когда Сергеев вывел оставшихся от батальона людей к заросшей камышом речушке, он насчитал всего пятнадцать бойцов и четыре командира. С опушки кустарника появились еще какие-то вооруженные люди в красноармейской форме. Сергеев подумал, что это бойцы из его
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
232
батальона, отставшие в контратаке, но люди оказались совершенно не знакомыми. Они подходили все ближе и вдруг лейтенант Ефимов радостно крикнул:
– Товарищ старший лейтенант, да вон за ними, прихрамывая, идет, по-моему, это же комиссар полка Малышев! Да, теперь и Сергеев без сомнений узнал комиссара полка. Встреча Сергеевцев и группы разведчиков была радостной и сумбурной. Бойцы и командиры обнимались и хлопали друг друга по плечам, по спине и т. д. Сергеев обнял Малышева и долго с улыбкой они разглядывали друг друга.
Но главный сюрприз для Сергеева был еще впереди. Вдруг из толпы бойцов. слегка пошатываясь, поддерживаемый двумя разведчиками приближался капитан Папулов.
– Данилка, дружище! Да ты ли это? Ведь я тебя считал погибшим! Значит жить будешь долго! Дай я тебя обниму!
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
233
Глава тридцать третья
У Натальи Григорьевой лето сорок первого года, как и у всех людей в поселке, прошло в горе и ожидании. Она знала, что где-то недалеко от Кременчуга на Украине проживала ее дочь Гутя. Искать счастья уехал старший сын Филипп, который забрал с собой тринадцатилетнего Аркадия. На прощание Филипп сказал, что жить и работать они с братом будут в Крыму, что он сделает из Аркадия рабочего человека и сам переменит свой образ жизни, окончательно бросит выпивать. Но вот началась война, и с началом ее о сыновьях она тоже ничего не знала. «Живы ли, или может давно лежат в сырой земле, сердешные?» – думала она, и сердце сжималось от такой страшной мысли.
После смерти мужа Наталья жила только своими детьми и внуками. Но дети все разъехались и лишь старшая дочь Лидия со своей семьей по соседству. Теперь только ее дети: четырнадцатилетний Юра, двенадцатилетняя Раиса и четырехлетний Валентин были ей отрадой. Но тоска по уехавшим сыновьям и дочери не проходила ни днем ни ночью. Гуте в сорок первом исполнилось девятнадцать лет. Совсем еще девчонка и та решила хлебнуть самостоятельной жизни. А теперь вот эта проклятая война. Наталья в любом горе всегда имела надежду на лучший исход, но в теперешней обстановке где-то в глубине ее чувств таилась жуткая безысходность.
Кончался сентябрь, с болота подули северные ветры, как-то очень быстро пожелтели листья на деревьях, пожухла трава, опустели огороды, а дети, несмотря ни на что, как всегда пошли в школу. Зима была на носу. Однажды, когда Наталья вязала из старой пряжи толстые шерстяные носки, на дворе стукнула калитка. Этот стук всегда привлекал внимание Натальи и волновал ее, так как в настоящее время ее редко кто-либо посещал, и при стуке калитки она, превозмогая боль в суставах не по возрасту спешила к окну. На этот раз промелькнула фигура Дарьи Савотиной, почтальонки. Екнуло сердце, похолодело в груди. Она боялась Дарьи, которая иногда приносит соседям похоронки, но в то же время ждала ее как ангела с весточкой от детей. Дарья, войдя в избу, с улыбкой пошарив в своей сумке, подала Наталье письмо. Хотя Наталья была не грамотна, она узнала почерк Гути, и от радости сердце ее заколотилось.
– Дарьюшка, устала небось, проходи, отдохни, я тебя чайком с лабазником угощу, а ты письмо-то мне и прочтешь, – уговаривала она Савостину.
– Ладно тебе, Митревна, уговаривать меня да чайком соблазнять, сама знаешь на работе я и времени на чаи у меня нету. Ну а письмо от твоей Гути так уж и быть прочитаю. Да и самой интересно, как она там?
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
234
– сказала Дарья и разорвала конверт. Гутя писала: «Здравствуй мама, здравствуй Лида, Рая, Юра, Вальчик! Письмо ваше я получила, за которое большое спасибо! С первых же строк начинаю писать о тоске по родине. Очень соскучилась по вас, особенно по Вальчику. Фотографию его получила, большое спасибо, из рук ее не выпускаю. А как увижу Витю, сына учительницы, так и заплачу. Он так здорово похож на Валю.
Аркадия очень жаль. Бедный парень. Тоже где-нибудь один мается и скучает по родным местам. Мама, не журысь, он найдется. Может в детский дом взяли. Правительство о детях заботится. Через наше село много провозят детей в тыл. Вообще у нас тут такое творится. Отправка на фронт, переселение детских домов и населения эвакуированных из ближайших к фронту районов. Везут пленных немецких солдат и офицеров. От нас в семидесяти километрах город Кременчуг. Его бомбят, а нам слышно. Очень много пролетает немецких самолетов. Сначала было страшно, а теперь привыкли. Работаю в колхозе. Живу на квартире у одной колхозницы, очень доброй женщины. Плата сто двадцать рублей с питанием. Питаюсь очень хорошо, только плохо то, что война. О розыске Аркадия сообщаю: туда даже письма не идут. Через село гонят на восток очень много скота, да и наш колхоз собирается эвакуировать стадо коров. Сейчас у нас строят оборонительные сооружения. Хожу туда работать и нет минуты свободной. Часто дежурю в РВНО и РК ЛКСМУ. В совершенстве научилась говорить на украинском языке, очень хороший язык. Я видимо не даром занималась в нашем осовиахиме, теперь моя военная специальность мне пригодится на фронте, куда я хочу попасть. Мама зря слезы не лей и не распускайся, а держи себя мужественно. Я приказываю тебе, как дочь: надо помогать Родине. Пиши заявление, чтобы тебя приняли на работу в раскроечный цех штамповать заготовки для обуви. Это не трудно, но ты поможешь фронту. Не хотела это писать, но я ухожу в армию. Буду защищать Родину. До побачения . Ава!»
Закончив читать, Дарья посмотрела на подружку и увидела слезы на ее лице.
– Что же ты, Митревна, плачешь? – сказала она.
– От счастья, Дарьюшка, что весточку от дочери получила, да и тревожно мне на душе, – ответила Наталья и взяв в руки письмо, добавила: – Посмотри-ка, Дарьюшка, когда она написала его?
– Двадцать восьмого июля. – ответила Дарья.
– Скажи Дарьюшка, разве девичье дело воевать?
– Ничего, Таша, – успокаивала ее Дарья, – все будет хорошо. Она видишь у тебя какая отчаянная, сразу и в армию. Другая бы в эвакуацию подалась, приехала бы в Киров, а она Родину желает защищать.
– Да, уж такая, а разве лучше, когда убьют или искалечат? Ох, Дарьюшка, не испытала ты такого горя, у тебя одна Тамарка и та при
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
235
тебе!
– Это верно, не испытала, но, все равна завидую я твоей Гуте, где уж Тамарке до нее. Да ладно заболталась я с тобой, надо идти, засветло поселок обойти, да еще на «Торф» съездить... Она вышла из избы, снова хлопнув во дворе калиткой. Наталья, оставшись одна, повертела в руках Гутиным письмом и, свернув его, засобиралась к Лиде. Лида работала во вторую смену машинистом на мотовозе, подвозила из карьеров «Торфа» торфяные брикеты на комбинатовскую электростанцию. Она ждала из школы детей. Прежде чем уйти на смену, она рассчитывала наказать им, что делать по дому, и чтобы обязательно не забыли сходить в детский садик за младшим Валентином.
Увидев вошедшую мать и в руках, которой было письмо, она схватила его и стала жадно читать.
– Читай, дочка, в слух, я еще раз послушаю. – попросила Наталья, усевшись на скамейку у печки. Лида прочитала письме. Опустила руки и с тоской посмотрела в окно.
– Писала в конце июля, а теперь уж половина сентября. Она теперь где-то в армии на фронте. – произнесла Лида и как-то отрешенно посмотрев на мать, горестно вздохнула. «Это не из-за Гути,» – подумала Наталья и, глянув в глаза старшей дочери, пеняла, что-то у нее стряслось.
– Ну говори, что за горе у тебя? – спросила она дочь. Лида всхлипнула и, как в детстве уткнулась в материнское плечо.
– Юрка с дружками в школе обворовали буфет. Их поймали, теперь будут судить, говорят детской колонии не миновать, – сказала Лида и заплакала, вытирая слезы кулаками.
– Что украли в ларьке-то?
– Конфеты подушечки килограммов пять, пряников два кила, да денег полторы тысячи. Все украденное вернули в буфет, только поели они немного и раздали другим пацанам.
– Хорошего ты сыночка воспитала! – упрекнула Наталья дочь.
– Что теперь делать-то мам? Я ведь места себе не нахожу! Я его, чертенка, убила бы вот этими руками задушила бы, он всю нашу семью опозорил, – причитала Лида.
– Ладно, не реви! По мне так пусть судят, хоть почувствует стервец как воровать-то – сказала Наталья.
– Мам, что ты говоришь-то? Сын ведь он мне, а тебе родной внук!
– Ну и что, значит внук не в нашу породу пошел, настоящий кодоленок. Надо же как-то учить его, а то вором и вырастет. Лида тревожно посмотрела в угол избы, где висели большие старинные часы со звоном и, спохватившись, начала быстро одеваться.
– Дети что-то не идут со школы, а мне уже на смену пора. Мам,
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
236
ты дожди их, и пусть Райка не забудет за Вальчиком сходить, да покорми их. Щи в печи, а картошка вон на шостке в чугунке. Я побежала, мама, – сказала она и направилась к двери.
– Ладно, беги, подожду детей и накормлю их. Ты вишь все о своих да о своих, а о Филе и об Аркадии не поговорили.
– Ладно, мам, потом поговорим! – сказала Лида и, открыв дверь, ушла.
Наталья сняла с себя осеннее пальто и начала перебирать шерстяную пряжу в корзине, стоящей у печки. Вскоре прибежала из школы Райка. Она бросила на стулья свою сумку с учебниками, обрадовавшись, что к ним пришла бабушка.
– Бабуся! Я сейчас приведу из садика Вальчика, забери его, пожалуйста, к себе. Нам так много задали и еще нас переводят из новой школы в старое деревянное здание, что за железной дорогой, и вечером мы должны мыть полы там.
– А новую школу куда же?
– Там будет госпиталь для раненых. Пришел из школы и Юра. Он, поздоровавшись с бабушкой, разделся и, взяв какой-то учебник, раскрыл его. Глаза его безучастно смотрели в страницы учебника, и было видно по всему, что он ничего не читает, а о чем-то сосредоточенно думает.
– Как же ты, Юра, отважился на такой поступок? У нас в родне никого не было воров, а ты выходит всю родню осквернил. – сказала Наталья. Он вздрогнул, виновато посмотрел на бабушку и сказал:
– Это меня мальчишки подговорили, ну что же мне теперь делать, бабушка? Хоть ты-то пойми меня! Вот отсижу срок в колонии и клянусь, буду, как дедушка Митя, настоящим рабочим человеком! Бабуся, ты веришь мне? – с отчаянием выпалил он.
– В колонии-то Юра не сидят, а работают. А Митя мой, твой дедушка, был особенным рабочим. Сам знаешь, и в деревне, и на комбинате? Здесь о нем отзывались, как о честном и трудолюбивом рабочем, а ты стало быть теперь запятнал и его рабочую честь. А что касается того, верю ли я тебе, то пока верю. – заключила Наталья.
– Я, бабушка, докажу, вот у видишь, докажу! – воскликнул Юра, хотя голос его звучал неуверенно и тоскливо.
– Доказывать тебе придется, внучек, всю свою жизнь, я уж не доживу до этого, но ты скорей всего пытайся доказать себе самому! – сказала Наталья и, услышав в сенках разговор Раи с Вальчиком, начала собираться домой. Затем она взяла за руку четырехлетнего внучка и повела его в свой осиротевший дом.
Идти было недалеко и когда они вошли в хорошо натопленную избу, Вальчик сразу же стал раздеваться и вешать верхнюю одежду на специально для него вбитый в стенку гвоздь. Потом они взобрались на
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
237
печь. Вальчик любил здесь слушать бабушкины сказки и не спеша с аппетитом грызть сухари. Сегодня он заметил в глазах бабушки затаенную грусть и спросил:
– Бабуся, а правда дядя Филя и дядя Аркадий на войне?
– Правда, внучек, правда! Только я ничего не знаю про них. Давай, лучше я тебе расскажу сказку.
– Хорошо, расскажи, бабушка! – сказал он и стал терпеливо слушать сказку, которую он знал наизусть. И как только сказка закончилась, он спросил:
– Бабушка, а на войне убивают?
– Да, внучек, убивают, давай не будем говорить о войне.
– Бабушка, а правда дядя Филя военный моряк?
– Правда, внучек, давай я тебе лучше расскажу сказку.
– Нет, бабушка, не надо, ты лучше о дяде Филе, о дяде Аркаше и о моем папе расскажи.
– Я не знаю Вальчик, что тебе о них рассказывать, на войне они, а вот писем от них нет.
– Бабушка, а расскажи про дедушку Митю. Наталья обрадовалась, что внук заинтересовался дедушкой Митей, и она начала рассказывать о деревне Григорьево, на реке Вятка, о мельнице на речке Медянка, в которой мельником работал ее муж Дмитрий Дмитриевич Григорьев. Вальчик любил слушать рассказы о далекой деревне, где жили смелые люди. Эти рассказы он всегда называл одним словом «про раньше».
Слушал он недолго. Несколько раз зевнув и наклонив голову на бабушкино плечо, заснул крепким детским сном. Наталья положила его на лоскутное ватное одеяло, а сама, облокотившись о брус палатей, задумалась о своей нелегкой вдовьей жизни.
Кожевенно-обувной комбинат в поселке Коминтерн сначала войны был переведен на круглосуточную работу. Администрация спланировала беспрерывный производственный процесс в три смены и тут же пожалела об этом. После отправки на фронт основной части рабочих мужчин, она вынуждена была объявить, что работать придется в две смены по двенадцать часов. И даже при таком режиме работы, людей на комбинате хронически не хватало. План выпуска продукции увеличили более чем в два раза, но как сказали в обкоме партии, план будет постоянно увеличиваться.
Заказы наркомата обороны росли, в связи с чем все, более-менее пригодные подсобные помещения переоборудовались под цеха, где устанавливали оборудование и наращивали выпуск сапог, ботинок, военного снаряжения для Красной Армии. Готовая продукция ежедневно отгружалась на станции Долгушино в вагоны и после проверки и опломбирования их отправляли по разнарядке управления
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
238
тыла Красной Армии прямым назначением на распределительные пункты фронтов.
Увеличение производственных мощностей требовало дополнительных ресурсов, а главное электроэнергии, которой уже теперь не хватало. Комбинатовская электростанция, работавшая на местном торфе, находилась на голодном рационе. Торф с карьеров вывозили грузовиками, но после мобилизации для фронта лучших машин, оставшиеся постоянно ломались и простаивали. Поэтому еще летом в кратчайшие сроки от комбината до торфоразработок была построена узкоколейная железная дорога, по которой мотовозы с пятью вагончиками возили для электростанции торфяные брикеты и таким образом топливная проблема и энергетики на комбинате была решена. На этой трассе узкоколейки вдруг появились разбойники-грабители. Перекрыв рельсы бревном или кучей хвороста, они останавливали мотовоз и в заранее подготовленные железные бочки, установленные на телегах, сливали с топливного бака мотовоза керосин. После ограбления мотовоза, пока машинист расчищал путь и добирался до комбината, грабители успевали бесследно скрыться. Милиции этой осенью не разу не удавалось напасть на их след, а разбойники действовали чаще и еще наглее.
В этот вечер Лида, прибыв на смену, была настолько расстроена, что даже сдававшая ей смену Надя Лопаткина спросила ее:
– Что с тобой, Лида?
– Ой, не спрашивай, Надежда, потом как-нибудь все расскажу с горечью ответила Лида, проверяя смазку шасси, уровень масла в картере и воды в радиаторе. Затем она замерила уровень керосина в топливном баке и расписалась в журнале приема смены.
– Все, Надежда, можешь идти, – сказала Лида и когда та ушла, она в кабине мотовоза уселась на кресло машиниста. По графику еще было три свободных минуты, в голову лезли разные мысли: «Выдержу ли смену? Надо мотаться туда и обратно всю ночь, чтобы прожорливая топка котельной могла бы поддерживать давление в паровых котлах!» После прошлой смены днем отдохнуть ей не удалось, из-за Юрки паршивца пришлось идти в школу, в милицию, в прокуратуру, поселковый Совет. «Стыд-то какой! Все сочувствуют, советуют. Надо было раньше смотреть! А когда смотреть-то? Карточки некогда отоварить или хотя бы раз выспаться!» – думала Лида. К мотовозу подошел бригадир котельной Усольцев.
– Ты что это, Лидия Дмитриевна, стоишь? Уже три минуты мотовоз должен быть в пути, что у тебя стряслось? – спросил он. Лида, спохватившись глянула на приборную доску, где были вмонтированы часы и охнув, включила передачу. Мотовоз, набирая скорость выехал через ворота котельной, давно уже открытые для ее мотовоза.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
239
В начале смены Лида боялась заснуть, но ее опасения оказались напрасными. Возбужденные нервы, думы о сыне будоражили мысли и ко сну ее не клонило. Сделав уже пятый рейс, Лида возвращалась на комбинат на предельной скорости. Мелькали шпалы, по бокам проносились темные ели и все было хорошо. До рассвета оставалось не более полутора часов, ей надо было до смены сделать всего два рейса, чувствовала она себя вполне бодро, хотя усталость давала о себе знать. Она предвидела, что и в этот день отдохнуть ей также не придется. Надо было что-то делать, надо было хлопотать за паршивца Юрку, чтоб его не отправляли в колонию.
Она смотрела на освещенную прожектором мотовоза широкую полосу дороги впереди. Вот и знакомый поворот, значит проехала более половины пути. По привычке нажала на звуковой сигнал и сбавила скорость. Но что это? За поворотом около насыпи стояли две телеги, запряженные тяжеловесными битюгами. На телегах лежали железные бочки, а прямо на полотне дороги стоял человек с поднятой рукой. «Разбойники-грабители» – мелькнуло в голове. Ей еще не приходилось встречаться с ними, и эта встреча не сулила ничего хорошего. Лида вдруг решила не останавливаться, сбить грабителя, стоящего на полотне дороги, если не успеет отскочить в сторону и на скорости промчаться около телеги нескольких мужиков. «Будь что будет» – подумала она и прибавила скорость. Но впереди луч прожектора осветил шпалу, лежащую поперек рельса. «Гады все предусмотрели, если не остановить мотовоз, он с пятью гружеными вагончиками пойдет под откос!» – подумала Лида и выключила сцепление.
Нажав на тормоз, она остановила мотовоз в одном метре от препятствия.
– Ишь ты какая удалая, чуть мотовоз не пустила под откос. А ну подавай сливной шланг! – крикнул тот, что стоял на полотне дороги.
Лида бросила им шланг. Они, насадив его на раструб сливного вентиля под топливным баком, другой конец вставили в одну из бочек и открыли вентиль. Струя керосину забарабанила по дну пустой бочки. «Сволочи! Все знают, что где расположено на мотовозе.» – подумала Лида, удивляясь, что грабители, увлекшись своим гнусным делом, совершенно забыли про нее. Посмотрев по сторонам и еще раз убедившись, что на нее не обращают внимания, Лида осторожна вылезла из кабины с обратной стороны и обоими руками схватилась за конец лежащей на рельсах шпалы. Изо всех сил она потянула ее на себя, но шпала не поддавалась. Тогда она начала толкать конец шпалы по ходу рельс вперед. К ее радости шпала подалась и тогда она, ворочая в стороны за конец шпалы руками, одновременно тянула ее к себе. Шпала медленно поползла на ход. Свалив шпалу под откос, Лида снова взобралась в кабину и с замиранием сердца включила передачу.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
240
Отпустив рычаг фрикциона, она почувствовала, как мотовоз под ошалелые крики грабителей стал набирать скорость. Шланг вырвался из отверстия бочки и струя керосина, брызнув по сторонам. Хлынула по откосу насыпи прямо в песок. Мотовоз быстро удалялся от грабителей. Облегченно вздохнув, Лида торжествовала победу. «Теперь надо срочно перекрыть сливной вентиль и снять с патрубка шланг.» – подумала она и оглянувшись назад, с ужасом увидела, как с первого вагончика в кабину взбирается один из грабителей» Лида инстинктивно двумя руками с силой толкнула грабителя в грудь, но тот крепко обхватив поручни руками, не обращая внимания на толчки слабых женских рук, легко подтянулся в локтях к проему, протиснув свое тело в кабину мотовоза, оттолкнув Лиду от рычагов управления он выжал фрикцион, выключил передачу и нажал на тормоз. Лида снова было бросилась к рычагам, но мощный удар по голове сбил ее с ног. На какое-то мгновение темная пелена застлала ее взор, потом она увидела, как грабитель подошел к поручням входа в кабину, дотянулся руками к топливному сливному вентилю и перекрыл его. Струя керосина перестала шуметь о песок. Лида поднялась с полу и вдруг увидела в углу штыковую лопату. Превозмогая головокружение, она спокойно взяла лопату в обе руки и ребром стукнула грабителя по голове. Его рука сжимавшая поручень, тут же разжалась, и он исчез в ночи. Лида включила передачу и тронула с места мотовоз. Эти последние шесть километров она, рискуя каждую секунду потерять сознание, вела поезд на пределе своих возможностей. Вахтер, не ожидая сигнала, заранее открыл ворота и Лида на скорости, въехав во двор котельной, успела остановить мотовоз у разгрузочной площадки, ноги ее подкосились, и она упала на железные решетчатые плиты в кабине мотовоза, вахтер подозвал женщин, работающих в транспортной мастерской. Они занесли Лиду в медпункт. Слабым голосом она рассказала о случившемся с ней на шестом километре и от сильной головной боли закрыла глаза. Пока ссыпали брикет в приемник, милицейский газик, прыгая на ухабах с оперативной группой в кузове, мчался по проселочной дороге на шестой километр узкоколейки. Они перекрыли дорогу, ведущую из леса в поселок, после этого задержать грабителей не составляло большого труда.
На следующий день о мужественном поступке машиниста мотовоза Лидии Григорьевой узнали рабочие всего комбината. К ней в больницу приходили женщины машинисты, рабочие из транспортного отдела, с дирекции комбината. Несли конфеты, печенье, даже сваренные пельмени. Вечером пришли секретарь парткома с председателем завкома. Они тоже что-то принесли из сладостей, говорили ей, что-то хвалебное, но в мыслях Лида была далека от всех этих свалившихся на нее похвал. Несмотря на пульсирующую боль в голове, она постоянно думала о сыне, которому впереди маячила детская колония, а ей позор.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
241
После ужина прямо из школы пришли ее дети Юра и Рая. Они тоже что-то принесли ей, из еды, а Лида вдруг обняла их и заплакала. Заплакала и Рая, сквозь слезы успокаивая свою мать, лишь Юра, насупившись, стоял, не зная куда деть свои глаза. Затем он начал смущенно, сбиваясь говорить:
– Мам, я знаю, что меня посадят в колонию, но я честно отсижу свой срок и больше никогда в жизни нигде ничего не украду, даю тебе честное слово сына! Только, мам, прости меня, пожалуйста и выздоравливай скорей.
Когда дети уходили, Лидия выгребла из тумбочки все принесенные сладости, пельмени и все, что ей было принесено, сложила эти гостинцы в сумку, наказала Рае, что нужно сделать в доме, а сыну наказала после школы никуда не ходить. Она знала, что мама присмотрит за ними и выпроводила их от себя.
Через неделю в областной газете появился очерк о мужественной женщине-машинисте мотовоза. Газету ей принесла старшая сестра больницы и поздравила ее с известностью. Но Лиду нисколько эта статья не обрадовала, она постоянно думала о предстоящем суде над сыном и это крайне удручало ее.
Две недели лежала она в больнице сотрясением мозга. Несколько раз к ней приходила Наталья, и они долго судачили о своих семейных проблемах, наслаждаясь общением друг с другом. Выйдя из больницы, Лида снова встала за рычаги мотовоза. Женщины из бригады сказали ей, что грабежи мотовозов на линии прекратились. Вскоре после выхода Лидии на работу на производственном собрании директор зачитал приказ о награждении ее карманными часами. Поздравить с награждением ценным подарком пришел секретарь парткома Мясников.
– Скажите, Лидия Дмитриевна! Правда ли, что ваш сын Юрий участвовал в краже буфета в школе? – спросил он.
– Правда, Степан Родионович, может мне сдать часы обратно? – удрученно ответила она.
– Нет, Лидия Дмитриевка, сдавать часы обратно не надо, надо только мне поговорить с вашим сыном. Приведите его ко мне. – попросил он. На следующий день с тайной надеждой на удачу, привела она Юру к Мясникову. Около часа беседовал он с ним, а потом, позвал Лиду, сказал:
– Думаю, что на первый раз ему должны простить, во всяком случае я буду убеждать кое-кого, но потом, Лидия Дмитриевна, надо не проглядеть парня. Думаю, я и возьму его на контроль. Сегодня к вечеру загляни ко мне в кабинет.
Окрыленная надеждой, выбежала Лида от Мясникова и прямо в транспортный отдел. Двенадцатичасовая смена прошла незаметно, уставшая и радостная она побежала в партком к Мясникову.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
242
«Неужели простят Юру? Ох, если бы!» – думала она, вбегая в приемную.
– Вы к кому? – спросила ее секретарша.
– Я к Степану Родионовичу, он меня приглашал! – с блуждающей улыбкой на лице, ответила Лида, с нетерпением поглядывая на дверь кабинета.
– Да, но Степана Родионовича нет, он уехал еще с утра в Киров в обком и еще не возвращался. – сказала секретарша.
– Можно, девушка, я подожду его здесь?
– Пожалуйста ждите. И Лида, усевшись на стул, качала ждать не только секретаря парткома, но и приговор себе. К девяти часам Мясников не явился и, с щемящей тоской в груди, Лида вышла из приемной. Дома всю ночь она спала урывками, ворочаясь с боку на бок, тяжело вздыхая. Утром наспех перекусив, не отдохнувшая и удрученная она снова пошла на смену.
Когда до конца смены остался всего один рейс, Лида совсем упала духом. Всю дорогу, стоя за рычагами она думала о словах, которые сказал о Юре Мясников: «Думаю, что на первый раз его простят, во всяком случае я буду убеждать в этом кое-кого!» «Значит не убедил, значит с ним не согласились.» – думала она, заканчивая последний рейс. Лида поставила состав под разгрузку, сдала смену и вышла из транспортного отдела, не зная, что делать и куда идти.
Вдруг из дверей заводоуправления вышел Мясников. Увидев Лиду, он быстрым шагом подошел к ней. Она глянула в его лицо и испугалась, выражение его лица было строгим и официальным. Но Мясников остановился перед ней, подал ей руку и крепко пожал ее.
– Что ж Вы, Степан Родионович, молчите? Я жду приговора своему сыну и себе! – дрожащим голосом сказала Лида.
– Извините, Лидия Дмитриевна, мне секретарша рассказала, как Вы ждали меня допоздна. Я не мог приехать, как обещал, задержался в обкоме и приехал поздно ночью. Но я о Вас и о Вашем сыне не забыл. Товарищ Егоров обещал позвонить районному прокурору и предложить ему найти возможность применении к Вашему сыну, да и к его дружкам воспитательные меры, силами рабочего коллектива комбината и школы. Сегодня я узнал, что уголовное деле на Григорьева Юрия прекращено, но рабочий коллектив комбината должен взять этих ребят на поруки! – закончил Мясников. Охнув, Лида схватила руку Мясникова и долго трясла ее.
– Я Вам, Степан Родионович, очень благодарна, спасибо Вам огромное, я никогда не забуду Вашей доброты! – причитала Лида.
– Перестаньте, Лидия Дмитриевна! Не по доброте я помог Вашему сыну, я думаю, наверно, просто исполнил свой человеческий долг, людей надо беречь, бороться за каждого из них, особенно за
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
243
подростков, которые только вступают в жизнь. Кругом безотцовщина, а матери есть матери, они своей излишней любовью к своим чадам портят их, прежде всего мальчишек. Думаю, если был бы Александр Афанасьевич, Юра не рискнул бы пойти на воровстве буфета. – сказал Мясников. Еще раз, пожав руку Лиде и извинившись за вчерашнее, он пошел в транспортный отдел.
Как на крыльях Лида понеслась домой! «Ну, паразит, раз все обошлось, я тебе это так не оставлю,» – думала она. А вечером, когда дети вернулись из школы, а Вальчика Юра привел из садика, она вдруг почувствовала, что наказать ремнем старшего сына не сможет. «Безотцовщина пагубно влияет на подростков, особенно на мальчиков!» – вспомнила она слова Мясникова и улыбнувшись про себя, начала рассказывать обо всем по порядку.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
244
Глава тридцать четвертая
Филипп пролежал в санчасти два дня. Ему там извлекли из ноги осколки от гранаты, смазали йодом, забинтовали, сделали укол от столбняка и на этом его лечение должно было бы закончиться, но он потерял много крови, как сказал врач санчасти, по своей глупости. Поэтому пришлось поддержать раненого питанием и покоем. Ему даже по предписанию врача налили стакан вина, но Филипп от этого стакана категорически отказался, чем поразил медперсонал.
В санчасти он решил узнать о судьбе лейтенанта Рычкова и глав старшины Кирюхина, но ему сказали, что раненые моряки по этапу направлены в Инкерманский госпиталь и дальнейшая их судьба не известна. Филипп был рад, что моряки живы и проходят лечение в стационарном госпитале, где их конечно быстро поставят на ноги.
Хотя у Филиппа еще ныла от боли ушибленная спина, о чем он в санчасти никому не сказал ни слова, он начал просить врача, чтобы его отпустили в подразделение. Врач не возражал, хотя знал, что этому отважному моряку необходимо было хорошенько отдохнуть.
– Хорошо! – сказал он Филиппу. – иди воюй, только постарайся больше к нам не попадать. Явившись в роту, Филипп доложил о прибытии из санчасти капитан-лейтенанту Загребину, а тот, поздравив его с выздоровлением, достал из бокового кармана нашивки главстаршины и вручил их Филиппу.
– Теперь Вы, Григорьев, главстаршина, и пока временно будете командовать четвертым взводом, так что с повышением тоже поздравляю! – произнес Загребин. Он пожал Филиппу руку и рассказал об обстановке, сложившейся за его отсутствие.
– Мне доложили, что Вы и сержант Дяченко уничтожили по одному немецкому танку? – спросил Загребин.
– Факт такой был, товарищ капитан-лейтенант. – ответил Филипп.
– Вас и Дяченко я представил к награждению орденами Красного Знамени, если в штабе не изменят мое решение, то скоро придется поздравить вас с высокой наградой, – сказал Загребин.
– Спасибо, товарищ капитан-лейтенант, только что уж тут особенного в нашем деле, обычная фронтовая работа, если бы не мы их, то они бы нас.
– Это верно, Григорьев, но вот на шоссе под Дуванкой пять моряков с восемнадцатого батальона во главе политрука Фильченкова не пропустили к Севастополю пятнадцать фашистских танков, уничтожив из них десять ценой своих жизней. Трое смельчаков, политрук Фильченков, краснофлотцы Паршин и Одинцов обвязались гранатами и бросились под гусеницы танков. Командир батальона всех пятерых
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
245
представил к присвоению звания Героя Советского Союза – посмертно.
– Мне подробно об этом рассказали в санчасти. Молодцы моряки, только, все равно жалко их, были бы у них противотанковые ружья, наверное, остались бы в живых! – посетовал Филипп.
– Да, конечно, не хватает у нас не только вооружения, а даже боеприпасов. С моря, под бомбежками не навозишься. Ладно, Григорьев, иди во взвод, там у тебя теперь почти все новенькие, в общем наводи там порядок, немцы не успокоятся, будут стараться отобрать у нас эти высоты, так что закрепляться надо капитально, – сказал Загребин.
Во взводе Филипп узнал, что пополнение к нему пришло из военно-морской базы и из восемнадцатого батальона, да еще несколько моряков, списанных с кораблей. При знакомстве с ними сразу обнаружились общие взгляды и морские привычки. Некоторые из них на земле пришли воевать впервые, но в бой все рвались безудержно. Филипп понял, что научить их азам пехотной науки – его обязанность. Иначе все могут погибнуть без пользы и без славы.
Взвод Филиппа по-прежнему занимал оборону на северо-восточных склонах высоты 158.7. Осмотрев оборонительную позицию, Филипп пришел к выводу, что она во многом еще несовершенна. Надо было углубить траншей, дооборудовать стрелковые ячейки и пулеметные площадки. Отрыть щель укрытия от артиллерийского и минометного огня. Не обращая внимания на беззлобное ворчание морских пехотинцев, он приказал приступить к этим земляным работам. Выброшенную на бруствер свежую землю, тут же маскировали жухлой травой и дерном, снятым с обратных скатов высоты. В разгаре такой работы вдруг неожиданно в расположение взвода пришел представитель штаба Приморской армии с командиром бригады полковником Вильшанским. С ними также командир батальона и командир роты.
Филипп доложил незнакомому полковнику о том, чем занимается взвод и его состояние. К своему удивлению незнакомый полковник пожал ему руку и представился:
– Полковник Крылов. Потом он спросил комбрига:
– Офицеров у вас не хватает?
– Командир взвода лейтенант Рычков находится на излечении в госпитале, а главстаршина Григорьев пока временно исполняет должность, – ответил майор Линник.
– Моряки не очень любят земляные работы, а у Вас, товарищ главстаршина, работы по оборудованию позиции взвода идут в полном объеме. Вы ведь сами не из пехоты? – спросил Крылов,
– Я, товарищ полковник, из плавсостава. В учебном экипаже в Батуми нас кое-чему учили, да и здесь я понял за время боев: чем глубже боец закопается в землю, тем целее будет, вот и окапываемся, –
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
246
сказал Филипп.
– А вот у Вас на правом фланге небольшая возвышенность образует значительное мертвое пространство, как Вы собираетесь простреливать его? – спросил Крылов.
– По этой возвышенности мы прорыли ход сообщения, а на северном скате соорудили две стрелковых ячейки и пулеметную площадку, там у нас постоянно установлено наблюдение за противником, – доложил Филипп.
– Ну, а огневое взаимодействие с соседом слева организовали? – домогался Крылов.
– Так точно, товарищ полковник! У меня на левом фланге трофейный пулемет. Расчету поставлена задача подготовить огонь по балке перед передним краем соседа слева. Балку немцам не пройти, – четко доложил Филипп.
– Ну, а если бы не было трофейного пулемета? – спросил Крылов. Такого вопроса Филипп не ожидал. Он не любил дотошных вымогательств. «Не лучше ли было бы этому полковнику пройтись по позиции взвода и самому осмотреть траншею и организацию огня.» – подумал он и в сердцах ответил:
– Тогда, товарищ полковник, пришлось бы камнями отбиваться! Он заметил, как испуганно посмотрел на Крылова майор Линник, как смутился полковник Вильшанский, но Крылов не рассердился, а улыбнувшись, задал еще один вопрос:
– У Вас, товарищ главстаршина, во взводе ручные гранаты в достатке?
– Ручных гранат у нас не достает, гранат надо бы нам подбросить.
– Хорошо, ручных гранат вам пришлют, держитесь только за севастопольскую землю, и крепче бейте врага! – сказал Крылов.
– Есть держаться, товарищ полковник, не подведем! – сказал Филипп. Уходя, Крылов заметил Вильшанскому:
– Я думаю, что такого командира взвода можно и утвердить. Присвойте ему очередное воинское звание.
– Ему только что присвоили воинское звание главстаршины. – заметил майор Линник.
– Разве это в теперешней обстановке важно? Не знаю как вы его здесь оцениваете, но мне он понравился своей непосредственностью, верной оценкой обстановки и принципиальной требовательностью, мне думается на вашем месте я аттестовал бы его в офицерский состав с присвоением воинского звания младший лейтенант и пусть командует взводом. Впрочем, я не настаиваю, это ваше дело, вы больше знаете его. – сказал Крылов.
Филипп вызвал к себе командира отделения младшего сержанта
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
247
Третьяка, который был направлен во взвод из береговой охраны, и, как считал Филипп, из него вряд ли получится морской пехотинец.
– По Вашему приказанию прибыл, товарищ старший сержант! – доложил он.
– Меня беспокоит левый фланг вашего отделения. У вас в трофейном пулемете всего две ленты, это ведь на двадцать минут боя, – сказал Филипп.
– Может и меньше, смотря какой бой. – ответил Третьяк.
– Сегодня ночью организуем ночной поиск по захвату языка, а главное, добыть патронов для трофейного пулемета. – сказал Филипп.
– Есть идти в ночной поиск, только доложите ротному. – посоветовал Третьяк.
– Это, товарищ младший сержант, уже не ваша забота, и наконец у меня воинское звание не старший сержант, а главстаршина!
– Если воюем на земле по-пехотному, значит и звания должны быть пехотные. – ухмыльнулся Третьяк.
– Ладно, идите в отделение и ждите приказа! – официально и сухо сказал Филипп, еще раз убедившись, что сухопутному никогда не понять морской службы. Он решил подобрать в ночной поиск группу из моряков и повести ее в ночь за передний край. Филипп доложил свои соображения насчет поиска капитан-лейтенанту Загребину, тот поддержал идею, тем более, вышестоящее командование давно уже теребило все инстанции о захвате языка. Филипп не удержался и рассказал о своей неприязни к сухопутному младшему сержанту. Загребин не согласился с ним и сообщил, что Третьяк – хороший спортсмен, борец, будет ошибкой если Григорьев не возьмет его с собой в поиск, и Филипп с согласился с ним. Придя во взвод, он вызвал краснофлотцев Мазаенко, Карпенко, Аганова, которых знал еще по батумскому экипажу. Вызвал и младшего сержанта Третьяка. Он коротко поставил задачу на разведку и приказал снять с поясных ремней малые лопаты, вещевые мешки, взять по две ручных гранаты, винтовки и десантные финки. Как только темнота окутала высоту, преодолев бруствер траншеи, они, осторожно ступая, взяли направление на север. Еще с вечера небо затянуло черными низкими облаками, моросил мелкий дождь, земля стала мягкой, и группа бесшумно двигалась по склону высоты.
Филипп шел впереди. Когда он ощутил под ногами холодную журчащую воду, понял, что они достигли до речки Кача. Тут где-то недалеко должны быть несколько отдельных строений. За ним так же бесшумно шел Мазаенко, который вдруг дернул Филипа за левый рукав. Филипп остановился. Мазаенко показал рукой куда-то вправо. Сначала Филипп ничего не увидел, но затем, в темноте он заметил красные искорки, выскакивающие из темного силуэта маячившей трубы, которые
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
248
тут же гасли. Пройдя речку вброд, пошли прямо на эту трубу. Опираясь руками с шершавый камень, нащупали стену и пошли вдоль нее. Мазаенко, устремившись вперед, обнаружил дверной проем, где добротная деревянная дверь плотно закрывала вход. Филипп услышал, как рядом кто-то крякнул и чье-то тело глухо стукнуло о грунт.
– Товарищ старший сержант, я прикончил часового, – прошептал Третьяк.
– Добро, берем избушку! – так же шепнул ему Филипп и взвел гранату.
Он внезапно, ударив ногой дверь, стремительно ворвался в избушку с поднятой рукой, в которой была граната,
– Хенде Хох! – скомандовал Филипп, увидев трех офицеров, сидевших за небольшим столом. Оки сразу же подняли руки, ошалело смотрели на грудь Филиппа, где за отворотом бортов отчетливо рябила полосатая морская тельняшка. У одного офицера не выдержали нервы, и он истошно заорал, пока могучий кулак Филиппа не свалил его с ног. Вбежавший в избушку Третьяк затолкал каждому в рот заранее приготовленные им кляпы, затем вытащил из кобур их пистолеты и связал руки.
Вдвоем с Мазаенко они вытолкали немцев на улицу и все, кроме Филиппа побежали к реке. Филипп вспомнил, что ему еще необходимо где-то захватить патроны к трофейному пулемету и он стал осматривать хорошо освещенную комнату подвешенной к потолку автомобильной фарой. В комнате никаких патронов он не увидел, зато у печки, в которой весело горел хворост, заметил прислоненную к ней офицерскую полевую сумку. Филипп понимал, что была дорога каждая секунда, тогда он схватил сумку и одев ее через плечо, выбежал на улицу. В темноте где-то совсем рядом он услышал топанье десятков ног и гортанные немецкие фразы. «Наверное, не убежать!» – подумал он и крикнул:
– Уходите, не ждите меня, я их задержу! Ориентируясь по звукам бросил ручную гранату в гущу бегущих к нему людей. Взрыв осветил на миг, уходящих разведчиков и толпу немецких солдат, которые шарахнулись от взрыва по стенам. Другая взорвавшаяся граната высветила толпу солдат со всех сторон, и Филипп понял, что он окружен. У него вырвали из рук винтовку, вытащили из кобуры пистолет и, свалив на землю, в свете лучей ручных фонариков, стали избивать, пиная сапогами, но тут со стороны прозвучала чья-то команда и избиение прекратилось. «Лучше бы убило гранатой, чем плен!» – подумал Филипп. Он поднялся на ноги и, пошатываясь, с ненавистью смотрел на приближающегося к нему офицера. Два солдата схватили его за руки и держали, пока офицер, направив луч фонаря в лицо Филиппа, разглядывал полосатую тельняшку на его груди.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
249
– Аузцаен. – скомандовал он солдатам, те стали стаскивать с Филиппа шинель. «Ах, гады! Хотят раздеть, чтобы больнее бить?» – подумал Филипп и решил не сдаваться. Неожиданно для немцев, он резким движением рук отшвырнул наседавших на него солдат и ударом сапога в живот сбил офицера с ног. Затем, не дав опомниться барахтающимся на земле солдатам, вырвал у одного из них автомат, и оттянув затвор, резанул очередью по сверкающим огонькам фонариков. Все это произошло быстро и настолько неожиданно для немцев, что никто из них в эти секунды не смог что-либо предпринять, кроме того, что толпа солдат ринулась по сторонам, падая в мокрую от дождя землю. Филипп короткими очередями стрелял в упор в маячившие в темноте фигуры и отступал на край балки, которая вела к реке. Еще не веря в свое неожиданное освобождение, он бежал вниз и, достигнув реки, бросился в холодную воду. Филипп чувствовал за собой погоню и, чтобы сбить с толку немцев, он поджал ноги и, отдавшись быстрому течению Качи, вышел на берег далеко от места, где вошел в реку.
В сапогах хлюпала вода и мешала идти, тогда Филипп сел, и подняв ноги вверх, вылил воду из сапог. На большее времени у него не было, и он зашагал в сторону своих. Местность пошла в гору. Там за вторым холмом высота 158.7, где его ждут товарищи, его братишки-моряки. Вдруг впереди увидел мелькнувший луч фонарика, за ним другой: «Значит погоня где-то рядом?» – подумал он, и взял еще правее. Когда до своей траншеи осталось несколько сот метров вдруг неожиданно свалился в траншею.
– Дас ист ду Курт? – кто-то рядом спросил Филиппа.
– Я… – ответил Филипп, сообразив, что попал в немецкий окоп боевого охранения. Голос Филиппа показался немцу подозрительным, и он включил фонарик, осветив лицо уже вставшего на ноги Филиппа. Не дав немцу опомниться, он автоматом ударил его по голове, но видимо удар пришелся вскользь и солдат с криками: «Рус, рус!» – побежал вдоль траншей. Досадуя на свою оплошность, Филипп выскочил из немецкой траншеи и бросился бежать. Сзади он услышал автоматные очереди, одна пуля обожгла голень его левой ноги, в сапоге зажулькала кровь. «Везет моей левой ноге» – подумал Филипп, не обращая внимания на боль, продолжал бежать, не переводя дыхания. Как желанную музыку услышал он крик: «Стой, кто идет!» – и успел ответить:
– Свои! Но настойчивый голос, в котором он узнал своего однокашника по батумскому экипажу Брюсника с первого взвода, строго потребовал от Филиппа заветного слова «Пропуск»! Который Филипп как назло никак не мог вспомнить.
– Да это я, Иван| – крикнул он и уже не боясь, что часовой может пристрелить, пошел прямо на него. Конечно, Брюсник узнал Филиппа, его приняли во взводе как желанного гостя и тут же сопроводили в
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
250
четвертый взвод. После перевязки ноги ему доложили, что разведчики Мазаенко, Карпенко, Аганов, преодолевая позицию боевого охранения немцев, не смогли сохранить пленных офицеров. Когда они услышали поблизости немецкую речь и видимо поняли, что это последний шанс, стряхнув с себя придерживающих их разведчиков бросились убегать. Одного Мазаенко догнал и пришиб своим увесистым кулаком, а второго прошили пулями из автоматов из немецкой позиции. Так-что разведчики приволокли два труппа. К тому же младший сержант Третьяк ушел в сторону немцев, как он сказал, на выручку командира. Это больше всего огорчило Филиппа, только что разбередили немцев, они, наверняка, удвоили бдительность, а тут еще один разведчик. «Эх пропадет Третьяк ни за грош!» – думал Филипп, прихрамывая на раненую ногу, он направился к ротному. На душе было прескверно: «Вот тебе и поиск, все получилось по-дурацки, и языка не добыли, и патронов к пулемету не достали, теперь вот еще неизвестно, что будет с Третьяком, за которого от Загребина, наверное, влетит, да и жаль младшего сержанта, хоть и зануда был, а в разведке действовал как настоящий моряк» – размышлял Филипп.
Офицерская сумка с картой как-то должна была смягчить в основном полностью провалившийся поиск. Капитан-лейтенант Загребин, прислонившись плечом к стенке блиндажа, сидя спал. Когда Филипп вошел в завешанный плащнакидкой вход, он сразу же открыл глаза.
– А Григорьев! Вернулся из разведки? Докладывай! – обрадовался Загребин.
– Докладывать, товарищ капитан-лейтенант, нечего. Постигла нас неудача. По всей вероятности, потеряли младшего сержанта Третьяка, да двух языков приволокли мертвыми, вот только одна полевая сума с картой принесли, – виновато сказал Филипп и протянул Загребину размокшую от воды кожаную офицерскую сумку.
– А как же получилось, что языков не дотянули живыми? – спросил Загребин.
– Я задержался немного и отстал от группы, а они без меня на боевое охранение немцев наткнулись, пленники, почуяв немецкую речь, попытались бежать, ну тогда одного Мазаенко кулаком пришил, да не засчитал, а другого немцы сами подстрелили.
– Да, Григорьев, все бы ничего, да Третьяка, говоришь потеряли! Как же так получилось?
– Вернулся он с группой из разведки, но узнав, что я еще не пришел, направился снова к немцам меня выручать.
– Ладно, подождем еще немного, может вернется? – сказал Загребин и вдруг заметил, что правая нога Филиппа была в сапоге, а левая в ботинке. Филипп, перехватив взгляд Загребина на свою левую
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
251
ногу, сказал:
– Разрешите идти?
– Подожди, а что это за маскарад, уж не ранен ли ты?
– Ребята перевязали царапину, сапог не лезет, да я перебинтую, товарищ капитан-лейтенант и утром переобуюсь.
– Так значит все-таки ранен, а что же сразу не доложил? Кто еще из вашей группы ранен? – строго спросил Загребин.
– Из моей группы никто не ранен, только меня немного зацепило, в общем царапина, товарищ капитан-лейтенант.
– У Вас все царапины, иди сейчас же в санчасть и пусть перевяжут как следует! – приказал Загребин.
Филипп по ходу сообщения пошел в санчасть. Рана действительно ныла, и он боялся, чтобы не было чего-нибудь худого. Но военврач, осмотрев рану, прижег ее йодом, приказал сделать укол от столбняка и к радости Филиппа, отпустил его. К рассвету Филипп был уже во взводе. Прейдя по переднему краю, обнаружил вопиющее нарушение несения службы наблюдателями и часовыми. Все они в разных позах спали в своих ячейках. Приходи, хватай любого и тащи. «Вот это новость для меня!» – подумал Филипп. Он разбудил одного из наблюдателей и приказал вызвать командиров отделений. С заспанными глазами пришли сержанты: Градов, Саидов, младший сержант Ахметов и последний с левого фланга о прибытии доложил младший сержант Третьяк. Филипп хотел сделать сержантам строгое внушение, но увидев, как ни в чем не бывало, стоящего перед ним Третьяка, он забыл о серьезном разговоре с сержантами о бдительности.
– Значит Вы вернулись, товарищ младший сержант?
– Как видите прибыл час тому назад, товарищ старший сержант!
– Где же Вы пропадали?
– Как где, пошел к Вам на помощь. Я ведь видел, как Вас немцы окружили.
– Ну и что дальше?
– А дальше наткнулся на немецкий пункт боепитания, захватил четыре ящика патронов для трофейного пулемета и принес их во взвод.
– Как же ты их тащил эти четыре ящика?
– А мне фриц помогал, который был начальником пункта боепитания.
– Так ты еще и языка привел?
– Так точно!
– А где же он?
– К ротному откомандировал.
– Ну, молодец, Третьяк! Извини, не ожидал!
– Вы еще многое будете не ожидать от меня, а может теперь разрешите вздремнуть? – спросил он.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
252
– Иди спи, Семен Петрович, хоть целый день, мы тут разберемся с сержантами, почему взвод спит без охранения.
К десяти часам Филиппа вызвал командир батальона майор Линник. В блиндаже уже находились капитан-лейтенант Загребин и какой-то незнакомый майор.
– Вон Вы какой, главстаршина Григорьев! Что же Вы хлеб у бригадных разведчиков отнимаете, Вас, может, перевести в разведку? – обратился к нему незнакомый майор.
– Не надо меня никуда переводить, товарищ майор. Мы пошли в разведку в основном за патронами к трофейному пулемету.
– Знаю, знаю, но сведения ваши из разведки немалые, полковник Вильшанский приказал представить Вас к правительственной награде, а пока вот Вам Григорьев, подарок от меня, полевая сумка, кстати, захваченная Вами. Правда сумка и ее содержимое немного промокло, но в этом Вы уж сами виноваты, – усмехнулся майор.
– Спасибо, товарищ майор, только в разведке нас было четверо. Неудобно мне одному принимать награду, которую заслужили и мои разведчики.
– Хорошо, это вы здесь сами решите, а теперь скажите, Григорьев, что Вы видели у немцев, технику, танки, бронетранспортеры, артиллерию? – спросил майор.
– Было очень темно, моросил дождь и, если я чего видел, так это много солдат. Техники рассмотреть не удалось.
– Может все-таки перевести Вас в разведку? – еще раз переспросил майор.
– Нет, товарищ майор, я останусь в своем взводе! – твердо ответил Филипп.
– Ну что ж, неволить не будем, спасибо за карту! – сказал майор и, подойдя к Филиппу, крепко пожал ему руку.
– Простите, товарищ майор, а Вы кто будете?
– Я майор Ковтун, начальник разведки армии, будем знакомы, если такие карты еще будут попадаться, буду очень обязан Вам, Филипп Дмитриевич, а теперь до свидания, времени как всегда в обрез. – сказал майор и вышел из блиндажа комбата.
На своем наблюдательном пункте Филипп раскрыл подаренную Ковтуном сумку. Трофей отливал желтизной кожи, блестели медные застежки, на внешней стороне планшета торчал компас, курвиметр, карандаши и циркуль-измеритель. В боковом гнезде была вложена странная ручка, в которой не было пера, а писала она как чернилами. Внутри планшета лежал большой блокнот и небольшая пачка конвертов с немецкими вензелями. Все было смочено водой и Филипп разложил это богатство на полу, чтобы просушить. «Вот это трофей!» – подумал он, вспомнив, что вот уже почти пять месяцев, как он не писал домой.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
253
Надо было узнать, добрался ли до Кирова Аркадий и как поживает мама.
В небе загудели юнкерсы, послышались команды наблюдателей «Воздух», Филипп понял, что написать письмо не удастся, но он решил все-таки черкнуть несколько слов и отправить его. Все это заняло не больше четырех минут, и написав адрес еще на не высохшем конверте, передал взводному почтальону Зозуле, который с интересом разглядывал конверт, а затем засунул его в свою противогазную сумку, служащую ему как сумкой почтальона. Самолеты, встретив плотный заградительный огонь зенитчиков с Малахового кургана, рассыпались по сторонам, беспорядочно сбрасывая бомбы, и лишь несколько из них начали пикировать на зенитные батареи. Этого им зенитчики не могли простить, два самолета, клюнув носом, теряя высоту врезались в скалы и взорвались, разлетевшись на мелкие куски.
Несколько бойцов из взвода Филиппа крикнули «ура!», а Филипп удовлетворенно произнес:
– Молодцы, ребята!
Во взвод явился политрук роты Федин. Краснофлотцы окружили его, посыпались вопросы. Политрук сообщил, что на первом и втором секторах немцы большими силами атаковали наши позиции и кое-где потеснили обороняющиеся подразделения, он предупредил, что немцы пытаются нащупать слабое звено в обороне города и не исключено, что завтра они попытаются прорваться на нашем участке, поэтому, не тратя времени попусту, надо постоянно укреплять свои позиции и отразить любую вражескую атаку.
Закончив беседу, политрук попросил Филиппа проводить его. Они пошли по ходу сообщения и как только вышли за пределы оборонительной позиции взвода, политрук остановился.
– Я хотел выразить Вам, Григорьев, свою признательность, за Вашу принципиальность и уставную требовательность к бойцам Вашего взвода. Я заметил, что у подчиненных Вы пользуетесь заслуженным авторитетом. Как это Вам удается? – заключил Федин.
– Я даже не знаю, как Вам ответить на Ваш вопрос. По-моему, я пытаюсь проявлять справедливую требовательность, требую также и с самого себя. Это все видят и отношения наши сложились на доверии друг к другу! – ответил Филипп.
– Как это у Вас просто все, а у других даже офицеров в этих отношениях есть изъяны и трения. А у Вас значит без всяких проблем?
– Нет, почему, проблемы есть и у меня, но они потом сами собой разрешаются. В основе отношений лежит справедливость.
– Вижу, что Вы подходящий командир взвода, а вот если я предложу Вам вступить в ВКП(б)? Я без колебания дал бы Вам рекомендацию, что Вы скажете на это? – Филипп смутился. Чего угодно, но он не ожидал такого предложения от ротного политрука.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
254
– Вы, товарищ политрук, даже не знаете меня, мое прошлое, а ведь еще совсем недавно я был дебоширом и пьяницей, за что в двадцать восьмом был осужден за физическое оскорбление четырех милиционеров, наконец, в мае этого года, работая на Сумгаитской стройке в Азербайджане, изувечил одного рабочего, хорошего человека, еще не искупил своей вины, как же я после всего должен вступать в ВКП(б)? – сказал Филипп.
– Подождите, Григорьев, Вы же у нас единственный трезвенник, об этом знает чуть ли не вся бригада. Уж не наговариваете ли Вы сами на себя? Я лично не верю Вам!
– К сожалению, не наговариваю, это все правда, а трезвенником я стал недавно, поклялся спиртного в рот не брать, вот более пяти месяцев эту клятву не нарушаю!
– Мда... – глядя в сторону произнес Федин и сунув Филиппу свою потную, холодную ладонь, быстро пошел в сторону наблюдательного пункта командира роты. Филипп, повернувшись кругом, медленно пошел во взвод, сожалея, что рассказал всю подноготную о своем прошлом человеку, которого не любил. Если бы его спросили сейчас, за что он недолюбливает политрука роты Федина, он не смог бы ответить. Он знал, что Федин в атаке никогда не прятался за спины других, не замечалось за ним и барства в отношениях с личным составом роты, но что-то было в нем такое, что отвращало его от людей и особенно от Филиппа. Во взводе командир первого отделения младший сержант Ахметов доложил, что на рубеже боевого охранения немцев у черного камня наблюдатели засекли их пулемет, который периодически обстреливает наш передний край, разрешите вечером захватить этот расчет вместе с пулеметом?
– Хорошее дело, только надо все обмозговать, – ответил Филипп.
– Я уже обмозговал, товарищ главстаршина.
– Тогда давай выкладывай свой план.
– Беру с собой Зураева и, когда стемнеет на той балочке, что на правом фланге в стыке с третьим взводом, пробираемся до траншеи боевого охранения, там у них никого нет, я наблюдал, я захожу к пулемету с тыла и захватываем пулемет вместе с расчетом, вот и все!
– Нет не все, нужен отвлекающий маневр. В тот момент, когда вы поползете по балке постреляем из винтовки, это отвлечет расчет пулемета и они, наверняка, откроют ответный огонь. Давай так: я здесь организую отвлекающие действия, а вы с Зураевым захватываете пулемет, да не забудь про патроны! – заключил Филипп.
– Есть не забыть про патроны, товарищ главстаршина! – весело ответил Ахметов.
Когда Ахметов с Зураевым скрылись в темноте за первой траншеей. Филипп приказал наблюдателям периодически стрелять в
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
255
сторону черного камня. Он оказался прав. Ответный огонь пулемета со стороны черного камня незамедлительно был открыт, и это давало возможность лучше ориентироваться группе Ахметова. Через полчаса немецкий пулемет замолчал, но Ахметов с Зураевым задерживались. Спустя еще сорок минут Филипп не выдержал и пополз сам по балке, ведущей к немецкому боевому охранению. Вскоре Филипп обнаружил ползущего человека, который за собой что-то тащил.
– Ахметов, это ты? – вполголоса произнес Филипп.
– Это я, товарищ главстаршина, – ответил Зураев.
– А где Ахметов?
– Я его тащу и еще пулемет и две коробки с лентами, – прошептал Зураев. Не спрашивая больше ничего, Филипп взвалил на свои плечи Ахметова, и они пошли по балке в полный рост. Когда свалились в свою траншею, Филипп пощупал пульс и приложил свое ухо к груди Ахметова. Ни пульса, ни стука сердца младшего сержанта он не услышал. Ахметов был мертв. Зураев рассказал, что, когда они внезапно напали на пулеметчика, вокруг никого не было. Они сунули немцу в рот приготовленный заранее кляп и, забрав пулемет с коробками, стали вылезать из окопа. В это время по траншее к пулеметной площадке приближался еще второй номер. Увидев происходящее, он открыл огонь из своего автомата и сразил младшего сержанта Ахметова и своего первого номера. Я успел застрелить его из винтовки и, схватив Ахметова, пулемет и две коробки, пополз по балке к своим, а тут Вы меня встретили, товарищ главстаршина.
Филипп с горечью на душе пошел к капитан-лейтенанту Загребину и доложил о случившемся.
– Значит Вы захватили немецкий пулемет ценой жизни командира первого отделения? – спросил Загребин.
– Выходит так, товарищ капитан-лейтенант.
– Почему не согласовали со мной?
– Я, товарищ капитан-лейтенант, подумал, что операция пустяшная и, если бы не этот случай со вторым номером...
– В том-то и дело Григорьев, что вокруг нас одни случаи и эти как их «если бы» все это командир обязан учитывать и предусматривать наперед, на то он и командир. Ему вручена судьба и жизнь людей, и он ответственен за каждого своего подчиненного. На «НП» вдруг прибыл политрук Федин.
– Что у Вас произошло, Григорьев?
– Погиб младший сержант Ахметов, товарищ политрук, – с волнением ответил Филипп.
– Как это без боя погиб командир первого отделения? – спросил Федин.
– Григорьев организовал разведку-поиск с целью захватить
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
256
расчет пулемета, что у черного камня, пулемет захватил, а вот Ахметова потерял. – сказал Загребин.
– Мне-то почему не сказал Борис Леонтьевич? – спросил Загребина Федин.
– В том-то и дело, что Григорьев все это сделал самовольно, Роман Егорович, – ответил Загребин.
– Как Вы смогли, Григорьев? Я считал Вас серьезным командиром! – воскликнул Федин. Филипп молчал...
– Хорошо, Григорьев, идите во взвод и донесите обо всем мне письменно, а в дальнейшем такие дела без моего ведома больше не решать! – заключил Загребин.
– Есть не решать! – угрюмо произнес Филипп, и направился во взвод.
– Что будем делать? – спросил Федин.
– Как что, доложу комбату и все. – ответил Загребин.
– По-моему, Борис Леонтьевич, мы переоценили Григорьева, – сказал Федин.
– А что так?
– Дело в том, что я предложил ему свою рекомендацию в партию, знаешь, что он мне ответил?
– Что, отказался, наверное?
– Не просто отказался, а Вы говорит, товарищ политрук, не знаете меня, а предлагаете вступать в ВКП(б), ведь в прошлом я пьяница и дебошир, за это, говорит, в двадцать восьмом, я был осужден за физическое оскорбление четырех милиционеров, а в мае этого года на Сумгаитской стройке избил рабочего.
– Что-то, Роман Егорович, не похоже, чтоб Григорьев был дебоширом, да он и в рот не берет спиртного, по-моему, он тонкой натуры человек и посмеялся над тобой с какой-нибудь подоплекой?
– Вот, вот, и я также ему возразил, а он говорит, к сожалению, все это правда, трезвенником же встал после того, как поклялся спиртного в рот не брать и говорит, более пяти месяцев клятву держу.
– Ну и что ты собираешься делать?
– Как что, доложу комиссару батальона, – сказал Федин.
– Вот что, Роман, судя по твоему рассказу Григорьев порядочный, сильный характером, гордый человек и как командир он стоит двух других. Ты посмотрел бы, какую требовательность и принципиальность он предъявляет к командирам отделений и бойцам, а они его чуть ли не на руках носят. Не хочет вступать в члены партии – это его дело, а как командир взвода он на своем месте. Я бы молчал о его прошлом, да какое это прошлое? Мы же не знаем подробностей, обстоятельств, как он оскорбил четырех милиционеров, избил рабочего, судя по Григорьеву, его порядочности и честности, наверняка в этих стычках не
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
257
он один виноват, умеют у нас все обставлять так, что подлец остается прав, а порядочного человека, защитившего свою или чью-то честь, обязательно обвинят!
– Да ты что Борис, в своем ли уме! 3наешь, что нам с тобой будет за сокрытие прошлого нашего подчиненного, да еще командира взвода, пусть временно на должности, но все равно, по головке не погладят!
– Эх, Роман, вот уже скоро месяц, как мы с тобой на фронте, неужели ты не видишь, что происходит вокруг тебя? Люди за родную землю под танки бросаются, а ты у этих героев будешь ворошить их грязное белье? Не стыдно тебе, Роман?
– Мне очень жаль Борис, что ты тоже ничего не понял, именно того, что происходит вокруг тебя. Стыдить меня вздумал, а я партией поставлен здесь бороться за чистоту ее идей и с этого курса не сойду! А кто отказывается от членства в ее рядах, разве это наш, советский человек?
– Подожди Рома, я не хотел с тобой ссориться, ну чего ты в бутылку полез, неужели было бы для тебя лучше, если бы Григорьев скрыл свое прошлое и вступил бы в ВКП(б) по твоей рекомендации, что тогда твоя совесть была бы чиста? Федин задумался, он посмотрел на Загребина прозревшим взглядом и сказал:
– Действительно, а ведь ты прав Борис, этот нюанс я как-то не прокрутил, но ведь доложить батальонному комиссару о компрометирующем прошлом Григорьева я просто обязан!
– Дурак ты Роман! Ничегошеньки не дошло до тебя! Да уж моряк ли ты? Как ты будешь Паршину докладывать? «Так мол и так. Григорьев-то оказывается не тот, за кого мы его принимаем, он до войны водку жрал, дебоширил, а мы его командиром взвода назначили, так что ли?» А Григорьев в атаке первый, в разведку пошел, ценную карту принес, генерал Петров даже интересовался им, а взвод между прочим у него в бою действует лучше других, да и в обороне. Траншеи в полный профиль вымахали, не очень-то наш брат моряк любит в земле копаться, все норовит удалью взять, а к этой удали еще и башка нужна, что ты на это скажешь?
– Да, пожалуй, ты прав, командир! Действительно это будет что-то вроде доноса, а не доложишь, Паршин же и скажет, почему умолчал? – угрюмо ответил Федин.
– Я думаю так, политрук, ты говоришь, что ты партией поставлен сюда бороться за чистоту ее идей, а идея партии у нас на передовой одна: бить фашистов, вот за это и борись, сделай из каждого краснофлотца отважного и умелого бойца, в этом твоя задача! А Григорьев эту задачу выполняет честно, значит он с нами, с партией, пусть даже если и беспартийный!
– Все, Боря, убедил! Каюсь в содеянном и прошу отпустить мои
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
258
грехи! – улыбнулся Федин, и они пожали друг другу руки.
Придя во взвод, Филипп увидел, как кок раскладывает бойцам по котелкам вкусно пахнувшую кашу.
– Товарищ главстаршина! Пожалуйста, вот Ваша порция! – весело крикнул кок, протягивая Филиппу котелок с кашей.
– Спасибо, Сивоконь, что нового на камбузе? – спросил Филипп, принимая котелок с кашей, сдобренной свиной тушенкой.
– На камбузе идет постоянная борьба за то, чтобы бойцы нашей роты были сыты и довольны, а это, по-моему, самое главное для боя! – весело отчеканил кок.
– Ну, ну, а где ты тушенки столько добыл? По-моему, вчера каша была совсем пустая? – спросил Филипп.
– Мои думы, товарищ главстаршина только устремлены на то, чтоб достать побольше и приготовить повкуснее. Как, братишки, сегодня моя каша? – весело обратился он к бойцам»
– Ну, Сивая Лошадь, ты сегодня превзошел себя! Если бы ты каждый день был таким, так уж и быть, присвоили бы тебе звание Ваше превосходительство – Сивый мерин! – хохотали бойцы.
– Видите, товарищ главстаршина, бойцы довольны, значит и в бою будут героями, а если они герои по моей вине, тогда кто я? – воскликну л Сивоконь.
– Ну а серьезно, тушенки где взял?
– Ездили мы с боцманом на газоне в порт, вот там и разжились тушенкой, сам начальник тыла распорядился, говорит: «Для моряков восьмой бригады ничего не жалко!»
– Балагур ты, Сивоконь, а может для кока это и хорошо! – улыбнулся Филипп, выскребая из котелка остатки каши.
– Может Вам добавки, товарищ главстаршина? – нарочно громко крикнул Сивоконь.
– Спасибо, буду ходатайствовать перед командиром роты, чтобы тебя поощрили, – сказал Филипп.
– А Вы бы лучше позволили мне из пулемета пострелять, когда фрицы полезут, – попросил Сивоконь.
– Ладно, придется позволить, когда они полезут, приходи, Сивоконь, постреляешь! – сказал Филипп.
– Есть приходить, обязательно приду! – крикнул Сивоконь.
– Ишь ты, чего захотел, из пулемета пострелять, а мы значит должны после боя зубы на полку? – крикнул кто-то из бойцов.
– Не волнуйтесь, братишки, я ведь без отрыва от производства буду бить фашистов! – крикнул весело Сивоконь, раздавая последнюю кашу из взводного термоса.
Майор Линник, узнав о самовольно организованной разведке командиром четвертого взвода, третьей роты и о гибели младшего
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
259
сержанта Ахметова сурово отчитал Загребина:
– Вы обязаны следить за действиями своих подчиненных. А если уж организовывать разведку, то надо было продумать каждую мелочь, чтоб исключить потери до минимума.
– Товарищ майор! Хотя Григорьев действовал самовольно и в этом только его вина, а разведка по захвату языка была организована им правильно, – сказал Загребин.
– Ты все защищаешь своих подчиненных, а лучше бы проанализировал действия группы. В разведку двое не ходят, надо всегда иметь группу захвата, группу обеспечения и группу прикрытия. Пошел бы с ними третий, и, наверняка, не позволил бы подошедшему немцу открыть стрельбу, – сказал Линник.
– Конечно, товарищ майор, со стороны оно всегда видней, – улыбнулся Загребин.
– Что ты этим хочешь сказать?
– Ничего, только то, что оказал, товарищ майор.
– Ну хорошо, сколько они уничтожили фашистов?
– Двух. Потом Григорьев сам пошел на встречу и помог Зураеву притащить тело Ахметова, а тот принес пулемет и две коробки с лентами.
– Значит в стычке двух бойцов с двумя немцами ценой одного погибшего Ахметова победили наши, а вот у чапаевцев Людмила Павличенко – девушка – уничтожила вражеских солдат больше сотни, замечаешь разницу? Учить надо людей и повысить требовательность к себе и к подчиненным. Идите и проверьте у Григорьева схему организации огня во взводе, теперь у них еще один пулемет добавился, – более миролюбиво сказал Линник.
– Есть, товарищ майор, проверить схему организации огня! – ответил Загребин, и вышел из блиндажа, который по привычке моряки звали командным постом.
Не заходя на свой НП по ходу сообщения, он направился во взвод Григорьева. Здесь вместе с командиром взвода они обошли позицию взвода, определили сектор обстрела стрелков, пулеметов и Загребин остался вполне удовлетворенным. Система огня здесь была отработана правильно, в инженерном отношении позиция взвода оборудована была надежно, бойцы и командиры отделений свою задачу знали и понимали, что к чему.
– Досталось мне от комбата за твою авантюру с разведкой, – между прочим сказал Загребин. Филипп молчал.
– Ну что ты молчишь? Оправдывайся что ли. – обиженно бросил Загребин.
– Чего мне оправдываться, товарищ капитан-лейтенант, если бы я организовывал эту, как Вы говорите, авантюру с Вашего разрешения,
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
260
все равно, все произошло бы точно так же. Значит виноват я в том, что послал в разведку без Вашего разрешения, ну, а раз так, то накажите меня за это, снимите с должности, отдайте под трибунал и забудьте. Зачем все это мусолить, пережевывать? – сказал Филипп.
– А тебе, Григорьев, палец в рот не клади, – откусишь. Пожалуй, ты прав, пошумели, извлекли из этого урок на будущее и тогда будем забывать. Но пока надо учиться на ошибках. ладно, оставайся. Все у тебя хорошо. Я пошел к себе.
– До встречи, товарищ капитан-лейтенант! – сказал Филипп и они пожали друг другу руки.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
261
Глава тридцать пятая
Две группы окруженцев, батальон Сергеева и взвод разведчиков Малышева, соединившись на берегу заболоченной речушки, представляли из себя довольно сильное в огневом отношении и мобильное боевое подразделение, вооруженное немецкими пулеметами, автоматами и даже пистолеты были немецкие. После трагического боя у пшеничного поля, когда сергеевцы при помощи разведчиков Малышева вырвались из огневого мешка, боеприпасов у них осталось в обрез. Не было также и продуктов. Цель этих двух подразделений совпадали. Обе группы, еще до того, как встретиться и объединиться, рассчитывали в селе Михайловка отдохнуть и запастись продовольствием. Но после всего случившегося в село Михайловку заходить было небезопасно. Миновав заболоченную речку, Сергеев предложил остановиться. Замаскировавшись в овраге севернее хутора Первомайское выслать в Михайловку разведку и по ее результатам оценить обстановку. Когда разведчики скрылись в кустарнике, дозорные, выставленные вокруг бивуака, заметили трех человек, вышедших из кустов со стороны дороги. Эти трое неизвестных внимательно осмотрев пойму речки, обнаружили следы и примятый камыш. Они по следам переправились через речку и взяли направление к тому самому оврагу, где был оборудован бивуак. В это время в дозоре находились бойцы Циротели и Романенко из группы Малышева. Они замаскировались в камыше и, подпустив этих троих на двадцать метров, увидели, что на них красноармейская форма. Тогда Циротели вышел из укрытия. С обоих сторон защелкали затворы автоматов.
– Стой, ви кто такие? – с грузинским акцентом спросил Циротели.
– Я старший лейтенант, со мной бойцы, – ответил командир, увидев на Циротели тоже красноармейскую форму.
– Куда же ви идете? – спросил Циротели.
– Почему мы должны отчитываться перед вами, сами-то вы кто такие? – спросил командир.
– Хорошо, мы признаемся, что являемся дозорными группы комиссара Малышева, выходим из окружения, теперь вам понятно, кто ми такие?
– Какого комиссара Малышева? Что-то я вас в нашем полку не видел? – удивился командир.
– В каком-таком полку? У нас группа разведчиков, которой командует батальонный комиссар Малышев. – пояснил Циротели.
– А как его имя, отчество? – спросил командир.
– Иван Максимович – ответил Циротели
– И он здесь? – спросил командир.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
262
– Здесь, конечно, но вы не сказали, кто вы?
– Я, старший лейтенант Семенько, это мои бойцы, Малышев Иван Максимович – комиссар нашего полка, ведите нас к нему! – ответил Семенько.
– Хорошо, только сдайте нам ваше оружие, так как мы вас задерживаем! – сказал Циротели.
– А может мы вас задержали? – усмехнулся Семенько.
– Тогда я вынужден дать сигнал, – сказал Циротели и тут же три раза пронзительно свистнул. Вскоре к месту конфликта прибыл младший сержант Сабиров с двумя разведчиками. Узнав от Циротели обстановку, он потребовал от Семенько и его красноармейцев сдать оружие. Семенько на этот раз пришлось подчиниться. В батальоне его подвели к старшему лейтенанту Сергееву, который строго спросил:
– Где Вы были, товарищ Семенько? Почему не предупредили об опасности? Наконец где Стриженов?
– Я вел разведку строго по маршруту. На расстоянии около двух километров справа мы услышали звук работы моторов, который вскоре стих. Я понял, что это колонна грузовиков. Тогда я изменил маршрут и повел разведчиков в направлении, где по моим расчетам эта колонна могла остановиться. В темноте ошиблись и вышли немного южнее колонны. Услышав очередь из автомата, сделали поправку и вышли к немецкой колонне грузовиков. В хвосте колонны стоял бронетранспортер. Все машины были пусты, лишь не более взвода немецких автоматчиков во главе с ефрейтором охраняли колонну. Я сразу понял, что немцы силою до батальона ушли на карательную операцию по уничтожению нашего батальона. С Вельским и Хмелевым мы бросились бегом через пшеничное поле к вам, но в это время на месте, где располагались вы, завязался ожесточенный бой. Мы попытались к вам прорваться, но уже рассвело, и нам было видно, что со всех сторон немцы обложили вас плотным кольцом. Тогда мы решили захватить один бронетранспортер и через пшеничное поле приехать к вам на помощь. Прибыв к колонне, мы услышали наше «Ура», то есть ваше «Ура». Мы увидели, как вы вырвавшись из кольца бежали по пшеничному полю к дороге, вдоль которой немцы с переднего бронетранспортера открыли по вас огонь из пулемета. Тогда мы внезапно захватили последний бронетранспортер и из его пулемета расстреляли немцев, которые охраняли колонну. В бронетранспортере обнаружили целый ящик ручных гранат и ими взорвали все автомобили и два бронетранспортера. У переднего колеса грузовика, стоящего за первым бронетранспортером прямо на дороге обнаружили убитого Стриженова. А еще, товарищ старший лейтенант, когда мы были на отдыхе в хуторе Баливка, от нас дезертировал бывший полицай, забыл его фамилию.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
263
– Ровенский его фамилия, – подсказал сидящий рядом Гасанов. Я этого гада век буду помнить! – добавил он.
– Так что же Ровенский? – спросил Сергеев.
– А то, что раненый он лежал в кювете, наверное, мы же его и подстрелили из пулемета. Он умирал, слабеющей рукой крестился и что-то бормотал непонятное. – Ну и что же дальше? – спросил Сергеев.
– Я наклонился к нему и спросил: «Чего ты, Ровенский, тут делал?»
А он забормотал еще чаще, а потом четко сказал: «Это я привел сюда немцев, ради бога простите меня, ведь перед богом сейчас предстану!»
– Что же потом? – допытывался Сергеев.
– Я ему сказал: «Предателям нет прощения ни перед товарищами, ни перед богом!» Он так посмотрел жалостливо на меня и говорит: «Я сделал это по слабости своего характера, а раз не можете простить, хотя добейте меня, здесь болит очень!» Он показал на правую часть живота, где были видны окровавленные кишки и куски печени, видимо пуля попала ему в спину и вывернула полживота на вылете.
– Ты пристрелил его? – спросил Сергеев.
– Если бы он был здоровый и полон сил, пристрелил бы как бешенную собаку и рука не дрогнула бы, а тут не мог, такого беспомощного, умирающего, мне даже жалко его стало, товарищ старший лейтенант! – заключил Семенько.
– Машины все уничтожены?
– Все, товарищ старший лейтенант!
– Что еще у тебя есть?
– Все, товарищ старший лейтенант, после этой операции я по следам за вами шел.
– Ну хорошо, теперь иди к комиссару, вон он давно поджидает тебя! Малышев лежал на склоне оврага ногами вверх. Когда Семенько подошел к нему, он сел по удобней и протянул ему руку.
– Рассказывать ничего не надо, я все слышал, Петр Игоревич, только вот не успел мне Сергеев рассказать, что за полицаи объявились у вас в батальоне?
– Это, когда мы еще через Псел переправлялись, там у Остапья проходит проселочная дорога на Решетиловку, на ней мы разгромили до роты полицаев. После этого боя из числа пленных полицаев пристали к нам трое: Гасанов, Борисов и Ровенский, двое выдержали испытание на верность хотя бы в последнем бою, а вот Ровенский дезертировал. Он вычислил примерно наш маршрут движения и затем привел немцев сюда, – заключил Семенько. К ним подошел лейтенант Ефимов.
– О…! Петр вернулся из разведки. А мы уж думали ты погиб! – сказал он, пожимая руку Семенько.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
264
– Да вот видишь живой, – ответил Семенько.
– А ты знаешь, что мы чудом вырвались из кольца карателей, жаль, много товарищей погибло.
– Уж не намекаешь ли ты Гена, на то, что это мы вас подвели? – спросил Семенько.
– Да ты что, Петя, разве мои слова похожи на какой-то намек? Наоборот, мне Бельский рассказал, что ваша разведка уничтожила семь немецких грузовиков, два бронетранспортера и взвод немецких автоматчиков, еще он говорил, что вы уничтожили предателя Ровенского, – сказал Ефимов.
– Все верно, только грузовики и бронетранспортеры стояли на дороге, когда охрану перестреляли, уничтожить эти машины не велика заслуга! – ответил Семенько.
– Ты как всегда скромничаешь, тебе это ужасно идет, Петя! А вот Ровенского уничтожили, за это большое спасибо! Я сразу говорил, чтобы не брать этих полицаев.
– Спасибо, говоришь? Да я даже пристрелить его не решился. Пуля разворотила все его внутренности, а он просит, чтоб его простили и чтоб пристрелили, перед богом говорит не прощенный предстану? У меня даже жалость к нему появилась к изуродованному насмерть человеку.
– Разве, Петя, предатель – это человек? А помнишь этого отъявленного националиста Доненко? Ты ведь ему прямо в рот пулю загнал, не пожалел же? – спросил Ефимов.
– Этот националист тогда на нас такую грязь лил, наверное, никто бы не выдержал! – сказал Семенько.
– Откровенно признаюсь и мне хотелось ему всадить пулю, да ты опередил! – сказал Ефимов.
– Ты Гена, говорил, что на пшеничном поле осталось много наших товарищей, может кто там из них ранен и ждет помощи? Наверное, надо послать туда кого-нибудь! – сказал Семенько.
– Ты прав, Петя, хотя там немцы, но послать разведку необходимо, негоже товарищей бросать, пойду к комбату – ответил Ефимов. После того, как Ефимов доложил Сергееву о предложении Семенько, тотчас же к комбату были вызваны командиры подразделений.
– Товарищи командиры! Предстоит разведка к пшеничному полю, где мы оставили шестнадцать наших товарищей. Возможно кто из них жив, с задачей доставить раненых сюда, и одновременно разведать действия карателей! – сказал Сергеев.
– В разведку разрешите идти мне! – предложил Ефимов.
– Добро! Возьми с собой шесть разведчиков Малышева и вперед. Ждем вас через три часа не позднее! – приказал Сергеев.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
265
Миновав обширный кустарник, разведчики вышли к дороге, они увидели там грузовые машины, бронетранспортеры и много немецких солдат. Раздавались команды, подразделения рассредоточивались вдоль дороги, видимо, готовясь к прочесыванию зарослей кустарника. Об осмотре пшеничного поля, которое находилось по другую сторону дороги, не могло быть и речи. Ефимов решил, как можно быстрее донести Сергееву о том, что к немцам прибыло значительное подкрепление, и они видимо готовятся прочесать не только кустарник, но и заболоченную пойму речки. Он вырвал из своего блокнота лист, написал донесение и передав его Харитонову, приказал, срочно доставить его Сергееву.
Получив задачу, Харитонов скрылся в кустарнике, Ефимов же с разведчиками, осторожно двигаясь по кустарнику вдоль дороги, стал считать автомобили и бронетранспортёры. Почти в хвосте колонны они увидели, как к одному крытому брезентом грузовику из подразделений постоянно подходят солдаты, получают с заднего борта ящики с патронами и быстро уходят.
– Все ко мне! – прошептал Ефимов. Пять разведчиков подползли к Ефимову, который шепотом объяснил им, что ящики, получаемые солдатами, с автоматными патронами. Думаю, что в кузове машины есть и пулеметные, нам нужно выбрать момент и захватить немецкого унтер-офицера, он видимо начальник боепитания. Взяв его, мы вместе с ним заберем с собой и патроны для нашего батальона.
Получив задачу, группа засела в кустах, они стали ожидать удобного момента. Вот получил два ящика солдат, когда он ушел, больше к машине никто не подходил. Шли минута, другая и тогда Ефимов решился действовать. Первым из кустов вышел Болдин. Он подошел к кузову и слегка свистнул. Из фургона показалась голова унтер-офицера. Не дав ему опомниться Болдин обхватил его голову, рывком выдернул из кузова, тут же засунул ему в рот приготовленный кляп. Несколько мгновений и унтер-офицер лежал связанный по рукам в кустах. Лейтенант Ефимов запрыгнул в кузов, а Харитонов, Болдин, Циротели и старшина Ивлев приняли от Ефимова все восемь ящиков. Группа, не замеченная немцами, бегом преодолевала кустарник. Бежали быстро, каждый тащил по одному ящику и даже немец, дико вращая глазами тоже нес ящик с пулеметными патронами.
В овраге Ефимов встретил только одного старшего сержанта Чижова, который сообщил, что Сергеев и Малышев получили сведения о концентрации больших сил карателей в Михайловке, тогда они приняли решение двигаться в направлении хутора Любимовки, затем и прислали меня сюда.
– Давно ушли? – спросил Ефимов.
– Прошло уже около часа.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
266
– Догоним! За мной! – скомандовал Ефимов и группа ускоренным шагом, по перелескам, двинулась в направлении хутора Любимовки. Через полтора часа, спустились в пойму небольшой речки и вошли в хутор Любимовка. Здесь их ждал оставленный Сергеевым, сержант Хорошилов. Он сообщил, что батальон, не задерживаясь в хуторе, направился в направлении села Павловка. Вблизи Павловки Ефимов догнал батальон Сергеева. Патроны, захваченные у немцев, оказались очень кстати.
Лица у бойцов повеселели, но оказалось радоваться было рано. Все увидели в Павловке множество немецких машин и солдат.
Сергеев приказал привести к нему пленного унтер-офицера. Но немец ни одного слова не знал по-русски, а Сергеев знал немецкий язык на уровне средней школы. С грехом, кое-как удалось узнать, что есть приказ командующего армией Рейхе Нау двадцать шестого и двадцать седьмого сентября уничтожить крупную группировку русских, действующую в тылу армии. И еще унтер-офицер сообщил, что за городом Красноград проходит линия фронта. До Краснограда по прямой было около сорока километров.
– Ну что ж, товарищ батальонный комиссар, если сегодня с началом темноты с боем вырваться из этой обложенной со всех сторон «берлоги», то за ночь можно пройти километров тридцать! – радостно произнес Сергеев.
– Иван Михайлович, ты нет учитываешь, что люди вторые сутки голодные. Если мы не найдем сейчас каждому бойцу хотя бы по сухарю, то за ночь не пройдем и пятнадцати километров! – сказал Малышев.
– Дельно, давай посоветуемся с командирами! – сказал Сергеев. Он тут же приказал вызвать к себе Семенько, Ефимова и старшего сержанта Чижова. По прибытию командиров, Сергеев начал разговор о продовольствии:
– Товарищ старший лейтенант! Об этом люди говорят давно. Красноармеец Станько, тот уже предлагает есть корешки трав, молодого кустарника. А я, предлагаю, послать в село, занятое врагом разведчиков Чижова в гражданской одежде, – сказал Семенько.
– Бросьте шутить, Семенько, где Вы возьмете гражданскую одежду? – сказал Малышев.
– Семенько, верно предлагает, Иван Максимович, у нас Гасанов и Борисов в гражданской одежде! – сказал Сергеев.
– Тогда я предлагаю направить в разведку силача Станько и здоровяка Романенко, оба украинца, произношение их не подведет, и немцы не обратят на них внимания, – сказал Малышев.
– Добро, я согласен! – сказал Сергеев, – готовьте Семенько разведчиков
Станько и Романенко ушли в Павловку вечером и к двадцати
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
267
двум часам возвратились с четырьмя связанными торбами на плечах. Там были: хлеб, лепешки, несколько кусочков сала и даже четыре десятка сваренных яиц. Сергеев поблагодарил разведчиков. Все добро разделили по-братски, дали порцию и немецкому унтер-офицеру.
Сразу же после ужина Сергеев, выслав вперед разведку, повел батальон на восток. К утру они вышли к железнодорожной станции Лебяжье, где их обстреляли немецкие дозоры, охранявшие станционные здания. Сергеев приказал взять левее, но немцы, увидев перед собой небольшое подразделение русских, стали преследовать их вдоль железнодорожного полотна. Сергеев поставил задачу пулеметчикам сосредоточить огонь по преследователям и заставить их укрыться за насыпью, а группе преодолевать железнодорожное полотно. Увидев по другую сторону насыпи красноармейцев, немцы из станционных построек открыли по ним огонь, но высланная Сергеевым группа бойцов во главе со старшим сержантом Чижовым с тремя пулеметами в обход станции, заняла на другой стороне насыпи удобную огневую позицию. Они открыли огонь по станции и по немцам, которые преследовали батальон Сергеева вдоль насыпи, заставив немцев замолчать. Пользуясь этой короткой заминкой, Сергеев приказал быстро преодолеть насыпь и укрыться в желтеющем ольховом лесу. Вскоре батальон догнал со своими бойцами Чижов. Потерь не оказалось, кроме легких ранений разведчиков Малышева, Болдина, Волкова и Сабирова. Преодолев речку Берестовая и поднявшись из ее поймы, батальон Сергеева вышел на убранное кукурузное поле. Сергеев приказал рассредоточиться и мелкими группами преодолеть это поле. Когда батальон вошел в перелесок, к Сергееву прибежал запыхавшийся красноармеец Воронов. Лицо его выражало радость и ликование.
– Товарищ старший лейтенант! Товарищ батальонный комиссар! Товарищи! Мы в одном километре от кукурузного поля встретили наших разведчиков! Линия фронта рядом! У всех посветлело на душе и только тут все увидели друг друга заросшими, оборванными, почти разутыми, но ужасно счастливыми!
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
268
Глава тридцать шестая
К вечеру бои закончились на всех участках фронта. Мелентьев и Бабаев были вызваны в штаб дивизии. В донской казачьей избе собрались командиры, комиссары полков, приданных частей и подразделений. Ребров потребовал доклада об обстановке и состоянии от каждого командира части. По их докладам оказалось, что полки первого эшелона полковника Шаталина и подполковника Мелентьева в течение дня понесли значительные потери в живой силе и технике, а у подполковника Козлова, полк которого занимал участок обороны во втором эшелоне, потери были незначительные.
Реброва не смутили доклады командиров о потерях. И он приступил к постановке задач на завтра и на ближайшие дни:
– Товарищи командиры, общая обстановка на Южном фронте такова: северо-западнее Ростова немцы сосредотачивают крупные силы в основном за счет первой танковой армии. Генерал Клейст видимо думает одним ударом по левому флангу девятой армии через Большие Салы выйти к Ростову и захватить его. Так что для нас с вами в ближайшие дни предстоит большая ответственная задача сразиться с правым флангом этого бронированного кулака Клейста. В связи с чем нам необходимо произвести перегруппировку сил и средств боевого порядка дивизии. Полковнику Шаталову сдать свой участок обороны семьдесят пятому полку дивизии армейского резерва, а Вы, подполковник Мелентьев, сдадите свой участок полковнику Козлову. Смену произвести сегодня ночью, желательно без шума, скрытно, и чтобы был идеальный порядок. Карты со схемами обороны и организации огня Шаталову и Мелентьеву передать в оперативный отдел дивизии. Ну, вот на сегодня достаточно, приказ на смену участков обороны получите в оперативном отделе.
Закончив постановку задачи, Ребров обвел присутствующих и спросил:
– Все ясно? Хотя все знали, что Ребров не жалует командиров, задающих вопросы, но вопросов оказалось много. Даже обычно всегда молчаливый Мелентьев и тот задал вопрос:
– Почему оперативный отдел прямо сейчас не выдает новые карты для новой боевой задачи? Пока задавали в опросы, Ребров на них сразу не отвечал, как бы суммируя их для полного общего исчерпывающего ответа и лишь кивал головой в знак того, что вопрос понят и принят. Когда вопросов больше не оказалось, он спокойно посмотрел каждому в лицо и сказал:
– Во-первых товарищи, вы все командиры и вести себя должны соответственно. Неужели вы подумали, что Ребров не предусмотрел всех тех мелочей, которые вы сейчас решили уточнить? 3абыл, мол,
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
269
Ребров довести до вашего сведения то, разъяснить другое, разжевать и положить в рот третье... То, что я довел до вашего сведения, все это то, что вы в настоящее время должны знать. По разного рода мелочам обращаться к начальнику штаба или в оперативный отдел. А теперь приступайте к выполнению моего приказа!
Ребров встал. Встали и командиры, присутствующие на постановке задачи. Все без суеты вышли из избы и направились по отделам, чтобы затем убыть по своим частям и подразделениям. Бабаева пригласил полковой комиссар Брюсов.
– Доложите, Мамед Рашидович, сколько коммунистов у вас в полку осталось от партактива и в состоянии ли ваша партийная организация функционировать на данном этапе?
– В парторганизации из актива осталось шесть коммунистов со мной, считаю, что даже такая малочисленная парторганизация при выполнении боевой задачи влиять на ход партийно-политической работы в состоянии. – ответил Бабаев.
– Ну что ж в Вас, Мамед Рашидович, я уверен, а теперь хотел Вам сообщить то, что не сказал комдив. Командующий армии приказал без отвода дивизии на отдых и формировку пополнить полки личным составом и техникой прямо здесь на переднем крае. И еще, Мамед Рашидович, это только для Вас, через три дня дивизия должна перейти от обороны в контрнаступление. Хватит Клейсту наступать, наверное, и нам пора попробовать себя в этой роли! – сказал Брюсов и улыбнулся.
– Спасибо, товарищ полковой комиссар за доверие и за хорошие вести! – сказал Бабаев.
– Ну, а теперь, Мамед Рашидович, за дело, до свидания! – сказал Брюсов и протянул ему руку.
Бабаев, решив все свои вопросы в политотделе, разыскал Мелентьева, и они направились в полк. Крепкий по здешним местам мороз давал о себе знать. Личный состав полка был одет не по сезону: нательное белье, гимнастерка, брюки, шинель из иранского сукна, которое, как решето светилось насквозь, головные уборы хлопчатобумажные пилотки, у которых было большое преимущество перед комсоставской фуражкой, отворачивая боковины пилотки, можно было закрыть уши. Ноги обуты в ботинки с одной летней портянкой и обмотки – «восемь раз вокруг ног».
Бабаев имел разговор на эту тему с начальником тыла дивизии, но тот разводил руками и раньше начала декабря обещать ничего не мог. Единственно, что пообещал выдать раньше декабря, так это байковые портянки. В полночь на участок обороны полка с командирами батальонов и рот прибыл полковник Козлов. Мелентьев вызвал на командный пункт всех командиров подразделений и после короткого ознакомления с обстановкой и с картами, Мелентьевские комбаты
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
270
повели Козловских в свои батальонные районы обороны. К утру смена войск на переднем крае была закончена. Мелентьев отдал распоряжение по полку, чтобы все подразделения оставившие передний край сосредоточились на участке второго эшелона обороны дивизии – в зеленой балке.
Три ночи полк принимал пополнение, трое суток командный состав полка спал урывками сидя и даже стоя, прислонившись к чему-либо. К концу третьих суток, вечером Мелентьев и Бабаев получили боевой приказ на наступление. Полк Мелентьева в полосе наступления дивизии наносил удар на главном направлении, поэтому Мелентьеву штабом дивизии было уделено особое внимание по оказанию помощи в подготовке к наступлению.
В полк прибыл начальник штаба дивизии полковник Цаплин. Вместе с Мелентьевым, Бабаевым, командирами батальонов и приданных средств, он лично провел рекогносцировку местности в полосе наступления и присутствовал при увязке взаимодействия в ходе наступления. Когда задача была уяснена и принято решение, Мелентьев отдал боевой приказ.
Еще в период приема пополнения и укомплектования полка до полноты штата красноармейцу Шевченко было присвоено воинское звание младший сержант, и он утвержден в должности командира второго отделения. Весь взвод поздравлял Шевченко с повышением по службе. Красноармейцы отделения и даже весь личный состав взвода искренне радовались новому отделейнному, так как любили всегда спокойного и рассудительного Шевченко. Не радовался такому назначению только один Арапетьянс. Несмотря на то, что он всегда был безукоризнен по службе, выполняя все указания нового командира, а в душе завидовал ему и жгуче ненавидел. «Хамло! Ему бы хвосты у волов крутить, а он командует отделением!» – думал Арапетьянс. Прекрасно понимая, что полк отвели во второй эшелон не только для укомплектования, Арапетьянс догадывался, что все это неспроста: «Или полк снова вернется на передний край или его бросят в наступление на главном направлении.» – думал он. Безусловно у него не было желания быть участником ни в обороне, ни в наступлении. «Там и там убивают!» – думал он и мучительно изобретал варианты, каким способом избавиться от передовой. Однажды он хотел прострелить себе ладонь руки и попасть в госпиталь, но случайно узнал, как одного самострельщика осудили военным трибуналом и Арапетьянс отложил этот вариант. «Просто убежать в тыл и скрыться!» – думал он. Но здравый смысл подсказывал, что и это не выход, могут разыскать и тогда расстрел. «Господи! Хотя бы легко ранило, попал бы в госпиталь, а там что-нибудь можно было бы придумать!» – мечтал Арапетьянс, но пули его как назло щадили. С самого начала, как Арапетьянс попал на
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
271
передовую, у него появилась реальная, как он полагал, стоящая идея, уйти к немцам и добровольно сдаться в плен.
«В плену как-нибудь переживу войну и останусь живым, а может еще буду с немцами сотрудничать, когда они разобьют Красную Армию и захватят страну!» – думал он и был уверен в этом исходе. Он еще в сентябре подобрал немецкую листовку, прочитал ее и аккуратно сложил вчетверо, затем спрятал во внутренний карман шинели.
Но однажды Зонов рассказал ребятам из отделения, что с первого взвода в госпиталь отправили его земляка Масягина, заболевшего воспалением легких. Услышав этот рассказ, Арапетьянс решил симулировать заболевание легких. Вечером, смочив лицо водой и изобразив на лице кислую мину, он подошел к Шевченко.
– Що трапилось, Арапетьянс? – спросил тот.
– Кажется я тяжело заболел, дыхнуть не могу, колет вот здесь! – и он показал на правый бок грудной клетки.
– Ну що ж Арапетьянс, як що захворав, обратись до лейтенанта, я дозволяю – сказал Шевченко. Лейтенант Полозов, увидев «больного» Арапетьянса тут же приказал Зонову сопроводить его в санчасть. В санчасти молодой военврач третьего ранга Карнаух, прослушав грудь и спину бойца не обнаружил симптомов заболевания, он посмотрел «на измученное», болезненное лицо Арапетьянса, усадил его на топчан и распорядился смерить ему температуру. Взяв у юной сестры Зиночки градусник, Арапетьянс не заметно от нее тиранул несколько раз блестящим наконечником о рукав своей шинели и сунул градусник под мышку. Когда Зиночка взяла градусник в руки и, посмотрев на ртутный столбик охнула.
– Товарищ военврач третьего ранга! У него температура сорок градусов! – испуганно воскликнула она, подавая градусник врачу. Карнаух, посмотрев, стряхнул градусник и еще раз подал Арапетьянсу.
В это время в блиндаж санчасти заглянул Зонов.
– Товарищ военврач третьего ранга! Мне ждать Арапетьянса или можно идти во взвод?
– Немного еще подождите, товарищ боец! – ответил Карнаух и обращаясь к сестре стал отчитывать ее за сваленные в угол банки с перевязочным материалом, но этого было достаточно, чтобы Арапетьянс снова повторил «фокус» с градусником. Когда градусник вторично оказался в руках Карнауха, он крикнул Зонову, чтобы тот шел в свой взвод. Арапетьянса он оставил в санчасти на обследование.
Наступление полка началось утром восемнадцатого ноября, по сигналу, переданному по радио, через проходы, обозначающие в боевых порядках отсутствие мин, с мощным ревом прошли танки. За ними поднялась пехота и полк пошел в атаку.
В расположении противника от взрывов снарядов содрогнулась
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
272
земля. Сплошной стеной встала донецкая пыль. В полосе наступления дивизии сквозь гул разрывов и пулеметных очередей послышалось могучее «Ура!». Атакующие цепи, с боем преодолев первую траншею, стремительно продвигались вдоль шоссе и продолжали наступать на северо-запад. Немцы яростно сопротивлялись. В глубине его обороны оживали огневые точки. Плотность стрелкового огня все более усиливалась. Передовые подразделения, неся большие потери, вынуждены были остановиться. Наступление затухало. Мелентьев видел, как четыре танка из одиннадцати, поддерживающих его полк, загорелись, остальные, маневрируя по фронту из пушек и пулеметов, пытались подавить огневые точки противника.
По рации Мелентьев связался с танкистами, и командир танковой роты доложил, что без артиллерий, непосредственной поддержки, и без пехоты танки атаковать не могут. В этой же сети вдруг послышался голос Реброва:
– Мелентьев! Почему остановились? Вами еще не выполнена ближайшая задача, приказываю вперед! В глубине немецкой обороны вновь заухали разрывы снарядов. Мелентьев дал сигнал «серия красных ракет». Рванулись вперед танки, поднялись батальоны, но Мелентьев чувствовал, что овладеть курганом «Черный», как гласил боевой приказ командира дивизии, полку не удастся. Здесь надо было принимать какое-то неординарное решение. Полк нес большие потери, загорелось еще два танка. Командир взвода лейтенант Дзыга, танк которого вырвался вперед, по радио доложил, что принял командование ротой, так как танк капитана Чумакова загорелся и вышел из боя. С правого фланга по радио доложил командир первого стрелкового батальона майор Соков, что его батальон достиг оврага, ведущего к кургану «Черный».
– Ваше решение, Соков? – спросил Мелентьев.
– Решил направить первую роту по оврагу и выйти к кургану «Черный» в тыл района обороны немцев. Затем внезапной атакой с тыла и с фронта уничтожить немцев, обороняющих курган «Черный» – доложил Соков.
– Все верно, Соков! Я поддержу твою атаку всем полком! – крикнул в микрофон Мелентьев.
Внезапная атака первой роты, просочившейся по оврагу за курган, дезорганизовала систему огня немцев. Мелентьев бросил с фронта на курган весь полк, и курган «Черный» был взят. Ближайшая задача полка была выполнена, на последующую уже не хватало сил. Потери в людях составили почти одну треть полка, танковая рота потеряла шесть танков, о чем Мелентьев доложил Реброву.
– Где у Вас, Мелентьев, Бабаев воюет? – вдруг неожиданно спросил Ребров.
– Мамед Рашидович находится в цепи атакующих подразделений
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
273
у Сокова, товарищ полковник – ответил Мелентьев.
– Он же комиссар и должен своим примером увлечь полк вперед! – раздраженно крикнул Ребров.
– Товарищ полковник! Мы с большим трудом и потерями овладели курганом «Черный», то этому в большей степени мы обязаны комиссару Бабаеву! – крикнул в микрофон Мелентьев.
– Ну, хорошо! Держите пока курган «Черный». – уже более спокойней сказал Ребров и приказал ввести в прорыв полк Козлова.
К пятнадцати часам полки Реброва продвинулись вперед на двадцать восемь километров и по приказу командующего армией закрепились вблизи населенного пункта Больше-Крепинская. Полк Мелентьева занял участок обороны в разрушенных, но еще пригодных траншеях, служивших когда-то немцам и сразу же приступил к инженерным работам. Наступила ночь, которая обещала быть ясной, звездной и морозной. Мелентьев с офицерами штаба занимались отработкой документов по организации системы огня, принимали и распределяли по подразделениям поступающее пополнение, огневые средства, боеприпасы и продовольствие. Старшины рот подвезли термоса с горячей кашей и горячим крепким чаем. С вечера политработники провели в ротах беседы, а секретари комсомольских организаций и партийных групп собрания. Разгром немцев под Москвой и особенно успешное наступление родной дивизии радовало и воодушевляло личный состав на грядущие бои. Завтра надо было выполнить приказ командования по удержанию достигнутых рубежей и не пропустить немцев к Ростову.
Командиры подразделений организовывали боевое охранение порядок несения службы наблюдателями и часовыми. А утром всему полку стало известно, что немецкие разведчики из окопа утащили красноармейца Агафонова. Начальник особого отдела полка приступил к расследованию этого позорного случая, который произошел в пятой роте второго батальона, но не успев завести дело, вынужден был отложить его на потом. Лишь только поднялось солнце над степью, как тишину нарушил вой немецких юнкерсов и первые разрывы бомб сотрясали промерзлую землю. Тридцать пять минут самолеты висели над передним краем. Они частично разрушили систему огня, многие огневые средства были выведены из строя.
На этот раз немцы пошли в атаку без танков. Мелентьев не смог дозвониться ни до одного батальона. Телефонная связь была полностью разрушена. Связисты выбивались из сил, соединяя на линии куски разорванного кабеля. Но когда немецкие цепи приблизились к первой траншее на триста четыреста метров, начальник связи полка доложил Мелентьеву о том, что связь в полку восстановлена. Без всякой команды на открытие огня застрочили пулеметы, затрещали винтовочные
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
274
выстрелы. Скоро стрельба из стрелкового оружия и взрывы снарядов слились в единый гул боя.
Несколько раз подразделения полка успешно отбили немецкие атаки, но и сами несли потери. После короткого, но мощного артиллерийского налета немцы пошли в атаку, на этот раз с танками. Открыли огонь противотанковые орудия, бронебойщики открыли огонь из противотанковых ружей, бойцы готовили связки ручных гранат и бутылки «КС». Задымились три немецких танка, но основная масса атакующих танков приблизились к передней траншее. Бойцы стали забрасывать их карманной артиллерией и зажигательными бутылками.
Перед фронтом четвертой роты, где в одной из ячеек находился Бовин, на боевых скоростях атаковали восемь немецких танков. Бовин видел, как в танки полетели связки гранат, а он вел огонь из своей винтовки по пехоте и сожалел, что в его сторону не повернул ни один танк. Но не успев до конца додумать свою мысль о зависти к другим бойцам, как увидел немецкий танк, двигающийся прямо на его окоп. Сердце учащенно заколотилось. «Вот настала и моя очередь!» – подумал он и спокойно, взял в руку связку ручных гранат, поставил гранату на боевой взвод:
– На, получай, гад! – крикнул он, бросая связку в танк и высунувшись из ячейки, проследил траекторию ее полета. Взрыв связки гранат, сильный удар в плечо свалил его с ног, и он упал на дно ячейки. Нащупав рану на левом плече и, сожалея о том, что высунулся из ячейки, он увидел что-то огромное, грохочущее, заслонившее дневной свет закрыло сверху его ячейку и засыпало его землей.
Шум боя все еще гудел сверху и уходил куда-то в тыл обороны полка, из чего можно было заключить, что немцы прорвали оборону и распространяются в ее глубину. Бовин решил выбраться из засыпанной землей ячейки, так как от гари и дыма в окопе становилось душно. Разгребая правой рукой землю, он чувствовал тупую, ноющую боль в левом плече. «Наверно, повреждена кость?» – подумал он, и еще быстрее стал грести сыпучую глину. Рукав шинели намок от крови и она по ладони руки, черными струями стекала на землю. Слегка кружилась голова и хотелось спать. Он с трудом вытащил из вещевого мешка индивидуальный пакет. Разорвав зубами обертку, прямо по рукаву шинели туго замотал бинтом раненую руку, затем привязал ее за шею и еще с большей энергией принялся разгребать землю.
Наконец Бовин освободился от рыхлой массы земли, он выполз из ячейки в траншею и облегченно вздохнул. Здесь было просторней и меньше удушающей гари от горевшего танка. Отдышавшись, Бовин решил выбраться наверх и осмотреться. Гул боя был слышан где-то в районе обороны шестой роты. «Значит немцев отшвырнули, значит наши сейчас будут здесь.» – думал Бовин и попытался встать на ноги.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
275
Мощный взрыв потряс все в округ. Взрывной волной Бовина отбросило по траншее до хода сообщения, который вел в тыл обороны. Он сильно ударился головой о приклад винтовки кем-то оставленной в траншее и потерял сознание.
Семь немецких танков с пехотой, овладев первой траншеей, утюжили гусеницами район обороны пятой роты. Единственное семидесяти шестимиллиметровое орудие еще стреляло на левом фланге роты и, подбив два танка, замолчало. Остальные танки оставив свою пехоту, на больших скоростях мчались в направлении командного пункта полка.
В этот критический момент боя, чтобы восстановить положение на правом фланге второго батальона, необходимо было поднять в контратаку шестую роту, а командир батальона Бурменко медлил. Мелентьев, не дозвонившись к нему по телефону, послал к Бурменко комиссара полка. Бабаев, прибыв на «НП» второго батальона, сходу подсказал Бурменко решение поднять шестую роту в контратаку и восстановить район обороны четвертой роты, но Бурменко молчал. Он посчитал, что этот бой полк проиграл и только присутствие Бабаева мешало ему подать команду на отвод его батальона на вы соты второго эшелона обороны полка.
– Вы снова заставляйте меня вмешаться в Ваши действия, товарищ капитан? – строго сказал Бабаев. Тогда Бурменко, прищурив глаза, крутанул ручку телефонного аппарата и вяло поднял трубку, но наушник молчал.
– У Вас должен быть сигнал продублирован ракетницей! – крикнул Бабаев. Но ракетницы на «НП» не оказалось.
– Евдокимов! Где ракетница? – спросил он вбежавшего связного, но тот развел руками.
– Не знаю, товарищ капитан.
– Вот это комбат! – в сердцах воскликнул Бабаев и выбежал из блиндажа. Он решил сам по ходу сообщения достичь района обороны шестой роты и поднять ее в контратаку, хотя прекрасно понимал, что, по всей вероятности, не успеет, сзади взорвался снаряд, ударной волной Бабаева прижало к стенке окопа и, повернув голову назад, он краешком глаза увидел падающего Бурменко с бледным как мел лицом. Навстречу попался лейтенант Кошкин, начальник связи батальона и Бабаев крикнул ему:
– Почему у вас нет связи с ротами?
– Связисты на линии, как обычно разрыв кабеля! – крикнул Кошкин и побежал на «НП» батальона.
– Помогите Бурменко, он кажется ранен! – крикнул ему вслед Бабаев и побежал по ходу сообщения. Не пробежав и половины пути, он услышал дружное «ура». К его радости шестая рота пошла в контратаку.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
276
Бабаев выскочил из хода сообщения на верх и напрямик бросился догонять контратакующих. Командира шестой роты старшего лейтенанта Егорова он нашел на «НП» четвертой роты.
– Спасибо, Сидор Павлович! – еле переводя дыхание, сказал Бабаев и крепко пожал Егорову руку.
– Получилось, товарищ батальонный комиссар! Немцев прогнали и четвертую роту спасли! – радостно воскликнул Егоров.
– Да отлично получилось, Сидор Павлович, значит вовремя появилась связь, да и Бурменко видимо очухался, – сказал Бабаев,
– А что, комбат ранен? – удивился Егоров.
– Да, видимо контузило взрывом, раз он приказал Вам подняться в контратаку. – сказал Бабаев,
– Простите, но я, товарищ батальонный комиссар, не дождавшись приказа комбата, сам рискнул поднять роту в контратаку. Вижу гибнет четвертая рота, а приказа нет! – виновато сказал Егоров.
– А что же телефонная связь? – спросил Бабаев.
– После бомбежки и артобстрела весь кабель изуродовало, а катушек запасных нет. Я, правда, связного послал к комбату, а тут вижу дело плохо, еще несколько минут и четвертая рота будет смята, вот и решился... – пояснил Егоров.
– Да, везет этой четвертой роте и под Ростовым тогда ее всю расколотили и здесь под Больше-Крепинской! – посетовал Бабаев.
– Да, везет Демину, немцы нюхом чуют, где он со своей ротой занимает оборону! – сказал Егоров.
– Ладно, еще раз спасибо, Сидор Павлович, ты не роту Демина спас, а весь полк. Как в народе говорят: «Не было бы счастья, да несчастье помогло!»
– Я понимаю, товарищ батальонный комиссар, что без приказа, но я считаю, что другого решения здесь не могло быть!
– Не переживай, Сидор Павлович, за твою инициативу я постараюсь представить тебя к ордену! – сказал Бабаев.
На «НП» роты прибыл связной командира полка, который доложил, что комиссара срочно вызывает на «КП» полка командир. Прибыв на «КП», Бабаев обратил внимание на следы ожесточенного боя. Вблизи догорали три немецких танка. Вокруг все было изрыто воронками от взрывов снарядов. На брустверах ячеек валялись стреляные гильзы, с другой стороны блиндажа, где располагался «КП» полка торчал согнутый ствол противотанкового ружья. В стороне у входа в блиндаж на чьей-то шинели, окруженный командирами штаба, лежал подполковник Мелентьев. Бабаев подошел ближе. Мелентьев увидел его и поманил пальцем руки. Подойдя вплотную к командиру, Бабаев почти не узнал его. Белое исхудавшее лицо с ввалившимся взглядом, заостренный нос изменили лицо Мелентьева до
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
277
неузнаваемости.
– Видишь, комиссар, не пришлось нам вместе послужить, судьба распорядилась по-своему. Спасибо тебе за все! Ты прекрасно вписался в нашу армейскую семью и можешь называть себя вполне заслуженно кадровым командиром. Но я вот оставляю вас. Возьми документы: партбилет, записная книжка, в ней адрес жены, отпишешь ей и принимай полк! – слабым, ровным голосом произнес Мелентьев. Затем он долго молчал, тяжело дыша и пытливо смотрел на Бабаева.
– Да ты брось, Дмитрий Петрович, хоронить себя, отправим в медсанбат, выкарабкаешься. Там с того свету вытаскивают – принимая документы произнес Бабаев.
– Не надо, Мамед Рашидович, меня успокаивать, у меня мало времени, лучше слушай, а то могу не успеть – сказал Мелентьев. Он посмотрел на раскрытую полевую сумку Бабаева и, увидев знакомый ему вентиль от ордена продолжал, – неисправимый ты скромняга, комиссар! Орден так в сумке и носишь. Он снова перевел дыхание затем вдруг стал спешить:
– Да, есть приказ комдива, переданный пока устно, в эту ночь отвести полк к Дону. Севернее Ростова немцы прорвали нашу оборону и стремительно двигаются к городу. У нас в полку нет ни боеприпасов, ни гранат, хоть лбом о броню. В общем действуй! – слабым голосом заключил Мелентьев. Затем он вздохнул, тело его вздрогнуло, голова упала на бок, остекленевшие глаза все еще смотрели перед собой.
Все сняли фуражки, а Бабаев закрыл веки Мелентьева и, встав, смахнул предательскую слезу, затуманившую его взор. Майор Истомин стоял в стороне и по выражению его лица нельзя было понять, как он реагирует на смерть командира. Бабаев подошел к нему и спросил;
– Что здесь произошло?
– Три танка выскочили из района обороны второго батальона, пришлось силами личного состава штаба занять оборону и отбиваться. Если бы не Соков, который прислал бронебойщиков, не могу даже представить, что могло бы быть! Подполковника Мелентьева сразу же курсовым пулеметом резануло в грудь, когда он бросил в танк связку гранат. – сказал Истомин.
– Свяжитесь с Ребровым! – распорядился Бабаев.
– Связи с дивизией нет, связисты на линии, а от радиостанции осталась куча лома. – сказал Истомин.
– Приказ на отход с участка обороны, к Дону каким образом получен? – спросил Бабаев.
– Принесли связные на шинели умирающего командира связи из дивизии, он передал устно Мелентьеву приказ от Реброва, только все сказать не успел, скончался здесь на «КП».
Бабаев тут же связался по телефону с комбатами Соковым и
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
278
Воротецким. Доклад о состоянии первого и третьего батальонов не обрадовал его, в первом сто сорок штыков, он загнул правый фланг и потерял огневую связь с соседом справа. Во втором первую траншею обороняет обескровленная в дневных боях шестая рота, вобрав в себя остатки четвертой и пятой рот. От взвода сорокапяток осталось одно исправное орудие, семидесяти шестимиллиметровые пушки разбиты и в условиях фронта ремонту не подлежат. Но кроме всего боеприпасы должны были подвезти к вечеру, но никто их не подвез, а то, что в подразделениях, не хватит и на двухчасовой бой.
На левом фланге дивизии немцы вклинились в оборону на полтора километра. Создались условия для полного окружения полка, если не ночью, то завтра утром это случится. Устный приказ комдива об отводе полка к Дону, переданный не полностью умирающим командиром связи, в данной обстановке никакого юридического основания не дает. Надо было чтобы приказ был продублирован Ребровым, подполковником Цаплиным или начальником оперативного отдела дивизии, но никто этого не сделал, а связи с дивизией не было.
– Майор Истомин!
– Слушаю Вас, товарищ батальонный комиссар!
– Пошлите на «КП» дивизии командира связи и пусть принесет письменное подтверждение приказа на отвод полка к Дону! – приказал Бабаев. Командира связи Истомин тут же послал, а когда командир скрылся в темноте, на «КП» полка прибыли связисты, работающие на линии. Один из них доложил, что телефонная связь с «КП» дивизии восстановлена, только там никого нет и вообще части дивизии снялись с участков обороны и ушли в направлении Дона. Через полтора часа вернулся командир связи, посланный майором Истоминым и доложил то же самое, что и телефонисты. «Что делать? Как поступить в таких случаях? Полковник Федюнинский всегда учил своих командиров при неясной обстановке смело брать инициативу на себя!» – думал Бабаев.
– Ваше мнение, товарищ майор Истомин? – спросил он начальника штаба.
– Вы командир, Вы и решайте! – уклонился от ответа Истомин. И тогда Бабаев приказал готовить подразделения к отходу.
Арапетьянс проспал на топчане в санчасти до утра. Его разбудила Зиночка и снова сунула ему в руку градусник. На этот раз она не отходила от «больного» и смотрела на него красивыми глазами.
– Я несколько раз подходила к Вам ночью, Вы так хорошо и спокойно спали, у Вас, по-моему, температуры нет. – сказала она.
– Что Вы, Зиночка, мне снились такие кошмары и температура у меня все еще высокая, в правом боку в груди при вдохе что-то колет. Вы, Зиночка, посмотрели бы, на улице все еще мороз? – спросил Арапетьянс.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
279
– А я уже смотрела и проверила. Мы медикаменты получаем из медсанбата, поэтому и военврач задержался, но он сейчас придет. Раненых мы отправили в медсанбат, а через несколько минут будем перебазироваться вслед за полком. Нам уже известно, что на медицинских пунктах батальонов есть раненые, – сказала Зиночка и голос ее звучал как вода в ручейке. В блиндаж вошел Карнаух. Увидев лежащего на топчане Арапетьянса, он быстро подошел к нему.
– Ну что, выспался?
– Так точно, товарищ военврач третьего ранга. – учтиво ответил Арапетьянс, поняв, что ничего хорошего от сказанного врачом не сулило.
– Вставайте и марш в полк! – строго скомандовал Карнаух.
– Вы же меня еще не обследовали, товарищ военврач... – сказал Арапетьянс. Но Карнаух не дал ему закончить:
– Вот что, товарищ боец, Вы просто наглый симулянт, пользуйтесь моей добротой, если не хотите за симуляцию попасть под трибунал, сейчас же собирайтесь и на машину, которая через несколько минут повезет в полк боеприпасы. И еще, скажите спасибо, что попали ко мне, жалко губить Вашу молодость! – сказал Карнаух и вышел из блиндажа. Зиночка ловко выхватила из-под расстегнутой по грудь гимнастерки градусник и, посмотрев на ртутный столбик сказала:
– Тридцать шесть и шесть, Вы, товарищ боец, вполне здоровы!
Арапетьянс прибыл в полк только к вечеру. Как и в прошлом бою он не увидел знакомых бойцов, лишь командир взвода лейтенант Полозов признал его и показал ему место в одной из пустых ячеек. Бой уже затихал. Только где-то вдали на правом фланге была слышна ружейно-пулеметная стрельба, да изредка бухали разрывы снарядов. Ночная мгла опускалась на землю, покрывая изрытую взрывами степь. Кругом маячили остовы подбитых немецких танков, да пологие холмы вырисовывались на фоне угасающей желто-огненной зари.
Узнав об отводе полка, Арапетьянс, убедившись, что в боковом кармане лежала листовка-пропуск, незаметно от бойцов отделения по ходу сообщения пробрался к выносной пулеметной ячейке и затаился там. Он прекрасно слышал, как подавал команды отделенный, слышал, как лейтенант Полозов приказывал разыскать его, но, к его радости, никто из бойцов не заглянул в выносную пулеметную ячейку. Затем все стихло. Жуткая темнота и страх прижали его на дно ячейки. Был какой-то момент, когда Арапетьянс чуть было не выскочил из своего укрытия и не бросился догонять своих. «Своих? Какие они свои? Где эти свои? По-моему, никаких своих не бывает, все чужие!» – размышлял он, кутаясь в шинель и дрожа от холода. Он посмотрел вверх. Яркие звезды подмигивали ему синеватым холодным светом. Мороз пронизывал солдатскую одежду, холодил тело, не давал думать. «Так я замерзну до
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
280
утра, может лучше бы пойти с полком? Но нет, завтра снова бой и не известно еще, кто останется из них живыми, а я сдамся немцам и останусь живым. Посмотрим кто будет торжествовать после войны, они или я!» – думал Арапетьянс. Он достал из бокового кармана вчетверо сложенную листовку, еще раз удостоверившись, что она есть. «Это пропуск к немцам, все должно быть хорошо, все будет отлично!» – утешал он себя. Он сжался в комок, чтобы немного согреться. Идти к немцам боялся. Могут еще не разобравшись пристрелить. Он решил ждать немцев здесь в ячейке. Всю ночь он дрожал от холода, а когда рассвело над бывшим участком обороны полка пролетел самолет. Он долго кружился вдоль фронта, видим о никак не мог поверить, что позиции брошены и пусты, но, наконец, все же удостоверившись в этом, повернул назад, блеснув на солнце своими двумя фюзеляжами.
Когда солнце было уже высоко над горизонтом, немцы тремя колоннами двинулись через траншеи, окопы на танках и бронетранспортерах. Арапетьянс размял свои суставы и вылез из ячейки на бруствер. Он встал во весь рост и поднял свои онемевшие руки вверх. Он смотрел на могучую технику, это та огромная сила, которая устремилась на восток. «Все верно – подумал он, – завтра или послезавтра мои однополчане будут трупами, а я буду торжествовать. Холод, ночное мучение для меня прошли не даром, я останусь жить!» Так думал Арапетьянс, еще выше поднимая свои затекшие и озябшие руки.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
281
Глава тридцать седьмая
Прокопюк и Ваупшасов, стоя на дороге Ленинградского шоссе смотрели на быстро удаляющуюся автомашину, которая увозила очередную диверсионную группу в распоряжение разведотдела штаба шестнадцатой армии.
– Какая отвратительная у нас с тобой роль – отправлять молодежь на боевое задание, а самим опять оставаться в тихой заводи. – сказал Прокопюк.
– К сожалению, это так. Я никогда не думал, что более четырех месяцев после начала войны буду в Москве. У меня ведь и документы на транспортные самолеты были в кармане, и отряд был готов к вылету, и вот этот приказ наркома... – сказал Ваупшасов.
– Впрочем, Станислав Алексеевич, у нас нет времени на вздохи под луной. Мне сообщили, что в штаб полка поступило имущество, так необходимое для батальона, поэтому предлагаю вместе съездить к начальнику тыла полка. – сказал Прокопюк.
– Ну что ж, согласен, – сказал Ваупшасов. Они торопливым шагом пошли в направлении бревенчатого заброшенного дома, в котором размещался штаб батальона. Прибыв в свою канцелярию, так Прокопюк называл комнатушку с небольшой печкой. В комнатушке стоял стол с полевым телефоном на нем и несколько стульев. По телефону он вызвал к себе комиссара батальона старшего политрука Егорова и, оставив его за себя, приказал дежурному подготовить батальонную полуторку для поездки в штаб полка. Когда подошла машина, Прокопюк не стал садиться в кабину, а полез в кузов к Ваупшасову. Они разместились на скамейке возле кабины.
– Поехали! – скомандовал Прокопюк водителю. Машина, дребезжа капотом, тронулась с места и, набирая скорость, поехала по шоссе.
– Я чувствую, Николай Архипович, что наш батальон, являясь сверхштатным для полка, находится в положении пасынка. Даже все то, что мы выпрашиваем через генерала Григорьева нам достается далеко не все! – сказал Ваупшасов.
– Да, в этом, Станислав Алексеевич, пожалуй, ты прав. Но пока снабжение защитников Москвы скудно, надо и нам максимально использовать то, что дают. Хотя и рвемся мы с тобой на передовую, а передовая-то все ближе и ближе к нам. – сказал Прокопюк.
– Верно, сил маловато у нас под Москвой, неужели в ближайшие дни не подоспеет подмога из сибирских округов? Обстановка-то ведь чрезвычайно опасна, Николай Архипович. – посетовал Ваупшасов.
– Думаю не нас одних волнует положение дел под Москвой. Есть Генеральный штаб и ГКО. Они безусловно имеют в запасе все, чтоб не
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
282
отдать врагу Москву. Так, что подмога, как ты говоришь, придет, если она уже не пришла. А нам неплохо было бы сражаться там на передовой, мы вроде заложники генерала Григорьева. – сплюнув с досады, сказал Прокопюк.
– Не тужи, Николай Архипович, и нам еще достанется и на передовой, и в тылу у немцев порейдировать. Я в свою Беларусь, а ты ведь в свою Волынь метишь? – сказал Ваупшасов.
– На Украину, Станислав Алексеевич, а там, где придется, может быть и на Волынь.
– А помнишь бои под Мадридом? Тогда испанцы тоже говорили, что фашисты не пройдут, «Нопассаран!» был их лозунг, а получилось не только Мадрид, Испанию, но они всю Европу захватили. Теперь вот под Москвой появились! – в сердцах сказал Ваупшасов.
– Не хочешь ли ты, Станислав Алексеевич, сказать, что и здесь под Москвой так получится, как в Испании? – спросил Прокопюк.
– Нет, Николай Архипович, не хочу, но откровенно говоря обидно умирать на поле сражения, не победив!
– Не терзай себе душу, под Москвой не тот случай, да и народ у нас не тот. Здесь Гудериан обломает свои бронированные зубы. Не видать фашистам ни Москвы, ни России-матушки! – сказал Прокопюк и глянул вперед по ходу машины.
– Что уже приехали? – спросил Ваупшасов.
– Приехали. Ты Станислав Алексеевич, сходи к начальнику артвооружения и договорись насчет автоматов ППШ, а я к начальнику по тылу – сказал Прокопюк и первый спрыгнул с машины. Заместитель командира полка по вещевому снабжению подполковник Шульженко сразу огорошил Прокопюка фразой:
– Много не дам и не просите!
– Хорошо, Дмитрий Захарович, не будем спорить, выписывай, что можешь дать, может и газончик не надо подгонять к складу, в руках унесем? – пошутил Прокопюк.
– Нет, газончик подгоняйте, кроме имущества, обмундирования и снаряжения тут вам генерал Григорьев прислал три радиостанции РПО, их не завозили даже начальнику связи полка, так что получите их и грузите в свой газончик. – сказал Шульженко.
– Дмитрий Захарович, уж ты ли это? Спасибо тебе, удружил и без оплаты налога все три к нам! – обрадовался Прокопюк.
– Меня не благодари, спасибо скажешь генералу Григорьеву, что-то он вас с Ваупшасовым уж слишком опекает, минуя штаб бригады и полка прислал вам то, о чем другие и не помышляют, – добродушно ворчал Шульженко.
У склада уже стояла батальонная полуторка и два красноармейца грузили в кузов три упакованные в брезентовые чехлы радиостанции.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
283
Затем погрузили все остальное имущество и Прокопюк, расписавшись в накладных, приказал подъехать к складу артвооружения. Здесь тоже была удача. Все запрашиваемые им автоматы ППШ выписали и выдали. Вот тебе и пасынки! – сказал Прокопюк и посмотрел на Ваупшасова.
– Не ожидал, Николай Архипович, просто чудо! – улыбнувшись, сказал Ваупшасов.
– Это не чудо, Станислав Алексеевич, Россия разворачивает свои могучие плечи, вот тебе и ответ на вопрос, мучающий некоторых: «Сдадим ли врагу Москву!» – сказал Прокопюк.
– Ты прав, Николай Архипович, – сказал Ваупшасов, и они, взобравшись в кузов, выехали со двора склада.
В батальоне дежурный доложил Прокопюку, что его уже давно ждет комиссар бригады.
– Распорядитесь, Станислав Алексеевич, насчет всего нашего добра, что мы привезли, а я пойду к начальству! – сказал Прокопюк и зашагал в канцелярию батальона. Там за столом сидел бригадный комиссар Максимов. Рядом напротив расположился старший политрук Егоров. Они о чем-то с пристрастием беседовали.
– А вот и командир! – сказал Максимов, увидев вошедшего в канцелярию Прокопюка. Прокопюк доложил о прибытии, коротко доложил о состоянии дел в батальоне и подошел поближе к начальству. Максимов встал, подошел к Прокопюку и протянул ему свою руку.
– Ну что ж садитесь, Николай Архипович, и расскажите подробнее о боевых буднях батальона, о морально-политическом состоянии личного состава. – сказал Максимов.
– Какие там боевые будни! Живем как в тыловом подразделении, боевая и политическая подготовка идет точно по плану, что касается партийно-политической работы, то я считаю у нас в этом плане все в норме. Старший политрук, наверное, доложил Вам? – сказал Прокопюк.
– А Вы лично занимаетесь партийно-политической работой среди личного состава, среди коммунистов? Ведь Вы же беспартийный, Николай Архипович. Вам ваши подчиненные не задают такой вопрос? Почему Вы до этого времени не в партии? – сказал Максимов.
– Нет, таких вопросов мне еще никто не задавал, Вы первый, – сказал Прокопюк. Максимов вдруг недоуменно посмотрел в сторону Егорова.
– Ну как Вы сформулируете этот ответ? – спросил он.
– Видите ли, товарищ бригадный комиссар, я считаю, что член Ленинской партии должен каждый день, не жалея себя, делать большие дела во имя Отечества! Прошу прощения за пафос, а я здесь занят в общем-то тыловыми заботами и могу ли я вступить в члены ВКП(б), когда другие с оружием в руках уничтожают фашистов. Мне просто совестно подавать заявление. – сказал Прокопюк.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
284
– По-моему ответ на конкретно заданный вопрос звучит неубедительно. Вы уже не молодой человек, опытный чекист, разведчик, интернационалист, воевали с фашистами в республиканской Испании комбригом, как же Вы объясняйте соратникам по оружию, интернационалистам свою беспартийность? – спросил Максимов.
– В душе я не беспартийный, а что не являюсь членом ВКП(б), то так и объясняю, товарищ бригадный комиссар, что еще не достоин этого почетного звания. Думаю, придет время, и я сам подам заявление в партию. – ответил Прокопюк.
– Когда же оно это время, по-Вашему должно прийти. – спросил Максимов.
– Думаю тогда, товарищ бригадный комиссар, когда начну заниматься настоящим делом или на передовой, или в партизанах!
– Да, это забавно! Значит, выходит Вы занимаетесь пустяками, значит, по-Вашему, и я и Егоров, и ваш заместитель Ваупшасов, все мы здесь на окраине Москвы бьем баклуши? – иронизировал Максимов.
– Нет, я так не сказал, но на моем месте мог бы быть кто-нибудь по старше, страдающий здоровьем, а я полон сил, умения, опыта, почему я должен заниматься в общем-то тыловыми вопросами, таких, как я, надо или на передовую, или в тыл к фашистам, в партизаны, крушить вражеские коммуникации, нападать на гарнизоны, а в общем бить фашистов. Вот тогда можно, не стыдясь самого себя, вступать в члены ВКП(б)!
– А Вы с гонорком, Николай Архипович, да ладно. Проверил я Ваше подразделение, у Вас действительно, как Вы говорите, все хорошо, но о нашем с Вами разговоре подумайте, а я в свою очередь подумаю над тем, что Вы тут мне наговорили. Прощайте. Провожать меня не нужно.
– На партийное собрание к Вам приеду. Скажите секретарю парторганизации чтобы предупредил о времени. – сказал Максимов и вышел из канцелярии к машине. В канцелярию вошел сияющий Ваупшасов.
– Радиостанции отличные, Николай Архипович, Радисты развернули две, попробовали на учебной частоте, все в восторге. Только побольше бы таких! – восторгался он.
– Ну что ж, следующую группу разведчиков пошлем с радиостанцией. Какому-то партизанскому отряду Подмосковья будет бесценный подарок. – сказал Прокопюк. Он посмотрел в окно и вдруг увидел там проходящего по двору Горовича.
– Степан Николаевич! – обратился он к комиссару батальона Егорову, попрошу пригласи сюда Горовича, он ходит возле штаба. Егоров нахмурился, но все-таки встал и вышел во двор. Вошел Горович.
– Почему не сообщаешь об успехах, Андрей Андреевич?
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
285
– Тренировки по борьбе самбо организованы не хуже, чем у Харлампиева. Ребята отлично схватывают приемы боя, даже девчата, и те желают овладеть борьбой, – сказал Горович. Дверь открылась и в канцелярию вошел Егоров, он прошел мимо Горовича к окну и стал смотреть во двор.
– Девчата, говоришь, желают овладеть борьбой? А это для них не лишнее? Только с ними надо более осторожно, выдержат ли они броски через себя? – спросил Прокопюк.
– Выдержат, товарищ подполковник, они еще ловчее парней, а в самбо побеждает не сила, а ловкость. – сказал Горович.
– Ну хорошо, Андрей Андреевич, убедил. Мы с Ваупшасовым к тебе заглянем, немного и нам надо поразмяться. – сказал Прокопюк, подмигнув Ваупшасову.
– У меня к Вам вопрос, товарищ подполковник. – сказал Горович. – Слушаю тебя, Андрей Андреевич.
– Я говорил Вам в прошлый раз о необходимости сшить борцовские рубахи из тонкого брезента в виде кимоно. Я даже выкройки давал. Вы сегодня получили имущество и обмундирование, случайно кимоно не привезли?
– Я не забыл это, Андрей Андреевич, брезент мы разыскали, Харлампиев ездил на Комсомольскую площадь, правда швейная фабрика готовится к эвакуации из Москвы, но там кое-какие швеи и машинки остаются, вот он там и заказал, обещали пошить дней через десять. – сказал Прокопюк.
– Через десять дней? Да мы за десять дней все гимнастерки перервем, надо бы пораньше, товарищ подполковник, – сказал Горович.
– Ладно, я сам займусь этим, Андрей Андреевич, а теперь идите, занимайтесь своими делами, да не забудьте о нас с Ваупшасовым. Горович ушел. От окна повернулся к Прокопюку старший политрук Егоров,
– Что ж Вы, Николай Архипович, меня не берете в свой расчет тоже хотел бы освоить приемы борьбы самбо. – сказал он.
– Конечно, пойдемте и Вы, Степан Николаевич, но я думал, что Вам эти приемы ни к чему, или Вы тоже рассчитываете сражаться в тылу врага? – спросил Прокопюк.
– А что я, по Вашему мнению, по каким-то критериям не подхожу для этого? – обиделся Егоров.
– Как говорится: поживем – увидим, а теперь к радистам, Станислав Алексеевич! – сказал Прокопюк, и они с Ваупшасовым вышли из канцелярии во двор.
Инструктор по радиосвязи лейтенант Бобров, как положено по уставу, доложил о занятиях в группе. Прокопюк пожал ему руку и спросил, о работе новых радиостанций.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
286
– Отлично! – сказал Бобров, но глаза его не выражали радости.
– Ты что не обедал что ли? Или неприятность какая у тебя? – сказал Прокопюк,
– Да, неприятность, товарищ подполковник, немцы опять наступают, сейчас принял по радио сообщение, наши сдали Калинин, – печально произнес Бобров.
– Вон оно что? С севера хотят охватить нас, – сказал Прокопюк, обращаясь к Ваупшасову.
– Да и с юга тоже, под Тулу лезут, в клещи хотят взять! – сказал Ваупшасов.
– Неужели, сдадим Москву? – испуганно спросил Бобров.
– Нет, товарищ лейтенант, Москву не сдадим, в этом можете быть уверенны. – сказал Ваупшасов. Прокопюк внимательно взглянул в лицо Ваупшасова, и чуть заметная улыбка скользнула по его лицу. Они прошли по классу. Курсанты в наушниках работали на ключе, передавая учебные шифрограммы. Скоро Бобров объявил перерыв. Курсанты, в основном девушки, окружили Прокопюка и Ваупшасова.
– Товарищ подполковник, нельзя ли сократить срок обучения? Фронт не терпит. Товарищ лейтенант говорил, что немцы захватили город Калинин и продолжают наступать. – сказала симпатичная розовощекая девушка с черными, как смоль волосами.
– А как у вас с учебой, товарищи курсанты? – спросил Прокопюк,
– С учебой у нас отлично, да и на фронте опыта наберемся, – загалдели девчата.
– А не будет ли так, что приобретение этого опыта будет за счет жизней наших бойцов и командиров, и ваших жизней, и за счет провала полученного задания? Нет уж знания, автоматизм в работе вы должны приобрести здесь в учебном классе, фронт не терпит ошибок, за них приходится дорого платить, – сказал Прокопюк.
– Товарищ подполковник, как Вы считаете, Москву не сдадим? – спросила та же черноволосая девушка.
– Ваша фамилия? – спросил Прокопюк.
– Красноармеец Игнатьева, а что не так спросила? – испуганно сказала она.
– Спросили Вы правильно, ну а сама-то как считаешь?
– Я, товарищ подполковник, считаю, что, если меня досрочно отправите на фронт, Москвы мы не сдадим. Дружный хохот разразился в классе.
– Ну вот видите, вы все настроены по-боевому, а раз так, то фашистам под Москвой нечего делать, как поднять руки вверх. Как это вы поете: «Мы выроем немцам могилу в широких полях под Москвой!» – дружно закончили девчата.
– Разрешите приступить к занятиям? – обратился Бобров к
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
287
Прокопюку, Прокопюк кивнул головой.
– Приступить к занятиям! – скомандовал Бобров, и курсанты неохотно разошлись по своим учебным местам.
– До свидания, товарищи, успеха вам в учебе, – сказал Прокопюк, и они с Ваупшасовым вышли из дома связи.
– Я все смотрю на наших людей – один одного лучше. Вот и в Испании немало хороших людей узнал, а как приехал в Союз, думаю, а все-таки наши люди лучше! – сказал Ваупшасов.
– Это как по пословице: «каждый кулик свое болото хвалит». Так и ты, Станислав Алексеевич, наверное, подобрал в свой будущий отряд самых-самых? – сказал Прокопюк.
– Да нет, никаких самых-самых. Просто смотрел в глаза человеку и верил ему и так всегда. Веришь человеку, и он тем же платит тебе. А насчет своего будущего отряда, так их уже разослал на задания по всем подмосковным фронтам.
– Ну и как они там не подводят тебя? – спросил Прокопюк.
– Пока никто не жалуется, а вот, правда незначительный, но лестный отзыв есть. – ответил Ваупшасов.
– О ком же сообщили нам этот лестный отзыв и почему мне об этом неизвестно? – сказал Прокопюк.
– Это о сержанте Старовойтове, который с группой разведчиков был направлен в район Осташевска. Разведчики вошли в контакт третьего партизанского отряда, там командиром у них Проскурин, через линию фронта наладили постоянную связь посыльными с политотделом шестнадцатой армии и сообщали разведдонесения о противнике. Кроме того, среди личного состава партизанского отряда и населения района проводят разъяснительную работу. Мне вчера вечером позвонили об этом из бригады. Прости, Николай Архипович, закрутился, вот докладываю только теперь. – смущенно заключил Ваупшасов.
– Помню этого Старовойтова, он кажется бывший учитель истории? Да, действительно, парень толковый – сказал Прокопюк.
– Политически подкован, да и выступать перед людьми умеет, но дело у него всегда на первом месте – сказал Ваупшасов.
– Все это пока мелочь, Станислав Алексеевич. Наши питомцы должны проявлять себя против немцев в серьезных и активных действиях.
И вообще отправили шесть групп в распоряжение разведуправлений фронтов, а отзыв пришел только один. Мне думается нам самим надо интересоваться делами наших воспитанников. В конце концов это оценка нашей работы, за что нас кормят хлебом – сказал Прокопюк.
– Хорошо, Николай Архипович, я налажу поступление информации о боевых действиях наших воспитанников. – сказал
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
288
Ваупшасов.
– Да, пожалуйста, организуй это, да и осторожненько привлеки к этому делу старшего политрука Егорова. – сказал Прокопюк. Они направились в спортзал, организованный Горовичем в подвале одного из старых домов.
Ваупшасов сдержал слово данное Прокопюку. Уже в третьей декаде октября сведения о питомцах четвертого батальона, направленных на задание стали поступать регулярно. Группы, засылаемые через линию фронта, иногда действовали самостоятельно, больше всего вливались в состав многочисленных партизанских отрядов и выполняли самые ответственные боевые поручения. Например, бойцы под командованием старшины Панкратова влившись в состав Клинцовского партизанского отряда на Орловщине разрушили на реке Икуть два моста и уничтожили паром, принимали участие в боевой операции на железнодорожном участке Новозыбков – Унечка, где были пущены под откос два вражеских эшелона и бронепоезд. Отличились бойцы группы Калашникова, которые в составе Ульяновского партизанского отряда принимали участие в уничтожении всех мостов на реке Жиздра, Вытебеть, Рессета и в минировании дорог, ведущих на Москву. Поступили дополнительные сведения о сержанте Старовойтове, который со своей группой в составе третьего партизанского отряда взорвали Становищейский мост. Читая эту информацию, Прокопюк улыбался. В тайне души он завидовал своим питомцам.
А тем временем обстановка под Москвой с каждым днем усложнялась. Несмотря ни на какие потери в живой силе и танках, немецкое командование во что бы то ни стало стремилось захватить Москву до начала суровой русской зимы, которая уже теперь из-за ранних морозов приносила массу хлопот.
Атаки немецких войск на всех участках фронтов не прекращались. На Волоколамском направлении вводились в бой все новые и новые танковые подразделения, значительно похудевшей танковой армии Гудериана. Не надо было быть великим полководцем, чтобы не понять, что компания по захвату русской столицы провалилась и необходимо было срочно приостановить наступление, перейти к позиционной обороне, чтобы заняться перегруппировкой войск, и главным образом заменить изрядно потрепанные войска свежими силами. Но таких свежих сил у гитлеровского командования на данный период не было, а было лишь одно безрассудное желание во что бы то ни стало захватить Москву и закончить летнюю компанию на восточном фронте со славой. Поэтому спешно в бой бросались последние резервы, которые разбивались о гибкую, но стойкую оборону русских и приносили минимум успеха.
Критическое положение было и у обороняющихся. В
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
289
кровопролитных оборонительных боях советские войска несли большие потери на пополнение пока рассчитывать не приходилось. В некоторых полках насчитывалось до пятисот штыков. Не хватало средств борьбы с танками, минометов, противотанковой артиллерии и танков. Не так уж часто наши самолеты появлялись над немецкими позициями. А главное не хватало войск: соединений, полков, батальонов, которыми можно было бы прикрыть все участки растянувшихся на огромное расстояние по фронту оборонительных рубежей.
Москва была в опасности. Поэтому десятого октября ставка верховного главного командования отзывает генерала армии Жукова с не менее опасного Ленинградского фронта и назначает его командующим Западного фронта, подчинив ему также и Резервный фронт. Двенадцатого октября Государственный комитет обороны постановляет о строительстве Московского оборонительного рубежа в 15-20 километрах от Москвы по линии окружной железной дороги.
Во второй декаде октября обстановка под Москвой еще более усложнилась. Медленно, но упорно немецкие войска продолжали наступать. Тринадцатого октября юго-западнее Москвы ими была захвачена Калуга. В последующие дни пали Калинин и Можайск. Шестнадцатого октября по всем фронтам разнеслась весть о беспримерном подвиге двадцати восьми бойцах Панфиловской дивизии, которые под командованием политрука Клочкова вблизи железнодорожной станции Дубосеково уничтожили восемнадцать немецких танков и ценой собственных жизней не пропустили врага через свой рубеж. Крылатая фраза, произнесенная в бою под Дубосековым политруком Клочковым: «Велика Россия, но отступать некуда – позади Москва» была воспринята защитниками Москвы, как приказ «Ни шагу назад!»
Двенадцатого октября город Москва был объявлен на осадном положении. Началась эвакуация в тыл страны некоторых предприятий и государственных учреждений. Но город был непоколебим. Советские воины, защищавшие Москву, продолжали стойко обороняться, перемалывая живую силу и технику врага. И уже первого ноября на всех участках фронтов немецкое наступление было остановлено. К Москве подходили эшелоны с войсками. Копились резервы.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
290
Глава тридцать восьмая
По маршруту отхода полка несколько раз отражая нападение немецких танков, Бабаев вывел полк к Дону северо-восточнее Ростова. Здесь через Дон шла переправа войск. Бабаев с радостью узнал свою дивизию и полковника Реброва, руководившего переправой. Бабаев подошёл к Реброву и доложил о прибытии полка. Ребров недоуменно посмотрел на него и нахмурился.
– А где Мелентьев? – спросил он.
– Командир полка погиб. – ответил Бабаев.
– Значит Вы, батальонный комиссар, приняли командование полком, я правильно говорю?
– Немного не так. Мелентьев, умирая в моём присутствии, лично приказал мне принять командование полком. Это была его последняя воля.
– Тогда доложите, куда Вы пропали? И почему без моего приказа отвели полк к Дону?
– У нас в полку разбило радиостанцию, телефон тоже не работал, немцы так бомбили, что от кабеля телефонной сети остались одни обрывки. – заключил Бабаев.
– Почему срочно не восстановили связь с дивизией? Почему не обратились ко мне за помощью, товарищ батальонный комиссар?
– Товарищ полковник! Мне трудно что-либо ответить на Ваши вопросы, так как я в течение всего дня находился во втором батальоне, где немцы наносили главный удар, а боем полка руководил Мелентьев! – смущённо ответил Бабаев.
-Тогда ответьте, почему Вы, комиссар полка, всё время боя находились во втором батальоне и самоустранились от руководства боем полка, там что не было командира батальона?
– Я, товарищ полковник, был не совсем уверен в капитане Бурменко и решил оказать ему помощь.
– У Вас получается так, как будто Вы в полку сторонний наблюдатель, а не комиссар полка. Нет сейчас Мелентьева, значит за всё ответственность несёте Вы, товарищ батальонный комиссар! – иронизировал Ребров.
– Я Вас не понимаю, товарищ полковник, в чём провинился наш полк и за что мне нести ответственность?
– Вы без моего приказа оставили участок обороны и увели полк к Дону, это по-Вашему мало?
– Товарищ полковник! Мне лично передал умирающий подполковник Мелентьев, что такой Ваш приказ был. Это может подтвердить майор Истомин. – сказал Бабаев.
– Мелентьева нет в живых, Вы говорите, что может что-то
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
291
подтвердить начальник штаба полка, но всё обстоит более серьёзней, чем Вы думаете. Я приказывал Вашему полку прикрыть отход дивизии к Дону, а Вы чуть ли не опередили нас. Хорошо ещё, что враг видимо не догадывался о наших маневрах и не ударил по переправе. Понимаете ли Вы это, батальонный комиссар? Ведь тогда был бы конец нашей дивизии и переправе, с таким трудом наведённой через Дон. В общем приказываю сдать полк Истомину, а сами следуйте в распоряжение начальника особого отдела дивизии майора Далькова, который находится на левом берегу Дона. – сказал Ребров и отвернулся от Бабаева.
– Я арестован, так ли надо понимать Ваш приказ?
– Да, именно так! – сказал Ребров, не поворачивая головы к Бабаеву.
Следствие по делу батальонного комиссара Бабаева за кончилось через два дня. Его обвинили в трусости, выразившейся в самовольном отводе полка с участка обороны, одновременно его обвинили в предвзятом отношении к командиру второго батальона капитану Бурменко, вмешательстве в действия Бурменко в бою, отстранение его от командования батальоном в критический момент боя, что послужило прорыву немецких танков в противотанковом опорном пункте у высоты с кодовым названием «Чёрная», в результате немецкие танки атаковали командный пункт полка, где в неравной схватке погиб командир полка подполковник Мелентьев.
Военный трибунал состоялся в штабе армии. Председательствующий трибунала полковник Винокуров по данному обвинению предложил Бабаеву высказать своё мнение по составу обвинения и признать вину, Бабаев посмотрел Винокурову прямо в глаза и сказал следующее:
– Да, когда после формирования полка мы были зачислены в состав армии и полк получил задачу на занятие участка обороны западнее Ростова у высоты с кодовым названием «Седельная», я тогда действительно вмешался в организацию противотанкового опорного пункта в районе обороны второго батальона, которым командовал капитан Бурменко. Тогда единственный в батальоне взвод противотанковых сорока пятимиллиметровых пушек Бурменко разместил в заболоченной балке, куда естественно немецкие танки никогда бы не пошли. Я предложил разместить этот взвод в районе обороны четвёртой роты второго батальона, где эти пушки, по-моему, логическому убеждению, принесли бы больше пользы, чём в балке. Фактически в бою мои доводы подтвердились, это признал сам командир полка, да и капитан Бурменко тоже.
– Но, как мне стало известно, этот взвод пушек в балке разместил сам командир полка подполковник Мелентьев? – спросил Винокуров.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
292
– Да, это верно, но позднее, подполковник Мелентьев признал своё решение ошибочным и отменил его. – сказал Бабаев.
– А Вам не кажется, гражданин Бабаев, что Вы штатский инженер-строитель, назначенный на должность комиссара полка в военном деле вдруг стали разбираться лучше кадрового командира? – с иронией спросил Винокуров.
– Я никогда не считал и не утверждал, что я разбираюсь в военном деле лучше командира полка, но я лично обошёл участок обороны и о том, что артиллеристам не место в балке заболоченным дном, дошёл своей логикой. – ответил Бабаев. Винокуров позвонил в колокольчик. Вошедший сержант отдал честь.
– Пригласите сюда капитана Бурменко! – сказал Винокуров. В помещение вошёл Бурменко, он доложил о прибытии и опустил голову вниз, словно обвиняемым был он.
– Расскажите, товарищ капитан Бурменко, почему бывший комиссар Бабаев всегда предвзято и несправедливо относился к Вам? – спросил Винокуров.
– Я не знаю, ещё в Михайловске на формировании Бабаев, прибыв к нам на должность комиссара полка, сразу невзлюбил меня и стал придираться по любому незначительному поводу, то я неправильно организую боевую подготовку, то командиры в батальоне не обучены в стрельбе из личного оружия, то ещё что-либо. Полк только что сформировали, разные люди пришли, и подготовка личного состава была везде не на высоком уровне, но всё-таки, по мнению комиссара Бабаева, в моём батальоне она была хуже, – жаловался Бурменко не поднимая головы.
– Расскажите капитан Бурменко, почему в первом бою полка Бабаеву не понравилось, что взвод противотанковых пушек Вы разместили в балке? – спросил Винокуров. Бурменко ещё ниже опустил голову, и заикаясь, начал рассказывать, как по настоянию Бабаева орудия перебросили в четвёртую роту и по этой причине немецкие танки прорвали оборону батальона на правом фланге,
– Что Вы на это скажете, гражданин Бабаев?
– Я скажу, что Бурменко лжец! Если Вы действительно хотите разобраться в наших отношениях с капитаном Бурменко, то прошу пригласить сюда в качестве свидетелей начальника штаба полка майора Истомина, командира четвёртой роты старшего лейтенанта Егорова и командира взвода противотанковых пушек лейтенанта Силова. – сказал Бабаев.
– Хорошо. А вот в оборонительном бою у кургана под кодовым названием «Чёрный», с какой целью Вы оказались на наблюдательном пункте, не в каком-нибудь другом батальоне вашего полка, а именно во втором у капитана Бурменко?
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
293
– Мы с командиром полка подполковником Мелентьевым считали, что командир второго батальона капитан Бурменко по складу своего характера не в полной мере соответствует своей должности, он не обладает качествами боевого командира и что ему нужна в бою профессиональная подсказка и моральная поддержка в организации и ведения боя.
– Почему же Вы с командиром полка ещё до боевых действий не попытались заменить его другим командиром?
– Подполковник Мелентьев ходатайствовал о замене командира второго батальона перед командиром дивизии полковником Ребровым, но как я потом узнал, что командир дивизии отклонил это ходатайство.
– Расскажите, капитан Бурменко, по прибытию на «НП» второго батальона, у кургана под кодовым названием «Чёрный» комиссара полка Бабаева, как складывались ваши отношения с ним во время боя?
– Комиссар полка Бабаев по прибытию на мой «НП», отстранил меня от командования батальоном и стал сам отдавать распоряжения моим подчиненным. В этот момент в районе обороны четвёртой роты прорвались три немецких танка с пехотой. Они устремились в глубину обороны полка. Тут взорвался вражеский снаряд и меня контузило, но я всё-таки успел поднять в контратаку шестую роту Егорова, которая отбросила немецкую пехоту за передний край четвёртой роты и восстановила положение на правом фланге батальона.
– А что же комиссар Бабаев?
– Комиссар Бабаев оставил меня на «НП», а сам побежал за контратакующими шестой роты, после чего я больше не видел его. Только позднее узнал, что прорвавшиеся три немецких танка разгромили командный пункт полка и в этом бою погиб подполковник Мелентьев.
– Что Вы ещё можете добавить к вашим показаниям?
– А то, что, если бы комиссар полка Бабаев не мешал бы мне командовать батальоном, немецкие танки не смогли бы прорваться в районе обороны шестой роты и командир полка подполковник Мелентьев был бы жив.
– Хорошо, товарищ капитан Бурменко, Вы свободны. – обратился Винокуров к свидетелю и посмотрел на Бабаева.
– Ну что Вы теперь скажете на заявление вашего подчиненного, гражданин Бабаев?
– Я уже говорил, что Бурменко наглый лжец! Всё, что он сейчас свидетельствовал поставлено им с ног на голову! Я продолжаю настаивать на приглашение свидетелей, которых я указал ранее! – раздражённо произнёс Бабаев.
– Не надо кричать, гражданин Бабаев! Все эти отношения предвзятости к своему подчиненному может быть и не стоят того, чтобы
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
294
о них вести разговор в военном трибунале. За это Вас следовало бы наказать в дисциплинарном или в партийном порядке, но Вы же не будете отрицать, что без приказа отвели полк с участка обороны в тыл, открыли фронт и пропустили противника к Дону?
– Да, здесь я пока в свою защиту абсолютного довода не имею. Скажу только одно, доверился смертельно раненому командиру полка подполковнику Мелентьеву. Он чётко сказал мне перед смертью, что есть приказ командира дивизии на отвод полка к Дону. Связь с дивизией в этот момент отсутствовала, связной, направленный мною на «КП» дивизии, вернулся и доложил о том, что дивизия снялась с участка обороны и ушла. После всего этого я взял инициативу на себя и отвёл полк к Дону.
– Да, гражданин Бабаев, приказ на отход дивизии действительно был, только вашему полку было приказано прикрывать этот отход, а Вы сняли полк и поставили дивизию в крайне сложное положение! – заметил Винокуров.
– Всё это я уже слышал, но приказа на прикрытие дивизии я не получал! Чтобы доказать Вам это я ещё раз настаиваю очную ставку с начальником штаба полка майором Истоминым! – сказал Бабаев.
– Вашу просьбу вынужден отклонить. Все названные Вами свидетели в том числе и майор Истомин, прибыть на суд не могут. Война, знаете ли! Да и нужны ли они нам? Все они дали письменные показания в подтверждение показаний капитана Бурменко, а майор Истомин подробно описал, что было на командном пункте полка и Ваш разговор с подполковником Мелентьевым перед его смертью. Вот возьмите почитайте! – сказал Винокуров, подавая лист бумаги исписанный мелким, убористым почерком майора Истомина.
Прочитав показания Истомина, Бабаев не поверил своим глазам. Истомин напрочь отрицает произнесённые перед смертью слова подполковника Мелентьева по поводу приказа командира дивизии на отвод полка к Дону и в то же время, подтверждает, что приказ на прикрытие дивизии полком Мелентьева был получен и что Бабаев положил его в боковой карман шинели.
– Но ведь это чудовищная ложь! Это неслыханная подлость со стороны майора Истомина! Как он мог так поступить? – возмущался Бабаев.
– У Вас, гражданин Бабаев, все вокруг лжецы и никчемные люди, только Вы идеальный человек. Вы ведь в зрелом возрасте работали секретарём партийного комитета крупной партийной организации, награждены орденом, и чем больше я знакомлюсь с Вами и с Вашим делом, тем больше убеждаюсь, что Вы не тот человек, за кого себя выдаете. Так значит Вы не хотите признавать свою вину?
– В чём я должен признать себя виновным? В том, что я
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
295
предъявлял уставные требования к капитану Бурменко, который их не выполнял, да и не мог выполнять в силу своей посредственности? В трусости, которой я никогда не знал? Превышении власти, которую я не совершал? Я опротестовываю это ваше судилище! Вы гражданин председатель суда, практически лишаете меня права защиты. Я повторяю: всё, что было здесь сказано по обвинению меня, является фабрикацией фактов и наглой подлой ложью! – воскликнул Бабаев.
– Да, гражданин Бабаев, Вы уже стали оскорблять военный трибунал, неужели Вам непонятно, что это не уменьшит вашей вины.
– Я прекрасно осознаю своё положение. Но если дело дошло до фальсификации требую заключения экспертной комиссии по моему принятому решению на отвод полка к Дону! Поймите наконец, Вы же всё-таки военный человек, обстановка тогда была чрезвычайно сложна: в наступательной операции восемнадцатого и в тяжёлых оборонительных боях девятнадцатого ноября потери полка составили более половины личного состава, из артиллерии остались два противотанковых орудия без снарядов, боеприпасов к стрелковому оружию и ручных гранат имелось приблизительно на тридцать минут боя. К исходу дня девятнадцатого ноября противник охватил фланги полка и если бы полк остался до утра на участке обороны, как предполагал полковник Ребров, то двадцатого ноября его окружение и гибель были бы неизбежны. Если уж оставлять заслон для прикрытия отвода частей дивизии, то надо было привлечь к этой операции боеспособную часть! – сказал Бабаев.
– О…! Это уже что-то новое! Вы теперь обвиняете командира дивизии в нераспорядительности или в некомпетенции? – с иронией спросил Винокуров.
– Отчасти, да! Связь в войсках устанавливается сверху вниз и существует золотое правило командира: отдал приказ – убедись в его получении исполнителем, чего не сделал командир дивизии, полковник Ребров! – твёрдо сказал Бабаев.
– Видите ли, гражданин Бабаев, всё это бездоказательно. Вы только что прочитали показания начальника штаба вашего полка майора Истомина, который свидетельствует, что приказ о прикрытии дивизии вашим полком Вы получили, тогда зачем же нужна экспертная комиссия? К тому же все полки дивизии восемнадцатого и девятнадцатого ноября находились в равных условиях и потери у всех были примерно такими же, как и в вашем полку, так что все эти Ваши доводы чистой воды демагогия! Что касается окружения и гибели Вашего полка, как Вы изволили заметить, то на войне в случае необходимости при выполнении приказа и погибают ради спасения других. Вам как бывшему комиссару это должно быть известно в большей степени, чем мне. – сказал Винокуров,
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
296
– Но Вы, гражданин председатель, все обвинения против меня строите на показаниях Бурменко и Истомина, а ведь есть же и другие свидетели? Почему я не ознакомлен с показаниями начальника оперативного отдела полка, начальника связи полка и других командиров штаба? Почему ведение моего дела расследовано так узко и так скоротечно? Наконец почему Вы так настойчиво добиваетесь от меня признания вины? Всё это по меньшей мере подозрительно. Я не признаю решение вашего трибунала, протестую против нарушения процессуальности ведение моего дела. И какое бы Вы решение не приняли по отношению ко мне, я оставляю за собой право обратиться с жалобой на Вас, как на председателя военного трибунала армии в высшие инстанции! – заключил Бабаев. Винокуров усмехнулся:
– Жаловаться на меня? Что ж можете жаловаться, это Ваше право. Но Вы, наверное, знаете, что после утверждения приговора военного трибунала командующим и членом военного совета армии, Вам жаловаться будет некуда, да и некогда. С приговором Вас ознакомят завтра. По статье 233 Уголовного Кодекса СССР за неисполнение приказа в военное время Вам как минимум будет присуждено десять лет лишения свободы строгого режима! – сказал Винокуров и позвонил в колокольчик.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
297
Глава тридцать девятая
От обморока Бовин очнулся ночью. Было темно и холодно. Ощупав себя правой рукой, он понял, что, кроме тупой боли в плече левой руки и шума в голове, все остальное вроде бы было цело. Попробовал встать. Получилось. Опираясь на правую руку, шагнул вперед и наткнулся на прислоненную к стенке транше, чью-то винтовку. Он вспомнил, что своя осталась в ячейке, из которой с таким трудом он выбрался еще днем. Взяв в правую руку чужую винтовку, он побрел по траншее. У ее изгиба, вчера была его ячейка, все было завалено землей, там стоял искореженный взрывом немецкий танк, подбитый им еще днем. Бовин вспомнил, как взрыв произошел после того, когда он выбрался из ячейки в траншею: «Это взорвался боезапас в горящем танке и, задержись я еще в ячейке на несколько минут, не смотрел бы сейчас на это звездное небо.» – размышлял Бовин. Он вернулся к ходу сообщения, который уходил от траншеи в тыл. Превозмогая головокружение и общую слабость, побрел по дну хода сообщения, сам не зная куда.
Где-то далеко на востоке слышна была артиллерийская канонада. «Значит за Доном идут бои.» – думал он и прибавил шагу. Но пройдя метров двести, почувствовал слабость и невыносимую усталость. Пришлось остановиться. Прислонившись к стенке окопа, простоял минут десять. Садиться на дно окопа боялся, так как потом подняться на ноги могло не хватить сил. Немного полегчало. Тогда он решил выбраться из окопа наверх. Положив винтовку на бруствер поперек окопа и, опираясь на нее правой рукой. Бовин с усилием воли забросил левую ногу на бруствер и, подтянувшись всем телом до уровня бруствера, выкатился из окопа. Он долго лежал на холодной земле, вставать не хотелось. Так он мог пролежать до утра, но холод и стремление двигаться, что-то делать во имя своего спасения, а может быть просто для того, чтоб возвратиться в свою часть, заставили его подняться. Набравшись сил, он снова побрел туда, где, по его мнению, был восток. В темноте запнулся за что-то и упал.
Застонав от боли и досады, ощупал предмет, за который запнулся, им оказался станковый пулемет. Рядом с пулеметом он нащупал тела двух пулеметчиков. Кроме того, здесь валялись пустые коробки из-под лент и куча стреляных гильз. «Значит стояли до последнего!» – подумал Бовин. Осторожно пробираясь в темноте, среди лабиринта траншей и ходов сообщений, он мечтал сейчас об одном: «Как бы выйти к Дону, а там как-нибудь разыскать бы своих!»
Голова продолжала кружится, а боль давила на виски и мешала думать. Он быстро уставал. Отдыхать приходилось через каждые десять-пятнадцать минут. Так Бовин несколько суток голодный и,
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
298
изнывая от жажды, шел на восток. Однажды, лежа на земле, в полдень почувствовал, как на лицо начали падать снежинки. Открыв глаза, увидел, как в воздухе медленно кружились пушистые белые хлопья. «Вот и зима пришла!» – подумал Бовин, рассматривая изменившуюся вокруг местность. Холмы, сгоревшие грузовики, искалеченные пушки, изрытая воронками земля, все на глазах становилось белым, пушистым и мягким. Спать не хотелось. Бовин лежал рядом с окопом, который походил на огромную трещину на поверхности земли. Стало вдруг зябко. Подняв воротник шинели и опустив боковины пилотки, он пытался согреться, но все это не помогало. Тогда он встал на ноги и начал приседать. Идти днем на фоне белого пространства Бовин боялся. Могли заметить немцы и взять в плен. Он с нетерпением ждал вечера. Наконец, когда сумерки спустились на Землю, он двинулся в путь.
Выйдя из лабиринта траншей и ходов сообщения, он ощутил под ногами какую-то дорогу. Всю ночь Бовин ускоренным шагом шел по этой дороге и когда забрезжил рассвет, увидел впереди силуэты домов. Он решил зайти в этот населенный пункт, так как дальше без пищи и без медицинской помощи он, все равно бы далеко не ушел. Подойдя со стороны речки к домам, он все еще колебался: «Заходить или обойти этот небольшой хутор» – думал Бовин, но тупая боль в плече и в голове, адская усталость и нестерпимый голод заставили его решиться зайти в первую попавшую избу. Тишина на хуторе пугала его. «Вдруг хутор покинут людьми» – думал он и в то же время опасался, что в хуторе могли быть немцы. Но когда Бовин услышал крик петуха, он почему-то подумал, что спасен!
Открыв калитку в плетне, он услышал громкий лай собаки. Затем стукнула щеколда, и скрипнула открывающаяся дверь казацкого куреня.
– Кто там? – спросил старческий голос.
– Это я, раненый красноармеец, помогите мне, пожалуйста! – изможденным голосом произнес Бовин. Несколько секунд старик смотрел на Бовина с крыльца, наконец, он все же понял, что перед ним действительно красноармеец и подошел к нему. Бовин вдруг почувствовал, что силы его иссякли, он покачнулся и стал падать на плетень. Старик подхватил его под правую руку и повел в избу. В передней их встретила перепуганная старуха.
– Освободи скамейку, старая, – скомандовал старик. Старуха суетливо поставила на пол горшки, чугунки, чашки и, вытерев скамейку тряпкой, застлала ее чистым половичком. Затем помогла уложить раненого изможденного солдата на скамейку.
– Сердешный, умаялся, да и крови поди много потерял – сокрушалась хозяйка.
– Хватит ныть, лучше поставь чугун и вскипяти воды – сказал старик. Затем он принялся раздевать гостя. Бовин задев за скамейку
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
299
раненой рукой, застонал.
– Как тебя угораздило? – разматывая бинт с рукава шинели, ворчал старик. Он снял шинель, гимнастерку, рукав бельевой рубахи присох к ране, где сгустками запеклась кровь. Старик принес портняжные ножницы, разрезал рукав рубахи вдоль. Бовин молчал, слегка кряхтел.
– Терпи, казак, терпи – приговаривал старик. Плечо Бовина распухло, ткань вокруг раны воспалилась и покраснела, но он терпеливо переносил пронзившую плечо боль, когда старик отдирал от раны присохший рукав рубахи. Затем он принес бутылку с мутноватой жидкостью, заткнутую кукурузным кочаном и вытащив пробку из горлышка, сказал:
– Это лекарство от всех болезней, что ни на есть первачок высший сорт! И, обмочив чистую белую тряпку, приступил к обработке раны.
– Ты женат? – спросил он Бовина.
– Теперь нет. – ответил Бовин.
– Что так, погибла, наверное, семья-то?
– Нет, жена умерла еще до войны.
– А дети?
– Был сын, да не уберег, умер он, один я теперь на этом свете.
– Ничего, еще молод, найдешь себе жену и детей еще воспитаешь. А рана твоя не смертельная, до свадьбы заживет.
Хозяйка принесла горячей воды, старик сходил во двор и принес широкую деревянную бадейку.
– Давай сынок снимем с тебя белье, не стыдись наготы, мы тебя помоем, оно и лучше будет. – сказал старик и стал разматывать обмотки. Когда Бовина раздели догола и усадили в бадейку, старуха принесла маленький кусочек мыла, и они со стариком принялись осторожно мыть его исхудавшее тело. Затем, сполоснув теплой водой и обтерев белым рушником, одели на Бовина чистые стариковы подштанники. Старик смазал ему рану козьим жиром и забинтовал оторванной от новин полосой. После этого они надели на Бовина старикову рубаху, повели его в светелку и усадили за стол. Старуха нарезала хлеба, сала, принесла крынку молока. Старик налил в граненные стаканы мутноватого самогону и пододвинул один из стаканов гостю.
– Выпей солдат, легче на душе будет– сказал он. Бовин взял стакан, а старуха ткнула старика в бок:
– Уж ты-то старый не пил бы– упрекнула она мужа.
– Эх, старая, да разве можно пить одному? Одному пить – волком выть – произнес он старую поговорку и первый опрокинул стакан в рот. Бовин отпил половину, в голове сильно зашумело, и, к его удивлению, он не стал слышать слов старика. Поставив стакан на стол, он зажал
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
300
голову руками. Старик что-то говорил, пододвинул к Бовину сало, с тревогой посмотрел ему в глаза, но гость продолжал сжимать руками, как ему показалось, разваливающуюся голову. Потом вдруг все потемнело вокруг и, повалившись со стула, он потерял сознание. Через час он пришел в себя, лежащим в постели. На лбу его лежала мокрая тряпка, шум в голове исчез, но голова разламывал ась на части. У печки он увидел старуху, которая что-то стирала. Бовин сел на кровати и попросил пить. Старуха бросила стирку, вбежала в светлицу, вытирая фартуком руки:
– Ох, сынок, ожил наконец-то, а мы со стариком напужались, думали уж плохое что случилось, старый дурень, задумал раненого да изголодавшегося человека самогоном угощать. Уж ругала я его ругала, да что с дурня возьмешь. А пить я тебе молока зарас принесу, от него хуже не будет. – сказала она и, убежав на двор, принесла крынку и кружку. Бовин с жадностью выпил молоко все без остатка.
– Спасибо, мать!
– Вот молоком я тебя и отпою. Будешь парное пить, через неделю настоящим казаком будешь – сказала она. К обеду пришел старик.
– Ну как ты сынок, оклемался?
– Как будто легче стало.
– Ты уж прости меня старого, не учел я, что истощение у тебя видно большое было.
– Нет, не поэтому. Контузило меня взрывом, да головой ударился я о винтовку, когда меня отбросило взрывной волной по траншее, теперь голова как чугунная, да и шумит в ней внутри, а иногда сильные боли появляются в голове. – сказал Бовин.
– Снаряд, стало быть рядом, взорвался? – спросил старик.
– Танк немецкий взорвался, который я гранатой подбил.
– Поди память потерял после взрыва танка?
– Днем я его подбил, он наехал на мою ячейку, и я еле откопал себя из засыпанного окопа. Только вылез, а он как рванет. Очнулся ночью, как-то еще живой остался.
– Эх война, война! Сколько она убивает и калечит, да все норовит помоложе, которым еще жить да жить! И, немного подумав, спросил:
– Тебя как звать-то, солдат?
– Зовут Петром, а фамилия Бовин.
– Ну так вот Петро, тут у нас в хуторе немецкие мотоциклисты уже побывали, по хатам шастали, все сыру, яик, да млеко им подавай, ненароком и к нам заглянут. Придумал я переселить тебя на сеновал, не думай худого, там у нас хорошо, а главное безопасно. Дадим тебе два одеяла, да тулуп овчинный. Так разместившись на сеновале, в душистом сене, завернувшись в одеяло и тулуп Бовин уснул крепким сном.
Скоро рана на левом плече стала затягиваться, но голова часто
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
301
беспокоила его. В ней постоянно что-то шумело или звенело, а временами начинались такие боли, что хотелось кричать. Все угнетало его то, что он, красноармеец, оторванный от своих, не знал, что происходит там на востоке у Дона, куда ушел его полк, куда ушли товарищи по стрелковому отделению. «Кто я теперь?» – думал Бовин. «Не пленный, не красноармеец, не ранбольной, который должен лежать в медсанбате. Но и дезертиром назвать меня нельзя. В полку меня считают убитым, но я же живой! Мне необходимо как можно скорей пробираться к своим!» – размышлял он. Часто к нему приходил старик. В задушевных беседах они познавали друг друга и все больше нравились друг другу. Старик оказался в прошлом буденновским конником, уже в зрелые годы взявшийся за эфес шашки и сев на боевого коня.
– И еще в старое время служил урядником в казачьем полку. Шемякин моя фамилия, мы выходцы из яицких казаков, с Урала, стало быть, зовут меня Семеном, а отца моего Евменом. Военную службу я прошел в трудные годы и, конечно служил поболе тебя, да и военного лихолетия хлебнуть немало пришлось. Японская война меня миновала, а вот империалистическую и гражданскую захватил сполна. Так что я тебя сейчас понять смогу. – заключил Шемякин.
– Скажи, дядя Семен, меня теперь, наверное, дезертиром в полку считают? – спросил Бовин.
– Считают тебя, Петро, пропавшим без вести, а товарищи, скорей всего убитым. Вон сколько народу в наших краях полегло, когда немец напер, да и сам поди видел, когда по степи к нам на хутор шел. Ты забудь пока на время про свою заботу, считай, что тебе еще повезло, жив остался. А вот к своим, конечно, надо пробираться, как покрепше будешь. Недели через полторы выдам я тогда тебе твое обмундирование, старуха его в порядок привела, винтовку, да и сухой паек вручу на дорогу, все как полагается солдату. Вот тогда ночами балками, перелесками можно будет добираться до своих.
– Где же они теперь, свои-то? – спросил Бовин.
– Гутарят хуторяне, что наши за Дон ушли, да ты не тужи солдат! Правда через реку переправиться в теперешнее время дело нешуточное, но ты же солдат, а русский солдат из всякой обстановки должен выйти победителем! – сказал Шемякин.
На следующий день после этого разговора Бовин сказал Шемякину:
– Невмоготу мне, дядя Сеня, дожидаться твоих полторы недели. Рана на руке почти затянулась, а в голове улучшений никаких нет, снаряжай меня, дядя Сеня, в поход, вечером, пожалуй, я отправлюсь в путь. Стыдно мне лежать на сеновале да досыта жрать, когда другие воюют.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
302
– Ты ведь, Петро, с такой головой, все равно, воевать не будешь, положат тебя в госпиталь, а потом как еще на тебя посмотрит врачебная комиссия. Лежи здесь, пока лежится – твердо сказал Шемякин.
– Нет, дядя Сеня, все-таки я пойду, спасибо вам за все, но чует мое сердце, что мне надо идти! – сказал Бовин.
– Ну что ж, – вольному воля, задерживать не смею, только сегодня не ходи, пожалей мою старуху, привязалась она к тебе как к сыну нашему Алешке, ушел на войну и сгинул. Все надеялись, что может вот также лежит где-нибудь и раны свои залечивает, да и отзовется, но нет от него ни слуху, ни духу. Уйдешь завтра, да и харчей тебе надо наготовить, в солдатском деле харчи – первое дело! – сказал старик.
Прошла еще одна ночь. В это утро Бовин проснулся с надеждой о скорой встрече с ребятами со своего взвода. Отделенный сержант Шевченко скажет: «Уяснил теперь, как тебя учили инженерным нормативам или снова будешь расширять ячейку снизу?» Бовин вспомнил свое знакомство с бойцами третьего отделения перед первым боем. Живы ли сейчас Арапетьянс, 3онов, сержант Шевченко, как бы хотелось их увидеть!» – думал Бовин, ничего не зная о трусости Арапетьянса, о гибели Зонова и других его соратников. С того момента, как немецкий танк, подбитый его гранатой в тот последний для Бовина бой, закрыл своим днищем его окоп.
Скрипнула дверь. Бовин услышал шаги Шемякина, которые хорошо знал. Он принес обмундирование, шинель, ремень с подсумками для патронов и винтовку.
– Одевайся, Петро, старуха сварила вареники, ждет на завтрак. Бовин быстро оделся, затянул на поясе ремень, вместе с Шемякиным они спустились по лестнице вниз. После завтрака Таисия, так звали жену Шемякина, начала укладывать вещевой мешок Бовина. Положила в него сала, домашней колбасы, сыру и целый каравай хлеба, завернула в тряпочку несколько головок чесноку:
– Это тебе от простуды, – сказала она и охнув села на скамейку. Она вдруг закрыла лицо ладонями, наклонив голову вниз, запричитала:
– Выряжаю тебя, Петро, как сына нашего Алексея, где-то он теперь, сердешный, наверно, уж не увижу его, как и тебя, Петя!
– Не плачь, мать, вернется ваш Алексей, обязательно вернется, а у меня нет мамы и я здесь эти несколько дней почувствовал себя как дома у родителей. Спасибо вам, дорогие вы мои, – взволнованно произнес Бовин и обнял Таисию за трясущиеся худые плечи. Затем обнял и Семена Шемякина. Укрепив за спиной вещевой мешок, открыл дверь из избы.
В это время послышался рев множества моторов. В хутор на большой скорости въехала колонна немецких танков. Бовин подбежал к
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
303
окну, его удивило то, что фашистские танки шли не на восток, а на запад. «Что это, перегруппировка сил или драп-марш от хорошей зуботычины!» – подумал он, вопросительно посмотрев на Шемякина. Танки вдруг остановились. Из командирского люка переднего танка высунулся немец и махнул флажками в сторону колонны. За глохли моторы, раздались лающие, с гортанными звуками, команды. Видно было по всему, что немцы спешили: экипажи, выскочив из машин, врассыпную бросились по домам, послышались крики женщин, кудахтанье кур, выстрелы. Где-то в конце хутора загорелся дом, вспыхнул огонь в хлеву у соседа Шемякиных и скоро многие дома запылали ярким огнем.
Шемякин показал Бовину стежку в огороде, за которым протекала небольшая речушка, берега ее густо заросли ивняком и калиной, красные гроздья которой кумачом горели на фоне выпавшего снега. Эти кусты были хорошим убежищем для Бовина, чтобы переждать внезапное нашествие немцев.
То, что немцы совершали марш на запад и что они спешили ограбить и сжечь хутор, можно было понять, что им действительно где-то наши задали хорошую трепку. Значит началось то, о чем мечтал Бовин, сидя с товарищами в окопах в донских степях, и размышлял здесь сидя на сеновале у Шемякиных. Стараясь не стряхнуть с веток снег, он опустился по крутому берегу вниз к речке и, дослав патрон в патронник, стал терпеливо ждать. Вдруг он услышал тревожный голос Таисии. Высунув голову из ивняка, он увидел нескольких немцев, которые находились во дворе Шемякиных. В хлеву тревожно кудахтали куры и жалобно мычала корова. Один из немцев держал Таисию левой рукой за воротник. Она вырывалась от него, пытаясь забежать в хлев, чтобы воспрепятствовать грабежу. Затем немцу надоело держать старуху за воротник, и он толкнул ее к плетню, она упала, уткнувшись в снег, на котором ярко обозначилось красное пятно. Из избы во двор вытащили старика Шемякина. Один из немцев достал пистолет, и размахивая им, что-то кричал Шемякину, тот показал рукой на погреб, откуда в это время со шматком сала и связкой колбасы вылезал немец. «Ах гады, сволочи, что они делают! Ну а я сейчас задам вам шороху!» – подумал Бовин и по огороду побежал к хлеву, где находилась тревожно мычавшая корова. Вбежав в хлев, он лицом к лицу столкнулся с немцем, который от неожиданности ошалело смотрел на Бовина, глазами, готовыми вылезти из орбит. Автомат его висел на ремне за спиной, и он судорожно хватал его правой рукой, пытаясь взять его в руки, но Бовин с силой воткнул в грудь немца свой штык и через заднюю дверь вбежал в сени. Затем он открыл дверь в избу. Здесь из открытого кованного сундука второй немец выбрасывал из него юбки, кофты, рубахи и старые казацкие шаровары с красными лампасами. Он был настолько
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
304
увлечен своим занятием, что даже не обернулся, когда кто-то вошел в избу. Бовин подошел к немцу вплотную, тот вытащил из сундука аккуратно сложенную казацкую шапку, и обернувшись, хотел показать ее вошедшему, как ему казалось его сослуживцу, но увидев русского солдата с винтовкой в руках, округлил глаза, и, заикаясь, хотел что-то сказать или закричать, но Бовин не позволил ему даже издать звука и коротким выпадом заколол немца штыком. Сняв с него автомат, он выбежал во двор, где немец сапогом пинал в грудь лежавшего на снегу Шемякина, из рта которого текла струйка крови, рядом, стремясь оттолкнуть немецкого верзилу от мужа, во весь голос кричала Таисия. Бовин вплотную подбежал к немцу и очередью из автомата наповал сразил его. В открытом погребе еще возился один солдат и его постигла та же участь. На снующих туда-сюда экипажей и солдат десанта автоматные очереди не произвели никакого впечатления, и никто не обратил на них внимания. В колонне уже слышались команды, вспыхнула сигнальная ракета, заревели моторы. Один за другим танки уходили из хутора, лишь один танк, стоящий у двора Шемякиных, остался на месте. Из переднего люка этого танка выскочил еще один немец и побежал во двор Шемякиных. Он смело подошел к открытому погребу и что-то крикнул в темноту дверного проема, но и тут очередь Бовина сразила немца.
Взяв под руку Шемякина, Бовин сказал Таисии, чтобы она прихватила тулуп и что-нибудь из еды, затем пошел со стариком в кусты ивняка к речке, где только что он скрывался в калиновых зарослях сам. Уже сидя в кустах они услышали рев вернувшегося танка, на нем было шесть автоматчиков. Танк остановился возле безмолвно стоящей у плетня машины без экипажа, а автоматчики начали шнырять по дворам хутора и поджигать уцелевшие от огня дома.
Наткнувшись на мертвых немцев, они забрали их и уложили на броне осиротевшего танка, выехав на двух машинах за хутор, они повернули башни в сторону домов и открыли огонь из пушек в уцелевшие дома.
Таисия, все еще не решаясь выйти из укрытия, вдруг увидела, как на сеновале вспыхнуло сено. Хлев сразу же охватило огнем, где истошно, предсмертным трубным голосом ревела ее корова. Таисия вскочила на ноги и бросилась к хлеву, но в это время обвалилось перекрытие сеновала. Таисия, обезумев от горя и жалости к своей буренке, хотела вбежать в открытую дверь хлева, из которой уже показались языки пламени. Бовин догнав Таисию схватил ее в охапку и принес обратно в ивняк.
– Не надо, мать, не надо. Теперь корову не спасти, надо спасать дядю Семена – кричал он.
До вечера они просидели в кустах у речки. Шемякин, завернутый
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
305
в тулуп, непрерывно кашлял, отхаркиваясь кровью и задыхался. Таисия плакала, вытирая платком его окровавленную бороду и губы. Он вдруг приподнялся, посмотрел мутными глазами на жену и прохрипел:
– Не реви, старая, я уже свое отжил, а ты должна жить и дождаться Алешку. Таисия зарыдала еще сильней, уткнувшись в его грудь и начала причитать, подвывая своим тонким голоском.
Вечером Бовин перенес старика в погреб, единственное место, где еще можно было приютиться в сгоревшем хуторе. Во дворе чудом уцелела копна сена, которым Бовин забросал весь пол в погребе и постелил на него тулуп. Затем он осторожно положил Шемякина, подсунув под его голову мешки, лежавшие стопкой на полке, а Таисия принялась хлопотать, прибирать в погребе, приспосабливая его к жилью. Благодаря Бовину, погреб не был разграблен, грабители получили по заслугам и им уже никогда не потребуются ни сало, ни колбаса, ни сыр. В погребе даже остались нетронутыми несколько крынок сметаны, не было только хлеба, мука и зерно хранились в клети, которая вместе с домом и хлевом сгорели. Лишь едкий дым, да кое-где язычки пламени, прорвавшись сквозь груды тлеющих головешек властвовали над пожарищем. Ночь перекоротали в погребе. Шемякин до самого утра стонал, кашлял и просил пить. Бовин расчистил подходы к колодцу и наполнив бадейку водой принес ее в погреб. Таисия ладошкой руки пыталась влить воду в рот мужу и это у нее кое-как получилось. Утром Шемякин затих. Таисия обрадовалась и шепотом сказала;
– Заснул, сердешный, это хорошо, значит все пойдет на поправку. Когда совсем рассвело, Бовин обошел в хуторе все сгоревшие дома, на месте которых, как памятники, торчали в небо печные трубы да разваленные глинобитные стены. Повсюду в разных позах валялись трупы женщин, стариков и детей. «Несчастные, они пытались выскочить из пылающих домов, но тут их встречали пули палачей!» – подумал Бовин.
Над бывшим хутором нависал серый едкий дым, на закопченном снегу валялись разные брошенные вещи, которые грабители, видимо насытившись, не повезли с собой. Вдруг Бовин услышал стон. Он остановился, прислушался, стон повторился. Бовину показалось, что стонет где-то за сараем ребенок. Он зашел за сгоревший дом, здесь у сарая в стоге сена лежал мальчик лет семи, наспех одетый в детское пальтишко, а на голове торчала набекрень большая кроличья шапка. Бовин вытащил мальчика из стога и сразу же увидел на спине пальто было мокрым от крови. Кровь ярким пятном краснела на снегу, где он лежал, а потом видимо раненый заполз в стог. Как можно быстрее Бовин осторожно понес мальчика во двор Шемякиных. Таисия, увидев мальчика, охнула:
– Это Иванка, Кондратьевых детей-то ироды за что они
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
306
стреляют?
– Это единственный оставшийся в живых в вашем хуторе, все сгорели в своих домах, а кто пытался выскакивать из окон, их расстреливали из автоматов – рассказал Бовин.
– Господи! Ты все видишь, все знаешь! Покарай супостата! Не дай погибнуть народу нашему – молилась Таисия, вместе с Бовиным раздевая мальчика.
Когда Иванка раздели, они увидели сквозное пулевое ранение в левой области груди.
– Как-то еще на его счастье в сердце не попали – сказал Бовин, разрывая на части совсем недавно заштопанную Таисией свою исподнюю рубаху. Изготовив из полос ткани нечто вроде индивидуального пакета, он туго забинтовал грудь беззвучно плачущего Иванка, который сквозь слезы все время повторял одно слово «мамка!» Вечером, не останавливаясь, по хутору прошли еще две колонны машин с немецкими солдатами. Бовин, наблюдая из-за укрытия за солдатами, видел их удрученные лица, у некоторых руки были забинтованы и привязаны через шею. «Значит им досталось от наших видимо хорошо!» – подумал Бовин. А ночью он решил пробиваться к своим. Простился с Таисией, с Семеном Евменовичем, которому как будто бы стало легче. Бовину жалко было оставлять раненого Иванка, но мальчик был слаб, что брать его с собой не было никакой возможности.
– Может здесь бы подождал наших, все-таки опасно сейчас на дорогах-то? – несмело сказала Таисия.
– Нет, мать, надо идти, там немцев бьют, а я в погребе прячусь от них! Да могу ли я равнодушно смотреть, как они, сволочи уничтожили людей вашего хутора, теперь во мне столько злости появилось, я их гадов несколько раз больше буду бить – ответил Бовин.
– Ладно, сынок, дай я тебя перекрещу. Она осенила Бовина крестом, обняла, поцеловала его в щеки по-русски три раза.
– Прощай, мать, вы с Семеном Евменовичем спасли меня от смерти, а я не смог уберечь вашего хутора, но я им отомщу за это – сказал Бовин.
– Не отчитывайся, что ты один-то сделал бы против такой армады, и так пятерых прикончил, да и нас с дедом спас. Спасибо тебе сынок от меня, старика моего и от Иванки. За него не беспокойся, доглядим его и дай бог на ноги поставим – сказала она и смахнула уголком платка набежавшую слезу.
Бовин наклонился, одел вещмешок, взял свою винтовку, затем открыл дверь и остановился на пороге.
– Автоматы немецкие сдашь нашим, когда освободим хутор – сказал он Таисии и перешагнув порог по деревянным ступенькам поднялся вверх. Выйдя на центральную улицу Бовин вскинул винтовку
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
307
на ремень и зашагал на восток, ощущая головокружение и ноющую боль в голове.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
308
Глава сороковая
По шершавой бетонной стене одиночной камеры бакинской тюрьмы, медленно скользил солнечный луч. Зарешеченное окно, расположенное высоко от пола, лишь по утрам в течение полутора часов пропускало через мутные запыленные стекла в камеру веселый янтарный зайчик, который добравшись до противоположного угла, быстро худел, превращаясь в узенькую золотую полоску и исчезал. После чего камера окутывалась могильным сумраком, нагоняя безысходную смертельную тоску.
За свою сознательную жизнь перед Бабаевым постоянно стояла одна основная проблема времени. Сколько он помнил себя в работе или на службе в армии, он всегда выкраивал какие-то часы, минуты и даже секунды. Но только здесь, в тюрьме, где он томился в одиночной камере около четырех месяцев, такой проблемы времени не было. Вернее, такая проблема все-таки здесь была и стояла довольно остро, но с обратным знаком: в тюрьме он не знал, куда девать это время, как прокоротать дни и даже ночи, которые он частенько проводил без сна.
Бабаев постоянно думал над тем, что с ним произошло за эти четыре месяца, которые он провел в одиночной камере. Он до мельчайшей подробности вспоминал всю свою службу в дивизии Реброва на должности комиссара полка у подполковника Мелентьева, а затем и командира полка. На всем протяжении этой службы, критически даже придирчиво рассматривая все свои поступки, он не находил в них серьезных изъянов, во всяком случае таких, за которые можно было бы отдать его под трибунал. И даже в той очень сложной обстановке, когда он вынужден был оставить участок обороны и отвести полк к Дону. Здесь в этой ситуации он не находил никакой своей вины. Бабаев хорошо помнил слова, сказанные умирающим подполковником Мелентьевым, они звучали четко и недвусмысленно: «... есть устный приказ командира дивизии на отвод полка к Дону, так что действуй, Мамед Рашидович!» Разве этого мало в боевой обстановке при отсутствии связи со штабом Реброва. Хорошо запомнился блуждающий взгляд начальника штаба полка майора Истомина, который умыл руки при принятии решения на отвод полка и нагло лгал в письменном свидетельском показании в военный трибунал. О капитане Бурменко думать не хотелось, этот подлец из всякой ситуации выйдет сухим, но полковник Ребров? Как он мог своим рапортом отдать меня под суд военного трибунала. Неужели он это сделал из-за трусости, чтоб прикрыть свою вину?
Ведь в этом неспешном, необдуманном маневре виноват был только он. В этом теперь Бабаев был убежден, но все-таки понять до конца поступки Реброва не мог. За его еле уловимой мужиковатостью
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
309
грубоватой манерой по-простецки разговаривать с подчиненными просматривалась сильная натура уверенного в себе командира. Своей твердостью в принятом решении он со знанием дела убеждал подчиненных, заставлял их верить в его командирскую непогрешимость. Бабаев усматривал в этом военный профессионализм кадрового командира, выходца из гущи народа, олицетворение чести и справедливости. И вдруг проявилась такая непоследовательность его в своих поступках, как-то увиливание от ответственности испытанным подлым методом, подставить вместо себя другого.
Все поступки Реброва теперь, сидя в одиночной камере, Бабаев анализировал до мельчайших подробностей и составил на него свое обвинительное заключение: во– первых, при доведении приказа до подчиненных Ребров обязан был до конца убедиться в том, что его приказ понят исполнителями и быть уверенным в его неукоснительном выполнении. Во-вторых, он не имел права снимать дивизию с участка обороны и отступать к Дону до тех пор, пока все подразделения не получат задачу на отход и увязать взаимодействие между полками. Наконец в-третьих, оставлять обескровленный полк без боеприпасов, без артиллерии для прикрытия дивизии в степи на ночь с открытыми флангами, не обеспеченного никакой огневой поддержкой, это значит заранее обречь полк на гибель, а отход дивизии без прикрытия. Немцы сразу почувствовали бы, что перед ними небольшая боевая единица с открытыми флангами, они просто обошли бы полк, окружили и уничтожили его, а затем ударили бы во фланг отходящей дивизии. Неужели этого не понимал полковник Ребров? Допустим, что такая оплошность, Реброва, и случилась. Но ведь судьбе было угодно сделать так, что все обошлось благополучно. Немцы, не разобравшись в обстановке, не воспользовались ошибкой Реброва и не тронули части дивизии не только на марше, но и на переправе через Дон. Тогда Реброву глупо было поднимать этот сыр-бор с невыполнением его приказа подполковником Мелентьевым, то бишь мной. С какой целью он подал рапорт по команде на меня?» – размышлял Бабаев. Все это не укладывалось в его голове. Он томился сейчас в одиночной камере бакинской тюрьмы и на многие заданные себе вопросы ответа не находил. Эти мысли постоянно мучали его. За четыре месяца заключения он не в состоянии был привыкнуть к своему положению без вины виноватого узника, лишенного всех гражданских прав. Он, отдавший Родине и партии всю свою жизнь, исключен из ее рядов без всякого разбирательства какого-либо партийного органа, где он мог бы, наверное, как-то защитить свою честь коммуниста, но увы! Ему не дали возможности защитить себя, даже на суде. Обо всем он писал в ЦК партии Азербайджана и в ЦК ВКП(б), но ответа из этих органов не получал.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
310
Вспомнились институтские годы, работа на Магнитогорском комбинате, затем сумгаитская степь на берегу Каспийского моря. Какое это было время! Спали по четыре часа в сутки, хотели, как можно скорей увидеть новый город во плоти камня и железа. Сколачивали строительный коллектив и это было не из легких, но усилиями многих инженеров и рабочих, коммунистов и комсомольцев эта задача была успешно решена. Люди не жалели сил, нормы строительства всегда перевыполняли на всех участках, а молодежь организовала инициативные группы по контролю за качеством. По вербовке рабочие прибывали ежедневно. В основном ехали отличные специалисты-энтузиасты, но были и такие, которые прибывали на стройку за длинным рублем, это были: пьяницы, лодыри, дебоширы, которых надо было организовать и переделать. Он вспомнил комсомольскую бригаду маляров Валентины Стрельцовой. Эта бригада была зачинателем передового опыта ударного труда. Общественная деятельность этих прекрасных девушек была выше всяких похвал! А это последнее рабочее собрание на стройке, поводом которого послужило разбирательство какого-то прибывшего на стройку дебошира и пьяницу, фамилию которого Бабаев сейчас не мог вспомнить. После этого собрания поутихли выпивохи, под рабочим контролем лучше стали работать лодыри. Но война перепутала все эти хорошие начинания.
Когда Бабаев уходил на фронт, он не боялся быть убитым, но боялся быть искалеченным. Все могло случиться на фронте, но никак не мог предположить, что он попадет под суд военного трибунала. Он вспомнил, как добровольцем записался в особый корпус под командованием Жукова в Монголии. Тогда он решил, что после присвоения ему воинского звания политрука не грех было испробовать себя в бою за независимость дружественной нам Монголии. Он считал, что испытал себя сполна и получилось неплохо. Его батальон первым ворвался в расположение японцев на горе Ремизова, здесь в рукопашной схватке одержал победу. После этого боя комкор Жуков лично поблагодарил его, как комиссара и как командира батальона, так как майор Довбуш в ходе атаки погиб. В тот же День Жуков приказал Федюнинскому оформить наградные листы. Вспомнил, как он сказал о своем увольнении из армии, и как Федюнинский уговаривал его остаться на командной должности и как он не согласился с ним. «Что было бы если бы я посвятил себя службе в армии? Жуков тогда даже предлагал учиться в академии. Наверное, был бы сейчас командиром полка, а может быть даже под командованием прославленного генерала Жукова, который не забывал своих сослуживцев, особенно по монгольской компании. Генерал Жуков сейчас в ставке, высоко поднялся по службе, да и есть за что, настоящий советский полководец» – размышлял Бабаев, меряя камеру своими широкими шагами по
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
311
диагонали, четыре шага в один конец и четыре обратно.
Солнечный зайчик давно потух. В камере было сумрачно и тоскливо. В назначенное время брякнули запоры смотрового окна, Бабаеву сунули алюминиевую миску с перловой бурдой. Он забрал завтрак в обе руки, сел на топчан, и чтобы продлить удовольствие, стал медленно есть свой скудный тюремный рацион. Затем загремели запоры и двери камеры открылись. Пожилой черноволосый надзиратель каким-то уж очень тоскливым взглядом в глазах предложил Бабаеву освободить парашу и проветрить камеру. Бабаев рад был этой разнообразности в его пребывании в камере, он делал все неторопливо, стараясь как можно больше затратить времени на этой операции. Надзиратель не торопил его и терпеливо ждал, когда его узник закончит все бытовые дела. Он, видимо, тоже понимал состояние узника, который почему-то нравился ему.
Наконец, закончив все дела Бабаев вошел в свою ненавистную конуру и дверь за ним затворилась, щелкнув запорами. Снова нудное прозябание до вечера, а там бессонная ночь, и утром девяносто минут веселого янтарного зайчика на стене. Так продолжалось много дней, и Бабаев с ужасом думал о том, сколько их еще впереди. Он несколько раз задавал надзирателю один и тот же вопрос: «Почему его содержат в одиночке?» Но ответа не получал. Сегодня у него было радостно на душе. В воскресенье, до которого осталось всего два дня, к нему на свидание должна прийти его жена Зульфия. Бабаеву было разрешено один раз в месяц свидание с родственниками. «Какая все-таки прокурорская тупость, разрешать свидание всего раз в месяц, а почему не четыре раза? Разве от этого пострадает тюремный режим? Или для этого нужны дополнительные средства? Видимо, все делается для того, чтобы как можно больше помучить узника, морально поиздеваться над ним. Раз ты осужден, то ты должен переносить искусственно созданные лишения!» – думал Бабаев, шагая по своей тесной коморке. Как он жалел, что не погиб в той последней контратаке в составе шестой роты, которую поднял старший лейтенант Егоров! «Где-то он теперь этот храбрый, умный застенчивый командир, являясь полной противоположностью трусливому и подлому Бурменко!» – размышлял Бабаев, усаживаясь на свой топчан, где лежал матрац, набитый соломой. Обхватив голову руками, он в мыслях снова погружался в воспоминания. На этот раз мысли его были о командире полка в составе особого корпуса в Монголии, полковнике Федюнинском. Он получил за Халхин-Гол героя Советского Союза, а перед войной Бабаев прочитал в «Правде» Указ Президиума Верховного Совета, о присвоении Федюнинскому генеральского звания. Знал бы Иван Иванович, что тот, кого он так уважал, в ком был уверен, как в себе, сейчас, осужденный военным трибуналом за трусость, сидит в тюрьме! «Это не вероятно!» –
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
312
думал Бабаев, у которого внутри все трепетало от этих мыслей. «А генерал Жуков? Помнит ли он меня или может забыл? Сколько на его пути прошло таких, как я? О нем всегда говорили, что у Жукова цепкая память. А что, если написать ему письмо? Объясниться во всем? Он умен, справедлив, и, наверное, поймет меня! Может же так произойти, что Жуков разберется и каким-то образом поможет мне? Но чем он может помочь, если даже и разберется? Это скорей всего мой обыкновенный авантюризм и напрасная трата времени! Но время для меня сейчас ничто! Напишу, хуже того, что имею не будет!» – размышлял Бабаев.
Он с нетерпением дождался обеда и когда открылось смотровое окно, принимая пищу, он попросил надзирателя с грустными глазами принести чернила, ручку, бумагу и конверт.
– Хочу написать письмо! – сказал он. Надзиратель кивнул головой и очень скоро принес Бабаеву все, что он просил. Целый час Бабаев трудился над письмом и, когда прочитал написанное, оно ему понравилось. Письмо призывало к спасению невинно осужденного за трусость, которым он не был. В письме Бабаев ни на кого не жаловался, и, хотя знал, что виновником его ареста был полковник Ребров, об этом в письме не было ни слова. В голову лезли разные мысли, он старался не думать о тех злополучных днях, когда его допрашивали. Но он не мог справиться со своей памятью, снова и снова стал переживать то, что не мог выбросить из головы. «Капитан Бурменко просто слюнтяй и трус, наверняка, использовался Ребровым как повод, чтоб создать обо мне отрицательный образ комиссара полка и карьериста. А начальник политотдела дивизии старший батальонный комиссар Трегубов – глупый солдафон, поверивший всему, в чем обвинили меня!» – размышлял Бабаев. Всего этого в письме Жукову он так же писать не стал. Бабаев лишь посетовал на то, что произошла нелепая ошибка, которую он просил генерала Жукова исправить и, если это возможно, дать ему, батальонному комиссару право драться с фашистами на передовой в любом звании и в любой должности! Запечатав письмо в конверт, над адресом Бабаев долго не размышлял, а написал коротко: Москва, Ставка Верховного Главного командования, генералу армии Жукову Георгию Константиновичу. Разглядывая пакет, он понимал, что надежды на это письмо нет, практически, даже может быть хуже, но хуже того, что он переносил теперь, он не видел. Если расстреляют, то лучше быть убитому, чем томиться в неведении. Закончив с письмом, он встал и по привычке, выработанной месяцами начал как маятник шагать из угла в угол.
Ужин ему принес не надзиратель, а сержант НКВД. Поужинав он возвратил грязную посуду, но отдать письмо не решился. Не отдал он его и утром надзирателю азербайджанцу. Бабаев боялся, что письмо
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
313
могут перехватить тюремное начальство и его судьба будет та же, что и тех писем, которые он писал раньше в партийные органы. На следующий день пришла Зульфия. Она была бледна, худа и изможденна. Слезы капали из ее глаз, и она ничего путного ему сказать не смогла. Как ему сейчас хотелось разогнуть прутья решетки, из-за которой он смотрел на жену, прижать ее к себе, осушить слезы, расцеловать и ободрить, но сержант строго наблюдавший за ними и как бы угадывая его мысли, насмешлив о смотрел в измученное лицо Бабаева. Он постарался успокоить себя и спросил о сыне. Она сказала, что Иса заканчивает девятый класс и у него круглые пятерки, мама здорова, все у нас хорошо. Конечно же Зульфия не говорила о том, что из-за его ареста их выселили из квартиры и они с сыном жили у ее матери. Она не сказала и то, что со слезами на глазах она написала отречение от мужа, иначе их выслали бы из Баку в Казахстан. Сделала она это ради сына Исы. Не сказала Зульфия и то, что она была безнадежно больна и дни ее были сочтены. Бабаев надеялся, что может передать письмо Зульфие, но его надежды не оправдались под зорким наблюдением сержанта передать письмо было невозможно. Вскоре свидание окончилось. Зульфия в последний раз посмотрела на мужа взглядом обреченного насмерть и к удивлению Бабаева, тихо сказала только одно слово: «Прощай»! Тогда он не придал этому слову никакого значения, лишь на душе как-то стало не по себе.
Снова потянулись нудные дни. Однажды, когда надзиратель с грустными глазами открыл дверь камеры для уборки, Бабаев наконец решился передать ему письмо:
– Я не знаю, как Вас зовут, но мне показалось, что Вы добрый человек. Я нахожусь в этой камере как невинно осужденный. Вы можете мне не верить, но я верю в Вашу порядочность. Окажите мне очень важную для меня услугу. Сделайте так, чтобы это письмо было направлено по адресу, минуя вашу тюремную цензуру. В этом письме или моя свобода, или моя смерть! – тихо произнес Бабаев на азербайджанском языке. Надзиратель взял письмо, прочитал на конверте адрес и слегка улыбнувшись, первый раз за все время общения с Бабаевым сказал всего четыре слова:
– Меня тоже зовут Мамед! Затем он спрятал письмо в кармане гимнастерки, грустно посмотрев на Бабаева, ушел.
И снова мучительная неизвестность. Встречаясь с надзирателем, Бабаев спрашивал его о письме, просил рассказать обстановку на фронтах, но добрый азербайджанец отмалчивался, лишь однажды кивнув утвердительно головой, как бы давая знать, что с письмом все в порядке. Это молчание надзирателя злило Бабаева и в то же время он почему-то был уверен в этом грустном и молчаливом азербайджанце.
С каждым днем мучения Бабаева стали для него невыносимыми.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
314
Он знал, что кончился месяц март, а Зульфия на свидание не пришла. Не пришла она и в апреле. Заключение в одиночной камере до помутнения в голове губительно влияло на него. Он стал говорить сам с собой. Однажды, на скрип открываемой двери, подняв голову от подушки, вдруг увидел следователя военного трибунала пятьдесят шестой армии. Бабаев решил, что это галлюцинация и закрыл глаза, но, когда снова открыл, видение не исчезло. «Я же уже осужден, причем тут этот следователь?» – подумал он и с трудом встал на ноги. За спиной следователя стоял начальник тюрьмы и надзиратель с грустными глазами. Он вдруг услышал знакомый голос:
– Вы писали письмо генералу Жукову?
– Да, писал – ответил Бабаев, поняв, почему этот ненавистный ему человек, прибыл в Баку.
– Кто передал от Вас это письмо? – спросил начальник тюрьмы.
– У меня сейчас расстроенная психика, я все стал забывать, тем более я совсем не помню кому я отдал это письмо, наверное, своей жене? – ответил Бабаев.
– Ваша жена письменно отреклась от Вас как от преступника, ну, а если она это сделала, ей придется нести ответственность за это! – сказал следователь.
– Отреклась от меня? Хм... может и отреклась, я не знаю, а что письмо попало в ваши руки?
– Куда попало письмо, это не Ваше дело, но Вы не имели права обращаться в ставку Верховного Главного Командования через голову всех инстанций, вот за это Вам придется ответить в полной мере! – сказал следователь.
– Я почти шесть месяцев несу эту ответственность за преступление, которого не совершал. Я схожу с ума здесь, почему-то в одиночной камере, как особо опасный преступник, сам не зная за что. Я полагаю, хуже этого мне ничего не грозит.
– А Вы не полагаете, что мы можем создать Вам такие условия, что эта камера-одиночка покажется Вам раем – сказал язвительно начальник тюрьмы.
– Я готов на все, даже на смерть, если вам угодно будет без суда лишить меня жизни – с отчаянием ответил Бабаев.
– Хорошо, мы решим, как с вами поступить – сказал следователь и они вышли из камеры. Лишь надзиратель с ключами молчаливый азербайджанец, который полтора месяца тому назад забрав у Бабаева письмо, вдруг пристально посмотрел на своего узника и, как показалось Бабаеву, насмешливым взглядом, холодно улыбнувшись одними глазами. Неужели и здесь предательство? Неужели и этот, на первый взгляд порядочный человек, обманул меня и передал письмо своим хозяевам?» – мысленно спрашивал себя Бабаев.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
315
Но снова захлопнулась железная дверь, загромыхали запоры и все стихло. Посидев несколько минут в гнетущей тишине, Бабаев стал осмысливать все, что произошло здесь только что: «Прибытие следователя военного трибунала армии в Баку — это невероятный прецедент, значит приговор трибунала, наверное, отменен, а мое дело направлено на доследование. Значит, будет пересуд? Кто вмешался в мой процесс? Или партийные органы, куда я обращался, или письмо к Жукову достигло цели? В том и другом случае, что-то в моей судьбе должно измениться. Значит вот почему у надзирателя – молчаливого азербайджанца светились глаза, и не холодным блеском и насмешливо, как мне показалось, а радостно и с добротой, человека, который исполнил свой гражданский долг!» – размышлял Бабаев и ему вдруг стало стыдно, что он подозревал молчаливого азербайджанца в предательстве.
Бабаев даже не мог предположить, что его письмо через егеря фельдсвязи бакинского округа ПВО капитана Сафарова, который являлся родственником молчаливому надзирателю, самолетом было доставлено в Москву и вместе со всей грифованой корреспонденцией попало в фельдсвязь Ставки Верховного Главнокомандующего дальше произошло следующее: разбирая пакеты на просмотр Сталину, Поскребышев заметил потертый не опечатанный сургучными слепками и без грифа секретности конверт, адресованный Жукову. Он отложил его на край стола с целью передать пакет Георгию Константиновичу и занялся сортировкой пакетов. В этот момент в свой кабинет входил Сталин. Он невольно обратил внимание на конверт, лежащий на краю стола и хотел сделать внушение Поскребышеву за такую оплошность с его стороны, но на конверте не было грифа секретности и адресован он был Жукову.
– Кто это пишет Жукову с Кавказа? – спросил он Поскребышева.
– Какой-то Бабаев из Баку, товарищ Сталин. – ответил Поскребышев.
– Узнайте у товарища Жукова, кто такой Бабаев и доложите мне потом. – сказал Сталин.
– Слушаюсь, товарищ Сталин – ответил Поскребышевой проводив взглядом вошедшего в кабинет Сталина, он спрятал конверт, адресованный Жукову в ящик стола.
Через два часа в приемную вошел Жуков, который был вызван к верховному на совещание.
– Как там товарищ Сталин? – спросил он у Поскребышева, с которым у него сложились дружественные отношения.
– Настроение хорошее, Георгий Константинович, только вот Вам письмо из Баку от какого-то Бабаева. Товарищ Сталин видел его и просил меня узнать у Вас, кто этот Бабаев и о чем он пишет? Может Вы
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
316
сами доложите ему об этом? – сказал Поскребышев.
– Хм... а ну ка дай его сюда я прочитаю, что-то я не могу вспомнить никакого Бабаева с Кавказа – сказал Жуков, разрывая конверт и вынув из него лист, исписанный мелким убористым почерком, он быстр о прочитал письмо. Затем он на мгновение задумался, и вдруг вспомнив что-о сказал:
– Комиссар батальона Бабаев, да, Александр Николаевич, я хорошо помню этого Бабаева. Это мой сослуживец по Халхин-Голу, впрочем, доложи Верховному о моем прибытии, я, пожалуй, сам расскажу товарищу Сталину об этом Бабаеве – сказал Жуков, засовывая письмо в карман.
– Хорошо, тогда подождите, Георгий Константинович, я доложу о Вас – ответил Поскребышев и скрылся за дверью кабинета. Через минуту, он вернулся в приемную и пригласил Жукова к Сталину.
Сталин стоял посреди кабинета и раскуривал свою трубку.
– Садитесь, товарищ Жуков – сказал Сталин, не глядя на вошедшего. Затем он затянулся табачной затяжкой и добавил:
– Подождем участников совещания. Сегодня мы решили обсудить действия наших войск в весенне-летний период. Вот командование юго-западного направления планирует провести большую наступательную операцию силами Брянского, Юго-Западного и Южного фронтов. Что Вы думаете об этом, товарищ Жуков? Подумав немного, Жуков сказал:
– Я, товарищ Сталин, считаю, что координация действий названных Вами фронтов в настоящее время назрела, но наступать на всех фронтах сразу нельзя. Сейчас необходимо активной обороной изматывать силы противника, заставить его израсходовать свои резервы, и лишь затем в летний период перейти в наступление. И все-таки я считаю, что на западном направлении сначала надо ликвидировать Ржевско-Вяземскую группировку врага. Сталин нахмурил брови, глаза его прищурились, он недовольно посмотрел на Жукова и что-то хотел возразить, но потом передумав вдруг спокойно произнес:
– А вот Тимошенко с Хрущевым дополнительно предлагают на Харьковском направлении провести наступательную операцию и освободить Харьков.
– Я, товарищ Сталин, против развертывания сразу нескольких операций. – ответил Жуков. У Сталина снова прищурились глаза, и он снова хотел что-то возразить, но в это время вошел Поскребышев и доложил о прибытии Шапошникова, Василевского, которые тут же вошли в кабинет. Вскоре явились Тимошенко с Хрущевым и Баграмяном, последним вошел Ворошилов.
– Кажется участники совещания наконец все в сборе – с иронией в адрес опоздавших произнес Сталин
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
317
– Докладывайте Борис Михайлович! – обратился он к Шапошникову. После обстоятельного доклада начальника Генерального штаба, в котором он изложил общее мнение коллектива штаба и свое, что в ближайшее время в весенний период и до середины лета необходимо ограничиться активной обороной, но стратегические резервы он предложил сосредоточить на центральном направлении и частично под Воронежем.
Сталин концом своей трубки, указав в сторону висевшей на стене стратегической карты прервал выступление Шапошникова и заметил:
– Что же так, Борис Михайлович, выходит мы должны сидеть сложа руки и ждать первого удара немцев? Я полагаю надо самим нанести несколько упреждающих ударов! Жуков предлагает наступать только на западном направлении, а на остальных фронтах обороняться. Это всего лишь полумеры. А теперь послушаем Тимошенко. Семен Константинович доложил обстановку на Юго-Западном фронте и предложил нанести упреждающий удар, помешать немецкому наступлению против Южного и Юго-западного фронтов. В заключение он сказал:
– Если Жуков предлагает наступать только на западном направлении, то я поддерживаю его в том, что это наступление будет отвлекающим маневром и скует силы противника на юге.
– Разрешите, товарищ Сталин? – попросил слово Ворошилов и, встав из-за стола, начал горячо доказывать правоту командования Южного фронта. В заключении он провозгласил:
– Верно говорит товарищ Сталин! Не сидеть же нам сложа руки!
Всем стало неудобно от такого эмоционального выступления Ворошилова. Сталин недовольно взглянув на Ворошилова сказал:
– Я думаю, товарищ Тимошенко прав, надо нанести несколько упреждающих ударов и доказать немецкому генеральному штабу, что мы можем наступать и в летнее время! После этих слов, сказанных Верховным, наступила тишина. Шапошников не осмелился доказывать позицию, выработанную генеральным штабом, а все остальные промолчали и решение, наступать на харьковском и западном направлении, было принято. Лишь Жуков, покачав головой громко кашлянул, за что получил неодобрительный взгляд верховного.
С совещания уходили молча. Жуков выходил последним. Вдруг Сталин тихо произнес:
– Вам, товарищ Жуков, надо остаться.
– Есть, остаться– ответил Жуков.
– Подойдите поближе, товарищ Жуков – строго произнес Сталин, набивая трубку табаком из сломанных папирос. Веки его глаз были опущены и он, не глядя на Жукова, спросил:
– Что же Вы не рассказывайте о вашем Бабаеве из Баку? Жуков
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
318
не ожидал такого вопроса от Верховного и, достав из кармана потертый конверт, сказал:
– Признаться, товарищ Сталин, я посчитал неуместным обращаться к Вам по этому вопросу сегодня.
– Почему же неуместным? К Вам обращается за помощью Ваш бывший соратник по Халхин-Голу, а Вы считаете неуместным обратиться к товарищу Сталину.
– Если Вы, товарищ Сталин, заинтересованы судьбой моего соратника по Халхин-Голу, который написал мне письмо из тюрьмы, то вот это письмо, прочтите сами – сказал Жуков, подавая Сталину развернутый лист. Сталин, взяв письмо, быстро пробежал по его страницам и тут же возвратил Жукову.
– Как я понял из письма, что этот ваш Бабаев струсил и без приказа отвел полк с участка обороны в тыл? – спросил Сталин.
– Я хорошо помню Бабаева, комиссара батальона полка Федюнинского. В атаке на гору Ремизова батальон Довбуша занимал центральное направление и когда командир батальона Довбуш погиб, командование батальоном принял на себя Бабаев. Тогда они первыми ворвались на вершину горы и выбили японцев с хорошо укрепленного узла обороны. Федюнинский представил Бабаева к ордену Боевого Красного знамени. После боя Иван Иванович пытался даже уговорить Бабаева остаться в кадрах Красной Армии, но тот, прибывший в особый корпус в Монголии из запаса, решил все-таки уволиться и уйти снова в запас, так как был инженером-строителем, и ему нравилось строить города. Думаю, не мог Бабаев оставить участок обороны и без приказа отвести полк в тыл, здесь какая-то ошибка. – сказал Жуков.
– А у Вас, товарищ Жуков, завидная память! Вы сейчас ручаетесь за Бабаева? – лукаво посмотрев на Жукова, сказал Сталин.
– Да, товарищ Сталин, за Бабаева я ручаюсь – твердо ответил Жуков.
– Хорошо, не смею больше Вас задерживать – сухо произнес Сталин, глубоко затянувшись от раскуренной трубки.
Через две недели после разговора со следователем пятьдесят шестой армии Бабаева с вещами вызвал в кабинет начальник тюрьмы. В кабинете кроме начальника тюрьмы за столом сидел прокурор Бакинского округа ПВО. Вещей у Бабаева не оказалось, поэтому он явился в кабинет в тюремном костюме, заросший щетиной, худой и готовый к самому худшему. Глаза его упрямо смотрели на прокурора, и вся его натура как бы говорила о том, что за шесть месяцев одиночной камеры он не был сломлен. Теперь он был весь в ожидании и предполагал любое наказание, которое для него придумали его мучители. Но знал одно, что бы не грозило ему, хуже не будет.
Прокурор встал. Вышел из-за стола и подошел к Бабаеву.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
319
– Товарищ, Бабаев Мамед Рашидович! Вы признаны невиновным. Я приношу извинения за ошибку военного трибунала пятьдесят шестой армии, приговор которого отменен военным трибуналом Южного фронта. Вам восстанавливается Ваше воинское звание, возвращаются награды, и Вы восстановлены в членстве ВКП(б)! Он пожал руку Бабаева и выдав ему какой-то документ, вышел из кабинета.
Ошеломленный неожиданным сообщением, Бабаев все еще стоял посредине кабинета с документом в левой руке и никак не мог поверить тому, что произошло за эти несколько минут. Вывел его из оцепенения начальник тюрьмы, который предложил ему следовать за ним.
К вечеру после бритья и бани ему выдали новую комсоставскую форму, снаряжение, кобур, пистолет «ТТ», полевую сумку, партийный билет, орден и орденскую книжку, удостоверение и предписание с выездом на фронт в распоряжение политуправления пятьдесят шестой армии. В предписании было указано: «с заездом к семье на двое суток».
Одетый с иголочки и затянутый комсоставским ремнем с орденом на груди, он пришел в свою старую бакинскую квартиру, но к его удивлению она оказалась запертой и опечатанной. Тогда он решил навестить квартиру своей тещи. С волнением нажал на кнопку звонка, дверь отворилась, на пороге стояла мать жены ханум Акина. Она охнула, всплеснув руками и со слезами бросилась на грудь зятя.
– Где Зульфия? Где…? – твердил он, предчувствуя какую-то беду, а пожилая женщина никак не могла остановить судорожные рыдания.
Наконец она кое-как успокоилась и тихо произнесла:
– Твоя жена, наша несчастная дочь Зульфия, умерла в начале марта. Судорожные рыдания, вновь схватили ее и на этот раз она долго не могла успокоиться.
– Как это случилось, мама? – печально спросил Бабаев.
– Когда она узнала, что тебя посадили в тюрьму, она очень переживала. Все ночи рыдала. Потом ее выселили из вашей квартиры, и она перебралась с Исой сюда ко мне. Хотели выселить из Баку, отправить с Исой в Казахстан. Ей предложили написать отречение от тебя, то тогда оставят в Баку. Ради Исы, я посоветовала ей написать это отречение. Свидание с тобой ей все-таки разрешили один раз в месяц. Перед тем как идти к тебе она успокаивала себя, старалась быть бодрой, чтобы не выдать, все то, что тут происходит у нас. В виновность твою она ни чуточку не верила. Несколько раз у нее появлялись боли в области низа живота, потом эти боли стали беспокоить ее постоянно. Она последний месяц перед смертью никуда не выходила и только лишь стонала, и звала тебя, чтобы попрощаться. Я как могла успокаивала ее, но в конце феврале, кажется это было в последнюю ночь месяца, она позвала меня к себе и просила побеспокоиться за Ису, который в это
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
320
время вместе со своим классом был в Худате на работах в Совхозе. А второго марта ее не стало. – сквозь рыдания закончила свой рассказ Акина.
– А где же теперь Иса? – спросил Бабаев.
– В школе им почти не дают заниматься, посылают на разные работы. Теперь они в Худате помогают в совхозе в посевной. – ответила Акина,
– Как он перенес смерть Зульфии?
– Долгое время был замкнутым, отвечал невпопад, в общем переживал молча, а лучше бы поплакал, жалко парня, в одночасье лишился отца и матери– сказала Акина.
– Нет, мама, отца Иса не лишился, мы еще обнимемся с ним– сказал с волнением Бабаев и скрипнул зубами, вдруг стал шагать по комнате, как когда-то в своей одиночной камере.
Он на вешалке увидел платок, в котором в последний раз видел свою жену. «Эх, Зульфия, когда я знал, что ты есть, у меня была уверенность в будущем и ты мне давала силы надеяться на счастливый исход, но ты оставила меня одного, и отняла эти силы и надежду» – думал Бабаев. Но эти мрачные мысли он не хотел произносить вслух. Глядя на Акину он видел, что она переживает утрату дочери больше, чем он, и совсем убита этим горем. «Она ведь женщина, ей, наверное, во много раз больней, чем мне, надо взять себя в руки и как-то успокоить ее. Надо теперь просто жить, у меня есть сын, у нее внук. Ради его стоит преодолеть любое горе и эту беду, которая постигла нашу семью!» – размышлял Бабаев,
– Скажи, мама, а что думает Иса о моем аресте и приговоре военного трибунала? – спросил Бабаев.
– Милый наш мальчик очень переживал, он, как и мать все время говорил, что этого не могло быть, что произошла какая-то ужасная ошибка, что рано или поздно папу реабилитируют. Он и маму даже успокаивал, а мне говорил, что я мужчина, всякое несчастье мне, как и папе, под силу преодолеть – сказала Акина.
– Спасибо, мама, за добрые слова, а теперь давай съездим на могилу Зульфии – сказал Бабаев и Акина молча стала собираться в путь.
На кладбище она подвела Бабаева к свежему холмику.
– Здесь лежит наша Зульфия – горестно сказала Акина и громко всхлипнула, Бабаев преклонил колено и, опустил голову, вполголоса сказал:
– Прости, моя дорогая Зульфия, наверное, я был причиной твоей смерти. Прощай. Пусть земля тебе будет пухом.
– Что ты там шепчешь, Мамед? Вот памятник нашей Зульфии поставить сейчас не могу, извини меня, но, если тебе не удастся это сделать, одна надежда на Ису, он ведь не забудет свою мать – сказала
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
321
Акина.
– Не хорони меня, мать, раньше времени. Я еще поживу и еще мы с тобой приедем на это место в день нашей победы над фашистами, а памятник Зульфие будет – сказал Бабаев и положил на могилу букет цветов, купленных у цветочницы на Баладжарском спуске.
Затем они поехали домой. Акина собрала скудный ужин, а Бабаев раскрыл консервную банку с колбасой из своего трехсуточного пайка, и они скромно без выпивки помянули Зульфию.
– Когда же прибудет из Худата Иса? – спросил Бабаев.
– О… Они только позавчера уехали на целых две недели, так что тебе не дождаться его, а жаль. Как бы мальчик обрадовался твоему освобождению. – сказала Акина.
Бабаев попросил лист бумаги, чернила и ручку. Он написал сыну письмо, в котором объяснил все, что считал нужным сообщить Исе о себе. Немного поколебавшись, написал о тайном послании генералу Жукову и это решило его судьбу по справедливости с восстановлением всех прав советского человека, коммуниста, восстановлен также в воинском звании и направлен на фронт. В конце он сделал, приписку: «Я, сынок, перед, партией, перед Родиной и перед семьей чист.»
Ночью, отказавшись от второго дня отпуска, Бабаев вы ехал на фронт в пятьдесят шестую армию, куда просился сам.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
322
Глава сорок первая
До начала календарной зимы оставалось чуть более месяца, а она уже давно хозяйничала в полную силу. Повсюду лежал глубокий снег, и морозы свирепствовали, как на Рождество Христово. Сегодня Прокопюк с утра решил проверить боевую подготовку подразделений батальона. Он, кроме того, запланировал сам провести занятия в группе подготовки разведчиков, и вдруг телефонограмма: его срочно вызывали в штаб полка.
От расположения батальона штаб полка размещался в небольшом двухэтажном доме вблизи Покровского парка на расстоянии трех километров. Прокопюк, вызвав к себе водителя красноармейца Андреева, спросил о состоянии батальонной полуторки, которую Андреев называл «Газ – два раз». Но Андреев развел руками и сказал:
– Мотор разобран, нужны подшипники для коленвала!
– Ладно, Андреев, вот схожу в полк, тогда будут у тебя подшипники! – рассердился Прокопюк, хотя сам прекрасно знал, что мотор газика стучал, и ездить конечно при таком дефекте было нельзя. Но времени оставалось мало, и он, выйдя из канцелярии, широким шагом зашагал по Ленинградскому шоссе. В лицо дул морозный ветер, который щипал щеки, нос, подбородок и леденил душу. Холод пронизывал длинную комсоставскую шинель, забирался за ворот и рукава. Чтобы не обморозить щеки, Прокопюк то и дело тер их рукавицей и прикрывал от ветра, посматривая на ручные часы. «Черт бы побрал эту машину, больше стоит, чем ездим на ней!» – думал Прокопюк и одновременно мысли его были заняты этим неожиданным срочным вызовом в штаб полка. «Что могло случиться там у них?» – думал Прокопюк. Если что на фронте, то обстановку он знал, правда она была неутешительной, немцы продолжали наступать, но опасной прорехи в обороне Москвы не было. Прокопюк посмотрел еще раз на часы и прибавил шагу. Но вот и штаб полка. Он вошел в вестибюль, дежурный по штабу сказал ему, что командир ждет в кабинете, там совещание. Прокопюк шагнул к кабинету и открыл дверь. У командира уже собрались все командиры батальонов и начальники служб полка. Полковник Завгородний, увидев вошедшего Прокопюка, строго спросил:
– Вы, товарищ подполковник опоздали на совещание на пятнадцать минут, как Вы это объясните?
– Я, товарищ подполковник, нигде не задержался, шел пешком, моя машина на ремонте! – ответил Прокопюк.
– Может у Вас еще найдутся какие-нибудь объективные причины? – раздраженно сказал Завгородний, и кивнув на свободную скамейку. Прокопюк прошел по рядам стульев и сел на свободное место. От незаслуженного упрека нервы напряглись до предела, восприятие
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
323
резко понизилось, но он все-таки постарался взять себя в руки и сосредоточился на выступлении командира полка.
– Есть опасность прорыва немецких войск на Волоколамском и Можайском направлениях, – говорил Завгородний, – тогда неизбежны уличные бои непосредственно в Москве. Московский горком партии мобилизовал на дополнительные работы в московской зоне обороны тысячи москвичей и большое количество техники. Личный состав нашего полка тоже участвует в организации и строительстве инженерных сооружений и дотов. В нашем секторе, начиная с рубежа окружной железной дороги и далее к центру города, мы должны создать дополнительные линии ежей, надолбов, огневых точек, установленных в домах. Для минирования подступов к окружной железной дороге, магистральных шоссе: Ленинградское, Волоколамское. Для этой цели создана инженерная группа во главе с военным инженером третьего ранга Безугловым. В связи с чем приказываю командирам батальонов передать в распоряжение Безуглова всех подготовленных саперов, курсантов и инструкторов, совсем запасом мин, взрывателей и взрывчатки. Работы в нашем секторе должны закончиться к десятому ноября, комбатам один, два, три, – подумав Завгородний наконец назвал цифру – и четыре, личный состав разместить по огневым позициям! Еще раз уточнить секторы огня и о готовности к обороне сектора города доложить к шестому ноября!
– А что будет с боевой подготовкой? – спросил Прокопюк.
– Вопрос дельный! Приказываю подготовку личного состава по специальностям для наших фронтов и отправку групп на задания с сего момента прекратить! Все курсы закрыть, людей определить по ротам, имущество, учебное пособие сдать начальникам служб полка, для дальнейшей передачи их в горвоенкомат для всеобуча! – сказал Завгородний. Он обвел всех строгим взглядом и остановившись на Прокопюке, сказал:
– Есть еще вопросы?
– Что нового под Москвой? Расскажите коротко об обстановке, – попросил Прокопюк.
– Под Москвой враг остановлен на рубеже Волжского водохранилища, восточнее Волоколамска и далее по линии рек Нара и Ока, а на юго-западных подступах к Москве в районе Тулы, враг несет большие потери, но, ни считаясь ни с чем, вводит в бой все новые и новые силы. И наши войска тоже несут потери, поэтому все труднее и труднее приходится сдерживать натиск немецкого наступления. Я уже говорил: что опасность прорыва на Волоколамском и Можайском направлениях существует, значит существует и угроза выхода фашистов к Московской зоне обороны, а до полной готовности этой зоны в инженерном отношении еще далеко. Отсюда и вывод – надо спешить –
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
324
ответил Завгородний на вопрос Прокопюка.
– Товарищ полковник! Приближается двадцать четвертая годовщина Октября, скажите, будет ли на этот раз парад на Красной площади? – спросил кто-то из командиров батальоне.
– Да, парад на Красной площади должен состояться, первый полк нашей бригады получил указание по подготовке к торжественному маршу, им заменим старые шинели на новые, выдадим шапки, сапоги, – ответил 3авгородний.
– Значит все-таки резервы есть в Москве. Значит все будет хорошо! – радостно воскликнул подполковник Шульженко.
– Что это, Дмитрий Захарович, по-твоему, хорошо? – спросил Завгородний.
– А то, товарищ полковник, что не будут же на парад, в Москву, снимать части с передовой? – улыбнувшись, сказал Шульженко.
– Ладно, будут, не будут снимать войска с передовой, это не наше дело, мы обязаны исполнять свой долг в Москве на ее северо-западном направлении, которое нам поручили защищать.
– Есть еще вопросы? – спросил он, осмотрев своих подчиненных.
– Вопросов нет. – ответил Шульженко.
– Тогда всем по местам, подполковнику Прокопюку остаться – сказал Завгородний. Командиры батальонов и начальники служб вышли, Прокопюк остался сидеть на своем месте. Завгородний повернулся к нему, тот быстро встал, в недоумении глядя на своего начальника.
– Я, вижу Вам не очень нравится, когда Вам делают замечания старшие товарищи. Понимаю, Вы в Испании командовали бригадой, а здесь всего лишь батальоном – сказал Завгородний.
– Я очень прошу Вас, товарищ полковник, оставьте в покое мою службу в Испании. При назначении меня в Ваш полк довольно хорошо сказал генерал Григорьев: «Назначение на батальон — это не понижение в должности, в настоящее время не до этих мелочей!»
– Да, я наслышан о Ваших отношениях с генералом Григорьевым, но Вы же не в грош не ставите Вашу настоящую должность, не Вы ли заявили комиссару Максимову, что на Вашем месте мог бы быть инвалид, Вы считаете, что без Вас на передовой не обойтись, да и партизанского движения без Вас быть не могло. Ваши опыт, умение неоспоримы, но кто же из грешных будет служить в нашем полку? А вдруг впрямь немцы прорвут Московскую зону и войдут в город? –сказал Завгородний. Прокопюку стало не по себе. Значит комиссар Максимов рассказал Завгороднему о давнем разговоре в канцелярии батальона, и передернув факты и суть сказанного мною таким образом поставил меня в неприглядном свете? Уж не склока ли это? – подумал Прокопюк, и собравшись с мыслями, сказал:
– Зачем же Вы так, Николай Ильич? Да я высказал комиссару
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
325
свои соображения по поводу своей участи, нахождения в таловых частях фронта, да, признаюсь, я хотел бы изменить эту участь и быть или на передовой, или в партизанах. Но разве это могло кого-то поставить в неловкое положение? Мне думается, мнение по поводу желания своего высказать не грех. Не в тыл же я просился – заключил Прокопюк.
– Нет, нет! Комиссар Максимов правильно Вас понял и ничего предосудительного о Вас не говорил – испугавшись чего-то начал оправдываться Завгородний.
– Но Вы, товарищ полковник, намекнули сейчас, что о наших отношениях с генералом Григорьевым кое-кто за моей спиной говорят с каким-то нездоровым акцентом, тогда разрешите довести до Вашего сведения, что отношения у нас приятельские еще очень с давних пор. Несмотря на это генерал Григорьев мне и Ваупшасову никаких поблажек по службе не дает. Признаюсь, вот по материальному обеспечению батальона, учебных курсов поблажки были, но только и всего. К тому же весь полк пользовался этими поблажками. – сказал Прокопюк. После этих слов Прокопюка, Завгородний вспомнив справедливость сказанного вдруг покраснел. Он вспомнил также, как Прокопюк делился всем тем, чего ему удавалось выпросить в наркомате через генерала Григорьева и как по товарищески его уважали в полку.
– Пожалуй Вы правы, Николай Архипович, но Вы не подумайте, что я Вас оставил только для того, чтобы отчитать за опоздание на совещание, и чтобы упрекнуть в непорядочности. Извини, если так понял меня. У меня к Вам вот какое дело. У Вас в батальоне служит немец – Вернер Мессингер.
– Ну и что же с того, во всей бригаде служат десятки иностранцев-интернационалистов-антифашистов и многие из них по национальности немцы, многие заброшены в тыл фашистам для разведывательной работы и прекрасно служат нам – сказал Прокопюк.
– Все так, но Вы для этого Мессингера заказали на фабрике «Большевичка» сшить и подогнать по его росту костюм немецкого офицера, который уже у них забрали в готовом виде, и он хранится у Вас. Портниха же, которая подгоняла костюм ей вдруг взбрело в голову сообщить об этом в районный отдел НКВД. Те, как обычно оперативно дали этому делу ход и выяснили, что Вы этот заказ сделали без согласования с начальником особого отдела бригады. Предупреждая Вашу беседу с особым отделом, я хотел задать Вам несколько вопросов:
– Ну что же, спрашивайте, товарищ полковник.
– Для чего Вы это сделали?
– Мессингер мой подчиненный еще по интернациональной бригаде в Испании. Не раз он ходил в разведку в немецкой форме и приносил ценные сведения. Вы же знаете, чем занимается наш полк! В то же время я понемногу готовлю кадры для будущего партизанского
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
326
отряда или может быть партизанской бригады. Это Вы не могли объяснить начальнику особого отдела. Ведь мы же с Вами все-таки чекисты.
– Я понимаю Вас, но почему же Вы, опытный чекист, с обираясь действовать в тылу врага со своей будущей партизанской бригадой, уже сейчас действуете по-партизански? Можно было согласовать пошив немецкого костюма хотя бы со мной?
– Вы же сами заметили, товарищ полковник, за какие-то пустяковые слова сказанные Максимову доверительно, уже Вы, мой начальник сделали мне выволочку, да еще исказили суть, сказанную мною.
– Ну это к делу не относится и, хотя мне понятны Ваши мотивы содеянного, боюсь, что в особом отделе бригады Вас могут не понять, и чтобы предотвратить неприятность, Вы согласовали бы эти свои действия задним числом хотя бы с генералом Григорьевым.
– Генерал Григорьев об этом должен знать, я в беседе с ним как-то рассказывал ему об этом прекрасном разведчике Мессингере и намекнул, что не плохо было бы в моей будущей бригаде иметь такого разведчика.
– Что же генерал?
– Генерал Григорьев ответил согласием. Конечно он не знает про то, что Вернер Мессингер снова попал ко мне, но, если уж разгорелся сыр-бор из-за него, я рассчитываю сослаться на генерала Григорьева.
– Я разрешаю Вам позвонить к нему по этому телефону в сию минуту и сегодня же встретиться с ним.
– К сожалению, такое невозможно, генерал Григорьев с отделом эвакуировался в Куйбышев, получив такой приказ.
– Да, дела! – произнес Завгородний и позвонил в штаб бригады. Поговорив с кем-то, он положил трубку и глянув на Прокопюка отсутствующим взглядом сказал:
– Вас приглашает к себе начальник особого отдела майор Проклов, берите мою машину, заверните в батальон, сделайте все распоряжения майору Ваупшасову и езжайте в штаб бригады. После вполне спокойной беседа с майором Прокловым, Прокопюка вызвал к себе командир бригады полковник Орлов, там же в кабинете командира находился комиссар бригады Максимов. Усадив Прокопюка в кресло они перекрестными вопросами старались выведать: о Мессингере, о самовольном решении сшить и подогнать для него костюм оберлейтенанта Абвера, о каких-то чуть ли не упаднических высказываниях и, наконец, Максимов поставил точку на последнем вопросе, который для Прокопюка прозвучал неожиданно: «Почему он до сего дня не вступил в члены ВКП(б)?» Ему показалось, что он исчерпывающе и с честью ответил на все задаваемые ему вопросы, но
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
327
дело обстояло совсем не так как он думал. Начальник особого отдела в своем донесении в штаб московской зоны обороны сделал вывод о заведении на Прокопюка дела по политическим мотивам, с отстранением его от должности командира четвертого батальона второго полка.
Во второй половине ноября ожесточенные бои разгорелись на Калининском, Солнечногорском и Каширском направлениях. Советские воины самоотверженно отражали яростные атаки врага, но не считаясь с огромными потерями в живой силе и боевой технике, немцы с боями упорно продвигались к Москве. К концу ноября они вышли на рубеж Лобне, Крюково, Дедовских, что в двадцати километрах западнее Москвы. Положение на Западном фронте с каждым днем ухудшалось. Угроза окружения и захвата столицы стала реальной.
В один из морозных дней Прокопюк, обходя свои подразделения зашел в радийную комнату, где еще совсем недавно на курсах занимались девушки, юноши, веселые и отважные комсомольские сердца. Теперь курсы были ликвидированы, остались лишь два радиста и две радиостанции РПО, которые в октябре генерал Григорьев прислал в батальон. При ликвидации учебных подразделений, учебное пособие было сдано на склад полка, но эти две радиостанции Прокопюк сдавать не стал, и никто из начальников служб полка не потребовал их у него.
Радисты не были официально связаны с корреспондентами или главной радиостанцией, а работали только на прием, так как даже учебную частоту у них забрали. Они сообщали Прокопюку обстановку на фронтах, передаваемой всесоюзной радиостанцией на Шаболовке, а также ловили в эфире открытые тексты неизвестных радиостанций. Одновременно по приказу Прокопюка они принимали передачи морзянки, записывая их на скорость.
Выслушав доклад сержанта Кононова, он сел на табуретку и тяжело вздохнул:
– Да, Саша, фрицы все лезут и лезут, может и нам придется вступить в бой? – грустно, не то спросил, не то посетовал Прокопюк.
– Умрем, но Москвы не сдадим. – отчеканил Кононов.
– Если мы умрем, кто будет защищать Москву? Нет, Саша, не умирать надо, разгромить фашистов – сказал Прокопюк.
– Есть не умирать! Будем драться с гадами до самой победы – весело воскликнул Кононов.
– Чему радуешься? Радоваться пока нечему, – сказал грустно Прокопюк и встал с табуретки.
– Товарищ подполковник. Вот послушайте, какую мы песню записали сказал Кононов и достал из-за хлама старенькую потертую гитару. Подстроив ее, он запел грустную, душевную песню солдата фронтовика, который находился в землянке у железной печурки и
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
328
вспоминал улыбку и глаза своей верной подруги. Песня захватывала своей простотой, щипала за душу и была на редкость мелодичной. Прокопюка подкатил комок к горлу, когда Кононов запел: «До тебя мне дойти не легко, а до смерти четыре шага!». Прокопюк задумался: «Четыре шага до смерти – как это символично и очень верно сказано!» Песня смолкла. Прокопюк все еще стоял и никак не мог освободиться от впечатлений о песне и от чувств, нахлынувших на него. Он думал о советских солдатах, которые под Москвой, вот в таких землянках грудью заслонили свою столицу и не пропустили врага в город. Этот народ ни сломить, ни победить невозможно.
После занятий по боевой подготовке в канцелярию вошел Мессингер.
– Разрешите, товарищ комбриг? – спросил он.
– О, Вернер! Входи, входи, только не называй меня комбригом, ты же прекрасно знаешь, что я командир батальона.
– Да, я конечно знаю все это, но испанская привычка никак не может у меня выйти из головы, а потом я все время, думаю, что это не справедливо, что наш уважаемый всеми комбриг на родине стал всего лишь командиром батальона – картавя и чуть коверкая слова, сказал Мессингер.
– Ладно, садись Вернер, рассказывай, что нового и что привело тебя ко мне?
– Я, Николай Архипович, пришел просто поговорить, как это, хорошо? – спросил он.
– Конечно же хорошо, что пришел. Мы с тобой Вернер, друзья, давай выкладывай, что волнует тебя и какие у тебя успехи?
– Волнует меня, Николай Архипович, два вопроса: почему фашисты так близко от Москвы? И потом почему мы с тобой не сражаемся с ними?
– Эх, Вернер! Ты же знаешь, что фашисты захватили всю Европу и все ресурсы, и силы европейских стран бросили на Советский Союз. Не буду вдаваться в подробности и в суть твоего вопроса, конечно, можно было бы встретить их получше, но не получилось и вина тут чья-то есть, теперь, я думаю, не виноватых надо искать, а бить фашистов посильнее и побольше!
– Вот, вот. Я и говорю, надо сражаться, а мы разве сражаемся? – заметил Мессингер.
– Вернер, Вернер! И ты травишь мне душу! Знаю, что сидим в тыловых структурах фронта, но что мы можем, если нам приказали. А потом надо же кому-то и здесь быть! – в отчаянии ответил Прокопюк.
– Ну а как дела с формированием ядра нашей будущей бригады?
– Ядро есть, и как только разгромим немцев под Москвой, думаю, деда наши пойдут побыстрей. Костюм я тебе для разведки уже
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
329
подготовил, теперь осталось запастись документами, считаю, что и за этим дело не встанет. Многое ждал, малое подождешь!
– Ну что же, комараде комбриг, спасибо за разъяснение, немного успокоил, а то все душа болела, думаю неужели Москву фашистам отдадим, как когда-то Мадрид сдали? Спасибо еще раз! – сказал Мессингер и засобирался в роту, – командир отпустил на тридцать минут – пояснил он. Крепко пожав друг другу руки, Мессингер ушел.
Через четыре дня Прокопюку позвонил Завгородний.
– Ну, Николай Архипович, радуйся, началось – басил его голос в трубке.
– Можно поподробней, Николай Ильич? – кричал в трубку Прокопюк.
– Да, да, теперь можно! Под Истрой пошла в наступление группа войск генерала Белобородова, наступают наши и севернее Москвы и на Юге от Каширы. Ты лучше приезжай ко мне, поговорим – крикнул Завгородний, и трубка, щелкнув, умолкла.
Прокопюк тотчас же вызвал Андреева и приказал подготовить газик.
– Есть, товарищ подполковник, готовить газик! Машина в полном порядке! Слышали, наши войска под Москвой пошли в наступление! Ура, товарищ подполковник! – радовался Андреев.
– А ты откуда узнал? – спросил у него Прокопюк.
– Да все в батальоне знают, наши радисты поработали, сколько радости у бойцов и все рвутся туда, на передовую! – разболтался Андреев.
Прокопюк вызвал дежурного по батальону и приказал передать Ваупшасову, что он остается за командира: «я убываю в штаб полка». Прибыв в штаб полка, Прокопюк увидел радостный переполох командиров штаба. Завгородний встретил его улыбкой, которую он не помнил на лице командира полка, со времени их знакомства.
– Садись, Николай Архипович, сейчас прибудут все комбаты, сегодня, как видишь, ты первый прибыл в штаб.
– Что еще интересного в сводках? – спросил Прокопюк.
– В сводках то, что слышал от меня, но я тебе сообщу приятную для тебя новость, в Москву прибыл генерал Григорьев, только что он звонил сюда в полк и спрашивал тебя! В общем к пятнадцати часам ты должен быть у него вот по этому адресу. – сказал Завгородний и подал Прокопюку листок, вырванный из блокнота.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
330
Глава сорок вторая
Женя пришла из школы в первом часу ночи. С восьми вечера до двенадцати в третью смену занимались только старшие классы. С легкой руки завуча Зинаиды Ефимовны Осиповой шестые классы были отнесены к старшим и дети, занимавшиеся в этих классах, молчаливо переносили эту серьезную для них нагрузку, иногда засыпая прямо на уроке за партой.
Женя вошла в коридор. Тщательно метелкой обмела от снега подшитые и заплатанные лоскутками кожи валенки и лишь потом постучала в дверь. Дверь открыла мама. Она молча показала ей на стол, стоящий посредине комнаты, на котором прикрытая полотенцем, стояла чашка с порцией пшенной каши и крошечный кусочек хлеба. Это мама оставила ей от своей порции ужина. Женя знала, что мама старается меньше есть, отрывая от своего скудного пайка.
– Мам, я не буду есть, я съела кусочек хлеба в школе, меня угостили.
– Ладно тебе врать-то, аж подбородок трясется от голода, а все туда же, не буду есть! Ешь давай и ложись, завтра, все равно в семь надо вставать, – недовольно ворчала Евдокия и укрывшись одеялом, отвернулась к стенке.
– Мам, ты же сама голодная, а завтра тебе на работу, я ведь не работаю?
– Ты не работаешь, но ты растешь, а я уже свое выросла, много ли мне надо, давай не разговаривай, ешь и ложись спать, не мучай меня своими рассуждениями – сказала Евдокия. Женя еще хотела что-то сказать, но голод сковал ее сознание. Она подошла к столу и опомнилась лишь тогда, когда ни каши, ни хлеба как не бывало. Потом ей стало нестерпимо стыдно, что она съела часть маминого пайка, но делать было нечего и она, раздевшись, выключила лампочку и нырнула под одеяло в холодную постель. Почему-то не спалось. Она все еще думала о маме и ругала себя за несдержанность. У Быстряковых часы пробили один час. Женя вспомнила, что мама, наверное, кормила своим пайком и ее младшую сестру Раю, которая училась в четвертом классе во вторую смену.
С началом войны, когда ввели карточки на продукты, жить стало очень трудно. Мама и старшая сестра Анюта работали на комбинате, им на рабочую карточку полагалось шестьсот граммов хлеба, немного крупы и какого-нибудь жиру. Карточки на жиры почти постоянно не отоваривались, и они пропадали. Детям, учащимся школ полагалось по четыреста грамм хлеба и больше ничего. У Владимировых огород был небольшой, всего пять соток и картошки, выращенной на нем, хватало на ползимы.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
331
Жене больше всего было жаль маму. За эти два месяца зимы она сильно сдала, осунулась, на лице резко обозначились скулы, заострился нос, провалились глаза, но не утратили спокойствия и доброты. Женя не могла простить себе, что съела часть маминого ужина. Стыдно было за то, что она действительно съела в школе грамм сто хлеба, которым с ней поделилась Рая Григорьева, можно было бы мамину кашу оставить до утра, но свершенного не вернешь. Все! Теперь она никогда не притронется к еде, которая принадлежит маме! «А Рая Григорьева – хорошая подружка. Они Григорьевы конечно побогаче нас. Огород у них большой, кормят поросенка, да и ее мама работает на мотовозе где платят значительно больше. Рая всегда делится со мной всем, что приносит в школу из еды. – думала Женя. С этими мыслями она незаметно для себя заснула.
Утром она почувствовала, как кто-то трясет ее за плечи. С усилием воли открыла глаза. У постели стояла сестра Рая.
– Вставай, Женька! Мама и Анюта уже ушли на работу, а ты все дрыхнешь! Но Женя никак не могла сообразить, что уже настало утро. Наконец, она встала, протерла глаза кулаками и стала заправлять кровать. Затем она помогла Рае решить задачу и, забрав карточки, деньги, сумку, начала одеваться.
– Жень! Ты в магазин? – спросила Рая.
– Да, пойду отоваривать карточки. Вчера в школе говорили, что привезли сушеные фрукты вместо сахара, а ты пока не выучишь уроки, чтобы никуда не выходила, я скоро приду – сказала Женя.
– Понятно. Голодной-то не очень хочется гулять по морозу. – ответила Рая.
В магазине Женя, отоварив карточки на хлеб, заняла очередь за сушеными фруктами. Очередь была очень велика и Женя вдруг сообразила, что до ухода Раиски в школу выкупить сухофрукты не успеет. Она решила отнести домой хлеб и вернуться в магазин. Пока бежала до барака, наставляла младшую сестру, чтобы сама покушала, а сама пошла в школу – время прошло немало. Прибежав в магазин, она поняла, что очередь ее за фруктами уже прошла. Женя подошла к женщине, подававшей карточки и деньги продавщице и попросила, чтобы та пропустила ее, так как очередь уже прошла.
– Много вас тут шляется и все норовят без очереди пролезть. Ничего, постоишь еще раз, будешь знать, как рот разевать – сказала женщина, отталкивая рукой жена от прилавка. Женя всхлипнула и отошла в сторону. Из очереди вдруг вышел мужчина в полушубке и в солдатской шапке на голове. Он подошел к Жене, своей левой взял ее руку и подвел к женщине, все еще тянувшую свою руку с карточкой к нерасторопной продавщице.
– А ну ка тетка, пропусти девочку вперед себя – твердо сказал он.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
332
– Это как же так я должна ее пропустить! Я заняла очередь и стою здесь вот уже полтора часа, почему же я должна пропускать разных оборванок, шныряющих везде? Нет уж не пропущу!
– Пропустишь! Я видел эту девочку как она занимала очередь и потом понесла домой хлеб, думаю, видела и ты ее. Ты что думаешь, если девочка слабее тебя, то ее можно обижать? Нет уж не позволю! – громко сказал он.
Нерасторопная продавщица растерялась и не знала, у кого брать карточку, а женщина, разозлившись на мужика в полушубке визгливо закричала:
– А может и тебя надо пропускать без очереди. Хитро придумал и девочка пригодилась для этого?
– Нет, меня без очереди пропускать не нужно, у меня очередь вон уже недалеко, хотя я в праве отоварить свои карточки и без очереди! – спокойно сказал мужик и повернувшись боком показал свой правый пустой рукав полушубка, конец которого засунут в карман.
– Он же инвалид войны, фронтовик, дура! – кто-то громко заметил из очереди.
– Я на фронте бил фашистов для того, чтобы никто никогда не мог обижать вот таких детей, а ну пропусти вперед себя эту девочку! – сказал он и отстранил женщину от прилавка своей левой рукой.
Продавщица, наконец опомнившись от оцепенения, взяла Женины карточки и начала вешать ей курагу. Когда Женя с кульком кураги отошла от прилавка, мужчина без руки встал в свою очередь. Женя подошла к нему и тихо сказала:
– Спасибо, Вам, дядя Вы очень добрый человек! Он положил на плечо ей свою тяжелую ладонь, улыбнулся и сказал:
– Ничего доченька, мы еще повоюем и без одной руки! Иди домой, тебе ведь, наверное, пора в школу? – он тихонько подтолкнул ее в сторону выхода. Женя еще раз глянула в добрые глаза однорукого дяди и ей показал ось, как будто папа обласкал ее своим взглядом.
Придя домой, Женя положила в шкаф кулек с курагой. На кухне она нашла на плите еще не остывший чайник. «Значит Раиска, перед тем как пойти в школу, пообедала» – подумала она и налила себе полную кружку кипятку. Потом она пошла в комнату и, открыв шкаф, где лежал принесенный из магазина хлеб на четверых. Женя увидела там кусочек хлеба, весивший по-видимому не более полутора килограмма. Внимательно осмотрев шкаф и удостоверившись, что хлеба больше нигде нет, она с ужасом поняла, что Раиска съела на один раз даже больше чем ее дневная норма. Придет из школы и ей снова давать надо хлеб?
С работы пришли Евдокия и Анюта. Женя рассказала им, как Раиска съела всю свою дневную норму и даже больше.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
333
– Раиску надо проучить, а то она всю совесть потеряла – заключила Женя.
– Не надо доченька злиться на Раю. Это ведь голод заставил ее так сделать, а сегодня выделим ей хлеба из своих пайков, да и найдем что-нибудь покушать. Вон в том кошельке я принесла более десятка свиных хвостов, из них можно сварить похлебку, вот и поедим. – сказала Евдокия.
– Мам, да ведь это хвосты из «мясиги», отрезанные от не обработанных свиных шкур. От них известью за версту воняет – сказала Женя.
– Что же делать, доченька? Надо ведь как-то жить и что-то есть, а то помрем все. – скорбно сказала Евдокия.
– Вы как хотите, а я лучше умру, а есть «мясигу» не буду – в отчаянии воскликнула Женя.
– Не говори так, дочка. Вот я их хорошо промою, сварю и поужинаем. – сказала Евдокия, забрала хвосты и ушла на кухню. Вскоре по всему бараку пошел омерзительный запах, пропитанных известью свиных отбросов.
Женя не могла больше находиться дома, она быстро оделась, схватила холщовую сумку с учебниками и громко произнесла:
– Я пошла к подруге учить уроки, приду уже после уроков в школе! Затем она открыла дверь и со слезами на глазах выбежала на улицу. «Боже мой! Когда же этому Гитлеру придет конец!» – подумала она.
До начала занятий в школе осталось три часа. Сумерки быстро поглощали все окружающее, а в окнах зажглись огни. Она не знала, к какой подруге ей идти, и слабея от голода побрела в сторону рабочего поселка, где жила Рая Григорьева. Бледная, обессиленная, Женя подошла к двери дома Григорьевых и постучала железной щеколдой о скобу. Дверь открыл Юрка. Увидев Женю, он сказал;
– Тебе чего надо?
– Рая дома? – спросила Женя, слабым голосом.
– Ты что, заболела что ли? Райки дома нет, она повела Вальчика к бабушке, а ты входи, она скоро вернется.
– Спасибо, Юра, я, пожалуй, зайду и подожду ее. Она вошла в дом, на нее пахнуло теплом и запахом жареной картошки. Во рту сразу же ощутила обильную слюну, в желудке засосало, вдруг захотелось без всякого стеснения попросить у Юрки чего-нибудь поесть, но взяв себя в руки, она сняла пальто и села на стул возле большого трюмо, висевшего на стене.
– Ты что действительно заболела? На тебе и лица нет, ты как будто прозрачная какая-то, – сказал Юрка. Женя посмотрела в зеркало и не узнала себя. «Господи! Я же совсем отощала. Права мама, так и не
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
334
долго умереть.» – подумала она.
Около дубового фигурного серванта висел портрет молодого мужчины в черном костюме и в белой манишке при галстуке.
– Юра, а это кто на портрете?
– Да это похан в молодости, сейчас он уже совсем не такой, ничего похожего не осталось.
– Юра, почему ты отца называешь «похан»? Так только жулики говорят.
– Какие там жулики? У нас все пацаны отцов называют поханами, а ты – жулики – обиделся Юрка. Женя вздохнула. Она знала, конечно, что пацаны говорят на блатном жаргоне. Но она всегда презирала такой жаргон, Женя так и сказала:
– Юра, мерзко называть родного отца поханом, я думала ты не такой!
– А что, я какой-то особенный что ли? – сказал Юрка и ехидно улыбнулся.
– Но у тебя же отец начальником был, на фронт ушел добровольно, вон у Копанева отец начальник отдела снабжения, попробуй ему скажи про фронт, так сразу броней прикроется.
– Это верно, отец у меня правильный человек, только какой он начальник, заместителем у Копанева был, а в действительности просто экспедитор. Я его называл старшим, кто куда пошлет, да и на фронте он всего лишь старшиной роты, так что большого начальника из него не получилось.
Звякнула железная щеколда, хлопнула дверь и в комнату вбежала Рая:
– Ой, Женька, здравствуй! Ты чего пришла, скоро ведь в школу?
– Да так, дома стало невмоготу, вот пришла к тебе, ты задачки все решила?
– Да, уроки я выучила еще до обеда, давай сейчас поужинаем и пойдем в школу. Ты будешь с нами ужинать? – спросила она Женю. От этих слов екнуло сердце. Женя хотела сказать, что есть она не хочет, только что поела или еще что-то в этом роде, но язык не повернулся чтобы произнести такие ужасные для нее слова и она только тихо сказала:
– Да, буду.
Рая принесла большую сковородку полную жареной картошки с салом. Она положила на стол вилки, подтащила стулья.
– Ну ты чего, Женя, садись, ешь картошку, только извини хлеба нет, мы с Юркой еще утром съели свои пайки, одна мамина осталась.
Женя села за стол, и удерживая себя от поспешных движений рук, стала есть вкусную божественную картошку, вкуснее которой она еще ничего не едала.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
335
Директор коминтерновской средней общеобразовательной школы Елесов Семен Петрович, передав здание школы военному ведомству, хотя теперь формально и не был ответственным за здание, но каждый день по привычке шел к нему, заодно посещал и госпиталь расположенный в нем. Он как бывший фронтовик-артиллерист, искалеченный осколками немецкой мины, еще в приграничных боях в сорок первом хорошо знал госпитальную жизнь и как мог старался помочь коллективу госпиталя, чтобы облегчить участь искалеченных и страдающих там фронтовиков. И еще у Елесова была одна заветная цель посещения ранбольных: он никому не говорил о ней, но на деялся и мечтал из числа ранбольных встретить кого-нибудь из своих однополчан, по-братски обняться с ними и все разузнать о родном полку, о товарищах, живых и погибших. Увы, за четыре месяца работы госпиталя в стенах школы таких однополчан он еще не встречал.
Однажды начальник госпиталя, военврач первого ранга Кодолов сказал Елесову:
– Вы, Семен Петрович, бывший фронтовик, сейчас директор школы, и до сего времени не догадались привести в госпиталь учеников мальчишек и девчонок для того, чтобы они пообщались с ранбольными. Для раненых – это дополнительное лекарство, а для школьников это урок мужества. Как Вы смотрите на мое предложение? Елесов опустил голову и как-то исподлобья посмотрел на Кодолова.
– Вы, Семен Захарович, хорошо сказали, только эти слова не Вы должны были говорить, а я, вот не успел или может не додумался до того, спасибо за науку – сказал Елесов, хлопнув себя ладонью по лбу. Он вдруг засобирался уходить и попрощавшись, быстро зашагал в раздевалку. Наследующий день он собрал в канцелярию классных руководителей и пристыдил их, что они старые опытные педагоги, помогают пионервожатым и секретарям комсомольских организаций составлять планы внеклассной работы и никто не до думался запланировать посещение госпиталя в нашей бывшей школе. Он посмотрел на смутившихся классных руководителей и почему-то задержал свой взор на Крамаре, классном руководителе шестого «б» класса. Крамар заметил этот укоряющий взгляд и, привстав со стула, сказал:
– Планировали, Семен Петрович, но как до дела доходило все спешили скорей по домам. У кого мама больная, кто карточки не отоварил, у кого валенки худые. Я как-то смотрел на все сквозь пальцы, а сейчас вижу, что дал маху. Это же огромный источник школы мужества и порядочности, да и ранбольным это тоже необходимо. У многих из них есть семьи, дети и общение учеников нашей школы с ранеными госпиталя вдвое быстрее излечит их от недуга.
– Может еще кто-то выскажется? – спросил Елесов, но все
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
336
молчали, лишь классный руководитель десятого «а» сказал:
– Чего уж тут высказываться, Адольф Арнольдович за всех все сказал.
– Я теперь не Адольф, а Анатолий – поправил его Крамар и все улыбнулись. Дело в том, что как началась война Крамар официально в ЗАГСе сменил свое имя с Адольфа на Анатолия.
—Ну хорошо, я думаю, все знают, как в таких случаях действовать, через классных пионервожатых и секретарей комсомольских организаций, – заметил Елесов.
– А я с Ниной Кассиной остаемся в стороне? – возмущался Кочкин, показывая на пионервожатую.
– Если своевременно не проявил инициативу, как секретарь комсомольской организации школы, так плетитесь в хвосте – сказал Елесов. После такого экстренного педсовета классных руководителей старших классов, работа закипела в полную силу. В каждом классе составляли планы, затем школьный скользящий график, и с этого дня госпиталь ежедневно посещали два класса ребят, которые не только общались с ранеными, но изъявляли желание помочь санитаркам и медицинским сестрам по уходу за ранбольными.
Так шли дни, недели, начинался самый лютый месяц на вятской земле – февраль. Однажды Крамар после окончания уроков в первом часу ночи попросил своих учеников остаться в классе на несколько минут. И хотя ребята очень устали и всем хотелось поскорей уйти домой, все же остались, недоумевая, чего в такое время хочет от них Анатолий Арнольдович. Лишь Толя Копанев, сидевший на задней парте у окна «на Камчатке», сказал:
– Старый немчура, чего ему надо от нас? Он еще хотел что-то произнести, но в это время в класс вошел Крамар. Ребята встали, но Анатолий Арнольдович махнул ладонью, дав понять, что теперь не до официальностей. Осмотрев уставшие лица ребят, он сказал:
– Я задержу вас совсем ненадолго. Просто я хотел по советоваться с вами вот о чем: вы в неделю один раз посещаете раненых в госпитале.
– И не только посещаем, но и помогаем санитаркам и сестрам по уходу за ними – сказала Рая Григорьева.
– Я знаю об этом, может быть раненые бойцы и командиры ждут от вас совершенно другого. Я осведомлен, что вы пытаетесь рассказывать в палатах стишки или поете песни и вам безусловно аплодируют, не так ли? – сказал Крамар.
– Да, конечно, так– ответила за всех Женя Владимирова.
– Ну а как вы сами оцениваете свои выступления перед ранеными бойцами? – спросил Крамар.
– Да уж какая там оценка, примитивно конечно, но мы же не
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
337
артисты? – сказал Толя Кузнецов.
– Ну а вы, наверное, догадываетесь, что среди раненых есть и музыканты, и литераторы, и даже работники искусства, а вам не стыдно показывать эту свою примитивность и принимать аплодисменты только из-за приличия зрителей? – сказал Крамар. Ребята притихли, их глаза вопросительно смотрели на своего классного руководителя, и они ждали, что же еще придумал их любимый Анатолий Арнольдович? А Крамар продолжал:
– Оказывается, ребята, у нас в клубе есть хороший хормейстер Михаил Курский, поэт Саша Буров и хореограф Дмитрий Бронецкий. Несмотря на свою занятость, они согласились научить вас искусству пения, дикции и танцу, ну так как, будем в свободное от уроков время ходить на репетиции? – спросил Крамар.
– Будем – крикнули несколько голосов, но тут встала Рая Григорьева, она сказала:
– Ребята, да это же замечательно!
– Ура! Крикнул Толя Кузнецов и это «ура» подхватили все, только Копанев с «Камчатки» исподлобья смотрел на ребят губы его беззвучно шевелились и зло поблескивали глаза. Крамар заметил неудовольствие Копанева и, когда шум в классе утих, он сказал, обращаясь к Копаневу:
– А ты, Толя, не согласен с ребятами?
– Да, я не согласен, не только с ребятами, но и с Вами, Адольф Арнольдович – начал было Копанев, но Крамар поправил его:
– Мое имя Анатолий! Запомни это, тезка!
– Ну хорошо, Анатолий Арнольдович, я забыл, так вот у многих из нас и так времени не хватает на то, чтобы выучить уроки, помогать родителям дома по хозяйству, на меня, например, возложена обязанность отоваривать карточки, надо еще и отдохнуть, ведь мы учимся ночью, а Вы предлагаете, кроме посещения госпиталя, еще и репетироваться к этому импровизированному выступлению перед ранеными. Уверен, что все ребята тоже под завязку загружены, а высказаться боятся, вот и орут во все горло «ура»! – с негодованием закончил Копанев.
– Ребята, все так думают? – спросил Крамар. Класс молчал. То, что сказал Копанев по отношению ко многим было истиной, но в то же время каждый знал, что про себя Копанев врал. Никакие карточки он не отоваривал и по дому никаких обязанностей у него не было, сын начальника отдела снабжения комбината, ни в чем не нуждался, хотя большинство ребят голодало.
– Простите, ребята, я кажется не учел одного, что мы живем в трудное время, может и впрямь мы взваливаем на себя непосильную ношу? Но только бойцам, которые сражаются на фронте с врагом и тем, которые искалечены лежат в госпиталях, еще труднее. – сказал Крамар.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
338
Ребята загалдели, а Люба Раскопина встала и сказала:
– Анатолий Арнольдович! Это Вы нас простите, красноармейцы и командиры жизни для нас не жалеют, мерзнут в окопах, иногда под пулями и осколками снарядов, а мы здесь в тылу будем хныкать, что у нас нет времени? Это у Копанева нет времени? Да врет он, что карточки отоваривает, им домой продукты на комбинатовской кошовке привозят.
– А ты видела? – угрожающе крикнул Копанев.
– А вот и видела своими глазами, как из кошовки в ваш дом свертки выгружали, скажешь не было этого?
– Ну и что, выгружали, дед из деревни приезжал, за ним папа кошевку посылал, твоего ли это ума дело? Таким замарашкам, как ты разве можно что-то понять? – пренебрежительно произнес Копанев.
– Перестаньте, ребята, Раскопина и Копанев, как вы можете ссориться, когда вокруг столько горя? – сказал Крамар. Класс выжидательно затих. Все знали, что Копанев не простит выходку Раскопиной против его, и уж обязательно найдет способ отомстить ей. И действительно, Копанев встал и обратился к Крамару:
– Анатолий Арнольдович! Я требую, чтобы Раскопина сейчас же здесь при всех извинилась передо мной за клевету, и, если она не извинится, мы с папой обратимся в суд, пусть Раскопина ответит сполна.
– Успокойся, Копанев, я думаю, ребята вы согласитесь со мной, что Люба Раскопина действительно не права и ей надо извиниться. – сказал Крамар. Слезы брызнули из глаз Раскопиной, она гордо подняла голову и в слезах произнесла:
– Мне не в чем извиняться перед этим барчуком, это не клевета, а правда, я сегодня съела только триста граммов хлеба, а он на каждой перемене в туалете мясные пирожки жрет, не так ли, Толя? – обратилась она к Кузнецову, но тот смолчал, опустив голову.
– Пусть подает в суд, советский суд разберется, кто из нас прав! – навзрыд сказала Люба.
Ребята зашумели. Толя Кузнецов наконец поднял руку,
– Слушаю тебя, Кузнецов. – сказал Крамар.
– Я, Анатолий Арнольдович, поддерживаю Любу, мы все действительно знаем, что Копаневу нет необходимости самому отоваривать карточки, да и вообще нужны ли они ему. Считаю, что Любе безусловно извиняться перед Копаневым не в чем, и если наглость Копанева перешла все границы, то пусть со своим папочкой обращается в суд, мы Любу в обиду не дадим! А теперь давайте решим вопрос о репетициях и выступлениях в госпитале перед ранеными я считаю, что это верная идея. И мы все согласны с Вами! Правда ребята?
– Да, согласны, согласны – послышалось со всех сторон.
В первый раз за всю свою педагогическую практику Крамар растерялся. Он разделял правоту Любы Раскопиной, но считал
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
339
неэтичным с ее стороны так высказываться в адрес родителей Копанева. Он не любил Копанева, холодного, расчетливого и неглупого наглеца. С самого начала их ссоры он был на стороне Раскопиной, но в то же время он понимал, что за сыном стояла гранитная глыба управленца комбината – отца Копанева. А он, Крамар, немец по национальности, прибывший сюда из Поволжья с именем Адольф, так звали Гитлера. И если даже он сменил это имя на Анатолия, все равно, чувствовал себя неуютно, под каким-то невидимым, но ощутимым надзором. Он помнил и то, что по прибытию в коминтерновский рабочий поселок при участии отца Копанева ему, Крамару, с семьей выделили однокомнатную квартиру в бревенчатом двухэтажном доме. Так что он был многим обязан Копаневу и вот теперь разразившийся инцидент сына Копанева с Раскопиной ставил его в трудное, щекотливое положение. «Дернуло меня на эту инициативу усовершенствования внеклассной работы. Хотел, как лучше, а теперь кто его знает, как все обернется для меня?» – думал Крамар. Но взяв себя в руки он продолжал вести сбор своих питомцев. За организацию репетиции в клубе проголосовали все, кроме Копанева, который, не дождавшись конца сбора, после голосования схватил свой портфель и демонстративно вышел из класса.
Дело по инициативе Крамара пошло так успешно, что он даже забыл неприятный конфликт у его истока. Однажды после очередной репетиции ребята шестого «б» собрались в раздевалке и Аля Баранова напомнила всем, что сегодня к трем часам надо идти в госпиталь. Поэтому, получив свою верхнюю одежду, ребята веселой гурьбой пошли к зданию своей бывшей школы. Здесь их встречали старшая сестра, которая развела их по палатам. Рая Григорьева с Женей Владимировой вошли в седьмую палату, где размещались тяжело раненые. Сначала они обошли все кровати, спрашивая о самочувствии раненых. Подойдя, к кровати у окна и как обычно, спросив о самочувствии у ранбольного с хитроватой улыбкой на лице, вдруг услышала в ответ веселый голос:
– Спасибо девочки, уж чего другого, а самочувствия у нас тут хоть отбавляй!
– А какое оно, хорошее или плохое? – спросила Рая, не поняв подвоха.
– Всякого полно, но больше середины на половину не бывает! – хитро подмигнув и поглядывая по сторонам, ответил раненый. Поняв, что веселый ранбольной подсмеивается над ними, Женя так же улыбнувшись сказала:
– Вы, дядечка, возьмите эти ваши половины, помножьте на середины, хорошенько размешайте и разделите на общее самочувствие, и тогда госпиталь вам ни к чему! Раненые захохотали.
– Что, Коля, получил? Не будешь балагурить над детьми, молодец, девочка, отбрила его чистенько – сказал сосед по кровати.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
340
– Ладно, девочка, сдаюсь, ваша контратака закончилась моим поражением. Давайте знакомится, я краснофлотец Сивоконь Николай Семенович – сказал он, протягивая руку Жене.
– Я– Женя Владимирова.
– А я– Рая Григорьева – ответили они.
– Григорьева, говоришь? У нас в роте был главстаршина Григорьев, тоже родом из ваших мест, ух и боевой был командир – сказал Сивоконь.
– Дядя Коля! Расскажите о себе и о вашем командире – попросила Женя
– О себе рассказывать нечего, я был коком, а кок воюет черпаками да кастрюлями, вам это не интересно.
– Почему не интересно? Очень даже интересно, расскажите, дядя Коля! – попросила Рая.
– Расскажу я вам лучше о нашем командире взвода главстаршине Григорьеве. Запомнил я его и имя, так как многие бойцы обращались к нему не по уставу, а так просто Филипп Дмитриевич. Наградили его отец с матерью недюжинной силой, никто с ним в роте справиться не мог. Похлопает бывало рукой, шутя по плечу и улыбнется, ему смех, а тут от его хлопанья кости трещат, хоть кричи «полундра»! Рассказывали, что пошел он с бойцами в разведку, языка взяли, там фрицы их застукали, так он крикнул ребятам, чтобы уходили с языком, а он их прикроет. Ребята видели, как его фрицы окружили, ну думают, конец пришел нашему командиру, а он вырвался от них, да еще и ценные документы принес. До сих пор моряки понять не могут, как ему это удалось?
– Так спросили бы его– сказала Женя.
– Видишь, ли, дочка, ни один настоящий моряк про свои подвиги никогда не расскажет, такой уж народ моряки!
– Ты что-то, Коля, раньше нам про такое не рассказывал, наверное, сейчас сочинил? – сказал тот же сосед по кровати.
– Да ты что, Иван, позоришь меня моряка перед чесным народом. Да стал бы я детишкам врать. Вот те крест, точно было так! – перекрестившись, сказал Сивоконь.
– Погоди, Коля, не крестись, сам-то ты не видел всего этого, а тебе может кто-нибудь и наврал, Бога гневить нельзя – сказал сосед Иван.
– Да вы что, братва, Григорьева Филиппа Дмитриевича, нашего главстаршину даже комбриг знал, за этот подвиг его даже орденом наградили, а вы еще сомневаетесь. У нас в Севастополе еще не такие подвиги моряки совершали. Знайте, севастопольцы никогда врать не станут! – возмущался Сивоконь,
– Ты, Коля, значит под Севастополем воевал, а как же сюда на
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
341
вятскую землю попал? – спросил кто-то из раненых.
– Почем мне знать. Ранило меня осколками немецкой мины в грудь, в руку и в черепок, камбуз мой тоже разнесло вместе с повозкой и лошадью. Сначала в Инкерманский госпиталь попал, потом эвакуировали в Краснодар, а в Краснодаре станцию бомбили, санитарные поезда растаскивали кого куда, вот я и очутился в Сталинграде, а затем Ульяновск. Горький и Киров, вот так и попал на конечную станцию.
– Дядя Коля, а этот Филипп Дмитриевич Григорьев на корабле не служил? – спросила Рая.
– Нет, доченька, мы с ним из Батуми попали сначала в Новороссийск, а потом в Севастополь.
– А с ним его младшего брата Аркадия, лет тринадцати не было?
– Не было с ним никакого брата, а ты почему спрашиваешь? Родственница, что ли Григорьеву? – спросил Сивоконь.
– У меня дядя до войны был в Крыму с младшим братом Аркадием, так может это и есть Филипп Дмитриевич? – спросила Рая.
– А какой он из себя? – спросил Сивоконь.
– Он раньше тоже был моряком, я, дядя Коля, завтра Вам принесу его фотографию, правда еще довоенную, может Вы его узнаете? – спросила Рая.
– Обязательно принеси, дочка, буду ждать тебя с нетерпением– заволновался Сивоконь, лицо его было на полном серьезе и глаза больше не искрились неуловимой хитринкой.
Как на крыльях неслась Рая домой. За Вальчиком в детсадик заходить было еще рано и она, минуя свой дом, побежала к бабушке. Рассказав о встрече в госпитале с раненым Сивоконем, она попросила у бабушки, фотографию дяди Фили.
– Нет, внученька, ты уж сведи меня самою к этому Сивоконю. Хочу с ним поговорить и фотографию Филиппа возьму с собой. – сказала Наталья. На следующий день, выучив кое-как домашнее задание, в обед Рая отправилась с бабушкой в госпиталь. Их сначала не пустили, раненые обедали, но потом Наталья уговорила старшую сестру госпиталя проводить ее в седьмую палату к ранбольному Сивоконю, Рае пришлось вернуться домой, так как старшая сестра ее в палату не пустила.
– Вот, бабушка, Ваш Сивоконь, но Вы, пожалуйста поговорите с ним не более тридцати минут, начальник госпиталя сегодня будет обходить палаты – наставляла она Наталью и ушла.
– Доброго вам здоровья! – приветствовала она ранбольных, поклонившись им в пояс.
– Здравствуй мать! Входи в нашу хату! – за всех ответил Сивоконь.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
342
– Ты, что ли, соколик, воевал с моим сыном Филиппом? – спросила Наталья.
– Фотографию-то мать принесла?
– A как же, конечно, принесла, вот она, миленький, посмотри, может узнаешь моего Филю? – сказала Наталья, дрожащей рукой подавая Сивоконю фотографию. Сивоконь взял фотографию, долго смотрел на нее, здесь Филипп был снят совсем молодым, взгляд его, устремленный в объектив, был прям и суров.
– Это он, мать! Порази меня гром, он это!
– Ты приглядись получше и не ошибись – сказала Наталья и голос ее дрогнул.
– Уж больно молод он здесь, но взгляд точно такой же, как сейчас, точно, мать, это он – заключил Сивоконь.
– Покажи-ка мне, Коля – попросил сосед, а потом фотография обошла всю палату.
– Ну а теперь, Николай, так кажется тебя зовут, расскажи мне про моего Филю, я ведь с начала войны ничего о нем не знаю – попросила Наталья.
– Ты, мать, садись вон на ту табуретку, а я все расскажу про него, что знаю – ответил Сивоконь. Наталья подошла поближе к кровати, подняла Сивоконю голову, поправила подушку и помогла ему принять полусидячее положение на кровати. Затем она села на табуретку и приготовилась слушать.
– Так вот, мать, мы с Григорьевым в Батуми попали в учебный морской батальон, где нас обучали пехотному делу. Не нравилась морякам эта служба, все рвались на корабли, а тут перебежки, самоокапывание, пехотные уставы, ох и надоело нам это все. А Григорьев, как старшина второй статьи был командиром отделения. В помещении экипажа в свободное время все так и льнули к нему, а на занятиях он хуже офицера. И окопайся ему строго по наставлению и перебежку сделай как в пехоте, и штыком чучело уколи, семь шкур спустил он с нас и себя не щадил. Невзлюбили мы сначала его за это, только много позднее поняли, как пригодилась нам эта пехотная наука. Потом слух пошел, что на фронт нас отправляют. И правда через неделю погрузили нас на транспорт и повезли невесть куда, да еще в открытом море напоролись на мину. Затонул наш транспорт, еле сами спаслись, хорошо, что рядом лидер нас сопровождал, он и подобрал всех. Прибыли мы в Новороссийск, а потом в Севастополь направили. Позанимались еще боевой подготовкой, а затем бои за Севастополь. Много нас полегло под Севастополем, а тут комбат узнал, что я в гражданке поваром в ресторане работал, и коком меня определили, а Григорьев к этому времени уже командиром взвода был. Наша братва – матросы – любили его и как могли оберегали от пуль и осколков.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
343
Справедливый был человек. Только сам себя он никак не жалел. Всегда впереди, всегда там, где опаснее. В общем настоящий моряк Ваш сын! Правда был у него недостаток, сам ничего хмельного в рот не брал и нам не разрешал.
– Да ты, сынок, погоди, наверное, ты ошибся, не узнал на фотокарточке моего Филю, не про него ты рассказываешь, все вроде бы сходится, а насчет хмельного ты ошибся. Посмотри-ка еще раз! – всполошилась Наталья. Сивоконь еще раз посмотрел на фотографию и сказал:
– Молод он здесь, трудно узнать, но глаза и взгляд его все тот же. Нет мать, не ошибся я, он это!
– Ну, а как же с выпивкой-то? У тебя получается, что он в рот не берет хмельного, а уж я-то знаю его, и силен он, и красив, и мастер на все руки, а вот насчет выпивки слаб, ой слаб! Никакая сила не удержит его, если увидит выпивку, до сих пор и семью из-за нее не создал, так что не про него ты рассказываешь! – печально сказала Наталья.
– Ну ты, Коля, и заливать горазд, да какой моряк не выпьет, если есть что пить! И матери голову заморочил! – сказал сосед. Сивоконь, сконфуженный еще раз взглянул на фотографию, прищурился и решительно подал ее Наталье.
– Не знаю, мать, может и другой тут человек на этой фотографии, но глаза и взгляд с годами не меняются. По мне так это он и вся тут! Потом я ведь их харчами подчиевал, а моряк тогда и разговорчив, когда что-нибудь вкуснее попробует. Григорьев же все про Вятку свою родную вспоминал, да про тебя мать рассказывал! – с горечью сказал Сивоконь.
– А про братишку своего младшего про Аркадия часом не вспоминал? Младшенький-то до войны тоже с ним был? – спросила Наталья.
– Нет, мать, про братишку я не слыхал, я ведь возле своего камбуза, а в роту я только приезжал с харчами.
– Ой, не знаю, что и сказать тебе, Николай. Разбередил ты душу материнскую, а не успокоил, уж не наврал ли ты про выпивку-то, признайся честно, душу ведь ты мою вывернул наизнанку – горестно сказала Наталья.
– Вот тебе святой крест, мать! Рассказал все, как есть и еще раз повторю, сам он не употреблял ни грамма к нам не разрешал. Про это вся бригада знала.
– Не простит тебя, Коля бог, твоего вранья, не доживешь ты до ужина – смеялись раненые в палате.
Сивоконь, не обращая внимания на боль в ранах, вдруг сел на кровать и, сверкая глазами от злости, закричал:
– Да вы забыли, с кем имеете дело? С севастопольцем из морской пехоты! Запомните: севастопольцы умеют травить и пошутить по-
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
344
флотски, но, чтобы соврать матери? Как вы могли подумать про такое? Слушай, мать, слушайте и вы все хохмачи, я еще раз повторяю, что командир второго взвода главстаршина Григорьев Филипп Дмитриевич, родом из Кировской области, спиртного в рот не брал! А на фотографии я точно в этом уверен, сфотографирован он. Значит, мать, Филипп Дмитриевич Григорьев, с которым я воевал в Севастополе – это твой сын! В палате притихли. Никто никогда Сивоконя таким не видел. Первой нарушила молчание Наталья:
– Ладно, сынок, наверное, ты правду говоришь, каялся и клялся он мне перед отъездом, на колени вставал, что пить бросит и другую жизнь начнет. Может оно так и вышло, слава тебе господи! Дошли мои молитвы до всевышнего! Потом она попросила Сивоконя дальше рассказывать про Филиппа, но Сивоконь был так взволнован, что ничего уже сказать не мог. А тут еще отворилась дверь в палату и вошла старшая сестра госпиталя.
– Что это у вас тут за крик в палате, даже в одиннадцатой слышно – сказала она и, увидев сидящего тяжело раненого Сивоконя, тут же заставила его лечь в постель.
– А Вы, бабушка, в палате уже более часу, прошу Вас оставить палату.
Приходите в приемные часы, а сейчас ранбольным нужен отдых – сказала она.
Наталья засобиралась домой.
– Ты, мать, приходи к нам еще, я надумаю что-нибудь про Григорьева и расскажу, не обижайся на меня, если что не так! – сказал Сивоконь.
– Ладно, сынки, раз уж так вышло, буду заходить к вам, прощайте! – сказала она в ответ и направилась к двери.
Но на следующий день Наталья в госпиталь не пошла. Радостное известие принесла ей Дарья Савотина. Еще от калитки, достав письмо из сумки, она открыла дверь и выпалила:
– Вот тебе, Митревна, долгожданное письмо от сына!
– А ну читай, читай скорей, Дарьюшка, не томи душу– заохала Наталья и слезы радости затуманили ей глаза.
Филипп писал, что воюет на фронте, а где не сообщал, об Аркаше тоже ни слова.
– Ой, да ладно уж хоть живы, здоровы и то хорошо – причитала она и засобиралась к Лиде.
Лида, прочитав Филино письмо, тут же написала ответ и, попрощавшись, побежала на работу. Она теперь работала в дневную смену.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
345
Глава сорок третья
В начале декабря из-за гряды высот и гор, полукольцом окружавших Севастополь, пришли холода. Они принесли с собой низко ползущие черные облака, ночные туманы, ватными хлопьями расстилавшиеся не только в низовьях долин, но и на поверхности моря. С севера дул холодный ветер, да иногда моросил изнуряющий дождь, который заливал траншеи, насквозь пронизывал серые потертые шинели бойцов, лишая их малейшей возможности для отдыха.
В эту промозглую погоду немцы не предпринимали атак на позиции защитников Севастополя, но огонь их артиллерии и периодические налеты авиации значительно усилились. Немецкое командование, получив приказ о взятии города к новому году, стремилось разрушить систему обороны, жизненноважные объекты севастопольского оборонительного района и особенно северные и южные причалы севастопольской бухты, как базу снабжения обороняющихся войск. В летную погоду, при каждой возможности немецкие бомбардировщики упорно устремлялись к севастопольской бухте и каждый раз, встреченные губительным огнем зенитной артиллерии, с потерями уходили назад.
В один из таких ясных дней Филиппа вызвал на командно-наблюдательный пункт капитан-лейтенант Загребин.
– Возьмешь, Григорьев, собой из своего взвода отделение бойцов и пойдешь с ними в штаб батальона, там для нашей роты выделили шесть ящиков ручных гранат и патроны для стрелкового оружия. Доставьте все это добро на ротный пункт боевого питания, да смотри, не оголи позицию взвода– приказал Загребин.
– Есть доставить гранаты и патроны – четко ответил Филипп и направился выполнять приказание. Вскоре группа бойцов во главе с Григорьевым, выйдя на обратные скаты высоты, приближалась к командному пункту батальона. Вдруг из-за гребня высот со стороны симферопольского шоссе вынырнули юнкерсы.
– Воздух! – со всех сторон послышались команды. Филипп укрыл свою группу в одну из расселин. Еще несколько мгновений и небольшие облачка, как белые бутоны, появились в самом центре группы немецких самолетов. Некоторые юнкерсы, не выдержав огня зениток стали поворачивать назад, а один из них, клюнув носом, вдруг вспыхнул пламенем, затем прочертив за собой черную дымовую завесу, скрылся за вершиной гор.
– Ушел – с досадой сказал кто-то из бойцов.
– Не дотянет, грохнется где-нибудь – сказал другой. В этот момент из-за облаков вдруг показались два ястребка с красными звездами на крыльях и атаковали группу юнкерсов. Нарушив строй,
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
346
немецкие самолеты, как стая воронов, рассыпались по сторонам пытаясь уйти от внезапной атаки советских истребителей.
– Наши! Смотрите, смотрите – закричал Гогадзе и чихнул, в этот момент ведущий Юнкерс вдруг камнем закувыркался вниз. Гогадзе чихнул еще раз и еще один Юнкерс задымил и рухнул в море, подняв вверх белый столб воды. Юнкерсы, сбрасывая бомбы, где попало, в беспорядке повернули на север и вскоре скрылись за грядой высот.
Это зрелище настолько захватило Филиппа и его бойцов, что на какое-то время они забыли о цели своего прибытия в батальон.
– Эх, побольше бы нам ястребков, проучить бы гадов – сказал Гогадзе.
– Зачем ястребки? Оставим, Гогадзе, тебя здесь на страже севастопольского неба, ты своим чихом уничтожишь все самолеты врага – улыбаясь сказал Зуранов и все захохотали, а Гогадзе, насупившись сконфуженно смотрел на своих товарищей.
– Я что, специально что ли чихал? – сказал он и новый взрыв хохота раздался из расселины, где скрывались бойцы Филиппа.
– Хватит ржать – строго сказал Филипп, – мы, кажется, за боеприпасами прибыли, пошли за мной!
Когда Филипп получил боеприпаса и собирался возвращаться со своими бойцами в роту, как к нему подошел связной командира батальона.
– Товарищ главстаршина, Вас вызывает к себе майор Линник – доложил он. Назначив старшего, Филипп направил группу бойцов с боеприпасами в роту, а сам явился на «КП», где его поджидал командир батальона, который был явно не в духе. Филипп доложил о прибытии.
– Как Ваши успехи, Григорьев? – спросил он.
– Я думаю, все у нас нормально – ответил Филипп, ожидая разноса.
– Самовольничаешь значит! В разведку ходишь без ведома командира роты, сержанта Ахметова погубил, пора осваиваться на командирской должности, мы надеялись на тебя! – укоризненно произнес Линник.
– Виноват, товарищ майор, все это было, только если Вы уже не надеетесь на меня, то накажите, снимите со взводного, но не корите на каждом шагу! – возмутился Филипп.
– Ишь ты! Не нравится, когда ругают, а когда хвалят, это, конечно, лучше? – заметил Линник.
– Нет, товарищ майор, я не люблю, когда за одно и то же хвалят несколько раз, самая лучшая благодарность для меня, когда по-товарищески единожды мне пожмут за что-нибудь руку – сказал Филипп.
– Мда…однако характер у Вас, Григорьев! Ну что же давайте
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
347
Вашу руку, пожму я ее всего один раз в связи с присвоением Вам воинского звания «мичман», с чем и поздравляю Вас, товарищ Григорьев. Вот Ваши мичманские нарукавные нашивки только на бушлат, а на Вашу серую пехотинскую шинель флотские мичманские нашивки цеплять некуда. Приказом командира бригады Вы утверждены в должности командира взвода, а теперь идите к комиссару батальона, там у него фотограф работает, сфотографируйтесь и Вы на удостоверение мичмана, – сказал Линник.
– А что с лейтенантом Рычковым? – спросил Филипп.
– А ничего, он после излечения прибыл с Инкерманского госпиталя и назначен командиром первой роты – сказал Линник.
—И можно его увидеть? – поинтересовался Филипп.
– Можно, только не сейчас, когда-нибудь потом, при более благоприятной обстановке, а теперь идите, Григорьев и выполняйте то, что я приказал – сказал Линник.
– Есть выполнять Ваш приказ! – четко ответил Филипп и направился разыскивать старшего политрука Паршина.
Шли дни. В районе обороны батальона Линника немцы не проявляли какой-нибудь активности: действовала разведка с той и другой сторон, иногда снайпера и пулеметчики вели дуэльную стрельбу, артиллеристы на прямой наводке выявляли и подавляли огневые точки.
Однажды в ночь на пятнадцатое декабря наблюдатели доложили Филиппу, что на переднем крае у противника началась какая-то возня: передвижка подразделений, дальше от переднего края слышалось гудение моторов, лязг гусениц и какой-то неопределенный гул. Когда об этом Филипп доложил Загребину, тот сказал ему, что такие же донесения поступают ото всех взводов роты. По-видимому, у немцев идет перегруппировка сил и поэтому надо ждать всякой пакости.
Во взводе Филипп приказал командирам отделений усилить наблюдение, но на следующий день у немцев все стихло. Вечером во взвод пришел политрук Федин.
– Что у Вас тут нового, товарищ Григорьев? – спросил он.
– Вчера, товарищ политрук, немцы у себя что-то затевали, но сегодня все спокойно – ответил Филипп.
– Это по всей линии фронта бригады, поэтому будьте предельно бдительны, может быть внезапное наступление.
– У нас, товарищ политрук, наблюдение за противником налажено хорошо – ответил Филипп.
– Видишь ли, как говорят в народе: «Не хвастай Тарас – как бог подаст» – пошутил Федин и улыбнулся. Он знал, что у Филиппа служба на передней траншее налажена хорошо.
– Вы можете проверить, мы никогда не хвастаем, товарищ политрук – не поняв шутки обиделся Филипп.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
348
– Да ладно, это я пошутил. Не успел вот поздравить Вас с присвоением очередного воинского звания, поэтому от души поздравляю, Филипп Дмитриевич! Теперь Вы – мичман, а это почти средний командир!
– Спасибо, товарищ политрук
– А где же Ваши знаки отличия?
– На бушлате, а шинель серая, пехотная, на ней нашивки не пришьешь.
– Как же так. Может бойцы взвода еще не знают, что Вы мичман?
– Может быть и не знают, разве это так важно!
– Для Вас, Григорьев, все не важно: быть членом партии, получить очередное звание, утверждение Вас в должности командира взвода, Вы что ко всему равнодушны?
– Я прошу Вас, товарищ политрук, не надо так судить обо мне. Я же Вам сказал, что в партию мне еще рано, надо оправдать то доверие, которое мне оказали, а там видно будет.
– Что значит «видно будет», у Вас во взводе ни одного коммуниста и Вы в том числе, так что же по-Вашему «видно будет»? – возмутился Федин.
– А это то, товарищ политрук, что в серьезном деле каждый боец и командир, когда покажет себя на что он способен и тогда с чистой совестью можно вступить в партию. Так понимаю это я, а у Вас, товарищ политрук, другая точка зрения?
– Ладно, Григорьев, закончим этот разговор, с Вами трудно говорить. Пойду в третий взвод, но учтите, Ваш взвод у меня на контроле, не подведите в бою! – сказал Федин и, повернувшись, скрылся в траншее. К Филиппу подошел сержант Третьяк.
– Зачем он приходил? – кивнув в сторону траншеи, куда скрылся Федин, спросил Третьяк.
– Наверное, по плану политико-воспитательной работы, как бы провел у нас во взводе мероприятие, а теперь доложит Паршину, что побывал во всех взводах, провел с личным составом беседы и план партийно-политической работы на сегодняшний день выполнил – сказал Филипп.
– Странный он человек, вроде и в бою за спины бойцов не прячется, а бойцы его не уважают – сказал Третьяк.
– Уважали бы, если б поближе был к краснофлотцам. Раз пришел во взвод, собери личный состав, побеседуй по душам, узнай кто чем дышит, выслушай мнение каждого, выскажи свое, а то со мной погрызся и убежал. Газету во взвод и то ротный почтальон носит – в сердцах заметил Филипп.
– Легок на помине – сказал Третьяк.
– Кто, Федин что ли?
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
349
– Нет, ротный почтальон по ходу сообщения несет газету и кажется письма.
– Какой почтальон, это же Бирюков – сказал Филипп, узнав по походке гиганта Бирюкова, который подошел к Филиппу и неуклюже доложил о прибытии после излечения в госпитале.
– Ну здравствуй, Иван Миронович! Очень рад, что здоров и вернулся, принимай первое отделение и будем воевать. – сказал, улыбаясь Филипп.
– Товарищ мичман! А можно воевать рядовым, у меня это лучше получается? – спросил Бирюков.
– Да ты что, Иван Миронович, фрицев не боишься, а своего брата моряка испугался? – сказал Филипп.
– Да нет же, товарищ мичман, никого я не испугался, только в командиры я не гожусь. – смущенно ответил Бирюков.
– Ладно, Иван Миронович, пока принимай отделение, а как появится какой-нибудь сержант, сдашь ему должность, договорились?
– Ну если временно, только ненадолго, товарищ мичман! – согласился Бирюков.
– Иван Миронович! Где ты узнал, что я мичман? – спросил Филипп.
– Командир роты со мной беседовал, а политрук почту передал, тут вот два письма ребятам – протягивая газету и конверты, сказал Бирюков.
– Хорошо, отдай почту сержанту и пошли на правый фланг, я тебя представлю твоим братишкам. Ночь во взводе прошла спокойно, а на рассвете наблюдатели все в один голос доложили, что немцы пошли в атаку. Послышались команды боевой тревоги. Филипп после бессонно проведенной ночи, узнав об атаке немцев, занял свое место на наблюдательном пункте, а когда немецкие цепи подошли на дистанцию ружейно-пулеметного огня, скомандовал:
– Огонь! Как молотком по долоту застучали винтовки, первые короткие очереди пулеметов на флангах взвода скосили первых немецких солдат. Наконец застрочил и трофейный пулемет второго отделения. «Хорошо, что захватили тогда этот пулемет! Три пулемета во взводе, это уже сила!» – думал Филипп. Его связной – Карнаух, принес Филиппу винтовку и к ней три пачки патронов. Затем он рассовал связки ручных гранат по нишам ячейки и занял свое место в окопе поблизости к командиру.
Через десять минут атака немцев захлебнулась. Немцы быстро ретировались с поля боя и все стихло. «По-видимому это была не атака, а разведка боем. Без артиллерийской подготовки, без танков, немецких солдат бросили на убой. Однако людей они своих не жалеют, на склонах высоты после этой так называемой атаки, лежали в разных позах
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
350
немецкие солдаты и лишь немногим удалось повернуть назад и укрыться в своих траншеях на исходном положении» – размышлял Филипп.
Перед фронтом взвода все стихло. Атаковать немцы больше не решались, но где-то на правом фланге все громче и громче нарастал грохот боя, удаляясь к северной окраине города. Филипп по ходу сообщения вышел на обратные скаты высоты и увидел немецкие танки с пехотой, прорвавшиеся в районе симферопольского шоссе, которые стремительно продвигались по Бельбекской долине к железнодорожной станции. К Филиппу подбежал запыхавшийся связной командира роты.
– Товарищ мичман! Капитан-лейтенант приказал одним отделением занять оборону на обратном скате высоты. Он приказал передать, что оборона взвода должна быть круговой! – доложил он.
– Передай командиру роты, что я все понял, приказ командира роты выполняю, иди – ответил Филипп. Он оставил на позиции взвода отделение Бирюкова и Градова, а Третьяку приказал занять оборону по ходу сообщения, оборудовав его под огневую позицию отделения. В расположение обороны, взвода пришел капитан-лейтенант Загребин. Филипп доложил обстановку.
– Что у Вас, Григорьев, произошло на правом фланге? – спросил он.
– С утра немцы атаковали нашу позицию, но как-то уж очень вяло, а слева вблизи населенного пункта Аранчи шум боя до сих пор не стихает – доложил Филипп.
– А ну-ка пойдем со мной, кажется Ваш левый фланг остался открытым. – Они спустились по пологому склону высоты перед лощиной, которую Филипп держал под прицельным огнем трофейного пулемета.
На левом фланге обороняющихся пехотинцев в траншеях не было. Пехотинцы, не выдержав превосходящих сил противника, отошли. Немецкие танки вклинились между флангами моряков и пехотинцев, но встретив организованное сопротивление второго эшелона обороны пехоты, развить наступление не смогли.
– Слушай, Григорьев! Приказа на отход бригада не получала, хотя на правом фланге утром наше боевое охранение проспало. Немцы без артиллерийской подготовки ворвались в первую траншею и захватили ее. Правофланговые батальоны контратаками пытались восстановить положение, но понесли большие потери и успеха не имели.
– Что же мне делать, товарищ капитан-лейтенант? – спросил Филипп.
– Дам тебе еще два пулемета, надо расположить их на левом фланге, выдвинув их вперед по склону высоты, если немцы атакуют
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
351
твой левый фланг, без моего приказа не отходить. Вообще пока за высоту держись зубами, Григорьев, я буду контролировать положение, но при малейшем изменении обстановки, докладывай немедленно! Понял?
– Так точно, понял, товарищ капитан-лейтенант – четко ответил Филипп.
До вечера обстановка не изменилась. Прибывшие пулеметные расчеты Филипп расположил там, где указал Загребин и поставил им задачу. На ночь он увеличил количество наблюдателей. Прибыв в первое отделение, он заметил, что все бойцы вооружены немецкими автоматами.
– Бирюков! Это Вы перед фронтом на виду у немцев подбирали трофеи?
– Так точно собрал, товарищ мичман.
– А если бы немцы обстреляли вас, кто бы стал отвечать за потери?
– Да мы, товарищ мичман, все сделали, чтобы соблюсти маскировку. Нашли кусок немецкого телефонного кабеля, один полз с кабелем, привязывал к концу пять или шесть автоматов, а из траншеи тянули, потом привязывали к кабелю камень и бросали его, возвращая конец обратно, так собрали четырнадцать автоматов и штук тридцать магазинов к ним. А что подальше лежат, соберем как стемнеет.
– Ну а кто же у вас ползал за передний край?
– Я, товарищ мичман, – виновато ответил Бирюков.
– Ты же командир, Бирюков, распоряжаться надо, а ты все сам.
– Я и распорядился, товарищ мичман, работы всем хватило, а что я лично ползал за передний край, так мне рассказали, что и Вы тоже ходили к немцам за пулеметом.
– Ну хорошо, ночью чтобы в темноте не тыкаться, как слепые котята, хорошо понаблюдайте сейчас и засеките каждого убитого немца, которые лежат подальше. Для сбора трофейных автоматов пошлите двух краснофлотцев, не больше, да не вздумайте бросать свои винтовки – сказал Филипп.
Скоро наступила темнота. Филипп решил проверить всю позицию взвода и несение вахты наблюдателями. В траншее второго от деления к нему подбежал Агаметов с первого отделения.
– Товарищ мичман, Бирюков с четырьмя бойцами пошли туда, и он показал в темноту в сторону противника.
– За трофейным оружием?
– Так точно, но они там с кем-то бьются.
– Откуда ты знаешь, что бьются?
– А вот послушайте... Филипп по траншее побежал на позицию первого отделения. Там в выносной ячейке за холмиком сидел один
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
352
пулеметчик. Прислушавшись Филипп действительно услышал в темноте метров за сто возню, глухие удары, хрип и стоны.
– Агаметов, бери винтовку и за мной – крикнул Филипп, и не ожидая, кода боец возьмет оружие, выскочил из траншеи и побежал в темноту прямо на звуки. Они подоспели кстати. Группа Бирюкова наткнулась на семерку немецких разведчиков, которые двигались к позиции взвода видимо за языком, Бирюков бросился на рослого немца и завязалась схватка. Поскольку краснофлотцы были без оружия, успех для немецких разведчиков был очевиден. Подбежав к этой свалке, Филипп стукнул по голове кулаком рослого немца, который за горло душил Бирюкова, и немец свалился на землю. Агаметов прикладом крушил немецких солдат, узнавая их в темноте по белеющим алюминиевым пуговицам. Через несколько минут с немецкими разведчиками было покончено, но в этой схватке погиб краснофлотец Чайка. Филипп приказал тащить его во взвод. Двое немецких разведчика оказались живыми. Филипп схватил одного, а Агаметову приказал тащить другого. О случившемся он немедленно послал донесение Загребину, который тут же прибыл на позицию взвода сам.
– А ну ка показывай языков – сказал он. Филипп показал лежащих на земле немцев, они стонали и были в тяжело состоянии. Загребин приказал доставить немцев на КП батальона.
– С Вами Григорьев поговорим завтра – холодно сказал он, но на следующий день и все последующие за ним дни Загребину поговорить с Григорьевым на эту тему не удалось. С утра со стороны железнодорожной станции контратакой стрелкового полка 598-ой дивизии пехотинцы пытались восстановить положение на высотах Бельбекской долины, но контратака успеха не имела. Развивая наступление, немцы начали продвигаться в глубину обороны защитников Севастополя, значительно расширив прорыв, затем атаки врага последовали по всему фронту морской бригады.
Перед четвертым взводом на пологих скатах высоты появились четыре немецких танка и до роты автоматчиков. Подав команду к бою, Филипп приказал подготовить связки ручных гранат. В это время открыли огонь пулеметы, расположенные на левом фланге. Из этого следовало, что немцы обошли открытый левый фланг и вышли в тыл взвода. Танки из пушек вели интенсивный огонь по брустверу траншеи, послышались стоны раненых. У кого-то во втором отделении сдали нервы, и он бросил связку гранат тогда, когда танки были еще не досягаемы от броска гранаты.
– Гранаты надо беречь – крикнул Филипп, но даже сам не услышал своего голоса. Он зарядил свои гранаты, приготовив их для броска, а управление огнем взвода предоставил инициативу командирам отделениям. На левом фланге пулеметчики эффективно били по
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
353
наступающей пехоте, отсекая ее от танков.
Рядом с наблюдательным пунктом взорвался немецкий снаряд, забросав Филиппа комьями земли. От взрыва зазвенело в ушах, заныло в суставах. «Уж не ранен ли?» – подумал он, но ощупывать себя было некогда, прямо на него шел танк. Изо всех сил взмахнув рукой, Филипп бросил в него связку гранат, которая взорвалась под башней Танк, лязгнув гусеницами, встал. Взрывы гранат раздались в первом и во втором отделениях, в результате три танка были уничтожены и чадили черным дымом. Пехота противника залегла и кое-где солдаты короткими перебежками стали отходить. Повернул обратно и четвертый танк. Первая атака была отбита. «Молодцы моряки.» – думал Филипп.
В этом бою погибло шесть человек, среди которых командир второго отделения младший сержант Гурьев. Во взводе осталось восемнадцать человек и держать круговую оборону было уже не под силу. Филипп вызвал Карнауха. Он приказал ему узнать обстановку на левом фланге, где занимали позицию пулеметчики, приданные командиром роты. Через полчаса он вернулся и доложил, что артиллерийским огнем с кораблей севастопольской бухты пехота противника, прорвавшееся на левом фланге, была частично уничтожена, немцы отступили и девяносто пятая дивизия заняла прежние рубежи и пулеметы, которые выставленные Вами на склоне высоты в сторону лощины уже больше там не нужны.
О сложившейся обстановке, Филипп тут же доложил Загребину, а сам направился на левый фланг взвода, чтобы лично познакомиться с пехотным соседом слева. К полудню во взвод прибыл Загребин, и забрал выделенных Григорьеву пулеметчиков. Филипп доложил о потерях и посетовал на нехватку людей.
– Что ж, Григорьев, в других взводах дела обстоят не лучшим образом к сожалению, в нашей бригаде потери личного состава велики. Пока высоту держите и со своих позиций ни шагу. Седьмая бригада отступила за Камышовый мост, а там у них пулеметные дзоты, немцы наткнулись на них и не могут раскусить этот крепкий для них орешек. Командует этими дзотами старший лейтенант Жигалев, мой однокашник по училищу. В настоящее время там идут упорные бои. Впрочем, ладно, скоро и здесь у нас будет жарко – сказал Загребин и пожав Филиппу руку, ушел.
Филипп прошелся по траншее, удостоверившись, что наблюдатели вахту несут исправно, направился к своему наблюдательному пункту. Он решил немного отдохнуть, так как уже вторую ночь он почти не спал. Проснулся ночью, посмотрев на часы и, убедившись, что на часах полночь, понял – проспал восемь часов. Быстро вскочив и, заправив шинель под ремень, пошел вдоль передней траншеи взвода. Все наблюдатели были на местах, личный состав
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
354
взвода отдыхал, лишь сержант Третьяк стоял в окопе возле ручного пулемета и внимательно прислушивался к ночным шумам.
– Ты чего не спишь, Семен Петрович? – спросил Филипп.
– Дежурю и караулю Ваш сон, товарищ мичман – ответил Третьяк.
– Разбудил бы меня, я и так с лихвой отоспался, на войне это даже вредно – сказал Филипп.
– Нет, товарищ мичман, сон для человека всегда нужен, а командирам и на войне можно спать, если организован порядок и вахта бдительно несет службу! – сказал Третьяк.
– Ты, Семен Петрович, прямо моряком заделался, мичманом меня назвал, слово вахта употребил, что с тобой? – удивился Филипп.
– С волками жить – по-волчьи выть – пошутил Третьяк.
– Моряки не волки, а полосатые тигры, ну а, впрочем, спасибо! – сказал Филипп.
– За что спасибо, товарищ мичман! – спросил Третьяк,
– За то, что обеспечил мой отдых – спокойно ответил Филипп.
– Да нет, товарищ мичман, я не обеспечивал Ваш сон, Вы его себе сами обеспечили, я вот сначала смотрел на Вас и думал: «Казенная у Вас душа, все у Вас: устав, да дисциплина, траншеи заставил копать в полный профиль в этих камнях, сколько было ругани и плевков в Ваш адрес, а Вам хоть бы что, а ведь если бы Вы не настояли на своем, давно бы немцы нас скушали с постным маслом!»
– Ну уж так бы и скушали! А насчет порядка и дисциплины во взводе, так это только сначала, а потом моряки сами поняли, «что по чем», мы ведь с тобой тоже не сразу разобрались друг в друге, но потом все-таки поняли, а если бы так и не поняли, тогда действительно попали бы к немцам на закуску с твоим постным маслом! – сказал Филипп.
– Да, наверное, Вы правы, товарищ мичман – сказал Третьяк.
– Ты, Семен Петрович, иди поспи, сколько тебе часов немцы отпустят, думаю, что до утра они не сунутся, а я уж обеспечу твой отдых. Да еще, Семен Петрович, когда мы одни, называй меня на «ты» – сказал смущенно Филипп и протянул Третьяку руку. Третьяк промолчал, но руку, поданную Филиппом, крепко пожал.
С рассветом в лощине и на переднем крае на правом фланге пехотинцев и морского батальона начали взрываться снаряды. Артиллерийская подготовка усиливалась, немцы не могли успокоится от потери захваченных рубежей на скате высот в Бельбекскую долину и, видимо, готовили очередной удар.
Филипп вызвал к себе командиров отделений и поставил короткую задачу:
– После артподготовки атака немцев возобновится и поэтому надо быть готовыми ко всему. Так оно и вышло. После артиллерийского
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
355
налета перед фронтом взвода показались танки, их было одиннадцать, и Филипп сообразил, что отразить такую атаку будет невозможно.
На левом фланге пехотинцы уже завязали бой с немецкими танками, слышались орудийные выстрелы, взрывы снарядов и гранат, непрерывно строчили пулеметы.
Гранатами моряки взвода Филиппа успели подбить три танка, остальные, перевалив через бруствер первой траншеи, глубоко вклинились в стык флангов моряков и пехотинцев, но моряки не дрогнули и открыли огонь из стрелкового оружия по пехоте, наступающей за танками. Филипп находился на своем КП и огнем не управлял, да в этом не было никакой необходимости. Вражеская пехота была на виду перед каждым бойцом его взвода, и он видел, что каждый краснофлотец в этот момент знал, что ему делать. Но на правом фланге за холмом замолчал пулемет, там на дистанции семидесяти метров местность не простреливалась, а это было опасно, немцы могли зайти взводу во фланг и атаковать вдоль фронта обороны. Филипп послал за холм Карнауха, через несколько минут пулемет снова заработал. На какое-то время пехота противника была отрезана от танков, но Филипп чувствовал, что огонь взвода ослаб, кончались боеприпасы трофейных пулеметов. Сначала во втором отделении, чуть позднее в третьем, пулеметы замолчали. Лишь в первом короткими очередями били трофейные автоматы, но скоро и они перестали стрелять. Ослабление огня обороняющихся почувствовали и немцы. Они снова бросились в атаку и когда приблизились на дистанцию тридцати метров, Филипп выскочил на бруствер с винтовкой и крикнул:
– Братишки, за мной вперед на гадов! Моряки поднялись в полный рост и шестнадцать бойцов с винтовками в руках с дружным «ура» пошли за своим командиром. С распахнутыми шинелями на груди, где рябили полосатые тельняшки, в бескозырках на головах они стремительно бросились на врага, и немцы, не приняв рукопашной схватки, бежали с поля боя.
Филипп на бегу подобрал немецкий автомат и длинными очередями бил в спины отступающих немецких солдат. Поняв, что немцев уже не догнать, открыли огонь по отступающим и бойцы взвода.
– Стойте, братва! Пошли назад, еще повоюем в обороне. Взвод занял свои ячейки в первой траншее. Филипп приказал распределить трофейные автоматы по отделениям и быть готовым для отражения следующих атак. Но тут явился связной командира роты.
– Товарищ мичман, приказ капитан-лейтенанта Загребина – сказал он и достал из кармана шинели листок бумаги, вырванный из блокнота ротного. Филипп взял листок и просчитал: приказываю оставить позицию и отходить по южным скатам высоты в Бельбекскую долину. Выдвинуться к большому валуну, там получите приказ на
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
356
занятие обороны!
Это было невероятно. Не верилось, что надо было оставить врагу обжитую и политую кровью своих братишек позицию взвода, но в то же время он видел в своих руках приказ, написанный почерком Загребина, которого он любил и которому верил. Отослав связного, Филипп собрал взвод и лично объяснил бойцам задачу. Захватив раненых и документы убитых братишек, взвод скрытно покинул свои позиции и опустился в долину к большому валуну.
Запасная позиция, которую в начале ноября занимала рота Загребина была в хорошем состоянии и подразделения быстро подготовили ее к обороне. Филипп расположил взвод фронтом к высоте, лишь третье отделение по его приказу загнуло свой левый фланг. Позиция взвода была неудобной для боя. Филипп понимал, что долго здесь им обороняться не придется. Потери роты были настолько велики, что три взвода Загребин соединил в один, а командиры взводов теперь оказались в роли командиров отделений. Увидев, что во взводе Филиппа личного состава насчитывалось шестнадцать бойцов, Загребин ему сказал:
– Молодец, Григорьев, Вы сумели сохранить ядро взвода, спасибо Вам! Это нас родная земля спасала, товарищ капитан-лейтенант. Мы как-то все полюбили лопатки и зарывались поглубже в землю – ответил Филипп.
Но немцы, захватив северные высоты Бельбекской долины, продолжали развивать наступление между флангами, стрелковой дивизии, и морской бригады. Не остановить их сейчас, означало катастрофу для защитников Севастополя. Захват железнодорожной станции откроет путь к захвату северных причалов Севастопольской бухты и подставит под обстрел базирующиеся там корабли. В помощь морякам была направлена кавалерийская дивизия. Увязав огневое взаимодействие кавалеристы вместе с моряками и изрядно поредевшем стрелковым полком организовали контратаку против вклинившегося врага. После артиллерийской подготовки по сигналу – серии красных ракет – контратака началась и развивалась так стремительно, что немцы вынуждены были оставить правый берег реки Бельбек и отойти к подножию высот, но по их склону уже спускались несколько десятков танков. Огонь их пушек рассеял ряды контратакующих, и контратака успеха не имела.
Моряки Загребина пошли в контратаку первыми. Филипп шел чуть позади капитан-лейтенанта Загребина и когда пехота, потеряв значительную часть личного состава, залегла, капитан-лейтенант Загребин вдруг упал в кусты можжевельника. Филипп подполз к командиру роты за дальнейшими указаниями, но к своему ужасу определил, что Загребин был мертв. Осознав это Филипп передал по
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
357
цепи команду открыть огонь по немецким огневым точкам. Он забрал у мертвого командира роты сигнальную ракетницу и стреляя из нее по огневым точкам указывал для бойцов цели, когда вражеский огонь ослабел. Филипп поднял роту в контратаку. Взрывы танковых снарядов и плотный пулеметный огонь наносил морякам большие потери, и они вынуждены были залечь.
В полдень после сильного минометного огня немецкие танки с пехотой снова перешли в наступление. Пехотинцы, кавалеристы и горстки моряков Филиппа вынуждены были отойти на исходные позиции.
Только к исходу дня майор Линник узнал о гибели Загребина. Вызвав к себе Филиппа, единственного, кто остался из командиров взводов, спросил:
– Сколько сержантов и краснофлотцев осталось от третьей роты?
– Три сержанта и двенадцать бойцов, товарищ майор – ответил Филипп
– Пока временно Вы, товарищ мичман, будете исполнять обязанности командира роты. Удерживайте позицию, а завтра будет видно. Но запомните и передайте всему личному составу, что отходить больше некуда!
Утром в роту Загребина к Филиппу для пополнения пришло двадцать шесть краснофлотцев. К удивлению Филиппа, привел их политрук Федин.
– Здравствуйте, Григорьев – обратился он к Филиппу, но последний холодно взглянул на него.
– У нас тут почти вся третья рота полегла, Загребин убит, а Вы, товарищ политрук, где были? – со злостью ответил Филипп.
– Вы что, Григорьев, обвиняете меня в трусости? А Вы посмотрите, каких я молодцов привел в роту! На этот счет было распоряжение Паршина, впрочем, я не обязан перед Вами отчитываться – с иронией произнес Федин.
– Комбат временно назначил меня командиром роты, поэтому нам волей-неволей придется сосуществовать, товарищ политрук – холодно ответил Филипп.
– Да, товарищ мичман, именно временно, Ваше время кончилось, роту приказано принять мне, а, впрочем, давайте разделим людей на две равные части, назовем их взводами, одним взводом будите командовать Вы, другим я, а ротой все же придется командовать мне, так только что решил майор Линник и старший политрук Паршин.
– Хорошо, тогда я беру свой взвод, и направьте в мое распоряжение еще одиннадцать человек – смирившись с обстановкой сказал Филипп. Он зачитал фамилии краснофлотцев, предназначенных в его взвод, затем они распределили бойцов по отделениям и развели их
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
358
по району обороны роты.
Под вечер в бригаде стало известно, что в Севастопольскую бухту пришли корабли. На берег были выгружены несколько свежих боевых частей, а утром после мощной артиллерийской подготовки на правом фланге бригады эти части пошли в решительное наступление на Камышловском направлении. И на этом участке немцы были отброшены далеко за Камышлы.
На следующий день в полосе обороны восьмой бригады морской пехоты немцы предприняли очередное наступление. До предела обескровленные батальоны стойко держали свои оборонительные позиции, но к исходу дня вынуждены были отойти на новые рубежи.
Последний раз Филипп с горсткой бойцов своего взвода заняли оборону вблизи железнодорожной станции Мекензиевые горы, когда на смену моряков выдвинулись стрелковые подразделения, которые фактически сменили их на переднем крае. Вскоре после этого Федина и Филиппа вызвал майор Линник и сообщил им неожиданную печальную новость о расформировании восьмой бригады морской пехоты.
Это было невероятно. Филипп почувствовал, что в чем-то его обошли, обидели и унизили, но приказ командования был предельно краток, ясен и неумолим. Восьмой бригады морской пехоты, где Филипп принял боевое крещение, провоевал более полутора месяца, где обрел боевое братство братишек-моряков, больше не существовало. Он вышел от майора Линника и никак не мог справиться с комом в горле.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
359
Глава сорок четвертая
Более полутора месяца старший сержант Беркутов вел свое подразделение на северо-восток. По бездорожью, преодолевая снежные заносы, устраивая бивуаки в перелесках, оврагах или в глухих забытых деревеньках, группа Беркутова медленного упорно продвигалась по немецким тылам. Бойцы и командиры, сами того не подозревая, действовали партизанскими методам и, нападая на отдельные автомашины, небольшие группы немецких солдат и на полицейские подразделения. Они давно уже заменили ставшие не нужными без боеприпасов свои винтовки, карабины и даже ручной пулемет Дегтярева, на немецкие автоматы, добытые у врага. Лишь Григорьева Гутя каким-то чудом, сохранив более сорока винтовочных патронов все еще не расставалась со своим карабином точного боя.
Пока военная удача сопутствовала беркутовцам, но однажды произошли странные события, которые взволновали и озадачили всю группу. Услышав за рощей шум боя и прибыв на место происшествия, они увидели подожженные грузовики и трупы немецких солдат, валявшихся вокруг машин. Нападавшие на немецкую колонну грузовиков исчезли вместе с трофейным оружием. Такие случаи за время следования группы Беркутова по намеченному им курсу повторились еще два раза и Беркутов понял, что где-то поблизости параллельно с его подразделением действует какой-то отряд, а может быть такая же группа окруженцев, как и они.
Попытка отыскать своих коллег и соединить усилия вместе с ними успеха не принесли и Беркутов продолжал вести свою группу на северо-восток. Ранние холода, снег обильно покрывающий землю, отсутствие теплых вещей и плохое питание изнуряло людей. Особенно страдали от холода женщины, и больше всех переносила мучения Григорьева, которая еще с осени была обмундирована по-летнему: гимнастерка, юбка, сапоги и шинель. Правда Беркутов отыскал для нее в одной деревне мальчуковые штаны, только они оказались узковаты в бедрах, да и не спасали от холода.
Больше всего люди переживали душевную неудовлетворенность. Все трудности и неудобства, переносимые ими, были несравнимы с тем, что они не знали обстановки на фронтах. В каждом взгляде был немой вопрос: «Как далеко отодвинулся фронт, и почему Красная Армия все еще не может остановить врага?» Так шли дни. Морозы немного ослабли и небо заволокло низкими серыми облаками. После полудня редкие снежинки, падающие на землю, предвещали снегопад. Ненастная погода сулила измученным людям продолжительный отдых, так как группа подходила к глухой деревушке под названием Холмы. И это радовало бойцов и командиров, валившихся от усталости с ног.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
360
Несмотря на глухомань, Беркутов все же решил послать в село разведку. Вызвав сержанта Нигматулина и красноармейца Савельева, он поставил им задачу произвести разведку села и доложить об обстановке. Сам, расположил группу в кустарнике, скрытно обошел село справа и забравшись на самый высокий холм, начал наблюдать за селом. Сразу же бросилось в глаза то, что в самой большой избе что-то происходит. На улицу то и дело выходили какие-то беспечные без верхней одежды люди, и слышно было глухое пение, раздававшееся из избы. У крыльца стояли груженые сани, запряженные двумя лошадьми, которые, наклонив голову к охапке сена, брошенной перед ними, равнодушно жевали, переступая с ноги на ногу. Нигматулин и Савельев по огородам приближались к этой самой избе. День быстро угасал, сумерки сгустились над селом и скоро поглотили окружающие предметы и только избы большими темными пятнами выделялись на фоне белого снега, да палисадники ровными расплывчатыми линиями заполняли промежутки между ними.
Надо было спешить и Беркутов решил, не ожидая возвращения разведчиков, с группой скрытно подойти к большой избе и блокировать ее. Если находящиеся в ней окажутся предателями, а в этом Беркутов не сомневался, через окна забросать их гранатами, а остальных расстрелять из автоматов. Он вернулся к своим бойцам, построил озябших, уставших людей и поставил им боевую задачу. Бойцы под покровом темноты скрытно приблизились к большой избе.
Нигматулин, заметив приближение к избе своих, сразу же сообразил, что замыслил Беркутов. Поджидая бойцов группы во дворе, он увидел, как в окнах избы засветился свет керосиновой лампы. Шумная компания продолжала бражничать. Беркутов расставил бойцов против каждого окна, сам с разведчиками выдвинулся к крыльцу. У соседнего дома с коромыслом и ведрами показалась женщина. Беркутов послал к ней Савельева, чтобы узнать, какие люди в этой большой избе. Когда Савельев спросил испуганную женщину об этом, она вдруг неожиданно для него сказала, что в избе отмечают день рождения командира местного партизанского отряда. В свою очередь она спросила Савельева:
– А вы, наверное, красноармейцы-окруженцы?
– Да, Вы угадали – ответил Савельев. Подошел Беркутов и, узнав о партизанском отряде, спросил:
– А Вы не ошибаетесь?
– Да нет, что Вы, немцев в округе здесь почти нет, а это наш партизанский отряд, в засаду они уходят на большой тракт и там нападают на немецкие машины– сказала женщина.
– Не могли бы Вы вызвать на крыльцо командира отряда? – спросил Беркутов. Женщина охотно согласилась и вошла в большую
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
361
избу. Вскоре из нее показались разгоряченные от веселья люди без шапок и без оружия. Они, увидев Беркутова, окружили его, Савельев и Нигматулин на всякий случай привели в боевую готовность свои автоматы.
– Да это же наши – красноармейцы! – воскликнул мужчина лет сорока с рыжими усами, на плечах которого был наброшен дубленый полушубок. Он вплотную подошел к Беркутову, протянул ему руку и, дыхнув в лицо самогонным перегаром.
– Вы командир этой банды? – строго спросил Беркутов, не отвечая на поданную мужчиной руку.
– Ну так уж и банда. Мы на днях три раза ходили в засаду, сожгли пять грузовиков с немецкими солдатами, а теперь у меня день рождения, лучше бы поздравил с сорокалетием и пропустил одну за мое здоровье.
– Если Вы советский партизанский отряд, почему так беспечно себя ведете? Даже часового не выставили, мы чуть было не забросали вас гранатами, приняв за предателей – возмущенно сказал Беркутов.
– Да спокойно у нас тут, немцы, наверное, и не знают о нашей деревне, а потом о приближении врага нам жители соседних сел всегда сообщают вовремя. Пойдемте, товарищ старший сержант, обогреетесь, покушайте хорошо, всех накормим, где ваша группа?
– Что же ваши форпосты не сообщили вам о приближении нашей группы? Нет, командир, в избу к вам мы не пойдем, мы подразделение регулярной Красной Армии, попавшие в окружение врага и воинская дисциплина для нас свята. Мы с Вашего позволения разместимся в ближайших трех домах, вот, к примеру, зайдем в дом этой женщины, как пустите нас? – спросил все еще у стоящей с коромыслом и ведрами женщины из соседнего дома, Беркутов.
– Ой, да пожалуйста, дорогие гости. Будем рады вам – приглашая жестом руки в свою избу, сказала женщина.
– Нас более тридцати бойцов и командиров, к Вам мы поселим наших девчат, а остальных в другие дома – сказал Беркутов.
– Добро, размещайтесь, где пожелаете, везде вас примут хлебом солью и лаской – сказал командир отряда.
Беркутов развел бойцов по избам и выставил двух часовых для охраны этих домов.
– Вот это порядок – посетовал командир отряда и поправив свои рыжие усы, медленно, словно побитый, пошел в большую избу к своей пьяной компании.
На утро командир партизан с тремя его бойцами явились в дом, где расположился Беркутов. Часовой у крыльца хотел было преградить им путь, но из дома вышел Беркутов и, поздоровавшись с партизанами, пригласил их в дом.
– Товарищ старший сержант, Вы простите нас за вчерашнее и
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
362
давайте познакомимся – сказал усатый командир.
– Игнат Захарович Беркутов! – ответил Беркутов.
– Игнат Захарович! Вы не держите на нас зла, мы же все серьезные советские люди, когда-то так же служили в Красной Армии действительную, но уж так получилось вчера – виновато сказал усач.
– Да что Вы, это нас надо извинять, как Вас по имени и отчеству? – спросил Беркутов.
– Кузьма Иванович, Егоров – моя фамилия.
– Так вот Кузьма Иванович, это Вы извините нас, за непрошенное вторжение в ваше село, извините, что, приняв вас за полицаев, чуть не забросали гранатами. Нельзя же так, Кузьма Иванович, полагаться на авось! Командир отвечает не только за себя, но и за бойцов. Так что в тылу врага надо быть предельно осторожным. За результаты ваших налетов на врага большое спасибо! Сами видели вашу работу. А вот выпивать в боевых условиях, да еще в тылу врага – это безумие! – заключил Беркутов.
– А Вы разве до службы в армии не выпивали, Игнат Захарович? – спросил Егоров.
– Выпивали конечно, по праздникам, но я, Кузьма Иванович, на войне с первого дня, правда вот уже более двух месяцев не знаю, что творится на фронтах, разные слухи, ходили, но мы им не верили, а вот выпивать за это время ни разу не выпивали, хотя и была такая возможность.
– Так Вы, Игнат Захарович, наш дорогой гость не знаете, что наши тюкнули немцев под Москвой, что они на полтораста километров драпали на запад? – восторженно произнес Егоров.
– А ну-ка расскажите, что было под Москвой? Где-то ходили слухи, что немцы Москву взяли, мы слушаем, Кузьма Иванович? – сказал Беркутов и все бойцы, и командиры придвинулись к усатому партизану, который и сам подробности об этом не знал.
– В Ливнах в немецком буфете работает наша местная деревенская девушка Загибина Анюта, от нее мы и узнали эту новость. У немцев хотя и засекречено все, но шила в мешке не утаишь. Сами немцы с дрожью в голосе говорят про чудовищное поражение их армии под Москвой, так что нам было чему порадоваться – сказал Егоров.
– Дорогой Кузьма Иванович! Вы такое нам сообщили, что в пору от радости запрыгать как в детстве – воскликнула Гутя и, обняв Егорова, поцеловала его в щеку.
– Куда же вы теперь? – спросил Егоров.
– Теперь нам, Кузьма Иванович, надо как можно скорей к своим пробираться. Наверное, теперь надвигаются события огромного значения, и мы хотели бы находиться в первых рядах наступающих. Ох как надоело отступать, Кузьма Иванович – сказал Беркутов.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
363
– А может остались бы у нас? Может отряд возглавили бы, Игнат Захарович? – спросил Егоров.
– Нет, Кузьма Иванович, наверное, не зря шел я со своей группой эти полтора месяца к своим. Надо пробиваться через фронт. Помоги, Кузьма Иванович, одеждой. Хотя бы вот нашим девушкам. Никто так не страдает от холода, как они, видишь во что они одеты. – сказ ал Беркутов.
– Мы, как и все, товарищ старший сержант – сказала Гутя.
– Помолчи уж, Григорьева! – махнув в ее сторону рукой, сказал Беркутов.
– Хорошо, Игнат Захарович, одежду найдем и для девушек, и для всех вас. Ну, а как хозяйка вас кормит? – спросил Егоров.
– Спасибо ей. Лучшего не требуется, только много нас на одну-то хозяйку. Продовольствие тоже надо бы подбросить – сказал Беркутов. Егоров встал. Привычным движением поправил свои рыжие усы и сказал:
– Пойду, пожалуй. Надо кое-какие распоряжения сделать, ну в общем до встречи – он не решительно подал свою руку Беркутову, которую на этот раз последний крепко пожал.
Когда за дверью скрылся командир партизан к Гуте подсела Байрамова.
– Ну какое твое впечатление, Гутя, об услышанных новостях? – спросила она.
– Ой, Валечка, радость переполнила мою грудь! Все-таки дали по морде этой фашисткой свинье – сказала Гутя.
– А я, Гутя, вспомнила свою маму. Она у меня принципиальная женщина. Когда я добровольно записалась на фронт, она даже похвалила меня и сказала, что немцев Красная Армия все равно разгромит, вот такая она у меня! Когда нас направили под Кременчуг и батальон попал в окружение, я думала конец нам всем пришел, только виду не показывала. А когда переправились с ранеными через Днепр и нашим командиром стал Беркутов, я тогда еще поняла, что мы не погибнем. Я даже не понимаю, как он стал санинструктором, ему бы ротой командовать – восторженно сказала Байрамова, глаза ее неестественно заблестели. Гутя заметила этот блеск в ее глазах и сказала:
– Сознайся, Валя, ты, наверное, полюбила Беркутова?
– Да ты что, Гутя! Разве сейчас об этом думают? Он просто очень хороший командир и как человек замечательный! – сказала Байрамова и покраснела до кончиков ушей.
– Это верно, хороший командир и человек, все в нем совмещено и все это прекрасно! Помнишь, как он скомандовал нам к бою, когда немцы просочились по балке, чуть не захватив наш медпункт. – сказала Гутя.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
364
– Конечно, помню, но ты, Гутя, там отличилась с трофейным пулеметом. Если бы не ты, немцы захватили бы нас врасплох и перестреляли бы всех, как куропаток.
– Да ладно тебе, Валя, нахваливать меня, все тогда действовали быстро и четко. Я тогда не думала ни о чем, только бы отразить этих пьяных немцев!
– Вот ты, Гутя, спросила меня, люблю ли я Беркутова. Если честно, то я люблю его очень сильно, но если спросить меня как женщину об этом, то отвечу – не знаю. А ты любила кого-нибудь?
– Я, Валечка, очень любила в нашем районе секретаря райкома комсомола Колю Глушко. Мы с ним вместе добровольцами пошли в армию, только он был назначен в политотдел дивизии помощником по комсомолу. С тех пор я не знаю, где он – сказала Гутя.
– Красивый?
– Очень, и как человек тоже хороший, только он на девчат никакого внимания не обращает.
– И на тебя тоже?
– И на меня. Так может все объяснить, на любой вопрос обстоятельно ответит, но не более этого.
– Что же он сухарь, что ли?
– Так его девчата в районе и звали: «сухарь».
– И ты полюбила такого сухаря?
– Ну а если и так, то что же мне делать? А в общем он не знает, что я люблю его, а теперь, наверное, и никогда не узнает.
– Может встретитесь еще?
– Вряд ли. Да надо еще из окружения выйти, а потом уж об этом говорить, Беркутов подозвал к себе девчат и приказал им следовать за Егоровым, который ждет их у крыльца. Там они насобирали одежду для группы Беркутова: валенки, полушубки, рукавицы. В первую очередь Егоров стал одевать девчат. Гуте достался добротный черный полушубок, как раз по ее росту и подшитые кожей серые валенки.
– Все, кончились наши мучения! Теперь никакие морозы не страшны! – сказала Соколова, нарядившись в черный полушубок и натянув на ноги чудесные теплые валенки. Теплые вещи партизаны сумели собрать с нескольких деревень, расположенных в округе маленького села, где располагался штаб отряда для нужд бойцов-партизан еще неделю тому назад. Конечно всем окруженцам группы Беркутова теплых вещей не хватило. Даже сам Беркутов полушубка себе не взял, но он был доволен что его группу все-таки приодели и особенно девчат.
На следующий день группа Беркутова двинуться в путь не смогла. Обнаружилось, что у некоторых бойцов были обморожены пальцы ног. Необходимо было подлечить их и лишь затем продолжать
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
365
движение по маршруту. Очень кстати у партизан имелись немецкие трофейные пластыри от ожогов и обморожений. Егоров по-братски поделился с красноармейцами и группе Беркутова неделю пришлось задержаться в селе. Но вот настало время расставаться с гостеприимными хозяевами, Беркутов построил свою группу, которая теперь совершенно не походила на боевое подразделение Красной Армии. Полушубки, ватные поддевки под шинель, шапки, все это было не армейского образца и подразделение Беркутова внешне ничем не отличалось от местных партизан. Егоров еще раз предложил Беркутову остаться в селе и влиться в партизанский отряд, но последний был неумолим. Пришли партизаны, женщины села. Они несли бойцам краюхи хлеба, ломти сала и даже бутылки с самогоном, которые Беркутов категорически запретил принимать. Затем он обратился к партизанам и женщинам:
– Спасибо вам, родные, за ваше гостеприимство, за то, что вы не смирились с оккупацией русской земли и даже здесь в тылу у немцев бьете их, приближая нашу победу. Ждите нас, мы обязательно вернемся с победой!
Женщины со слезами на глазах бросились обнимать и целовать Беркутовцев. К Беркутову подошел командир партизан Егоров. Он поправил правой рукой свои рыжие усы и, обняв Беркутова, трижды по-русски расцеловал его.
– Спасибо и тебе за науку, Игнат Захарович! Я запомнил твои слова, сказанные нам и о бдительности, и о дисциплине! – сказал он. Затем Беркутов повернул свою группу направо и небольшое подразделение двинулось в путь в направлении Ельца.
После недельного отдыха, на девятый день пути, на дорогах все чаще стали появляться движущиеся на восток немецкие автомобильные колонны и бронетранспортеры. Беркутов вел группу осторожно и скрытно. Однажды на одной проселочной дороге они увидели застрявший в снегу бронетранспортер. Офицер и четверо солдат экипажа тщетно пытались вытолкать из глубокого снега пятнистую машину. Беркутов сразу оценив обстановку, приказал обойти машину слева и внезапно напасть на экипаж. Младший сержант Нигматулин предложил операцию по захвату бронетранспортера провести быстро и бесшумно. Беркутов дал ему добро и Нигматулин, взяв с собой младшего сержанта Гонтаря, рядовых: Слонова, Теплова и Саттина, вышел на дорогу. Они, распределив между собой немецкий экипаж, с финками в руках бросились на них. В этой короткой схватке они уничтожили вражеских солдат, лишь офицер успел выхватить парабеллум и выстрелить в Саттина, но к счастью пуля пробила рукав шинели, не зацепив руки. В бронетранспортере было два ящика с автоматными патронами и ящик с ручными гранатами. У офицера в
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
366
полевой сумке Беркутов обнаружил топографическую карту той местности, по которой был проложен их маршрут. Карта для Беркутова была мечтой, и он до предела был рад удаче.
Чтобы не привлекать к себе внимания немцев бронетранспортер решили не поджигать, только пробили скаты, да прострелили топливные баки. Набрав ручных гранат, запалов к ним и патронов к автоматам продолжили путь. Через четыре дня Нигматулин, прислушавшись сказал:
– Ребята, а ведь это артиллерийская канонада! Бойцы затихли. Действительно на северо-востоке слышался гул артиллерии.
– Значит близко фронт– сказал Беркутов.
– Ура! – вполголоса произнес Саттин.
– Главное сейчас для нашей группы прорваться к своим без потерь, кому охота умирать, когда столько невзгод перенесено – сказал Беркутов. К утру следующего дня дошли до небольшой поляны в лесу. Нигматулин доложил, что на поляне две штабные машины и одна развернутая стационарная радиостанция.
– Надо обходить – сказал Беркутов.
– Товарищ старший сержант! Надо захватить радиостанцию и штабные машины, возможно там какие-нибудь ценные документы? – сказал Нигматулин.
– Но нарвемся на охрану, затеем бой, а фронт почти рядом. Если наделаем шума, тогда нам не пройти линию фронта. – сказал Беркутов.
– Товарищ старший сержант! Больно уж соблазн большой. В штабную машину сейчас вошел немец не ниже, чем полковник, да и там, наверное, секретные карты, документы, рискнем, а? – сказал Нигматулин.
Беркутов, немного подумав, сказал:
– Хорошо, черт с ним, давай рискнем, соблазн действительно велик! Они обошли поляну, Беркутов распределил обязанности, довел до исполнителей сигнал захвата и приказал красноармейцу Чухало подойти к штабной машине и ждать сигнала. Чухало не дождавшись сигнала постучал в дверь машины. Она открылась, Чухало, схватив за край двери резко дернул ее на себя. На поляну выскочил и упал в снег офицер. Его тут же связали, заткнув рот полотенцем. Беркутов с Бобровым вскочили в машину, вышвырнули из нее ошалевшего полковника, которого тоже связали.
Ивлев и Нигматулин громили радиостанцию. Там оказался солдат-радист и один лейтенант связист. Операция как никогда прошла успешного в последний момент из кабины третьей машины был открыт огонь из автомата. Савельеву пришлось дать ответную очередь и автомат в третьей машине замолчал. После такого шума, надо было уходить, но, когда бросились в лес, выяснилось, что Беркутов ранен в ногу. Кое-как
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
367
перевязав рану, Нигматулин помог Беркутову скрыться в лесу. В это время на поляну прибыло до взвода немецких солдат, во главе с офицером. Они по следу на снегу устремились за группой Беркутова. Поняв, что всем не уйти, Беркутов приказал Нигматулину вести группу в балку, а там должен быть выход к реке Сосна. За рекой должны быть и наши!
– Забери захваченные документы, а мне оставь еще три снаряженных рожка – сказал Беркутов.
– Товарищ старший сержант! Игнат Захарович, как же Вы? – сказал Нигматулин.
– Я, все равно до балки не добегу. Видимо перебита кость голени, я задержу их, а вы спешите. Передай нашим, что старший сержант Беркутов погиб в бою. Скорей, Нигматулин, беги, оставь рожки и несколько гранат, а то не успеете! – крикнул Беркутов.
– Нет, Игнат Захарович, понесу тебя, и мы успеем – воскликнул Нигматулин, пытаясь взвалить Беркутова на спину, но в это время пуля попала ему в руку, и он опустил раненого Беркутова на землю.
– Не дури, Ибрагим, все равно, ничего не получится, спасай группу, девчат. Все Ибрагим, уходи, а то будет поздно – закричал Беркутов и схватив автомат открыл огонь по бежавшим к ним немецких солдат. Отдав Беркутову все рожки и гранаты, Нигматулин побежал в балку. Сзади около тридцати минут слышались автоматные очереди и взрывы ручных гранат, затем все стихло.
Группа Беркутова по балке действительно вышла к реке. Лед под снегом покрывал расстояние метров сто пятьдесят. Как только группа вышла на лед, пули с визгом рикошетируя, обдавали бойцов снегом и крошками льда. Пулемет бил от мыска.
Группа залегла и ползком, подгоняя впереди себя захваченных немцев, выдвинулась на середину реки. Черные полушубки и шинели контрастно выделяли Беркутовцев на снегу. Нигматулин приказал короткими перебежками преодолеть открытое пространство реки, и когда последними перебегали Ивлев и Чухало, которым было поручено конвоировать пленных, случилось то, чего ожидали все. Ивлев, распахнув руки, навзничь упал на лед, уткнулся лицом в снег и Чухало. Немцы, решив, что они свободны, закричали, размахивая руками, давая понять своему пулеметчику, чтобы он в них не стрелял, но пулеметчик на эти чудачества своих соплеменников хладнокровно сразил длинной очередью всех трех. Григорьева подползла к Нигматулину:
– Ибрагим, надо выручать Ивлева и Чухало – сказала она.
– Под таким-то огнем? Кто же отважится? – ответил Нигматулин.
– Я отважусь. И наконец, это моя военная обязанность – сказала Гутя, снимая с себя свой полушубок.
– Дайте мне еще ремень, и я поползу.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
368
– Подожди! – вмешался Бобров, поползу я, все-таки у меня больше силы. – сказал он и быстро снял свой полушубок, гимнастерку, брюки и в нижнем белье пополз по заснеженному льду реки к лежавшим Ивлеву и Чухало. Снежными бурунчиками от пуль были хорошо видны очереди вражеского пулеметчика, они приближались к Боброву все ближе и ближе, но он, не обращая на них внимания, продолжал ползти. Вражеский пулеметчик, не жалея патронов, просто издевался над ползущим Бобровым. Бурунчики от пуль его пулемета приближались к голове, то вдруг сзади у ног визжали рикошеты. Нигматулин до боли в глазах вглядывался в мысок на реке, но обнаружить пулеметчика не мог. Он понимал, что как только Бобров подползет к Ивлеву и Чухало, пулеметчик тут же пришьет ко льду и Боброва, получается, что Бобров был обречен. Понимала это и Гутя. Она вдруг зарядила свой карабин и поползла к ракитному кусту, который одиноко торчал у самого берега реки.
– Куда ты ползешь? – крикнул ей Нигматулин, но вдруг поняв ее замысел, замолк. Гутя подползла к кусту, раздвинула ветки, просунула между ними карабин и, затаившись, стала наблюдать за мыском на противоположном берегу реки. Она внимательно осмотрела кусты и вдруг заметила, как при каждой очереди пулемета, у левой части мыска с деревьев осыпается снег. Приглядевшись в самом низу, она обнаружила обыкновенный дзот с узкой черной амбразурой. Вот снова застрочил пулемет и в черном пятне амбразуры появился легкий дымок. «Так вот ты где, гад» – подумала она и на глазок определила дистанцию до дзота, поставив хомутик прицела на деление с цифрой три, Гутя прицелилась, подвела прицельную линию под черную амбразуру, и затаив дыхание, плавно потянула пальцем за спуском крючок. Выстрела она не услышала, лишь сильный толчок приклада в плече возвестил, что оружие сработало и пулемет, как говорят фронтовики, «замолчал на полуслове».
– Что, гад, не нравится? – произнесла Гутя вслух, передернув затвор своего карабина, но стрелять больше не понадобилось, пулемет молчал. К Нигматулину, подползла Байрамова.
– Товарищ сержант, а где Беркутов? – спросила она.
– Нет больше нашего Игната Захаровича, он прикрыл нас собственной жизнью – ответил Нигматулин.
– Почему прикрыл? Ведь он все время был с нами? – со слезами на глазах сказала Байрамова.
– Он, был ранен в ногу, перебита кость голени, мы бы, все равно его не дотащили, он бы просто скончался от шока, я пытался его тащить, но он чуть не потерял сознание. Приказал положить ему три рожка и четыре ручных гранаты.
– Как ты мог, Ибрагим, бросить его?
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
369
– Во имя всей нашей группы он приказал вести людей, а он, пока жив, прикроет нас.
– Что же он сказал на прощание? – сквозь рыдания, сказал Байрамова.
– Он сказал, чтобы знали, что он погиб в честном бою!
– А еще что?
– Больше ничего, Валя, – сказал Нигматулин.
К вечеру боевое охранение задержало вооруженную группу людей, одетых кто во что, с бородатыми, измученными, но сияющими от радости лицами. Командиром группы назвался сержант Нигматулин. Они тащили на себе двух тяжело раненых и называли себя бойцами Красной Армии. Все они были разоружены и направлены в штаб дивизии. В штабе по документам, имеющимся у них на руках и запросам в штаб фронта установлено, что люди это действительно военнослужащие Красной Армии из двести девяносто шестой дивизии, которые вышли из окружения из-под Кременчуга. Немецкие документы, захваченные ими в штабной машине, оказались важными для разведотдела сороковой армии, которая находилась в непосредственном соприкосновении со второй немецкой армией вблизи населенного пункта Волово.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
370
Глава сорок пятая
Арапетьянса взяли в плен тыловые подразделения, движущиеся по проделанному передовыми частями колонному пути. Офицер, принявший от него листовку-пропуск, улыбнувшись, весело спросил:
– Ты русишь золдат-предатель?
– Нет, я не предатель, я люблю немецкий порядок, несущий новую жизнь для нас.
– И еще, не называйте меня, господин офицер, русским. Я армянин и презираю русских!
– Фы очшень хороший армянин – сказал офицер и повел Арапетьянса в одну из штабных машин.
Арапетьянсом заинтересовался отдел Абвера при штабе Клейста. Проверив все данные на Арапетьянса, офицеры разведки сообщили о нем в штаб Валли, откуда немедленно последовало указание направить Арапетьянса в лагерь для военнопленных в Лукенвалде, где советские военнопленные тщательно изучались, проверялись, после чего шла проработка или «промывание мозгов» тем, которые могли изменить свои взгляды. Перебежчикам оказывалось особое внимание. Из всех этих подобранных людей формировались группы для обучения в разведшколах и после ускоренного курса учебы, этих людей засылали в советский тыл в качестве агентов для сбора и передачи различных сведений, диверсантов для осуществления диверсий и террора.
Арапетьянса определили в секретную разведывательную школу на курс диверсантов в небольшом городке вблизи Варшавы, в местечке Сулеювек, где также штабом Валли был учрежден отдел по формированию «Туркестанского легиона», который начал свою активную деятельность летом сорок второго года. Арапетьянс был тщательно проверен еще раз, после чего был зачислен в группу оберлейтенанта Хумлатова. Узнав, что Арапетьянс родом из Баку Хумлатов начал готовить его для диверсионно-террористической группы «Апшерон».
– Это очень хорошо, что ты попал к нам. У нас после трех месяцев обучения ты будешь заброшен именно туда, где тебе знакома каждая тропа, каждая скала. Тебе придется в тылу у большевиков совершать диверсии, террористические акты и так далее. – сказал Хумлатов.
– Я готов, господин оберлейтенант – сказал Арапетьянс, внутренне содрогаясь от страха в предстоящей своей деятельности шпиона и диверсанта. Но свои опасения сейчас, он решил держать при себе, зная, что впереди еще три месяца и за этот период может еще случиться все, может даже к этому времени и война закончится.
Так начались курсантские будни бывшего красноармейца
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
371
Арапетьянса в немецкой школе разведчиков и диверсантов. Учился он хорошо. Всегда был аккуратен, подтянут, услужлив. Немецкая форма лихо сидела на его стройной фигуре и за полтора месяца учебы, за прилежность и примерную дисциплину Арапетьянсу присвоили воинское звание ефрейтор.
Отношения курсантов друг с другом Арапетьянсу казались такими же, как в Красной Армии, и лишь позднее он почувствовал это на себе, что здесь совсем другая психологическая обстановка, чем это было в отделении Карпенко под Ростовым: осторожность в разговорах, общая подозрительность, неискренность так и сквозили вокруг. Арапетьянс заметил, что в свободное от учебы время никто не рассказывал о своем доме или о своих близких. Все наперебой ругали советскую власть, восхваляли новый порядок фашистов в Европе и особенно на оккупированной территории СССР. Рассказывали сальные анекдоты, с ненавистью отзывались о русских, но общались друг с другом на русском языке.
Однажды в свободное от занятий время к Арапетьянсу подошел курсант Галустьян, бывший сержант Красной Армии и заговорил на армянском языке. Арапетьянс обрадовался земляку, они разговорились с удовольствием вспоминая довоенные годы. Почувствовав симпатию к Арапетьянсу, Галустьян разоткровенничался перед ним, рассказывая о себе.
– Я был призван на действительную перед финской компанией. Сначала меня направили в школу младших командиров в город Сумы. Затем после присвоения звания отделенного командира был направлен на финский фронт. Но повоевать с финнами не удалось, боевые действия там закончились и нас вернули в Сумы. Осенью сорок первого должна была закончиться моя кадровая служба, но летом началась война с этими гадами – он кивнул головой в сторону управления разведшколы, – и наша часть попала в окружение. Боеприпасы кончились, нас хоть голыми руками бери, вот так и в плен попали. Офицеры разведки выуживали нас, кавказцев, и с каждым проводили беседу. Понял я, что в концлагере я пропаду, смалодушничал, согласился служить им, направили в эту школу. Сейчас вот проклинаю свое малодушие, выходит Родину предал, уж лучше бы в концлагере сдохнуть, чем свои расстреляют. Присматривался я к тебе. Ты, по-моему, настоящий парень лишнего не болтаешь, учишься для того, чтобы попасть домой и сдаться нашим. Согласен с тобой, я тоже так сделаю, уж лучше отсидеть срок за предательство, чем быть им. У тебя, наверное, такая же история, как и у меня?
Арапетьянс молчал. Сначала он тоже подумал, что здесь на чужбине встретил земляка, друга, единомышленника, но сказанное Галустьяном признание насторожило Арапетьянса. «Что значит: «С
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
372
этими гадами»? Это же он на немцев так, или «Выходит Родину предал», или «согласен с тобой, я тоже так сделаю, уж лучше отсидеть срок, чем быть предателем» или этот Галустьян пропитан большевистским духом или провокатор, подосланный для очередной проверки Хумлатовым. Как же мне поступить в данном случае?» – думал Арапетьянс. И вдруг его осенила, как он считал, гениальная мысль: «Ничего у Вас не выйдет, господа Хумлатов и фон Ульман, доложу прямо Ульману, пусть через голову, но зато надежно, главное ничего не потеряю при любом исходе» – размышлял Арапетьянс.
– Что же ты молчишь, Стасик? – спросил его Галустьян.
– Да, Да! Аванес, судьбы у нас с тобой схожие, только я в плен попал под Ростовым и звание у меня рядовой боец. Также окружили наш полк, отстреливались до последнего патрона, а потом плен. А насчет сдаться с повинной согласен, пусть только забросят в наш тыл. И он протянул руку Галустьяну.
В тот же вечер Арапетьянс вышел во двор подышать воздухом. На дворе осторожно осмотревшись, убедился, что никто за ним не наблюдает и тогда он быстрым шагом пошел в управление школы В кабинете начальника школы подполковника фон Ульмана он слово в слово рассказал весь разговор с Галустьяном.
– Почему Вы, господин Арапетьянс, пришли ко мне, а не доложили об этом оберлейтенанту Хумлатову? – спросил фон Ульман.
– Не знаю, господин подполковник, мне кажется так надежнее и безопаснее для меня – сказал Арапетьянс. Фон Ульману такой ответ Арапетьянса понравился, он посмотрел ему в глаза и улыбнулся.
– Хорошо, господин ефрейтор, продолжайте наблюдение за Галустьяном и постарайтесь еще поближе узнать его. И еще хорошо бы узнать его друзей, а возможно и сообщников. Вобщем обо всем будете докладывать непосредственно мне. Разумеется, о нашем разговоре и вообще об этом случае никто не должен знать, кроме нас двоих. Если Вас кто-то видел, как Вы заходили ко мне, будете говорить, что я Вас вызывал по вопросу Вашей учебы. А теперь идите, господин Арапетьянс, и помните, что я Вам сказал. Арапетьянс не замеченный курсантами зашел в казарму. После этого случая Арапетьянса и Галустьяна в свободное от занятий времени можно было часто видеть вместе.
Как-то после ужина Хумлатов вызвал к себе Арапетьянса и сказал:
– О чем Вы, господин Арапетьянс постоянно говорите с Галустьяном?
– Земляки мы, господин оберлейтенант, а у земляков всегда есть, о чем поговорить. – усмехнувшись, ответил Арапетьянс. Усмешка Арапетьянса и его ответ не понравились Хумлатову, и он однажды, как
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
373
бы к слову, рассказал свои сомнения к двум армянам фон Ульману, но тот успокоил его.
– Если встретились земляки и оба армяне, им, наверное, есть, о чем говорить, да еще на родном языке. – сказал фон Ульман.
– Но, господин подполковник, такие воспоминания возбуждают у курсантов сентиментальность, а разведчик, тем более диверсант, должен быть лишен этого чувства – сказал Хумлатов.
– Вы правы, оберлейтенант, но все-таки Вы не принимайте по отношению к Арапетьянсу и Галустьяну никаких действий, я сам займусь этим. Сосредоточьте внимание на учебном процессе курсантов, скоро ведь у нас выпуск, и, видимо, на выпуске будет присутствовать сам полковник Гелен, – сказал фон Ульман.
– Слушаюсь, господин подполковник, – сказал Хумлатов и, подняв правую руку для приветствия, вышел из кабинета.
«Выходит, шеф не доверяет мне, или может он просто болван – думал Хумлатов, ругая себя за то, что рассказал фон Ульману свои подозрения к Арапетьянсу и Галустьяну.
Теперь Хумлатов стал постоянно следить за Арапетьянсом. Этот красивый, умный брюнет мне с самого начала показался не простым, гордая осанка, отличная память, сообразительность не чета другим, отличник в учебе. Уж не внедренный ли он в разведшколу советский разведчик? Что если заняться его разоблачением? Большевистский агент в разведшколе Абвера – это сенсация. Вот тогда господин фон Ульман Вам придется поудивляться! Да что там Ульман, полковник Гелен будет жать руку оберлейтенанту Хумлатову, может даже представят к железному кресту – размышлял Хумлатов. Но шли дни, приближался выпуск, а с разоблачением советского разведчика у Хумлатова дело не продвигалось. «Значит смелый и опытный» – думал он и еще больше убеждался в верности своего вывода. Хумлатов лихорадочно готовил варианты плана разоблачения Арапетьянса. Он видел, как быстро исчезало время. Это заставляло его спешить и толкало на опрометчивые поступки. Наконец Хумлатов решился приступить к осуществлению одного из вариантов своего плана.
Однажды на полевых занятиях по установке магнитных мин по нормативу, Хумлатов вручил каждому курсанту по мине, построил их на опушке небольшой рощи, подал команду к установке мин на металлические плиты, имитирующие поверхность объекта, а своему заместителю унтер-офицеру Мирзоеву приказал проводить занятия. Затем Хумлатов отошел от группы в сторону и позвал к себе курсанта Галустьяна. Ничего не подозревая, Галустьян подошел к Хумлатову и доложил о прибытии. Хумлатов усадил его рядом с собой и сказал:
– Скоро выпуск, господин Галустьян, и первое настоящее задание, как у Вас самочувствие? Галустьян насторожился.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
374
– Думаю, господин оберлейтенант, подготовлен я достаточно хорошо и уверен, задание успешно выполню – ответил он.
– Наверное, уже все обговорили с Арапетьянсом и надеетесь – вас пошлют вместе?
– Да, это было бы хорошо, все-таки мы с ним земляки. – сказал Галустьян.
– Ну а если я учту ваши земляческие узы и ваши желания будут удовлетворены, что вы сделаете в первую очередь в Советском тылу? – с иронией произнес Хумлатов. Галустьян почувствовал эту зловещую иронию и загадочный вопрос Хумлатова. «Неспроста он вызвал меня и начал здесь эту проработку. Неужели кто слышал наши разговоры с Арапетьянсом? Нет, такого быть не могло. Мы были всегда предельно осторожны» – думал Галустьян.
– Что мы сделаем в первую очередь? – дрогнувшим голосом повторил вопрос Галустьян, – Я думаю будем действовать по обстановке, господин оберлейтенант. – более спокойно заключил Галустьян. Хумлатов уловил, как дрогнул голос в первой фразе Галустьяна и это его обрадовало.
– По обстановке? Какая может быть обстановка при добровольной сдаче вас в руки особистов. Они наверняка простят вам вашу измену Родине, за те секретные сведения о нашей разведывательной школе. – спокойно произнес Хумлатов. Голову Галустьяна словно ошпарили кипятком, он почувствовал, как земля уходит из-под ног. «Значит кто-то предал, кто-то слышал мои слова о добровольной сдаче в руки советских властей.» – думал Галустьян и собравшись с духом мысленно сказал сам себе: «Буду стоять до конца!»
– С чего Вы все это взяли, господин оберлейтенант, если Вы решили в очередной раз проверить меня, то сколько можно? – не сумев справиться с волнением, ответил Галустьян.
– Тогда почему же Вы, господин курсант, дрожите и заикаетесь, если Вы ни в чем не грешны?
– Задрожишь тут, господин оберлейтенант, когда Вы предъявили такое обвинение. – более уверенно сказал Галустьян.
– Брось юлить, парень! Я знаю все про вас, лучше признавайся сразу, скажи-ка кто этот Арапетьянс? У Галустьяна молотом стучало в висках. Он мысленно задавал себе один вопрос: «Кто предал?» Теперь он уже знал, этот чей-то донос стоит их с Арапетьянсом жизни. Их расстреляют сразу же, как закончится следствие по этому делу.
– Как кто? Арапетьянс – армянин, мой земляк. Вы, господин оберлейтенант принимали его в школу, Вы неоднократно проверяли его, Вам больше знать, кто он? – уверенно сказал Галустьян.
– Земляк говорите? Этот Ваш земляк является советским разведчиком, а Вы, господин Галустьян, его помощник, он Вас
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
375
завербовал, не так ли? А теперь говорите правду, о чем Вы разговаривали с ним все это время?
«А это похоже на глупость! Разве можно так сразу открывать все карты? Но след у Хумлатова верен, что-то он знает, до истины доведет гестапо.» – думал Галустьян, продолжая играть в невинность.
– Господин оберлейтенант! Вы только что сказали, что Вам все о нас известно, так зачем же спрашиваете об этом меня?
– Вы для чего тянете время? Отвечайте по существу заданного вопроса!
– Но я не знаю, что отвечать, Арапетьянс никакой не советский разведчик и ничего мы с ним предосудительного не говорили, а если он, как Вы говорите, и советский разведчик, так зачем ему сдаваться особистам, да еще сдавать и меня? 3десь нет никакой логики. Вас кто-то ввел в заблуждение, господин оберлейтенант.
– Ну хорошо, не хотите говорить здесь – скажете в другом месте. Берите это учебное пособие и пойдем в расположение школы! – сказал Хумлатов, вытаскивая парабеллум из кобуры.
– Остаешься за меня – сказал он Мирзоеву и показав Галустьяну на дорогу, пошел следом за ним.
Дорога проходила по краю оврага, заросшего густым кустарником. Как гром с ясного неба свалилось на Галустьяна это сегодняшнее происшествие на полевых занятиях. Понимая наивность поступка Хумлатова, он в то же время понимал и то, что их с Арапетьянсом кто-то выдал, а это конец. По прибытию в школу допрос будет, наверняка, с фактами и хватит ли сил не выдать Нариманова и Гоголадзе, а теперь еще и Арапетьянс. Кто-то из них предатель, но кто?» – думал Галустьян. Вдруг в голову пришла смелая и дерзкая мысль, а что, если сейчас попытаться убежать от Хумлатова? Вот по этому заросшему кустами оврагу, который, наверное, ведет к Висле. Кустарник голый без листвы, скрыться от Хумлатова будет нелегко. Ну и пусть, может убьет, это лучше, чем пытки.» – думал Галустьян. Окончательно решив бежать, Галустьян вдруг рванулся в сторону и кубарем покатился в овраг. Трещали подминаемые кусты, сыпалась земля, он ждал выстрелов, но Хумлатов не стрелял. Вот уже дно глубокого оврага, выход из которого был там в пойме реки. Вскочив на ноги невидимый сверху, Галустьян побежал по оврагу в сторону поймы.
Хумлатов прекрасно знал, что из оврага выход один, и он бросился бежать по берегу оврага. Он достиг поймы значительно раньше Галустьяна и взвел курок своего пистолета. Через несколько минут пригнувшись к земле, озираясь по сторонам, тяжело дыша, из оврага вышел Галустьян.
– Стой, мерзавец! Руки на затылок. Иди вперед и не оборачивайся, иначе придется продырявить твою глупую голову –
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
376
крикнул Хумлатов, и они пошли вдоль берега реки до дороги, ведущей в местечко.
Подполковник фон Ульман, узнав о случившемся на занятиях в группе диверсантов, пришел в ярость.
– Я Вас предупреждал, господин оберлейтенант, а Вы сунули свой горбатый нос туда, куда не следует – кричал он.
– Но они же сговорились совершить предательство? – оправдывался Хумлатов.
– Вы! Вы, господин Хумлатов, просто болван! Вы знаете, кто они? У Вас есть факты? Вы узнали только самую малость у Галустьяна, которая мне давно известна. Учинили ему глупейший допрос! Вы же должны были понять, как разведчик, что Галустьян не один и что вчерашние советские военнопленные могут замкнуться и ничего не сказать. Вашими глупейшими действиями Вы провалили то, что самим небом было ниспослано нам. Никогда не ожидал от Вас такой глупости. – горячился фон Ульман.
Но ведь Арапетьянс тоже. . . заикнулся было сконфуженный Хумлатов. Но фон Ульман не дал ему закончить.
– Арапетьянс дальновидный и умный человек. Он интуицией почувствовал, что с Вами никаких серьезных дел решить нельзя, поэтому пришел ко мне.
– Вы хотите сказать, что о Галустьяне Вам доложил Арапетьянс?
– Именно это я и хотел сказать, я поручил Арапетьянсу следить за Галустьяном и вытянуть из него имена его сообщников, как по-Вашему, нам интересно это знать?
– Но Вы, господин подполковник, могли бы об этом поставить меня в известность? – обиженно сказал Хумлатов.
– А я бы на Вашем месте, господин оберлейтенант, таких вопросов не задавал. Вы сами учите курсантов, что чем меньше круг людей, знающих о предполагаемой операции, тем успешнее она проводится. Но в данном случае я не сделал скидки на Вашу наивность, господин оберлейтенант. – сказал фон Ульман и уткнулся в чтение документов, лежащих на столе. Хумлатову ничего не оставалось делать, как выйти из кабинета.
Арапетьянс с недоумением узнал об аресте Галустьяна. Он не мог понять логику этого шага фон Ульмана. Ведь еще бы несколько дней и он получил бы полное доверие земляка – Галустьяна. Затем он мог бы на равных войти в их группу и узнать имена сообщников, но теперь так неожиданно Галустьян был арестован, а Арапетьянс не знал, на что и подумать. Даже мелькнула мысль: «Уж не подозревают ли немцы его самого?»
На следующий день утром, диверсантники занимались в классе связи, дробью отстукивая на ключе точки тире. В класс вошел
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
377
дежурный по курсу и объявил, что ефрейтора Арапетьянса вызывает начальник школы. Сообщение дежурного услышали все. В группе сразу замолчали ключи, все удивленно смотрели на уходящего из класса Арапетьянса. Особенно пристально смотрели на него две пары испуганных глаз, это были курсанты Нариманов и Гоголадзе – друзья и сообщники арестованного Галустьяна.
Войдя в кабинет и доложив о прибытии Арапетьянс увидел виноватый взгляд фон Ульмана, который жестом руки пригласил Арапетьянса сесть, и предложил ему сигарету. Арапетьянс был немного шокирован таким приемом, но сигару взял и с удовольствием закурил, глядя в лицо своему шефу. Лицо фон Ульмана вдруг стало серьезным, и он начал говорить:
– Наблюдая за Вами, господин Арапетьянс, я все больше убеждаюсь, что Вы обладаете природным талантом профессионального разведчика. Так вот, – продолжил фон Ульман, – Ваш земляк Галустьян действительно оказался предателем нашего дела и как тебе известно, планировал после заброски на задание с повинной сдаться советской разведке. Не скрою, что и раньше перевертыши были в нашей школе и такие поступки заканчивались для них трагично. Галустьян также не избежит этого. Но, к сожалению, нам не удалось узнать имена его сообщников. Нет, нет, я не обвиняю в этом Вас, но только хочу напомнить, что мое задание для Вас остается в силе. Галустьян не подозревает, что его выдали Вы, более того, теперь он считает Вас советским разведчиком, внедрившимся в нашу школу курсантом. Поэтому сделаем так: мы Вас в роли разоблаченного советского разведчика помещаем к нему в камеру. У него естественно возникает вопрос – почему вместе? Ну мы заранее уже внушили Галустьяну, что изолятор перегружен, потом он прекрасно понимает свою безысходность. Предупреждаю, господин Арапетьянс, Вас придется разукрасить так, чтобы было видно, что Вы побывали на допросе. В разведке это явление обычное. Когда Вы встретитесь с Галустьяном, Вы должны разыграть роль человека, которого он выдал. Потом между вами произойдет примирение, должно укрепиться доверие и прежняя дружба. Тогда-то и постарайтесь выудить из него имена его сообщников. Вот и все пока, – закончил фон Ульман.
– Господин подполковник! Разрешите узнать, что меня ждет после окончания школы? – решился спросить Арапетьянс.
– Я имею определенные виды на Вас, господин Арапетьянс. Пока конкретно ничего сказать не могу, но даю слово разведчика, что обещаю Вам в ближайшем будущем завидную карьеру.
Галустьян сидел в углу камеры на холодном бетонном полу, подстелив под себя грязную, потертую красноармейскую шинель. После ареста у него отобрали немецкую форму и выдали все советское
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
378
обмундирование или с умершего, или расстрелянного красноармейца. Теперь ему было, все равно, он знал, что живым из этой камеры ему не выйти, и он вспоминал дом, маму, отца и сестренку, в общем тот земной рай, в котором когда-то жил. Умирать Галустьяну не хотелось, но раз уж так случилось, он искал в себе силы, чтобы достойно умереть. Одного он боялся, даже сильнее смерти, что никто никогда не узнает про его последние дни, а может и часы. Даже если и узнают, то вычеркнут из памяти как предателя Родины, своего народа, как фашистского прислужника. Он жалел сейчас о том, что согласился на предательство, в сто раз было бы лучше умереть в концлагере военнопленным. Он представил себе, как отец узнает о его предательстве, как ему будет тяжело, как будет стыдливо опускать глаза перед своими подругами сестра, теперь уже, наверное, комсомолка. «Нет они никогда не простят мне этой измены, только мама поплачет и в душе простит» – размышлял Галустьян.
Арапетьянс вспомнил: перед самой войной он получил письмо от сестры, когда она узнала, что он отделенный командир Красной Армии, на пионерском сборе отряда пионервожатая даже объявила об этом перед всем отрядом и предложила написать коллективное письмо ему, отделенному командиру Аванесу Галустьяну. Получив письмо, он не успел ответить, как началась война, потом бои, окружение, плен и эта подлая минута малодушия в надежде вырваться из фашистских лап. Теперь вот погибну, как собака. Но все-таки, кто же на меня донес? Почему арестован я один? А может арестованы все, только сидят по разным камерам? Где это я читал, а может слышал, что глаза зеркало души.» Он вспоминал глаза двух своих товарищей, с которыми воевал в одном полку, вместе попали в плен и вместе дали согласие пойти в немецкую разведшколу, чтобы затем пробраться к своим: «Азим Нариманов, Георгий Гоголадзе? Нет и еще раз нет! Они не могли меня выдать! Кто же тогда? Тот Арапетьянс, мой земляк. Нет, он не способен на подлость! Хумлатов так упорно добивался от меня, чтоб я его выдал, он даже сказал, что Арапетьянс советский разведчик. Что-то здесь не вяжется, неужели и впрямь советский разведчик? Вообще-то цепкий ум, видать начитан и, по-моему, тянет на советского разведчика, только уж очень молод. И зачем он добивался от меня имен моих друзей, о которых я ему как-то неосторожно намекнул. Правильно ли я сделал, что не сказал ему этих имен? Может быть для советского разведчика это было важно? Не найдя ответа на мучившие его вопросы Галустьян забылся в тревожном сне.
Проспав часа полтора, он внезапно проснулся в холодном поту, ощутив на себе чей-то пристальный взгляд, но осмотрев камеру и никого не обнаружив, снова погрузился в мрачные воспоминания. Высоко от пола зарешеченным окошечке начало белеть. Прошла
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
379
кошмарная ночь, а утром на завтрак ему принесли кусок засохшего хлеба и мутную похлебку. Есть ему не хотелось, но по привычке Галустьян съел пахнувший гнилым картофелем завтрак. В полдень загремели железные запоры, дверь открылась и к нему втолкнули избитого человека, который упал на пол и жалобно застонал. Что-то знакомое послышалось в этом стоне, и подойдя к лежащему, Галустьян повернул его на спину. Вздрогнув от неожиданности, он узнал сильно избитое, ставшее почти не узнаваемым лицо Арапетьянса.
Трое суток Галустьян выхаживал тяжело избитого и стонавшего в бреду Арапетьянса. Сначала он кормил и поил его с ложки, но потом ему стало лучше. Однажды Арапетьянс сел на подосланную шинель и с благодарностью посмотрев на Галустьяна, сказал:
– Давай по говорим, Аванес. Скажи только откровенно, ты говорил своим друзьям о наших с тобой разговорах?
– Что значит говорил, они ведь видели нас вместе и сами догадались, наверное, а вообще-то кое в чем я признался им.
– Ты же их, наверное, хорошо знаешь, кто же мог выдать нас? – спросил Арапетьянс.
– Я сам мучаюсь в догадках, не могу понять, кто оказался доносчиком? – ответил Галустьян.
– Но ведь это сделал один из твоих друзей?
– Нет, я уверен, что мои друзья это сделать не могли!
– Напрасно ты так уверяешь Аванес, в душу человеку не заглянешь, ты думаешь фашисты нам доверяют? Не они ли учат нас, что предавший однажды, предаст и другой раз – сказал Арапетьянс.
– А ты, Стасик, правда советский разведчик? – неожиданно спросил Галустьян.
– Пока меня обвиняют в сговоре с тобой, хотя и такое подозрение, как ты сказал, имеется. Слушай, Аванес, я вполне доверяю тебе, но ты должен охарактеризовать своих сообщников, мне важно знать, кто из них донес! – сказал Арапетьянс и еле уловимая фальшивая нотка прозвучала в его голосе. Галустьян посмотрел ему в глаза, на секунду их взгляды встретились, и, как показалось Галустьяну, умные глаза Арапетьянса на этот раз не смогли выдержать его прямого взгляда и спрятались под длинные ресницы – они лгали. «Такие глаза не могут быть у честного человека» – подумал Галустьян и вдруг ужаснулся. «Как же раньше не заметил этих уходящих от прямого взгляда глаз Арапетьянса, а это ведь он предал и видал меня» – подумал Галустьян. Как бы в подтверждение его неожиданного вывода Арапетьянс продолжал:
– Почему ты не сообщишь мне их фамилии? Пойми это необходимо для нашего дела, там за стенами этого каземата наши люди продолжают работать!
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
380
Галустьян молчал. Теперь каждое слово, сказанное Арапетьянсом имело для него иное звучание, иной смысл. «Значит Арапетьянс не что иное, как подсадная утка, а я тот селезень доверчиво подплыл к ней на верную смерть. Значит он выдал меня еще давно и старался изо всех сил выудить Нариманова и Гоголадзе. У них там что-то произошло, и они поспешили с моим арестом, а теперь вот подсадили ко мне этого мерзавца.» – размышлял Галустьян.
Он быстро прокручивал в памяти все разговоры с Арапетьянсом еще до его ареста. Особенно ему вспомнился случай, когда он рассказывал Арапетьянсу про свою мать. Сказанное им, что он больше всего на свете любит свою маму вызвало скептическую улыбку на лице Арапетьянса.
– А я больше всего на свете люблю красивых девушек. – как бы в шутку сказал Арапетьянс и переменил тему разговора.
– Скажи, Стасик, за что тебя избили? – спросил Галустьян.
– Как за что, потому что я не отвечал на их вопросы.
– А тебя избивали чем?
– Как чем, кулакам и, потом пинали ногами, вообщем досталось, живого места не осталось.
Галустьян тут же вспомнил урок по анатомии человека. Тогда врач показывал на рисунке человека болевые точки и реакцию организма на сильные удары по этим точкам. В том числе он сказал, что любой мощный удар в грудь вызывает отек легких и потом сопровождается непрерывным кашлем. Арапетьянс же за все время пребывания в камере ни разу не кашлянул. «Ночью надо проверить его тело. – решил Галустьян. Арапетьянс очень крепко спит, да, да это Галустьян помнил еще по совместной учебе в разведшколе. Вечером, после вонючей похлебки Галустьян сказал Арапетьянсу, что завтра утром, пожалуй, он сообщит все фамилии курсантов своих сообщников и, скосив взгляд на Арапетьянса заметил, как неподдельной радостью загорелись его глаза. Поговорив еще немного о том, о сем, они легли каждый в своем углу и через некоторое время, как и предполагал Галустьян, Арапетьянс крепко спал.
Галустьяну же не спалось. Развязка была близка. Он прекрасно понимал, что как только он разоблачит предательство Арапетьянса, им займутся серьезно. «Господи, дай силы выдержать все и уйти из жизни достойно» – думал он. В полночь Галустьян подошел к спящему Арапетьянсу, осторожно расстегнул пуговицы гимнастерки, посмотрел на грудь. Синяков и подтеков от ударов не было. Тогда он резко повернул Арапетьянса со спины на живот и поднял полы гимнастерки. Арапетьянс что-то мычал, чмокал губами, но не проснулся. При тусклом свете электрической лампочки, вделанной в нише над дверью, никаких следов побоев на спине не обнаружил. «Значит ему только расквасили
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
381
морду» – подумал Галустьян. Синяки под глазами, ссадины на скулах и разбитые губы конечно создавали эффект, но Арапетьянс не сумел сыграть роль пострадавшего от допросов.» Меня фон Ульман посчитал видимо за простачка, да и верно, трое суток все-таки доверял Арапетьянсу восхищался его мужеством и чуть-чуть не выдал своих товарищей.» – размышлял Галустьян. Теперь Галустьяну было ясно, перед ним провокатор – ползучий гад в образе армянина. «Теперь пусть на куски режут, ничего не скажу, только бы выдержать пытки!» – думал он.
Галустьян с ненавистью смотрел на Арапетьянса, на его худощавое лицо, красивые мускулистые плечи, длинную шею с большим кадыком. «Меня завтра или позднее, все равно, убьют, так пусть же и этот гад исчезнет с лица земли» – подумал Галустьян и пнув с силой Арапетьянса в бок спокойно сказал:
– А ну ка встань гад! Арапетьянс вскочил как подброшенный неведомой силой и ошалело озираясь вокруг, никак не мог сообразить, что произошло.
– Защищайся гаденыш! Подлый предатель! – сказал Галустьян и бросился на Арапетьянса со сжатыми кулаками. В конце концов сообразив, что Галустьян его раскрыл, Арапетьянс подбежал к железным дверям с криком:
– Спасите! Убивают! Но сильные руки Галустьяна мертвой хваткой сжали его горло. Арапетьянс, пытаясь освободиться из объятий Галустьяна, захрипел, но Галустьян крепко сжимал пальцы на его выпукающем кадыке, и колотил голову Арапетьянса о железную дверь.
В глазах Арапетьянса потемнело, он стал слабеть. В это время загремели засовы, дверь распахнулась, и в камеру ворвался огромного роста рыжий ефрейтор. Ударом кулака он свалил Галустьяна с ног и вырвав из его цепких рук задыхающегося Арапетьянса. Но быстро вскочив на ноги Галустьян мощным ударом правой ниже пояса припечатал ефрейтора к бетонной стене. Ефрейтор, не ожидавший удара от арестованного, схватившись за живот, опустил голову на грудь. Ребром ладони левой по шее Галустьян нанес ефрейтору решающий удар, после чего тот съехал по стене, беспомощно распластав руки на полу. В этот момент в камеру вбежали несколько вооруженных солдат из состава караула и со всех сторон набросились на Галустьяна, сбили его с ног, и кованными сапогами стали бить в грудь. Раздвинув солдат, появился около Галустьяна очухавшийся рыжий ефрейтор. Он долго и остервенело пинал Галустьяна в живот. Утром в камеру пришел сам фон Ульман. Он смотрел на лежавшего на полу Галустьяна, изо рта, носа и ушей которого струилась кровь. Присев на цыпочки фон Ульман наклонился к Галустьяну и громко сказал:
– Господин Галустьян, я дарю Вам жизнь, если назовете своих
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
382
сообщников! Но Галустьян молчал. Он приоткрыл глаза и с ненавистью посмотрел на фон Ульмана.
– Нет. – прошептал он и покачал отрицательно головой, фон Ульман приказал вызвать врача. Врач прибыл минут через десять.
– Обследуйте его и постарайтесь привести в чувство! – сказал он. Врач попросил принести топчан и когда Галустьяна положили на него, врач, разорвав гимнастерку, пропальпировал живот, прослушал работу сердца, приподнял веко глаза.
– Господин подполковник! Его в чувство привести уже невозможно. Обширное кровоизлияние в брюшную полость, повреждена печень, кишечник, сильный отек легких, он умирает. – доложил врач.
– Черт возьми! Сделайте укол, искусственное дыхание или что там еще! Он мне нужен живым! – закричал фон Ульман. Врач открыл чемоданчик, быстро заправив шприц, сделал Галустьяну укол в руку. Через минуту Галустьян полуоткрыл глаза. Фон Ульман наклонился к его лицу.
– Назови фамилии! Назови фа... Но Галустьян снова чуть заметно покачал отрицательно головой и замер. Врач схватил его руку, открыл веко глаза и сказал:
– Он скончался, господин подполковник.
– Кто? Кто его так изуродовал? – закричал фон Ульман. Глаза его сверкали, подергивалась левая щека, он, заложив руки за спину стал быстро ходить по тесной камере, как будто еще не веря, что Галустьян его последняя надежда на разоблачении крамольных курсантов разведшколы, мертв.
Вечером перед отбоем фон Ульман пришел в казарму, где в небольших комнатах проживали курсанты разведшколы. Там уже группы, построенные в коридоре на вечернюю проверку, ждали его. После доклада Хумлатова фон Ульман, стоя перед строем сказал:
– Нами арестован курсант Галустьян, ваш бывший однокурсник. Он работал на советскую разведку, а вы все, не зная кто он, общались с ним. Кроме того, у него были близкие друзья, его сообщники, которые сейчас должны выйти из строя и покаяться перед вами. Строй безмолвствовал. Из строя никто не вышел.
– Хорошо, я уточню: в ходе следствия Галустьян назвал фамилии своих сообщников, запираться им бессмысленно. Мне не хотелось бы напрасно губить этих молодых людей, которые попались в ловко расставленные сети Галустьяном. Вот я и подумал, что, если они сейчас честно откровенно признаются во всем и покаются перед вами, я прощу их, и они останутся курсантами разведшколы без каких-либо ущемлений, если же эти люди не признаются, они будут арестованы и отданы под суд военного трибунала. И эти слова Ульмана курсанты
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
383
встретили молчанием из строя никто не вышел.
Подождав еще с минуту фон Ульман нахмурился, посмотрел на часы и сказал:
– Без моего разрешения никого никуда не отпускать! Полевые занятия до моего указания отменить! B столовую водить всех строго в строю! Все! Объявляйте отбой! Он повернулся и, сверкая, как огромными бутылками, хромовыми лакированными сапогами, вышел из казармы.
С сотрясением головного мозга и расстройством нервной системы Арапетьянса положили в немецкий госпиталь. А когда его подлечили, в разведшколу он не возвратился. С очередной группой диверсантов он был заброшен в советский тыл. Их группу с самолетов выбросили на парашютах в районе железнодорожной станции Зеленчуг. Затем на поезде в форме старшины-фронтовика следующего из действующей армии в командировку в город Баку он прибыл на железнодорожную станцию Насосная. Здесь он простился с группой солдат караула сопровождавшие груз и вышел из теплушки на перрон. В его блокноте, на листах которого карандашом переписаны фронтовые песни, были зашифрованы инструкции, задания и небольшая характеристика на Арапетьянса составленная лично фон Ульманом для резидента диверсионно-разведывательной группы «Апшерон» подполковника Абвера Арнольда Вейтлинга. Фон Ульман характеризовал своего подопечного положительно, но одна фраза, в характеристике ограждала его от опасностей, которых он смертельно боялся, она гласила так: «На оперативной работе использовать не желательно!» Этого Арапетьянс не знал. Не знал он и о том, что из-за него, в тюрьме зверски убит охраной Аванес Галустьян.
А тем временем в разведшколе скоро закончились экзамены, из разведчиков и диверсантов штаб «Валли» комплектовал группы для заброски их в советский тыл. Нариманову вручили документы красноармейца, которому за подвиг в бою предоставили краткосрочный отпуск с выездом на родину в город Баку. Как не скрывал фон Ульман гибель курсанта Галустьяна в камере гауптвахты об этом узнал весь курс. По-разному оценивая поступок Галустьяна, выпускники разведшколы сходились в одном, что Галустьян был мужественным солдатом, настоящим джигитом, как и подобает мужчине!
Нариманов и Гоголадзе, встретившись в зеленой беседке возле учебного корпуса, простились друг с другом. Они поклялись отомстить фашистам за сержанта Галустьяна. Они узнали от однокурсника, который случайно слышал разговор фон Ульмана с Хумлатовым, что Арапетьянс был осведомителем фон Ульмана. Не трудно было догадаться, что Галустьяна выдал он. Без приключений Нариманов добрался до Баку. В городе он без труда отыскал штаб армии ПВО, где
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
384
по его просьбе он был доставлен в особый отдел армии и сдался с повинной, предложив свои услуги в разоблачении немецких разведчиков и диверсантов.
История с арестом Галустьяна в разведшколе стала во всех подробностях известна в штабе «Валли». Подполковник Шмальшлягер вызвал к себе фон Ульмана и узнав, что оберлейтенант Хумлатов свободно владеет грузинским языком, приказал перевести его из Абвера в отдел по формированию туркестанских легионов на должность командира грузинской пехотной роты Георгиен-Легиона и предупредить об ответственности за разглашение государственной тайны о службе его в Абвере. Услышав такой приговор себе подписанный самим подполковником Шмальшлягером Хумлатов растерялся. По службе в Абвере он имел одни благодарности и даже Рыцарский железный крест за диверсионные действия в корпусе Ромеля в Африке. Мечтая о высокой карьере, вдруг получил такое презрение с верху. От него отвернулись все даже сам Шмальшлягер, на которого Хумлатов возлагал надежды в отношении своей карьеры. Подавленный и удрученный, он вышел из кабинета. Фон Ульмана, который на прощание даже пожал ему руку и участливо улыбнулся. Насквозь фальшивая улыбка бывшего шефа обозначала конец его Хумлатова карьеры и не только в Абвере. Он теперь понимал, что для Германии он оберлейтенант всего лишь окопный командир роты, какого-нибудь национального формирования, которое конечно же направят на восточный фронт. Вспомнилась прошедшая жизнь, она складывалась вначале совсем неплохо. В тридцать девятом защитил диплом инженера-автомобилиста Тбилисского политехнического института. Время было тревожное, его после военных лагерных сборов направляют в войска Ленинградского военного округа на должность командира автомобильного взвода. Присвоили воинское звание младшего лейтенанта, а в это время уже шли боевые действия с финнами, и его направляют на карельский перешеек. Эта война запомнилась как кошмарное видение. В трескучие морозы, под огнем противника приходилось перевозить людей, грузы по заснеженным дорогам или проделанным колонным путям. Замерзала смазка, не хотели заводиться моторы, буксовали колеса, машины ломались, гибли водители, а над головой, как дамоклов меч, висел приказ и сроки.
В феврале сорокового года его автомобильный взвод подвозил на пункт боевого питания дивизии боеприпасы по льду Финского залива, достигнув правого берега вдруг оказался в центре ожесточенных боев. Тогда финны сильно потеснили левый фланг дивизии, а машины с боеприпасами из-за глубокого снега были лишены возможности развернуться и отступить вместе с войсками. Финские автоматчики в белых халатах внезапно окружили машины и на ломаном русском языке
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
385
потребовали сложить оружие. Водители схватились было за свои карабины, но тут же были изрешечены пулями. Испугавшись смерти, Хумлатов поднял руки вверх. Он знал, что совершает позорный поступок, граничащий с изменой Родины, но страх сковал волю и он сдался.
После окончания войны с Финляндией начался обмен военнопленными. Финские чиновники предупредили Хумлатова, что добровольная сдача в плен в Советском Союзе квалифицируется как предательство, и таким людям грозит разбирательство в судебных инстанциях и срок. Вот тогда-то Хумлатову пришлось подписать отказ от своей Родины. Он уже не помнил, как из Финляндии попал в Стокгольм, хотелось устроиться на работу по специальности, но оказалось, что найти работу в Швеции непросто. А тут подвернулся какой-то швед с немецкой фамилией Шлесс. Он пригласил Хумлатова в пивную, угостил «виски» и, когда узнал, что он чеченец с высшим образованием, хлопнул его по плечу и сказал: «Ты нам подходишь.» Хумлатов спросил: «Куда же он подходит, и кто это загадочное Вы?» «Мы – это национал-социалисты и ты будешь служить нам!» – ответил Шлесс, покручивая на правой руке серебряную цепочку с замысловатым брелоком.
Хумлатову тогда было, все равно куда идти, кому служить, лишь бы была работа и можно было бы жить. Он согласился. В Берлине на Терпиц Уфер штрассе его принял шеф «Валли два» Ганс Шмальшлягер. Когда ему доложили, что советский офицер с высшим образованием отказался вернуться из финского плена в СССР и, что по национальности он из народов Кавказа, владеющий несколькими кавказскими языками сказал: «Этот нам скоро пригодится!» – приказал направить его в один из учебных центров подготовки диверсантов. В разведшколе Хумлатов показал большую способность к наукам «Плаща и кинжала» и как лучший выпускник для стажировки был направлен в Египет в разведуправление экспедиционного корпуса генерала Ромеля, где особо проявил себя в диверсиях против англичан.
Вскоре Хумлатова отозвали из Египта в Берлин и назначили начальником курса диверсантов в разведшколе в местечке Сулеювек под Варшавой в оккупированной немецкими войсками Польше. Ему присвоили очередное воинское звание оберлейтенанта с блестящей перспективой на будущее.
И вот все в одночасье рухнуло из-за каких-то двух армяшек, из-за пустяшной ошибки, которая стоила всего лишь выговора по службе!
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
386
Глава сорок шестая
После касательного ранения в голову Концертштейн в госпиталь Аркадия не отправил. Он обследовал его рану и выявил, что лобная кость черепа не пострадала, пуля прочертила на лбу небольшую «борозду», а от удара Аркадий получил сотрясение головного мозга средней тяжести. Концертштейн положил Аркадия в свою санчасть и окружил его вниманием и заботой. Уже через неделю Аркадий попросил Концертштейна выписать его из санчасти, а еще через сутки после выписки он был назначен в наряд со своим взводом на второй ночной пост.
Утром следующего дня ночники направлялись из караульного помещения в казарму и, отдохнув до обеда, были задействованы на различных хозяйственных работах. Аркадия же старшина Морозов с учебниками и тетрадками послал на квартиру подполковника Березина на занятия. Поскольку подполковнику Березину не всегда хватало времени заниматься с Аркадием, он перепоручил часть своего преподавательского труда с Аркадием своей дочери Ирине. Средняя школа при туковом заводе, где раньше занимались и дети военного городка, из-за отсутствия преподавателей была закрыта, в связи с чем Ирина по настоянию отца занималась самостоятельно по программе седьмого класса средней школы. Аркадий какое-то время не учился и отстал от программы на целый учебный год, и ему пришлось тематику основных предметов осваивать ускоренными темпами. Поэтому Ирина в прошлом отличница вполне могла заменить своего отца при обучении Аркадия. Она могла объяснить ему любую задачу по алгебре, по физике или по химии, но более профессионально она могла объяснить урок по русскому языку и литературе.
Ирина встретила Аркадия с радостью. Она даже обняла его и поцеловала в щеку.
– Ну вот еще чего придумала! – сконфуженно произнес Аркадий, поспешно убирая руку Ирины со своего плеча.
– Извини, Аркадий, но я наслышана о тебе от папы, ты, наверное, не осознаешь, что ты совершил подвиг! – сказала она.
– Какой там подвиг! Подстрелили как куропатку, а диверсантов задержали другие! – с напускной небрежностью произнес Аркадий.
– Но, если бы не ты, папа сказал, что взлетели бы мы все на воздух? – не унимаясь, сказала Ирина.
– Если бы да кабы. Давай лучше заниматься! – с напускной серьезностью, произнес Аркадий.
– Ну хорошо, давай заниматься! – сказала Ирина, все еще с интересом разглядывая Аркадия. Этот симпатичный мальчик, который нарочито в грубоватой манере разговаривал с ней, понравился ей еще с
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
387
первого раза. По природе своей являясь психологом, она прекрасно понимала, что под своей грубоватостью Аркадий скрывал свои мальчишеские чувства к ней, и она не сомневалась в том, что эти чувства не созревшего мужчины принадлежат только ей.
Они сели за стол. Ирина начала диктовать задачу, а Аркадий быстро записывал ее. Но вскоре Ирина замолчала и задумалась.
– О чем ты думаешь? – спросил ее Аркадий.
– Я думаю, как хорошо, что немцев прогнали от Москвы. – ответила она.
– Хорошо, конечно, но знаешь, Ирина, Исаев и Ковальчук были направлены после ночного наряда на работы, а меня старшина направил на учебу. Они там думают, что я учусь, а я здесь с тобой прохлаждаюсь. – сказал Аркадий.
– Можешь не прохлаждаться, больно нужно! – огорченно воскликнула Ирина и слезы сверкнули в ее красивых глазах.
– Значит ты не хочешь со мной заниматься? – спросил Аркадий, складывая тетради.
– А разве мы не занимаемся? Почему я занимаюсь сама, а тебя обязательно должен курировать наставник? Не слишком ли многого ты хочешь от моего папы и от меня? – в сердцах ответила Ирина.
– Ну, хорошо, я не буду больше приходить к вам, буду заниматься самостоятельно. – вставая со стула, ответил Аркадий. Ирина вспомнила она ведь только что восхищалась Аркадием, узнав о его подвиге и ранении его в голову, слезы тогда ручьем полились из ее глаз, особенно в тот момент, когда папа сказал, что Аркадий толковый мальчик. «Нет, он не должен сейчас уйти с обидой на меня» – думала она и вдруг сказала:
– Не уходи Аркадий! Ты прав, действительно, давай заниматься и будем беречь время. Я ведь тоже работаю на складе. Папа сказал, что сейчас все, даже дети, должны помогать армии бить фашистов. Она с уважением посмотрела на сиреневый шрам, расположенный на лбу Аркадия и, потрогав его рукой, спросила:
– Тебе не больно?
– Нет, не больно, уже все прошло, сначала голова кружилась, а сейчас все в норме. – ответил Аркадий.
– Скажи, Аркадий, ты кем хочешь стать? – спросила Ирина.
– Не знаю. Мне хотелось бы стать командиром Красной Армии, как наш капитан Шайхутдинов. Только, наверное, к тому времени фашистов разобьют, и армия будет не нужна! – сказал Аркадий.
– Эх, ты! Фашистов еще надо разбить, ты думаешь, если их прогнали от Москвы, так это и все? – возразила Ирина. Аркадий не ответил, он сейчас думал о брате Филе, который сейчас где-то уже бьет фашистов.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
388
– Знаешь, Аркадий, что мне сказал папа про тебя? – смущенно сказала Ирина.
– Интересно, что же?
– Он сказал, что из тебя выйдет хороший командир.
– Так и сказал, или ты сейчас придумала? – удивился Аркадий.
– Нет, не придумала, так он и сказал, только он еще сказал, что тебе сейчас надо учиться, а ты этому внимания уделяешь недостаточно.
– Так вот я и говорю, что пришел сюда учиться, а ты всякими разговорчиками отвлекаешь меня от учебы, а потом я же еще и виноватым остаюсь. Ты сама-то взаправду занимаешься самостоятельно? – спросил он.
– Конечно, занимаюсь, но папа контролирует меня. Ты извини, что я тебе сказала об этом, для нас в таком возрасте всегда нужен глаз старших и, конечно, еще строгость с их стороны.
– Да ну, что ты Ира, я не обижаюсь, но давай все-таки порешаем задачи! – сказал Аркадий снова разложив тетради на столе.
– Хорошо, давай! – сказала Ирина и стала диктовать условия задачи.
Когда вечером после занятий у Березиных Аркадий возвращался в казарму, он услышал около мазутной ямы отчаянный писк щенка. Он тут же подошел к яме и увидел, как в мазуте из последних сил барахтается щенок е большой головой и толстыми лапами. Не колеблясь, Аркадий взял его за живот и вытащил из мазута. «Что с тобой делать?» – подумал он и понес щенка к казарме. В подразделении он зашел в кочегарку столовой, нашёл там тазик для стока воды из форсунок и набрал в него горячей воды, и у водопроводной колонки устроил настоящую баню для щенка, с мылом начисто отмыв его от мазута. Затем он разыскал кочегара Аманова и поручил ему присматривать за щенком. Аманов был веселым и общительным человеком и конечно, как все добрые люди, любил животных, особенно собак. Он с радостью принял к себе в кочегарку несчастного щенка, но через несколько дней выяснилось, что кормить ставшего довольно прожорливого щенка было нечем. Остатков пищи в столовой практически не было, Аркадию и Аманову пришлось делиться со щенком своей пайкой хлеба, хотя сами постоянно думали о еде. Щенок стал быстро расти и требовал все больше еды в кочегарке места ему уже не хватало, и оружейный мастер сержант Галелейский сделал ему собачью будку-конуру возле своей мастерской. А чтобы воспитывать собаку как караульную, он посадил большого пса на цепь. Это была довольно крупная кавказская овчарка из породы волкодавов, которых всегда держали пастухи при отарах. Теперь по ночам часовому у продовольственного и вещевого складов стало намного легче нести службу. Собаку Аркадий назвал Левкой, который ночью подпускал к
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
389
складам только сержанта Галелейского, Аркадия и кочегара красноармейца Аманова.
Однажды комиссар подразделения Колесников решил ночью проверить несение службы часовым у складов. Он приказал дежурному по подразделению следовать за ним, но как только они вышли на территорию склада, грозное рычание послышалось со стороны ружейной мастерской, это рычал Левка, он не позволил комиссару подойти к складам. Дежурный тут же вернулся в казарму и привел Аркадия, который протирал заспанные глаза и никак не мог сообразить, зачем его подняли с постели среди ночи. Увидев комиссара Аркадий начал приводить себя в порядок, после чего, приложив руку к буденовке, доложил о прибытии.
– Здравствуйте, ефрейтор Григорьев! Где Вы нашли такого тигра? Не пускает нас к часовому! – сказал Колесников.
– Это не тигр, товарищ старший политрук, а Левка, мой товарищ и друг, – ответил Аркадий.
– Ну хорошо пусть друг и товарищ, но нам надо подойти к часовому, а он нас не пускает! – сказал Колесников. Не говоря ни слова, Аркадий направился к Левке, взял его за ошейник и прицепил к будке. Комиссар последовал к часовому и тут же услышал окрик: «Стой, кто идет!» «Колесников» – ответил комиссар часовому, но часовой подпустил к себе только дежурного, а затем и комиссара.
– Вы что же не узнали мой голос, товарищ Матыцин? – спросил часового Колесников.
– Узнал, товарищ комиссар, только не положено подпускать к часовому Вас, так как я подчинен дежурному! – ответил Матыцин.
– Хорошо, товарищ Матыцин, устав Вы знаете, а почему же разрешили пройти Григорьеву?
– Потому, товарищ комиссар, что к собаке ночью никто не подойдет, кроме Григорьева, даже меня, часового Левка к оружейной мастерской не пустит.
– Странная у вас логика, Григорьева Вы можете пропустить без дежурного по роте, а меня не можете, как же Вас понимать, красноармеец Матыцин?
– Да, Григорьев же свой, товарищ комиссар! – сказал Матыцин, вконец запутавшись в своих ответах комиссару.
– Хм! Значит Григорьев свой, а я чужой?
– Так Вы же, товарищ комиссар, можете и взыскание объявить, если я Вас подпущу без дежурного!
– Вон как Вы рассуждаете, красноармеец Матыцин! Значит по-Вашему пускать к складам можно всех, кто Вам не объявит взыскание, а как же устав, товарищ Матыцин?
– Виноват, товарищ комиссар, по уставу никого нельзя
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
390
подпускать кроме дежурного, а если в карауле, то разводящего, начальника караула и патруля.
– И патруля? – удивился Колесников.
– Никак нет, патруль в уставе не обозначен, а в должностной инструкции есть, товарищ комиссар! – совеем растерялся Матыцин.
На следующий день Колесников рассказал капитану Шайхутдинову о нарушении караульной службы красноармейцем Матыциным с пулеметного взвода и предложил собаку от ружейной мастерской убрать.
– Видите ли, Николай Ефремович собаку у складов привязать разрешил я, и если Вы хотите написать донесение в политотдел на меня, то валяйте! Но собаку для пользы дела мы, пожалуй, поставим на довольствие как караульную и определим ей место охраны одиннадцатый пост! – сказал Шайхутдинов.
– Зачем же так, Евгений Ахмедович? Я ведь не предполагал, что Вы собак цените больше, чем авторитет комиссара. – сказал Колесников.
– Авторитет комиссара должны ценить люди, ну, а если они его не ценят значит его еще надо приобрести! – твердо сказал Шайхутдинов.
– Правильно ли я Вас понял, товарищ капитан, что Вы, отступая от требований устава приобретаете авторитет, а я, придерживаясь этих требований, по-Вашему, утратил его? – с пафосом произнес Колесников.
– Прежде чем что-то утратить, Николай Ефремович, надо это что-то приобрести! – спокойно ответил Шайхутдинов.
– Вы! Вы разрешили выставить на пост бродячую собаку, которая явно сковывает действия часового и даже дежурного по роте не допускает на объект. Перед кем Вы возвышаете свой дешевый авторитет? – заикаясь, сказал Колесников.
– Эх, Николай Ефремович! Что же здесь противоуставного, если собаке очень отличной породы, неплохо воспитанная, помогает часовому, нести караульную службу? Согласен с Вами, что требования устава это для нас закон, но в устав всего не напишешь, жизнь подсказывает, что для пользы службы устав надо дополнять. Ведь сама жизнь и меняет устав, не так ли?
– Это демагогия, Евгений Ахметович, я предпочитаю четко придерживаться буквы устава! – горячился Колесников.
– По-Вашему, я нарушил требования устава караульной службы? Да там целый раздел посвящен караульным собакам и очень плохо что на нашем объекте они отсутствуют! А что касается того, что Вы четко придерживаетесь букве устава, то еще, по-моему, государь Российской державы учил русских воинов: «Не держись устава яко слепой стены!»
– У Вас Евгений Ахметович, я не только стал буквоедом, но еще и слепым! Но пусть нас рассудят старшие товарищи со штаба зоны
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
391
ПВО! Да-да, я намерен написать об этом в политдонесении и думаю все, что Вы мне тут наговорили не пройдет для Вас так! – произнес Колесников и хлопнув дверью вышел из кабинета.
Вскоре Бакинскую зону ПВО повысили в ранге на Бакинский округ ПВО. И не успели товарищи из политотдела округа принять меры по обширному донесению Колесникова, как в одной из частей произошло чрезвычайнее происшествие, повлекшее за собой жертвы личного состава зенитной батареи, расположенной в трех километрах от объекта подполковника Березина, которое отодвинуло на задний план разбирательство конфликта командира караульней роты с его комиссаром.
Четвертого апреля в три часа ночи подразделение было поднято по тревоге. Пулеметчикам приказали получить дополнительные коробки со снаряженными лентами. В казарме капитан Шайхутдинов оставил два отделения второго взвода, а первый взвод во главе лейтенанта Климошенко и пулеметный взвод с двумя расчетами во главе старшего сержанта Степанова были направлены в степь в направлении зенитной батареи. Минут двадцать бежали бегом. Пулеметчики то и дело менялись с теми, то тащил станки пулеметов. Только Аркадия, который нес в обоих руках по коробке пулеметных лент, весивших каждая около десяти килограмм никто не подменял. Когда от изнеможения некоторые пулеметчики стали отставать, Шайхутдинов бежавший впереди, скомандовал: «Шагом марш!» Но обстановка была непростой и надо было спешить. Через три минуты снова послышалась команда «Бегом марш!» Второй номер первого расчета ефрейтор Антипов, станок которого уже нес Шайхутдинов, подбежал к командиру роты и попросил взять у него свой станок, но Шайхутдинов вдруг спросил:
– А Григорьева подменили? Он же несет две снаряженные коробки, а это больше, чем тело пулемета.
– Нет, не подменили, товарищ капитан. – смущенно ответил Антипов.
– Ну так подмените! – приказал Шайхутдинов. И Антипов, остановившись, стал ждать изрядно отставшего Аркадия.
– Давай твои коробки! – приказал Антипов.
– Я не инвалид, товарищ ефрейтор, донесу и сам! – недовольно ответил Аркадий.
– Это приказ капитана Шайхутдинова, так что не пререкайся, товарищ Аркадий! – с издевкой сказал Антипов.
– Я не верю, принеси письменное распоряжение капитана, тогда отдам! – ответил Аркадий.
– Давай сюда коробки! Ты отстал от расчета на сто метров, и, если сейчас последует команда к бою, где мы возьмем патроны? – отобрав у Аркадия коробки, сказал Антипов.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
392
– А я что понесу? – чуть не плача от обиды, сказал Аркадий.
– Пока беги без груза. Отдохнешь, коробки снова получишь назад. – крикнул ему Антипов, догоняя свой расчет.
Уже рассвело, когда рота прибыла на зенитную батарею. Капитан Шайхутдинов вызвал к себе Степанова и Климошенко и поставил им боевую задачу. Отделения и расчеты расчленились, охватив зенитную батарею со всех сторон и заняли огневые позиции фронтом на артиллерийские установки. Аркадий забрав коробки у Антипова установил их у пулеметов. Взломав сургучную печать и, достав конец ленты, зарядил оба пулемета. Капитан Шайхутдинов с отделением красноармейцев осторожно приблизились к орудиям к большой землянке, которая служила казармой для личного состава батареи. Через двадцать минут после охвата зенитчиков старший сержант Степанов скомандовал отбой. Рота по команде построилась у орудий. Аркадий вдруг обратил внимание, что все пушки были без замков. Вскоре появились из землянки капитан Шайхутдинов и комиссар Колесников. Шайхутдинов подошел к строю роты и сказал:
– Товарищи красноармейцы и командиры! Здесь располагается зенитная батарея дивизиона, штаб которого рядом с нашим подразделением. Здесь они несли службу по охране бакинского неба от фашистских стервятников, здесь они жили своей обычной солдатской жизнью и все они были обыкновенные советские девушки. Враги – фашистские диверсанты, ночью скрытно и бесшумно сняли часовых, весь личный состав ими был уничтожен, всех девушек зарезали спящими, вот к чему может привести оплошность, в несении службы часовыми. Смотрите и делайте вывод! – заключил Шайхутдинов. Он приказал с правого фланга в колонну по одному войти в землянку и, осмотрев погибших девчат, выйти. Когда красноармейцы и командиры приступили к осмотру землянки, Шайхутдинов подозвал к себе Аркадия и сказал:
– Я, Вам Григорьев, разрешаю в землянку не заходить.
– Разрешите, товарищ капитан, все-таки мне посмотреть погибших зенитчиц!
– Наверно, Вы правы, Григорьев, идите! Когда Аркадий вошел в землянку, резкий тошнотворный запах крови, смешанный с запахом пота, захватил его дыхание. Землянка внутри похожая на большую комнату, покрытая сверху бревенчатым потолком, служила личному составу батареи жильем. Четыре окна в потолке тускло освещали нары, на которых с перерезанными шеями лежали девушки. Вокруг были видны, почерневшие лужи крови. От спертого воздуха было трудно дышать, многие красноармейцы зажимали себе нос. Аркадий содрогнулся от такого ужаса смерти. Он узнавал некоторые лица девушек, приезжавших в клуб дивизиона на танцы, а также в феврале на
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
393
торжественный вечер в честь двадцать четвертой годовщины Красной Армии и Военно-Морского флота. Их гибель казалась ему невероятной! Жестокость врага посеяла в его душе ненависть и месть.
Через полчаса со штаба дивизиона прибыла грузовая машина. Мёртвых девчат, покрытых простынями, грузили в кузов, ружейные мастера привезли к орудиям замки и, приладив их к казенной части ствола, щелкали спусковыми механизмами, проверяя свою работу. Прибывшие из штаба дивизиона зенитчицы с заплаканными лицами приступили к уборке помещения. Их оставляли здесь для дальнейшего прохождения службы. Ничего не поделаешь, зенитная артиллерийская точка, расположенная в степи, должна была жить и выполнять боевую задачу.
Весна на Апшероне давно вступила в свои права. Поля, луга и горы все покрылось ярко-зеленым ковром буйно растущего овсюка, чтобы к концу апреля высохнуть и пожелтеть под палящими лучами южного солнца.
Аркадий с сержантом Моховым после ночного патрулирования на охраняемом объекте прибыли в подразделение. Старшина Морозов вызвал их обоих к себе в каптерку и сказал, чтобы они отдыхали так как вечером оба снова заступают в наряд. Сержант Мохов со вторым взводом должен был идти разводящим, а Григорьев на ночной пост у продовольственного склада.
– Я прошу, товарищ старшина назначить меня на любой пост в караул, но только не у продсклада! – сказал Аркадий.
– Нет, товарищ ефрейтор, просьбу Вашу выполнить не могу, завтра у Вас учеба на квартире подполковника Березина, он хочет сам экзаменовать Вас по алгебре, так что готовьтесь!
– Есть готовиться, товарищ старшина! – четко ответил Аркадий, а сам подумал: «Алгебру уже несколько сеансов преподносила ему Ирина, надо не подвести ее перед отцом.» К Аркадию подошел красноармеец Ярмамедов.
– Ты слышал, что сегодня ночью в казарме умер Алиев? – спросил он.
– Как это умер? – удивился Аркадии.
– Так вот, взял, да и умер. Старшина роты на подъеме с него одеяло стащил, а он лежит себе с открытыми глазами и даже зубы оскалил.
– Как это у тебя, Ярмамедов, так просто получается, умер человек, соратник по оружию, земляк твой, а ты так запросто говоришь, как будто Алиева на десятый пост назначают. – возмутился Аркадий.
– А чего его жалеть. Умер потому, что сам этого хотел. Не он ли кусочки мыла глотал, чтобы комиссоваться? Сачковал от нарядов, а мы за него вкалывали. Таких людей сам аллах не щадит!
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
394
– Твой аллах, Ярмамедов, всех не щадит: и хороших, и плохих, так что берегись и тебя может покарать! – пошутил Аркадий.
– Тьфу, ты шайтан! Я думал, что-нибудь дельное скажешь, а ты еще смеешься надо мной! – недовольно произнес Ярмамедов и отошел в сторону.
После завтрака Аркадий сел за учебники. Незаметно прошло время до обеда, и дежурный по роте подал команду для ночников «Подъем»! Затем рота пошла на обед. После обеда Аркадий снова приступил к подготовке к своеобразным ответственным экзаменам по алгебре. Решив несколько задач и убедившись, что материал он знает, Аркадий успокоился. Делать практически было нечего, и он решил проведать сержанта Галелейского в ружейной мастерской, да и заодно приласкать Левку. Аркадий взял у сержанта Самсонова его десантную финку, кусочек хлеба, оставленный для Левки и направился к ружейной мастерской. Левка, увидев Аркадия, радостно взвизгнул и замахал своим мощным хвостом. Аркадий, наколов хлеб на кончик финки, протянул его псу, но Левка, увидев нож, вдруг озверел, он зарычал и бросился на Аркадия, но собачий разум остановил его. Понюхав хлеб на кончике финки, он не взял его в рот, а громко виновато залаял, затем лай стал требовательным и даже дерзким. Аркадий был крайне удивлен. Он никогда не ожидал, что Левка может так рассердиться на него. На шум из мастерской вышел Галелейский. Увидев финку в руках Аркадия, он протянул руку и забрал ее у него, сняв с нее хлеб он подал его Аркадию, а финку спрятал в карман. Левка перестал лаять, но стоило Галелейскому снова достать из кармана финку, остервенелый лай собаки возобновлялся.
– Что с ним происходит? – спросил Аркадий.
– Отдай ему хлеб и заходи ко мне, расскажу тебе про один случай – сказал Галелейский. Аркадий вошел в мастерскую, они сели на табуретки и Галелейский рассказал, как позавчера завсклада Драгайцев принес два куска хлеба пропитанных в американской тушенке. Наколов один из них на кончик ножа, он протянул его Левке, тот первый кусок сумел ловко снять с острия ножа, а вот второй снять ему не удалось, так как Драгайцев ткнул ножом в морду и порезал верхнюю губу Левки. Драгайцев захохотал и пытался еще подсунуть ему на ноже этот второй кусок хлеба, но Левка бросился на него, сбил с ног и чуть не вцепился ему в горло, если бы не я. Вообщем поиздевался над собакой, а Левка довольно понятливый, теперь кого увидит с ножом в руках, бросается на него, и, если бы не цепь, то покусал бы их.
– Сволочь этот Драгайцев, ему и хлеба не жалко, чтобы поиздеваться над Левкой. Что он не мог просто так покормить его? – посетовал Аркадий.
– Ну, а ты, Аркадий, зачем финку притащил, тоже хотел
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
395
поиграться с Левкой?
– Хотел, дядя Петя! Да я же не знал всего и потом я никогда бы не обидел Левку. – виновато ответил Аркадий.
– Ну а теперь расскажи, что у тебя нового? – спросил Галелейский.
– Что говорить-то, так вот после наряда зашел повидаться, экзамен по алгебре завтра у меня, сам Березин принимает! – сказал Аркадий.
– Готовишься значит сегодня после наряда?
– Да, повторил, думаю не подведу, все будет хорошо. На пост вон сегодня старшина назначил, ночь буду охранять склад и казарму вместе с Левкой.
– Мертвецов не боишься?
– Каких это еще мертвецов? После того, как побывал на зенитной батарее и что увидел там, черта бояться не будешь! А что еще за мертвецы?
– Знаешь, наверное, уже? Алиев ночью умер, знаменитый сачок и симулянт.
– Умер, значит не симулянт, дядя Петя.
– Ты что не знал, он же мыло глотал, чтобы комиссоваться по чистой, вот и результат.
– Да знал в общем-то, только зачем я должен бояться мертвого Алиева?
– Как это зачем? Охранять его будешь всю ночь. На гауптвахту его до утра положили. – сказал, улыбаясь Галелейский.
– Капитан Шайхутдинов как-то говорил, что подлеца надо бояться больше, чем врага, не если подлец мертв, он уже не страшен.
– Это верно, Аркаша. Правда Алиев не был подлецом, скорей всего он слабый человек и трус. – сказал Галелейский, вставив затвор в отремонтированный им карабин.
– Ладно время ужина, пошли, а то в строй опоздаем, старшина будет ворчать, – сказал Аркадий и они пошли в казарму.
На пост Аркадий заступил во вторую смену. Ясная звездная ночь с ущербленным месяцем на небе, стрекотание сверчков, крик ночных птиц и легкое дуновение прохладного ветерка с гор, все это располагало Аркадия к лирике. Он даже вспоминал стихотворения Пушкина, Лермонтова, Кольцова, не ослабляя при этом бдительности. Все было спокойно, да и Левка успокаивал своим молчанием, это обозначало, что никого поблизости нет. Он подошел к ружейной мастерской, слегка посвистел Левке, и услышал в ответ его ласковое повизгивание, Аркадий пошел опять к складам мимо дверей гауптвахты и подумал об Алиеве: «Зачем человек так издевался над своим организмом и глотал это мыло? Неужели трудности службы в военное время, и даже не на
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
396
передовой, так угнетали его? А может кто сбивал его с толку? Может кто таким образом ждал его домой? Всем трудно, товарищ Алиев, а ты решил для себя полегче, вот тебе и награда!» – размышлял Аркадий.
«Но что это?» – Аркадий явно услышал тарахтение подвинутой по цементному полу деревянной табуретки. «Не может этого быть? Наверное, мне показалось?» – подумал он, но в это время по дверям гауптвахты изнутри кто-то застучал кулаком и чей-то голос крикнул:
– Эй, часовой! Холодок страха пробежал по спине Аркадия. «Значит Алиев ожил?» – мелькнуло в его голове. Он подбежал к окну казармы, где располагался дежурный по роте и стал стучать по стеклу. Голос Аркадия прозвучал так тревожно, что дежурный, застегивая на ходу пуговицы гимнастерки, выбежал из казармы и спросил Аркадия:
– В чем дело Григорьев?
– Товарищ старший сержант! На гауптвахте ожил мертвец! – испуганно произнес Аркадий.
– Какой мертвец, что ты мелешь, Григорьев?
– Алиев ожил, товарищ старший сержант!
– Причем тут Алиев? – рассердился дежурный.
– Как при чем, он же там лежит?
– Эх ты, часовой! Там сидит рядовой Мирзоев, а Алиева вчера вечером увезли в Баку.
– Но мне сказали...начал было Аркадий, но дежурный перебил его.
– Сказали, сказали! На инструктаже вчера почему не был?
– Я к сержанту Галелейскому ходил, товарищ старший сержант.
– Ходил, ходил! Слишком много на себя берете, товарищ ефрейтор! Старшина Морозов мне сказал, что Вы устав знаете назубок и сами можете кого угодно проинструктировать, вот я и не вызвал Вас на инструктаж!
– Простите, товарищ старший сержант, я же не знал, что Алиева увезли.
– Ладно, ефрейтор Григорьев, никому ни слова, а то засмеют! – сказал дежурный и пошел открывать дверь гауптвахты.
Случай «с ожившим» Алиевым утаить не удалось. Или дежурный проговорился, или Мирзоев через дверь слышал разговор часового с дежурным, только уже после физзарядки младший сержант Свинцицкий крикнул чистившему винтовку Аркадию:
– А ну, Григорьев, расскажи-ка, как ты Алиева воскресил? Громкий хохот красноармейцев подтвердил, что с происшествием на ночном: посту у продовольственного склада знают все. А на утреннем осмотре старшина Морозов спросил помкомвзвода с первого взвода:
– У Вас все люди в строю? И не успел сержант Марфутин ответить, как кто-то с левого фланга ее второй шеренги тонким голосом
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
397
пропищал:
– Алиев куда-то запропастился! От взрыва хохота, последовавшего за этим, казалось разлетятся стекла на окнах, даже сам старшина, улыбнувшись покачал головой. В это время дверь в казарму открылась и с хмурым лицом вошел комиссар Колесников.
– Что это за смех в строю, да еще на утреннем осмотре? – строго спросил он.
– Да тут, товарищ старший политрук, произошел курьезный случай. Ефрейтор Григорьев на ночном посту у продсклада Мирзоева принял за Алиева и дежурного вызвал, пояснив ему что Алиев ожил, вот красноармейцы и смеются. – доложил Морозов.
– Причем тут Мирзоев и Алиев? – ничего не поняв произнес Колесников.
– Виноват, товарищ старший политрук, больше смех не повторится! – четко ответил Морозов и на полном серьезе начал утренний осмотр.
– Товарищ старшина, после утреннего осмотра зайдите ко мне!
Когда старшина Морозов вошел в кабинет Колесникова, там уже стояли дежурный по роте и ефрейтор Григорьев. Колесников, распекал всех и в конце разноса всем объявил по выговору. А на политической информации комиссар долго еще приводил пример беспринципности и халатности:
– Люди на передовой живут окопной жизнью, иногда сутками голодают, кроме всего свистят пули, рвутся снаряды и мины, и есть постоянная опасность погибнуть, а Вы здесь живете в тепличных условиях, три раза в день принимаете горячую пищу, ничем не рискуете и стыдно вам нарушать требования уставов, тем белее такого устава, как караульной службы! – распространялся комиссар на своих выступлениях.
Однажды, когда политинформация уже заканчивалась, комиссар как обычно спросил:
– У кого есть вопросы?
– Разрешите вопрос! – поднял руку сержант Самсонов из пулеметного взвода.
– Слушаю Вас, товарищ сержант!
– Я, товарищ старший политрук, десантник. Имел ранения, теперь уже вполне здоров. Подал по команде докладную, чтобы направили на передовую. Почему мне отказали?
– И мне отказали! – сказал красноармеец Илясов. И мне, и мне послышались со всех сторон голоса красноармейцев и сержантов роты.
– А вы что же, товарищи красноармейцы и сержанты, договорились между собой, чтобы всем убыть на передовую? А здесь, по-вашему, кто должен службу нести? Значит трудностей испугались? –
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
398
патетически заявил Колесников.
– Товарищ комиссар! Вы же постоянно вдалбливаете нам, что здесь трехразовое питание, тепличные условия, а на передовой можно и душу отдать богу? Мы как раз туда, где труднее! – ответил за всех Семенько, у которого на груди висела медаль «3а отвагу».
– Нет, товарищи бойцы и командиры, на передовую вы будете направлены тогда, когда вам прикажут, а в настоящее время ваша задача бдительно нести караульную службу по охране и обороне важного фронтового объекта, без которого передовая не обойдется! – сказал Колесников, комиссар отдельной караульной роты, которая приравнивалась к части, имея свою печать и знамя этого подразделения.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
399
Глава сорок седьмая
Приближался новый год. В последнюю декаду декабря зима вступила в свои права даже на южном побережье Крыма. Окрестности Севастополя и его руины покрылись метровым слоем снега. Ударили морозы, отняв у людей надежду на скорое потепление. Хотя погода препятствовала боевым действиям войск, но упорные жаркие бои разгорелись на северней стороне города. Захватив Бельбекскую долину и господствующие высоты, прилегающие к ней, немцы вплотную выдвинулись на рубеж железнодорожной станции Мекензиевые горы. Выдержав два генеральных штурма и измотав противника в ноябрьских и декабрьских боях, восьмая бригада морской пехоты сама понесла невосполнимые потери, в условиях осажденного города бригада не могла больше выполнять возложенные на нее боевые задачи. В связи с чем командование севастопольского оборонительного района приняло решение сменить бригаду на участке обороны свежим соединением и расформировать ее. Оставшийся линейный состав распределить по морским частям и подразделениям. Обескровленные в боях подразделения бригады сосредоточились в районе железнодорожной станции Инкерман, Линник приказал Филиппу с группой сержантов и краснофлотцев прикрыть огнем подступы к железнодорожной станции Мекензиевые горы для того, чтобы погрузить в машину четырнадцать тяжелораненых моряков, которых сопровождала санитарка Саликова Нина. К одиннадцати часам наконец прибыла машина, и в тот момент, когда раненые были погружены, слева к платформе просочилось до взвода немецких автоматчиков. Все они были в белых маскхалатах, поэтому моряки обнаружили их тогда, когда они вплотную подошли к платформе. К этому времени кроме группы Филиппа другого прикрытия на станции не было. Махнув рукой Саликовой, чтобы уезжала, Филипп скомандовал своей группе к бою. Моряки, заняв огневые позиции у развалин вокзала, открыли по немцам огонь из винтовок, трофейных автоматов и одного ручного пулемета. Немцы залегли. Прямо на платформе стали взрываться мины. Чтобы уйти из-под минометного обстрела, Филипп скрытно отвел свою группу с платформы к насыпи железнодорожного полотна и незаметно для немцев обошел их слева, затем стремительной атакой ударил немцам во фланг. Не зная количество моряков, а их было шестеро, немцы отступили. В это время Бирюков с пулеметом удобно расположившись за валуном, открыл внезапный фланговый огонь. Очереди из пулемета Бирюкова были настолько эффективными, что немцы не смогли организовать какое-нибудь сопротивление и были полностью уничтожены. Лишь
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
400
минометный обстрел платформ все еще продолжался. Филипп приказал собрать трофейные автоматы. Нагрузившись оружием, группа направилась к шоссе, ведущему в направлении станции Инкерман, и беспрепятственно прибыла в пункт сосредоточения подразделений расформированной морской бригады, но там уже никого не было, лишь капитан-лейтенант Логунов, представитель севастопольского полка морской пехоты поджидал их. Он сообщил Филиппу, что все они, бывшие бойцы морской восьмой бригады, поступают во второй батальон к командиру батальона майору Евдокимову Ивану Захаровичу. Логунов привел их в расположение батальона, и они сразу были вызваны на командно-наблюдательный пункт второго батальона. Майор Евдокимов встретил группу Филиппа сугубо конфиденциально. – Все вы зачисляетесь в состав пятой роты, после вчерашнего боя в роте осталось двадцать семь человек, из них пять сержантов. Вы, товарищ мичман, временно примите роту, завтра придет пополнение, получите людей, распределите по взводам. Пополнение ожидается из пехоты, район обороны вам покажет, да и заодно поставит боевую задачу мой начальник штаба капитан – лейтенант Логунов, с которым Вы уже знакомы. Вопросы есть? – Есть! Я, товарищ майор, был командиром взвода и было бы верней оставить меня на этой должности. – сказал Филипп. – Мне известно, Григорьев, какой Вы были командир взвода и мне решать куда вас предназначать. Я ведь не сказал, что Вы утверждаетесь в этой должности, Вы роту примите временно, так что идите в район обороны роты и делайте то, что я приказал. – твердо сказал Евдокимов. – Есть идти в район обороны роты! – ответил Филипп. И моряки по траншее начали осваивать новые позиции.
Район обороны пятой роты в инженерном отношении был хорошо оборудован и особенно понравилось Филиппу то, что у него на «НП» был блиндаж, такие блиндажи были сделаны на позиции каждого взвода. Собрав людей, Логунов представил Филиппа и его группу. Он тут же разъяснил боевую задачу пятой роты, и, показав ориентиры, достал из планшета карту с нанесенной на ней обстановкой. Он помог Филиппу составить схему организации огня района обороны и поздравил Филиппа с принятием роты. Филипп обратил внимание на то, что согласно схеме организации огня, каждая лощина перед фронтом обороны простреливалась пулеметным огнем и что пулеметов в роте насчитывалось четырнадцать, кроме двух станковых пулеметов «Максим».
– Богато живете, товарищ капитан! Пулеметов столько, что глаза разбегаются! – заметил Филипп.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
401
– Да, пулеметы есть, а вот боеприпасы бережем, скоро ожидаются противотанковые ружья, обещают дать на взвод по два ружья. А пока вашу роту прикрывает одно сорокапятимиллиметровое орудие вон у того камня на склоне высоты, не забудьте и про него, а теперь, до скорого свидания, товарищ мичман. По всем возникшим вопросам обращайтесь в штаб, можно и по телефонной связи. – сказал Логунов и, пожав Филиппу руку, ушел.
Филипп, назначив сержантов командирами взводов, развел людей, по взводным позициям, поставил каждому взводу задачу, организовал вахту наблюдателей, а сам начал обход района обороны роты для более детального изучения местности. К исходу дня он уже хорошо представлял район обороны и четко уяснил боевую задачу. Филипп понимал, что в случае атаки немцев на район обороны, эта боевая задача была далеко нереальна. Несмотря на хорошо расставленные пулеметные огневые точки, оборонять район придется отдельными узлами, которые противник в ходе боя, уничтожив несколько огневых точек, будет иметь возможность охватить, окружать и уничтожить, так как из-за отсутствия людей глубину обороны практически создать было невозможно. «Если завтра до начала боя успеем получить пополнение, за ночь можно заново организовать систему огня так, чтобы можно было удержать район обороны роты, а если пополнения не будет, тут твоя последняя твердь земли!» – размышлял Филипп.
Поздно вечером к Филиппу на «НП» пришел Паршин.
– Здравствуй, Григорьев! – приветливо обратился он к Филиппу и протянул ему руку. Узнав Паршина, Филипп, обрадовавшись, долго тряс ее в своей огрубелой сильной ладони.
– Здравствуйте, товарищ старший политрук! Как Вы нашли меня? – вес– кликнул он.
– Очень просто, Филипп Дмитриевич, я узнал у майора Евдокимова, кто принял пятую роту и поспешил к Вам, теперь будем снова вместе служить и воевать. Вижу растешь, уже командир роты! – с улыбкой произнес Паршин.
– Да нет, товарищ старший политрук, я временно, до прибытия офицера. – смущенно сказал Филипп.
– Есть такая поговорка: «нет ничего постояннее, когда что-то решено временно!» Ну да ладно, оставим это. Я ведь пришел к вам, чтобы ознакомиться с районом обороны, ну и главное с людьми. Везет мне на вторые батальоны. А теперь давай пройдемся по взводам, сначала, наверное, на правый фланг? – спросил Паршин.
– Можно и на правый, все равно людей не хватает, по схеме организации огня все лощинки и складки местности простреливаются, а практически, между позициями взводов хоть на телеге проезжай! – с
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
402
горечью сказал Филипп. Паршин не ответил, и они молча пошли по траншее на правый фланг во взвод сержанта Третьяка. Их остановил краснофлотец из охраны, но, узнав голос Филиппа, пропустил к блиндажу. Третьяк, как и положено доложил обстановку четко и обстоятельно.
– Покажите, товарищ сержант, огневые позиции ваших пулеметов? – потребовал Паршин. Третьяк проводил Паршина и Филиппа к огневым точкам, где были установлены пулеметы. Паршин интересовался о секторах обстрела, о дополнительном направлении огня, и, хотя пулеметчики отвечали четко и со знанием дела, Паршин не был удовлетворен их ответами.
– Вот что, Григорьев! Прикажите-ка всех первых номеров пулеметных расчетов собрать в ваш блиндаж! – сказал он Филиппу. И когда пулеметчики собрались, Паршин сказал:
– В районе обороны первого взвода боевая служба налажена хорошо, вахту наблюдатели несут исправно, а вот пулеметы к ночной стрельбе не подготовлены, станковые пулеметы стоят на позициях с сухими кожухами, а на случай ведения огня что вы будете заливать в кожух? Снег что ли растапливать? Что Вы скажете на это, товарищ сержант? – обратился он к Третьяку.
– Товарищ старший политрук, пулеметы действительно к ночной стрельбе не подготовлены, там нужны колышки, палочки и ориентиры, но зачем все это опытным пулеметчикам? А для кожухов станковых пулеметов жидкость для охлаждения имеется. В моем блиндаже две немецких канистры спиртоводного раствора для десяти и даже пятнадцати градусов мороза.
– Почему же этот раствор в канистрах, а не в кожухах пулеметов?
– Холодно, товарищ старший политрук, слишком много соблазна, могут выпить! – улыбнувшись, сказал Третьяк.
– Этого я от Вас, товарищ сержант, не ожидал, да пулеметчики готовы, наверное, свою кровь влить в кожухи, лишь бы пулеметы были боеспособны. Что ж Вы, Григорьев, не проконтролировали? Сейчас же залейте в кожухи этот ваш спиртоводный раствор! – распорядился Паршин.
– Есть залить кожухи пулеметов! – ответил Третьяк и тут же отдал распоряжение.
– У Вас есть еще станковые пулеметы? – спросил Паршин.
– Никак нет, только в первом взводе. – ответил Филипп.
– А что так?
– Район обороны взвода по фронту сто семьдесят метров, во взводе одиннадцать человек. Я еще сам не уяснил, как мы будем отражать атаки немцев даже в светлое время. – посетовал Третьяк.
– Ответ достоин командира взвода, но не морской пехоты. Тотчас
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
403
же уясните, и чтобы все направления, скрытые подступы были прикрыты огнем! – строго сказал Паршин.
– В других взводах положение не лучше, район обороны роты согласно схеме организации огня прикрыт, но глубина обороны района отсутствует. Если на каком-либо участке немцы прорвутся, то затыкать дыры нечем. – сказал Филипп.
– Завтра нам дают для пополнения личный состав, но на много не рассчитывайте, а район обороны надо держать. Не забыли, наверное, как было на высотах в Бельбекской долине, тоже людей было не густо, а все мертвые пространства простреливались! – сказал Паршин.
– У нас еще патронов маловато, товарищ старший политрук. – сказал пулеметчик Плюснин. Пулеметчики загалдели, видимо этот вопрос был самым больным местом. Паршин быстро поднял руку, что даже заколебалось пламя гильзового светильника.
– Подождите, товарищи пулеметчики, Вы же знаете, что мы воюем в условиях блокады, наш тыл – это море. Поэтому патроны надо экономить и бить врага наверняка. В чапаевской дивизии Нина Онилова – девушка, а пулеметом владеет в совершенстве. В последнем бою она, подпустив немцев на сорок метров, уничтожила своим пулеметом более ста пятидесяти фашистов. – сказал Паршин. Пулеметчики притихли.
– Вот это да! – произнес Каидзе.
– Отважная, как Анка, только ведь риск здесь, мне думается, не оправдан. – сказал Плюснин.
– Почему же? – спросил Паршин.
– Да с такой дистанции наступающие могут забросать пулемет гранатами и потом вдруг задержка? Конечно, задержки быстро устраняются, но в данной обстановке будет ли на это время? – сказал Плюснин.
– Не спорю, все может быть. Но у хорошего пулеметчика задержек быть не должно! – сказал Паршин. Плюснин молчал.
– Извините, товарищ старший политрук, еще мы не полностью освоились в новой обстановке. – сказал Третьяк.
– Обстановка у нас на всех секторах одна. Так что осваиваться здесь не приходится, а задачу вы знаете – бить фашистов наверняка. – заключил Паршин.
– Товарищ старший политрук, расскажите обстановку под Москвой. – попросил Каидзе.
– Подробности еще я не знаю, информация к нам поступает с запозданием, ну а что слышал по радио, могу сказать. Хваленые фашистские ударные группировки в ходе шестимесячных боев Красной Армией к сегодняшнему дню выглядят уже не такими бравыми, как это было в июне прошлого года. Да и мы здесь видим, какой теперь фриц на самом деле. К Москве они подошли вплотную, в ноябре хотели пройти
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
404
парадом, по Красной площади, но как видим, не вышло. Верховное Главное командование, Ставка во главе товарища Сталина подтянули резервы, сформировалось народное ополчение и вот пятого декабря началось контрнаступление Красной Армии на Калининском направлении, а шестого декабря в наступление пошли западный и юго-западный фронты. Они нанесли фашистам такой удар, который потряс всю военную машину Германии! – сказал Паршин.
– Товарищ старший политрук, а вот наш батальонный почтальон Ситов вчера рассказывал, как по радио передавали о панфиловцах и политруке Клочкове, которые погибли, но не пропустили фашистов танки через свою позицию. Как и у нас в ноябре под Дуванковым политрук Фильченков тоже с группой моряков совершили такой же подвиг? Но я не слышал, чтобы про наших передавали по радио и было бы напечатано в центральных газетах. – сказал Зайченков.
– Вон как? А остальные тоже такого мнения? – удивился Паршин.
– Но мы центральных газет почти не видим! – сказал Брюсник.
– Центральные газеты к нам действительно привозят редко, но могу вас заверить, что и о подвиге группы политрука Фильченкова и о героях первой пулеметной роты отдельного батальона курсантов электромеханической школы, которые в дзотах обороняли высоты в Бельбекской и Камышловской долинах, писала не только наша газета, но и «Правда», «Красная звезда» и даже «Известия». Так что о наших славных героических делах тоже знает вся страна. Вы поняли, товарищ Брюсник? – сказал Паршин.
– Так точно, товарищ старший политрук.
– Очень полезно прошла наша беседа о боевой готовности и о подвигах наших бойцов и командиров. В свою очередь вы, товарищи пулеметчики, об этой беседе расскажите всем бойцам в ваших подразделениях, а что касается центральных газет, я постараюсь обеспечить вас ими, только не обижаться, если они не свежие. Креме всего, что я рассказал, сообщу вам еще очень радостную для нас весть, касающуюся непосредственно нас севастопольцев. Двадцать шестого декабря наши войска высадились на северном и восточном побережьях Крымского полуострова. К утру тридцатого декабря освободили город Феодосию и Керчь. Теперь и нам под Севастополем будет легче. – сказал Паршин. Дружное «Ура» потрясло воздух блиндажа, заколебалось пламя гильзового светильника, и земля посыпалась с потолка.
– Тихо, товарищи! Немцы с перепугу могут нас обстрелять! – сказал Филипп.
– Пусть только посмеют! – сказал, улыбаясь Каидзе.
Возбужденные, в приподнятом настроении пулеметчики расходились по своим взводам. Когда Паршин засобирался уходить в
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
405
четвертую роту, сержант Третьяк вдруг быстро расстегнул борт своей шинели и достал из бокового кармана вчетверо сложенный, помятый лист бумаги и подал его Паршину.
– Что это? – спросил Паршин.
– Заявление в партию, товарищ старший политрук. – смущенно сказал Третьяк.
– Добро, товарищ Третьяк, разберем, рекомендацию дам я, думаю не откажут майор Линник и политрук Федин. До свиданья, товарищи! – сказал Паршин, и все они вышли из блиндажа.
– А где же сейчас политрук Федин и майор Линник? – спросил Филипп. Майор Линник у Потапова, а Федин здесь, в нашей бригаде политруком роты. – ответил Паршин.
– Я тоже написал заявление, но только боюсь подавать его. – смущенно сказал Филипп.
– Что значит «боюсь»? Бить фашистов он не боится, а заявление подавать ему страшно, а?
– Вы знаете мое прошлое, товарищ старший политрук, как бюро посмотрит на все это? – спросил Филипп, опустив голову.
– Все знаю, Филипп Дмитриевич, докладывал мне Федин, да не принял я его доклад. Кончилось Ваше прошлое, Филип Дмитриевич с началом воины, в настоящем все мы не на жизнь, а на смерть защищаем свою родную землю. В этом настоящем мне видится в Вас достойный сын Отечества своего. Знаю, что в партии Вы будете так же достойным ее бойцом, так что давайте и Ваше заявление! – сказал Паршин. Расстегнув борт шинели, Филип достал тоже сложенный с вензелями лист бумаги и подал его Паршину.
За полчаса они дошли до левого фланга четвертой роты. Паршин стал опускаться в расселину, где маячила на фоне снега скала, являясь ориентиром для разграничения районов оборона четвертой роты с пятой. Еще не дойдя до скалы метров десять Паршин обернулся и вдруг спросил:
– Филипп Дмитриевич! Чуть не забыл, тут какой-то поклеп что ли на Вас от санитарки Саликовой.
– Я не знаю никакой Саликовой! – удивился Филипп.
– Да это наша Саликова, которая раненых моряков из нашего батальона сопровождала на машине в Инкерманский госпиталь и написала докладную, что Вы и Ваша группа из шести бойцов вступили в бой с немецкими автоматчиками на железнодорожной станции Мекензиевые горы и спасли раненых, в том числе и ее тоже. Она узнала, что Вы и Ваша группа назначены в первый морской полк к полковнику Горпищенко и просит, чтобы Вас и Вашу группу представили к награде. Расскажите-ка, Филипп Дмитриевич, чем Вы пленили красавицу Нину Саликову? – улыбаясь сказал Паршин.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
406
– Да ничего не произошло, товарищ старший политрук, обычный бой с немцами, если за каждый такой бой представлять к награждению – наград не хватит. А Саликовой передайте, что ей повезло, если бы она еще хотя бы минуту промедлила с эвакуацией раненых, то накрыли бы ее вместе с ранеными немецкие мины! – сказал Филипп.
– Ну да ладно, коли так, то до свидания! – усмехнулся Паршин и скрылся за серой скалой.
В полночь с моря загрохотали крупнокалиберные корабельные орудия. Снаряды с огромной силой разрывались в расположении врага. Моряки не могли удержаться от восторга и кричали «Ура». Филипп с восхищением наблюдал за этой грозной разрушительной силой и был беспредельно горд за свой родной флот. Почему-то в памяти воскресли боевые стрельбы в мае двадцать восьмого года в Балтийском море, и, хотя он не был артиллеристом, но также, как и сейчас с восхищением наблюдал работу корабельных командиров. «Эх хорошо бы сейчас быть на корабле, морская служба – это не окопы, не блиндажи!» – подумал он, радуясь переполоху в стане врага.
Прибыл связной.
– Товарищ мичман, Вас вызывает на «КП» майор Евдокимов! – доложил он. Прибыв в штаб батальона Филипп увидел так всех командиров рот. Все они были одеты в серые шинели, без петличек, и он не мог определить их воинское звание. Правда командир четвертой роты, несмотря на мороз был в офицерской морской фуражке из чего можно было заключить, что он был морской средний командир.
– Товарищи командиры! Представляю вам мичмана Григорьева Филиппа Дмитриевича временно исполняющего обязанности командира пятой роты вместо лейтенанта Шенгелия. Познакомьтесь и налаживайте с ним свои взаимодействия. – предложил Евдокимов.
– Командир четвертой рота старший лейтенант Клавдин Михаил Семенович! – представился командир в морской фуражке.
– Командир шестой роты лейтенант Дымков Иван Яковлевич! – представился второй командир.
– Лейтенант Закиров Мамед Закирович, командир взвода сорокапятимиллиметровых пушек! – представился третий командир. Они пожали Филипу руку, предложив крепкую морскую военную дружбу.
– Вот и хорошо, а теперь за дело, товарища командиры! – сказал Евдокимов и достал из планшета полевой сумки карту. Командиры также достали карты к развернули их. У Филиппа карты не оказалось, поэтому он ждал каких-нибудь указаний Евдокимова.
– А у Вас, товарищ мичман, как я вижу карты нет? – спросил Евдокимов.
– Никак нет, товарищ майор.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
407
– Николай Иванович! – обратился он к начальнику штаба капитану Логунову.
– Я же вам приказал передать Григорьеву карту Шенгелия, посмотрите какая у него отличная трофейная сумка!
– Извините, товарищ майор, упустил из виду! – виновато ответил Логунов, вытаскивая из своего планшета сложенную карту.
– Чтобы предупредить ваши вопросы, сразу же довожу до сведения, что к нам прибыло пополнение, правда не очень многочисленное, но и за это будем благодарны нашим тыловикам. После распределения личного состава по подразделениям и введения их в обстановку наш батальон должен внезапной атакой выбить немцев с высоты 269.6, и к рассвету восстановить утраченное ранее позиции. Время атаки в четыре ноль-ноль, сигнала атаки не будет, атаковать в 4:00 +5 минут, а теперь давайте сверим часы. До начала атаки осталось не так уж много времени, пополнение находится в балке у изгиба речки «Черная», уже распределенное по ротам. Заберите своих людей и сходу готовьтесь к атаке! – сказал Евдокимов.
Филипп привел отведенное ему пополнение в свой район обороны, вызвал командиров взводов и в их присутствии распределил людей по взводам. Затем он поставил боевую задачу на атаку и приказал готовить к ней личный состав взводов. Атака морского полка в новогоднюю ночь была успешной и для немцев неожиданной. Никакого сопротивления со стороны их не было, они без боя оставили свои траншеи. В блиндажах моряки не без удовольствия увидели разукрашенные разными безделушками молоденькие сосенки, на некоторых даже горели не потушенные свечи. В офицерском блиндаже Филипп обнаружил бутылки с вином и множество разных яства. Вызвав к себе командиров взводов, он тут же поставил задачу на занятие ротой обороны во вражеских траншеях и организации системы огня. В немецких окопах бойцы захватили пять ручных пулеметов, несколько десятков автоматов и много боеприпасов, это больше всего радовало Филиппа. Он приказал командирам взводов раздать все трофейные продукты бойцам. Как не просили сержанты у Филиппа хотя бы по несколько бутылок вина на каждый взвод, Филипп не дал не одной. А когда командиры взводов разошлись по подразделениям, он позвал к себе Карнауха, и они вместе с ним и прибывшим со второго взводы Бирюковым все бутылки с вином разбили о ближайший камень. На этот случай Филипп получил в роте кличку «аскет», которой за глаза бойцы беззлобно называли своего ротного.
В течение нескольких дней немцы не предпринимали каких-либо действий против полка Горпищенко, дерзко захватившего свои прежние позиции. Однажды Филиппа и сержанта Третьяка вызвали в штаб батальона. Старший политрук Паршин с секретарем партбюро полка
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
408
Зосимовым предложили им заполнить анкеты. После чего Зосимов сказал:
– Филипп Дмитриевич, к вечеру буду в вашей роте. У Вас на учете числится три члена ВКП(б), организуем партгруппу и заодно проведем первое партийное собрание. К ним подошел Паршин, глаза его радостно блестели и ем с улыбкой на лице обратился к Филиппу.
– Для нас с Вами, Филипп Дмитриевич, большая радостная весть! Второго января наш полк переименован в восьмую бригаду морской пехоты, вот выписка из приказа, надо будет собрать бойцов и сообщить им об этом.
– Значит мы теперь восьмая бригада морской пехоты? – удивился Филипп.
– Да, Филипп Дмитриевич, мы с вами снова в восьмой бригаде, поздравляю и обнимаю! – сказал Паршин, подойдя к Филиппу он действительно обнял его.
– Спасибо, Федор Никитович, за такую весть! – еще не совсем осознав случившееся, воскликнул Филипп.
– Меня-то зачем благодарить, так решило командование, но весть все-таки очень приятно, особенно для нас! У нас есть еще одна радостная весть! В Евпатории высадился наш десант, как уже известно, Евпатория в наших руках, скоро и нам предстоит действовать решительно и в наступательном духе! Доведите и эту новость до бойцов Вашей роты! – сказал Паршин.
– Есть, товарищ старший политрук, довести до сведения бойцов пятой роты такие прекрасные новости! – бойко произнес Филипп.
– Все, Филипп Дмитриевич, я Вас больше не задерживаю, только командир батальона что-то хочет Вам сказать, разыщите его, он, по-моему, у артиллеристов. – сказал Паршин. Филипп разыскал Евдокимова на новой позиции взвода сорокапяток.
– Я хотел, товарищ Григорьев, по говорить с Вами по поводу Вашего согласия на аттестование Вас в состав средних командиров. Если Вы согласны, то представление будет сегодня же направлено на утверждение к генералу Петрову. – сказал Евдокимов.
– Но я же не пехотинец и у меня нет военного образования, я моряк плавсостава, и потом смогу ли я быть пехотным командиром? – с удивлением заметил Филипп.
– Я так и думал! Из Вашего высказывания я понял, что в принципе Вы согласны, правда младший лейтенант в тридцать четыре года не обещает перспективы роста, но я разговаривал с полковником Горпищенко, который обещал ходатайствовать о присвоении Вам первичного воинского звания «лейтенант». Что касается перспективы стать пехотным командиром, то на этот вопрос тоже есть ответ. Вы сможете стать прекрасным командиром морской пехоты! Это Вы
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
409
доказали на Бельбекских высотах, да также и здесь. Ну так как, товарищ Григорьев? – спросил Евдокимов.
– Если Вы, товарищ майор, считаете, что я смогу стать средним командиром морской пехоты, то я согласен! – ответив Филипп.
– Ну вот и хорошо! Вопросов ко мне у Вас нет?
– Никак нет, товарищ майор!
– Тогда следуйте в роту. Обратите внимание на организацию огня в районе обороны! – сказал Евдокимов и крепко пожал Филиппу руку.
Вечером на партийном собрании партгруппы роты Филиппа единогласно приняли кандидатом в члены ВКП(б), хотя он не жалел черных красок, рассказывая свою биографию о своей жизни до мая сорок первого. Приняли единогласно кандидатом в члены ВКП(б) и сержанта Третьяка.
Однажды, проверяя огневые точки третьего взвода, к Филиппу по траншее подбежал краснофлотец Сайко с первого взвода:
– К нам в роту прибывает большое начальство! – доложил он.
– Понятно, товарищ Сайко, идите на «НП». – спокойно произнес Филипп.
– А Вы разве не пойдете, товарищ мичман? – испуганно спросил Сайко.
– Закончу проверку организации огня третьего взвода, тогда приду.
– Там же начальство, товарищ мичман!
– Встретите их, товарищ Сайко, и объясните суть дела.
Через несколько минут по траншее, пригнувшись к Филиппу подошли четыре командира. Филипп представился и доложил обстановку.
– Здравствуйте, товарищ Григорьев! Не узнаете? – протягивая Филиппу руку, сказал один из них.
– Я Вас узнал, Вы – майор Ковтун Андрей Игнатьевич, начальник разведки севастопольского оборонительного района. – ответил Филипп.
– Значит хорошая у Вас память, только в настоящее время я – начальник оперативное отдела. – поправил его Ковтун.
– Желаю здоровья и я Вам, товарищ Григорьев! Меня Вы конечно не знаете, мы с Вами не встречались, но я наслышан о Вас. Да и по службе мне это положено знать. Я командир нашей восьмой бригады, полковник Горпищенко. Ну, а теперь показывайте свое хозяйство, товарищ командир роты! – сказал он, приглаживая свои пиковые усы.
Проверяющие командиры довольно придирчиво осмотрели район обороны роты, систему огня и побеседовав с бойцами и командирами, направились на «НП» роты. Здесь в присутствии командиров взводов и краснофлотцев второго взвода, майор Ковтун зачитал приказ командующего севастопольского оборонительного района о присвоении
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
410
мичману Григорьеву воинского звания «лейтенант». Поздравив Григорьева от имени генерала Петрова, Ковтун вручал Филиппу петлички с двумя кубиками, и на шинель, и на гимнастерку.
– Поздравляю и я Вас, товарищ лейтенант Григорьев, от имени всей нашей бригады, желаю Вам успеха в боях, ну, а командирское обмундирование ждет Вас на «КП» батальона. Рекомендую сегодня же переобмундироваться. От себя лично вручаю Вам отличное довоенное командирское снаряжение с кожанкой кобурой! – сказал Горпищенко и, забрав у шофера сверток, отдал его Филиппу.
Когда начальстве ушло, Филиппа вызвали в штаб батальона. Тем ему выдали командирское обмундирование, а главное новые юфтевые сапоги. Переодевшись во все новое, Филипп вдруг неожиданно для себя превратился в армейского пехотного командира. «Вот тебе и морская служба, прощай флот, теперь я пехотинец, хотя и служу в морской бригаде» – думал Филипп, разглядывая себя в небольшое зеркальце для бритья. К нему подошел краснофлотец Ситов, которому было вменено в обязанность разносить почту по ротам.
– Товарищ лейтенант! Поздравляю вас с производством в средний командный состав! – весело воскликнул он.
– Спасибо, Ситов! Вот видите пехотинцем стал. – грустно сказал Филипп.
– Вам, товарищ лейтенант, пехотная форма больше к лицу, чем флотская! – сказал Ситов.
– А я вот никак не привыкну!
– Не надо грустить, товарищ лейтенант, Вам вот тут письмо, а может Вы и на всю пятую роту заберете почту?
– Заберу, Ситов, где же мое письмо, давай его сюда! Ситов быстро достал из пачки писем конверт и подал его Филиппу, а затем и все письма для пятой роты.
Филипп распечатал конверт. Это было первое письмо от сестры Лидии из Кирова. Лида писала о своем непутевом сыне, о маме, которая постоянно горюет о Гуте, об Аркадии и о тебе. «Как только получили от тебя письмо и у знали, что ты на фронте, а Аркадий должен приехать домой, все ревели о нем. Он ведь не приехал до сих пор. Где он теперь и жив ли? Мама места себе не находит, может ты, Филя, что знаешь о нем? Может с тобой он? Пиши скорее, а то мама не вынесет такого горя! О Гуте тоже ничего не знаем, что же это за напасть такая на нашу семью?» – писала она.
«Вот оно что? Значит Аркадий пропал? Надо написать подполковнику Березину! – подумал Филипп. Он достал свой трофейный блокнот и написал два письма, одно маме, другое подполковнику Березину в Сумгаит.
Однажды со своего «НП» Филипп из бинокля наблюдал за
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
411
противником. В это время по ходу сообщения к блиндажу подходил Паршин. Увидев Филиппа с биноклем в руках, он подошел к нему и критически демонстративно осмотрел Филиппа с ног до головы.
– Форма начсостава как будто для Вас шита, а Вы, Филипп Дмитриевич, как будто родились для этой формы! – пошутил Паршин.
– Больно уж чудно мне в пехотной форме, я ведь все-таки моряк! – ответил Филипп.
– Ничего, привыкнешь, вон капитан-лейтенант Логунов с корабля к нам пришел, а форму тоже пехотную надел. Летом хоть фуражку с крабом носил, а сейчас в мороз в фуражечке не пощеголяешь, в шапку пехотную перебрался. – сказал Паршин. Мимо проходил Ситов. Филипп заметил его, подозвал к себе и передал ему два конверта. – Есть, товарищ лейтенант, сегодня же отправлю! А конверты у Вас, товарищ лейтенант, отменные, залюбуешься! – весело тараторил Ситов, и, отдав честь, ушел в свою почтовую конуру.
– Мамаше, наверное, отписали? – спрос ил Паршин.
– Одно мамаше в Вятку, а другое в Сумгаит командиру части.
– Это тот самый командир части, которому Вы поручили своего братишку?
– Да, Федор Никитич, тот самый. Я просил подполковника Березина отправить братишку домой в Киров, да вот сестра пишет, что нет его в Кирове.
– Наверное, в дороге где-нибудь задержался. Теперь поезда не ходят, а ползают, – ответил Паршин.
– Не знаю, Федор Никитич, что и подумать. Полгода уже прошло с тех пор, как мы расстались с ним. – печально сказал Филипп.
– Будем, Филипп Дмитриевич, надеяться на лучший исход.
– Я все хотел спросить Вас, Федор Никитич, вот вступил я кандидатом в партию, устав выучил, но я бы хотел почитать что-нибудь солидное, например, что писал Ленин о партии, о рабочем классе и крестьянстве. На этот счет у меня много вопросов возникает, а ответа на них не нахожу.
– Вижу, не ошибся я в Вас! Будете ко всему иметь интерес, значит станете настоящим большевиком. Я постараюсь достать в горкоме кое-какие томики Ленина и Сталина. Вам надо прочитать статьи по индустриализации страны, а также по аграрному вопросу. Все это я вам подберу и принесу. – сказал Паршин.
– Спасибо, Федор Никитич! – сказал Филипп. Паршин засобирался в штаб батальона. Они попрощались, и Филипп направился в третий завод.
Вскоре Паршин частично заполнил свое обещание и передал Филиппу томик Историй ВКП(б) с записочкой: «Скачала почитайте историю нашей партии, затем найду для Вас я обещанный материал».
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
412
Филипп бережно положил томик в полевую сумку и в свободное от боев время с интересом штудировал ее главы.
На переднем крае установилось странное затишке. Хотя проблем в организации ротного района обороны не убавилось, у Филиппа иногда появлялось свободное время, и он использовал его в работе над собой. Через полмесяца Паршин передал ему названные труды Ленина и Сталина.
Погода не баловала севастопольцев. В начале января стало еще холоднее, а пища для защитников города была крайне скудна: не хватало витаминов, появились признаки заболевания цингой. На камбузе варилась только пшенная каша, и даже этой крупы не хватало. А тут еще пришла весть, что Евпаторийский десант, так успешно освободивший от фашистов город, развития не имел, из-за шторма второй эшелон десанта выездиться не смог и все моряки в Евпатории, сражаясь до последнего патрона, героически погибли. От такого известия на душе у Филиппа было гадко. Он страстно жалел братишек, они ведь верили, что помощь придет и не пришла. Значат высадка десанта до конца продумана не была, это больше всего мучало Филиппа. «Хорошо хоть на Керченском полуострове наши войска расширяют плацдарм, значит и нам не век сидеть в обороне, придет и наше очередь наступать!» – думал Филипп.
Зазуммерил телефон. Карнаух взял трубку и тут же передел ее Филиппу. Звонил Евдокимов:
– Ты, Григорьев, оказывается в душе разведчик? Тут мне Паршин порассказывал про тебя, а сидишь без дела и ничего не знаешь о противнике перед твоим фронтом. Организуй-ка вылазку и притащи хотя бы одного хорошего фрица, а?
– Есть организовать вылазку, товарищ майор! – ответил Филипп.
– Добро, Григорьев, как стемнеет, жду твоих действий, смотри мне, сам не ходи, твое дело – организовать! А то ты ведь все норовишь сам, так или нет? – кричал в трубку Евдокимов.
– Есть, самому не ходить! А может все-таки разрешите, товарищ майор? – спросил Филипп.
– Нет, Григорьев, лично тебе идти в разведку запрещаю! Если понял, повтори! – кричал Евдокимов.
– Все понял, товарищ майор, мне лично ходить в разведку запрещаете! – по слогам ответил Филипп и, не дождавшись, что еще скажет комбат, положил трубку. «Хм... видать Евдокимов понятия не имеет, что такое разведка. Задачу на разведку ставит по телефону открытым текстом, это уже через чур! Да ладно, когда-нибудь, если придется к слову вразумлю его, а сейчас, пожалуй, к делу!» – подумал Филипп и вызвал к себе сержанта Третьяка, Бирюкова и Агаметова. Когда те явились, он приказал им готовиться в разведку.
– На каком участке будем переходить передний край? – спросил
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
413
Третьяк.
– Надо договориться с четвертой ротой, переходить передний край будете на их участке! – сказал Филипп, предчувствуя, что немцы, наверняка подслушали телефонный разговор с Евдокимовым и ждут у себя наших разведчиков.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
414
Глава сорок восьмая
В сложной драматической обстановке прифронтовой полосы на территории Бакинского округа ПВО действовали вражеские диверсанты, террористы и шпионы. Они проникали на военные склады, захватывали продовольствие, оружие, боеприпасы, взрывали железнодорожное полотно, совершали другие диверсии, организовывали банды из дезертиров, которые нападали на селения в горах, грабили людей, убивали комсомольских и партийных активистов, руководителей колхозов, представителей советской власти.
В такой обстановке все военные объекты бдительно охранялись, организация охраны строго контролировалась органами особого отдела округа. Шпионы, диверсанты и бандиты вылавливались, но обстановка была крайне напряженной. Поэтому особисты были частыми «гостями» на военных объектах, иногда лично наводили порядок по их охране.
В одну из таких контрольных проверок в управлении склада подполковника Березина прибыл уполномоченный особого отдела округа ПВО старший лейтенант Гармидарь. В управлении склада, представившись подполковнику Березину, он предложил ему отправиться в подразделение капитана Шайхутдинова. Дорога к караульной роте проходила мимо ружейной мастерской Галелейского. Там у стены торчала неестественно большая собачья конура. Гармидарь заинтересовался этим сооружением, так как из ее высовывалась огромная морда собаки.
– Это у вас в конуре прирученный лев? – шутя спросил он.
– Да нет, обыкновенная собака. – пояснил Березин.
– По-моему, он необыкновенная собака. А что у вас для охраны объекта введены караульные собаки? – спросил Гармидарь.
– Нет не введены, это единственный экземпляр из породы кавказских отарных волкодавов. – ответил Березин.
– Что же он у вас тут делает? По-моему, у склада и ружейной мастерской есть ночной пост?
– Пост есть, а собака подстраховывает. – ответил Березин, которому надоели эти дилетантские вопросы о собаке.
– Кто же за ней присматривает и кормит ее?
– Ефрейтор Григорьев, он же и отыскал собаку еще щенком. – недовольно ответил Березин.
– Почему же она на нас не лает? Наверное, собака привыкла ко всем и зря ест хлеб? – спросил Гармидарь и не услышав ответа от подполковника Березина, он поднял камушек и бросил его в сторону конуры. Камушек упал рядом с собакой, но, Левка лишь шевельнул левым ухом и слегка оголил верхние клыки.
– Совсем зряшная собака, эй ты, лодырь, покажись-ка! И с этими
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
415
словами Гармидарь, взяв в руки камушек поувесистей с силой бросил его в Левку. Камушек достиг дели и больно ударил собаку по широкому лбу. Левка зарычал, вылез из конуры и злобно посмотрел на обидчика.
– Ишь ты, наконец-то вылез из берлоги! – сказал Гармидарь, и стал подбирать очередной камень.
– Товарищ старший лейтенант, оставьте пса в покое, у нас мало времени, да и собака может прийти в ярость! – предупредил Березин.
– Еще одну минутку, Степан Ильич, сейчас он у меня запрыгает! – входя в азарт произнес Гармидарь и бросил в Левку третий камень. Все произошло мгновенно, никто из присутствовавших не успел ничего сообразить, как Левка бросился на Гармидаря, сбил его с ног и прижав к земле громко зарычал. На шум из мастерской выскочил сержант Галелейский и, схватив Левку за ошейник оттащил его от перепуганного насмерть Гармидаря, у которого на левой руке обнаружилась глубокая кровоточащая рана. Никто не видел, когда Левка успел своими клыками распороть на предплечье Гармидаря кожу.
Березин помог встать пострадавшему на ноги и приказал прибежавшему к месту происшествия дежурному по подразделении, срочно вызвать Концертштейна. Врач Концертштейн явился с санинструктором, они быстро обработали рану и забинтовали Гармидарю руку. Затем Концертштейн предложил пострадавшему пройти в санчасть. Гармидарь находился в нервном потрясении и машинально повторял одни и те же слова:
– Ах, сволочь! Ах, гад! Ну погоди у меня! После того, как ему оказали в санчасти медицинскую помощь, он явился в кабинет Шайхутдинова и тут же потребовал написать объяснительные записки Шайхутдинову, Галелейскому, Григорьеву и даже Березину о том, на каком основании они содержали у складов бешенную собаку, да еще спущенную с цепи. Напрасно сержант Галелейский показывал Гармидарю выдернутый из земли металлический штырь, за который была на цепи привязана собака, Гармидарь не хотел даже слушать.
– Кто завел эту собаку? – спросил он.
– Ефрейтор Григорьев. – ответил Шайхутдинов.
– Так вот распорядитесь, чтобы ефрейтор Григорьев на моих глазах застрелил ее из автомата!
– Успокойтесь, товарищ старший лейтенант, ефрейтор Григорьев сейчас в карауле и поэтому стрелять собаку пока подождем! – сказал Шайхутдинов.
– Но Вы эту собаку обязательно застрелите, я все равно проверю! – горячился Гармидарь.
– Зачем же Вы дразнили ее камнями? Это же похоже на мальчишество! – сказал Шайхутдинов.
– Что Вы сказали, товарищ капитан? Вы еще ответите за эти
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
416
слова! – угрожал Гармидарь. И,, отменив свою проверку объекта, убыл в Баку.
О случившемся с Левкой Аркадий узнал еще в карауле, ему позвонил об этом сержант Галелейский, который передал требования особиста о предоставлении ему объяснительной записки. Вечером после караула Аркадий был вызван к капитану Шайхутдинову.
– Вы уже знаете, Григорьев, что натворил Ваш Левка? – спросил он.
– Я знаю, товарищ капитан, что Левка никогда ничего не натворит. Мне сержант Галелейский рассказывал о том, как особист дразнил Левку камнями. Левка просто защищался, а старший лейтенант Гармидарь, он плохой, я еще с прошлого раза, когда застрелил на объекте зайца, узнал это. Он тогда хотел выгнать меня из армии.
– Вот что, товарищ ефрейтор! Никогда не судите людей, только потому, что кто-то Вам лично сделал неприятное к особенно, когда эти лица старше Вас. Уяснили?
– Так точно уяснил, товарищ капитан!
– А теперь слушайте меня! С Левкой придется расстаться...
– Товарищ капитан! Я не стану Левку убивать, а если будете его убивать, то и меня вместе с ним убейте!
– Товарищ ефрейтор! Во-первых, перебивать старших по званию и по возрасту не положено по уставу, да и не культурно это. Во-вторых, Вы же знаете, что, если будет приказ, Вы обязаны выполнить его. Вы же военный человек.
– Я не смогу выполнить такой приказ! – со слезами на глазах сказал Аркадий.
– Вот это уже говорит в Вас мальчишка, Вы, по-моему, когда-то в прошлом году приняли военную присягу, верно я говорю?
– Так точно! Но Левку убивать не дам!
– Я разве, Григорьев, сказал Вам, что надо убить Левку? Я оказал, что с Левкой придется расстаться. Мы его отдадим чабанам и пусть он там служит по охране колхозных отар. Теперь давай условимся, что знать об этом будем только Вы и я, это для Вас будет испытание по сохранению военной тайны, идет? – спросил Шайхутдинов и посмотрел Аркадию в глаза.
– Идет, товарищ капитан, что прикажете делать?
– Вот что. За речкой на обратных скатах плоскогорья пасется отара овец, там же бивуаком расположились чабаны, вот туда и отведите своего Левку. Вы должны знать, что, если мы с вами не сумеем тайно передать собаку чабанам, ее придется застрелить. Вы все поняли, ефрейтор Григорьев?
– Так точно, я все понял! Когда прикажете отвести Левку чабанам?
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
417
– Поведете сегодня, возьмете у старшины ременную вожжу и пусть конюх оседлает нашу Белку. Вы в седле хорошо держитесь?
– Так точно, хорошо, товарищ капитан, я и без седла ездил на Белке на речку! Мне Белов давал лошадь для купания.
– Учтите, Григорьев, до бивуака чабанов километров семнадцать, Белку не гоните, постарайтесь ехать рысью, возьмите автомат и снаряженный диск, остальное Вы все знаете, к утру буду ждать Вас.
– Разрешите выполнять?
– Выполняйте, как вернетесь, найдите меня и доложите, можно по телефону.
– Есть доложить! – радостно произнес Аркадий и помчался к старшине Морозову.
– Когда Аркадий вброд преодолел речку, ночь уже накрыла темнотой дорогу и полагаться приходилось только на интуицию Белки. Холодный ветер пронизывал шинель, лошадь шла ровно и автомат стучал по спине. Аркадию было зябко. Он ежился, подпрыгивая на стременах. На длинной вожже впереди лошади бежал Левка, не подозревая о разлуке с хозяином. Часа через полтора в низине показались огни костров. Скоро со всех сторон многочисленный лай собак оповестил чабанов, что к отаре приближается чужой. Собаки окружили Аркадия и Зевку. Они могли бы разорвать их, если бы для этого последовала команда их хозяев. На фоне отблесков костра Аркадий увидел чабанов, которые подходили к Белке. Один из них палкой отогнал собак и сказал несколько слов по-азербайджански, но Аркадий не знал азербайджанского и ответил на русском:
– Здравствуйте! Затем он сошел с лошади и вплотную приблизился к чабану.
– Здравствуй, здравствуй, аскер! – ответил чабан и пригласил Аркадия к костру. Но разговора не получилось. Чабан, пожилой азербайджанец, по-русски говорил плохо, а Аркадий знал из азербайджанского всего лишь несколько слов.
Над костром висел чайник, который уже закипал, а рядом с костром лежали чувалы, переметные сумки, туго набитые вещами и продуктами. Недалеко от костра дремал ослик, за которым сидели отарные собаки, внимательно следившие за пришельцем.
Аркадий знаками пытался разъяснить чабанам цель своего прибытия. Он рукой показывал на Левку, а затем на чабана, повторяя одно лишь слово «дарю». Старший чабан понял его, но никак не мог понять одного, что молодой аскер приехал к ним дарить собаку ночью. Может быть он заподозрил в этом какой-то подвох, а может ему не нужна была взрослая собака из породы волкодавов, которая не была обучена стеречь стадо и которую надо было долго и кропотливо учить этой довольно сложной собачьей науке. И вообще чабану, умудренному
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
418
жизненным опытом, казалось подозрительным, нечестным поступком этого маленького русского аскера, прибывшего к нему ночью на оседланной лошади с автоматом, только для того чтоб подарить очень хорошую собаку. Поэт ому он всячески давал понять Аркадию, что собаку он не возьмет.
Аркадий же настаивал на своем. Он сумел знаками и кое-какими азербайджанскими словами пояснить чабану, что, если он не возьмет собаку, ее пристрелят. Но чабан не понимал, для чего стрелять хорошую собаку. Левка лежал у костра, положив голову на передние лапы и тревожно поглядывал то на чабана, то на своего друга и хозяина. Видимо он понимал, что разговор идет о нем и периодически повизгивал, хлопая хвостом по земле.
Наконец чабан, сообразив, что от прибывшего аскера не так легко избавиться, согласился принять собаку. Он достал из чувала вяленной баранины и положил перед Левкой и, хотя тот был изрядно голоден, мясо он есть не стал. Повернув голову к Аркадию он с укором посмотрел на него, как бы спрашивая: «что происходит?»
– Бери, бери, ешь! – сказал Аркадий и голос его дрогнул, а в глазах блеснули слезы. Левка мясо не взял и вдруг жалобно заскулил.
– Якши, якши! – вдруг произнес чабан и ладонью погладил Левку по широкому лбу. Затем он достал кольцо с альпийским карабином и, привязав ремень к вбитому в землю колышку, пристегнул на него Левкин ошейник.
– Будь здесь! – произнес Аркадий, обращаясь к Левке и погрозил ему пальцем. Левка доверчиво, но недоуменно смотрел в глаза своему хозяину, предчувствуя большую беду. Он повизгивал и глухо ворчал. Больно переживал предстоящую разлуку со своим питомцем и другом Аркадий. Но преодолев свои чувства он быстро подошел к Белке, вскочил в седле и натянув удила резко отпустил их. Кобыла с места пошла в галоп, едва не сбросив седока. Аркадий сейчас думал только об одном: как скорее и подальше уехать от чабанов, от Левки, которого он оставил им, которому он изменил, которого он предал.
Проскакав около часу. Аркадий совсем забыл об автомате, болтавшемся на ремне за спиной, который он должен был держать всегда наготове у седла. У спуска к речке ему показалось, что где-то рядом фыркнула лошадь. Аркадий насторожился, хотел было снять из-за спины автомат, как вдруг почувствовал на себе наброшенную веревку. Петля туго сдавила ему грудь и последовавший за этим резкий рывок свалил его на землю. Он больно ударился о прибрежный песок, затем чьи-то сильные руки грубо выдернули из-за спины автомат, а ноги и кисти рук стянули бечевой. Те же руки перекинули его через седло Белки вниз животом и группа в несколько всадников, рысью двинулась в степь.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
419
В пятом часу утра капитан Шайхутдинов, проверяя караул, вспомнил, что до сих пор не получил доклада о прибытии от чабанов Григорьева и тут же позвонил дежурному по роте. Трубку взял старшина Морозов, который также поджидал возвращения Аркадия.
Узнав, что Аркадий не вернулся, Шайхутдинов немного подумав, приказал поднять роту по тревоге с задачей прочесать пойму речки Сумгаит у первого и второго брода, а одно отделение направить к чабанам на автомобиле. В шесть часов утра Шайхутдинов принимал первые доклады: след Григорьева пропал у речки в районе первого брода, следы конной группы в четыре лошади уходили в степь и там пропадали. Искать эту группу в обширной степи и на склонах холмов в пешем порядке было бессмысленно. Чабаны сообщили о подаренной собаке, и что еще в полночь маленький аскер ускакал на лошади в сторону речки Сумгаит. Собака же недолго оставалась привязанной на ремне, который был прогрызен, и волкодав ушел от них наутро.
Шайхутдинов о случившемся ЧП доложил по телефону подполковнику Березину. Последний вынужден был позвонить в штаб, теперь уже преобразованного Бакинского округа ПВО, в армию ПВО. К вечеру из штаба армии прибыл старший лейтенант Гармидарь. Всю ночь он проверял на охраняемом объекте караульную службу, а утром на ротном газике убыл к чабанам. К полудню, отредактировав свои записи, оформил акт проверки склада, с содержанием которого ознакомил капитана Шайхутдинова, старшего политрука Колесникова и подполковника Березина. В выводах акта значилось, что охрана объекта организована неудовлетворительно, хотя каких-либо вопиющих отклонений от требований устава караульной службы он не обнаружил.
Прошла неделя. Шайхутдинова и Колесникова вызвали в штаб армии. Колесникова пригласил на беседу бригадный комиссар Юшкевич, а Шайхутдинова командующий армии генерал-лейтенант Азов. Командующий ни в чем не стал упрекать Шайхутдинова. Он молча пожал ему руку и сказал:
– Единственно в чем я тебе могу помочь – это реализовать один из твоих многочисленных рапортов с просьбой направить на фронт. А иначе можешь под руку особого отдела попасть под трибунал. Иди Евгений Ахмедович и жди приказа. А парня вашего жаль, захватили его бандиты, живым не отпустят. В общем проворонили, наверное, хорошего человека!
Шайхутдинов вышел из кабинета мрачнее тучи. Он стоял у входа в штаб и думал об Аркадии, сто раз мысленно казнил себя: «Как я мог в ночь послать подростка в степь одного, когда мне было известно, что в степи действовали бандиты? Понадеялся на его сметку, смелость, а забыл, что у него еще так мало жизненного опыта? Сколько буду жить, не прощу себе такой оплошности!» Он вдруг повернулся и быстрым
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
420
шагом пошел к кабинету командующего. Его хотел задержать адъютант, но он, не обращая внимания на него, открыл дверь в кабинет. Командующий разговаривал по телефону и, подняв ладонь, дал понять, чтобы ему не мешали. Наконец закончив разговор, он поднял голову и, посмотрев на Шайхутдинова, спросил:
– Что-то еще не решено, Евгений Ахмедович?
– Товарищ командующий! Я согласен куда угодно, хоть к черту на рога, но дайте мне подвижную конную группу, и я уничтожу этих бандитов может и спасу Аркадия! Совесть мучает, внутри все болит, пощадите меня, Игорь Петрович! – выпалил единым духом Шайхутдинов.
– Нет у меня конной группы, Евгений Ахмедович, да и не твое это дело. Похлеще тебя занимаются этими бандитами, но эти бандиты тоже не дураки. Иди-ка ты на передовую и там на фашистах вымести свое зло на них! Банду, конечно, уничтожат, а вот что произошло с мальчишкой, боюсь подумать! Ладно иди и не мешай работать, успеха тебе, Евгений Ахмедович, жаль с тобой расставаться, но ничего не попишешь! – заключил Азов. Шайхутдинов вывел из штаба и лицом к лицу встретил своего комиссара Колесникова.
– Что тошно на душе, Евгений Ахмедович? – спросил он.
– Тошно, Николай Ефремович!
– Сколько раз споры наши, в том числе и о Григорьеве кончались раздорами, ты не хотел слушать меня, считал меня слепцом, бюрократом, не так ли? И вот тебе конечный результат.
– Эх, Николай Ефремович, ничего-то ты не понял! Да ладно уж, скажи лучше, какое решение вынес член военного совета в твой адрес?
– Я, Евгений Ахмедович, направлен комиссаром военного госпиталя в Мардакянах.
– Доволен, Николай Ефремович?
– Вполне. А ты кажется направлен в пятьдесят шестую под Ростов?
– Тебе видней, Николай Ефремович, только меня это мало интересует. Больше всего меня мучает совесть за судьбу Григорьева и постоянно казню себя в этом!
– Казни, казни, Евгений Ахмедович, парня погубил ты и тебе во век не отмыть свою совесть.
– Ладно, ты едешь домой, Николай Ефремович?
– Нет, Евгений Ахмедович, мне еще нужно кое-что в штабе решить по мелочам, так что езжай один.
Так расстались эти два несовместимых человека, чтобы не встретиться никогда. Шайхутдинов на второй день после этого разговора получил приказ сдать должность и отбыть в распоряжение штаба пятьдесят шестой армии. Он попрощался с сыном Нариманом, с
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
421
женой и вечером уехал на пассажирском поезда на фронт.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
422
Глава сорок девятая
При прохождении госпроверки, особый отдел пятьдесят шестой армии компрометирующих данных на Бовина не установил. По состоянию здоровья его направили в эвакогоспиталь и по этапу эвакуации раненых он был определен на стационарное лечение в Мардакяны. Живописный уголок на берегу Каспийского моря, Мардакянский госпиталь представлял из себя комплекс трех и двухэтажных корпусов, утопающих в ярко зеленых южных растениях и цветах, до войны этот райский зеленый островок на Апшероне служил прекрасным санаторием для нефтяников.
Бовина поместили в неврологическое отделение в палату для контуженных. И поскольку он был ходячим больным, свой первый день пребывания в госпитале начал с ознакомления экзотического парка, красоту которого видел впервые в жизни. Разглядывая широколиственные яркие южные растения, Бовин не доверял своим глазам, он прикасался ко всему руками, щекой и даже головой. Госпитальный парк производил на Бовина прекрасное впечатление, и он постоянно гулял по его ровным аллеям.
Заведующий неврологическим отделением военврач первого ранга Аганесьян приказал сестрам не препятствовать Бовину в экскурсиях по госпитальному парку, так как он определил, что эти экскурсии благотворно влияли на реабилитацию его нервной системы. Но процесс выздоровления от контузии у Бовина проходил медленно. В момент припадков на него было жалко смотреть. Он на время терял сознание, бился головой, рвал на себе белье. Поэтому Аганесьян приказал медицинским сестрам постоянно держать в поле зрения контуженного Бовина.
Однажды перед обедом, когда Бовин с наслаждением вдыхал чистый воздух и бродил по парку, любуясь его экзотикой, к нему подошла медицинская сестра в белоснежном халате с черными как смоль волосами на голове и знакомым голосом сказала:
– Бовин, Вы ли это? Он резко повернулся к ней и в красивой девушке узнал ту восточную красавицу, которую полюбил еще до войны.
– Аза? Здравствуйте! Вы теперь здесь работаете? – заикаясь произнес он, и лицо его побледнело.
– Да, я здесь служу, только в терапии. – ответила она, с удивлением разглядывая его дергающеюся щеку и немного искривленный рот.
– Почему Вы тогда до войны не пришли к выходу больницы в Баку к десяти, как обещали? – спросил он.
– Потому, что началась война, папа пошел в военкомат и написал
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
423
заявление, чтобы добровольно его направили на войну.
– А я Вас ждал до двенадцати, потом хотел узнать Ваш адрес, но всем было не до меня, и я уехал в Сумгаит. До мобилизации второй очереди было несколько дней, я хотел приехать в Баку, хотя бы попрощаться с Вами, но меня не отпустили.
– А где Вы были контужены? – безучастно спросила она дежурной фразой. Он почувствовал это равнодушие и понял, что в общем-то она по-прежнему проявляет служебный интерес к его судьбе, как медсестра.
– Под Ростовым. – ответил он и голос его дрогнул.
– Что с Вами Бовин, я вижу Вы побледнели? Время обеда, может пойдете в столовую? – сказала она и голос ее прозвучал вполне официально, как будто они были незнакомы. Она взяла его под руку и повела в сторону столового корпуса. Бовин замер от прикосновения ее руки. Он боялся того момента, когда Аза отпустит его руку и шел рядом с ней, затаив дыхание. Наконец он оправился от волнения и спросил:
– Скажите, Аза, как Вы все это время жили?
– Какая жизнь, дежурства, работа и дежурства! Некогда было съездить в Баку к маме.
– Вы не замужем?
– Что вы, Бовин, да разве в такое время выходят замуж? А потом старуха я уже, вон молодых девчонок сколько, да и ребята все на фронте. Какое уж тут замужество? Он почувствовал в ее ответе что-то напускное, несерьезное и обиженно замолчал. Минуты две они шли молча. У центрального корпуса, где на первом этаже была столовая, она отпустила его руку.
– Ну вот и пришли! После обеда Вы должны отдохнуть хотя бы часик в палате, а в три часа обязательно в процедурную, я думаю туда Вам помощь моя не нужна? – сказала она и повернулась, чтобы уйти.
– Аза! – он хотел что-то спросить у нее, она остановилась, посмотрела ему в лицо.
– Слушаю Вас, больной Бовин! После этой ее фразы ему показалось, что в его глазах появились мотыльки.
– Так, ничего. Спасибо, что довели до столовой, тут уж я сам. – тихо произнес он и, не оборачиваясь, нетвердой походкой вошел в столовую. Он теперь знал, что эта Аманова, его восточная царевна, просто хорошо исполняет свои служебные обязанности по отношению к нему и все прошлое, довоенное, ушло в забытье. «Да и что было этого прошлого? Хотела показать свои город, а я вдруг стал строить воздушные замки, обнадежил себя!» – думал он.
В столовой, удрученный, он сел за стол. Ему подали в тарелке рисовый суп, а на второе макароны с котлетой. Он помешал ложкой суп, отодвинул тарелку с макаронами, есть не хотелось. Выпив компот, он
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
424
пошел в свою палату. К вечеру тяжелый приступ, продолжавшийся несколько минут, а за ним появление нестерпимой головной боли, заставили Аганесьяна применить к больному Бовину сильнодействующие препараты. В дальнейшем приступы участились, и уже с неделю Бовин не выходил в парк. Какое-то безразличие охватило его, к тому же постоянно кружилась голова. Бовин осознавал беспричинность расстройства из-за Азы. Насильно милым не будешь! Не поделать со своими чувствами ничего не мог. На вопросы Аганесьяна отвечал одно и тоже:
– Не знаю!
Два месяца лечения, после которых больной имел явные признаки к выздоровлению, и вдруг он потерял интерес к жизни и состояние его здоровья стало резко ухудшаться. Аганесьян понимал, что причина кризиса, влияние нервного стресса. Он посоветовал медсестрам выяснить у больного, причину этого стресса. Однажды дежурная сестра доложила Аганесьяну, что во сне Бовин все время называл имя «Аня» и признавался ей в верности. Аганесьян, проверив в отделе кадров всех женщин госпиталя выяснил, что только две Ани работают в госпитале, одна пожилая женщина – санитарка, другая – врач терапевт Завгородняя, тоже годится Бовину в мамы. Оставалась версия, что Бовин мог получить письмо, но в анкетных данных в графе родственники был прочерк. Аганесьян решил еще раз побеседовать с больным и выяснить причину его душевного перелома, но больных в отделении было немало и Аганесьян нашел возможность побеседовать с Бовиным только через неделю, а за эту неделю с Бовиным произошло то, чего он никак не мог предположить. Среди раненых ходили слухи о комиссаре госпиталя старшем политруке Колесникове, что строг он, любит идеальный порядок в отделениях и взыскателен к медперсоналу госпиталя, но в то же время принципиальность комиссара не мешает ему быть справедливым.
Однажды после обеда в палату вбежала медсестра Юлечка:
– Мальчики! Наведите порядок в тумбочках, поправьте постели, уберите все с окон, через несколько минут в палату придет комиссар госпиталя!
– Хорошо, Юлечка, мы все сделаем, как надо, только из мальчиков-то у нас один Бовин, да и то не первой свежести! – сказал младший сержант Андреев с алым шрамом на лбу.
– Ладно, ладно, но вы все-таки не подведите меня! – сказала Юлечка и скрылась за дверью.
Минут через двадцать в палату действительно вошел комиссар госпиталя с Аганесьяном.
– Здравствуйте, товарищи! – сказал Колесников. Раненые нестройно ответили на приветствие. Комиссар прошел по палате, он
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
425
строго давал замечания, а старшая сестра отделения записывала их. Когда закончился осмотр палаты, вся группа во главе с комиссаром направилась к выходу.
– Вопросы есть? – спросил Колесников.
– Есть, товарищ комиссар! – сказал из угла Андреев.
– Слушаю вас, товарищ ранбольной!
– Вот нам говорили, что комиссар госпиталя строг, любит порядок и справедлив. Может все это и так, а вот как у Вас, товарищ комиссар, с душевностью и чуткостью? – спросил Андреев.
– Не совсем понял вас, товарищ ранбольной! – сказал Колесников.
– Вот видите, Вы даже меня не совсем поняли. Я уже второй месяц лежу в Вашем госпитале, все лечащие врачи, не говоря уже о медсестрах, меня знают по фамилии и имени, а Вы – «товарищ ранбольной!»
– Извините, но раненых в госпитале много, и я не в состоянии всех запомнить, значит только это Вас смутило?
– Нет, товарищ комиссар, не только это. Мы здесь все фронтовики, правда похвастаться особыми заслугами конечно не можем, все время отступали, но по части политработы у нас на фронте было поставлено на высоком уровне, всегда политруки находили время с нами побеседовать, воодушевить. Вы делаете обход по палатам, за порядком следите, это хорошо, а вот нам хотелось бы послушать Вас, просто поговорить с нами по душам. – сказал Андреев.
– Хорошо! – согласился Колесников. Давайте потолкуем по душам, что бы вы хотели услышать от меня?
– А Вы, товарищ комиссар, о себе расскажите, вот мы и ближе к Вам будем! – сказал Андреев.
– Ну что же, пожалуйста, я выходец из крестьянской семьи, в гражданке работал слесарем в МТС, потом по комсомольской линии. В тридцать четвертом пошел добровольно в Красную Армию. После срочной направили на политические курсы, стал политработником. В боях к сожалению, не участвовал, если не считать службу на военном артиллерийском складе ПВО, что не далеко от Сумгаита. После случая с загадочным исчезновением нашего воспитанника, кажется его бандиты перехватили, был переведен в этот госпиталь комиссаром. Просился на передовую, но увы, мы не властны над собой, приказ для нас закон! – сказал Колесников, явно привирая насчет «просился на передовую».
– Расскажите, товарищ комиссар, как захватили бандиты вашего воспитанника? – слабым голосом спросил Бовин.
– Да, кажется это случилось в конце августа сорок первого. На складе работал механиком на нашей электростанции, некий Григорьев. У него был лет четырнадцати братишка, звали его Аркадием. С начала
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
426
войны старшего Григорьева мобилизовали на фронт, а младшего пришлось определить к нам в качестве воспитанника.
– И после захвата Аркадия бандитами, что Вы предприняли, чтоб спасти его? – спросил Бовин.
– Была прочесана вся пойма речки Сумгаит, но все безрезультатно – ответил Колесников.
– И это все, товарищ комиссар? Вы же сгубили его? Как Вы можете после этого так спокойно рассказывать о нем? Я знал этого несчастного мальчишку, вместе приехали на стройку, хороший дельный парень, а Вы его сгубили! – кричал Бовин. Затем он стал задыхаться, голова его стукнулась о кровать, и он забился в конвульсиях, покрывшись обильным потом. Аганесьян и медсестра Юля бросились к Бовину и держали его, чтобы он не разбил голову о кровать. Наконец конвульсии прекратились, Бовин затих и через несколько минут открыл глаза.
– Спокойно, Петр Тихонович! Тебе не следует так волноваться, это опасно для твоего здоровья! – говорил Аганесьян.
– А зачем мне теперь мое здоровье, товарищ военврач, у меня на белом свете не осталось ни одного близкого человека, надеялся разыскать вот этого мальчишку – Аркадия, а теперь значит и его нет.
– Но ты, Петр Тихонович, только сейчас узнал о несчастья с Григорьевым, а что с тобой случилось неделю тому назад? Ты сразу переменился и крайне пошатнулось твое здоровье? – спросил Аганесьян
– Все, что было неделю тому назад, не стоит выеденного яйца по сравнению с тем, что я узнал сейчас об Аркадии! Может он еще жив? Он мне как родной брат, я знаю, он такой же страдалец, как и я! Неужели невозможно его спасти. – простонал Бовин.
– Хорошо, товарищ Бовин, я наведу справки и буду информировать Вас об Аркадии. – виновато ответил Колесников, но Бовин даже не повернул к нему головы. Колесников со старшей сестрой отделения вышли из палаты.
Вечером, военврач первого ранга Аганесьян, сидел за столом в ординаторской, производя записи в истории болезней, в ординаторскую вошла медсестра Аманова из терапевтического отделения. Аганесьян поднял голову и удивленно посмотрел на нее.
– А вам что нужно, Аманова?
– Разрешите, товарищ военврач первого ранга, я хотела рассказать вам о ранбольном Бовине. Это я во всем виновата. Он, этот Бовин, еще до войны лежал в городской больнице в стоматологии. Я тогда там работала медсестрой, видимо он тогда еще, ну как это вам сказать, она помолчала и продолжила, он еще тогда влюбился в меня. Я не давала ему никакого повода, только после выписки пригласила его погулять по городу, но началась война и было не до этого. Я не пришла в
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
427
назначенное время, а он ждал два часа, а потом уехал в Сумгаит. И вот надо же такому случиться, после контузии он попадает в наш госпиталь. Вы предписали ему гулять по парку под наблюдением медсестер. А тут люда Егорова с вашего отделения попросила меня присмотреть за Бовиным. Когда я подошла к нему и поздоровалась, он даже стал заикаться от волнения. В общем я с ним как-то обошлась официально, проводила его до столовой и рассталась, а он как-то сник сразу от такой официальности и пошел от меня шатаясь. В общем я виновата во всем, это из-за меня у него начались припадки.
– Да, Аманова, нехорошо получилось, что же ты сразу не рассказала об этом.
– Я еще сомневалась, но теперь уже точно убеждена, что из-за меня все это!
– Да, ладно, что уж теперь. Будем как-то лечить. Его под Ростовом контузило, танк он поджег, а его даже к награде не представили. Тут еще некстати комиссар рассказал о мальчике, которого он знал раньше и любил как сына, в общем все к одному!
– Я слышала про этот случай с мальчиком, оказывается до войны челюсть ему перебил старший брат мальчика, до войны подрались они на стройке, а к Бовину в больницу из прокуратуры приходили, требовали, чтобы Бовин написал заявление на старшего Григорьева, но Бовин категорически отказался.
– Ладно, Аманова, иди, спасибо, что внесла ясность во всю эту историю, теперь я знаю, что нужно делать и как лечить нашего героя. – сказал Аганесьян и снова уткнулся в свою работу. Аза постояла еще несколько секунд и, переминаясь с ноги на ногу, спросила:
– Товарищ военврач первого ранга! А что у него эти припадки на всю жизнь?
– А ты еще не ушла? Что на всю жизнь?
– Эти припадки? – повторила она.
– Видишь ли, контузия скоро не лечится, а припадки у него от контузии, то есть не наследственные, поэтому при хорошем лечении, а главное покой, и все это со временем пройдет. А что касается дальнейшей судьбы Бовина, то война и даже служба в армии, это уже не для него.
– Спасибо, товарищ военврач первого ранга! – произнесла Аза и быстро вышла из ординаторской.
На следующий день в неврологическом отделении стала служить медсестра Аманова.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
428
Глава пятидесятая
Остатки второго батальона полка подполковника Изъянова во главе с Сергеевым вышли из окружения в начале октября в районе населенного пункта Наталино. Сергеев и Малышев узнали, что их дивизия занимает участок обороны на правом фланге армии, и они попросили, чтобы их всех, вышедших из окружения, направили в расположение родной дивизии. Командующий армии удовлетворил их просьбу. Связисты штаба армии связались со штабом дивизии и поздно вечером оттуда приехали три грузовика с кузовами, подготовленными для перевозки людей. Только во второй половине ночи батальон Сергеева прибыл в расположение дивизии. Однополчане встретили прибывших с душевной теплотой. Сначала накормили, организовали полевую баню, где бойцы и командиры побрились, подстриглись, привели себя в надлежащий вид, получили обмундирование.
Сергееву офицеры штаба сообщили запоздалую, но приятную для него новость. Оказывается, еще под Кременчугом ему не успели объявить приказ командующего фронтом о присвоении ему очередного воинского звания «капитан», с чем его поздравили друзья, но на следующий день всех окруженцев опросил начальник особого отдела майор Бурков. Зная хорошо Сергеева и Малышева, делал он это скорей всего для формы и отчета вышестоящей инстанции.
Но радость встречи омрачил медицинский осмотр. В медсанбате многие бойцы и командиры угодили в госпиталь, не пощадили врачи Сергеева и Папулова. Хирург потребовал, чтобы друзей срочно направили в стационарный госпиталь. У Сергеева правая рука все еще была на подвязке и этой рукой он не мог держать даже пистолет, у Папулова была обнаружена небольшая, но опасная вмятина в верхней части черепа. Он постоянно ощущал боль в голове и легкое головокружение. В связи с чем Сергеева и Папулова включили в списки полка и строевому отделу пришлось тут же исключить из этого списка, теперь уже как убывших в госпиталь на длительное лечение после ранения.
Из медсанбата они попали в армейский госпиталь, а затем в стационарный госпиталь в городе Харькове, но там готовились к эвакуации и операции Сергееву и Папулову делать не стали. Вскоре их определили в санитарный поезд и увезли в Воронеж. В Воронеже через несколько дней Сергеева прооперировали, а Папулову сделали на черепе опасную и трудную операцию, и к его удивлению и радости он стал быстро поправляться, а вот у Сергеева послеоперационный период затянулся на длительное время.
В начале февраля Папулов чувствовал себя вполне здоровым и его выписали из госпиталя с предоставлением одномесячного отпуска с
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
429
переосвидетельствованием по месту отдыха. В день выписки Папулов радовался, как мальчишка, шутил, веселился, даже вы бегал на улицу раздетым по пояс, чтобы натереть свое тело снегом. Но настал час расставания с госпиталем, который ему так надоел, а теперь вдруг стал таким дорогим. Он обошел всех лечащих врачей, целовал руки медицинским сестрам и даже на прощание поцеловал пожилую санитарку тетю Глашу, а перед самым уходом из госпиталя зашел в палату к капитану Сергееву.
– Ну, Иван, прощай! – сказал он и они крепко обнялись.
– Прощай, Данька! Хотя завидовать и грешно, но я завидую тебе! – сказал Сергеев. Они уселись на кровати и смотрели друг на друга, как будто прощались навсегда.
– Прости меня, Ваня! Мне как-то стыдно перед тобой, я здоров и полон сил, а у тебя пока все не так, но ты, Ваня, постарайся тоже в ближайшее время встать в строй! Буду ждать тебя на фронте, рассчитываю, что нам снова придется воевать вместе.
– Хорошо бы, но чудес на свете бывает так мало, что вряд ли скоро сведет нас судьба, и встретиться хотя бы после победы, вот на это я надеюсь.
– Это верно, Ваня, но надежда, черт возьми, должна быть, иначе жить не интересно.
– Да, я тоже надеюсь, что долго здесь не задержусь, вот кость, проклятая никак не хочет правильно срастаться! Сначала вроде бы все в норме, а Саттину не понравилось, и он как чурку переломил и снова составил, через неделю снимут гипс, а я боюсь, что и на этот раз придется страдать.
– На этот раз будет порядок, я в этом уверен! – улыбнувшись, сказал Папулов.
– Да ну их эти болячки! Давай о тебе поговорим, расскажи лучше, куда едешь в отпуск?
– В Киров, Ваня, там и переосвидетельствование будут делать.
– Почему в Киров, ты ведь родом кажется из Горького?
– Ты еще не знаешь, Ваня, вчера получил письме от жены, переслали из нашей дивизии, в эвакуации она проживает в Кирове на квартире у какой-то старушки и дети с ней, вот туда и поеду! – радостно заключил Папулов.
– Вот это друг называется! Вчера получил от жены письмо и мне ни слова, ну, Ванька, впору поругаться с тобой, да жаль, уезжаешь, на прощание не ругаются.
– Просто как-то не до этого было, ты прости меня! – сказал Папулов и глаза его погрустнели.
– Ладно, Ванька, я пошутил, а та сразу к сердцу принял, тебе радоваться надо, а ты переживаешь!
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
430
– А у тебя, Ваня, все по-прежнему?
– Да, Ванька, я своих найти не могу и не знаю, удалось им тогда в сорок первом выбраться из того кошмара? Но я все-таки думаю, удалось! – дрогнувшим голосом произнес Сергеев. Они замолчали, оба вспомнив, как в Перемышлянах застала их война, и как комиссар дивизии только на двенадцатый день боев сообщил им, что семьи были посажены в спецвагон эшелона по эвакуации промышленного оборудования и убыли в тыл страны.
– Расстаемся, может больше не увидимся, а поговорить вроде бы и не о чем. – заметил Сергеев.
– Наверное, в этих стенах мы уже надоели друг другу, давай, Ваня, прощаться, там внизу меня уже ждет машина, до вокзала обещали подбросить, – сказал Папулов, вставая с кровати. Встал и Сергеев. Они снова обнялись, троекратно по-русски расцеловались, у Папулова заблестели глаза, он пальцем смахнул набежавшую слезу и, не оглядываясь, быстро вышел из палаты. Сергеев ощутил внутри какую-то пустоту: «Вот и Ванька покинул меня здесь!» – подумал он и прилег на кровать, повернулся на левый бок, но успокоиться не смог. От грустных мыслей больно сдавило грудь, дышать стало трудней. В палату вошла медсестра, которую все называли не иначе, как Людочкой. Она поздоровалась с ранбольными и прежде всего подошла к Сергееву. Ей нравился этот молодой и задумчивый капитан, она уделяла ему значительно больше внимания, чем это положено по службе.
– Что-то Вы товарищ капитан, совсем за грустили, при плохом настроении раны заживают хуже. – сказала она. Сергеев не ответил. Ему уже давно не нравилось это особое к нему внимание молодой медсестры. Он даже пытался делать ей замечания по этому поводу, но она только смеялась в ответ и продолжала опекать своего избранника.
К концу февраля Сергееву сняли гипс, когда Саттин принес в палату рентгеновский снимок, он с волнением ожидал приговора.
– Кажется, получилось. Прекрасная стыковка! Теперь друг мой надо усиленно работать кистью руки. Тренировки и еще раз тренировки! Не плохо бы где-то найти тугой кусок каучука и постоянно сжимать его в ладони. Вобщем что-нибудь придумаем! – сказал Саттин.
На следующий день Людочка раньше времени появилась в палате и сразу подошла к Сергееву.
– Вот, товарищ капитан, этот комочек вам от Степана Степановича – сказала она и подала ему кусок пористой резины видимо от немецкого танкошлема.
– Спасибо, Люда! – ответил Сергеев и улыбнулся, думая о находчивости Саттина, но Людочка приняла эту улыбку на свой счет и, обрадованная тем, что ее избранник улыбнулся именно ей, она сказала:
– Тренируйте, товарищ капитан, свою руку и поправляйтесь!
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
431
Затем она нарочито долго поправляла ему подушку, касаясь своими пышными волосами его лица и наконец закончив, убежала, радостная и счастливая.
– Завидую я тебе, Иван, девочка прочно примагнитилась к тебе! Я бы на твоем месте не упустил момента, а ты без внимания! – сказал Гранин, сосед по койке, совсем недавно прибывший в госпиталь.
– Ты, Радик, говорил, что холостяк? – спросил Сергеев.
– Да, но какое это имеет значение, ты думаешь жены там в тылу святые? – ответил Гранин.
– Пошляк ты, Радик. Если хочешь, сам примагничивайся, а у меня жена и четырехлетний сынишка неизвестно где. Я сейчас чувствую большую вину перед ними. Мучаются где-нибудь, надеясь на то, что папа вызволит их из беды, а может из плена. Когда вспоминаю о семье, камень ложится на душу! Поэтому не могу я отвечать взаимностью на огонь черных глаз этой красивой куколки! – сказал Сергеев.
– Ишь ты, идейный какой, а вроде бы не комиссар? – хихикнул Гранин, оглядывая ранбольных палаты, но его никто не поддержал. Лишь в углу палаты, лежащий на кровати у окна старший лейтенант Митрофанов сказал:
– Ты, Иван, прав. Самое дорогое у нас – это семья. У меня вот тоже жена с детишками, а их двое, эвакуировались из-под Гомеля и тоже где-то пропали. Так, что я тебя, Иван, ох как понимаю! – заключил он.
– Слушай, Иван! А эта Людочка знает о твоем горе? – спросил Гранин.
– О каком горе? – не понял вопроса Сергеев.
– Ну что у тебя семья пропала, и ты по ней тоскуешь?
– Знает, конечно, они про нас все знают! – ответил Сергеев. Двери приоткрылись. Показалась голова тети Глаши, которая протяжным голосом произнесла:
– Пора, сынки, вставать, скоро на обед! Ранбольные задвигались, ходячие встали и направились в столовую, лишь Митрофанов не обратил никакого внимания на голос тети Глаши об обеде, он продолжал лежать и грустно смотрел на единственную электрическую лампу, которая висела в центре палаты, да еще на трещину в штукатурке, которая пересекала потолок палаты по диагонали и опускалась в углу, где стояла его кровать. Он сейчас думал о войне, о страданиях людей особенно детей. Очень правильно сказал сейчас этот капитан Сергеев о своей семье, нельзя нам расслабляться, когда не знаем о судьбах наших близких особенно детях. Он пощупал пустое место под одеялом, где должна была покоиться его правая нога. «Зачем это все, зачем?» – думал он и слезы навернулись на глазах. «А этот капитан Сергеев видать стоящий мужик! Кто-то говорил, что он на фронте командовал батальоном? Значит быть ему большим начальником, если доживет до
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
432
победы!» – размышлял Митрофанов, пока к нему не подошла тетя Глаша с миской щей и куском хлеба.
– Вставай, сынок, поешь, легче станет на душе! – протяжно выговаривая слова, сказала она.
– Пожалуй, ты права, Тетя Глаша, может станет и легче! – произнес Митрофанов, садясь на кровати.
– Ешь сынок, поправляйся!
– Скажи, тетя Глаша! Скоро мне костыли к кровати поставят? Чувствую, что мне давно уже можно самому в столовую ходить, ох как надоела кровать!
– Потерпи, сынок, еще успеешь на этих костылях наковыляться, больше ведь ты не командир, спишут тебя почистой! – сказала Глаша, придерживая Митрофанова, чтобы он не упал спиной на кровать. Из столовой вернулся Сергеев. Он принес тарелку со вторым и компот.
– Приятного аппетита, Тихон Родионович! – сказал он.
– Спасибо, Иван Михайлович, скоро, наверное, и я буду передвигаться, костыли обещают. – сказал Митрофанов и с уважением посмотрел на Сергеева.
Каждый раз во время обхода Саттин прощупывал у Сергеева предплечье правой руки.
– Ну как, Степан Степанович, не будешь больше ломать мою несчастную руку? – спрашивал Сергеев.
– Теперь, Иван Михайлович, все идет прекрасно! Надо массажировать руку и тренировать, как я уже говорил – сказал Саттин.
– Что ж, я согласен, только сам массажировать свою руку я не смогу, левой рукой у меня не получится. – посетовал Сергеев.
– Я тебе припишу для массажа сестру Борисову, она у нас массажистка, массаж она будет делать прямо здесь в палате.
– Спасибо, Степан Степанович!
– Никакого спасибо! Это наш долг поставить тебя в строй, ты только выполняй все мои предписания.
Затем в палату вошла Людочка и хитровато улыбаясь, подошла к Сергееву.
– Товарищ капитан, вам приписали массаж руки, оголите вашу правую руку! – потребовала она.
– Но врач сказал, что массажировать будет медсестра Борисова?
– Это точно, товарищ капитан, медсестра Борисова – это я. Так что давайте-ка свою правую руку! – сказала она, засучивая рукав рубашки правой руки Сергеева, затем она смазал свои ладони вазелином и принялась массажировать предплечье правой руки Сергеева. Утром и вечером Людочка приходила в палату и искусно делала свое дело.
Однажды при обходе Саттин подозвал Сергеева к столу, на котором всегда стоял графин с водой.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
433
– А ну-ка, голубчик, налей-ка мне стакан водички! – попросил он. Сергеев, пожав плечами, схватил графин левой рукой и хотел было налить воду в стакан, но Саттин остановил его.
– Нет, нет, голубчик, правой, правой рукой налей! Тут только Сергеев сообразил, что от него хочет Саттин.
– Правой не смогу, Степан Степанович!
– А ты попробуй! – настаивал Саттин. Сергеев неуверенно правой рукой взялся за горлышко графина и приподнял его, но графин выскользнул из руки, громко стукнув о стол.
– Погоди, так дело не пойдет, ты сломаешь график и мне придется отвечать. А ну-ка еще раз подними графин и ни в коем случае не выпускай его из руки! – сказал Саттин. Сергеев снова взял графин изо всех сил сжал пальцы и поднял вверх на несколько сантиметров, графин стал выскальзывать из руки Сергеева, но Саттин громко скомандовал:
– Держать! Сергеев из последних сил попытался сжать пальцы на горлышке графина, капли пота выступили у него на лбу, но графин медленно выскальзывал из руки Сергеева и наконец снова стукнулся об стол.
– Уже хорошо, Иван Михайлович! Теперь тебе не менее двух часов в день надо тренироваться только с графином. Каучуковый эспандер должен постоянно быть в руке и массаж Борисова будет делать утром и вечером, по пятнадцать минут. Посмотрим сколько минут ты будешь держать графин завтра? – сказал Саттин и вышел из палаты.
– Вот это врач! – заметил Митрофанов, с интересом наблюдавший за экспериментом с графином.
– Ничего особенного, обыкновенный врач, каких тысячи! – буркнул про себя Гранин.
– Просто настоящий советский человек. – сказал Сергеев, сжимая в своей руке каучуковый эспандер.
Вечером Борисова не пришла. Только тетя Клава, заглянув в палату пригласила Сергеева в процедурную, где к своему удивление его ждала Людочка.
– Садитесь, товарищ капитан, и положите правую руку на стол. Теперь будем делать массаж только здесь. – сказала она.
– Не ведь, Степан Степанович, предписал делать массаж в палате? – заметил Сергеев.
– Я убедила Степана Степановича, что в палате делать массаж неудобно, и он согласился со мной.
– Ну ладно, это ваше дело, я буду ходить на массаж сюда! – сказал Сергеев.
– Конечно, будете, товарищ капитан! – повелительно произнесла Людочка и приступила к процедуре. Она профессионально
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
434
прощупывала своими цепкими, сильными пальцами каждое сухожилие на исхудавшей руке Сергеева, а сама своими красивыми черными глазами, смотрела прямо в его глаза. Сергеев почувствовал, как лицо его зарделось от смущения. Однако женской красоты ей не занимать, но такие «огневые точки» мы будем подавлять встречным огнем!» – подумал Сергеев и скрестил свои взгляд с ее, почувствовав, что подавить такую «огневую точку» без жертв не удастся.
– Я знаю, товарищ капитан, что вы командовали батальоном и вывели свой батальон из окружения. Пока я массажирую вам руку, вы рассказали бы что-нибудь о себе, о вашем батальоне? – попросила Людочка.
– Где вы получили такие сведения? – спросил Сергеев.
– Как где? О вас много говорят врачи, медсестры, вы очень нравитесь всем! – смутившись, сказала Людочка.
– Это вы, Людочка, все выдумали, я как раз не во вкусе женщин, тем более молодых. Меня женщины всегда называли сухарем, даже моя жена, и потом я очень прошу, перестаньте меня подчеркнуто опекать! Я к вашей изящной внешности не подхожу, есть у нас старший лейтенант Гранин, вот он сердцеед ваших натур, к нему и обращайте свои женские прелести! – сказал Сергеев.
– Может вы и сухарь, товарищ капитан, но настоящий мужчина, я поняла, что вы верны своей жене, о которой вы упомянули, но ваша жена и сын пропали без вести и не пришлось бы вам жениться заново! – как бы в шутку сказала Людочка. Но Сергеев не принял этой шутки, эти слова Людочки показались эму осквернением его семьи, и он был в душе возмущен таким заявлением женщины.
– Как вы можете так говорить о людях, пропавших без вести? Они возможно сейчас в тяжелейших условиях, возможно ранены и надеются на меня, а вы так холодны к их судьбам! – с негодованием ответил Сергеев.
– Извините, товарищ капитан, я же пошутила, а вы все приняли всерьез. Конечно же я желаю вашей жене и сыну всего хорошего, а главное, все-таки нашли бы своего папу! – виновато ответила Людочка, вдруг поняв, что этого капитана лобовой атакой не возьмешь.
На следующий день, усердно массируя руку Сергееву, Людочка ни слова не произнесла. Она сделала вид, что чем-то недовольна на Сергеева и когда после процедуры он сказал ей спасибо, она не ответила ему. Сергеев ушел из процедурной с чувством вины перед ней, хотя знал, что ни в чем не провинился и что козни Людочки по отношению к нему продолжаются. Вечером руку Сергееву массировать в палату пришла другая сестра, которая сделала массаж кое-как.
– Где же Борисова? – спросил Сергеев.
– Она занята. – холодно ответила массажистка и ушла. После
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
435
ужина Гранин сел на кровать, посмотрел хитровато на Сергеева и сказал:
– Что-то Людочка перестала тебя обхаживать, уж не причинил ли ты ей вреда?
– Какой вред я могу причинить Людочке, Гранин, она сама может навредить кому угодно! – с иронией ответил Сергеев.
– Как знать, ты капитан практически здоров, а рука не помеха. – гадко улыбнувшись, произнес Гранин.
– Дурак ты, Гранин! Моя задача сейчас побыстрей выбраться из госпиталя, а не флиртовать с медсестрами, чепуху ты мелешь, Гранин!
– Ну, ну! Так я тебе и поверил, капитан!
Прошло два дня. Людочка не появлялась. Руку теперь Сергееву массажировала медсестра Саша, с одутловатыми щеками. Каждый раз на обходе Саттин задерживался у кровати Сергеева и тщательно осматривал рубец сросшихся костей на руке. Рука Сергеева все еще действовала слабо и Саттин посоветовал увеличить время на тренировку и на массаж.
– Кстати, я узнал, что Борисова отказалась массажировать вашу руку, чем вы обидели девушку?
– Я ничем не обижал ее, Степан Степанович, но она, по-моему, чем-то занята?
– Ничем она не занята, по-моему, она заслуживает хорошей взбучки.
– Не ругайте ее. Степан Степанович, ей действительно видимо сейчас трудно, поэтому она и поручила массаж Саше.
– Ладно, разберусь, а у тебя дело идет к выписке.
– Спасибо, Степан Степанович! Я очень жду этого дня! – радостно ответил Сергеев.
Однажды вечером Сергеева позвали в процедурку. Открыв дверь кабинета, он увидел стоящую у стола Людочку, которая поджидала его. Красивые глаза ее были грустны, и вся она была чем-то удручена.
– Здравствуй Людочка! – сказал Сергеев.
– Здравствуйте, товарищ капитан! Садитесь, я буду массировать вашу руку. Сергеев сел, оголил предплечье и положил руку на стол. Людочка, как обычно, смазала ладони вазелином и приступила к массажу.
– Что-то случилось, Люда? Почему такая грусть? – спросил он.
– А вы разве не знаете?
– Откуда мне знать, может начальство предъявило к тебе жесткие требования, может еще что?
– Нет, начальство здесь не при чем, здесь просто мое личное женское. Вы скоро вписываетесь из госпиталя! – печально произнесла она.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
436
– Это правда? – обрадованно ответил он.
– Да это, к сожалению, правда, а я так привязалась к вам, Иван Михайлович, а вы так равнодушны ко мне! – сказала она к как в прошлый раз посмотрела ему в глаза.
– Я еще раз спрашиваю о выписке, это серьезно?
– Вполне серьезно! Вы рады?
– Конечно рад, Людочка! Поеду снова на передовую, встречу своих друзей, хотя вряд ли встречу, слишком далеко меня забросили от нашего фронта, от полка, от дивизии, но все равно хорошо. На фронте новых друзей приобрести не проблема, есть такое выражение: «фронтовое братство».
– Я понимаю, вас, Иван Михайлович, не мне без вас будет очень плохо, как же мне теперь быть? – не отрывая своего взгляда от его глаз, сказала она.
– Людочка! Не надо так смотреть на меня. Пойми, что твои усилия в этом напрасны!
– Скажите, Иван Михайлович! А если бы у вас не было семьи, вы бы смогли ответить мне взаимностью?
– Ох, это если бы! И не бывает ничего более оправдывающего мечту, чем это если бы. К чему эти протезы, когда все не так, как ты предполагаешь. Не скрою, у тебя красивые глаза, да и сама ты довольно хороша, но моя жена для меня дороже и лучше, поэтому я не хотел бы отвечать на твое если бы.
– У меня еще один вопрос! Я чувствую, что вы довольно серьезная личность, вы никогда не изменяли своей жене?
– Нет, не изменял. Я – кадровый офицер: учения, стрельбы, полигон, казарма, вот куда уходит все мое время, разве в такой обстановке есть возможность думать о других женщинах? И потом, Людочка, разве этично задавать такие вопросы старшим?
– Я все поняла, но у меня еще вопрос: возможно он праздный, Вы Иван Михайлович напишете мне? – спросила она, заканчивая массаж руки.
– Зачем. После того когда наш батальон вышел из окружения, я еще не шевельнул и пальцем, чтобы начать розыск моей семьи. После того, как меня выпишут из госпиталя, где бы я ни был, я займусь этим. Так что боюсь тебе, Людочка, писать будет некогда, да и ни к чему.
– После выписки из госпиталя я приглашаю вас заглянуть ко мне на квартиру поболтать. Живу я одна и хотела бы устроить прощальное чаепитие. – сказала Людочка.
– Нет, Людочка, я не пойду на твое прощальное чаепитие, извини, но я, наверное, после выписки сразу побегу на вокзал. Мне не терпится попасть в свою будущую часть, куда меня направят. – сказал Сергеев.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
437
Он ушел из процедурной без сожаления, что так категорично отказал Людочке во всех ее желаниях. Она сидела за столиком, печально опустив голову и глаза ее были еще грустнее. На следующий день Сергеева вызвали на медицинское освидетельствование. Заключение комиссии было категоричным: он был признан не годным к строевой службе и ограниченно годным первой степени для службы в армии. Служить ему теперь разрезалось только в тыловых частях.
После медицинской комиссии Сергеев в свое палату не пошел. Он с удовольствием поговорил бы с Мартыновым, рассудительным и порядочным человеком, а вот с Граниным ему встречаться не хотелось. «Почему не годен к строевой? Рука ведь благодаря тренировкам и массажам, действует? А теперь в тыловую часть?» – с горечью рассуждал он и бесцельно бредил по коридору. Ночью он почти не спал. Разные думы одолевали его. Он вспоминал, как доказывал членам комиссии, что он вполне здоров, что рука его в отличном состоянии и они даже соглашались с ним, но динамометр, который он изо всех сил сжимал кистью правой руки показывал силу шестилетнего ребенка. Здесь аргументы были излишни.
Шли дни. Сергеев ждал, когда ему выдадут документы и направят в часть, но выписка из госпиталя почему-то затягивалась. Утрем и вечером как обычно он посещал процедурную, где его всегда ждала Людочка. Она массажировала руку молча, иногда обращалась к нему с каким-нибудь профессиональным вопросом, но строго официально. Сергеев пробовал с ней заговорить на жизненные темы, но разговора не получалось. После обеда и ужина Сергеев как обычно бродил по коридору и разные думы одолевали его. Однажды он после восьми часов вечера с удивлением увидел, как из вестибюля по коридору шли девушки в военной форме. Но еще больше его поразило то, что самая последняя девушка, в которой он узнал старшего сержанта Григорьеву Гутю из его батальона, которая как будто была командиром этой вошедшей группы девушек, и он решил дождаться, когда девушки пойдут обратно и он сможет встретиться и поговорить с Григорьевой.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
438
Глаза пятьдесят первая
В ходе декабрьского контрнаступления Советских войск Западного и Юго-западного фронтов немцы были отброшены от Москвы на некоторых участках до двухсот пятидесяти километров, тактически центральная группа немецких вовек была полностью разгромлена. И хотя московская зона обороны все еще продолжала существовать, но всем было ясно, что опасность захвата Москвы уже практически миновала.
В начале января Прокопюк позвонил генералу Григорьеву и попросил принять его. Генерал дал добро на эту встречу. Прокопюк был уверен, что его затея сформировать ядро партизанской бригады для боевых действий в глубоком тылу у немцев теперь осуществится, но Прокопюку на этот раз не повезло. Ему в комендатуре наркомата передали, что генерал Григорьев принять его не может. Ни с чем Прокопюк возвратился в расположение своего батальона, в котором оставалось немногим более ста человек, и хотя все эти люди во главе с Прокопюком не сидели сложа руки, шла обычная боевая подготовками патрулирование улиц города, все же сам Прокопюк считал себя обыкновенным бездельником. «Что может быть гирше – говорил он, – в такой ответственный момент быть не у дел».
Через неделю генерал Григорьев позвонил в полк сам. Он приказал Прокопюку вместе с Ваупшасовым прибыть к нему к пятнадцати часам. Ваупшасов, узнав о вызове в наркомат, был не меньше Прокопюка обрадован, но прибыв в назначенное время и встретившись с генералом Григорьевы, оба были удручены новым назначением. Их обоих направляли в штаб Юго-западного фронта. На этот раз они должны были заниматься только чекистской работой, а это значит подбирать людей, готовить их к работе в глубоком тылу врага в качестве разведчиков, диверсантов, агитаторов и радистов.
– Товарищ генерал! Когда же придет наша очередь работать в тылу врага? – спросил Ваупшасов.
– Не волнуйтесь, настанет и ваш черед, подождите немного, а пока надо помочь в организации разведгрупп на Воронежском направлении. Командующий генерал-лейтенант Костенко об этом предупрежден, он будет оказывать вам содействие и всяческую помощь. Подберите себе помощников из своего батальона. Знаю, что нужных людей вы, конечно, себе приберегли, не так ли? – улыбнувшись спросил Григорьев.
– Самую малость, товарищ генерал! – ответил Прокопюк.
– Ну хорошо, чтобы вас не задерживать, вот ваша боевая задача: через два дня вылетаете в Воронеж, имущество, материальную часть можно отправить по железной дороге, вопросы есть?
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
439
– Задача ясна. – грустно ответив Прокопюк.
– Ну вы, богатыри, на уныние и вздохи просто нет времени, да и не в вашем это характере и потом это временное задание, товарищи чекисты! А ядро для своих будущих бригад готовьте. Думаю, что очень скоро оно вам пригодится! – сказал Григорьев и п потянул им свою широкую ладонь.
Чекисты вышли из наркомата и направились организовывать свое отбытие из полка. Вот здесь Прокопюк похвалил себя за то, что оставил при себе радиостанции РПО, не сдав их начальнику связи полка. «Подготовка радистов теперь встанет на первый план, хотя в Сталинграде такие курсы и есть, но они не обеспечат наших потребностей. Материальную базу придется снова создавать и на воронежском фронте.» – размышлял Прокопюк.
Завгородний, узнав об убытии из полка Прокопюка и Ваупшасова пришел в батальон и, не жалея времени, стал активно помогать в упаковке и погрузке материальной части. К исходу следующего дня группа Прокопюка была готова для вылета в штаб Юго-западного фронта. Материальную часть упаковали в ящики и поручили старшему политруку Егорову с группой красноармейцев доставить их очередным попутным самолетом.
В Воронеж прилетели утром. Из штаба фронта их встретили два грузовика, которые привезли личный состав группы Прокопюка на западную окраину города в бывшую школу. Командующий фронтом пригласил себе Прокопюка и Ваупшасова:
– Мне приятно встретиться и сотрудничать с прославленными чекистами, более того рад познакомиться с героями интернационалистами республиканской Испании! – сказал он и дружески пожал им руки.
– Извините, товарищ генерал, таких героев было много, которые решили встать на защиту республиканской Испании от фашистов. – ответил Прокопюк.
– Скромничаете, товарищи чекисты! Да ладно, давайте ближе к делу! – сказал генерал Костенко и вызвал адъютанта. Вошел молоденький капитан и доложил о прибытии. Костенко приказал ему вызвать к нему начальника тыла фронта, а когда тот вошел, он сказал:
– К нам прибыли из Москвы чекисты и будут работать при штабе фронта. Познакомьтесь с ними и всем, что им понадобится для их работы, над о выделять в первую очередь!
Так у Прокопюка и Ваупшасова началась новая жизнь при штабе Юго-западного фронта. В соответствии с указанием Генерального штаба страны со всех фронтов Союза к Прокопюку направлялись добровольцы для заброски их в тыл врага. Их принимал старший лейтенант Горович, после чего с каждым пробывшим беседовал Прокопюк или Ваупшасов.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
440
Они распределяли их по специальностям и после того, как Егоров привез багаж, началась подготовка групп для заброски в глубокий тыл к немцам. Командующий вызвал генерала Вершинина, познакомил его с Прокопюком и приказал по его заявке выделять транспортные самолеты.
Вскоре при штабе Юго-западного фронта на западной окраине города Воронежа начал работу центр по подготовке разведывательно-диверсионных групп. Здесь в типографии фронтовой газеты печатались листовки, сведения Совинформбюро для распространения их среди населения, проживающего на временно оккупированной врагом территории.
Прокопюк продолжал вести переписку с генералом Григорьевым, направляя письма фельдсвязью. В этих письмах он просил и умолял сократить до минимума срок воронежской «ссылки». Так он называл свою миссию при штабе Юго-западного фронта.
Однажды из наркомата привел приказ о срочном направлении в Москву Ваупшасова.
– Ну что ж, Станислав Алексеевич, тебе повезло больше, чем мне. Откровенно завидую хорошей завистью и прощай! – сказал он другу. На аэродроме они по-братски обнялись. Ваупшасов по трапу взобрался в чрево зеленого «Дугласа», не забыв в проеме дверей на прощание махнуть Прокопюку рукой. За свою жизнь у Прокопюка было немало и встреч, и проводов, и прощаний с погибшими в бою товарищами, но он так и не мог привыкнуть к этой тяжелой для него процедуре. Вот и теперь, когда самолет взревев моторами, помчался по дорожке, у Прокопюка сжалось сердце от охватившей его тоски.
– Ну что ж Андрей Андреевич, – обратился он к Горовичу, – теперь Вы будете вместо Ваупшасова.
– Есть! – коротко ответил Горович и с этого времени забот у него значительно прибавилось. Кроме общих организаторских вопросов, касающихся внутреннего распорядка подразделения, в его обязанность было вменено руководство учебным процессом, а также снабжение подразделения вещевым имуществом, продовольствием и эксплуатация технических и жилых помещений.
Как правило разведгруппы отправляли самолетом ночью. В самолет загружали имущество, продовольствие, боеприпасы, радиостанцию и питание для нее. Кроме того, грузили пачки с листовками на которых были напечатаны известия Совинформбюро, листовки разбрасывали на территории Украины. Здесь, как говорится, убивали сразу двух зайцев: во-первых, население в фашистской неволе узнавало правду на фронтах воины, а во-вторых, немцы считали, что эти самолеты относились к числу пропагандистских и не подозревали о выброске разведгрупп.
Изготовление, загрузка листовок была вменена в обязанность
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
441
старшему политруку Егорову, но он особого рвения к такой работе не проявлял, считая, что в его обязанность входит только политико-воспитательная работа с личным составом подразделения.
Однажды о результатах госпроверки группы советских военнослужащих вышедших из окружения, Горовичу позвонили из особого отдела фронта. Ему сообщили, что есть один толковый сержант, который вероятно вполне подошел бы в работе в вашем подразделении. Горович попросил прислать сержанта к нему и когда сержант велел в каптерку, так Горович называл отведенную ему для работы комнату, он увидел крепыша в пограничной фуражке.
– Сержант Петров из западного пограничного округа! – четко доложил он.
– Почему в фуражке? На дворе хоть и весна, но еще до тепла видимо далеко. Вам что здесь шапку не выдали? – спросил Горович.
– Так точно, как вышли из окружения, мне шапку выдали, но я к холодам привык, разрешите, товарищ старший лейтенант, быть в фуражке? – попросил Петров.
– Нет, товарищ сержант, я не разрешаю, в армии должна соблюдаться форма одежды, в данном случае зимняя. Сейчас же оденьте шапку! – приказал Горович.
– Есть одеть шапку! – обиженно произнес Петров и, развязав свой вещмешок, вытащил из него помятую шапку-ушанку и надел ее на голову, затем, чтобы не попортить козырька пограничной фуражки, осторожно втиснул ее на место ушанки.
– Ну а теперь пойдемте со мной, я покажу ваше место в комнате для мужчин, а вечером представлю вас командиру. – сказал Горович, которому сержант пограничник сразу понравился.
Прокопюк, увидев Петрова, тоже проникся к нему уважением. «Из такого, пожалуй, получится прекрасный разведчик!» – подумал он и приступил к беседе. Через несколько дней Петров был зачислен в учебную группу разведчиков-диверсантов, но вскоре стало ясно, что учить его в этой учебной группе практически было нечему, он сам мог любого инструктора научить. Узнав об этом, Горович перевел Петрова в разряд инструкторов. Однажды он пригласил его в небольшой актовый зал школы, приспособленный им для тренировки по рукопашному бою. Показав несколько приемок новой борьбы, которые он усвоил еще в Москве под руководством Харлампиева, Горович попробовал побороться с пограничником: мгновенная реакция, напористость и железная хватка еще раз подтвердили мнение Горовича, что Петров прирожденный боец. Ему бы техники побольше, из него получился бы классный борец!» – подумал Горович.
Однажды из штаба фронта Прокопюку позвонил адъютант генерала Вершинина и сообщил, что к семнадцати часам на аэродром из
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
442
Саратова прибывает самолет. Там для Вашего хозяйства кое-что имеется, так, что генерал предлагает вам встретить этот самолет.
Прокопюк тут же приказал Горовичу готовить грузовик. На аэродром они поехали вместе. Очень уж было интересно, какой груз прислали из Саратова. Прокопюк знал, что в Саратове чуть ли не вручную делают новые облегченные радиостанции РПО, мощность которых превзошла старые радиостанции почти в два раза. Поэтому он догадывался о посылке, наверняка организованной генералом Григорьевым. Когда самолет приземлился, Прокопюк приказал водителю подогнать машину под погрузку. Одновременно с машиной Прокопюка к самолету подъехали еще две машины, которые приступили к поднятию груза.
В адрес Прокопюка красноармейцы, разгружавшие самолет, вынесли из чрева самолета несколько знакомых ему упаковок. Радуясь посылке, Прокопюк стал помогать загружать упаковки в свою машину. Но тут к нему подошел генерал.
– Здравствуйте, товарищ подполковник! – пробасил его голос.
– Здравствуйте, товарищ генерал. – ответил Прокопюк.
– Вы знаете меня, Николай Архипович? Прокопюк смутился, личность генерала была ему действительно не знакома, а вот голос? Почему и как мог звучать знакомый голос от не знакомого человека, Прокопюк понять не мог, он недоуменно смотрел на генерала, пытаясь что-то вспомнить, но так ничего и не вспомнил.
– По-моему, я вас ранее не встречал. – сказал Прокопюк.
– Генерал Строкач! – представился он, протягивая руку Прокопюку.
– Вот теперь все ясно, ваш голос, услышанный мною в наркомате НКВД, вы тогда очень долго разговаривали по телефону в кабинете коменданта, когда я находился в соседней комнате, получая оружие и обмундирование, но знаю я о вас значительно больше.
– Чекисты всегда друг о друге должны знать, но откуда у вас такие сведения обо мне?
– Вы, товарищ генерал, личность известная потому что наши цели едины. Вы руководитель партизанского движения на Украине, а я как раз рвусь туда на Волынь, хочется серьезного дела, а вот здесь приходится заниматься педагогикой! – сказал Прокопюк.
– А я, Николай Архипович, тоже знаю о вас и тоже не мало. Мне говорили, что вы зрелый и серьезный чекист, а сейчас я как-то засомневался в этом. Может быть вы скажете, что и я здесь при штабе Юго-Западного фронта занимаюсь педагогикой? Вы вот с радиостанциями РПО еще в Москве познакомились и здесь вам подбрасывают по штучкам, и ведь они с неба не падают, их надо было придумать и сделать. Просто сказано: придумать и сделать и все? А
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
443
сколько замечательных людей занимаются этим делом, а, по-вашему, они должны были в партизаны податься? Нет коллега, здесь вы занимаетесь очень нужным делом в пользу украинских партизан или как вы изволили сказать «педагогикой»! Но получается у вас замечательно. Я ведь осведомлен, как вы выдумали обманывать фашистов листовками. Они думают, что это самолеты для пропаганды, а вы им разведчиков и диверсантов сбрасываете! – заключил Строкач.
– Но, товарищ генерал! Я же боевой командир, так сказать чекист со стажем оперативной работы, имеющий опыт ведения боевых действий в Испании? Будет справедливо, если я снова буду непосредственно бить фашистов – возразил Прокопюк.
– Я понимаю вас, Николая Архипович, не вы не хотите понять, что есть орган, который вырабатывает оптимальное использование кадров и на вашем месте возмущаться в его компетенции не солидно, а как чекисту даже не пристало! – ответил Строкач.
– Да понимаю я это все, а вот душа не может смириться!
– Душа, говоришь? Но вы же знаете, что мы, чекисты, меньше всего должны доверять своей душе, да и что это такое наша душа, нечто необъяснимое, аморфное? – улыбнувшись сказал Строкач.
– Вы правы, товарищ генерал!
– Прав не прав, а вот поговорить нам с вами о партизанских делах следовало бы и не здесь. Может быть у вас, Николай Архипович, найдется сегодня времени около часу, где-то под вечер, прошу прибыть ко мне, вот там и обсудим наши дела? – спросил Строкач.
– Конечно найдется, товарищ генерал. Я обязательно зайду к вам в двадцать-тридцать, вас устроит?
– Вполне, Николай Архипович! – сказал Строкач, и повернувшись направился к своему «виллису», стоящему у наблюдательной будки.
После двадцати часов Прокопюк, оставив за себя Горовича и захватив план действия своей будущей партизанской бригады, поехал в штаб фронта, где была резиденция генерала Строкача. В кабинете генерала Прокопюк подробно изложил будущие действия партизанской бригады. Строкач подошел к висевшей на стене географической карте Украины и отыскав Волынь, на минуту задумался:
– Да, Николай Архипович, план создания легкой подвижной бригады приемлем. Тем более, что сейчас на Волыни действует отряд Медведева и помощь в боевых действиях ему крайне необходима. Я обещаю вам, что исполнение вашего плана не за горами, постараюсь убедить в этом генерала Григорьева, а пока работайте здесь, на нужды Юго-западного фронта и партизанского движения на Украине.
Они долго еще обсуждали действия партизанской бригады на Волыни в деталях, а затем Прокопюк, довольный беседой, уехал в свою
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
444
особую разведгруппу. Прокопюк теперь знал, что его идея создать легкую партизанскую бригаду на Волыни заинтересовала и генерала Строкача. А это удвоит усилия убедить в этом наркомат НКВД.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
445
Глава пятьдесят вторая
Накануне двадцать четвертой годовщины Красной Армии и Военно-морского флота в полдень Филиппу на НП позвонил по телефону командир батальона ведении ев:
– Ты, Григорьев, оставь за себя Третьяка и приходи на КП. Поедем с тобой на командный пункт бригады. Только ты побрейся, а то предстанешь перед начальством как партизан! – кричал он в трубку.
– Я, товарищ майор, сегодня уже брился, а потом, когда вы меня видели не бритым? – обиделся Филипп.
– Ладно, бывало конечно, ты не обижался, лучше поторопись, а то приедем позднее всех, а комбриг может указать на нас пальцем. В общем жду!
– А что там случилось?
– Узнаешь потом, а теперь, как говорят кавалеристы, «аллюра три креста!» – сказал Евдокимов и бросил трубку. Прибыв на КП батальона Филип увидел полуторку со штаба Черноморского Флота, стоящую у блиндажа. Филипп с Евдокимовым взобрались в кузов, и машина тронулась. Сначала заехали в первый батальон, кузов заполнился краснофлотцами и старшинами, затем извилистыми дорожками и заваленными битым известняком улицами города, прибыли в Инкерман. Во дворе одного из домов собрались командиры батальонов, рот, старшие сержанты и краснофлотцы. У небольшого столика, поставленного на землю, стоял командир бригады полковник Горпищенко и комиссар бригады полковой комиссар Силантьев.
– Товарищи! – обратился к собравшимся Горпищенко, поправляя правой рукой свои пиковые усы, – корабли, доставили в Севастополь пополнение, вооружение, боеприпасы и продовольствие, одновременно корабли ко дню двадцать четвертой годовщины Красной Армии и Военном Морского Флота привезли правительственные награды. В связи с чем мы пригласили тех, кто отличился в боях за Севастополь и был представлен к награде. Сегодня я вручаю вам дорогие мои бойцы и командиры, в этой фронтовой обстановке ордена и медали! – заключил Горпищенко. Затем он зачитал Указ Президиума Верховного Совета СССР и, передав список комиссару, приступил к вручению наград. Список был составлен по-батальонно и где-то через десять-пятнадцать человек была названа и фамилия Филиппа. Его награждали орденом Боевого Красного знамени! Он подошел к полковнику Горпищенко и, получив орден, громко произнес: «Служу Советскому Союзу!» Затем Филипп встал в строй и внимательно слушал называемые командиром бригады фамилии награжденных и думал о своих братишках-моряках, не доживших до этого дня. Это были прекраснее бойцы, товарищи и друзья. Морской закон: «Сам погибай, но товарища спасай!» действовал
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
446
в полную силу. С такими легко переносить все тяготы и лишения фронтовой жизни, с такими было легко воевать! Вдруг Филипп услышал фамилию санитарки Стрельцовой, которая вынесла с поля боя 134 раненых бойцов и командиров. Что-то знакомее прозвучало в голосе санитарки, когда она, услышав свою фамилию, произнесла неизменное «Я» …! Затем она подошла к Горпищенко, а получив награду, звонко сказала: «Слава Советскому Союзу!» Где я видел эту девушку? Да и фамилия была до чертиков знакомая! Эти черные, как смоль локоны, с лихо накрененной на бок шапкой ушанкой. Она в этот теплый южный день была одета явно не по сезону! Девушка встала в строй. И вдруг Филипп вспомнил этот юный звонкий голос, эту походку, эти черные волосы и красивое смуглое лицо. Как наяву перед ним предстала сцена клубе стройки в Сумгаитском поселке, он сидел там на скамейке перед несколькими сотнями глаз в зале и эта девушка-активистка, которая выступила со сцены. Теперь он уже не помнил, о чем она говорила, но в памяти остались ее заключительные слова: «Вон он сидит Григорьев, все дорогу пил и здесь продолжает пить, а с ним ведь его младший братишка-мальчик, чему он его научит!» «Да, кажется я тогда рыдал, как последняя баба!» – вспомнил он и горячая волна стыда залила его лицо. «Какой позор! Как она оказалась в восьмой бригаде? Что делать? Хоть провалиться бы сквозь землю!» – думал он.
Когда награжденные со второго батальона подошли к полуторке, и Евдокимов поторапливал их с посадкой в кузов, к Филиппу подбежала Стрельцова и сказала:
– Товарищ лейтенант, разрешите обратиться! – Филипп почувствовал, что от позора не уйти, повернулся к ней.
– Слушаю вас, товарищ медсестра! – смущенно произнес он, еще надеясь на чудо, что Стрельцова возможно не узнала его, но чуда не произошло, она прямо спросила:
– Скажите, товарищ лейтенант, вы до войны были на стройке в Сумгаите?
– Да, это я Григорьев, которого вы товарищ Стрельцова имели право упрекнуть тогда со сцены рабочего клуба, как пьяницу и дебошира! Вы что-нибудь еще хотели меня спросить? – с какой-то необъяснимой злобой на себя, на эту санитарку, произнес он.
– Простите, товарищ лейтенант, я не хотела вас обидеть, но если честно, то я поражена вашим перевоплощением и очень признательна вам за это! – виновато ответила она. Филиппу стало жаль эту худенькую, стройную красивую девушку-труженицу поля боя. Он прекрасно знал, что стоит вытащить из пекла и спасти жизни сто тридцати четырех бойцов и командиров. И вот он с какой-то непонятной ему самому злобой по сути дела обидел ее.
– Это вы меня должны простить, товарищ Стрельцова, я тоже не
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
447
хотел вам зла, но так уж вышло. Порвав с прошлым, я тяжело переживал за каждый свой мерзкий поступок в той жизни и видимо до конца моих дней не будет мне покоя. Простите еще раз! Я преклоняюсь перед вашим благородным ратным трудом!
– Вы очень изменились, товарищ лейтенант, вижу перед собой совершенно другого человека, а может вы просто стали самим собой? – сказала она.
– Может быть и так, но и вас Стрельцова я тоже рассматриваю сейчас совершенно под другим румбом. В Сумгаите я видел в вас сухаря-активистку.
– И что же изменилось во мне, я ведь так и осталась активисткой? – спросила она.
– Я это вижу, да, вы остались активисткой, но милой, симпатичной девушкой, без этого сухаря! – улыбнувшись, сказал Филипп. Она тоже улыбнулась ослепительной улыбкой, щеки ее вспылили легким румянцем и она, опустив голову, сказала:
– А где же ваш братишка?
– Вот этого я не знаю, оставил его в войсковой части на попечение одного подполковника, командира этой части, чтобы помогли отправить домой к маме в Киров, а сестра пишет, что дома его нет. Это меня чрезвычайно тревожит. – сказал Филипп.
– А ваша семья, ваши дети, они тоже в Кирове?
– Нет у меня детей и жены нет, и вообще я еще за свою жизнь не был женат. Кто же за пьяницу пойдет? – с сарказмом ответил Филипп. Они помолчали. В это время Евдокимов, наблюдавший за этой санитаркой с пониманием терпеливо ждал конца их разговора, хотя времени было в обрез, но тут терпение его кончилось и он, деликатно кашлянув, сказал:
– Пора, Филипп Дмитриевич!
– Прощайте, товарищ Стрельцова, вас кажется Валей зовут? – сказал Филипп и протянул ей руку.
– Да, меня звать Валей, до свиданья, Филипп Дмитриевич! – сказала она и, ответив на рукопожатие, убежала.
Прибыв в батальон, не заходя на КП майор Евдокимов предложил Григорьеву проверить вахту наблюдателей в его роте. Когда они подошли к правому флангу района обороны первого взвода, не нашли там наблюдателя. Здесь рядом с искореженным взрывом виноградном кусте он должен был бы остановить их, но тут никого не было. Майор Евдокимов был настолько раздосадован, что даже матюгнулся. Филипп побежал по траншее, надеясь увидеть кого-нибудь из бойцов первого взвода, но навстречу ему шел командир взвода сервант Третьяк.
– Кстати, Семен Петрович! Почему нет на вахте наблюдателя?
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
448
Ударь сейчас немцы по вашему правому флангу, и от взвода только щепки полетят! – набросился на него Филипп.
– Как нет, этого не может быть? Там вахту нес отличный боец Каидзе! – ответил Третьяк. В это время с правого фланга послышались пистолетные выстрелы. Филипп, оставив Третьяка, побежал туда, а Третьяк объявил во взводе боевую тревогу.
Подбегая к серой скале, Филипп заметил несколько немецких солдат в маскхалатах, которые обходили выносную ячейку, где находился майор Евдокимов. Личного автомата у Филиппа не было, поэтому он выхватил из кобуры свой «ТТ» и открыл по немцам огонь. Краешком глаза, он увидел, что Евдокимов опустил голову на бруствер и не двигался, а к нему пригнувшись перебежками приближаются пять немецких солдат. Филип, сменив в пистолете магазин, открыл огонь по этой группе немцев. В этот момент он вдруг почувствовал, что его сзади схватили в охапку, вывернули правую руку, выхватили из нее пистолет. Резко нагнувшись вперед, он перебросил через себя немца, который пытался его пленить, затем повернувшись кругом столкнулся со свирепой физиономией второго немецкого разведчика, стоящего сзади. Ударом кулака в челюсть Филипп сбил его с ног, и он упал на дно траншеи. С бруствера в траншею спрыгнул еще один немец, но Филипп к этому моменту успел поднять со дна траншеи немецкий автомат и всадил в живот немецкому разведчику длинную очередь. Наконец на помощь подоспели краснофлотцы первого отделения и открыли по группе немецких солдат огонь из автоматов. Это была немецкая разведгруппа, которая почти полностью была уничтожена. Лишь два немецких разведчика успели скрыться в скалах. В результате этой нелепой стычки с немецкими разведчиками майор Евдокимов был тяжело ранен в грудь и его тут же эвакуировали в санчасть.
Вечером Григорьева и Логунова вызвали на КП бригады. Филиппом занялся начальник особого отдела старший лейтенант Вашкевич. Он при гласил Филиппа в свой блиндаж, указал ему на скамейку и придвинул к нему открытый портсигар. Курить Филипп отказался и, не ожидая вопросов, сказал:
– Краснофлотец Каидзе, это один из лучших бойцов роты и то, что он ушел за серую скалу по естественной надобности, оставив свою вахту наблюдателя, виноват только я сам, как командир роты. В последнее время с наступлением теплой погоды ослабил контроль за несением вахты и вот результат, наказывать за это «ЧП» надо только меня.
– Не беспокойтесь, товарищ лейтенант, вы лично за это «ЧП» свое получите, но ведь есть еще командир взвода сержант Третьяк, да и командир первого отделения их тоже нельзя оправдать! Что же вы, лейтенант Григорьев, хотите покрыть их?
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
449
– Это не покрывательство, я просто недостаточно проявлял к ним требовательность. – угрюмо ответил Филипп.
– Да, это так, товарищ лейтенант, даже немцы заметили, что у вас правый фланг ослаблен, и поэтому, увидав ушедшего с окопа наблюдателя, они решили на этом участке захватить языка. Но на сколько я знаю вас, товарищ Григорьев, все это как-то не вяжется с фактами. Вы всегда были в батальоне образцом требовательности к себе и к подчиненным, а тут такое ЧП! Я прошу вас, товарищ лейтенант, не заниматься покровительством, а выявить действительное положение дел. Наверное, не надо вас учить, что разгильдяев надо наказывать. Ну так как?
– Я сам разберусь со своими подчиненными, а за упущение дисциплины и порядка в роте наказывать надо командира роты, то бишь меня.
– Товарищ лейтенант! Я, как начальник особого отдела бригады, пытаюсь разобраться в причинах нарушения боевой службы на переднем крае, приведших к нападению немцев на правый фланг роты, ранению командира батальона, попытке утащить нашего бойца или командира, как языка. Все это звенья одной цепи, и каждое звено необходимо проанализировать и, главное, наказать виновных. А сейчас вас вызывает к себе комбриг. Горпищенко, увидев прибившего к нему Филиппа, сухо сказал ему:
– Я очень надеялся на вас, лейтенант Григорьев, выходит зря? А с вашим Каидзе разберется военный трибунал, вы, товарищ Григорьев будете наказаны в приказе по бригаде, а сейчас идите в свою роту, и чтобы порядок был обеспечен. Нельзя же терять людей по чьей-то расхлябанности. У вас теперь новый командир батальона и порядок должен быть лучше.
– Разрешите обратиться, товарищ подполковник?
– Что еще у вас?
– Товарищ полковник, я прошу не отдавать под военный трибунал краснофлотца Каидзе, если он совершил проступок, лучше наказать его в дисциплинарном порядке. Это храбрый, совестливый человек, засудят его, то автоматически будут осуждены его пожилые отец и мать! – сказал Филипп.
– Зачем же этот совестливый оставил вахту и подвел всю роту, да нет весь батальон, он опозорил даже бригаду! Нет, Григорьев, за такие проступки не судить надо, а расстреливать на месте! Все, можете быть свободным, идите!
Прибив на свой НП, Филипп вызвал сержанта Третьяка. Прибыв, Третьяк доложил по форме и ждал разноса. Но Филипп указал ему на скамейку и когда тот сел, стал прохаживаться по тесному блиндажу.
– Расскажи-ка, Семен Петрович, как ты проверяешь вахтенных
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
450
наблюдателей?
– А что рассказывать, сам знаешь, на своих бельбекских понадеялся, как на скалу, а вот кто, кто, а подвел самый лучший краснофлотец Каидзе, как-то в голове даже не укладывается!
– Ты брось, Семен, делить взвод на своих ч чужих, все теперь свои и больше чтобы этого я от тебя не слышал! А проверять вахту надо постоянно, не надеясь даже на себя! Каидзе возможно будут судить военным трибуналом, а это знаешь, чем пахнет для него? Но я лучше сам пойду под трибунал, а Каидзе не отдам! – сказал Филипп.
– Переживает Каидзе свой поступок, пусть говорит судят, но, чтобы дали возможность искупит свою вину в бою. – печально произнес Третьяк.
– Ладно, собери-ка ко мне командиров взводов, на эту тему надо поговорить! – сказа Филипп.
Через пять дней в роту пришел старший политрук Паршин. Поздоровавшись с Филиппом, приказал собрать взводных агитаторов. Когда агитаторы собрались, он начал так:
– Все знаете отважную пулеметчицу Нину Онилову из Чапаевской дивизии?
– Знаем, товарищ старший политрук. – вразнобой ответили агитаторы.
– Сегодня в бою она тяжело ранена, в настоящее время врачи борются за ее жизнь. Будем наедятся, что отважная пулеметчица выживет. Вам в ротах и взводах надо провести беседы на эту тему, то есть эти беседы должны нацелить бойцов и командиров на то, чтобы били врага по-ониловски!
– Стараемся, товарищ старший политрук, только патрончиков бы побольше! – сказал станковый пулеметчик Ильин.
Экономить надо патрончики-то, товарищ Ильин. Старайся одной пулей двух фашистов ухлопать, вот тогда и хватит одной ленты на целый фашистский батальон. – пошутил Паршин.
– Ты, Ильин, перед тем, как открыть огонь из пулемета, командуй атакующим фашистам «ряды вздвой»! – засмеялся Толмачев. Засмеялись и все.
– Не хорошо как-то получается, там Онилова с тяжелым ранением мучается, а мы тут, как черти, зубы скалим! Давайте лучше о серьезном поговорим. – сказал Бельский.
– Скажите, товарищ старший политрук, Каидзе отдадут под трибунал? – спросил Борисенко.
– Командиру роты вашему, лейтенанту Григорьеву, обязан Каидзе. Отстоял он его от трибунала, так что передайте Каидзе пусть в роте искупает свою вину! – ответил Паршин.
– Ура, братишки! – крикнул Бельский.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
451
– Разрешите, товарищ старший политрук, передать ему это приятное сообщение? – спросил Абрикосов.
– Конечно надо сообщить, но только не сейчас. В батальон прибыл младший политрук Бугров Станислав Владимирович, назначен в вашу роту политруком, сегодня вечером представлю его вам, товарищи агитаторы. Затем Паршин рассказал агитаторам положение на фронтах, коротко остановился на международной обстановке и в конце раздал центральные газеты.
– Читайте, там и о нас кое-что есть, товарищи агитаторы. – сказал он и, простившись ушел.
Восьмого марта в роту пришли медицинские сестры из санитарной части бригады. Они принесли с собой гитару и исполнили несколько новых песен. Морякам роты очень понравились две песни: «Огонек» и «Землянка» и, не теряющая своего очарования, довоенная «Катюша»! Из четвертого батальона пришла Валентина Стрельцова. Филипп издалека смотрел на нее и восхищался ее красотой. Ему нравилась эта красивая умная девушка, но сейчас он боялся даже подойти к ней.
В конце импровизированного концерта Валентина сама подошла к Филиппу и весело взглянув на него исподлобья спросила:
– Вы все еще сердитесь на меня, товарищ лейтенант?
– За что я на Вас должен сердиться, Валечка?
– Что же не приходите в санчасть? Там лежат на излечении ваши бойцы, они все влюблены в вас! – сказала Валентина.
– А что вы, Валечка, делайте в санчасти, вы же на медпункте четвертого батальона?
– Я часто бываю в санчасти, когда эвакуируем раненых.
– А мне зачем там бывать. Я не барышня, чтобы мне мои бойцы объяснялись в любви, да и некогда, как никак все-таки воюем!
– Есть и барышни, которые влюбились в вас, но молчат об этом. – с улыбкой сказала Валентина.
– Кто же это такие влюбляются в старика?
– Вы способны еще и цену себе набивать?
– Какая еще цена? Я в жизни много упустил, жизнь как бы прошла мимо меня, и теперь я видимо опоздал к своему поезду, который ушел без меня, так что о цене думать не приходится. – сказал Филипп к грустно посмотрел на Валентину. Она смутилась и опустила глаза.
– А что вам помешало прибыть к своему поезду вовремя?
– Не хватило сил.
– Но сейчас все-таки хватило! Поезд ваш еще, наверное, где-то приближается к вам и у вас, Филипп Дмитриевич, еще ничего не потеряно. Она назвала его по имени и отчеству, он заметил это и тоже смутился. «Что же это я, старый прощелыга, уж не влюбился ли в этот
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
452
свеженький цветочек? – подумал он, а ей ответил так:
– После того небезызвестного тебе собрания в Сумгаите что-то со мной произошло. Мне, Валя, до сих пор стыдно перед вами, очень уж мерзок я тогда был!
– Я не знаю, что с вами происходило тогда, но сейчас с вами происходит прекрасное! Я знаю, что вы спиртного не берете в рот и подчиненным не разрешаете пить. Мне всегда в мужчинах нравилось их мужество и трезвость. Терпеть не могу пьяных мужчин!
– И что же вы теперь увидели во мне?
– Я увидела в вас именно мужество и трезвость!
– А там, в Сумгаите, какое место я занимал в вашем воображении?
– Я еще молода и не привыкла оценивать контрасты, но я постараюсь наверстать этот пробел.
– А вы, проказница, ловко ушли от ответа, да ладно уж не отвечайте!
– Сегодня женский день, женщинам, говорят, все позволено, можно я вас буду называть по имени и отчеству?
– Конечно, можно, мы сейчас не в строю и даже вне службы.
– Спасибо, Филипп Дмитриевич. А на будущее между боями вы позволите мне приходить к вам сюда?
– А думаю, запрета с моей стороны не будет, но отпустят ли вас из батальона?
– Отпустят, Филипп Дмитриевич, пусть это будет моя проблема, – сказала она. Они еще долго болтали о разных пустяках, и Филипп все больше проникался чувством огромного влечения к этой черненькой и бойкой девушке.
Вечером девчата ушли. Ушла и Валентина, унося в своем сердце на совсем созревшее, но как ей казалось твердое чувство к этому немолодому уже лейтенанту. Она постоянно мысленно спрашивала себя: имела ли она право любить мужчину старше себя более чем на десять лет и тут же отвечала сама себе, что чувства любви возраста не признают». Да, да я люблю Григорьева, и чтобы там на случилось, я должна стать его женой!» – думала она. С тех пор Валентина стала постоянно бывать во втором батальоне.
Однажды утром в расположении района обороны роты стали разрываться мины, а вскоре в атаку пошли ненецкие танки и пехота. Открыли огонь птэрщики, забухала сорокапятимиллиметровая пушка, а вслед за ними по пехоте застрочили пулеметы, автоматы, затрещали винтовочные выстрелы. С юго-восточных склонов горы Кара-Коба по танкам ударила бригадная артиллерия. Немцы несли огромные потери, но продолжали бросать в бой все новые и новые подразделения. Перед фронтом батальона уже дымилось семь немецких танков, земля перед
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
453
передним краем была усеяна трупами немецких солдат, но немцы словно взбесились. Появились потери и во взводах роты Филиппа. С левого фланга доложили, что погиб станковый пулеметчик Петрашев, он как Нина Онилова подпустил атакующих на пятьдесят метров и кинжальным огнем уничтожил их до единого. Действуя по методу Ониловой, он так и не узнал, что отважная пулеметчица умерла в госпитале от тяжелого ранения. С правого фланга доносил Третьяк, что Каидзе подбил из своего ПТЭРА три немецких танка, последний подбитый им танк выстрелом из пушки разнес его ружье и самого Каидзе на куски. Вот тебе и трибунал, он троекратно искупил свою вину и пал смертью храбрых, защищая Севастополь.
После полудня атаки немцев прекратились. Обойдя район обороны, Филипп приказал начать работы по восстановлению разрушенных траншей, огневых точек и системы огня. После боя вечером Валентина Стрельцова написала докладную записку командиру четвертого батальона, чтобы ее перевели во второй батальон. На вопрос командира батальона о цели перевода, она ответила, что во втором батальоне у нее там муж.
– Кто же твой муж? – спросил командир батальона.
– Пока секрет, товарищ майор. – лукаво посмотрев на комбата, ответила Валентина.
– Ну, когда это не будет секретом, Стрельцова, тогда и придешь ко мне с этой просьбой. – ответил комбат, возвращая ей докладную.
На следующее утро атаки немцев возобновились на левом фланге бригады. К полудню бой закончился. Последняя вражеская мина взорвалась в ста метрах от КП четвертого батальона, с визгом разбросав свои смертоносные осколки. Один из них, пробив поясной ремень санитарки Стрельцовой, которая перевязывала раненого краснофлотца, впился ей в левый бок. Стрельцова была срочно эвакуирована в санчасть бригады, но, осмотрев рану, бригадный врач направил ее в инкерманскую штольню, где располагался госпиталь Севастопольского оборонительного района.
Вечером на КП второго батальона зазуммерил телефон. Трубку взял старший политрук Паршин.
– Товарищ старший политрук! – послышался голос телефониста бригады, который тревожным голосом докладывал – звонили из Айстры, там сегодня при отражении атаки немцев тяжело ранена Стрельцова, сейчас она в санчасти бригады, из Айстры передали, что у вас служит ее муж, фамилии не знают, они просили уточнить, кто это и передать ему эту информацию, – закончил телефонист. Паршин тут же стал обзванивать роты, но фамилии Стрельцовой никто не знал. Филипп в это время находился у Третьяка. Когда ему Бирюков доложил, что в четвертом батальоне ранена Стрельцова и разыскивают ее мужа, он
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
454
вдруг нахмурил брови и побледнел:
– Стрельцова? – переспросил он и сразу побежал на свой НП к аппарату. Связавшись с КП батальона, он попросил к телефону командира батальона.
– Товарищ капитан, мне необходимо отлучиться из района обороны роты в санчасть бригады! – попросил Филипп.
– Что стряслось, Григорьев, уж не ранен ли ты? – спросил Логунов,
– Ранена санитарка Стрельцова с Айстры, мне необходимо увидеть ее! – стараясь подавить свое волнение, сказал Филипп.
– Да, действительно, звонили с бригады, что в Айстре ранена Стрельцова и что у вас служит ее муж, уж не ты ли Филипп Дмитриевич будешь ее мужем? Филипп замялся. Он не знал, что ответить комбату. Узнав о тяжелом ранении Валентины, и что она имеет мужа во втором батальоне, он все понял. Что касается мужа, она конечно имела ввиду его, Григорьева. Как она тогда намекнула: «Есть и барышни, которые влюбились в вас!»
– Товарищ капитан! Николай Иванович! Пока она конечно не жена мне, но бесконечно дорогой человек. Я ее знаю еще до войны, мне очень необходимо ее увидеть!
По тревожному голосу Филиппа и по тому, как он настойчиво убеждал отпустить его в санчасть, Логунов почувствовал, что все очень серьезно.
– Я нарушаю приказ комбрига, но ты ненадолго сходи в санчасть, в случае чего отвечать придется вместе, Филипп Дмитриевич. Филипп вызвал к себе младшего политрука Бугрова и Третьяка.
– Сержант Третьяк, остаетесь за меня, вы, Станислав Владимирович, помогайте Третьяку во всем, я с разрешения Логунова убываю в санчасть бригады. Нет-нет, я совершенно здоров, мне необходимо повидаться с тяжело раненым другом. – сказал Филип и, повернувшись ушел по ходу сообщения в тыл.
Добравшись до санчасти бригады, он узнал от медсестры Аллочки, что Валентина Стрельцова с тяжелым ранением эвакуирована в инкерманскую штольню.
– Вы, товарищ лейтенант, подождите несколько минут, в госпиталь идет наша полуторка с ранеными и вас подбросят, да и привезут назад. Поколебавшись, Филипп решил поехать в Инкерманский госпиталь, но и там в свидании с Валентиной ему отказали. «Послеоперационное состояние, находится она под присмотром медсестры и врачей», – сказали ему в приемной. Филипп увидел куда-то спешащего врача и спросил о тяжело раненой медсестре с восьмой бригады Стрельцовой. Врач рукавом халата вытер пот со своего лба и встав у окна, которое было без стекол, жадно вдыхал
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
455
свежий воздух. Он с удивлением глянул на Филиппа и сказал:
– Я сейчас оперировал какую-то девушку с восьмой бригады, у нее осколочное проникающее ранение в брюшную полость. Операция прошла вполне удовлетворительно, но за жизнь оперируемой ручаться не могу, все зависит от того, как будет проходить воспалительный процесс, не исключаю и того, что возможно заражение крови, тогда летальный исход неотвратим. Но у меня все-таки есть надежда на ее молодой организм. – заключил врач.
В подавленном состоянии Филипп стоял, опустив голову, как будто он был в чем-то виноват перед Валентиной.
– Доктор, может быть ей нужна кровь? Я готов сдать свою. – сказал Филипп.
– Да, да! Кровь нам нужна! – оживился врач и тут же распорядился, задержав проходившую мимо медицинскую сестру, чтобы она отвела лейтенанта на пункт переливания крови.
Когда у Филиппа взяли кровь, он с легким головокружением надел гимнастерку и снаряжение. Одна из медсестер набросила ему па плечи белый халат, и они пошли вглубь полутемного коридора, медсестра привела его в палату, где лежали послеоперационные больные. При тусклом электрическом освещении он вдруг увидел лежащую на кровати Валентину. Ее бледно-желтое безжизненное лицо было спокойно к несмотря ни на что красиво. Как мало она походила сейчас на веселую и озорную девушку, которая совсем недавно побывала в его роте! Филипп задумался: да, он видел много смертей, но раненую, умирающую Валентину он представить себе не мог, а вот теперь, увидев ее такую, он беззвучно плакал без слез, лишь желваки выступали на крепко сжатой челюсти, да в горле мешал глотать слюну тугой нервный комок. Постояв еще немного Филипп ушел.
Валентина пришла в себя на второй день. Она ощутила какую-то легкость во всем теле и огромную тяжесть в голове, словно вся масса ее веса переместилось в голову. Справа от Валентины на столе горела коптилка, сделанная из гильзы снаряда, а за столиком сидела девушка в белом халате. Насколько хватало освещения от самодельного светильника, видны были кровати с ранеными, которые вели себя по-разному: кто сопел в нос, поскрипывая зубами, кто тихо стонал, а кто вообще не проявлял никаких признаков жизни. Далее пространство в палате окутывала темнота, откуда-то тянуло подземным сквозняком. Из самого дальнего и темного угла кто-то жалобным голосом звал к себе маму, а из центра палаты кто-то все гремя повторял два слова: «Сестричка, пить!»
Валентина наконец сообразила, что она находится в госпитале и сразу же перед ее глазами появилась видение последнего для нее боя, в четвертом батальоне, когда она перевязывала раненого краснофлотца и
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
456
после острой боли в животе она запомнила весь этап следования ее до госпиталя. Теперь она не знала, как прошла операция, и почему она находится в палате, где лежат одни мужчины. Синее одеяло сползало с ее ног, холод беспокоил голые ноги, и она попыталась поправить его, но закружилась голова, все поплыло куда-то вниз, она ощутила и боль в животе и слегка застонала, девушка в белом халате подошла к ней. Она поправила сползшее одеяло, приложила ладонь ко лбу Валентины и с тревогой посмотрела ей в глаза.
– Вам, Стрельцова, надо не двигаться, лучше стоните, кричите, и я подойду к вам. – сказала она и присела на край кровати.
– Что со мной? – спросила Валентина.
– Все хорошо! Операция прошла хорошо, вас оперировал доктор Верескунов. – пояснила девушка в белом халате и, подбив подушку, ушла к своему столу.
– Почему здесь так темно, что сейчас ночь? – слабым голосом спросила Валентина.
– Вам вредно говорить, лучше лежите спокойно, в нашем подземельном госпитале всегда темно, а электричество дают редко. «Сестра, пить! Пить! Пить!» – снова раздался жалобный голос из темноты, и девушка в белом халате подошла к этому раненому.
– Вам нельзя пить. Потерпите и попытайтесь заснуть. – сказала она и снова подошла к своему столику.
– Сестра! – тихо сказала Валентина.
– Вам плохо, Стрельцова?
– Нет мне хорошо, скажите, как вас зовут?
– Меня зовут Клава, я дежурная медсестра.
– Спасибо, Клава! Я ведь тоже медсестра! Из четвертого батальона, восьмой бригады. – тихо произнесла Валентина.
– Если вы медсестра, тем более вы должны знать, что вам необходим покой, без всяких разговоров.
– Клава! Раненому, который просит пить, надо дать в рот влажную вату, иначе у него пересохнет все рту.
– Знаю, Стрельцова, я уже неоднократно увлажняла ему во рту, а вам надо молчать.
– Я не могу молчать, расскажите мне что-нибудь! – попросила Валентина.
– Что вам рассказывать?
– Клава! Вы можете передать во второй батальон восьмой бригады лейтенанту Григорьеву, что я нахожусь с легким ранением? Нет, нет Клава, передайте, что я лежу с тяжелым ранением, иначе его могут не отпустить сюда. – попросила Валентина.
– Успокойтесь. Стрельцова! К вам приходил какой-то лейтенант вчера, даже сдал для вас свою кровь. Он постоял вот здесь, посмотрел
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
457
на ваше лицо, потом ушел.
– Клава, скажите, а какой он из себя?
– Статный крепыш, среднего роста, очень красивый мужчина с голубыми глазами и, по-моему, каким-то уж очень мужественным лицом.
После этих слов Клавы, дыхание Валентины участилось и в глазах появились слезы.
– Это был он! – чуть слышно произнесла она.
– Если вы будете так волноваться, я ничего больше не скажу! – сказала Клава.
– Нет, нет, я больше не буду волноваться. – сказала Валентина и попыталась вытереть свои слезы, но руки не слушались ее.
– А кто он вам будет? Если жених, то больно стар для вас? – спросила Клава.
– Он мой муж! Да, он мой любимый муж! И ничего он не стар. Значит ты говоришь, что он сдал для меня кровь? – спросила Валентина и всхлипнула.
– Вот еще, горе ты мое! Чего реветь-то? Был, ну и еще придет, а тебе лучше побыстрей выздоравливать надо, Стрельцова! – сказала Клава, обращаясь к Валентине уже на «ты».
Вдруг загорелась единственная электрическая лампочка и тускло осветила палату. Клава погасила коптилку и сказала:
– Сейчас, дорогие мои, будет обед. Затем она прибрала на столе бумаги, и сама обошла всех раненых. Врач с медицинской сестрой вошел минут через десять. Он начал обход раненых с дальнего угла палаты. Медсестра записывала все его рекомендации для каждого раненого и вскоре он подошел к Валентине.
– Как ваше самочувствие, Стрельцова? – спросил он.
– У меня кружится голова, иногда мне бывает очень плохо, как в море во время шторма.
– Какая у нее температура? – спросил врач у Клавы. Клава показала журнал и врач, прочитав записи в журнале, покачал головой.
– Мда, Стрельцова. Все у вас в пределах нормы, теперь будем выздоравливать. Запиши, Клава, – обратился он к дежурной сестре, – камфару, физиологический раствор, пантопон, давайте стрептоцид и грелки на ноги, следите за температурой. Закончив обход, врач направился к выходу. У самых дверей в палату, он вдруг обернулся и сказал: «Да, Клава! Стрельцову переведите к нашим женщинам, там ей будет сподручней.»
– Хорошо, Сергей Сергеевич, – ответила Клава. Валентину перевели в палату размером значительна меньше, но те же фанерные стены, выбеленные известью, кровати и синие одеяла. Правда, здесь не было тяжелораненых, которые стонали, просили пить или требовали
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
458
судно. В новой палате за ней постоянно смотрели медсестры, сюда чаще приходила врач-хирург женщина, постоянно обследуя ее состояние. Периодически заходил хирург Верескунов, но здоровье Валентины с каждым днем ухудшалось. Появились ноющие боли в боку, которые изнуряли организм, подавляли морально. Она перестала спать, почти ничего не ела, была безразлична ко всему. Заботилась о ней ее тезка Валентина Бабенко. Однажды Валентина попросила хирурга Верескунова, чтоб он попробовал вызвать с передовой к ней лейтенанта Григорьева с восьмой бригады морской пехоты. Верескунов рассказал о просьбе умирающей Стрельцовой политруку Басову, а тот связался по телефону со штабом севастопольского района обороны с манором Ковтуном, которого знал с самого начала обороны Севастополя. Ковтун, вспомнив бравого, тогда еще главстаршину Григорьева в бригаде у полковника Вильшанского, попросил комбрига Горпищенко отпустить его в Инкерманский госпиталь попрощаться с умирающей женой. На этот раз Филиппу дали бригадную полуторку, на которой он и прибыл в инкерманскую штольню. Увидев у своей кровати Филиппа, Валентина воспрянула духом. Она слабым голосом чуть слышно произнесла:
– Я всем сказала, что ты мой муж. Ты не обижаешься на меня за это?
– Нет, не обижаюсь. Я рад, что ты так думаешь обо мне как о муже!
– Теперь уж все равно, теперь мне можно говорить все. Ты ведь, Филипп, мне запал в душу еще тогда, когда я увидела тебя в вагоне с твоим младшим братишкой. Еще тогда я любовалась тобой, а на собрании рабочих против пьянства, я думала, что если бы ты тогда достался мне, я бы сумела сделать из тебя настоящего мужа и недоумевала, как твоя жена не сделала этого и хуже того, отпустила такого красавца от себя? Я тогда была уверена, что ты был женат, но может оно так и есть? Теперь можешь мне сказать всю правду, теперь уже все равно, я скоро умру, видишь мне не суждено любить и быть любимой, хотя я об этом так мечтала! – Она замолчала, тяжело дыша, и отдохнув немного продолжила:
– Скажи, Филя, ты хоть немного, ну хотя бы чуть-чуть любил меня? Только не надо неправды, если не любил, так и скажи: «Не любил», мне очень горько бывает, когда меня вот такую умирающую успокаивают, то есть просто врут, мне. А ты не из тех, Филя, ты скажешь мне правду, пусть мне будет во сто крат хуже, но зато я буду знать чистую правду! Она замолчала, уставившись своими черными глазами в его грустные голубые глаза и ждала от него ответа.
– Да, Валюша, в моей жизни я встречал много женщин, мне казалось, что каждую из них я любил, но расставался с ними без сожаления и ни на одной из них я не был женат. Тебя, Валентина, я
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
459
полюбил здесь на фронте, боясь даже признаться самому себе, так как я такой вот не подходящий для тебя. Но раз ты назвала меня своим любимым и даже мужем, раз ты призналась, что любишь меня, то пусть у тебя не будет даже малейшего сомнения в нашей любви друг к другу! – сказал он.
– Милый мой муж! Спасибо тебе за все! А теперь иди в свою роту, я знаю, ты должен теперь быть там. Бей фашистов, отомсти им и за меня, а сам живи, вспоминай обо мне! Здесь вот у моей тезки Валентины адрес моей мамы, напиши ей, что ты был моим мужем, напиши, что я погибла в бою с ненавистным врагом и вот орден мой, передай его также маме! Прощай, Филя! – она смотрела на него горячим взглядом своих черных красивых глаз.
– Нет, Валюша, не возьму я твой орден. Ты сама будешь носить его на груди, не возьму и адрес твоей мамы. Ты сама напишешь ей, я верю, что ты будешь жить, и мы еще вместе с тобой будем бить фашистов и это моя настоящая к тебе правда! – сказал Филипп и, взяв маленькую легкую руку Валентины, слегка пожал ее. Чуть заметная улыбка доверия проявилась на лице Валентины. Она была благодарна ему за эти слова.
– Я еще приду к тебе, Валюша! До свиданья! – сказал он ей на прощание и, руку Валентины на синее одеяло, не оборачиваясь вышел из палаты.
В коридоре он встретил медсестру Бабенко. Она ждала Филиппа, намереваясь что-то пояснить ему.
– Вас, кажется, тоже Валентиной зовут? – спросил Филипп.
– Да, я тезка вашей жены. – ответила она.
– Скажите, Валя, положение Стрельцовой действительно безнадежно?
– Да, товарищ лейтенант, как говорит хирург Верескунов, у нее по-видимому воспаление кишечника, которое обычно перерастает в сепсис, это общее заражение крови. Ее обследовали врачи: Филиппов, Брут, Плавская и Верескунов, последний ее оперировал. Все они сделали заключение, что есть надежда на то, что кризис у вашей жены может минует ее, ну, а может и нет. Если бы были сильно действующие антибиотики, она бы справилась с недугом, но таких антибиотиков у нас в госпитале нет.
– В общем как у синоптиков: «Или дождик, или снег, или будет, или нет!» А где у вас тут начальник госпиталя?
– Идемте, я вас проведу, только все это ничего не даст. Открыв дверь в комнату, где должен был быть начальник госпиталя, Филипп там никого не увидел. Они пошли дальше, наконец отыскали начальника госпиталя у входа в штольню. Он доказывал одному из сотрудников своего огромного хозяйства, как правильно организовать стирку
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
460
госпитального белья. Закончив разговор сотрудником, он наконец обратил внимание на Филиппа.
– У вас ко мне какие-то дела, товарищ лейтенант? – сказал он и лицо его исказилось в нервном тике.
– Разрешите обратиться по поводу раненой Стрельцовой? – спросил Филипп.
– Ну и что же?
– Она в тяжелом состоянии, говорят у нее может быть заражение крови.
– Бабенко, кто оперировал Стрельцову?
– Ее оперировал Верескунов.
– Хорошо, пойдемте, товарищ лейтенант, в мой кабинет.
Начальник госпиталя привел Филиппа в то помещение, куда Филипп только что открывал дверь.
– Присаживайтесь, товарищ лейтенант, откуда вы и кто вам будет раненая Стрельцова?
– Я командир роты из восьмой бригады морской пехоты, а Стрельцова ... – Филипп замялся.
– Ну так что же Стрельцова? Вы извините, но у нас тут времени всегда в обрез. – сказал начальник госпиталя.
– Стрельцова – моя жена, и мне хотелось бы сделать все возможное, чтобы она не погибла от своей раны.
– Но разве мы здесь не делаем все возможное, чтобы наши подопечные не только выживали, но и возвращались в строй? – сказал начальник госпиталями лице его задергалось в нервном тике.
– Вы, товарищ начальник госпиталя, контужены? – спросил Филипп.
– Да, нам тоже достается, как и вам, товарищ лейтенант. – ответил он.
В это время вошел врач и сказал, что Верескунов оперирует, а он в курсе состояния Стрельцовой, о которой ему сообщила только что Бабенко.
– Так вот, Сергей Сергеевич, этот лейтенант, не имею чести знать вашей фамилии? – начал Золотников…
– Моя фамилия Григорьев Филипп Дмитриевич. – сказал Филипп.
– Так вот этот лейтенант Григорьев – муж Стрельцовой и он желает, чтобы его жена осталась жива. Какое ваше мнение, Сергей Сергеевич, на этот счет?
– У Стрельцовой тяжелое осколочное ранение в брюшную полость, и никто не может в настоящее время дать однозначное заключение. У нее возможно сепсис, лечение ей предписано, и оно строго выполняется. Как поведет себя в ближайшие дни ее молодой организм, пока не ясно, вся надежда на ее крепкий организм и на ее
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
461
молодость. Приходите, товарищ лейтенант, через три дня, тогда что-то прояснится. – сказал врач и устало посмотрел на Филиппа.
– Ну что ж, Филипп Дмитриевич, по-моему, вы получили обстоятельный ответ от нашего хирурга Брута и вам все стало понятно! – сказал Золотников, став со стула и протянув Филиппу руку.
– У меня еще один вопрос? – сказал Филип, тоже вставая со стула.
– Нус, выкладывайте!
– Ваша медсестра Бабенко мне сказала, что, если бы в госпитале были сильнодействующие антибиотики, тогда Стрельцова быстро бы поправилась?
– Хм…! – улыбнулся Брут. – медсестра Бабенко кое-что слышала из нашей беседы с Верескуновым о сильнодействующем антибиотике пенициллине, но его увы, не только нет у нас, но и даже в Новороссийске. Это пока большая редкость и об этом антибиотике нам приходиться только мечтать! – сказал Брут и, посмотрев на Золотникова, продолжал, – извините, но у меня просто нет времени быть здесь, разрешите откланяться?
– Иди, Сергей Сергеевич! – сказал Золотников.
Когда ушел Брут, за ним ушел и Филипп. Он направился к выходу из штольни с горечью в душе прощаясь с Валентиной Стрельцовой. Здесь под прикрытием серой скалы его ждала бригадная полуторка.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
462
Глава пятьдесят третья
При переходе линии фронта тяжелораненых сразу же направили в медсанбат. Остальные бойцы и командиры прошли санобработку, получили новое обмундирование, привели себя в порядок и отдыхали до утра следующего дня. К девяти часам группу Беркутова посадили на автомашины и направили в штаб армии. Здесь младший лейтенант, совсем еще юноша, распределил их по пять-шесть человек и показал три бревенчатых избы на окраине деревни, в которой размещался штаб армии. в указанные избы, прибывшие из окружения должны были заходить по вызову на беседу.
Сержант Нигматулин, красноармейцы: Байрамова, Соколова, Григорьева, Ордынская и Масолова были зачислены в одну группу. Их изба, указанная младшим лейтенантом, находилась от них в ста-ста двадцати метрах.
– Следуйте за мной! – мальчишеским голосом крикнул младший лейтенант и сам быстрым шагом пошел к дому, а за ним потянулись санитарки из подразделения Беркутова. Нигматулин, отстав от девчат, шагал позади группы и не мог понять, почему он попал в компанию к девчатам.
– А ну, пошевеливайсь! – визгливо командовал младший лейтенант растянувшейся группе девчат и отставшему Нигматулину.
– Вы что же обращаетесь с нами, как с новобранцами? – сказал Нигматулин.
– Идите, идите! Мы еще разберемся, кто вы есть! – процедил сквозь зубы младший лейтенант. Такое обращение к нему возмутило Нигматулина. «Столько пройдено с боями, столько пережито, а тут какой-то сопляк с одним кубарем смеет так дерзить нам!» – думал Нигматулин и, догнав девчат, намеревался дать достойный ответ зарвавшемуся юнцу, но Гутя, угадав его намерения, дернула его за рукав.
– Потерпи, Ибрагим! – шепнула она ему.
– Вот сюда идите! – взвизгнул младший лейтенант и указал на дверь. Нигматулин снова хотел достойно ответить мальчишке, но Гутя строго посмотрела на него, и он смолчал.
Они вошли в сени. Метелкой из прутьев березы, прислоненной в углу, они поочередно обмели с валенок снег и открыли дверь в избу. В лицо пахнуло теплом натопленной печи, и они очутились в прихожей крестьянской избы.
– Стойте здесь! – пискнул младший лейтенант и, обогнув угол русской печи, скрылся за ней в смежной комнате.
– Товарищ капитан! Привел еще шестерых окруженцев, как будете по одному допрашивать или всех вместе? – доложил он.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
463
– Приглашайте сюда всех, только вот что, товарищ Желтов, я несколько раз пояснял вам, я не допрашиваю окруженцев, а беседую с ними, можете наконец вы это сообразить? – недовольно сказал невидимый капитан.
– Так точно, товарищ капитан, я понимаю, но просто оговорился! – оправдывался Желтов и взвизгнул:
– Эй вы все, идите сюда на беседу к капитану! Гуте голос невидимого капитана показался знакомым, но она не могла вспомнить, кому он принадлежит, а когда они вошли в светлицу избы, она узнала в сидящем за столом капитане Николая Глушко. Военная форма с одной шпалой на петличках гимнастерки не изменили его. Это был все тот же жизнерадостный, обаятельный комсомольский вожак, до чертиков свой! Он, наклонив голову, делал пометки в блокноте и еще не видел вошедших.
– Коля! – непроизвольно вырвалось у Гути. Глушко поднял голову и, увидев Гутю, вскочил со стула и вышел из-за стола.
– Григорьева? Августа? Ты-то как оказалась здесь? – воскликнул он, подходя к Гуте. Он взял ее ладонь в свою и крепко пожал.
– Вот это встреча! – воскликнул он, все еще продолжая трясти ее руку, но видимо вспомнив свои обязанности и зачем стоят перед ним все эти люди, лицо его стало деловым, и он, уже посерьезнев, пригласил всех сесть на поставленную вдоль стены длинную деревянную скамейку. Затем Глушко приказал Желтову уйти и когда за младшим лейтенантом захлопнулась дверь, Глушко снова повеселел.
– Ну, рассказывайте, как вы воевали и почему оказались в окружении? – спросил он. Девчата молчали, молчал и Нигматулин, не ожидавший, что особист хорошо знает Григорьеву.
– Ну так кто же будет говорить? Наверное, товарищ сержант? – обратился Глушко к Нигматулину. Но девчата почему-то все посмотрели на Гутю, глянул на нее и Нигматулин.
– По старшинству, конечно, пояснить действия нашей группы должен бы я, но пусть лучше расскажет про нас Григорьева! – сказал он и замолк.
– Раз сержант приказывает говорить мне, то давайте расскажу все по порядку. Она начала свой рассказ с того момента, как они на сборном пункте дивизии расстались с Николаем Глушко и как она была направлена в полк подполковника Изьянова, в батальон старшего лейтенанта Сергеева. Изложив подробно бои на правом берегу Днепра под Кременчугом, переправу через Днепр, вынужденное пребывание в лесу вблизи Остапье, и как в мороз плохо одетые, почти босые и голодные пробивались по немецким тылам. Наконец на участке обороны сороковой армии вырвались из окружения. Когда рассказ Гути был закончен, Глушко задал несколько дополнительных вопросов. На
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
464
этот раз на них отвечала Байрамова. Потом наступило общее молчание. Глушко, кашлянув, с просил:
– Все у вас?
– Разрешите мне изложить кое-какие соображения о нашем командире старшем сержанте Беркутове Игнате Захаровиче, он всех нас вывел из окружения и ценой собственной жизни спас всю группу от уничтожения при переправе реки Сосна. Я от имени всей нашей группы прошу ходатайствовать о предоставлении его к правительственной награде посмертно! – сказала Гутя.
– Да, это совершенно справедливо! Последние его слова, сказанные мне при передаче захваченных у немцев документов, прозвучали так: «Передай нашим, что старшин сержант Беркутов погиб в бою за наше Отечество за советскую Родину» – сказал Нигматулин.
– Ну хорошо, товарищи, я записал ваше пожелание и замечание по поводу вашего командира Беркутова. Поймите меня правильно, у нас настороженно относятся к бывшим военнопленным и к окруженцам. Надеюсь это вам не нужно разъяснять. Ваша же группа действовала в окружении достойно по-советски и заслуживает всяческой похвалы, но что касается представления к правительственным наградам, я вам откровенно признаюсь, что на это рассчитывать не приходится. – сказал Глушко.
– Значит старший сержант Беркутов напрасно сложил свою голову за всех нас? – с раздражением заметила Гутя.
– И не только Беркутов, с начала войны у нас, товарищи бойцы, погибло много отважных красноармейцев и командиров, которые не отмечены наградами, и я уверен, что они сложили свои головы не напрасно! Отечество наше не забудет их имена! А сейчас вот вам список вашей группы, здесь я сделал пометку, что вы госпроверку прошли, сейчас идите на пункт формирования, вас распределят по частям. Вас Григорьева, я найду, мы еще должны с вами переговорить. До свидания, товарищи! – сказал Глушко, он подошел к вставшим со скамейки девчатам и Нигматулину, крепко пожал всем руки и наконец подошел к Гуте. Он, как и всем, протянул ей было руку и вдруг их взгляды встретились, у Гути учащенно забилось сердце, ей так хотелось поговорить с Николаем наедине, хотелось узнать, вспоминал ли он о ней и если вспоминал, то как о секретаре комсомольской организации колхоза, или как о светловолосой девушке с голубыми глазами, но Глушко отвел взгляд и, как показалось Гуте, равнодушно, также, как и всем пожал ей руку.
– До свидания, Коля! – чуть слышно произнесла она, когда ее рука стала свободной от ладони Глушко.
– Всего тебе хорошего! – ответил он и Гутя поняла, что сухарь оставался самим собой. Она повернулась к двери, какое-то мгновение
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
465
еще ждала, что он скажет ей на прощание необыкновенное желанное слово, но Глушко посмотрел ей равнодушно вслед и направился к столу к своим бумагам, ни он, ни она не знали, что через несколько дней войска армии перейдут от обороны в наступление и дел в штабе прибавится в несколько раз, в этой штабной суматохе, Глушко просто забудет о Гуте Григорьевой и ему тогда будет уже не до разговора с ней.
В отделе укомплектования рядового и сержантского состава, куда санитарки Беркутова были переданы из особого отдела армии, Гуте предложили службу в медсанбате одной из дивизий на должность медсестры. Ей сказали, что без отрыва от работы она в то же время будет учиться и сдавать экзамены на медицинскую сестру, но Гутя неожиданно для всех попросилась послать ее на курсы радистов, в последующем с заброской в тыл врага. Средний командир, беседовавший с ней предложил ей обратиться к начальнику разведки армии и пояснил, как отыскать разведотдел. Через несколько дней ей удалось попасть в разведотдел армии, но к ее разочарованию начальника отдела на месте не оказалось, ее принял старший лейтенант, который назвал свою фамилию – Солодов. Он сказал ей, что служит в разведотделе всего лишь переводчиком и ничего не может решить по ее просьбе, но Солодов пообещал доложить о ней полковнику Брюснику. Записав данные о ее службе и предложил ей терпеливо ждать. Гутя ушла с грустными мыслями. Она понимала, что Солодов пообещав выполнить ее просьбу по сути дела деликатно отказал ей.
В медсанбате Гутя, неожиданно встретила Валентину Байрамову. Обе были рады встрече я болтали до тех пор, пока их не позвали к начмеду.
– Вы, девчата, сюда прибыли не для болтовни, а для работы! – сказал он и представил их стершей медсестре Мухиной, которая к большему огорчению девушек поставила их на работу отбирать грязное белье из палат и отправлять его в стирку. Через трое суток Гутя случайно повстречавшись с начмедом высказала ему свое негативнее отношение к этой работе. Начмед – военврач второго ранга Загребин, строго посмотрел на Гутю и сказал:
– А мне рекомендовали вас как отважную фронтовую санитарку, но по вашему возмутительному поведению я не могу дать вам такое определение на работе в медсанбате.
– Товарищ военврач второго ранга! Мне в штабе армии сказали, что я в медсанбате смогу учиться и сдать экзамены на медсестру, а здесь мне приходится иметь дело только с грязным бельем! – сказала Гутя.
– Видите ли, товарищ фронтовик! У нас даже врачи не гнушаются черновой работы, несмотря на то, что у хирургов, например, вся работа самая черновая. Что касается вашей учебы, то очень скоро вам предстоит большая работа с ранеными, будете от усталости падать с
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
466
ног от практики, а теорию постигайте самостоятельно между делом. Так, что считайте теперешнюю, как вы выразились, черновую работу, отдыхом перед боем! – сказал Загребин. Гуте ничего не осталось как повернуться и уйти на свое место работы.
Через несколько дней, как бы в подтверждение слов начмеда, с утра загромыхала артиллерия и все вокруг пришло в движение. Мимо медсанбата, лязгая гусеницами и урча моторами, проходили танки, машины с орудиями, колонны солдат, одетые в полушубки и обутые в новые валенки. Уже к полудню все помещения в избах, где размещался медсанбат были забиты ранеными. Их перевязывали, оперировали, отправляли в госпиталь, но раненых не убывало. Гутя с Байрамовой и другими девушками медсанбата были определены в избу, где находились раненые подготовленные для отправки. Вся эта огромная работа бременем навалилась на девушек. Не раз Гутя вспоминала слова начмеда Загребина: «Работа с бельем, это всего лишь отдых перед боем». Кроме всего угнетала обстановка общего страдания раненых: стоны, ругань и откровенный мат. Все это приходилось безропотно переносить.
Однажды после эвакуации очередной партии раненых Гутю вызвал начальник медсанбата.
– Вас, Григорьева, вызывают в штаб армии, так что собирайтесь. В штабе дивизии получите документы и прощайте! – сказал он. Гутя ничего не могла понять, зачем ее переводят в штаб армии? Она успела за все это время, что прослужила в медсанбате дивизии, втянуться в работу медсестры, здесь полюбили ее за трудолюбие, она подружилась ее многими девушками и вот опять куда-то надо ехать. Сестры, узнав об убытии Гути, пришли ее проводить, а Байрамова, эта мужественная и отважная девушка, прослезилась, обняв и расцеловав Гутю. С горьким осадком на душе Гутя взобралась в кузов полуторки, направлявшейся в штаб дивизии, где надо было получить документы, затем с начальником оперативного отдела майором Лукашенко на «виллисе» они выехали в штаб армии.
На седьмой день наступление армии затухало. Штабы занимались пополнением частей личным составом, вооружением, техникой и перегруппировкой войск. В штабе армии Гутю сразу же направили в разведотдел, где уже собралось пять девчат, Гутя стала шестой. Собравшихся в прихожей деревенской избы пригласил к себе полковник Брюсник.
– Все вы, товарищи, отобраны для подготовки по специальности радисток, сегодня вы поедете в штаб Юго-западного фронта в город Воронеж. Все вы зачисляетесь на учебу по вашим рапортам. Если кто за это время успел передумать и не желает учиться на радиста, прощу сказать сейчас, надеюсь каждый из вас знал на что идет. Никто из девчат
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
467
не проронил ни слова, Гутя ликовала, она даже хотела поблагодарить старшего лейтенанта Солодова, но ей сказали, что он в штабе армии больше не служит.
Девчат вывели во двор и посадили в фургон трехтонки, затем, их повезли по зимней ухабистой дороге в штаб фронта. В Воронеже на аэродроме их ждал самолет, который через полтора часа доставил девчат в Сталинград. Там их встретил представитель курсов радистов. Он предложил девчатам кузов грузовика, и они поехали по красивым улицам города на Волге. Виляя по переулкам, грузовик остановился у двухэтажного дома, расположенного на берегу небольшой речки впадающей в Волгу. Девчата вошли в дом, их встретили несколько девушек и молодой парень. Все они были одеты в гражданскую одежду. К прибывшим подошел военный в командирском обмундировании.
– Будем знакомы, я начальник курсов радистов Максим Васильевич Телега. Вы с Юго-западного? – спросил он.
– Так точно! – за всех ответила Гутя.
– Вы старшая команды? – обратился он к Гуте.
– Никак нет, меня никто не назначал старшей! – ответила Гутя.
– Тогда придется мне назначить вас старшей среди девчат, а сейчас располагайтесь в этой комнате! – сказал Телега и показал на одну из комнат на нижнем этаже.
– А что мы будем делать завтра? – спросила Гутя.
– С завтрашнего дня приступаем к занятиям! – ответил Телега.
Девчата расположились в указанной комнате, где уже были прибывшие ранее девушки, с которыми они сразу перезнакомились. Закончив все формальности по устройству, Гутя составила список девчат и пошла с ним к начальнику курсов. Телега сидел в отгороженной от спальни в узенькой коморке, служившей ему канцелярией, и Гутя доложила о том, что курсанты расположились на отдых и подала список. Телега показал на плотный зеленый ящик и пригласил Гутю сесть, а когда она уселась сказал:
– Завтра я буду беседовать с каждой из вас, а сегодня вот вы и расскажете о себе.
– А что рассказывать, биографию что ли?
– Конечно! А что же еще? Гутя рассказала о том, как поступала в Москве в Щукинское училище, но не поступила, как работала в Оболони на Полтавщине и как помешала ее мечте окончить педагогический институт война. Она рассказала о боях под Кременчугом, выход из окружения, службе в медсанбате и как было удовлетворено ее желание стать радисткой и работать в тылу врага.
– С радиоделом когда-нибудь имела знакомство? – спросил Телега,
– Да, в Кировском осовиахиме училась на радистку, но уже
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
468
многое забыла. – ответила Гутя.
– А ну-ка пойдем! – сказал он и они вышли из коморки и очутились в радиоклассе, вокруг стояли компактные зеленые радиостанции. Телега развернул одну из них, подал Гуте лист бумаги с тренировочным цифровым текстом:
– Попробуй, только не спеши и обращай внимание на четкость передачи!
– Это что пойдет в эфир? – спросила Гутя.
– Нет, антенна отключена, это никуда не пойдет, давай работай! Гутя села к панели и взялась за ключ. Она начала передавать группы цифр, сначала медленно, затем увлекшись, ускорила темп и без ошибок отстучала весь текст до конца.
– Мда, в общем для начала вполне прилично, но надо еще много работать. А теперь ответь мне на несколько вопросов по теории!
Когда Гутя четко ответила на все его вопросы, Телега сказал:
– Вы, Григорьева, будете заниматься по отдельной программе, задание будете получать от меня, и, если вы покажете умение и бесстрашие по прыжкам с парашютом, думав, что долго на курсах не задержитесь.
Гутя оправдала надежды Телеги насчет себя, а тот, следовательно, сдержал свое слове. Через полтора месяца ей было предписано выехать в Ворошиловград на внеочередную экзаменационную комиссию в рабочем порядке. Она сдала экзамен на отлично и ей вручили документ радиста профессионала с присвоением воинского звания сержант. Затем она была направлена в Воронеж в распоряжение разведотдела штаба фронта, где работал отдел по подготовке и заброске в тыл врага разведывательно-диверсионных групп. Здесь же при штабе фронта находился руководитель украинского партизанского движения Тимофей Амвросиевич Строкач.
Гутя с аэродрома до Воронежа добиралась попутными машинами. В городе отыскать комендатуру трудностей не представилось, встречные военные показали ей улицу и дом, где она была расположена. Дежурный по комендатуре, встретивший ее, проверил документы и, позвонив куда-то, сказал:
– Вам, Григорьева, придется подождать, присядьте и отдохните, за вами должна прибыть машина. Вскоре дверь открылась, и в дежурку вошел старший лейтенант.
– Вы сержант Григорьева? – спросил он, увидев Гутю.
– Да это, я, товарищ старший лейтенант, быстро встав с дивана и, приложив руку к шапке, ответила она.
– Я, Горович Андрей Андреевич! – представился он, подав ей руку. Затем он, усадив ее в кузов штабной полуторки, приказал водителю трогать. Ехать пришлось недолго. Остановились у ворот, за
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
469
которыми торчала крыша с флюгерами. Войдя в дом Гуте бросилась в глаза дверь в комнату с цифрой один. Они вошли в эту комнату. За столом сидел подполковник, изучая лежащий на столе документ. Увидев Гутю, он усадил ее на скамейку у стены и сказал:
– Давайте знакомиться, моя фамилия Прокопюк Николай Архипович, я командир части куда зачислены Вы.
– Я сержант Григорьева Августа Дмитриевна, окончила курсы радистов в Сталинграде, теперь вот назначена вверенную вам часть.
– Вот и хорошо, а теперь рассказывайте! – предложил он и, подперев правой рукой подбородок, при готовился слушать.
– Рассказывать о себе? Но меня уже спрашивали!
– Ничего, расскажите коротко свою биографию еще раз, товарищ Григорьева. – попросил Прокопюк. И Гуте пришлось еще раз повторить свею короткую, но насыщенную событиями биографию.
– У вас славная биография, этой вашей жизни хватило бы на двоих, а теперь скажите, почему вы пошли в разведку?
– Я не знаю, товарищ подполковник, почему. Наверное, потому, что это всегда риск, опасность, а главное, наверное, это очень нужно для победы над врагом!
– Ну а если к врагу в лапы попадете? – спросил Горович. Она посмотрела вопросительно на Прокопюка, как бы спрашивая, отвечать этому старшему лейтенанту или нет? Прокопюк уловил ее вопросительный взгляд и слегка кивнул головой, тогда Гутя повернула голову в сторону Горовича и четко ответила:
– К врагу в лапы я постараюсь не попадать!
– Хорошо, достаточно! Мы вас включим в состав последней группы, вы будете кандидатом для выброски в тыл врага, а сейчас занятия, занятия и занятия! – сказал Прокопюк и встал. Встала и Гутя, она поняла, что разговор с командиром части закончен и теперь надо только ждать.
– Мне разрешите идти? – спросила она.
– Идите, товарищ сержант! – сказал Прокопюк, а Горович добавил:
– Подождете меня в коридоре. Гутя вышла из кабинета и в дверь, которая была не прикрыта услышала голос Прокопюка:
– Что вы скажете о ней, Андрей Андреевич?
– Я думаю, Николай Архипович, она не глупа и отважна, в разведчики подойдет. – ответил Горович. После этих слов Гутя тотчас же отошла от двери и направилась к выходу в конец коридора. Ей было стыдно, что она неплотно прикрыла дверь и невольно подслушала мнение старшего лейтенанта Горовича о себе. Между тем разговор между Прокопюком и Горовичем о Григорьевой продолжился:
– Да согласен с тобой, Андрей Андреевич, но к ней надо еще
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
470
хорошо присмотреться. Теперь насчет ее фамилии: или Григорьева однофамилица нашего шефа генерала Григорьева, или может родственница? Я смотрел в ее глаза и мне вдруг показалось, что взгляд у нее точно такой же как у генерала Григорьева. Надо бы как-то проверить это?
– А как проверишь? Она так настроена получить боевое задание, что может и не сказать?
– Думаю, Андрей Андреевич, она слишком умна для этого, чтоб не сказать. Она прекрасно понимает, что служит в НКВД, в таких организациях не врут.
– Хорошо, Николай Архипович, я поговорю с ней и вообще займусь изучением ее характера.
– Добро, Андрей Андреевич, ступай, занимайся своим делом, а то я тут заговорился с тобой и корреспонденцию еще не разобрал.
Гутю включили в состав разведгруппы и для нее начались практические занятия по боевой и специальной подготовке. Занимались по двенадцать часов в сутки. Днем большую часть времени отводилось на физическую подготовку, стрельбу из стрелкового оружия, иногда прыжки с парашютом и работа с радиостанцией в полевых условиях. Вечером отрабатывали технику передачи и приема сигналов на скорость, шифрование и расшифровка текстов, материальная часть радиостанции и устранение простейших неисправностей аппаратуры. В общем это было продолжением учебы на курсах, приближенных к боевой обстановке. Каждое утро после физзарядки, проводил политинформацию старший лейтенант Егоров.
В конце марта наступили теплые солнечные дни. Быстро таял снег, проснувшись от зимней спячки оживали березы на ветках которых набухли почки, по-весеннему громко и протяжно каркали вороны. «Не к добру это!» – думала Гутя, слушая гвалт воронья. И как бы подтверждая ее выводы, в тыл врага забросили уже несколько групп, а отличницы учебы Григорьева не могла понять, почему на задание не отправляли ее? «В чем я провинилась? Почему меня не включают в состав очередных групп?» – думала она и, не находила ответа. Однажды, не выдержав нервного напряжения, она подошла к Горовичу.
– Разрешите обратиться? – спросила она.
– Что у вас, сержант Григорьева?
– Меня мучает един вопрос, товарищ старший лейтенант, почему я не включена в состав разведгруппы, забрасываемых в тыл врага?
– Хм! Такой же вопрос вам мог бы задать и я, как видите меня тоже не включают в состав разведгруппы для работы в тылу врага. У нас есть командиры, они и определяют, кого послать на боевое задание сейчас, а кого позже. Ступайте, работайте и больше не задавайте таких вопросов.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
471
Гутя не ожидала такого резкого ответа от всегда благодушного к ней Горовича и огорченная, пошла на занятия. Но шли дни. По-прежнему формировались подготовленные разведгруппы, их везли на аэродром, и они улетали в неизвестность, которая так манила Гутю. И вот однажды, когда вызвали на инструктаж к Прокопюку очередную разведгруппу, в числе которой была названа Татьяна Мирославская, Гутя готовила ее по технике работы на ключе, она совсем загрустила. «А я значит снова за бортом?» – думала она и ей вдруг пришла в голову тревожная мысль: «Ее видимо, проверяют? Но что заставило Прокопюка так тщательно проверять ее, когда другие девушки, прибывшие из Сталинградской школы Телеги, только удосуживались беседы с Прокопюком, а иногда с генералом Строкачом, и их направляли в тыл врага.» Она вспомнила слова Горовича, на вопрос Прокопюка: «Что вы скажете о ней, Андрей Андреевич?» Тогда Горович ответил так: «Я думаю, Николай Архипович, что она не глупа и отважна, в разведчики подойдет!» Однако, какой вывод? «Не глупа, это видимо обозначает что-то между умным и дураком?» – размышляла Гутя и пожалела, что отошла от приоткрытой двери, надо было дослушать разговор начальства о ее персоне до конца. Может они проверяют пребывание в окружении? Неужели недостаточно заключения особого отдела сороковой армии о том, что она прошла госпроверку? Эти тревожные мысли привели Гутю к Прокопюку.
– Товарищ подполковник! Разрешите обратиться!
– Слушаю вас, товарищ сержант. – ответил Прокопюк.
– Товарищ подполковник! Скакните, мне не доверяют? – спросила она и почувствовала, что вопрос прозвучал примитивно. Прокопюк удивленно посмотрел на Гутю.
– Что случилось, Григорьева? Кто вам не доверяет?
– Извините, товарищ подполковник, но не доверяете мне вы! С каждой группой в тыл врага вы направляете одну из моих подруг, ушли на задание даже те, кто значительно позднее прибыл в часть с курсов. Позавчера улетела на задание Татьяна Мирославская, я ей помогала ликвидировать срыв в работе на ключе, почему мне такое недоверие? В чем я провинилась, товарищ подполковник? – заключила Гутя. Прокопюк вдруг улыбнулся. Он вспомнил, как в сорок первом просился в тыл врага у генерала Григорьева и, убеждая шефа, тоже чувствовал себя удрученным и непонятым.
– Вы, Григорьева, знаете Сашу Лаврова?
– Конечно знаю, а что?
– А то, что Лавров, Петров, Мессингер, все они предназначены для работы в тылу врага и по вашей логике всем им я не доверяю? Успокойтесь, Григорьева, настанет и ваш черед и бросьте думать о каком-то недоверии. Те, кому мы не доверяем, у нас не служат. Ну раз
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
472
уж вы пришли ко мне, разрешите и мне задать вам вопрос: у вас родственники в Москве проживают?
– В Москве у меня родственников нет. Правда до войны там служил в органах в НКВД мой двоюродный брат Григорьев Анатолии Кузьмич, вот и все родственники. Это связано с заброской меня за линию фронта?
– Нет, Григорьева, тут никакой связи нет, рад видеть перед собой двоюродную сестру нашего шефа! Обещаю вам, что это родство для нас с вами, ровным счетом ничего не значит. – улыбнувшись сказал Прокопюк и отпустил Гутю из кабинета.
Когда Гутя пришла в помещение, где располагались девчата, ее тут же вызвал к себе Горович.
– Где вы пропадаете, Григорьева? К нам тут прибыли радистки из энских курсов Красной Армии, принимайте их, будете какое-то время командовать ими! – сказал он и повел ее во двор, где на проталине желтой прошлогодней травы стояли пятнадцать девушек в шинелях, мешковато торчащих складок из-под поясного ремня. С этого времени у Гути началась другая, хлопотливая, но ответственная робота. Она теперь сама тренировала девушек на ключе, готовила их для заброски в тыл врага, не забывая при этом тренироваться и самой.
Как-то под вечер подполковник Прокопюк приказал дежурному по отделу вызвать к нему старшего лейтенанта Горовича, а сам перочинным ножом приступил к раскрытию пакета. Прочитав документ, извлеченный из пакета, он положил его на стол и задумался. «Снова ничего конкретного. Почему генерал Григорьев тянет с отправкой его – Прокопюка за линию фронта? Ядро партизанском бригады, которое он сформировал и подготовил, все еще бездействовало. Что происходит там?» – думал он.
Прокопюк чувствовал, что здесь в Воронеже, его опергруппа себя исчерпала, тем более, что самолетов стали выделять все меньше, от случая к случаю, и готовые группы для заброски в тыл врага торчали у него как бельмо в глазу. Ваупшасов, убывший в Москву еще в январе, давно уже я глубоком тылу у немцев, в своей Белоруссии, мстит фашистам за поругание своей земли, своего народа. В комнату вошел всегда подтянутый Горович.
– Старший лейтенант Горович прибыл по вашему приказанию! – доложил он.
– Садись, Андрей Андреевич. Как там у нас дела по боевой подготовке?
– Личный состав постоянно совершенствует свои навыки, и я считаю, пора их в дело, товарищ подполковник!
– Что известно о группе Завадского?
– Завадский пока молчит, Николай Архипович.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
473
– А результаты выброски группы с листовками?
– Пока сведений нет.
– С пополнением познакомился?
– Так точно! Девчата смышленые, с гонорком, подготовка пока еще страдает, но они упорно тренируются.
– Эта Григорьева, как она сейчас?
– За последнее время ее как будто я подменили, активная, жизнерадостная, а то было совсем захирела.
– Была она тут у меня, беспокоилась за свою судьбу, хочет побыстрее попасть за линию фронта. Если бы она знала, как мы с вами тоже торопим свое начальство.
– Да, Николай Архипович, была она по этому поводу и у меня, а теперь после нового назначения делом увлеклась, с вновь прибывшими возится, заботы хватает по горло.
– А ты знаешь, она призналась, что она двоюродная сестра генералу Григорьеву!
– Вот это новость! – удивился Горович.
– Но она просила меня не придавать этому никакого значения, это и верно человек она для нас подходящий, включи ее в ядро, но ей пока об этом ни гу-гу!
– Я понял Вас, Николай Архипович, только вот дела наши совсем никуда не годятся. Отношения со штабом фронта портятся, самолетов нам не выделяют, наши разведчики им уже не нужны.
– Все ты преувеличиваешь, Андрей Андреевич. Со штабом фронта у нас отношения действительно испортились: наших предложений они действительно не поддерживают, пока на все вопросы отвечают отказом. Не помог и генерал Строкач.
– Может быть, Николай Архипович, мы здесь еще нужны, поэтому и держат?
– Ладно, не надо выводов, иди, еще раз узнай насчет Завадского и боевую подготовку продолжай, буду просить самолет. А этих молоденьких девчат надо пропустить через медицинскую комиссию. Я договорился с начальником госпиталя на сегодня, пусть Григорьева доставит их в госпиталь к девятнадцати часам. Все, можете идти!
Вечером к госпиталю строем прибыла группа красноармейцев-девушек. Медсестры не знали, что и подумать. Кто-то даже сказал, что это молодые медсестры прибыли на практику. Девушки же в колонну по одному прошли по коридору нижнего этажа в приемное отделение, где их ждали врачи, члены военно-врачебной комиссии.
Работа медицинской комиссии закончилась к двадцати одному часу. Когда девушки выходили в коридор, ранбольные уже все разошлись по палатам и лишь один из них в сером халате, прислонившись к подоконнику, задумчиво смотрел в темноту окна.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
474
Приходившей мимо Гуте показалось что-то знакомое в осанке ранбольного и в профиле лица. Она остановилась и, внимательно присмотревшись к ранбольному, с трудом узнала комбата Сергеева.
– Товарищ старший лейтенант! – обратилась она к нему. Он резко повернул голову, внимательно посмотрел на девушку-сержанта и, узнав в ней Гутю, воскликнул:
– Григорьева? Затем он подошел к ней, по привычке подал ей левую руку, но вспомнив, что правая тоже действует, подал ее.
– Товарищ старший лейтенант, извините, у меня сейчас абсолютно нет времени, я завтра обязательно приеду к вам к двенадцати часам. Вас устроит это время?
– Конечно, устроит, товарищ Григорьева! Идите, раз нет времени, я понимаю, а потом я не старший лейтенант, а всего лишь ранбольной.
На следующий день к двенадцати часам во время обеденного перерыва, отпросившись у Горовича, Гутя прибыла в госпиталь. Она попросила медсетру приемного отделения позвать из травматологии ранбольного Сергеева. Через несколько минут к ней вышла старшая сестра отделения и подала ей в четверо сложенный тетрадный лист бумаги, исписанный корявым подчерком. Развернув его, Гутя стала читать, Сергеев писал: «Извини, Григорьева, подвернулась оказия в Саратов, меня направили туда, к сожалению, в тыл в учебный запасной полк. Может еще встретимся и поговорим о наших славных делах под Кременчугом. С уважением, Сергеев.»
Гутя закончила читать. Она вопросительно посмотрела на все еще стоящую перед ней старшую сестру отделения.
– Почему же так срочно? – спросила Гутя сестру.
– Это стало известно вчера поздно вечером. Лечащий врач Саттин, собираясь выписывать Сергеева через неделю, получил от начмеда указание по возможности выписать Сергеева из госпиталя так как он направляется в Саратов в учебно-запасной полк, а туда рано утром убывает самолет. Сергеева срочно выписали и увезли на аэродром.
– Очень жаль! – дрогнувшим голосим произнесла Гутя.
– А вы будете его жена?
– Нет, я его сослуживец, впрочем, извините, я, пожалуй, пойду. – сказала Гутя.
– А адрес учебного полка вам не нужно?
– Нет, адрес мне его ни к чему. До свидания! – сказала Гутя и расстроенная случившимся, почти бегом побежала в свое девичье подразделение. Она не видела, как ей в след смотрела черноглазая Люся Макарова, которая, стояла в стороне, слушая разговор старшей медсестры отделения о Сергееве с этой светлой голубоглазой соперницей.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
475
В кабинете Прокопюка звонил телефон. Взяв трубку Прокопюк сразу же узнал голос генерала Стрекача.
– Вы, Николай Архипович, сможете сейчас прибыть ко мне?
– А что есть новости?
– Да, кое-что, если сможете, приезжайте, буду вас ждать у себя.
– Выезжаю тотчас же! – крикнул в трубку Прокопюк и, швырнув ее на аппарат, приказал дежурному вызвать из штаба фронта закрепленный за ним «виллис». Затем он, взяв наброски своего плана по сформированию партизанской бригады, выехал к Строкачу. В кабинете у генерала, он хотел уже докладывать о своих проблемах, но к его удивлению речь пошла совсем не о партизанской бригаде и не о Галичине. Генерал Строкач сказал:
– По заданию генерала Григорьева в настоящее время готовится диверсионная террористическая группа для заброски под город Киев, с задачей ликвидировать гауляйтера Украины Эриха Коха. Я предложил Григорьеву кандидатуру для организации и руководства этой группой вас, Николай Архипович. Правда генерал Григорьев готовил для вас другое задание, не я убедил его, что после выполнения первого задания вы сможете действовать в тылу врага как отдельная партизанская бригада. Генерал Григорьев со мной согласился, а что скажете мне вы на это предложение?
Прокопюк не знал сколько ему еще придется работать «в подсобниках», хотелось получить настоящее дело и вот ему предлагают это дело. Правда предлагают не то, о чем он мечтал, готовился. «Нет, отказываться от предложения генерала Строкача смысла не имеет!»– подумал он и сказал:
– Я согласен!
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
476
Глава пятьдесят четвертая
От берега Каспийского моря степь, покрытая зеленым ковром весеннего овсюка, протянулась вдаль до подножия синих гор, начало Главного Кавказского хребта. Здесь на морском берегу, у заброшенной строительной площадки, где должен был вознестись из песка город Сумгаит, в море впадала небольшая речка с таким же названием. Она протекала среди многочисленных холмов, разрезанных оврагами, расселинами, с обрывистыми берегами с террасами, образовавшимися от осыпей земли.
Пойма речки, заросшая кустами туи и травой, в начале апреля представляла из себя красивое зрелище. В этой пойме, в одной из расселин, далеко от моря был оборудован тайник-база для бандитско-диверсионной группы «Апшерон». В этой расселине, которая была скрыта со стороны поймы, на внутренней террасе были отрыты две пещеры, одна из которых находилась прямо на террасе и служила хозяевам жильем, а вторая, вход которой был закрыт деревянными дверьми, находилась ниже террасы по склону осыпи и служила складом.
Дно расселины, густо поросшее кустами туи, было усыпано разноцветной галькой, где между камушками поблескивала вода, сочившегося из-под слоя глины родника, на террасе в четырехметровой яме, вырытой еще до войны геологами, на глиняном дне вторую неделю томился в плену у бандитов Аркадий, захваченный ими на речке у первого брода. Все это время его из ямы не поднимали. Он лежал на шинели, по-собачьи свернувшись от холода и ждал, когда солнце, поднявшись в зенит, обогреет его сырую и холодную тюрьму. Он уже несколько раз вспоминал прочитанную им еще в Кирове повесть Толстого «Кавказский пленник» о Жилине и Костылине, которые также, как и он томились в яме в плену у татар еще в прошлом веке, и он даже не мог предположить, что ему самому придется испытать и плен, и участь героев повести.
Сначала он считал дни, но вскоре сбился со счета, так как мучения, испытываемые им, не располагали к нормальному мышлению. Ночью он страдал от жуткого холода, а днем испытывал нестерпимую жажду, да и голод тоже терзал его желудок. Раз в день на веревке ему спускали в котелке воду, ровно столько, сколько было необходимо, чтобы в нем теплилась жизнь, а небольшой кусочек чурека ему кидали в яму, как загнанному в клетку зверьку. Но сегодня вечером ему вдруг на дно ямы спустили веревку и приказали привязаться за ее конец. Затем его вытащили из ямы на поверхность и привели в большую верхнюю пещеру, стены которой были занавешены выделанными овечьими шкурами, этими же шкурами был застлан также и пол, что придавало пещере бивуачный комфорт.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
477
Аркадия допрашивал худощавый, с красивым европейским лицом шатен с черными короткими усиками и пышными бакенбардами. Рядом с ним сидели на корточках два азербайджанца и преданными глазами смотрели на своего хозяина. Шатен на чисто русском языке вдруг потребовал от Аркадия охарактеризовать всех средних командиров подразделения охраны. Он назвал фамилии лейтенантов Климошенко, Сбруева, старшего лейтенанта Алексеева, которого почему-то назвал командиром роты, затем старшего сержанта Степанова и даже старшины роты Морозова. Шатен показывал Аркадию схему охраняемого объекта и хотел уточнить скрытые подступы на территорию склада. Затем его заинтересовали сектора обзора и обстрела на участке седьмого и одиннадцатого постов. Шатен нервничал, угрожал, кричал на Аркадия, но Аркадий упорно отмалчивался. Он помнил слова капитана Шайхутдинова перед отбытием к чабанам о присяге и решил: что бы не сделал над ним этот бандит с усиками – молчать.
– Хорошо, раз ты молчишь и не хочешь нам помочь, придется тебя расстрелять или лучше заколи его кинжалом и брось в яму, потом забросай землей и это будет его безымянная могила. – обратился он к одному из азербайджанцев.
Сначала Аркадий не поверил словам шатена, он считал, что тот его просто хочет напугать, но когда увидел выдернутую из ножен азербайджанца десантную финку и его грубо произнесенные слова: «Пошли!» Он вдруг понял, что с ним уже не шутят. Они вышли из пещеры на террасу. Солнце еще не скрылось за холмом и освещало его ярко-зеленые скаты, но на террасу уже опустилась тень прохлады и из расселины потянуло сыростью.
Бандит грубо подталкивал Аркадия рукой, повторяя одно и то же слово: «Иды, иды!» И хотя лицо его с густыми черными усами выражало свирепую решительность, Аркадий все еще надеялся на то, что это всего лишь угроза. А когда они подошли к круглому жерлу ямы и Аркадий повернулся лицом к бандиту, он понял, что пощады не будет. Жуткий страх овладел им. Он вдруг вспомнил зенитную точку, землянку и перерезанные шеи девушек-зенитчиц. «Прощай мама, прощай, Филя, прощайте все!» – подумал он и слезы затуманили взор. «Вот за тем камнем край ямы, в которой он будет похоронен навсегда!» Бандит провел по лезвию финки ногтем большого пальца и вдруг неожиданно сказал:
– Малытса сваему богу будэшь?
– Я не верующий! – тихо и обреченно произнес Аркадий.
– Как хочешь, а я бы молылса! – сказал бандит, поднимая финку до уровня своего плеча. Аркадий посмотрел вокруг прощальным взглядом. Он сейчас понимал, что умрет и этого ничего не будет. Не
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
478
будет неба, не будет холма, этой террасы и в то же время ему не верилось в происходящее, он все еще на что-то надеялся. Но когда он взглянул в свирепое лицо бандита, надежда его стала быстро таять. Он вдруг вспомнил слова капитана Шайхутдинова, что советские воины умирают с гордо поднятой головой. «Так и сделаю!» – решил он и поднял вверх свой подбородок.
Вдруг на краю расселины, там на верху он увидел стоящего Левку.
– Буду, да, я буду молиться своему богу! – чуть ли не закричал Аркадий и при этом слегка свистнул.
– Да ты ищо клоп издэваешься надо мной, шайтан ты этакый! Подыхай, красный гадоныщ, без молытвы! – сквозь зубы процедил бандит и поднял финку. Прыжок огромной собаки сверху свалил верзилу с ног, финка со звоном ударившись о камень, отскочила в сторону. Аркадий быстро поднял ее и изо всех сил вонзил в горло прижатого Левкой к земле бандита. Затем он взял его за ноги и подтащив к краю ямы, столкнул его в черное зияющее жерло. Левка не давал ему и шагнуть. Он прыгал Аркадию на грудь, лизал ему подбородок, руки и радостно повизгивал. Теперь Аркадий не знал, что ему делать дальше. Выхода из расселины он не видел, родник протекавший внизу выходил в узкую щель, в которую протиснуться было невозможно. С минуту на минуту враги могли выйти из пещеры и тогда конец. Спустившись ко дну расселины, он увидел дверь второй пещеры. Думая, что это и есть выход из расселины, он дернул за ручку двери и открыл ее. Здесь он увидел деревянные стеллажи, ящики, тюки, какие-то куртки, связанные ремнями в пачки. На одном из ящиков он увидел свой автомат с присоединенным к нему диском. Аркадий не стал далее осматривать пещеру, мысли работали как хорошо смазанная машина. Взяв в руки автомат, он оттянул рукоятку затвора назад и вместе с Левкой стал взбираться на террасу и очень кстати. Со стороны ямы быстрым шагом торопился второй бандит. Короткой очередью Аркадий сразил его наповал, а выскочившему на выстрелы шатену, Аркадий длинной очередью ударил по ногам. Шатен растянулся у входа в пещеру. Быстро разоружив бандита и сам не зная для чего, затащил его в пещеру. В глаза бросилась аптечка. Аркадий вскрыл ее, вытащил йод, бинты и осмотрев бандита, он обнаружил тяжелое ранение голени левой ноги. Разрезав финкой голенище сапога и узкую штанину бридж, он густо залил рану йодом, прежде чем забинтовать ногу он зафиксировал перелои кости двумя финками, плотно привязав их к ноге бинтами именно так как учил его доктор Концертштейн. Закончив перевязку, Аркадий обыскал бандита. Все документы, деньги, пистолет забрал себе и только тут приступил к обследованию расселины. Но обыскав все углы и закоулки, Аркадий к своему удивлению выхода из расселины не
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
479
нашел. Он вспоминал, когда его вели сюда с завязанными глазами, он шагал по ступенькам. Ступенек было много, он пробовал считать их, но его толкали, он спотыкался и сбивался со счета, Глаза ему развязали перед тем, как спустить в яму, и теперь он не знал, каким образом он попал в эту расселину. Аркадий попробовал прибегнуть к помощи Левки, спрыгнувшего с кручи, на которую ни Левка, ни он теперь выбраться не могли. Надвигались сумерки, надо было спешить, чтобы выбраться из этого страшного места, куда могли в любое время прибыть враги.
Уже который раз он входил во внутрь верхней пещеры, там по средине стоял ящик, видимо служивший бандитам столом, на нем лежала полевая сумка. Раньше Аркадий как-то не обращал на нее внимания, но тут решил проверить внутренности сумки. Там оказалась топографическая карта местного района с нанесенными на ней пометками синим карандашом. Развернув карту, Аркадий увидел железнодорожную станцию Сумгаит, долину речки и военный городок, территорию склада которая была поднята зеленым карандашом. Маршруты движения диверсионных групп по долине были также обозначены, но только черным карандашом, этим же карандашом была помечена и эта база, где они с Левкой находились в плену. Щель в расселину была помечена как вход с поймы речки где сейчас, наверное, пасутся лошади. После изучения карты, Аркадий взял сумку, спустившись на каменистое дно расселины, смело преодолел густые заросли туи, вышел к узкой щели, где не смог бы даже пролезть Левка, и снова не увидел входа. Осмотревшись, он заметил за большим кустом валун, на который раньше не обращал внимания. По дну ущелья, обогнув куст и зайдя за валун он все понял: этот большой камень прикрывал половину хода, проделанного рядом с узкой щелью. В начале хода Аркадий увидел многочисленные ступеньки, которые он прошел ночью, когда его вели с завязанными глазами. Тащить за собой шатена, который до сего времени находился в шоковом состоянии, было немыслимо. Убивать его Аркадий не решался. Он считал, что живой бандит нашим может пригодиться. В пещере, еще засветло он обнаружил в нише радиостанцию с телеграфным ключом, которую решил уничтожить, чтобы, придя в сознание, бандит не смог связаться с кем-либо из своих. В углу пещеры Аркадий нашел свой поясной ремень и трофейный рюкзак, в котором было несколько консервных банок и кучка чуреков. Подпоясавшись ремнем и одев за плечи рюкзак, он свистнул Левке, и они пошли к выходу из расселины.
В туннеле со ступеньками было темно и жутко. Левка бежал впереди. Это успокаивало Аркадия, так как в случае внезапного появления в туннеле врага, Левка должен был дать об этом знать. Туннельный проход из расселины в пойму прошли благополучно.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
480
Крутости туннеля вдруг расширились, под ногами зашуршала трава, в лицо подуло ночной прохладой. Теперь до военного городка надо было идти на восток в сторону моря.
Надежда на пасущихся в пойме лошадей, не оправдалась, да и где их искать в темноте ночи. Вспомнив, что в полевой сумке бандита имеется компас, Аркадий решил с ориентироваться и идти строго на восток. Переправившись через речку, он пересек пойму, обходя овраги и многочисленные заросли туи, и уверенно зашагал по траве, радуясь свободе и соседству преданного друга Левки, который сегодня спас ему жизнь. Последний этого не понимал. Радостно взвизгивая, он забегал вперед, или отстав на несколько шагов, затем большими скачками, догонял своего хозяина, ликуя, что они снова вместе.
Идти пришлось долго. Аркадий измученный пленом, часто останавливался на отдых, чтобы поесть чуреков и попить воды. На востоке забрезжил рассвет. На фоне побелевшего горизонта стали выделяться далекие горы и холмы с отвесными обрывами, оврагами и по берегам речки зарослями камыша. Аркадий чувствовал, что пройдено по-видимому более десяти километров. По его расчетам должны бы уже появиться знакомые очертания местности, но вокруг все было незнакомым и чужим. Уже было достаточно светло. Аркадий вытащил из полевой сумки бандита топографическую карту и попытался найти точку своего местонахождения, но однообразие рельефа и слабое умение читать карту ни к чему не привели. Защелкнув замок на сумке, Аркадий продолжил путь строго на восток. «В конце концов увижу море, тогда и разберусь, куда идти.» – размышлял он и снова зашагал по зеленому овсяку. Он обошел большой овраг, спустился по склону холма и опять очутился в пойме речки. Усталость сковывала его движения, нестерпимо хотелось спать. Поразмыслив, он решил устроить небольшой привал. Аркадий достал из трофейного рюкзака банку консервов, умело орудуя финкой, вскрыл ее от распространившегося аромата мясной тушенки защекотало в ноздрях, а от предвкушения мясной еды, засосало в желудке.
В первую очередь он решил накормить Левку, но в этот момент последний вдруг насторожился, поднял уши и грозно зарычал. Аркадий поднял голову и увидел на краю оврага на фоне светлого неба несколько всадников. Кто они, Аркадий определить не мог. На всякий случай он залег в зарослях камыша, приготовив к бою автомат.
Рядом с ним, прижав голову к земле лег его верный Левка. Когда всадники подъехали к речке, было уже настолько светло, что можно было разглядеть их лица. Их было пятеро, шестая лошадь шла без всадника, но зато два больших вьюка были приторочены к переметным сумкам ее седла. Хотя всадники ехали шагом, но по их напряженным лицам и потому, как они горячили коней, можно было сделать вывод,
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
481
что они очень спешили. Они были одеты в десантные куртки, которые Аркадий видел на базе в расселине у бандитов, и он понимал, что перед ним враги. Аркадий проводил всадников взглядом, ощущая страх перед их числом. Он знал, что одолеть такую хорошо вооруженную группу не сможет, имея в диске своего автомата не более пятидесяти патронов.
Последняя лошадь с вьюками двигалась с трудом, так как правый вьюк, отвязавшись одним концом тащился по земле. Лошадь, хлестнув себя по крупу хвостом, наклонила голову и мотнула мордой в сторону тащившегося по земле вьюка. Большая звездочка между ушей напомнила Аркадию что-то очень знакомое во внешности и в повадке лошади. На кожаном крыле седла из-за опустившегося вьюка он увидел вырезанное ножом слово «Белка». Аркадий вспомнил, как к большому неудовольствию конюха выцарапал на крыле седла это слово. Сомнений быть не могло, это лошадь Белка из нашего подразделения, это на ней он ездил верхом к чабанам. «Значит передо мной все-таки враги» – утвердился во мнении Аркадий.
Один из всадников, оглянувшись заметил отвязавшийся вьюк. Он что-то крикнул впереди ехавшим всадникам, и вся группа остановилась. Затем он спешился, подошел к Белке и стал поправлять вьюк. Порванный конец бечевы он пытался вытащить из проушин седла, но бечева не поддавалась. Тогда он вытащил из-за пояса финку и хотел отрезать этот конец, но в этот момент Левка, которого Аркадий держал за ошейник, грозно зарычал, затем вырвался из рук Аркадия и с рычанием бросился на всадника с финкой в руках Левка органически не переносил ножа в руках чужого человека.
Всадник сбитый им с ног лежал на земле и дико кричал, отбиваясь от собаки руками, но Левка остервенело рвал на нем за литую кровью одежду. Всадники, услышав в камышах срывающийся голос подростка, отчаянно звавшего к себе собаку, приняли его за пастушонка. Они подскакали к месту схватки, вооружившись пистолетами, спешились и вплотную приблизились к остервеневшей огромной собаке. Каждый из них пытался застрелить этого страшного зверя, не повредив при этом своего товарища.
Аркадий, сообразив, что Левку могут застрелить очередью из автомата, резанул по бандитам, двое из которых сраженные его пулями упали на землю, а остальные два, вскочив на коней, бросились в разные стороны и скрылись в зарослях кустов. Аркадий вышел из своего укрытия, отозвал к себе разъяренного Левку и, успокоив его, пошел к вьючной лошади, стоявшей в стороне от всей от ой суматохи. Она, подняв высоко голову и навострив уши тревожно фыркала в раздутые ноздри. Аркадий успел сделать в направлении Белки несколько шагов, как сильный тупой удар в спину сбил его с ног, все закружилось в его глазах, и он упал на землю. Лежа с усилием Аркадий приподнял голову
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
482
и увидел, как всадник, который в начале был сбит с ног Левкой поднимался с земли. Он несколько раз выстрелил из пистолета в Левку, который корчился в предсмертной агонии. Тогда Аркадий из последних сил подтянул к себе свой автомат, грубо без прицеливания направил ствол на бандита, нажал на спусковой крючок и потерял сознание.
В пять часов утра старшего лейтенанте Алексеева, который временно замещал капитана Шайхутдинова поднял с постели телефонный звонок. Докладывал дежурный по подразделению младший сержант Свинцицкий:
– Товарищ старший лейтенант! Только что сообщил начальник караула лейтенант Тимошенко, что в направлении поймы речки Сумгаит с седьмого поста часовой слышал автоматные очереди из ППШ, караул поднят по тревоге, усилены посты, какие будут приказания?
– Свинцицкий, объявляйте боевую тревогу, я сейчас прибуду в подразделение! – приказал Алексеев.
Через десять минут после этого звонка Алексеева, первый взвод с расчетом станкового пулемета двигались по холмам берегов поймы речки Сумгаит в направлении седьмого поста. Выстрелы больше не повторялись. Взвод миновав охраняемый объект, прибавил скорость движения. Замполитрука Панков, возглавлявший группу, решил спуститься в пойму и обследовать излучину речки у третьего брода. Дозорные, высланные им вперед, у камышовых зарослей обнаружили мирно пасущуюся ротную лошадь Белку с длинными вьюками на седле, трех убитых мужчин в десантных куртках, и рядом с ними лежала за стрелянная огромная собака.
– Саша! Тебе не кажется, что убитая собака очень похожа на Аркадьева Левку? Уж не связана ли разыгравшаяся здесь трагедия с судьбой Григорьева? – опросил Панкова сержант Самсонов.
– Да, похоже, что ты прав, только где же сам Григорьев? – ответил Панков. Он скомандовал красноармейцам взвода обследовать берег речки и камыши. Но в это время красноармеец Агалаков истошным голосом закричал:
– Сюда, сюда! Здесь убитый Аркадий! Все побежали на крик Агалакова, здесь в траве с автоматом, изготовленным к стрельбе на животе, уткнувшись лицом в землю, весь в крови лежал Аркадий.
Расталкивая красноармейцев, к лежащему Григорьеву протиснулся санинструктор Симаков. Он осторожно повернул тело Аркадия на спину, прощупал пульс.
– Он жив! А ну-ка помогите мне раздеть его! – сказал Симаков и стал расстегивать крючки шинели, которую удалось быстро снять, а вот гимнастерку пришлось разрезать ножницами.
Аккуратно забинтовывая Аркадию грудь, Симаков потребовал разместить его на лошади за своей спиной. Затем привязав Аркадия
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
483
бинтом к себе, он медленно поехал в расположение роты.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
484
Глава пятьдесят пятая
Вею оставшуюся половину зимы, и в морозы, и в метель Наталья Дмитриевна не переставала посещать полюбившихся ей сынков из седьмой палаты госпиталя, расположенного в коминтерновской средней школе. Особое внимание она оказывала балагуру и весельчаку Сивоконю, когда-то служившему и воевавшему вместе с Филиппом, ее старшим сыном.
Каждый раз, когда приходила Наталья, Сивоконь был особенно весел. Ему нравилась эта старушка, напоминавшая его родную мать. Он старался удовлетворить ее желание как можно больше услышать от него что-нибудь о своем сыне. Он даже немного гордился перед ранбольными палаты, что сын Натальи Григорьевой был его командиром и не скупился на рассказы о бойцах восьмой морской бригады, на разные истории боев на высотах, примыкавших к Бельбекской долине, об отважном командире взвода Григорьеве Филиппе. В своих рассказах он не раз повторялся, кое-что выдумывал, но ни разу не ошибся в толковании достоинств взводного Григорьева и даже в том, что последний был абсолютно единственным во всей морской бригаде трезвенником.
Наталья часто спрашивала Сивоконя, об обстановке в Крыму и под Севастополем, но на это Сивоконь отвечал однозначно: «По радио Совинформбюро сообщало, что идут бои за Севастополь и эту русскую твердыню моряки врагу не сдадут!» За зиму Наталья от Филиппа получила два письма. Она знала, что сын не любил писать письма. Оба письма по просьбе Сивоконя она принесла в палату и разрешила прочитать их вслух. Раненые, лежа в кроватях, внимательно слушали немного взволнованный, но уверенный голос Сивоконя, заставляя его перечитывать дважды. Содержание писем Филиппа были краткими и для не сведущих не интересным, но фронтовики прекрасно понимали каждое слово и кое-где даже дополняли написанное своими суждениями. Он описывал яркие подвиги своих товарищей, писал также об Аркадии, но ни слова о себе. Это огорчало Наталью, но в тайне души она гордилась им: «Ее сын был не из хвастливых!» Только за одно про себя она корила сына, мог бы матери написать всего два слова, что бросил выпивать, и сразу снял бы с ее огромную душевную тяжесть. Но к ее сожалению были и такие противоречия: когда она слушала рассказы о ее Филиппе Сивоконя, она все еще не верила, что он рассказывает о ее сыне. «Могут же быть совпадения!» – думала она.
Однажды, проснувшись рано утром в день светло-христово воскресенья, она решила сходить в госпиталь, но ради пасхи, не с пустыми руками. Надо было испечь стряпни, хотя знала, что ни муки, ни масла не было. Она решила проверить сусек, когда-то отлично
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
485
сколоченный Митькой. В углах сусека она обнаружила застрявшую муку, которую раньше не замечала. При помощи ножа и совка, она наскребла горсти три муки и испекла картофельные лепешки. Сама Наталья всю зиму питалась картошкой с ее приусадебного участка, да сухарями, которые еще до войны она насушила белее двух мешков, как будто знала, что начнется война.
Наталье было известно, что раненые в госпитале питаются хорошо, но все казенщина. Небось домашними лепешками, хотя и картофельными, угостить сынков в пасху – это божье дело! Картофельные лепешки получились румяненькие и вкусно пахнувшие. Остудив их в сенках, она засобиралась в путь. «Надо бы и яичек накрасить, как это всегда бывает в светло-христовый день, да где их теперь взять!» – подумала она.
В госпитале сестры ее хорошо знали и встречали, как свою сотрудницу. Наталья через черный ход со двора вошла в подсобку и сняла пальто, затем одев чей-то белый халат, поднялась по ступенькам на второй этаж. Там по коридору направо расположена седьмая палата, где лежали на излечении, ее сынки.
– О…Наша мать пришла! – раздался голос в палате, когда Наталья открыла дверь, и раненые зашевелились, устраиваясь поудобней, чтобы видеть и слышать ее. Поздоровавшись, она привычным взглядом посмотрела на кровать Сивоконя и увидела на ней совершенно незнакомого ей человека. Наталья осмотрела палату и, не увидев Сивоконя, вопросительно глянула на его соседа.
– Вчера мать выписали его, нашего севастопольца, и увезли в город, наверное, его зачислили в батальон выздоравливавших, а там и до фронта рукой подать! – сказал сосед.
– Дак же это сынки получилось не хорошо? Почему же меня-то не предупредили? Я бы ему на дорожку кое-что принесла! – сокрушалась Наталья.
– Что же мать теперь делать? Мы и сами не знали, все так внезапно произошло, ты уж прости! – сказал сосед Сивоконя.
– Плохо, ой как плохо получилось! Хотя бы адрес он свой оставил домашний!
– Нет у него теперь адреса, дед его под немцем, некуда писать! – сказал сосед.
– Ох, бедный сынок! И семья должно быть осталась у немцев?
– Осталась мать и жена, и детишки, и ничего он о них не знает.
– Гляди-ка такое горе у него, а он все шуточки-прибауточки, разве так возможно?
– Что же делать, мать? Сегодня семью угнали в Германию, а завтра может и сам с прострелянной грудью на землю упадет, все горе не перегорюешь!
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
486
– И это правда сынки, все горе не перегорюешь, вот я принесла вам домашних картофельных лепешек, можно бы и настоящих испечь, да где теперь муки-то возьмешь? Кушайте на здоровье, да поправляйтесь скорее, пусть бог вам всем счастья дает! – сказала Наталья, и развернула платок, где у нее были завернута стряпня и разнесла к каждой кровати.
– Ты, мать, наверное, последнее отдаешь нам, а сама-то что будешь есть? – сказал сосед Сивоконя.
– Вы, сынки, обо мне-то меньше всего беспокойтесь, много ли мне надо старухе, да и картошка-то у меня своя. Ешьте на здоровье, бога вспоминайте, пасха ведь нынче!
– Спасибо мать, из твоих рук эти лепешки вкуснее самых сдобных пампушек в мире! Только ты уж больше не беспокойся за нас насчет еды, как никак, а нас здесь все-таки не обижают! – сказал сосед Сивоконя, а Гитлера, мать, дай срок потурим мы его с нашей земли, как пить дать! Вот только поправимся немного и снова на фронт! – добавил он.
– Садись мать, на табуретку, да расскажи нам что-нибудь из довоенной жизни, больно уж мы соскучились по ней, по дому, да по семьям – сказал ранбольной из дальнего угла палаты.
– Ну что же сынки, это можно, – сказала Наталья, она взяла табуретку и уселась посредине палаты. – Что же мне вам рассказать? Вроде жизнь прожила и всякого приходилось видеть, а рассказать и нечего. Если бы не Гитлер этот проклятый, то еще бы можно было бы жить и радоваться. Старик мой Митя, царство ему небесное, уж больно любил работу. В последнее время работал бригадиром на пилораме здесь у нас на кожевенном комбинате. Бригадир, вроде и начальник, а, чтобы не произошло с агрегатом, все сам, никому не доверял. Силой он обладал большой, она и погубила его. Бывало зажмут в катки бревно для распилки, да не по правилам и подкатят к агрегату, а он посмотрит на рабочих и спрашивает их:
– Кто бревно зажимал? А они молчат, знают, что где-то не так сделали, тогда он покачает годовой и скажет им: «Думать ребята надо, бревно-то видите, как сплюснутое, поэтому в катки его зажимать надо ребром, тогда и доски шире будут!» Бросятся рабочие исправлять оплошность, а он говорит стойте, братцы, я уж сам исправлю, а вы смотрите, да мотайте себе на ус. Отвинтит зажимы на катках, один повернет бревно на ребро и зажмет в зажимах. Или вот катят по вагам толстое бревно на эстакаду четыре человека и никак не осилят, а он подойдет к середине бревна, и один плечом вытолкает его на катки. Так вот все сам, да сам и надсадил себя. Потом болезни стали к нему вязаться. А один раз шел вечером с работы домой, дело было весной в разлив. Вода у нас тут большая бывает в поселке у моста в это время
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
487
всегда моторные лодки пристают, ну вот два мужика мотор у лодки отвинтили, видно для ремонта, а вытащить на берег не могут. Увидели они на верху Митю моего и кричат, чтобы он помог им мотор из лодки на берег вытащить, а он ни слова не говоря, спустился к ним по берегу, выгнал всех из моторки, да один этот мотор и вынес на берег. Вот с тех пор и стал чаще по больницам ходить да лекарства принимать. Крепился, крепился, да потом все равно положили его в больницу на операцию и после операции он уже не мог работать на производстве. К началу зимы ноги отказали, а ему говорят в управлении, что пять месяцев до какого-то стажа не хватает, вот и возила его на работу дочь на санках. Он там на лесопилке-то на месте сидел, советы рабочим давал, а они как узнали, что у Митрича стажу не хватает, посадят его в конторке, чтобы огонь в печи поддерживал, а сами без него работали, только иной раз за советом приходили. Так вот два года болел, да перед самой войной и помер. – заключила Наталья.
Она вытерла уголочком платка глаза и голос ее задрожал, а через минуту она продолжила свой рассказ:
– А потом я случайно узнала, что мужики-то в моторке в шутку подзадорить его, что мол, Дмитрий Дмитриевич, мимо пройдет, с работы ведь шел, а он нет не прошел.
Она замолчала, оправилась от нахлынувших воспоминаний, посмотрела на притихших в палате и, махнув рукой сказала:
– Вы ведь на войне со смертью встречались, а я вам тут про своего Митю, да вы разве такое видели!
– Да, мать, совестливый был твой Митя, работящий и хороший человек! – сказал сосед Сивоконя.
– Работящий, это верно, нет работы, а он все равно найдет и без работы никогда не сидит. Я ему говорила, что дурака работа любит, а дурак работе рад! А он сердился за такие слова. «Люди, – говорит – для того и существуют, чтобы творить!»
– Ну это уж ты, мать, напрасно обижала своего Митрия. На таких как он, и вся Россия держится! Мы вот тут все фронтовики и знаем цену человеку, который первым бросается в атаку на немецкий пулемет. Дожил бы твой Митрий до войны, наверняка, на фронте оказался бы героем, – сказал раненый, который лежал рядом с Натальей у ее табуретки.
– Спасибо вам, сыночки, за все! Да хранит вас господь, уж больно вы ласково сказали о моем старике! Он и правда был самым лучшим для меня, да не берег себя, вот безвременно и погубил свою душу!
– Вот так-то лучше, мать, надо жалеть мужиков! – сказал кто-то из раненых.
– Да нешто я не жалела его! Поэтому и ругала, что жалела!
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
488
– А кроме Филиппа дети у тебя есть? – спросил сосед Сивоконя.
– А то как же – оживилась Наталья, – меньшой, ему пятнадцатый годок идет, тоже в армии, только не знаю где, младшая дочь воюет на фронте, средняя в Салехарде работает, а старшая дочь в рабочем поселке живет, на мотовозе доставляет торф для комбинатовской электростанции, вот и все мои дети!
– Видать славная у вас семья, мать, вот и старшего сына Филиппа все ругала за выпивку, а он, судя по рассказам Сивоконя, который чуть в драку не полез, за правое дело, да по письмам Филиппа, настоящий мужик и командир! – сказал сосед Сивоконя.
– Дай бы бог, чтобы он бросил этот дурман, да живым бы вернулся с войны, да семью бы себе завел!
В палату вошла медсестра и объявила, что сейчас начнутся процедуры, кто ходячие идите в перевязочную, а кто не ходячий, сестры придут сюда. Наталья поняла, что ее время кончилось, она встала, попрощалась со своими сынками и ушла домой. После выписки Сивоконя она продолжала посещать седьмую палату, и своей материнской непосредственностью и лаской делала для раненых ничуть не меньше, чем медицина. Уходя из палаты, она слышала от своих сынков настоятельные просьбы, чтоб приходила к ним почаще.
Ребята из шестого «б» класса, приехав из кировской кордной фабрики, где они выступили с концертом перед рабочими, на следующий день собрались в спортивном зале Нового клуба для очередной репетиции. Они давно уже выступали с концертами не только в госпитале своей бывшей школы, но и во многих госпиталях, а также в рабочих коллективах города. Шестой «б» превратился за зиму в самодеятельный детский ансамбль на довольно приличном профессиональном уровне. Руководитель ансамбля хормейстер Михаил Иванович Гурский обратился к первому секретарю обкома ВКП(б) товарищу Лукьянову о выделении талантливому коллективу продовольственного пайка, но Лукьянов резерва продовольствия для ребят найти не смог и дети, голодные, плохо одетые и обутые, все-таки продолжали посещать репетиции и выступать на сценах производственных клубов, даже прямо в цехах фабрик и заводов, а также в госпиталях. Тогда Михаил Иванович, чтобы не морить голодом своих подопечных, пошел по другому пути. Когда он договаривался с производственными коллективами и госпиталями о концертах, он ставил одно условие: «мы выступим только в том случае, если покормите ребят». На это условие все соглашались, так как уже знали, что выступление будет интересным и профессиональным, поэтому для ребят было не жалко оторвать от своего скудного пайка.
Так прошла зима. Кончились лютые холода и вот теперь весной можно было для ансамбля развернуться в полную силу, но случилось
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
489
непредвиденное обстоятельство: это обстоятельство послужило к распаду прекрасного ребячьего художественного коллектива и, конечно не по вине ребят.
Ребята стояли в спортивном зале клуба и ждали своего наставника Мишу Гурского, которого они любили ребячьей любовью. Рая Григорьева собрала вокруг себя девочек и сказала, что Миша Гурский сегодня на репетицию не придет. Это предсказание Раи девочкам не понравилось, и они решили послать кого-нибудь к нему домой. Узнав о сообщении Григорьевой всполошились и ребята:
– Как это не придет! Ведь завтра нам выступать на заводе имени Лепсе, а программа выступления не утверждена и не отрепетирована! – сказал Панкратов. Один лишь Петя Малыгин-баянист был как всегда спокоен:
– Да придет ваш Миша Гурский! – говорил он, подыгрывая себе какую-то мелодию.
– Почему это наш, а ты Петя, тогда чей? – возмутилась Аля Баранова.
– Ваш я, ваш! Только к чему так переживать, если Миша Гурский жив, значит обязательно придет! – с улыбкой говорил Петя. Но все знали, что Миша Гурский никогда никого не подводил и тем более всегда приходил вовремя, а сейчас он опаздывал уже на целых полчаса. Рая Григорьева предложила репетировать без Гурского. Все согласились. Ребята быстро заняли свои места в порядке голосов, а дирижером вытолкнули Раю Григорьеву. Рая не стала отказываться и приступила к делу. Они пели песни, которые, как им казалось, еще были сырыми, недоработанными. Рая нарочито, стараясь подражать голосу Гурского, в шутливой форме давала замечания, и все весело смеялись. Затем Петя Малыгин стал подыгрывать на баяне танцорам, а замечания на этот раз давал Толя Кузнецов. И у него это получалось отменно. И вот ребята уже заканчивали репетицию, а Миша Гурский не появлялся. Настроение у всех снова испортилось, и кто-то из ребят предложил разойтись по домам. Надо было хотя бы немного отдохнуть перед ночными уроками. Вот в этот момент в дверях показался Гурский. Девчата быстро образовали круг и под аккомпанемент баяна Пети Малыгина запели свою шуточную мyзыкльнyю «нoткy»: «дo-ре-ми-фа-соль-ля-си, Миша Гурский не форси, если будешь ты форсеть, мы не будем больше петь!» Михаил Иванович встретил музыкальную шутку улыбкой и вдруг на полном серьезе заметил:
– Аля, твоя «фа» звучит как «ми», у Люси фальцетом звучит «си», ну и грамматика ваша тоже страдает, не форсеть, а форсить, а в общем высший класс! Все весело засмеялись и захлопали в ладоши, а Толя Кузнецов сказал:
– Что же вы, Михаил Иванович, сегодня так подвели нас? Завтра
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
490
ведь выступаем на Лепсе! Лицо Гурского вдруг стало грустным, на глазах у него блеснули слезы. Такого Мишу Гурского ребята еще не видели.
– Дорогие мои друзья! – начал он. – Вот и настало время нам с вами расстаться. Вы меня простите, но я не смог найти себе замены. Сейчас, я так понимаю, что этой замены у нас на комбинате просто нет!
Ребята недоуменно смотрели на Гурского и ничего не понимали. А Гурский продолжал:
– Так вот, как ни прискорбно для всех нас, но наш замечательный ансамбль распадается! Ребята молчали. Они все еще не верили сказанному Мишей Гурским и надеялись, что он вдруг улыбнется своей ослепительной улыбкой и как всегда скажет: «А здорово я вас напугал, ну хватит шутить, давайте проверим наш репертуар на завтра!» Но Гурский не улыбнулся и ничего такого не сказал. Лицо его было по-прежнему грустным, что, глядя на него девчата даже прослезились! Михаил Иванович молча переживал расставание с полюбившимся ему коллективом ребят. Все вдруг загалдели. Кто-то из девочек спросил:
– Но почему ансамбль распадается, Михаил Иванович?
– Кто же это распорядился? – кто-то сказал из ребят.
– Милые мои, дорогие ребята! Никто не распорядился, никто не запретил, просто время пришло такое и война распорядилась. Я завтра уезжаю на фронт. Знаю, что без меня нашему ансамблю не жить!
Ребята снова загалдели. Кто-то громко, всхлипнул, девчата откровенно заплакали, мальчишки смотрели на Гурского теперь уже не как на художественного руководителя, а как на будущего красноармейца, бойца, фронтовика. Михаил Иванович крепко пожал каждому руку, затем повернулся и, не оглянувшись, вышел и зала.
Классный руководитель шестого «б» класса Анатолий Арнольдович Крамар, узнав о распаде самодеятельного ансамбля, который сам и создал, остался доволен. Организовав репетиции с привлечением клубных профессионалов, он не ожидал такого бурного всплеска талантов ребят своего класса, которые с репетициями и выступлениями основательно поотстали в учебе. В последнее время он уже не раз корил сам себя за это, и когда ансамбль распался, он все силы приложил к подготовке своего класса к испытаниям за шестой класс.
В тот день, когда в спортивном зале нового клуба ребята шестого «б» проводили на фронт своего художественного руководителя, Женя пришла домой перед самым началом уроков. Евдокия после смены уже вернулась с работы и на кухне готовила похлебку с отвратительным запахом «мясиги».
– Опять эта «мясига» – пробурчала Женя, снимая старенькое легкое пальтишко. затем она подошла к маме и попросила что-нибудь поесть.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
491
– Садись за стол, доченька, поешь, чего бог послал. – сказала Евдокия, наливая в миску, дурно пахнувшую похлебку. Женя с отвращением наморщила лоб, но есть так хотелось, что она, превозмогая рвоту, приступила к еде.
– Я, Женя, хотела с тобой поговорить. – сказала Евдокия, подсаживаясь к столу. В ее болезненном голосе Женя уловила упрек в свой адрес.
– Мам, да уже некогда говорить-то, скоро начало уроков, а я еще не собрала сумку с учебниками. Пошли в комнату, я буду собираться в школу, а ты говори мне, что хотела сказать.
– Ну пошли, – согласилась Евдокия, и они направились с кухни в комнату. Женя стала собирать учебники и тетради в сумку, а Евдокия стояла у дверей, все еще не решаясь заговорить.
– Мам, это платье совсем износилось, уже и латать нечего, надо мной уже мальчишки смеются, давай перешьем твой сарафан в горошинку на мое платье!
– Нет, дочка, моего сарафана в горошинку, обменяла я его на муку, а то ведь совсем голодно стало, надо ведь как-то жить?
—Ну что же за жизнь такая у нас? До войны перебивались с хлеба на воду, а теперь хоть с голоду пропадай! – заплакала Женя.
– Ты, дочка, заканчивай свой шестой класс, да, наверное, и хватит учиться, на завод надо поступать, там тебе карточку рабочую дадут, да и деньги тоже не лишние. Заработаешь на ситец и платье можно пошить. – сказала Евдокия.
– Мам, ты же сама всегда говорила, чтобы я училась, а сейчас значит обратное говоришь!
– Верно, доченька, обратное говорю, надо как-то выжить, надо пережить эту проклятую войну, а там будет легче. Ты подумай, дочка, да и Раису с собой на завод заберешь, все посытнее будет.
– Так ведь Рая только четвертый класс заканчивает?
– Потом, доченька и ты, и Раиса после войны будете доучиваться, а сейчас главное не умереть с голоду. – печально сказала Евдокия.
Расстроенная и уставшая Женя пришла в школу. К ней подошла Рая Григорьева.
– Ты что плакала что ли? Может дома что случилось? – спросила она.
– Нет, Рая, дома все по-старому, только мама совсем плоха, от голода. После испытаний я, наверное, пойду работать на комбинат там хотя рабочую карточку получу. – сказала Женя.
– Жень, да ты сама же говорила, что хочешь выучиться на инженера и вдруг на комбинат?
– Какой уж тут инженер, с голоду бы не сдохнуть. Мама все нас с сестрой поддерживает, а сама еле ноги таскает. Они у нее опухли от
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
492
недоедания, конечно. Рая подошла к своей парте. Она вернулась к Жене, держа в руке довольно большой сверток.
– Пойдем к раздевалке. – позвала она Женю. Они по коридору подошли к раздевалке, Рая развернула сверток и достала кусок хлеба грамм на шестьсот.
– На, возьми, Женя!
– А ты как же, Рая?
– Я дома картошки с салом наелась, до конца занятий выдержу, а ты возьми, тебе надо есть, ты вон как отощала.
– Рая, я ведь не смогу взять такую порцию, это же дневной паек рабочего!
– Бери, бери! Я ведь по-дружески, от всего сердца, ну возьми же!
– Нет, извини, Рая, не смогу, это же целое богатство!
Рая хотела что-то еще возразить, но тут зазвенел звонок, означающий, что перемена закончилась.
– Ну хорошо, – согласилась Рая. На большой перемене давай вместе съедим этот хлеб, согласна?
– Эх, Рая, до большой перемены еще надо дожить! – сказала Женя и они пошли в класс.
После третьего урока пришел Анатолий Арнольдович и объявил, что большой перемены не будет, а сразу же после истории можно идти по домам, физик заболел. Ребята обрадовались, так как урок истории все любили, и он проходил очень интересно и быстро.
Когда прозвенел последний звонок, все разбежались по домам. Придя домой, Женя бросила свою сумку на окно, взяла со стола крошечный кусочек хлеба и стала есть отвратительную вонючую похлебку. Окончив есть, она убрала со стола и легла спать, повернувшись спиной к теплому тельцу младшей сестры. Проснувшись в десятом часу, она пошла на кухню, затем умывшись, заглянула в кастрюлю.
– Опять «мясига»! – пробурчала она и, собрав на стол, позвала Раиску на завтрак. Раиска пришла, неся в руках большой кусок хлеба.
– Жень, где ты столько хлеба взяла? – спросила она. Женя глянула и сразу же узнала вчерашний кусок, который ей предлагала Рая Григорьева. «Значит она все-таки подсунула мне этот хлеб?» – мелькнуло в голове, а сестре сказала:
– Это, Раиса, не наш хлеб, положи его где взяла, я отнесу завтра в школу.
– Женя! А я уже отломила от него кусочек и съела? – надув губки, сказала Раиска. Женя посмотрела на хлеб, затем на прозрачное лицо сестры и вдруг сказала:
– Знаешь, что, Раиска! Пусть этот хлеб будет твой! От такого решения старшей сестры, Раиска запрыгала от радости и сказала:
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
493
– Женя, давай отдадим этот хлеб маме и Анюте. Они работают и так исхудали, что скоро упадут с ног!
– Правильно, Раиска, придумала. Давай оставим этот хлеб для мамы и для Анюты! Скоро и мы с тобой будем работать на комбинате, вот закончим школу в этом году и сразу же пойдем на работу.
– А в школу больше не будем ходить? – спросила Раиска.
– Нет, не будем. На комбинате нам выдадут рабочие карточки, и мы будем как взрослые рабочие.
– Ура! – крикнула Раиска, и они стали хлебать пахнувшую известью и гнилым мясом похлебку.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
494
Глава пятьдесят шестая
Апшеронская весна вступила в свои права, но уже не по-весеннему нещадно палило солнце, безоблачное голубое небо, отражаясь в сверкающей глади моря, радовало взор обитателей небольшого утопающего в зелени поселка Мардакян. Прибрежная полоса земли от поселка до самого моря представляла собой сплошные виноградники. Здесь, на берегу моря, на самом высоком месте, окруженные экзотическим парком, расположились корпуса белоснежных дворцов, в которых до войны размещался Мардакянский санаторий для нефтяников, а теперь здесь Мардакянский военный госпиталь.
Старший политрук Колесников после «ЧП» с похищением бандитами воспитанника Григорьева, был отстранен от должности комиссара отдельной стрелковой караульной роты и назначен комиссаром Мардакянского госпиталя. Это перевод для Колесникова был как чудом из чудес. После бессонных ночей при проверках охраняемого объекта, боевых тревог и огромной ответственности, он здесь в Мардакянах чувствовал себя как в земном раю. Освоившись со своим новым положением, он тут же занялся своим благоустройством. Отдельный домик с садиком, который когда-то занимал главный врач бывшего санатория, теперь служил общежитием для медсестер, он приказал освободить, отремонтировать, и когда домик был готов для вселения, Колесников распорядился подготовить госпитальную хозяйственную машину и на следующий день рано утром выехал по направлению в Сумгаит.
К девяти часам, подъехав к подъезду ДНСа, где пока жила его семья, он увидел бегущую вниз по лестнице девочку Ирину Березину. Она навзрыд плакала, вытирая слезы платком.
– Здравствуй, Ирочка! – громко произнес Колесников, предчувствуя какую-то беду. Она посмотрела на него заплаканными глазами, плечи ее затряслись в судорожном рыдании.
– Здравствуйте, Николай Ефремович.
– Ира, что произошло? Почему ты плачешь? – встревожился Колесников.
– Николай Ефремович! Дядя Коля! Аркадий умирает и не на чем его отвезти в Баку.
– Какой Аркадий? Почему умирает? – недоумевал Колесников.
– Николай Ефремович! Дядя Коля! Как вы могли забыть об Аркадии?
Вы на машине, надо срочно отвезти раненого Аркадия в Баку в госпиталь! Он ранен в бою с диверсантами! Дядя Коля, пожалуйста! – сквозь слезы причитала Ирина. «Значит, Григорьев нашелся.» – подумал
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
495
Колесников и как будто опомнившись от навязчивой идеи, сказал:
– Да, да, конечно! Поедем сейчас же! Где он?
– Он лежит в санчасти с прострелянной грудью, много потерял крови. Арон Авраамович говорит, что прямое переливание крови делать нечем, я бы отдала ему свою кровь. Его надо везти в госпиталь наша машина разобрана, ее ремонтируют. Дядя Коля, пожалуйста, скорей!
Колесников усадил Ирину рядом с водителем, а сам по заднему колесу взобрался в кузов, мысленно ругая себя за то, что выехал именно сегодня.
Григорьева на носилках погрузили в кузов. Колесников, не успев как следует расспросить о случившемся, не повидав своей жены, сел в кабину и приказал водителю ехать как можно быстрее.
В кузове для сопровождения раненого Аркадия сел санинструктор Симаков. По асфальтовому шоссе водитель выжимал из полуторки до шестидесяти километров в час. Подъезжая к Баладжарам Колесников приказал остановить машину. Открыв дверцу, он спросил санинструктора:
– А что Симаков, может быть довезем его до Мардакян?
– Аркадий пришел в себя, товарищ старший политрук, думаю, что довезем. –ответил Симаков, не понимая комиссара, зачем раненого везти в Мардакяны, когда они уже почти в Баку.
У Колесникова на этот счет была своя определенная цель. Во-первых, он хотел реабилитировать себя перед ранеными, перед этим как его...да, да, Бовиным. Безусловно повысится и авторитет среди медперсонала. Во-вторых, если объявится этот ненавистный ему Шайхутдинов, утереть ему нос. Он погубил парнишку, а я спас его! Захлопнув дверцу кабины, Колесников приказал водителю ехать в Мардакян.
Бовин после прогулки возвращался в палату. Теперь он мог уже один без сопровождения сестры пройти по узкой дорожке среди виноградников до самого моря, посидеть там на черных скалах, послушать ласкающий слух шум морского прибоя, подумать о жизни, своей злополучной судьбе. Вспоминая тот последний для него бой под Ростовым, он перебирал в памяти ребят, которые сложили свои головы в этом бою. «Не такая уж злополучная моя судьба, если остался жив и нянчат его здесь, как малое дитя, а вот Аркадий, который только еще вступил в этот жестокий мир и ничего хорошего еще не испытал, погиб от руки бандитов. Как все в мире несправедливо! Уж лучше бы меня разнесло в том окопе, а Аркадий пусть бы жил!» – размышлял Бовин. Вспомнив об Аркадии, он снова расстроился в висках застучали молотки. Стараясь успокоить себя, он присел в беседке у хирургического корпуса и вдруг увидел полуторку, подкатившую к подъезду корпуса. Из кабины выскочил комиссар и скрылся в дверях
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
496
корпуса. Вскоре из дверей выбежали санитары, открыли борт машины и, забрав носилки с больным скрылись. «Кого-то на срочную операцию привезли». –подумал Бовин и, встав со скамейки, медленно пошел в свою палату. Добравшись до кровати, он уже не мог сидеть на табуретке и, сняв пижаму, залез под одеяло. Полежав какое-то время, он не заметно для себя, заснул, а когда его легонько разбудили на ужин, он быстро поднялся с постели бодрым и здоровым.
После ужина в палате раненые заговорили о каком-то мальчишке-ефрейторе, который один сражался с немецкими диверсантами и был ранен в грудь, и истекая кровью чуть не умер.
– Это не твой пацан, о котором рассказывал комиссар? – спросил сосед по койке у Бовина.
– Какой пацан? О чем вы говорите? – сказал Бовин, хотя суть разговора раненых ему была ясна. Но в это время в палату вбежала запыхавшаяся медсестра Аманова.
– Бовин, Ваш мальчик – Григорьев Аркадий, операцию перенес хорошо, ему влили кровь и жизнь его вне опасности! – радостно воскликнула она.
– Аркадий жив? – произнес Бовин и, пошатнувшись, сел на кровать. К нему подбежала Аза.
– Петр Тихонович! Все хорошо, жизнь вашего мальчика – Аркадия спасена, и он совеем скоро будет здоров! – уже более спокойней сказала она.
На второй день после операции Аркадия в госпиталь прибыли два средних командира. Один из них был старший лейтенант Гармидарь. Они зашли в кабинет начальника госпиталя и предложили ему ранбольного Григорьева определить в отдельную палату, куда не допускать никого из посторонних. Тут же были определены врач-хирург и медсестра, которые должны были лечить и обслуживать раненого Григорьева. Они взяли у них подписку о неразглашении места нахождения Григорьева и все то, о чем он будет говорить. Затем они посетили Аркадия уже в отдельной палате, а Гармидарь попросил его рассказать все, что с ним произошло за эти две недели, которые он провел в плену у бандитов.
Аркадий уже значительно окреп и довольно бодрым голосом рассказал обо всех своих злоключениях. В свою очередь Аркадий спросил Гармидаря, захвачены ли диверсанты и разыскали ли базу в расселине поймы речки.
– Пока, товарищ Григорьев, не закончится операция по ликвидации группы диверсантов, эти вопросы задавать нельзя! – официально ответил Гармидарь. Аркадий не любил этого, как ему казалось, спесивого командира-особиста и пожалел, что задал ему этот вопрос. «Может кто из своих придет, тогда и узнаю все» – подумал он. А
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
497
когда особисты собрались уходить, Аркадий не выдержал и задал еще один вопрос:
– Я, товарищ старший лейтенант, до сих пор не знаю, жив ли мой друг-пес Левка? Скажите мне хотя бы это?
– Нет, Григорьев, твой друг Левка убит, его диверсанты так изрешетили пулями, что на нем не осталось живого места! – со злорадным торжеством ответил Гармидарь.
– Что ж, спасибо хоть за эту информацию. –печально произнес Аркадий и отвернулся к стене.
– Ну, прощай, Григорьев, и постарайся никому не рассказывать подробности, которые ты сообщил нам. Выздоравливай и возвращайся в строй! – сказал Гармидарь.
– Спасибо! – тихо ответил Аркадий, не поворачивая головы к Гармидарю. Особисты ушли. Аркадий думал о последних приключениях, происшедших с ним и считал себя невезучим растяпой. Особенно ему было жалко Левку, который ценой своей жизни спас его от смерти.
Бовин, узнав о воскреснувшем Аркадии, был переполнен радостными чувствами. Он несколько раз пытался найти в хирургическом отделении раненого Аркадия и встретиться с ним, но к его удивлению, ему никто не называл номер палаты, где лежал Аркадий. Медсестра Аманова сказала ему, что к Григорьеву никого не пускают и никто не знает, где он находится. Бовин обратился к начальнику госпиталя, но тот ничего определенного не сказал, а кода через несколько дней из Сумгаитского военного склада к Аркадию прибыла на машине целая делегация, которую тоже к нему не пропустили, он понял, что с другом, наверное, дело обстоит очень плохо. Тогда он решил во что бы то ни стало узнать об этой странной секретности. Однажды ночью, миновав спящую дежурную сестру, он осторожно пробрался к хирургическому корпусу, тихо поднялся по лестнице и, открыв белую дверь, вошел в коридор. В центре коридора стоял стол с ярко горящей настольной лампой, за которым сидела дежурная сестра. К великому огорчению Бовина, она не только не спала, но даже довольно бодро и быстро писала, то и дело макая перо в чернильницу. Бовин, рассчитывая, что сестра, поглощенная писаниной, не заметит его, но при первом не его шаге по полу коридора, она подняла голову.
– Вам что нужно в хирургии, ранбольной Бовин? – строго спросила она. «Откуда она знает мою фамилию?» – подумал Бовин, а сам спросил:
– Мне бы повидать моего друга?
– Ночью друга повидать? По крайней мере странно, Бовин. Вы не контуженый в голову, и вам по ночам надо спать глубоким сном, а вы с друзьями хотите общаться. Уж не Григорьев ли ваш друг? – спросила
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
498
она.
– Да, Григорьев. Мы еще до войны были с ним знакомы! – обиженно произнес Бовин.
– Я вам уже сказала, что к Григорьеву нельзя, не положено, понимайте ли вы это?
– Я понимаю, но всего на минутку, только посмотреть! – умолял Бовин
–На минутку говорите? Да он же спит, а разве можно будить тяжело раненого, сон – это его здоровье, идите-ка вы, Бовин, и ложитесь в свою постель!
– Скажите хотя бы куда он ранен и какое его состояние?
– Пулевое ранение в грудь, касательное для верхней области правого легкого, без повреждения грудной клетки. После ранения было обширное кровоизлияние в грудную полость, после операции состояние вполне удовлетворительное.
– Почему же к нему никого не пускают?
– Это не вашего ума дело, Бовин. Не пускают, значит так нужно. Не ходите больше сюда и не задавайте своих вопросов!
Бовин понял, что разговаривать со строгой медсестрой бесполезно, она все равно, в палату к Аркадию не пустит, но попытаться еще раз прорваться в палату к Аркадию, это дело будущего.
На следующий день, Бовина вызвали в кабинет начальника госпиталя, где сидели три средних командира. Один из них в звании майора предложил Бовину присесть на табуретку.
– Скажите, Бовин, в ноябре сорок первого под Ростовым вы попали в плен к немцам? – спросил майор.
– Никак нет, товарищ майор, я не был в плену, я находился в хуторе Марьин у жителя этого хутора Шемякина. Двигаться дальше я не мог, так как был ранен в руку и контужен.
– Что же вы делали в хуторе Марьин? – спросил майор.
– Старик Шемякин и его жена меня лечили.
– Ну а потом?
– А потом я собирался уйти через линию фронта к нашим, но тут началось наше наступление и меня освободили свои. Я товарищ майор, спецпроверку проходил и в моем деле все написано, да, да, мы все знаем, а вот для чего вы прорывались ночью к Григорьеву в палату, ведь знали же, что запрещено?
– Этот мальчик, Григорьев, мне дорог, как сын или может как брат. Я еще до войны познакомился с ним на сумгаитской стройке, а тут комиссар рассказал, что его захватили какие-то бандиты, я уже не чаял и увидеть Аркадия, а тут вдруг его привезли в госпиталь раненого, мне хотелось увидеть его, поговорить, узнать о здоровье и все такое, товарищ майор.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
499
– Хорошо, вы скоро увидите Григорьева и у вас будет время для бесед с ним, а сейчас идите в свою палату, лечитесь и никаких встреч с Григорьевым. Кроме всего, о нашей с вами беседе распространяться среди ранбольных и медперсонала вам не следует.
В тот же день, когда особисты узнали от Григорьева подробности его похищения, имея на руках карту маршрутов диверсантов и место расположения объектов их действия, они раскрыли замаскированную базу в расселине у речки Сумгаит, но там ничего не обнаружили, кроме двух пустых пещер и пустой трехметровой ямы. Вражеская диверсионная группа растворилась в степи, исчезла. Доказательство, что она все-таки существует – это убитые Григорьевым диверсанты, вьючная лошадь с вьюками, набитыми толовыми шашками и взрывателями.
Через неделю в Насосной на военном аэродроме захватили двух диверсантов со взрывчаткой, которые пытались вторично уничтожить базу ГСМ. Диверсанты были доставлены в особый отдел армии ПВО, но майор Исмаилов не смог от них узнать что-либо полезного об диверсионно-террористической организации «Апшерон».
Главе пятьдесят седьмая
Кончились холода. Южная весна, наступившая уже во второй половине февраля, вдруг преобразила окрестности Севастополя. Яркой зеленью покрылись деревья, в расселинах, в оврагах, даже в воронках от снарядов и бомб на вывернутой земле пробивалась молодая трава, зеленым ковром покрывшая перепаханную войной землю. Ожила заброшенная, изуродованная металлом неухоженная виноградная лоза, на которой появились распускавшиеся пучки листвы. Теплые лучи солнца прогревали влажную, дышавшую землю, на которой по утрам струились еле уловимые глазом прозрачные потоки воздуха. Зеркальная поверхность моря сверкала мириадами искр. Оно манило к себе своей ласковой и гордой красотой.
Но весенний пейзаж не радовал защитников города. Ежедневно по периметру Севастопольского района обороны не стихали ожесточенные бои, лилась кровь, гибли люди. Командующий одиннадцатой немецкой армии Манштейн несколько раз отдавал приказы о захвате Севастополя, но все атаки немцев разбивались о самоотверженность и мужество его защитников. Немецкая артиллерия интенсивно обрабатывала передний край советских войск, а самолеты большими группами бомбили и без того превращенный в руины город. Защитники морской крепости несли большие потери, восполнить которые теперь возможности не представлялось. Кроме всего не хватало продовольствия, вооружения и боеприпасов.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
500
Один из таких грозных весенних дней командир восьмой бригады морской пехоты полковник Горпищенко решил осмотреть захваченные у немцев позиции в районе обороны второго батальона. Пробираясь по траншее третьей роты, он обратил внимание на полосы организации огня стрелкового оружия и особенно на сектора обстрела пулеметов, расположенных таким образом, что непростреливаемого участка и мертвого пространства здесь он не обнаружил.
– Мне известно, лейтенант Григорьев, что вы моряк из плавсостава? – спросил он Филиппа.
– Так точно, товарищ полковник, это так.
– Тогда ответьте мне, где вы научились пехотному мастерству?
– Немного в учебном экипаже в Батуми, а в основном здесь в боях за Севастополь.
– У вас, лейтенант Григорьев, природный командирский талант! Отстоим Севастополь, пошлю вас в Москву на учебу. – сказал Горпищенко.
– Что вы, товарищ полковник, куда меня на учебу, мне ведь уже тридцать три, а потом я электромеханик, после войны пойду работать на какую-нибудь стройку, мечтаю новую жизнь начать. – сказал Филипп.
– Это какую еще новую? Вы что до войны работали не по специальности? – удивленно спросил Горпищенко.
Всегда работал по специальности, только жизнь мою до войны и жизнью-то не назовешь, прожигал я ее эту жизнь, ездил по стране, искал райского для себя места, да никак не мог взять в толк, что рай надо своими руками делать – грустно сказал Филипп.
– Вон оно как, а неужели тебе нужна была война, чтобы разобраться в себе?
– Нет, конечно, я еще до войны остепенился, но как раз перед ее началом.
– Тут мне докладывали, что будто жена у тебя тяжело раненая лежит в Инкерманской штольне, кажется санитарка с четвертого батальона, Стрельцова ее фамилия, так жена она тебе или фронтовое увлечение?
– Нет, товарищ полковник, не жена она мне, просто хороший человек, между прочим, ей я обязан своим прозрением на новую жизнь, на стройке в Сумгаите вместе были, а вот здесь случайно встретились.
– Как же насчет жены? У нас у моряков вроде бы сплетни не в почете?
– Не знай, товарищ полковник, как это получилось. Видимо, после ранения она назвала меня своим мужем, и я не стал отрицать, хотя между нами, честно говоря, ничего и не было, кроме того, что, полюбили мы друг друга, по-настоящему полюбили, особенно я – сказал Филипп, смущенно опустив голову.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
501
– Мда...! Ну, а семья-то твоя где сейчас обитает?
– Моя семья, это моя мама да братишка с сестрами, а жены и детей у меня нет и не было никогда.
– Значит говоришь убежденный холостяк?
– Пробовал я и жениться, пытался создать и семью, неоднократно, но хорошие женщины уходили от меня сразу же, как только убеждались, что я неисправим, а дрянь всякая, конечно, вилась вокруг меня, но с такими заводить семью мне и самому не хотелось.
– Ну что ж, Григорьев, за прямоту спасибо, никому не говорил, а тебе скажу: люблю я прямых и упрямых! Только ответь еще на один вопрос, может быть не надо больше напрасно обнадеживать Стрельцову? Ей кажется двадцать один, а тебе за тридцать.
– Я и сам думал над этим, даже убеждал себя, что недостоин я ее, но ничего не могу поделать со своими чувствами. Никогда такого со мной еще не было. По-моему, впервые в жизни я понял, что такое любовь! Да я, товарищ полковник, никогда в этом не признался бы ни ей, ни вам, если бы она первая не сказала мне, что любит. Да и сейчас можно было бы вообще не говорить об этом, все это скоро останется в моих воспоминаниях и тяжелым камнем ляжет на мою несчастную душу. Но мне очень хочется излить кому-нибудь мое горе, подавить чувства моей бесплодной любви – опустив голову, печально сказал Филипп.
– Верю твоим чувствам, Григорьев? Конечно тебе решать, как поступить. Взвесь все и как в бою прими единственное верное решение!
– Решение мое, товарищ полковник, от меня не зависит. Был я в госпитале, врачи сказали, что погибает Стрельцова от общего заражения крови! – с горечью произнес Филипп.
– Вон оно что? А я не знал. Неужели ничем нельзя помочь?
– Нужен антибиотик, а у них такого лекарства нет. Говорят, одна надежда на ее молодой организм.
– Да, случай тяжелый, я, пожалуй, тоже навещу ее в Инкерманской штольне. – сказал Горпищенко и, пожав Филиппу руку, ушел в третий батальон.
Через три дня Филиппу передали аккуратно сложенный треугольник. «Наверное, письмо от Аркадия?» – обрадовался он, но оказалось, что это писала Валентина Бабенко из Инкерманского госпиталя. Она сообщала, что Стрельцову отправляют в Новороссийск и что она просила его прибыть проститься с ней. Филипп тут же позвонил комбату Логунову. Но Логунов ответил отказом, всю ночь Филипп бродил по взводам, проверял вахту наблюдателей и часовых. А рано утром перед фронтом первого батальона завязался ожесточенный бой. В роту прибыл старший политрук Паршин:
– У вас, Григорьев, все спокойно?
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
502
– Да, все спокойно, товарищ старший политрук.
– А вот у соседа справа, у речки Чернушка, немцы разделись догола идут в атаку, как стадо баранов в трусах и сапогах. Пулеметчики там весь берег усеяли их трупами, а они как с ума посходили, лезут и лезут!
– Жалко, что не у нас, мы бы их тоже покромсали – зло произнес Филипп.
– Чего вы, Григорьев, сегодня такой взвинченный?
– Я в бою всегда такой, товарищ комиссар!
– Собери-ка мне ваших взводных агитаторов, надо потолковать, пока есть такая возможность. – приказал Паршин. Агитаторов собралось семь человек. Побеседовав с ними, Паршин направился в первый взвод. Филипп остался на наблюдательном пункте, ему вдруг захотелось побыть одному. Он думал о том, что уже два месяца нет писем из дома и от подполковника Березина из Сумгаита, который должен был написать об Аркадии. Его мысли прервал зуммер батальонного телефона, звонил командир батальона Логунов:
– Григорьев! Мне звонил полковник Горпищенко, он приказал отпустить тебя в Инкерманский госпиталь на один час, машину прислал, ты что жаловался ему на меня, что ли?
– Товарищ капитан, не в моих правилах жаловаться, тем более начальству. Был он у меня в районе обороны, кроме всего разговаривал по душам, вот и все. А ехать в госпиталь сейчас не могу, у меня здесь старший политрук Паршин, вот дождусь его из района обороны первого взвода, тогда и поеду.
– Ждать Паршина не надо, машину комбриг прислал на один час, оставь за себя Бугрова и иди сюда на «НП» батальона. Прибыв к Логунову, Филипп увидел в балке бригадную полуторку. Он сел в кабину и приказал водителю ехать в Инкерман.
У входа в подземелье его встретила молоденькая медсестра, которая назвалась Шурой.
– Шурочка, мне бы повидать ранбольную Стрельцову? – попросил Филипп.
– Опоздали, товарищ лейтенант, ее ночью на самолете отправили в Новороссийск.
– Не может быть, мне дали машину и сказали, что она еще здесь!
– Да, ее хотели отправить сегодня ночью, но самолет вылетал вчера, поэтому ее забрали в первую очередь.
– Кто приказал ее направить в Новороссийск?
– Был приказ из сануправления, и ее отправили.
– А какое ее самочувствие?
– С хорошим самочувствием на большую землю не отправляют. Плоха она. Хирурги говорят, шансов мало. – сказала Шура и скрылась в
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
503
штольне. Филипп недовольно посмотрел ей вслед. У него в запасе было еще несколько минут и он решил отыскать Валентину Бабенко, но только он направился в штольню, как она сама вышла из зияющей черной дыры подземного госпиталя.
– Вот вы где? Здравствуйте! Мне Шура сказала, что вы приехали к вашей жене. Вы получили мою записку?
– Да, получил три дня тому назад. – сказал Филипп.
– Значит вы не смогли приехать, ну, а раз так, то теперь уже поздно, вот ее письмецо. Правда писала я, но под ее диктовку. Ее увезли ночью на Херсонеский мыс, почему-то с сануправления позвонили, может быть это вы, товарищ лейтенант, замолвили за нее слово? Обычно полостники раненые в живот у нас тут умирают, а Валю увезли на большую землю, может и спасут? – заключила Бабенко. Но Филипп уже не слушал ее. Он читал небольшое письмецо, полное скорби и любви к нему.
– Извините, товарищ лейтенант, мне очень некогда, я, пожалуй, пойду. – сказала Бабенко и, не получив от Филиппа ответа, скрылась в штольне.
Поздно вечером в район обороны роты пришел почтальон Ситов. Он принес письма, в первую очередь вручив Филиппу два письма, которые, по его словам, по-видимому, давно лежали в Новороссийске и ждали оказию для отправки в Севастополь. На одном из треугольников, к своему удивлению и радости, Филипп узнал почерк Аркадия. Быстро развернув послание, он стал читать ученические строки младшего брата. Аркадий писал из войсковой части, что он служит там станковым пулеметчиком и что научился стрелять из пулемета точно в цель. Филипп не понимал одного, каким образом Аркадий стал пулеметчиком, ведь ему в августе прошлого года исполнилось только четырнадцать лет. Аркадий писал о своих товарищах пулеметчиках, о пулеметах и разного рода военной атрибутике, за что цензура зачеркнула примерно одну треть его письма. Второе письмо было от сестры Лидии. Она писала под диктовку мамы, которая извещала, что знает, где Аркадий и что получила письмо от Гути, которая находится на фронте. В конце был указан ее полевой адрес.
Эти два письма отвлекли Филиппа от горьких мыслей о Валентине Стрельцовой. А нему подошел младший политрук Бугров:
– Филипп Дмитриевич! – обратился он к Григорьеву, – я хотел напомнить, что скоро первое мая, был я у майора Паршина, он сказал, что к первомайским праздникам на крымском плацдарме могут произойти большие перемены.
– Какие перемены и что мы должны делать в связи с этим?
– Он сказал, что с Керченского полуострова начнется освобождение Крыма, возможно и нам представится возможность
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
504
перейти в наступление, в связи с чем во взводах надо провести беседы, воодушевить личный состав роты.
– Дело говоришь, политрук! Такие вести надо немедленно рассказать всем нашим братишкам. Да, только все должно быть нацелено на поддержание воинской дисциплины, порядка и высокой боевой готовности роты!
– А что у нас в роте дисциплина хромает?
– Тебе бы, комиссар, надо первому обратить внимание на все нарушения воинской дисциплины. Сам посуди, в третьем взводе пулеметчик Ильин – отличный стрелок, мастер своего дела, к награде представлен, а вчера ушел в инкерманские огороды за овощами, кто его туда отпускал? Оказалось, самовольно ушел. У Третьяка известный в роте разведчик Агаметов вчера ночью побывал в санчасти у девчат, позицию оставил самовольно. Во втором взводе ссора сержанта Саидова и краснофлотца Карнауха окончилась тем, что обоих пришлось наказать. И другие, казалось бы, мелкие нарушения дисциплины ведут к неоправданным потерям в бою. В общем вам понятно? Организуйте беседы с людьми и почаще.
Бугров у шел. Сам Филипп приказал командиру второго взвода главстаршине Оськину передать по цепи, чтобы на позициях остались наблюдатели, а весь личный состав взвода по ходу сообщения сосредоточился у щели укрытия. Здесь собралось шестнадцать краснофлотцев и четыре сержанта. Главстаршина Оськин доложил Филиппу, что взвод в сборе. Филипп усадил людей на камни. Пока краснофлотцы размещались, Филипп вызвал своего связного Карнауха.
– Я хотел с вами, товарищи бойцы и командиры второго взвода, поговорить вот о чем: из штаба батальона сообщили хорошую новость, первомайские праздники мы будем праздновать по-нашему, по-севастопольски, вместе с нашими братишками с Керченского полуострова. Настало время бить фашистов и гнать их из Крыма. Мне лично это нравится! Краснофлотцы заулыбались, загалдели, а Бельский сказал за всех:
– Нам тоже это очень нравится, товарищ лейтенант!
– Значит мои желания и ваши не расходятся? – сказал Филипп.
– А можно узнать, когда точно пойдем в наступление? – спросил старшина второй статьи Соловьев.
– Ты, Соловьев, многого хочешь, тебе бы еще точное время «Ч» узнать! проворчал младший сержант Захаров.
– На это, товарищи краснофлотцы, будет приказ, а наше дело точно исполнить его, ну так как сможем? – спросил Филипп.
– Сможем, товарищ лейтенант, разве могут быть сомнения у моряков, да мы шайтана свернем и голову ему скрутим! – крикнул сержант Саидов.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
505
– На нас, товарищ лейтенант, можно положиться, как на скалу, не подведем! – крикнул Вельский. Краснофлотцы снова загалдели. Филипп поднял руку, бойцы смолкли.
– У нас в роте, товарищи, не все благополучно с дисциплиной. В первом и третьем взводах есть случаи самовольного оставления позиций, у вас во взводе произошел позорный случай ссоры сержанта с краснофлотцем. Сержант Саидов смутился и опустил голову на грудь.
– Да, да, сержант Саидов, не надо прятать свои глаза, это касается вас – сказал Филипп.
– Вот командир вашего первого отделения, увидев моего связного краснофлотца Карнауха, который числился бойцом в его отделении, приказал ему помочь пулеметчикам снарядить пулеметную ленту, в этом я не нахожу ничего плохого, и верно, когда мой связной сидит без дела, а пулеметчики не успевают снарядить ленту, сам бог велел Карнауху без всякого приказа по своей инициативе взять да и помочь пулеметчикам, а он поступил как барский денщик и в грубой форме ответил Саидову, что он де, мол, теперь не подчинен командиру отделения и исполнять приказания не может. Сержант Саидов, вместо того, чтобы добиться выполнения своего приказа, хватает его за грудки и начинается возня сержанта с краснофлотцем, а ведь оба моряки. Если бы не я, неизвестно до чего у них могло дойти бы. Я это говорю открыто, не соблюдая субординации потому, что все равно, все это видели. А теперь как же прикажете понимать наше морское фронтовое братство? Сможем мы немцев бить, если сами с собой не разберемся? По-моему, если немцы узнают о таких наших отношениях друг к другу, они будут приветствовать их бурными аплодисментами! Ну так что скажете, товарищ сержант Саидов? – спросил Филипп. Саидов встал:
– Я товарищ лейтенант, вину свою буду искупать в бою!
– Все слышали, товарищи моряки?
– Слышали, товарищ лейтенант! – сказал Бельский.
– Ну, а вы, товарищ Карнаух? По сути дела, вы не выполнили приказ младшего командира в боевых условиях, это грозит трибуналом, так что нам с вами делать? – спросил Филипп.
– Я прошу прощения у сержанта Саидова и у вас, товарищ лейтенант, такого больше не повторится, да и я искуплю свою вину в бою! – виновато произнес Карнаух.
– Я привык верить морякам, а вы, товарищи бойцы и командиры, верите им? – спросил Филипп.
– Верим, товарищ лейтенант, они больше такого не сделают – сказал за всех Бельский.
– Хорошо, но последнее слово скажут еще комсомольцы роты на своем собрании. Никогда не забывайте, товарищи моряки, что мы севастопольцы! А теперь если у вас нет вопросов ко мне, всем по
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
506
местам!
Личный состав второго взвода быстро занял свои огневые позиции, а к Филиппу подошел главстаршина Оськин.
– Товарищ лейтенант, разрешите мне задать вам вопрос?
– Слушаю тебя, Оськин.
– Вот вы сейчас при всех краснофлотцах второго взвода указывали на проступок сержанта Саидова, а разве положено так по уставу?
– Да, Оськин, положено. Во-первых, Саидов совершил свой проступок на глазах всего взвода, о чем я уже говорил, а во-вторых, если бы я не сказал об этом взводу в беседе, я не поднял бы ни на йоту авторитет Саидова, да и своего тоже. Лучше уж самая горькая правда, чем красивая ложь.
– Да, но теперь краснофлотцы первого отделения перестанут считаться с Саидовым, как с командиром?
– Ты ошибаешься, Оськин. Из-за этого случая считаться с ним не перестанут, ну, а если все-таки перестанут, значит Саидов не командир, значит ему надо уходить с отделения в рядовые. Прежде всего командир силен тем, что он всегда монет сказать своему подчиненному: «Делай как я!» Если он не может сказать подчиненным таких слов, значит он уже не командир.
– Значит по-вашему, Саидов, теперь уже не может быть командиром?
– Думаю, что Саидов грамотный, принципиальный и требовательный к себе и к подчиненным, а в атаке он ведет отделение, а не наоборот, значит и храбрости ему не занимать. А сегодняшний урок он наверняка запомнит на всю жизнь. Из него получится прекрасный командир отделения, взвода, а может быть и больше.
– Товарищ лейтенант, разрешите нескромный вопрос? – Филипп удивленно посмотрел на Оськина.
– Ну что еще тебя интересует, выкладывай?
– А я, по-вашему, гожусь в командиры?
– Годишься, Оськин, иначе я давно заменил бы тебя на другого.
– Дело в том, товарищ лейтенант, что я хотел бы стать морским средним командиром.
– А кем ты был на корабле?
– Младшим командиром, но мне нравится такая наука, как навигация, я хотел бы стать штурманом.
– Надеюсь, Оськин, ты станешь им, желаю тебе в этом удачи!
После обеда немцы начали артиллерийский обстрел района обороны. Ответный огонь открыла наша артиллерия. Филипп, подал сигнал в укрытие. Сам вошел в свой блиндаж, где уже находился младший политрук Бугров. Из амбразуры блиндажа они из биноклей
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
507
стали наблюдать за действиями противника.
После окончания артиллерийской дуэли, немцы в атаку не пошли. В блиндаж вбежал Карнаух:
– Товарищ лейтенант! Осколком в живот ранен главстаршина Оськин!
– Тебе кто-то сказал? – почти крикнул Филипп.
– Я его видел сам, товарищ лейтенант, он тут недалеко в траншее лежит и вас зовет к себе. Филипп выскочил из блиндажа и побежал за Карнаухом по траншее, за ним след см побежал и Бугров.
Оськина они увидели уже на носилках, бледного осунувшегося. Лицо его походило на мумию, лишь только глаза смотрели по-прежнему уверенно и спокойно.
– Иван Захарович! Что с тобой? – крикнул Филипп.
– Все, товарищ лейтенант, это конец моей мечте. Я рассказал вам о своем заветном мечтании, но подсознанием чувствовал, что мечта моя не осуществится. – с трудом выговаривая слова, произнес Оськин
– Брось, Иван, паниковать! Ты обязательно поправишься, сбудется твоя мечта – сказал Филипп. Но по всему было видно, что Оськин говорил истину. Дыхание его учащалось, испариной покрылся лоб, лицо на глазах желтело. Филипп вопросительно посмотрел на медсестру Саликову, но та опустила глаза и ничего не сказала.
– Прощайте, товарищ лейтенант! Я очень ценил ваше мнение, спасибо вам за все! – слабеющим голосом произнес Оськин, он хотел еще что-то сказать, но силы покинули его и, потянувшись, главстаршина Оськин умер. Остекленевший взгляд мертвых глаз все еще был устремлен на Филиппа, как бы укоряя его в чем-то. Филипп пальцами левой руки закрыл Оськину веки и наклонил перед ним свою голову.
– Мы отомстим за тебя, Иван Захарович – сказал Филипп и, повернувшись побрел в блиндаж. Там он сел на скамейку и слезы покатились из его глаз, теперь он не стыдился их. В блиндаж вошел Бугров.
– Кого командиром назначим, Филипп Дмитриевич? – спросил он.
– Командиром? Конечно сержанта Саидова! – сказал Филипп, вытирая рукавом глаза.
Зазуммерил аппарат. Филипп схватил трубку, звонил Логунов:
– Как там у тебя дела, Филипп Дмитриевич, после артобстрела? – спросил он.
– Я еще не успел получить донесения от командиров взводов, но у меня убит осколком снаряда командир второго взвода главстаршина Оськин.
– Оськин, говоришь? Жалко парня, хороший был моряк. Ладно подсчитывай потери и доложишь потом, а насчет Оськина, к нам тут из
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
508
штаба бригады прислали младшего лейтенанта, тоже моряк, вот тебе и командир взвода – сказал Логунов.
– Как вы можете так спокойно говорить о погибшем Оськине? Это же был прекрасный командир, хороший человек с мечтой о своем будущем. Он хотел жить, учиться, а вы уже мне его заменой тычете! – крикнул в трубку Филипп.
– Спокойно, лейтенант Григорьев. Вы же моряк, и истерика вас не лечит, а у нас по батальону знаете сколько гибнет? Каждого оплакивать – слез не хватит. А за ваше «тычете» пришлете мне письменное объяснение, понятно? Но Филипп уже не слушал Логунова, он бросил трубку и вышел из блиндажа. К нему подошел Бугров.
– Что с вами Филипп Дмитриевич? – спросил он.
– Не могу, Станислав Владимирович, спокойно смотреть, как гибнут братишки, каждого убитого будто все равно что из сердца отрываю, да ладно, Саидова не трогай, на второй взвод из штаба бригады какого-то младшего лейтенанта присылают, посмотрим, кто такой! – сказал Филипп и направился в первый взвод к Третьяку.
Когда стемнело, Филиппа вызвали в штаб батальона и в присутствии всех командиров рот Логунов за грубость в свой адрес объявил ему строгий выговор. Короткое совещание закончилось, все разошлись, Филипп уходил последним. У входа штабного блиндажа, его окликнул Паршин:
– Филипп Дмитриевич! Подожди немного! Он подошел к Филиппу, и они вышли из блиндажа и направились по ходу сообщения в сторону переднего края.
– Ты не принимай близко к сердцу этот выговор. Конечно Логунов не Евдокимов, но и его надо понять. – сказал Паршин.
– Я все понимаю, товарищ старший политрук и обижаться на начальника, объявившего мне взыскание, не пристало. Одно только щемит душу, что главстаршину Оськина не вернешь. Он мне перед смертью открыл свою мечту: хочу говорит, стать морским командиром, навигация ему нравилась, штурманом хотел стать, а вот немецкий осколок от снаряда перечеркнул его мечту! Уж лучше бы меня стукнуло, чем Оськина!
– Ну-ну, ладно, Филипп Дмитриевич, не убивайся по Оськину. Говорят, от сумы да от судьбы не уйдешь. Иди командуй. Скоро в Крыму начнутся большие дела, есть возможность отомстить фашистам за погибших наших товарищей и за Оськина тоже. – сказал Паршин и у перекрестка траншеи и хода сообщения он подал Филиппу свою руку, и они расстались.
Первомайские праздники прошли спокойно и буднично. Немцы затихли. Ни одного самолета, ни одного выстрела из пушки. Да и из батальона никаких приказов не поступало. Свою роту Филипп к
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
509
наступлению подготовил основательно. Бойцам раздали боеприпасы, даже о скудном продовольственном пайке побеспокоились, но от тишины звенело в ушах, солнце пекло нещадно, на небе не было ни одного облачка, лишь от зеркальной глади моря чуть-чуть веяло прохладой. Филипп послал младшего политрука Бугрова в штаб батальона хоть что-нибудь узнать, но Бугров вскоре вернулся ни с чем. Через два дня пришел всегда желанный для Филиппа старший политрук Паршин.
– Плохи дела, Филипп Дмитриевич. Кажется, в Керчи нашу группу войск разбили. Войска эвакуируются через Керченский пролив на Тамань, а это значит, что не сегодня завтра, всей своей мощью Манштейн навалится на нас. Здесь будет довольно жарко, но я думаю, Севастополь все-таки не сдадим, а ты как думаешь?
– Конечно, не сдадим! Но мне бы роту пополнить личным составом, хотя бы до половины штатного состава, да боеприпасов подбросили бы, вот об этом я постоянно думаю, товарищ старший политрук.
– Об этом думает каждый командир, Филипп Дмитриевич, со снабжением у нас видишь плоховато, немцы блокировали морской путь к Севастополю, но кое-что все-таки удается подбросить нам. – сказал Паршин. Где-то на правом фланге роты немцы открыли ураганный огонь из всех видов стрелкового орудия.
– Слышите, товарищ старший политрук, немцы проснулись, уж не атаковать ли собираются? – сказал Филипп и приказал Карнауху узнать, что там у Третьяка.
– Ну, ладно, Филипп Дмитриевич, я пойду на «КП» батальона. – сказал Паршин и направился по ходу сообщения в тыл. Филипп занял свое место на наблюдательном пункте и из бинокля стал осматривать передний край. Ничего подозрительного он там не обнаружил. На душе было прескверно. Еще несколько дней назад, предчувствуя наступление, настроение было торжественное, а тут хоть аллилуйя пой и проси милости у всевышнего. «Нет, надо себя держать в руках, если так упал духом я, тогда что же делать бойцам, которые в трудную минуту всегда смотрят на командира». – подумал Филипп. В блиндаж вбежал Карнаух и доложил, что по мнению Третьяка, обстрел наших позиций обычный, наступать немцы пока не собираются. Ночь прошла тревожно. Хотя Филипп знал, что немцы не любят всевать по ночам, но он всю ночь не сомкнул глаз, проверяя службу наблюдателей. Утром он решил хотя бы немного поспать, но только лег на топчан, как зазуммерил телефон. В сердцах Филипп схватил трубку и услышал голос Паршина:
– Филипп Дмитриевич! Немцы бросают листовки, там на них обозначена линия фронта под Керчью, положение там катастрофическое, предлагают нам сдаться и тому подобное. Ты с
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
510
Брагиным пройдитесь по району обороны, побеседуйте с бойцами и командирами, надо поднять настроение личного состава. Карнаух, оберегавший сон командира и услышав его голос, вошел в блиндаж. Он принес кучу листовок и положил их на стол рядом с телефонным аппаратом.
– Вот мне только что Карнаух принес дюжину этих листовок и действительно здесь обозначена линия фронта под Керчью, получается, что прижали наших к самому проливу, врут конечно?
– К сожалению, на этот раз немцы не врут, думаю не надо скрывать эту обстановку и от личного состава роты, пусть знают правду и сами оценивают положение. – сказал Паршин.
– Я тоже так думаю, товарищ старший политрук. Я между прочим всегда своим подчиненным говорил правду!
– А начальникам? – пошутил Паршин.
– Разве вы, товарищ старший политрук, уличили меня во лжи? – обиделся Филипп.
– Не сердись, Филипп Дмитриевич, это всего лишь шутка, а ты как ершик сразу, да и колоться! Лучше учись выражаться точнее, чтобы тебе не задавали вводных вопросов, до встречи! – сказал Паршин.
С позиции сорокопятчиков пришел Бугров и тоже принес пачку листовок. Филипп рассказал ему о разговоре с Паршиным и предложил пойти к Третьяку, а самому в район обороны второго и третьего взводов. На «НП» второго взвода Филиппа встретил младший лейтенант Марков. Он доложил об обстановке и о боевом состоянии взвода. Никаких замечаний к Маркову у Филиппа не было, но или воспоминание об Оськине, или что-то другое в поведении нового командира взвода при встрече возбуждало его в какой-то необъяснимой неприязни к моряку. Он понимал, что пока еще не было никакого повода не уважать Маркова, так как новый командир взвода еще ничем не проявил себя, но со своими чувствами Филипп сладить не мог. Он холодно подал Маркову руку и спросил:
– Ну, каково самочувствие личного состава? Листовки немецкие прочитали?
– Так точно прочитал, товарищ лейтенант! – ответил Марков.
– Вопросы вам не задают?
– Задают, товарищ лейтенант!
– О чем же спрашивают?
– Обо всем, а больше о том, когда наступать будем?
– Ладно, Марков, пойду потолкую с вашими бойцами, а вы оставайтесь на «НП». – сказал Филипп и по привычке завернул к пулеметчикам, здесь в пулеметной ячейке моряки обсуждали только что прочитанную листовку. Увидев ротного, все встали. Ильин доложил, что пулеметный расчет готов к боевой задаче!
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
511
– Какую боевую задачу вам хотелось бы получить? – спросил Филипп.
– Уничтожить огнем врага, поддерживать наступление взвода!
– Значит ждете приказа на наступление? – спросил Филипп.
– Так точно, товарищ лейтенант, надоело сидеть в окопах, пора гнать фрицев с Крыма. – бойко произнес Ильин.
– Листовку-то фрицевскую прочитали?
– Прочитали, только ведь врут все собаки и с толку нас сбить хотят, но забывают, с кем дело имеют! – сказал Зорин.
– Ты, Зорин, не из вятских случайно? – спросил Филипп.
– Так точно, вятский я, как вы догадались, товарищ лейтенант?
– Так ведь вятских-то за версту можно узнать, как только заговорят, растягивая гласные! – ответил Филипп.
– Так вы тоже из вятских, товарищ лейтенант? – спросил Зорин.
– Да, Зорин, земляк я твой теперь!
– А с какого же вы района?
– С Орловского, деревня Григорьево, а ты?
– Я, товарищ лейтенант, тоже из Орловского района, только деревня Беляево, а ваша деревня почти рядом. Все думаю, ротный-то Григорьев, вроде как с родни и невдомек мне, что земляк мой – обрадовался Зорин.
– Ну ладно, братишки, раз у вас есть мой земляк — значит можно быть за вас спокойным, не подведете – сказал Филипп.
– Вятский народ хватский – сказал Зорин.
– Да хватский – семеро одного не боятся – обернувшись сказал Филипп. Все захохотали.
– Не знал я, что ротный такой юморист! – сквозь смех произнес Ильин.
– Ну, а если серьезно, я вот что скажу вам, братишки! Линия фронта под Керчью, что нанесена немцами на листовке и на высадку нашего там десанта мы все так надеялись, действительно такая и есть, на этот раз фрицы не наврали. Да разбили они наш десант на Керченском полуострове, и надеяться на них нам теперь не следует, а вот насчет сдачи в плен, это уж вы верно сказали: «Не на тех нарвались!» Севастополь немцам мы сдавать не собираемся, пусть не тешат себя фашисты временными успехами под Керчью! Бои ожидаются тяжелые, но нам не привыкать. Так что земляк, придется воевать один против семи и не бояться. Ну так как, братишки? – заключил Филипп.
– Так точно, товарищ лейтенант, нас количеством не возьмешь, будем драться до последнего патрона и до последнего зуба! – сказал Ильин.
– А почему до последнего зуба? – спросил Филипп.
– Не будет патронов, зубами будем фрицевские глотки грызть, до
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
512
тех пор, хотя хоть один зуб останется во рту! – пояснил Ильин.
Пулеметчики сдержанно улыбнулись, шутка Ильина была слишком серьезной, чтобы можно было смеяться от души.
– Вижу братишки духом вы сильны, спокоен за вас, свой матросский долг в бою выполните с лихвой, до свиданья. – сказал Филипп. Он направился на левый фланг взвода.
– Так точно воинский долг свой выполним! – вослед ему крикнул Зорин.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
513
Глава пятьдесят восьмая
Раненых командиров на самолете из осажденного Севастополя, в числе которых была Валентина Стрельцова, с аэродрома на грузовой машине привезли на железнодорожный вокзал Новороссийска. Здесь на одном из запасных путей в тупике стоял всего лишь один санитарный состав, который был готов к отправке.
Но как оказалось свободных полок в вагонах уже не было, раненые размешались на верхних багажных полках и даже в тамбурах. С начальником санитарного поезда разговаривал начальник санитарного отдела новороссийского гарнизона. Он требовал разместить в санитарном поезде раненых, прибывших из Севастополя, но начальник санитарного поезда разводил руками:
– Не могу, мест нет даже в проходах, не на крышах же мне их размещать! – кричал он. К начальнику санитарного поезда вплотную подступил пожилой военфельдшер, который сопровождал раненых севастопольцев и спокойно сказал:
– Вы, товарищ военврач второго ранга, видите, что это не простые тяжелораненые, а они герои-севастопольцы! И вы хотите оставить умирающих героев в Новороссийске? Клянусь вам, если это случится, то об этом завтра же узнает вся страна!
После этих слов военфельдшера начальник санитарного поезда сник:
– Но куда, куда я их размещу? – виновато произнес он.
– Вы их возьмите хотя бы до Краснодара, а там перегрузите на другие санитарные поезда! – вмешался в разговор начальник санитарного отдела новороссийского гарнизона.
– Ну ладно, я возьму их в вагон для персонала госпиталя, но только до Краснодара. – сказал начальник санитарного поезда. После размещения раненых севастопольцев через несколько минут санитарный поезд отправился на Краснодар.
В Краснодаре на запасных путях стояли два санитарных состава и часть раненых была перегружена в санитарный поезд, прибывший из Сталинграда. В числе этих раненых оказалась и Валентина Стрельцова. В Сталинграде она была определена в госпиталь, располагавшийся на берегу Волги в здании школы. В небольшой палате Валентине досталось место у окна с видом на реку, и она в светлое время подолгу смотрела в окно на узенький переулок, уходящий по склону к Волге. Река еще не вскрылась, но лед во многих местах посинел и по его поверхности огромными линиями были видны трещины.
Валентина смирилась, что скоро она умрет. Она не ощущала никакой боли, только силы покинули ее и ей было трудно даже шевелить губами. Она была довольна тем, что пока по крайней мере думать она
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
514
могла. Она вспоминала всю свою быстро промелькнувшую жизнь, в которой еще ничего не успела. Ей казалось, что еще совсем недавно она была озорной девчонкой, с пышной черной копной волос на голове. Мальчишки называли Валечка-кочка! Когда училась в шестом классе, отец был призван в армию и на востоке погиб в боях с японцами. Когда не стало отца жить стало труднее. Мама пошла работать на завод ученицей, ее заработка хватало только на скудное пропитание. В воскресные дни она подрабатывала стиркой белья, и Валентине редко приходилось проводить свободное время со своими сверстниками. С учебой у нее проблем не было, училась она хорошо, а когда пришло время учиться в старших классах, сверстники стали смотреть на нее снисходительно, а иногда с насмешкой. Все ее подруги в этом возрасте приобретают черты женщины, мальчишки уже совсем по-иному смотрят на них, а вот у Валентины ни в восьмом, ни в девятом и даже в десятом классах возрастного перевоплощения не произошло и мальчишки по-прежнему с ухмылкой звали ее «Валечка-кочка»!
Закончив школу Валентина поступила на завод ученицей, но в апреле сорок первого года райком комсомола многих комсомольцев направлял на крупные стройки страны. Валентина записалась на стройку будущего гиганта трубопрокатного металлургического комбината в Сумгаите. Вот и все. Через два месяца началась война, затем курсы санинструкторов и бои с фашистами в Крыму.
Там в Севастополе она случайно увидела Григорьева, которого знала еще по сумгаитской стройке, как пьяницу и дебошира. Но кто бы мог подумать, что лейтенант Григорьев превратится в Ивана-царевича! Это было невероятно, многие бы не поверили этому перевоплощению, но это был факт. Любовь к Григорьеву пробудила в ней женщину, но увы, все это ушло безвозвратно и вот она на смертном одре. «Неужели теперь всему этому придет конец?» – думала она и решила написать перед смертью письмо маме и Григорьеву в Севастополь, понимая, что самой ей ничего не написать, надо просить сестру. И вот вечером, когда сестра пыталась покормить ее с ложки, Валентина чуть слышно попросила сестру написать ее маме письмо под диктовку, хочу с ней попрощаться.
– Об этом ты, Валентина и думать забудь! Ты выживешь, поэтому прощаться со своими близкими тебе придется лет через шестьдесят-семьдесят! – ответила ей сестра.
– Я очень плохо себя чувствую, мне кажется я скоро умру – еле слышно произнесла Валентина.
– Хорошо, я согласна написать под диктовку письмо твоей маме, только не прощальное. – сказала сестра, которую звали Соней.
Окончив диктовать письмо, Валентина так утомилась, что, закрыв глаза, долго не могла ничего говорить. Затем собравшись с
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
515
силами, она продиктовала еще письмо Филиппу в Севастополь. На пятиминутке Соня докладывала о состоянии раненых девушек с полостной палаты, заострив внимание на пессимистическом настроении Стрельцовой, поступившей в госпиталь из Севастополя. После пятиминутки главный хирург госпиталя военврач второго ранга Балашов заинтересовался ранбольной Стрельцовой и просмотрел ее историю болезни: обширный послеоперационный воспалительный процесс в области левой стороны живота, удивили его своей продолжительностью. В таких случаях неизбежен сепсис, а затем летальный исход.
А Стрельцова в госпитале уже более месяца. «Что происходит у нее в тонком кишечнике?» – размышлял он и вызвал к себе медсестру Соню.
– Надо, Сонечка, поддержать сердце Стрельцовой и готовить ее к операции – сказал Балашов.
– Но она же не выдержит операции – воскликнула Соня.
– Я в этом не уверен. Организм ее молод и могуч, иначе она давно бы умерла. Ставьте ей капельницы и старайтесь хорошо кормить. Не хочет есть, заставляйте силой, думаю через неделю прооперирую ее – сказал Балашов.
Но, обследовав состояние Стрельцовой через неделю, он перенес операции еще на четыре дня. Когда прошел этот срок, Стрельцова, после подготовки была доставлена в операционную. Балашов удалил часть воспаленной тонкой кишки и Стрельцову поместили в палату реанимации. Через трое суток она снова оказалась в своей палате. Валентина еще больше осунулась, на белой подушке покоилась ее черноволосая голова с желтоватым очень худым лицом. Снова Соня кормила ее с ложечки, снова микстуры, инъекции, таблетки и капельницы. Так прошел март. Однажды перед обедом Валентина позвала к себе Соню и попросила сладкого чаю.
– Я не знаю есть ли сейчас на кухне чай? – сказала Соня, но все-таки пошла на кухню и через несколько минут принесла стакан крепкого чаю, но к своему удивлению увидела, что Валентина крепко спала. Соня попробовала разбудить ее, но безуспешно. Не могли разбудить Валентину ни на обед и ни на ужин. Соня, обеспокоенная за ранбольную Стрельцову, позвала в палату Балашова. Положив на лоб Валентины ладонь, затем взяв ее руку, он прощупал пульс.
– Не надо ее будить, пусть спит. Это видимо кульминация, после чего или умирают или выздоравливают! Здесь по-видимому исход будет положительным – сказал Балашов и ушел.
Целые сутки продолжался непрерывный сон Валентины, и кода она открыла глаза в них были заметны искривые огоньки. Она вдруг попросила есть. Это обрадовало Соню, но она пошла к Балашову за
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
516
консультацией. Балашов послал Соню в столовую, предупредив, что больную Стрельцову можно кормить только бульоном. Пока Балашов обследовал Валентину, Соня принесла чашку бульона и как обычно стала кормить Стрельцову с ложки. Валентина жадно глотала вкусную теплую жидкость и когда чашка опустела, она попросила еще.
– Ты, Валентина, победила, думаю не за горами то время, когда ты встанешь на ноги и будешь вполне здорова. Смотри у меня не подведи! Валентина слушала и смотрела на Балашова своими красивыми черными глазами, и вдруг впервые за все время после ранения улыбнулась.
Через неделю она могла уже без посторонней помощи принимать пищу в сидячем положении. Однажды ночью Валентина проснулась от грохота со стороны Волги. Ей показалось, что где-то совсем рядом разорвался снаряд крупного калибра. Испуганно посмотрев в окно, на котором от мощных ударов дребезжали стекла, она не могла понять, что происходит на улице. Вдруг в палату вошла дежурная сестра.
– Что это, бомбежка? – спросила ее Валентина.
– Успокойтесь, Стрельцова, вскрывается ото льда Волга, значит скоро придет настоящая весна – ответила медсестра. Валентина еще раз посмотрела в окно. Там за кривым переулком была видна река, и вот, не обращая внимания ни на что, она освобождается от своего зимнего панциря. Валентина села на кровать, затем встала на ноги и подошла к самому окну.
– Стрельцова, вам нельзя еще ходить – тревожно произнесла медсестра и подбежала к Валентине, чтобы поддержать ее, но Валентина отвела руку медсестры и уверенно подошла к подоконнику. После этого случая она стала больше ходить и двигаться.
Кончился апрель, давно уже вскрылась ото льда Волга и по водной глади вверх и вниз по течению плыли речные суда. Первомайские праздники прошли буднично без торжеств, но к обеду на второе подали рисовый плов и кусочек белого пирога с капустой.
В то же время здание госпиталя украсили пурпурными флагами.
Но для Валентины праздник имел свое особое значение, ей Балашов разрешил прогулки по коридорам и даже по лестничным маршам. Долго гулять она не могла. Из живота все еще торчали дренажные трубки, из которых, как утверждал Балашов, выделялись остатки продукта распада ткани. Но теперь она могла задумываться о своем будущем, теперь она могла мечтать. Вспоминая бои за Севастополь, славных ребят-морских пехотинцев с четвертого батальона она часто вспоминала и о мужественном лейтенанте Григорьеве со второго батальона. Валентина постоянно слушала радио, особенно сообщение от советского информбюро. Знала, что операция на Керченском полуострове была неудачной, и что севастопольцы в Крыму
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
517
остались один на один с полнокровной, хорошо вооруженной армией Манштейна. Но лейтенант Григорьев постоянно занимал ее мысли. «Кто он мне, муж? Но ведь мы с ним не записаны и даже не были близки! Может быть я просто придумала его, а он давно забыл обо мне?» – думала Валентина и тут же отвечала на свои вопросы: «Нет, Филипп не может меня так просто забыть! Он волевой, честный, любимый и самый лучший на свете! Господи, только бы он остался в живых, пусть израненным, но живым!» Ее беспокоило то, что на три письма, написанные ему, ответа не было.
Иногда Валентина садилась у окна и смотрела на Волгу, по которой плыли пароходы, катера, буксирующие баржи, груженные техникой и вооружением, закрытым брезентом. «Проклятый Гитлер, разрушил всю нашу мирную жизнь, а за это время в стране было бы так много построено для нашего народа!» – размышляла она. В палату вошла Соня.
– Вам, Стрельцова, на процедуры! – сказала она и ушла. В перевязочной сделали укол, и она направилась было к выходу, но медсестра задержала ее, она сообщила, что ее должен осмотреть хирург Балашов. Валентина уселась на топчан и стала ждать. Балашов пришел минут через десять. Он приказал лечь Валентине на стол и, обнажив послеоперационные рубцы на животе, пропальпировал в области тонкого кишечника. Затем он вымыл руки и предложил Валентине сесть.
– Ну вот, Стрельцова, у тебя все идет так, как должно. Сейчас тебе надо больше двигаться. Во дворе нашего госпиталя сад, цветут яблони, греет весеннее солнце, гуляй по этому саду, и как можно больше. – сказал Балашов и ушел. С этого дня Валентина постоянно выходила из здания госпиталя в сад и, глядя на деревья, зеленую траву, голубое небо, на Волгу, которая просматривалась сквозь листву кустарника, чувствовала в себе прилив сил.
Шли дни. Они были похожи друг на друга, как капли воды.
Эти госпитальные дни изнуряли ранбольных скукой и ожиданием медицинской комиссии. Вот уже прошел и май. Долгожданное лето оказалось сухое, знойное, тревожное. Стало известно, что под Харьковом наши войска понесли огромные потери. Немцы, продолжая наступление, угрожали Воронежу. Уже давно из ран Валентины удалены дренажные трубки. Правда рана все еще подтекала, но тупая боль, которую Валентина ощущала в области живота, исчезла. Она уже несколько раз просила Балашова о выписке, но хирург даже слушать об этом не хотел. «Скажи спасибо, что ты выкарабкалась из лап косой, и теперь позволь уже мне решить твою судьбу» – говорил он. Валентина же с мая месяца не считала себя больной. Она помогала сестре-хозяйке пересчитывать белье, присутствовала на перевязках, иногда ей самой поручали обрабатывать раны и перевязывать
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
518
ранбольных. А по вечерам, слушая сообщения от советского информбюро, она с надеждой смотрела на черный диск репродуктора, который висел на стене чуть левее ее кровати. Но утешительного из сообщений не было. Немцы все глубже продвигались на Юго-западном направлении, а в Севастополе шли упорные бои за каждый клочок земли, которую она хорошо представляла и видела перед собой этих родных братишек-моряков. «Милые мои мальчики! Я знаю, что как бы не было вам тяжело, Севастополя вы врагу не сдадите! Я верю в вас и надеюсь на вас» – размышляла она.
Как бы сейчас ей хотелось быть там в Севастополе, она надеялась на то, что после выписки ее из госпиталя она обязательно потребует направить ее в Севастополь в восьмую бригаду морской пехоты во второй батальон, к своему мужу Григорьеву Филиппу. Быть с ним вместе, вот все, что было нужно в жизни Валентине Стрельцовой.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
519
Глава пятьдесят девятая
Майор Исмаилов вышел из кабинета командующего бакинской зоны ПВО генерал-майора Азова и направился в раздевалку, где на вешалке сиротливо висела его шинель и на полке покоилась буденовка с ярко-красной эмалевой звездочкой козырьком.
После разговора с генералом он был подавлен и удручен. За последнее время неудачи по службе преследовали Исмаилова одна за другой, и винил он в этом только себя. Вот уже второй месяц на территории зоны активно действует вражеская диверсионно-террористическая организация под руководством опытного немецкого разведчика по кличке «Курд», а особый отдел зоны за все время не смог не только уничтожить организацию, но даже определить ее состав, базирование и характеристику руководства.
Исмаилов не спеша надел шинель, нахлобучил на лоб буденовку и медленно пошел из штаба по аллее, обсаженной по краям бирючиной. Там напротив штаба Зоны ПВО, в двухэтажном домике размещался особый отдел, где в его кабинете в массивном сейфе покоился план операции ликвидации этой вражеской организации на территории вплоть до Алтая. Этот план он должен был сегодня к двадцати трем часам представить на утверждение командующего Зоны, но план был еще далеко не готов.
Исмаилов посмотрел на свои ручные часы и вздохнул. В отдел идти не хотелось. От недосыпания болела голова, что-то царапало в глазах, как будто в них бросили горсть песку. Усталость сковывала движения, а ноги словно были обуты в свинцовые башмаки. «Поспать бы часика четыре!» — подумал он, усаживаясь в беседку у большого ярко зеленого кипариса, но он понимал, что о сне сейчас нечего было и думать. В голову лезли всякие мысли, от которых освободиться он был не в силах. Время отсчитывало секунды, минуты, неумолимо приближались сроки, данные ему генералом Азовым, план надо было завершать, но он также чувствовал, что завершить план будет нелегко, так как на некоторые вопросы ответа не было, в чем Исмаилов снова винил себя. «Наверное, старею и утратил былой нюх разведчика-чекиста» – размышлял он, опустив голову вниз. Он вспомнил упрек командующего в недостаточной оперативности отдела, но как объяснить руководству, что для раскрытия и уничтожения вражеской диверсионной организации нужна кропотливая работа, нужны опытные, умные чекисты, уж не такие, как этот Гармидарь, ответственный за худатское направление, и главное для этого необходимо время, которого в данной обстановке никто дать не может.
Обстановка была действительно крайне серьезной. Когда стало известно о диверсиях на железной дороге, тогда было решено одним
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
520
махом покончить с диверсантами путем облав, прочесывания окрестностей вдоль железных дорог, но крупные диверсионные и террористические операции врага не прекратились. Последовавшие за этим акции террора и диверсии: дерзкое убийство среди бела дня на улицах Баку четырех средних командиров штаба зоны ПВО, гнусное нападение на зенитную батарею в степи, взрыв склада ГСМ на военном аэродроме в Насосной, заставили задуматься работников особого отдела и совершенно по-иному рассматривать создавшееся положение. После задержания диверсантов, пытавшихся проникнуть на территории объекта Березина с целью взорвать склад боеприпасов, обстановка накалилась до предела. «Взрыв тогда предотвратил мальчишка, воспитанник караульной роты, который затем был похищен в степи бандитами и благодаря случаю, а также находчивости воспитанника, кажется его фамилия, Григорьев, который сумел освободить себя из плена. В результате всей этой трагической истории был обнаружен вражеский схрон, который оказался пустым. Все это ни на шаг не приблизило к раскрытию вражеской организации. По-моему, старший лейтенант Гармидарь не соответствует должности оперуполномоченного на худатском направлении? Из-за его донесений на складе у Березина заменили командира караульной роты и комиссара, а что улучшилось? По докладу подполковника Березина в подразделении стало еще хуже. По сути дела, похищение и ранение в грудь воспитанника Григорьева произошло только по вине Гармидаря, по его глупости и спесивости! Теперь вот мальчишка лежит в Мардакянском госпитале» – размышлял Исмаилов. Он посмотрел на часового, стоящего у дверей особого отдела и хотел было идти в кабинет, но вдруг он задался вопросом: «Почему этот воспитанник, Григорьев, был определен в Мардакянский госпиталь, а не в один из бакинских?» Это озадачило Исмаилова, так как он вспомнил из донесения Гармидаря, что на этом схроне воспитанник Григорьев одному из диверсантов очередью из автомата перебил кость голени левой ноги. Немного позднее в этот же Мардакянский госпиталь вдруг определяют раненого подполковника Красной Армии Терещенко с перебитой костью голени левой неги с сомнительными сопроводительными документами. «Что это, совпадение? Надо проверить этого Терещенко, а Григорьева перевести из Мардакян в Баку и приставить к нему охрану. Видимо все эти совпадения звенья одной цепи?» – думал Исмаилов. Он встал со скамейки и, выйдя из беседки, прошелся по аллеям двора штаба, затем что-то вспомнив, направился в свой отдел.
Перед тем, как приступить к работе по завершению оперативного плана, он вызвал дежурного по отделу и приказал вызвать всех начальников направлений. И когда командный состав прибыл в кабинет
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
521
Исмаилова, он раздал им их доклады по разработке плана и предложил еще раз просмотреть их, уточнить, возможно дополнить вновь появившимся фактам. Через два часа начальники по направлениям принесли уточненные доклады, и Исмаилов приступил к их изучению, но в этот день закончить оперативный план ему все-таки не удалось. В кабинет вошел капитан Иванов и доложил, что в отдел прибыл красноармеец Нариманов, который настаивает на встрече с самим начальником особого отдела зоны ПВО.
– Ведите его ко мне! – приказал Исмаилов. Вскоре в кабинет вошел молодой боец лет двадцати двух в выгоревшей на солнце гимнастерке и доложил, что он прибыл по очень важному делу. Исмаилов подозрительно посмотрел ему в глаза и, усадив на стул перед собой, закрыл папку с документами.
– Слушаю вас, товарищ боец! – сказал он. Красноармеец после слов «товарищ боец», потупил взор, достал из нагрудного кармана гимнастерки красноармейскую книжку, комсомольский билет, отпускные документы и подал их Исмаилову.
– Я, бывший красноармеец Нариманов Азим Асланович, в августе сорок первого в составе группы бойцов и командиров из шестой армии под Уменью были окружены и попали в плен. Находился в концлагере под Варшавой, там же меня завербовали в национальный азербайджанский легион, который должен был убыть на Северный Кавказ. Но неожиданно из лагеря меня перевербовали в Абвер, предложили окончить разведшколу. В конце марта, окончив эту школу, я был заброшен через линию фронта, и вот прибыл на Апшерон для шпионской диверсионной работы в тайной организации «Курда». Прибыл я сегодня, и как видите сразу же явился к вам с повинной. Готов понести любое наказание, но очень прошу дать мне возможность смыть свой позор своей кровью на фронте. У меня в Маштаге проживает молодая жена, сын и мать. У вас в руках документы, выданные мне в разведшколе. Все другие доказательства и пароль для Курда у меня в голове, товарищ майор!
Выслушав красноармейца Нариманова Исмаилов сначала решил, что это очередная уловка руководителя диверсионной организации «Апшерон», чтобы ввести в заблуждение особый отдел. Чтобы прощупать подосланного агента, который называет себя Наримановым, Исмаилов задал ему ряд вопросов, касающихся разведшколы Абвера под Варшавой. Но Нариманов четко и правдиво ответил на них. Он без запинки назвал начальника школы полковника фон Ульмана и его заместителя по учебной части оберлейтенанта Хумлатова.
Нариманова Исмаилов приказал поместить в камере задержанных при отделе, а сам, вызвал капитана Иванова, дал задание ему проверить семью Нариманова в Маштаге. И когда получив из
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
522
Москвы от четвертого управления разведки о разведшколе под Варшавой и достоверную информацию о семье Нариманова в Маштаге, он чекистским чутьем определил, что Нариманов со всей искренностью рассказал правду о себе. Сразу же появилась идея, прежде, чем проводить запланированную крупномасштабную операцию, необходимо внедрить Нариманова в диверсионно-террористическую организацию теперь уже как своего агента.
Для Исмаилова это была неожиданная и большая удача. Это был кончик клубка, разматывая который, можно было добраться до самого ядра вражеской группы, руководимой «Курдом». Нариманова подготовили для встречи с представителем диверсионной организации на пункте, который ему сообщили еще в центре заброски диверсантов в советский тыл. Шесть магнитных мин, которые лежали в вещевом мешке Нариманова для передачи руководству организации «Апшерон», Исмаилов оставил у Нариманова. Кроме всего ему было известно, что у «Курда» в организации имеется радиосеть, переговорный код которой расшифровать пока не удается, поэтому Нариманову был вручен код и частоты для связи с радиостанцией штаба зоны ПВО. Предполагался такой вариант: когда Нариманов утвердится в организации и войдет в доверие ее руководствами должен был попробовать связаться со штабом зоны ПВО, используя для этого вражескую радиостанцию. В случае, если он будет раскрыт и его будут использовать для дезинформации, он должен будет в конце радиограммы после сигнала «СК» поставить не одну точку как обычно, а две.
Инструкцию центра заброски диверсанта Нариманов помнил наизусть, заучил он также пароль, отзыв и точный адрес пункта встречи, это был заброшенный мыловаренный завод в юго-западной окрестности города.
По инструкции Нариманов должен был купить на «Кубинке» простую крестьянскую одежду, приобрести ослика с переметными чувалами и, переодевшись, в таком виде подъехать верхом на ослике к мыловаренному заводу. Требования инструкции он выполнил в точности и выехал на место встречи.
Когда издали показался завод, состоящий из цеха, сооруженного из кирпича с большой дымовой трубой, пристроенной к цеху конторки, с большими окнами и несколькими подсобными постройками. Все эти сооружения были обнесены стеной из камня, обрушившейся во многих местах, и с воротами из железных прутьев.
Нариманова заметили из конторки завода и к воротам для его встречи вышел черноволосый молодой парень. К своему удивлению Нариманов узнал в нем однокашника по разведшколе Стасика Арапетьянса. Они обнялись. По пути к конторке, куда вел его Арапетьянс, они начали вспоминать разведшколу, Хумлатова и
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
523
начальника школы полковника фон Ульмана.
– Но мы же с тобой нарушили закон конспирации, как нас учил Хумлатов? – сказал Нариманов.
– Это верно, Азим, кто бы ты ни был, сначала назови пароль? – так кажется учил нас Хумлатов. – сказал Арапетьянс.
– И отзыв. – дополнил Нариманов. Они улыбнулись и посмотрели друг на друга.
– Так что же обозначает твой пароль? – спросил Арапетьянс.
– Гора Путаучан в тумане! – произнес Нариманов.
– Туман скоро рассеется! – ответил Арапетьянс.
– Вот мы впервые поупражнялись на практике, что совсем недавно для нас это была теория. – сказал Арапетьянс. Во дворе завода Нариманов заметил на привязи стоящих пять оседланных лошадей, лошади жевали брошенное им под ноги сено, оно лежало также в спрессованных тюках на стеллажах под небольшим навесом.
– Где же вы берете сено для лошадей? – спросил Нариманов.
– Не спеши с вопросами, Азим, поживешь здесь и все узнаешь. – ответил Арапетьянс таким тоном как будто в организации был ветераном.
Они вошли в небольшую светлую комнату с огромными окнами, которые, как показалось Нариманову, были только что застеклены.
Посредине комнаты стоял большой массивный стол, видимо раньше служивший для разделочных работ. Около стола у стен комнаты, стояли массивные табуретки, больше в комнате ничего не было.
– Подожди здесь – сказал Арапетьянс и вышел, осторожно прикрыв дверь. Нариманов поставил у стола свой вещевой мешок и сверток с красноармейским обмундированием, сел на одну из табуреток и задумался. Ему предстояла сложная и опасная игра с опытным и хитрым противником. «Удастся ли перехитрить этого противника или здесь придет мой конец?» – размышлял Нариманов. Трехмесячная учеба в разведшколе дала ему минимум знаний, а опыт должен был прийти в ходе работы, что же это будет за работа? Он представлял в общих чертах, хотя прекрасно знал, чем занимаются диверсанты и убийцы.
Нариманов содрогнулся от мысли, что ему придется что-то взрывать, кого-то убивать, а если он откажется это делать, то нетрудно представить, что они сделают с ним. Кроме того, ему предстояло еще доносить о действиях врага в особый отдел зоны ПВО. От таких мыслей стало не по себе, но он тут же вспомнил слова майора Исмаилова: «Смотрю на тебя и по глазам вижу, на задание идти боишься! Этим ты можешь выдать себя и провалить всю операцию. Отбрось страх! Пусть они, предатели Родины и немецкие шпионы, трепещут! Ты же на родной земле, мы тебя всегда подстрахуем и, если нужно, вырвем из лап смерти! Не забывай, что ты перед Родиной дважды в долгу, вот и
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
524
настало время платить этот долг!» Это Нариманов хорошо понимал. Платить надо, иначе заплатить придется вечным позором и жизнью.
В это время в соседней комнате разговаривали три человека, одетые в простые крестьянские одежды, только по-походному, в сапогах, на которых блестели кавалерийские шпоры. Один из них являлся руководитель диверсионно-террористической организации «Апшерон» подполковник секретной службы Абвера Арнольд Вейтлинг, который четыре года работал резидентом разведки фашисткой Германии в Иране и с начала нападения Германии на Советский Союз переброшен в Азербайджан для шпионской работы. Второй человек – это заместитель Вейтлинга, бывший начальник отдела кадров в строительном управлении Сумгаитской ТЭЦ Рафик Ибрагимов и третий только что прибывший из разведшколы фон Ульмана, отлично рекомендованный им, Стасик Арапетьянс. Они тихо разговаривали между собой.
– Расскажи-ка мне Саат, это была кличка Рафика Ибрагимова, как был ранен мой первый заместитель Акар, а это была кличка Фрица Бюнкера, и почему был раскрыт семнадцатый базовый пункт? Ибрагимов встал, слегка наклонил голову вперед и стал отвечать:
– Как вам известно, господин Курд, я вел небольшой караван верхом на лошадях в семнадцатый базовый пункт, со мной было пять всадников и одна вьючная лошадь. Рано утром в семи километрах от железнодорожной станции нас обстреляли из автомата. Не принимая боя, мы пришпорили лошадей, но скрыться удалось только двоим, три наших всадника были убиты, одна лошадь с вьюками попала в руки красных аскеров. Прибыв на базовый пункт, мы обнаружили убитых Джамаева и Рахундова, а Акар лежал с прострелянной ногой, и что больше всего нас поразило то, что ему была оказана квалифицированная медицинская помощь. Придя в себя Акар рассказал, что они более недели держали в яме взятого ими у первого брода мальчишку-воспитанника, он, по их мнению, мог бы дать ценные сведения об охране склада и скрытые подходы к нему. Акар не знает, как этому мальчишке удалось захватить оружие, убить Джамаева и Рахундова, да и прострелить ногу Акару. Затем мальчишке удалось скрыться, вот и все!
– Да Саат... это ничто иное, как головотяпство. Если и дальше будем так работать, нас перестреляют как кроликов! – сказал Вейтлинг.
– Простите, господин Курд, но я тут ни при чем – оправдывался Ибрагимов.
– Мне кое-что известно об этой истории. Кроме того, мне известно и то, что рано утром вас обстрелял никто иной, как тот самый мальчишка, возвращавшийся из плена семнадцатого базового пункта. Он убил трех ваших всадников, но и сам был ранен. Его фамилия Григорьев. Мне также известно, что он лежит в госпитале на излечении, но не известно в каком. Надо выяснить и убрать, пока его как следует не
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
525
допросили ищейки Исмаилова! – заключил Вейтлинг.
– Я лично займусь этим и ваш приказ будет выполнен! – сказал Ибрагимов.
– Да, Саат, займись и не медли с этим. Но у меня еще один вопрос к тебе по поводу Акара. Его по нашей договоренности должны были отправить в госпиталь города, бывшая железнодорожная больница, а он почему-то лежит в Мардакянах? Надо узнать почему и срочно перевести в Баку! – сказал Вейтлинг.
– Слушаюсь, господин Курд! Все будет исполнено! – сказал Ибрагимов.
– Теперь, господин Хой, так вы будете называться в нашей организации, – обратился Вейтлинг к Арапетьянсу, что у вас произошло в разведшколе и охарактеризуйте этого прибывшего к нам новичка. – заключил Вейтлинг.
– У нас в разведшколе был раскрыт и арестован курсант Галустьян, работавший на советскую разведку. Он был связан с некоторыми курсантами школы, фамилии которых выявить не удалось. В связи с чем фон Ульман предупреждает, что каждого заброшенного в советский тыл диверсанта необходимо тщательно проверять, так как не исключено, кто-то из них может быть сообщником Галустьяна. – сказал Арапетьянс.
– Какая глупость! Может быть этот сообщник вашего Галустьяна есть вы, господин Хой? – с иронией спросил Вейтлинг.
– Нет, господин Курд, это исключено тем, что я лично раскрыл этого Галустьяна и вам это должно быть известно – парировал Арапетьянс.
– Ну тогда тот прибывший новичок каким же образом его можно проверить? И чтобы не рисковать всей нашей организацией, не лучше ли убрать новичка сейчас или ждать, когда он уберет нас? – иронизировал Вейтлинг.
– Я, господин Курд, долго наблюдал за Галустьяном и фиксировал курсантов, которые общались с ним, разговаривали и занимались на самоподготовке. Нет, этого прибывшего Нариманова я с Галустьяном ни разу не видел. – сказал Арапетьянс.
– Скажите, господин Хой, а курсанты вашей разведшколы знали о Галустьяне, как о советском разведчике? – спросил Вейтлинг.
– Думаю, что нет, господин Курд. Мне полковник фон Ульман запретил кому бы то ни было говорить о Галустьяне, он считал это большой тайной. – сказал Арапетьянс.
– Значит, судя, по вашим словам, этот Нариманов не знает, куда перед выпуском исчезли вы и тот Галустьян? Вдруг по прибытию к нам он неожиданно встречает вас, но с таким же успехом он мог бы встретить и Галустьяна? Вы улавливайте мою логику, господин Хой? –
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
526
спросил Вейтлинг.
– Так точно, улавливаю, господин Курд! Можно Нариманову сообщить, что Галустьян у нас и раскрыт как советский разведчик, кроме того, во всем признался. Если Нариманов был его сообщником, я думаю он как-то выдаст себя – рассуждал Арапетьянс.
– Да, Хой, вы, удивительно догадливы и верно уловили мою мысль. Видимо вам и придется осуществлять эту процедуру, а мы со стороны понаблюдаем за поведением этого Нариманова. А чтобы застраховать все это предприятие от разного рода неожиданностей, вот эти маски на лица нам с Саатом не помешают. – сказал Вейтлинг, подавая Ибрагимову черную маску на глаза. Затем одев эти маски, все они направились в комнату, где их ждал Нариманов.
Разглядывая внутренности помещения, он со страхом ждал своего первого испытания. Наконец дверь отворилась, в помещение вошли трое. Одного из них Нариманов знал, это был Арапетьянс, а два других зачем-то были в черных масках на глазах. «Что это за маскарад они мне устроили?» – подумал Нариманов и холодок страха пробежал по его спине.
Двое в масках уселись на табуретки у окна, а Арапетьянс подошел к Нариманову и сел напротив.
– Господин Нариманов, – официально обратился он к нему. Такая официальность не понравилась Нариманову, но он молча ждал продолжения навязанного ему представления, а Арапетьянс снова заговорил:
– У нас здесь арестован прибывший на днях в нашу организацию Галустьян, наш однокашник. Он оказался советским разведчиком, внедренным в структуру Абвера. Здесь он пытался связаться с советскими особистами и был нами уличен. Кстати он признался, что в разведшколе ты, то есть вы, господин Нариманов, были у него сообщником, так что карты твои, то есть ваши, открыты, сдавайтесь Нариманов, честное откровеннее раскаяние облегчит твою, то есть вашу участь – заикаясь от волнения сказал Арапетьянс.
Сначала Нариманов не понимал, почему Арапетьянс говорит о Галустьяне как о живом, ведь каждому курсанту в разведшколе было известно, что Галустьян убит в тюрьме и вел себя он там мужественно, как подобает мужчине, но, когда Арапетьянс заговорил о том, что он, Нариманов был сообщником Галустьяна, он сразу сообразил, куда клонит его однокашник. Во-первых, он не знает о речи фон Ульмана, обращенной к курсантам перед строем, поэтому Арапетьянс не знает о смерти Галустьяна. Ну, а во-вторых, весь этот спектакль задуман для проверки его, Нариманова в преданности делу, на которое его забросили в советский тыл, и теперь довольно примитивно шантажируют. Правда это не очень походило на Арапетьянса, Нариманов знал его как
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
527
довольно мыслящего по отношению к другим, а сейчас он был наивным и смешным.
– Брось, Стасик, шантажировать меня! Тебе это не идет. Никакой я не сообщник Галустьяна и даже не товарищ ему. Прибыл я сюда также, как и ты, работать, и если нас с тобой недостаточно научили за три месяца азам разведки, то думаю, что до нормы дойдем здесь. Скажи лучше, кому я должен доложить о прибытии? Или по законам конспирации у нас это не полагается? – уже совсем спокойно произнес Нариманов.
– Докладывайте мне, господин Нариманов – снимая маску, сказал на чистом азербайджанском языке Вейтлинг.
Вскоре после этого разговора Арапетьянс вывел Нариманова через коридор основного цеха и пролом в стене на северо-западную сторону завода, где всех их ждали пять оседланных лошадей. Вскочив в седла, всадники уходили по узким дорожкам в горы, а Нариманов, впервые сев в седло, никогда не подозревал, что езда верхом, это пытка для новичка, когда лошадь идет рысью.
Через час езды всадники въехали в пойму и повернули лошадей вдоль речки на северо-запад. К вечеру добрались до аула Хильмили, где и остановились на отдых в одном из глухих домов с обнесенным каменным забором двором. После чая хозяин дома пригласил всех в просторную комнату, где на полу были постланы матрацы, покрытым и большими восточными коврами. На них расположились на ночь Арапетьянс, Нариманов и один из группы Вейтлинга.
После трудного пути все завалились на ковры и мгновенно уснули. В полночь Нариманов внезапно проснулся в холодном поту. Что-то неясное угнетало его и сковывало мысль. Он поднялся, чтобы не разбудить Арапетьянса, и вышел во двор. Низкие облака и ледяной ветер не располагали к прогулке. Нариманов зябко побоялся, но возвращаться в дом не хотелось. Из сарая послышалось пофыркивание лошадей, с хрустом жующих заданный им корм. Он подошел к углу сарая, где стояло оголенное дерево. Ему вспомнился дом, мать, жена. Так захотелось все бросить и уехать в Маштагу, но он понимал, что это всего лишь набежавшие на него мечты, пока несбыточные. Вдруг из-под земли услышал знакомый писк телеграфного ключа. Точки тире, точки тире, затем все стихло. «Что это, показалось?» – подумал Нариманов. Он уже поверил, что все это ему послышалось из-за нервного перенапряжения и хотел было возвратиться в дом, но в этот момент снова заработал телеграфный ключ. Сомнений быть не могло, где-то рядом под землей работала радиостанция. Нариманов подошел к дереву, схватившись за ствол рукой, прислонился к шершавой коре ствола, телеграфный ключ работал четко и быстро, там сидел классный радист. Нариманов попробовал читать знаки, что ему в какой-то степени
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
528
удалось, но слов в передаваемой радиограмме не было, цифры и цифры. Радиограммы были зашифрованы.
В это время дверь сарая отворилась, во двор вышел человек. В темноте Нариманов опознать его не смог, но стоило незнакомцу кашлянуть, как Нариманов сразу же узнал того из группы Курда, который не отходил ни на миг от Арапетьянса и от него. Человек остановился, осмотрелся вокруг, не заметив стоящего у дерева Нариманова, подошел к карнизу крыши сарая и что-то сунул под балку, затем он осторожно вошел в дом.
Нариманов тут же направился к противоположному углу двора, где у хозяина располагался туалет, он нарочно открыл дверь, которая скрипнула на шарнирах и по тропе направился к дому. Когда Нариманов вошел в комнату, где они отдыхали, человек Курда его ждал.
– Ты где был? – спросил он Нариманова.
– Как где, я был в уборной. – удивленно ответил Нариманов.
– А зачем подходил к сараю, к лошадям что ли?
– Я у сарая не был, я же сказал, что ходил в уборную. – сказал Нариманов и направился к своей лежанке.
– А ты не врешь?
– Зачем мне врать, а что надо было посмотреть лошадей?
– Да, надо было, да ладно я это сделаю сам. – уже более миролюбиво сказал человек Курда.
– Ну, а я тогда ложусь спать. – сказал Нариманов, укладываясь на ковре. Ну теперь было ясно, что около сарая или может быть в сарае есть какой-то погреб, вход в который внутри, вот там и стоит радиостанция, а этот человек Курда и есть тот классный радист, который даже не назвал себя при знакомстве. Теперь Нариманову было не до сна. Он долго лежал с открытыми глазами. Наконец вернулся этот человек Курда, он лег на свое место и скоро крепко заснул. Нариманов ждал около часу и когда услышал от радиста естественный храп, он тихо встал, вышел во двор и направился сначала к уборной, затем минут через десять вернулся в дом, за глянул в комнату где спал радист и, удостоверившись, что тот крепко спал, решился на отчаянный поступок. Осторожно приблизившись к сараю, под балкой карниза, он пошарил рукой, за ветровой доской нащупал ключ и, открыв дверь, вошел в сарай. Здесь было темно, пахло сеном и слышалось дыхание лошадей. Нариманов зажег зажигалку.
В глаза сразу же бросилась охапка сена, лежащая в углу сарая. Потушив зажигалку, Нариманов наощупь убрал сено руками, под сеном был металлический люк с крышкой, на которой сверху он нащупал ручку. Нариманов с волнением открыл крышку люка. Осветив вход в погреб, увидел металлический трап, ведущий вниз. «Как на корабле.» – подумал Нариманов и спустился по трапу вниз. Здесь на небольшом
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
529
массивном столике он увидел рубильник. Включив его, вздрогнул. Помещение погреба осветила автомобильная фара. Нариманов осмотрелся. На столике стояла радиостанция, знакомая ему еще с разведшколы. Быстро настроил ее на нужную волну, достал из кармана маленький блокнотик зашифровал радиограмму. Прикоснувшись к ручке ключа, несколько раз отстучал позывные дежурной станции особого отдела и когда услышал ответ, быстро передал радиограмму: «Я – Зонд, нахожусь Хильмили пятый двор с юга, хозяин находится здесь!» В ответ незамедлительно запищали точки тире, записав группу знаков и расшифровав их, прочитал приказ: «Задержите хозяина до утра». Затем Нариманов вырвал этот листок из блокнота, положив его в рот, разжевал и проглотил. Поставив частоту в прежнее положение и зафиксировав ее, он выключил радиостанцию, рубильник и вылез по трапу вверх. Ему показалось, что в сарае кто-то есть, но прислушавшись, подозрительного ничего не обнаружил, слышно было как дышат лошади, да ветер шумит во фронтоне. Нариманов закрыл люк, бросил на него сено и выйдя на улицу, запер дверь и положил ключ на прежнее место. Затем он пошел в уборную и уже оттуда по тропинке зашагал к дому. Войдя в комнату и удостоверившись, что человек Курда и Арапетьянс крепко спали, лег на свое место.
Только перед рассветом Нариманов забылся в каком-то полусне. А утром их всех разбудил Саат. Нариманов осмотревшись, не увидел на своем месте хмурого человека Курда. Саат, увидев проснувшегося Нариманова, поманил его пальцем к себе.
– Пошли со мной – сказал он, и повел его в другую, более просторную комнату, где за столом сидел Курд. Выражение лица его быль непроницаемым. Исподлобья, взглядом ястреба он измерил Нариманова с головы до ног и брови его нахмурились.
– Что ты делал ночью во дворе? – спросил он.
– Как что? Я выходил во двор в уборную, господин Курд! – стараясь быть спокойным, ответил Нариманов.
– Уборная в углу двора, а ты был у конюшни, что ты там делал? – в голосе Курда прозвучали металлические нотки. Нариманов дрогнул, но вспомнив, что его похождения к сараю никто не видел, он взял себя в руки и спокойно ответил:
– Я, господин Курд, ни к какой конюшне не подходил, это может подтвердить ваш человек, который спал с нами, я не имею чести знать его имени. В то же время он мне предложил было посмотреть лошадей, но ушел к ним сам. – сказал Нариманов.
– Хорошо, называй его Физулом, так что ты все-таки делал в конюшне?
– Я вас не понимаю, господин Курд, еще раз отвечаю, что ни к какой конюшне я не подходил, наверное, что-нибудь с лошадьми? –
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
530
спросил Нариманов.
– Значит ты признаваться не желаешь, господин Нариманов, а ну-ка позовите ко мне Хоя! – приказал он Ибрагимову. Тут же пришел Арапетьянс.
– Господин Арапетьянс! Думаю, что кличка Хой тебе больше не понадобится. Вот Нариманов твой однокурсник и друг говорит, что ты ночью ходил в конюшню к лошадям, зачем ты туда ходил? – строго спросил Вейтлинг. Не понимая цели вопроса, Арапетьянс часто моргал, удивленно смотрел то на Вейтлинга, то на Нариманова. Он вспомнил, что ночью действительно выходил во двор, не зная где уборная, сначала пошел к сараю, но наткнувшись на дерево и услышав фырканье лошадей, с ориентировался и пошел в дальний угол.
– Я, господин Курд заблудился и по ошибке дошел до сарая, затем, услышав фырканье лошадей, повернул обратно – взволнованно ответил Арапетьянс.
– Оружие, господа советские шпионы, на стол! Саат, обыщите их – приказал Вейтлинг Ибрагимову и когда процедура разоружения закончилась, спокойно сказал:
– Вы оба арестованы. Саат, свяжите им руки сзади!
В комнату вошел хозяин дома, пожилой азербайджанец и радист Начмудинов по кличке Физул, они доложили, что радиостанция демонтирована и упакована во вьюк лошади. К отъезду все было готово. Нариманова и Арапетьянса вывели во двор. Ибрагимов подвел их к каменной стенке и вытащил из-за пазухи пистолет. Поняв, что дело приняло трагический оборот, Нариманов спокойно посмотрел в глаза Ибрагимову и сказал:
– Вы, господин Саат, хотите расстрелять нас. Этим самым вы совершите величайшую ошибку. Я даже не могу понять, в чем моя вина? Объясните хотя бы перед смертью! Подошел Вейтлинг.
– Последний раз спрашиваю, кто из вас ночью входил в подвал к радиостанции и передал радиограмму? – спросил он и, посмотрел на часы. Но приговоренные им к смерти молчали. Ибрагимов стал медленно поднимать в руке свой Вальтер, но в этот момент Арапетьянс дрогнул, глаза его округлились, лицо исказил смертельный страх.
– Он, он советский разведчик! Он передавал радиограмму в особый отдел! – указывая рукой на Нариманова, кричал Арапетьянс.
– Ты с ума сошел, Стасик! Хоть перед смертью не клевещи – пристыдил его Нариманов. Вдруг Вейтлинг поднял руку.
– Подожди, Саат. У нас еще есть несколько минут – сказал он и, подойдя к Нариманову, посмотрел ему в глаза.
– Я, господин Нариманов в какой-то степени психолог. Наблюдая ваше поведение перед вечностью, я сделал вывод, что Арапетьянс не мог войти в радиорубку из-за своей трусости, значит вошел туда ты и
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
531
передал радиограмму. Да, ты ведешь себя перед смертью достойно, как подобает разведчику, я уважаю таких. Сообщи мне текст переданной тобой радиограммы, и я возьму тебя к себе в организацию, так как тогда тебе будет некуда деться. Если не скажешь, наверное, сам понимаешь, что за твою жизнь никто не даст и пфеннига. Вейтлинг вдруг протянул Нариманову свою руку для пожатия. Нариманов взял руку Вейтлинга и крепко ее пожал, Вейтлинг был обескуражен, он не ожидал такого жеста от обреченного советского разведчика и приготовился его выслушать.
– Господин Курд! Извините, что не знаю вашего имени, я, конечно не психолог, но ваша железная логика мне так же нравится. Однако я вижу в ней профессиональные изъяны, в которых вам придется потом раскаиваться! – сказал Нариманов.
– Вон оно что? Ты меня, господин разведчик, заинтриговал! В чем же мне придется раскаиваться? – насмешливо произнес Вейтлинг.
– А в тем, господин Курд, что ради туманного расплывчатого подозрения, вы готовы оставить у себя в организации труса и избавиться от еще не сформировавшегося разведчика, но способного на кое-что в будущем! – сказал Нариманов и продолжил, – а теперь можете меня расстреливать, я не заходил в вашу радиорубку и даже не подозревал, что она есть в этом дворе!
– Господин Курд! Все готово, можно выезжать – крикнул Физул.
– Трогайте, Физул – сказал Вейтлинг. Его озадачили последние слова Нариманова. Он посмотрел на Арапетьянса. Его испуганные глаза, заискивающе смотрели на хозяина и еще раз подтверждали сказанное Наримановым.
– Хорошо, разберемся потом, пошли на коней! Развяжите им руки! – приказал он Саату. Тот нехотя вытащил десантную финку и ловко перерезал путы на руках пленников.
Вся небольшая группа всадников с вьючной лошадью позади, двинулась в горы и вскоре скрылась из виду.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
532
Глава шестидесятая
Бабаев с предписанием бакинского республиканского военкомата в штаб пятьдесят шестой армии прибыл поздно вечером. Он разыскал оперативного дежурного в двухэтажном кирпичном доме в центре небольшого поселка и предъявил ему документы. Оперативный дежурный, молодой капитан, ознакомившись с удостоверением личности и предписанием, тут же позвонил куда-то по телефону, затем он вернул документы Бабаеву и сказал:
– Вас, товарищ батальонный комиссар, вызывает к себе в кабинет бригадный комиссар Ренжин, капитан показал рукой в окно на небольшой одноэтажный кирпичный домик, расположенный напротив штаба армии.
Бабаев с волнением вошел в кабинет. За столом сидел бригадный комиссар Ренжин, с которым Бабаеву встречаться не приходилось, но которого полгода тому назад он знал, как человека, не попытавшегося разобраться в его деле и как-то воздействовать на ход судебного разбирательства военным трибуналом армии.
Ренжин, увидев вошедшего политработника, сразу же понял, что перед ним стоит тот самый батальонный комиссар, которого он в прошлом считал трусом и без колебания одобрил приговор военного трибунала. В настоящее время Ренжину было известно, что Бабаев оправдан и освобожден чьей-то могучей рукой из Москвы, восстановлен в воинском звании и в партии. Ренжин чувствовал вину перед этим стройным, высоким черноволосым батальонным комиссаром. Он встал из-за стола, подошел к Бабаеву и протянул ему свою руку, но его рука, каких-то несколько секунд повисла в воздухе, затем Бабаев все-таки взял руку высокого начальства и вяло пожал ее. Он стоял и ждал, что сейчас скажет ему этот, вероятно равнодушный к людям комиссар и где определит его место службы.
Ренжин жестом руки пригласил Бабаева сесть на стоящий напротив стул, затем подойдя к письменному столу, на котором лежала склейка топографических карт с нанесенной обстановкой и бросил на нее газету.
– Все еще не доверяете? – усмехнувшись, сказал Бабаев.
– Зачем же так, Мамед Рашидович, – усаживаясь в свое кресло сказал Ренжин. – Я вас пригласил на откровенную беседу не как член военного совета армии, а как коммунист с коммунистом. Вы должны понять меня правильно и конечно простить за то бездушие по отношению к вам полугодовой давности. Да я допустил ошибку тогда, что, не вникнув в ваше дело, согласился с решением военного трибунала.
– Ваша ошибка, товарищ бригадный комиссар, мне очень дорого
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
533
стоила. – сказал Бабаев.
– Да, это так, но что же нам теперь делать?
– Я считаю, товарищ бригадный комиссар, не надо больше об этом! Лучше сообщите мне мое место в строю, и я буду честно выполнять свой долг перед Родиной!
– Значит затаили обиду, Мамед Рашидович, а я надеялся на взаимное понимание в случившемся, которое теперь не переделаешь и не вернешь. Я ведь тогда в вас вполне добросовестно заблуждался. Во всяком случае так мне все это преподнесли, а у меня тогда не хватило времени для такого разбирательства, обстановка была крайне тяжелая. Тогда армия отступила за Дон, Ростов был сдан врагу!
– Да очень жаль, но мне не пришлось участвовать в этих боях, я был арестован и осужден военным трибуналом, нашлись лжесвидетели такие, как начальник штаба Мелентьевского полка майор Истомин и командир второго батальона капитан Бурменко.
– Бурменко говорите? Он после вашего убытия принял полк, вам уже известно, что Ростов мы освободили через неделю после сдачи и командир полка Бурменко, он теперь уже майор, при освобождении Ростова, проявил мужество и храбрость, он был представлен к ордену Боевого Красного Знамени.
– Странно? Просто не верится, товарищ бригадный комиссар, что Бурменко в бою проявил мужество и храбрость!
– Да, так докладывал командир дивизии полковник Ребров.
– Я считал полковника Реброва грамотным, волевым и порядочным командиром, теперь у меня насчет его появилось противоположное суждение – сказал Бабаев.
– Не надо спешить с выводами, поживем увидим! – сказал Ренжин и убрав газету с карты, посмотрел на нанесенную обстановку.
– Скажите, Мамед Рашидович! Зачем вы влезли в эту историю? Ведь вы же сугубо штатский человек, работали на стройке и вдруг проявили такие познания в военном деле, что даже вмешались в решение командира полка в организации обороны? Не будете же вы утверждать, что после монгольских событий вы продолжали совершенствовать свои познания в тактике ведения боя?
– Нет, до совершенствования познаний тактики дело не доходило, секретарю парткома крупного строительного управления, даже газеты не всегда до конца приходилось читать, но если откровенно, то кое-чем интересовался, например, с августа тридцать девятого выписывал военно-исторический журнал и внимательно штудировал его статьи, так как мое шефство над соседней войсковой частью вынуждало меня основательно готовиться к лекциям, которые я читал для личного состава этой части. Что касается того, зачем я влез в историю организации обороны полка, скажу следующее: в любую историю,
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
534
касающуюся нашей советской действительности, я всегда буду влезать, если увижу, что эта история будет делаться, как говорят, спустя рукава. Этому меня научила наша партия!
– Ну хорошо, а почему без приказа сняли полк с участка обороны?
– Товарищ бригадный комиссар, в связи с моей реабилитацией я рассчитывал, что вы еще раз изучите мое дело и сами дойдете до истины, а вы теперь спрашивайте меня об этом. Ну что я отвечу: приказ командира дивизии на отвод полка с участка обороны был, за то, что этот приказ вовремя не был доставлен до исполнителя, вина лежит полностью на полковнике Реброве! В такой сложной обстановке от командира требовалась инициатива для принятия оптимального решения, вот я ее и проявил! Помолчав, Ренжин сказал:
– Да, еще раз повторюсь, это мое упущение, но вы должны еще понять и то, что не все делается так как хотелось бы нам, да я хотел сказать: не все в наших силах! Да ладно хватит об этом. У меня еще к вам один вопрос, на который вы можете не отвечать: скажите, кому вы писали из заключения?
– Почему же, я отвечу на этот вопрос! Да, я писал откровенное письмо генералу армии Жукову Георгию Константиновичу, с которым мне, по сложившейся обстановке после разгрома японской группировки войск на реке Халхин-Гол представилась возможность лично познакомиться и в непринужденной беседе получить от него благодарность за то, что наш батальон, которым тогда пришлось командовать мне, в наступлении на гору Ремизова первым ворвался на ее вершину! – заключил Бабаев. После этих слов Ренжин встал со своего кресла, встал и Бабаев. Затем Ренжин подошел к Бабаеву и снова протянул ему свою руку. На этот раз они обменялись крепким рукопожатием, затем Ренжин сказал:
– Судьба распорядилась так, что нам снова придется служить вместе, вы назначены в дивизию Реброва начальником политотдела вместо полкового комиссара Трегубова, не возражаете?
– Назначьте меня лучше на мою прежнюю должность – комиссаром полка, я хотел бы быть поближе к переднему краю!
– По-вашему, политотдел дивизии – это глубокий тыл?
– Я хотел бы быть поближе к бойцам на переднем крае.
– А это зависит от вас, товарищ батальонный комиссар, быть поближе или подальше от бойцов переднего края. – сказал Ренжин. Он посмотрел исподлобья на Бабаева и на лице его появилась чуть заметная улыбка. Эта улыбка члена военного совета армии не понравилась Бабаеву, он считал, что разговор был серьезным и сугубо служебным и улыбка здесь неуместна. Но он понял, что аудиенция окончена. Поправив свой портупей, Бабаев произнес:
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
535
– Мне разрешите идти?
– Да, идите, предписание получите в политуправлении, ну а теперь, как говорят, с богом, Мамед Рашидович, до свидания. – сказал Ренжин.
– До свидания, товарищ бригадный комиссар – ответил Бабаев и четко повернувшись кругом, вышел из кабинета.
На дворе ярко светила луна, пахло весной, с юга дул свежий ветерок. Хорошее настроение овладело им. Что бы не ожидало его впереди, но самое главное он снова стал полноправным человеком, он снова в строю, он снова имеет право с оружием в руках защищать свою Родину.
В дивизию удалось прибыть в первой половине следующего дня. Полковник Ребров встретил его сдержанно, но все же пригласил к себе в блиндаж и приказал адъютанту обеспечить чай. Бабаев от чая отказался.
– Мне нужно сейчас быть в политотделе. – сказал он.
– Успеете, товарищ батальонный комиссар – коротко бросил Ребров. Они уселись за деревянный стол, и Ребров вдруг неожиданно спросил:
– Ну так как будем служить, Мамед Рашидович? Обиду затаил на меня?
– Нет у меня обиды ни на кого, рад, что дали возможность на деле доказать свою невиновность, доверили высокую должность.
– Ну а все-таки полгода просидел в тюрьме, это ведь не отдых среди олив? – с казал Ребров.
– Конечно же пребывать в одиночной камере – это не отдых среди олив, а если откровенно, то я недоумеваю, товарищ полковник, как это все могло произойти у нас?
– Ну договаривай, комиссар, где же это у нас, в дивизии, в армии или еще где? – иронизировал Ребров.
– Это что, дознание? Может вам поручили дорасследовать мое закрытое дело? Вот предписание члена военного совета армии, я назначен начальником политотдела во вверенную вам дивизию, так что хочется вам или нет будем служить вместе. Вы спрашивайте, как? Доверие партии оправдаю, если для этого потребуется отдать жизнь, колебаться не буду! Теперь разрешите и вам задать вопрос: зачем вам надо было фальсифицировать факты и вводить в заблуждение военный совет армии? Зачем вам нужно было опорочить меня? Вы ведь прекрасно понимали тогда, что я не виновен! Уж не хотели ли вы пожертвовать мной ради того чтоб отвести вину за бездарный маневр от себя?
Ребров молчал. Губы его шевельнулись, и он хотел что-то сказать, но видимо передумал. Он не ожидал возвращения Бабаева в дивизию, да еще с повышением по должности и сейчас на вопрос
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
536
Бабаева ответить ему было нечем.
– Молчите? Неужели не знаете ответа на мой вопрос? По-моему, вы знаете все и вам в тайне души все-таки стыдно передо мной! А сейчас я вынужден вас оставить, мне необходимо представиться комиссару дивизии. – сказал Бабаев, встал со стула, задев полевой сумкой за край стола, отчего чай в чашке не тронутый им, расплескался по столу.
Ночью Бабаев, с редактором дивизионной газеты политруком Опариным и автоматчиком с комендантской роты, выехал на передний край, чтобы своими глазами увидеть положение дел в полках и спецподразделениях. Он также хотел познакомиться с бойцами, командирами, его интересовало политико-моральное состояние личного состава соединения. Побывав в полку второго эшелона, к утру Бабаев добрался до полка, где ему пришлось служить и воевать в последнее время.
После гибели подполковника Мелентьева, бойцы и командиры все еще называли его не иначе как Мелентьевским. Майор Бурменко более семи месяцев командовавший полком не сумел приобрести командирского авторитета. Приказы его выполнялись, ему при встрече отдавали честь, коммунисты слушали его выступления на партийных собраниях, но невидимая грань отчуждения проходила между командиром полка и его подчиненными. Лишь начальник штаба полка майор Истомин был с ним подчеркнуто вежлив и услужлив. В общем и сам Бурменко прекрасно понимал, что полк никогда не забудет и не простит ему безволия и растерянности при форсировании Дона в прошлом году. Он хорошо помнил этот проклятый для него день, когда части дивизии получили приказ атаковать противника на правом берегу Дона. Бурменко вполне грамотно поставил боевые задачи стрелковым батальона, увязал огневое взаимодействие между подразделениями полка, приданными и поддерживающими средствами и с соседями. Для овладения первой траншеи противника на правом берегу Дона полку было необходимо преодолеть широкую реку по льду. Это предполагало большие потери от огня противника, в связи с чем должна была поработать полковая и дивизионная артиллерия. В общем ему казалось он все предусмотрел.
Эта атака и овладение правым берегом Дона должно было реабилитировать Бурменко от прошлых еще батальонных грехов и восстановить его пошатнувшийся авторитет как командира полка, он даже думал, что после успешной атаки его представят к правительственной награде. Но в ходе боя за овладением правого берега Дона, розовые мечты Бурменко не сбылись. Когда полк вышел на неокрепший лед широкой реки, немцы открыли ураганный огонь из всех видов оружия. Скалывая лед, рикошетируя, визжали пули, разрывались
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
537
снаряды и мины, на лед падали атакующие, окрашивая припорошенную снегом поверхность ледяного покрова в красный цвет. Как и предполагал Бурменко, полк нес большие потери. В мозгу у него постоянно пульсировала только одна мысль, что он пробитый пулями или осколками, может также окрасить лед своей кровью. Для него это было невероятно и страшно. Ему казалось, что пуля, которая поразит его тело, уже выпущена из ствола и находится в полете. Упавший рядом связной Ивченко, вдруг жалобно крикнул: «Мама!» Бурменко увидел оторванную осколком ногу, которая еще держалась на ткани штанины и кровь струей лившуюся на лед из культи. Сейчас Бурменко и сам не мог вспомнить, как он очутился растянувшимся на льду, уткнув свою голову за небольшой ледяной нарост. В этот момент он даже не пытался наблюдать за полем боя. В цепи наступающих кто-то истошно закричал: «Командира полка убило!» Услышав этот крик кое-какие подразделения залегли, остальные замедлили движение вперед. Атака могла вот-вот захлебнуться. Тогда впереди, с поднятым над головой автоматом появился комиссар Малышев, который что-то крикнул, увлекая бойцов вперед, а командир второго батальона капитан Шайхутдинов приказал связному стрелять из сигнальной ракетницы по засеченным огневым точкам врага. Тотчас же в цепи атакующих застрочили пулеметы, артиллеристы, получив целеуказание, прямой наводкой стали уничтожать закопанные в земле танки и пулеметные дзоты. Все это Бурменко узнал позднее.
Увидев упавшего командира полка, к нему пригнувшись подбежала санитарка и принялась искать у него рану, но к своему удивлению она увидела вскочившего на ноги командира полка, который бегом стал догонять далеко ушедшие вперед наступающие цепи. На правом берегу полк встретил упорное сопротивление обороняющихся и вынужден был залечь. Продолжая командовать полком, комиссар Малышев приказал закрепиться и организовать в батальонах систему огня. Только тут Бурменко, подойдя к Малышеву, вызвал к себе майора Истомина и приказал выявить огневые точки противника в глубине обороны.
В течение ночи, после мощной артиллерийской подготовки Ростов был очищен от врага. Не обращая внимания на мороз, на улицах появились ликующие жители города. Они обнимали, целовали бойцов и командиров, лица их светились неописуемой радостью! К Бурменко подошел старик, одетый в демисезонное пальто, в шляпе и крепко пожал ему руку.
– Спасибо, сынки! Спасибо от всех ростовчан! – то и дело повторял он со слезами на глазах. А у Бурменко от стыда горело лицо, он очень хорошо понимал, что не заслуживает таких похвал, даже от этого посиневшего от холода старика. Но скоро он забыл про свою
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
538
трусость в бою и даже того старика. Он вновь почувствовал себя командиром полка, освободителем города Ростова, не подозревая, что о его трусости на льду Дона знает весь полк. Тогда после освобождения Ростова дивизия Реброва получила последующую задачу, закрепиться на левом берегу реки Миус. Здесь и начал обживать новый участок обороны полка майор Бурменко, которого за участие в освобождении от фашистов Ростова Ребров представил к ордену Боевого Красного Знамени.
Теперь вот вернулся реабилитированный и с повышением в должности ненавистный майору Бурменко комиссар Бабаев. И, конечно, ему будет во всех подробностях известно о прошлогодней трусости, да еще и то, как дивизия, преследуя отступающего противника, стремительно двигалась в направлении реки Самбек. Плохо ориентируясь на местности, это у него еще с училища, когда он по топографии еле тянул на тройку, Бурменко грубо отбросив доводы майора Истомина, дал неверное направление наступающим батальонам, не обеспечил их разведданными о противнике и полк, двигаясь в расчлененном строю был измотан и обессилен. И лишь благодаря командиру второго батальона, капитану Шайхутдинову, полк окончательно не заблудился.
Бурменко встретил Бабаева заискивающе. Он постоянно в разговоре с ним не мог смотреть прямо в лицо и отводил свой взгляд в сторону. Внутренне он уже подготовил себя к мысли о переводе в другую дивизию. Он понимал, что вместе в одной дивизии им служить и воевать невозможно. Тут он надеялся на своих дружков, сидевших в штабе армии. Он жалел лишь об одном, что не успел в этом полку получить очередное звание подполковника досрочно.
– Вот мой план работы в вашем полку! Во-первых, хотел бы побеседовать с политработниками, ознакомиться с деятельностью партийного бюро, партийными секретарями батальонов и выслушать агитаторов подразделений. Во-вторых, побывать в каждой роте и в-третьих, потолковать лично с вами и комиссаром полка. У вас теперь тут тихо, и, мне кажется, есть возможность политработников собрать где-нибудь в балке всех вместе. – сказал Бабаев.
– Есть, товарищ батальонный комиссар! – ответил Бурменко, сделав ударение на воинском звании Бабаева, которое приравнивалось к майору и не вязалось е его должностью, хотя сам Бурменко, будучи командиром полка, был пока еще тоже майором.
У Бабаева до прибытия политработников оказалось тридцать минут свободного времени. Чтобы не тратить его понапрасну, он решил побывать в ближайшей от «КП» полка отсечной позиции и побеседовать с бойцами. Здесь его сразу же окружили красноармейцы и младшие командиры, которые помнили Бабаева еще с прошлого года. Завязался
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
539
душевный разговор. Посыпались со всех сторон вопросы, подразделение оказалось шестой ротой, второго батальона, которая занимала оборону в отсечной траншее в глубине района обороны батальона.
Вдруг красноармейцы расступились. К Бабаеву подошел высокий худощавый черноволосый капитан.
– Командир второго батальона капитан Шайхутдинов! – представился он.
– Здравствуйте, Евгений Ахмедович! Я не ошибся? – сказал Бабаев.
– Спасибо, Мамед Рашидович, не ошиблись, хотя с того дня, как мы с вами виделись в последний раз, прошло, наверное, более года! – улыбнувшись, сказал Шайхутдинов.
– Очень хорошо помню, как вы постоянно добивались отправки вас на передовую, добились значит?
– Добился, Мамед Рашидович, только как в народе говорят: «Не было бы счастья, да несчастье помогло!»
– Что так?
– «ЧП» у нас случилось по моей вине, потеряли воспитанника, не могу себе простить этого!
– Что произошло с воспитанником?
– Отважный был парень, брат его ушел на фронт, а мы взяли и его к себе в подразделение, в пулеметный взвод определили, случай был нелепый, собаку надо было спасти, приказано было пристрелить ее, а я не хотел очерствлять душу парня, езжай, говорю, Григорьев, верхом на нашей кобыле в степь, возьми собаку и отдай ее чабанам. Собака была стоящая. Уехал он и с концом. Бандиты, наверное, захватили его, вот меня командующий ПВО и направил на передовую, только мне от этого не легче, как вспомню о мальчишке, душа болит разрывается на части!
– Да, история… Григорьев, говоришь? И брат у него был? Не тот ли это Григорьев, с которым и мне пришлось встречаться? Брат у него старший пьяница и дебошир!
– Да нет, что вы, Мамед Рашидович! Брат у него порядочный человек, механик на электростанции у нас работал, золотые руки!
– Значит, не тот. – сказал Бабаев и лицо его погрустнело, он вспомнил своего сына Ису, оставшегося там в Баку с тещей. «Как еще у него сложится судьба?» – подумал он и добавил:
– Как видишь, и мне пришлось устраивать судьбу мальчишки, у которого вероятно старушка мать и старший брат никудышный человек, а сколько их сейчас этих мальчишек и девчонок, оставшихся сиротами. Почаще надо бойцам напоминать об этом, злей к врагу будут!
– Эх... Мамед Рашидович, бойцы сами могут сколько угодно примеров привести из своей жизни, каждый из них женат, а детишки
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
540
страдают от этой проклятой войны! – ответил Шайхутдинов.
– Да, это верно, Евгений Ахмедович, но я, пожалуй, задержался у вас, до свидания, товарищи, всего вам наилучшего, Евгений Ахмедович! – сказал Бабаев и пожав руку Шайхутдинову, направился на «КП» полка.
В одной из балок, обращенных распадком на восток, собрались политработники во главе с комиссаром полка Малышевым. Майор Бурменко на совещание не пришел, и этому были рады все, только Малышев озабоченно смотрел на изгиб хода сообщения, откуда должен был появиться командир полка. Ни с какой речью Бабаев выступать перед политработниками полка не стал. Он предложил высказаться каждому из них, а сам внимательно слушал. Говорили молодые политруки и опытные фронтовики-комиссары батальонов. Выступил и Малышев. Суть всех говоривших сводилась к одному: хотя полк занял оборону на участке, глубоко эшелонированном на левом берегу реки Самбек, на участке обороны отрыты траншеи полного профиля, оборудованы огневые точки, организована система огня, но полк к обороне и тем более к развитию наступления не готов. По штату личного состава не дотягивает и до шестидесяти процентов, мало станковых пулеметов, а в ротах всего по одному иди два ручных пулемета. Бойцы в основном вооружены винтовками, автоматов ППШ в полку единицы, не хватает артиллерии, особенно противотанковой, на полк прислали три ПТРа и несколько десятков противотанковых ручных гранат. Ко всем этим недостаткам боеприпасов не набирается и на один боекомплект. Хорошо, что немцы молчат, а если будут наступать? Тогда одной стойкости бойцов и командиров вряд ли будет достаточно?
Бабаев записал все выступления и поблагодарил политработников за откровение. Когда все разошлись, комиссар Малышев сказал:
– Я не ведаю, Мамед Рашидович, хорош о или плохо вы знаете командира полка майора Бурменко, но он совершенно не соответствует своей должности. Я несколько раз доверительно разговаривал на эту тему с Трегубовым, с Ребровым, они соглашаются с моими доводами, но результата никакого. Начнутся бои, он же погубит полк, как чуть не погубил его в ноябре прошлого года.
– Кого же, Иван Максимович, вы предлагаете на должность командира вашего полка?
– Если у вас вверху некого прислать, то есть тут у нас недавно прибывший комбат капитан Шайхутдинов. Мне думается это самая подходящая кандидатура, которая необходима полку. В сорок первом под Кременчугом у нас в полку был комбат старший лейтенант Сергеев, вместе с ним из окружения выходили, вот это настоящий командир, то вот этот Шайхутдинов по характеру и по уму очень похож на того Сергеева!
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
541
– Где же он теперь? – спросил Бабаев.
– Шайхутдинов?
– Да нет, Сергеев этот.
– Не знаю, когда вышли из окружения оба ранены были, в медсанбат нас тогда вместе с ним направили, а потом пути разошлись.
– Ну что ж, Иван Максимович, пройдем по переднему краю, посмотрим на твоих молодцов. – сказал Бабаев, и они направились по ходу сообщения в траншею. В первом батальоне Бабаева встретил командир батальона майор Соков. Он доложил обстановку, состояние батальона, и когда Бабаев пожал ему руку, он ответил крепким рукопожатием.
– Так, Сергей Петрович, ты меня еще до боя в медсанбат отправишь!
– Простите, Мамед Рашидович, но вы вернулись в родную дивизию, и я безмерно рад. Теперь верю, что справедливость на свете существует! – воскликнул Соков.
– Спасибо, Сергей Петрович! Не меньше вас рад, что снова вместе с вами. Однако радоваться будем тогда, когда будем по-настоящему бить врага.
В третьем батальоне Бабаева встретил незнакомый комбат, некий капитан Сысоев. Познакомившись с ним, Бабаев вдруг увидел стоящего в стороне старшего лейтенанта Егорова.
– Здравствуй, Сидор Павлович! – воскликнул Бабаев.
– Здравствуйте, товарищ батальонный комиссар! – смущенно ответил тот.
– Извини, Сидор Павлович, что в сорок первом тогда не успел представить тебя к награде, как обещал. – сказал Бабаев.
– Это, товарищ батальонный комиссар, теперь совсем неважно, важнее для нас всех то, что вы снова с нами! – ответил Егоров.
– С вами, с вами. Только теперь как видите не в полку, хотя откровенно говоря очень хотелось бы быть здесь, но будем служить там, где нам прикажут. – сказал Бабаев.
– Так точно, товарищ батальонный комиссар! – весело ответил Егоров.
– А тебя, Сидор Павлович, оказывается перевели в третий батальон? – спросил Бабаев.
– Это майор Бурменко, когда был еще комбатом убрал меня от себя, как неугодного. – с горечью произнес Егоров.
– Не будем обижаться на такие пустяки в нашей армейской службе!
– Это верно! Мне сначала показалось обидным этот мой перевод, а потом привык. – ответил Егоров.
– А куда капитана Рогова перевели? – спросил Бабаев.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
542
– Капитан Рогов в сорок первом погиб на переправе, как раз после того как вы сдали полк и убыли от нас. – сказал стоящий в стороне замполитрука Мартынов.
– Степан Степанович, здравствуйте – увидев Мартынова, воскликнул Бабаев.
– Здравствуйте, товарищ батальонный комиссар! – ответил Мартынов.
– Значит жив и пребываешь в добром здравии! Рад за тебя! – сказал Бабаев.
– Спасибо, мы все переживали за вас, товарищ батальонный комиссар. – сказал Мартынов. К Бабаеву подошел редактор дивизионной газеты политрук Опарин.
– Товарищ батальонный комиссар, звонил Брюсов, спрашивал, как вы управились с делами, он просил прибыть в штаб дивизии. Бабаев вспомнил, что не поговорил с Бурменко, но тот куда-то исчез.
– Ну, а ты управился со своими делами?
– Так точно, кое-какой материал подобрал. – ответил Опарин.
– Тогда поехали. До свидания, товарищи! – сказал Бабаев, и они пошли по ходу сообщения в тыл, где их ждала дивизионная эмка.
Дивизионный комиссар Брюсов, уже около часу нетерпеливо ждал Бабаева. Когда тот вошел в его кабинет, расположенном в казачьем курене, Брюсов встал из-за стола, подошел к Бабаеву и, протяну л ему свою руку.
– Наконец-то прибыл!
– А что, кто-то нас торопит, Михаил Романович? – спросил Бабаев.
– Время, время, Мамед Рашидович, торопит, да и Ренжин звонил, спрашивал о тебе, а я сказал, что ты поехал на передний край знакомиться с обстановкой, с людьми. Я обещал ему сообщить о тебе часика через два, но вот уже кажется на один час опоздал. Ну расскажи о своих впечатлениях об увиденном и услышанном? – спросил Брюсов.
– Только поэтому и прервали мою поездку по частям?
– Сначала доложи о положении дел в частях с твоей точки зрения!
– Ну что же, изволь, моральное состояние бойцов и командиров меня вполне устраивает. С таким народом воевать можно, а вот укомплектованность полков вооружением, техникой, а главное противотанковой артиллерией и танками оставляет желать лучшего! – сказал Бабаев.
– Я смотрю тебя так и тянет вникать в дела командира дивизии. Знает Ребров положение дел с вооружением дивизии, и заявки кое в чем уже выполняются, а мы с тобой проводники политики партии, этим и надо заниматься – недовольно сказал Брюсов.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
543
– Я, Михаил Романович, думаю, что политика партии – это комплекс всех мероприятий, направленных на повышение боевой готовности соединения и невозможно их отделить друг от друга – сказал Бабаев.
– Уж больно ты прыток, Мамед Рашидович! О людях не сказал почти ничего, а о недостатках в снабжении прямо целый доклад, как будто кроме тебя этим некому заниматься. – сказал Брюсов.
– Раз мало огневой мощи в соединении накануне боев, я считаю, надо бить тревогу вам, в первую очередь коммунистам и политработникам. Если мы этого не сделаем, то пострадают люди и дело!
– Ну, ну! Хватит поучать! Сам кое в чем разбираюсь, а тебе советовал бы поубавить свою ершистость! С таким характером трудно тебе придется, особенно в нашей дивизии! – сказал Брюсов.
– Вся жизнь моя, Михаил Романович, состоит из трудностей, так что мне не привыкать. Вы говорите о людях я не сказал ничего? Хорошо скажу: например, майор Бурменко не отвечает требованиям, предъявляемым к командиру полка, а если прямо, то должности командира полка не соответствует, почему вы, комиссар дивизии, не бьете тревогу о замене его?
– Вон куда махнул? А вам не кажется, товарищ батальонный комиссар, что у вас с Бурменко происходит что-то вроде сведения личных счетов, то вы его, то он вас, а теперь снова вы его, а?
– Это, Михаил Романович, вам так кажется, но неужели вам, умудренному опытом жизни, не видно командира, не отвечающего своему назначению? Или вы спохватитесь тогда, когда Бурменко в бою погубит людей, подведет дивизию в самый критический для нее момент!
– Вы, Мамед Рашидович, не имеете морального права обвинять в неспособности Бурменко как командира полка! – сказал Брюсов.
– Благодарю вас, Михаил Романович! Уж от вас-то я такого упрека не ожидал. Значит вы намекаете на то, что я действительно проявил трусость в декабре сорок первого и отвел полк с участка обороны без приказа?
– Будем откровенны, Мамед Рашидович, это было именно так! – спокойно произнес Брюсов.
– Я откровенен всегда. Приговор трибунала поэтому и отменили, что разобрались в сути обстановки!
– А вы оказывается, наивный как ребенок. Никто не разбирался в этой обстановке и в вашем деле. Просто было указание командующего армии приговор трибунала отменить, а батальонного комиссара Бабаева назначить с повышением по должности. Командующий же получил такое указание свыше, значит отсюда следует вывод, Мамед Рашидович,
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
544
имеется наверху мохнатая могучая рука! – сказал Брюсов.
– Вы, только что говорили о моем несносном характере, тогда мог ли я с таким характером заиметь, как вы выразились, «мохнатую руку»? Да, я писал из тюрьмы генералу армии Жукову Георгию Константиновичу, с которым воевал вместе на Халхин-Голе, но разве это похоже на вашу «мохнатую руку»? Надеюсь генерала Жукова вы не можете обвинить как командира, обожающего подхалимаж? Я считаю просто свершилась справедливость с помощью справедливого генерала Жукова, которого, я так думаю, вы сейчас оскорбили! – сказал Бабаев.
– Вы забываетесь, товарищ батальонный комиссар! Я никого не оскорблял, а излагал свою точку зрения о том, что было и не более того – испуганно произнес Брюсов.
– Мне придется тогда обратиться к члену военного совета армии к бригадному комиссару Ренжину – сказал Бабаев.
– Что же вы ему скажете? Брюсов, мол, напомнил вам сорок первый год о вашем неблаговидном поступке, за который вы были осуждены военным трибуналом? Но это же истина, которую вы и сами не можете отрицать! Ущемил ваше самолюбие? Но ведь это, извините телячьи нежности!
– По-вашему, заниматься травлей своего соратника – это телячьи нежности?
– А вы, товарищ батальонный комиссар, не занимаетесь травлей майора Бурменко? – иронизировал Брюсов.
– Неужели вы, комиссар дивизии, хорошо зная Бурменко, не видите в нем эгоиста, карьериста, к тому же безвольного и безграмотного командира полка? Какая могучая рука оберегает его в этом ранге?
– Вы! Вы!!! – начал было Брюсов, но от волнения сказать ничего не смог и лишь злобно смотрел на Бабаева. Затем он подошел к своему стулу и устало плюхнулся на него своим грузным телом. Он начал понимать, что перед ним уже не тот Бабаев, который в сорок первом не смог защитить себя перед Ребровым. Да и Ренжин теперь по-видимому на его стороне. «Надо менять тактику отношений с этим настырным азербайджанцем, да и Реброву тоже пора понять это!» – размышлял Брюсов.
– Вам плохо? – спросил Бабаев.
– Все хорошо, спасибо! – отдышавшись от волнения, ответил Брюсов.
– Тогда разрешите мне идти в свой политотдел?
– Вот что, Мамед Рашидович! Прошу прощения, я кажется был не прав. Да, мне давно известны деловые качества майора Бурменко, но его поддерживает оперативный отдел армии. И согласен с тобой, давай напишем политдонесение о боевой готовности дивизии перед
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
545
предстоящим наступлением, втиснем туда и свои выводы о Бурменко, но только Ребров с ними не согласится.
– Вот это другой разговор, и считаю, политдонесение надо начинать прямо сейчас! – сказал Бабаев.
– Хорошо, давай будем писать сейчас, а кого бы ты предложил вместо Бурменко? Такой вывод необходимо тоже записать в донесении! – сказал Брюсов.
– Я, Михаил Романович, рекомендую на полк командира второго батальона капитана Шайхутдинова Евгения Ахмедовича, которого знаю еще до войны! – сказал Бабаев.
– Выбор неплохой, приметил его и я, думаю мнения наши совпадают, значит добро?
– Добро. Ну, а теперь раз уж все закончилось миром, скажи, Михаил Романович, зачем ты терзал меня упреками о мохнатой руке, ведь знал же, что я не способен на подлость? Больше, чем погода я просидел в одиночной камере, как опасный преступник, по чьей-то прихоти. Неужели совесть не терзает этого человека? – сказал Бабаев.
– Еще раз прости меня, Мамед Рашидович, я тут много обидного наговорил тебе, но очень прошу тебя, не надо ершиться с начальниками! Будь спокойней, и к тебе будет соответственное отношение! И далее, насчет совести, ты конечно прав, меня совесть терзает только за то, что я не осмелился защитить тебя в сорок первом, да я и сам тогда сомневался в твоей правоте, как-то все было обставлено, что все мы считали тебя виновным.
– Эх, Михаил Романович! А ведь вы политработник, а раз так, то верить людям не обходимо, тогда и тебе будут верить, ну а сомнения надо, наверное, проверять фактами.
– Все так, но не придется нам, Мамед Рашидович, служить в одной дивизии, думаю Ребров тебя не потерпит, но я теперь склоняю голову перед тобой! – сказал Брюсов, доставая бумагу для политдонесения.
– Вот тебе ручка, чернила, бумага. Пиши донесение, как тебе подсказывает твоя совесть, что бы ты не написал, я подпишу и вечером с этим донесением поедешь в армию. Ренжин тебя вызывает. – сказал Брюсов.
Вечером Бабаев положил подписанное Брюсовым политдонесение на стол полковника Реброва, который прочитал его и сказал:
– Все верно, товарищ Бабаев, но с Бурменко вы напрасно написали. К нашему сожалению он, все равно, останется командиром полка!
– Почему вы, товарищ полковник говорите к сожалению, и ничего не предпринимаете, чтобы заменить его? – спросил Бабаев.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
546
– Предпринимаем и не однажды это уже делали, но не хотят меня слушать! Учить предлагают, говорят командиры полков как грибы в лесу не растут, мол и поставить вместо него некого. Вот вы тут предлагаете комбата Шайхутдинова, а что он за командир? Может хуже Бурменко окажется? – сетовал Ребров.
– Я уже докладывал вам, что Шайхутдинов достойный командир и как человек прекрасный – сказал Бабаев.
– Но ведь зелен еще. Он ротой много лет командовал, да и то караульной, прибыл к нам, батальон получил, не успел он себя проявить на батальоне, а мы ему полк, а?
– Во всяком случае будет лучше Бурменко, Шайхутдинов умен, смел, а на полку дойдет и станет настоящим командиром! Я его еще до войны знал, человек он с большой буквы! – сказал Бабаев.
– Ладно, уговорил, посылай свое политдонесение, а я завтра командующему доложу свое мнение в который раз уже! – сказал Ребров и приказал вызвать начальника штаба подполковника Цаплина.
Бабаев вышел от Реброва с хорошим настроением. «Надо быть настойчивым и главное убеждать фактами, тогда и удача будет обеспечена.» – размышлял он, направляясь к Брюсову.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
547
Глава шестьдесят первая
В этот день перед фронтом второго батальона морской пехоты немцы не атаковали, а к вечеру, когда солнце скрылось за горизонтом и изнуряющая жара сменилась на благодатную прохладу, Филиппа вызвал комбат. В блиндаже, куда вошел Филипп, Логунов сидел за столиком и аккуратно карандашом уточнял штатное расписание батальона. Филипп доложил о прибытии, а Логунов, не отрываясь от своего занятия, кивком головы указал ему на топчан. Филипп сел и в ожидании, когда Логунов обратит на него внимание, рассматривал протертые штаны на коленках комбата. Логунов заметил, что Филипп изучает его прорехи на штанах и продолжая писать, неожиданно сказал:
– Что думаешь, Григорьев, у тебя штаны лучше? Вон такие же. Да брат, поизносилось наше обмундирование, да и мы здесь вместе с ним. Я вот шил, ушивал, но уже иголку некуда втыкать, одно рядно!
– Верно, Николай Иванович, у меня бойцы еще в худшем положении, я уж докладывал вам не раз, а толку? – сказал Филипп.
– Ладно, хватит о пустяках, – закончив писать, сказал Логунов. – Я вот вызываю командиров рот по одному и ставлю им соответственно задачи.
– Уж не на наступление ли задачи ставите?
– Нет, как раз наоборот. Нашу бригаду отводят с переднего края в резерв в тыл. – сказал Логунов.
– Разве в Севастополе есть тыл? Тут, по-моему, везде передний край, куда ни глянь. – заметил Филипп.
– Ты прав, пожалуй, но слушай и не перебывай, твою роту меняет третья рота девятой бригады, прибывшей с побережий Кавказа, ровно в полночь. Сдашь район обороны и сосредоточишь роту в балке севернее Сапун-горы, там есть старые окопы, поэтому после того, как зашлешь их, на всякий случай организуй систему огня фронтом на Сапун-гору. – сказал Логунов.
– Все понял, товарищ майор, но есть один вопрос.
– Не спеши, товарищ Григорьев, понял говоришь, а пароль, отзыв, как будешь сдавать район?
– Виноват, товарищ майор, слушаю какой пароль!
– Пароль для смены «Ока», твой отзыв «Шомпол», сменишься и сразу без задержки роту к станции Инкерман в ту балку, а теперь доложи о состоянии роты! – приказал Логунов.
– У меня всего тридцать два человека со мной. Командиров среднего состава три, сержантов пять и, двадцать четыре краснофлотца из них шестнадцать человек раненых, которые отказались уйти с переднего края. Оружие: семнадцать автоматов ППШ, два Дегтярева, остальные вооружены немецкими автоматами, есть еще один немецкий
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
548
ручной пулемет, пятнадцать ручных гранат и три противотанковые, вот и все. – заключил Филипп.
– А о боеприпасах почему не докладываешь? – спросил Логунов.
– Боеприпасов, Николай Иванович, точно не считал, но на немецкие автоматы по одному рожку наберется, на ППШ, наверное, по полдиска, а Дегтяревы вообще без патронов. Правда на немецкий ручник есть полная лента.
– А кто имеет трофейное оружие, куда они подевали автоматы ППШ?
– У кого разбило осколками снарядов, кто повредил о камни, да и за чем он этот ППШ без патронов, товарищ майор?
– Вы что же, товарищ лейтенант, побросали боевое оружие? – нахмурив брови сказал Логунов.
– Нет, товарищ майор, ни одного ствола мы не бросили, неисправное и излишнее направили на батальонный пункт боевого питания, расписки воентехника второго ранга при мне, так что гневаться напрасно вы изволили!
– Ты снова грубишь своему комбату? – рассматривая расписки, более спокойнее сказал Логунов.
– Никак нет, не грублю, а говорю то, что есть на самом деле!
– Ладно, я это все говорю к тому, что нас отводят с передовой в резерв командующего, ну, а раз так, то, наверное, дадут и оружие, и боеприпасы, да и бойцы хоть воды вдоволь напьются, там, говорят, где-то внизу у Черной, колодезь чистой холодной воды есть! – сказал Логунов.
– А может, Николай Иванович, батальон пополнят людьми? – спросил Филипп.
– Не пополнят, людей, Филипп Дмитриевич, нет. Ты же видишь у Манштейна самолеты висят не только над нами, но и над морем, только подводные лодки ночью могут еще причалить, а много ли на ней привезешь? Считай, что снабжение к нам практически прекратилось! – сказал Логунов.
– Значит будем стоять насмерть? – то ли спросил, то ли ответил себе Филипп.
– Да, я думаю все идет к этому, будем подороже оценивать свои жизни, примерно, один к десяти, это не мало? – взглянув в лицо Филиппа, спросил Логунов.
– Нет, не мало, Николай Иванович, но это средняя цифра, я не собираюсь своим бойцам запрещать уничтожать фрицев и побольше! – пошутил Филипп, но Логунов, не поняв шутки, серьезно сказал:
– Для коммунистов, Филипп Дмитриевич, ограничений для боевых действий не существует, мы всегда должны быть впереди, пока живы и пока руки держат оружие! Так и скажи своим! – сказал Логунов.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
549
– У меня сложилось такое впечатление, Николай Иванович, что теперь не различишь, где коммунист, а где беспартийный. Теперь нас объединяет одно звание советского моряка-севастопольца! – ответил Филипп.
– Ну хорошо, согласен, вижу, что все понял, так и разъясни личному составу роты.
– Теперь у меня не рота, а скорей всего взвод.
– Филипп Дмитриевич! Мы же договорились, если каждый возьмет на себя в среднем по десяти фрицев, то у тебя полнокровная рота, если не сказать больше! – улыбнувшись, сказал Логунов.
– Я все понял, разрешите идти?
– Действуй, Филипп Дмитриевич!
Филипп вышел из блиндажа комбата, с моря тянуло едва уловимой прохладой. После дневного пекла это было приятно ощущать.
Он по траншее приближался к своему НП. Его окликнул Зорин, стоящий на вахте. Сообщив пароль, Филипп ввалился в свой блиндаж. В блиндаже его ждали Бугров и еще какой-то лейтенант в гимнастерке с расстегнутым воротом, из прогала, как обычно у морских пехотинцев, виднелась «морская душа». Пламя светильника, сделанного из гильзы тускло светило, освещая лицо гостя, оно было совсем не знакомо Филиппу.
– Филипп Дмитриевич Для увязки огневой связи прибыл лейтенант Яготин от Жидилова, да вот заблудился и попал к нам. – доложил Бугров.
– Здравствуйте, товарищ лейтенант Яготин! Я командую пятой ротой, будем знакомы – сказал Филипп, протягивая моряку свою руку.
– Здравствуйте, товарищ лейтенант! Вот мое удостоверение, чтобы не было никаких недомолвок! – сказал гость и пожав руку Филиппа, он подал ему корочки документа. Филипп, развернув удостоверение, сличил фотографию с прибывшим лейтенантом и, возвращая ему удостоверение, сказал:
– Слушаю вас, товарищ лейтенант!
– Собственно я шел не к вам, мне бы в штаб вашего второго батальона. Дело в том, что передний край вашего батальона вдается в оборону немцев у нижнего Чергуня, нам хотелось бы поддержки огнем у высоты «Круглая» северо-западнее населенного пункта Чергунь. – сказал Яготин.
– Что же вы для увязка огневого взаимодействия пришли к нам ночью? Такие дела решаются на местности и в светлое время. – заметил Филипп.
– Днем пробраться к вам почти невозможно, в лощине у высоты «Круглая» каждый метр простреливается, вот когда возьмем высоту «Круглая», тогда будет легче. – сказал Яготин.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
550
– Когда же вы будете ее брать? – спросил Бугров.
– Пока не знаю. Жидилов это держит в секрете, надо еще договориться с вами, впрочем, на эту тему я уполномочен говорить с Логуновым.
– Отведи его, Станислав, на КП батальона и сразу же возвращайся! – приказал Филипп.
– Есть, товарищ лейтенант, отвести, только тут Яготин рассказывал о мальчишке, который служит у них в бригаде, они его называют Волчек, может это ваш братишка? – сказал Бугров. Филипп вопросительно посмотрел на Яготина.
– Да, товарищ лейтенант, есть у нас юнга лет четырнадцати, только не знаю, как его по-настоящему звать. – сказал Яготин.
– Зачем же вы держите на передовой мальчишку? Ему, наверное, в школе бы впору быть, а вы его под пули? – спросил Филипп.
– Так получилось, некуда ему было больше деваться, вот мы его и приняли в бригаду, толковый парнишка между прочим! – сказал Яготин.
– Тем более, толковых надо беречь. – сказал Филипп. Он вспомнил об Аркадии и ему стало не по себе, помолчав еще немного он добавил:
– Нет, это не Аркадий, да и не может он быть здесь, это исключено!
– Разрешите идти? – спросил Бугров.
– Да, иди, только не задерживайся на КП, есть важное дело. – сказал Филипп и послал Карнауха за командирами взводов.
В лощине вблизи станции Инкерман, куда выдвинулась пятая рота, Филипп действительно обнаружил готовые траншеи. Систему огня организовывать не пришлось, так как рельеф местности перед фронтом позволял вести обстрел метров на сто и вдоль по лощине, в которой сосредоточилась его рота. Расположив людей в траншее и расставив ручные пулеметы, Филипп назначил непосредственное охранение, лишь после этого, оставив за себя Маркова, пошел искать штаб батальона, чтобы заняться хозяйственными делами. Филипп надеялся получить хотя бы часть обмундирования и обуви, так как бойцы и командиры его роты крайне нуждались в нем. Но в штабе он был приятно удивлен, когда начальник вещевого снабжения бригады выдал для всего личного состава роты брюки, гимнастерки, сапоги и даже тельняшки. Конечно все это было бывшее в употреблении, но добротно отремонтировано. В отделе боепитания, как и предполагал Логунов, выдали патроны до полутора боекомплекта, противотанковые гранаты и недостающие автоматы ППШ.
Хлопоты по снабжению роты закончились к утру. С рассветом немцы возобновили артиллерийский обстрел по всей линии
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
551
севастопольского оборонительного района. От Паршина вернулся Бугров. Он сообщил, что в третьем и четвертом секторах немцы перешли в наступление. Вскоре бои разгорелись по всему периметру обороны города. Иногда снаряды и мины залетали в расположение роты, к счастью, никого не задев.
Целый день Филипп провел на своем наблюдательном пункте. Иногда, слушая телефонные переговоры, он узнавал о потерях бойцов и командиров на передовой, и ему было не по себе сидеть во втором эшелоне, когда вокруг шли упорные бои. Он вспомнил лейтенанта Яготина с седьмой бригады. «Интересно, взяли ли они высоту «Круглая», живой ли этот парнишка. Яготин сказал, что ему четырнадцать лет, да столько же и Аркадию, но он на Кавказе на берегах Каспия. Нет не может быть, чтобы это был Аркадий» – думал Филипп. Ему очень хотелось увидеть этого юнгу и чем-то помочь ему, но как это сделать, он не знал.
Над расположением роты пролетело звено юнкерсов. Филипп видел, как от самолетов отделилась серия черных точек, это были бомбы. «Если они упадут в лощину, будут потери» – подумал Филипп, но бомбы взорвались на станции и лишь две из них на левом фланге роты. Филипп вызвал Карнауха и приказал узнать об обстановке на левом фланге. Когда Карнаух ушел, на НП явился Бугров.
– Филипп Дмитриевич! Наши краснофлотцы Зорин и Борисенко ходили к колодцу за водой и оба погибли от взрыва авиабомбы. – сказал он – жалко ребят, хотя бы в бою, черт бы побрал эти юнкерсы! Безнаказанно летают, раньше с Камчатского люнета и с Малахова кургана зенитчики не позволили бы им к близко подойти к бухте, а теперь уж нет зенитчиков и немцы сжимают кольцо нашей обороны. – сказал Филипп.
– А как быть насчет воды? – спросил Бугров.
– Без воды нам нельзя быть, пошли, Станислав Владимирович, к колодцу других.
– Есть, командир, послать к колодцу других бойцов!
– Вскоре прибежал Карнаух.
– Товарищ лейтенант, на левом фланге в третьем взводе убит Ильин! – доложил он.
– Убит Ильин? Ты сам видел или кто тебе сказал?
– Мертвого Ильина видел сам, осколок попал в висок и наповал – виновато произнес Карнаух.
– Так нас без боя всех перебьют. – с горечью сказал Филипп. К началу темноты снова наступила тишина. Ясная ночь, благодатная прохлада и даже еле уловимый ухом плеск волн со стороны бухты располагали ко сну, тем более, что Филипп не спал уже две ночи подряд, но заснуть он не мог. На душе было неспокойно, теперь он уже ясно
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
552
осознавал, что севастопольцам не устоять, что его ребята и он сам будут держаться до последнего патрона, а потом все, это будет конец! Сдаваться в плен не в характере моряков, да и сам он не мог позволить себе даже подумать о сдаче в плен. Конечно, лучше умрем в бою, как говорил Логунов, подороже будем отдавать свои жизни. Уйти в мир иной, захватив с собой десяток или более десятка фрицев, но это уж как удастся. Разве думал Ильин – классный пулеметчик, что умрет не на передовой и не в бою, а где-то в тылу, находясь в резерве, а Зорин, мой земляк, все они отчаянные жизнелюбы, шутники. И какая-то бомба или пуля не разбирает кого и когда поражать. Вот и ему Филиппу тоже придется умереть. Он вспомнил мать, сестер и Аркадия. «Хотя бы одним глазком повидать всех перед смертью, а матери сказать, что я уже не блудный сын, я уже встал на верный путь, что у меня теперь есть или была любимая женщина, но всего этого ни мама, ни сестры не узнают, а жаль» – размышлял Филипп. Он подошел к Бугрову, который смотрел из бинокля вверх на звезды.
– Ты чего это смотришь в небо? Хочешь ночных ангелов увидеть? – с усмешкой, спросил Филипп.
– А ты послушай, Филипп Дмитриевич! – ответил Бугров. Прислушавшись, Филипп ощутил ровное тарахтение авиационных моторов.
– Слышишь? Это наши У-2 пошли на бомбежку немецких позиций. – сказал Бугров и как бы в подтверждение его слов в расположении немцев раздались взрывы небольших авиационных бомб.
– Да, это действительно ночные ангелы! Хвала и слава этой девичьей ночной эскадрилье! – сказал Филипп и еще долго наблюдал за действиями ночных боевых тружениц, а когда их бомбежка закончилась, и они с тарахтением прошли над НП Филиппа, он даже махнул им вслед рукой.
– Им легче, сядут в свои стрекозы и улетят на Тамань, а нам хоть в море прыгай! – сказал Бугров.
– Не спеши, Бугров, в море прыгать, мы еще повоюем, они еще узнают нашу морскую хватку! В общем ладно, Бугров, командуй тут, а я пойду на правый фланг к Третьяку. – сказал Филипп.
Прибыв в первый взвод, Филипп приказал Третьяку собрать людей. К Филиппу подошло двенадцать человек с сержантом Третьяком.
– Ну как, братишки, настроение? – спросил Филипп.
– Какое там настроение, товарищ лейтенант, кругом дерутся насмерть, а мы как на курорте! – сказал за всех Бельский.
– Ну, если соскучились по драке, то это не заржавеет! – пошутил Филипп.
– Нам все понятно, товарищ лейтенант, только вот готовимся подороже умереть! – сказал Толмачев.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
553
– Вы, Толмачев, вопрос ставьте так: в бою побольше надо фрицев уничтожить, а обо всем остальном судьба за нас побеспокоится. – сказал Филипп.
– Судьба-то судьбой, товарищ лейтенант, а патронов-то всего на один бой хватит, противотанковых гранат тоже мало, если бы обеспечили нас боеприпасами, вот тогда бы и можно положиться на судьбу! – сказал Брюслов.
– Согласен с вами, братишки, но корабли не могут подойти к Севастополю, а на подводных лодках много не подвезешь. У нас с вами полтора боекомплекта, расходовать только строго в цель! – сказал Филипп.
– Все это мы знаем, товарищ лейтенант, а что новенького в Севастополе?
– Новенькое то, что ночные ангелы тоже колотят фрицев и не хнычут, сегодня видел их работу, молодцы девчата!
– Это вы о самолетах У-2, мы тоже любовались их работой, действительно девочки что надо! – сказал Толмачев.
– Я думаю, и мы не хуже их, не так ли братишки? – сказал Филипп.
– Не подведем и мы, будем колошматить фрицев, пусть только выведут на передний край! – сказал Брюслов. В стороне стоял Третьяк и молча наблюдал за беседой командира роты с краснофлотцами его взвода. Филипп подошел к нему.
– Ну как ты тут, Семен?
– Думаю, Филипп Дмитриевич, как вы выразились, о нашей судьбе.
– Мы воины, Семен, а на Руси исстари повелось, что воины, защищая свою родную землю не думают о своей судьбе, погибнуть в бою с врагами за Отчизну, считалось за честь!
– Все так, Филипп Дмитриевич, но погибать никому не хочется.
– Ты видишь какой-то другой исход? – с тревогой спросил Филипп.
– Нет у меня другого исхода, а мог бы быть, если бы Керченско-Феодосийская операция не провалилась, это ведь чья-то оплошность?
– Я думаю, да, чья-то оплошность, но от этого нам не легче!
– Вот именно не легче, а тяжело и обидно погибать от чьей-то оплошности, как вы считаете?
– Согласен с тобой Семен, только разговор этот теперь никому не нужен, разве только особому отделу? Давай не будем об этом, Семен! – сказал Филипп и простившись с Третьяком, с какой-то тревожной мыслью о нем, направился на свой НП.
Когда Филипп вернулся на свой НП, первые лучи солнца осветили руины Севастополя и разрывы немецких снарядов взметнули
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
554
вверх сухие комья земли. Вскоре завыли моторы юнкерсов, а взрывы тяжелых бомб слились в общем грохоте боя. Немцы атаковали на всех секторах, но на Балаклавском направлении, несмотря на упорное сопротивление морских пехотинцев, они продвинулись вперед и после овладения поселком Карань захватили плацдарм западнее Сапун-Горы, где завязался ожесточенный бой. В этот прорыв из резерва была брошена восьмая бригада морской пехоты.
Филипп со своей малочисленной ротой занял оборону у Лабораторного шоссе. На его район обороны двигалось шесть танков с пехотой. Моряки открыли ураганный огонь из ППШ, немцы заметались, падали, стараясь укрыться за танками, но и там их доставал трофейный ручной пулемет с правого фланга, из которого мастерски бил сержант Саидов. Танки открыли огонь из пушек. От взрывов вздыбилась сухая земля, полетели камни, завизжали осколки. Филипп видел, как уронил голову на бруствер младший сержант Захаров, больше не двигался в своем окопе краснофлотец Никитин, на левом фланге взрывом отбросило в сторону еще одного моряка, люди гибли на глазах, а танки врага достать было нечем. Со второго взвода с противотанковой гранатой в руке встал Сайко, в тельняшке и в бескозырке с перекошенным от злобы лицом, он пошел навстречу головному танку. Заработал курсовой пулемет и Сайко взмахнув руками, упал на землю. Филипп только от досады скрипнул зубами, он перед боем инструктировал каждого бойца и командира о том, как надо наверняка поражать гранатой танки, но у Сайко, видимо, сдали нервы. «Неужели кто-то еще последует за Сайко?» – думал Филипп, но больше никто бессмысленный подвиг не совершал.
Пропустив танки через свои окопы, моряки забросали их гранатами, и танки один за другим загорелись ярким пламенем, затем чадили черными клубами дыма, а экипажи, питавшиеся выбраться из танков тут же уничтожались. Первая атака немцев была отбита, пять танков моряки сожгли, но один прорвался в глубину обороны. К Филиппу стали поступать доклады командиров взводов, его приятно удивило то, что потери были не велики: убитых шесть, раненых двенадцать. Никто из раненых эвакуироваться не пожелал. Нина Саликова перевязала их и тут же к Филиппу поступил ее доклад:
– Перевязочного материала больше нет и взять негде! Я тоже буду бить фашистов, как боец! – сказала она и сняла из-за спины свой автомат.
Филиппа же беспокоило отсутствие боеприпасов. Теперь уже точно жечь танки было нечем. Он приказал Карнауху обойти всю позицию роты и передать каждому бойцу его приказ: «Стрелять из автоматов по атакующим фашистам только одиночным огнем и наверняка!» Немцы не заставили себя долго ждать, на группу
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
555
смельчаков пятой роты на этот раз появились девять танков, но теперь они с дальних дистанций начали обстрел позиций моряков, а автоматчики, наступающие за танками, последовали их примеру. Плотность огня была такова, что высунувшиеся из окопа моряки сразу же падали замертво. Сержант Саидов с правого фланга снова открыл огонь из пулемета, но немцы быстро засекли пулемет и сосредоточив по нему огонь из курсовых пулеметов и пушек, заставили пулемет Саидова замолчать. Моряки, забыв о приказе командира роты, начали очередями отражать атаку немцев. Автоматчики залегли, но танки на боевых скоростях приблизились к позиции моряков. Филипп приготовил к броску последнюю противотанковую гранату, и когда танк перевалил траншею, точно направил ее в моторную часть, раздался взрыв и танк вспыхнул ярким пламенем. Еще два танка задымили на позиции моряков, но остальные, перевалив передний край, вышли к южным скатам Сапун-горы, где были уничтожены подразделениями Шилова.
К Филиппу подполз Ситов. Филипп, увидев почтальона, спросил:
– Ты что, Ситов, в такое время почту принес?
– Никак нет, товарищ лейтенант, теперь не до почты, Логунов тяжело ранен, его эвакуировали к Камышовой бухте, батальон принял старший политрук Паршин, он передал, что немцы форсировали северную бухту, на корабельной стороне идут ожесточенные бои, вам приказано отступить в направлении Казачьей бухты.
– Я все понял, Ситов, думал нам патронов подбросят или хотя бы воды принесут, а тут приказывают отступить.
– Что передать старшему политруку Паршину, товарищ лейтенант? – стараясь перекричать грохот взрывов, крикнул Ситов.
– Передай, что приказ выполняем, вот только последние патроны израсходуем! – крикнул Филипп и снова приложился к своему автомату.
Наконец третья атака немцев была отбита, но патронов больше не было, и в роте осталось тринадцать бойцов, в числе которых младшие командиры Третьяк, Саликова и младший лейтенант Марков. Бугрову взрывом снаряда оторвало руку и его унесли в тыл. Филипп собрал остатки своей роты и отдал приказ на отступление. Если бы у нас были патроны, можно было бы еще воевать, а теперь по ходу сообщения вдоль Лабораторного шоссе в направлении Херсонского выступа.
– Уходим! – приказал он.
К ночи с группой своих бойцов и двумя командирами добрались до хутора Отрадный, здесь незнакомый полковник из разрозненных групп защитников Севастополя формировал боевые подразделения и сразу же ставил им задачи на оборону. Моряки Филиппа были зачислены в подразделение, которым командовал старший политрук Паршин.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
556
– А где наша бригада? Где полковник Горпищенко? Неужели бригада погибла? – забросал его вопросами Филипп.
– Да, Григорьев, бригады больше нет. Горпищенко раненого увезли на большую землю, мы здесь должны задержать немцев и обеспечить эвакуацию раненых в Камышовую бухту, возможно туда еще сможет подойти корабль.
– Федор Николаевич, а как же с патронами? Завтра здесь нам держать немцев, а у нас не одного патрона! – сказал Филипп.
– Патронов немного можно получить, тут прорвалась одна подводная лодка и немного подвезла боеприпасов. Пункт боепитания где-то за той скалой, в общем найдешь сам! – сказал Паршин, он куда-то спешил и ему некогда было разговаривать с Филиппом.
– Ладно, найду, Федор Николаевич, а воды тут отыскать негде? Все бойцы валятся с ног от жажды!
– Где взять воды, пока не знаю, может сам проявишь инициативу? – сказал Паршин.
– Попробую и это! – ответил Филипп. Он понял, что тут никто никого не снабжает, нужна своя инициатива и он тут же вызвал к себе Третьяка.
– Ты, Семен, возьми Толмачева и Брюслова, за той скалой разыщи пункт боепитания, получишь патроны к ППШ и для ручников, а ты, Соловьев с Бельским, соберите у наших ребят фляги и разыщите воду. Когда назначенные Филиппом ушли выполнять его приказ, Филипп остальных привел на позицию, приказал к рассвету окопаться и подготовить ячейки для стрельбы.
– Так патронов же нет, товарищ лейтенант! – сказал Марков.
– Будут патроны, Степан Игнатьевич, а вот воды нет, это хуже, но я послал двоих и за водой! – ответил Филипп.
Моряки совсем изнемогли. Без еды еще можно было обходиться, а вот без воды силы их таяли с каждой минутой. Во рту в горле и даже в глазах ощущалась невыносимая сухость, люди учащенно дышали, и работа почти не продвигалась. Третьяк с Толмачевым принесли патроны. Моряки, получив по сто штук на автомат, снарядили диски. По двести патронов получили и ручники. К трем часам ночи прибыли Соловьев и Бельский. К великой радости Филиппа они принесли все фляги, наполненные отличной холодной водой. Филипп приказал бесшумно разнести фляги и передать их бойцам на позиции, ликования моряков не было предела. Филипп подозвал к себе героев, отличившихся в доставке воды и спросил:
– Далеко ли нашли воду?
– Около севастопольской панорамы, там ребята в свое время выкопали колодезь и воды сколько хочешь! – ответил Соловьев.
– Но там же теперь немцы?
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
557
– Да, Севастополь уже в руках врага, но мы же разведчики, товарищ лейтенант! – с гордостью произнес Соловьев.
– Так вот, разведчики, надо еще раз совершить эту разведку и до рассвета принести столько же фляг с водой.
– Есть, товарищ лейтенант, воду до рассвета принесем! – ответил Соловьев и собрав у бойцов уже пустые фляги они с Бельским скрылись в ночи. Но когда рассвело, Соловьев и Бельский в подразделение не вернулись.
Филипп, пригнувшись, обошел всю позицию его подразделения, отрыть траншею в полный профиль бойцам не удалось, мало было сил. Поэтому с первыми лучами солнца от артиллерийского огня подразделение Филиппа стало нести потери. На правом фланге своей позиции Филипп увидел какого-то лейтенанта и никак не мог вспомнить, где он его встречал. Но лейтенант, увидев Филиппа, улыбнулся. Филипп тут же вспомнил встречу с ним в своем блиндаже.
– Яготин! Как вы сюда попали? – спросил он лейтенанта.
– Также, как и вы, товарищ Григорьев. Зачем же вы тогда отослали меня к комбату и не сказали, что вас снимают с передовой? – спросил Яготин.
– Так вы, товарищ Яготин не сказали мне, когда вы будете штурмовать вашу высоту! – сказал Филипп и оба улыбнулись.
– Ну а как вы овладели высотой «Круглая»?
– Да овладели, но понесли большие потери и пришлось опять отдать ее немцам.
– А мальчишка-то, которого вы называли «волчок», жив?
– Нет, мальчишку мы не уберегли, он погиб геройски с гранатой в руке пошел на танк и успел поджечь его, а сам прострелянный пулями, упал замертво. Фамилию его я теперь знаю: Волков, а звали Валерой.
– Эх вы, мальчишку надо было сберечь, сам же говорил, что толковый пацан был! – сказал Филипп и почему-то вспомнил об Аркадии.
После артиллерийского налета немецкие танки с пехотой пошли в атаку. Гранат в его малочисленном подразделении не было. Филипп оттянул рукоятку затвора своего автомата. С правого флага по танкам открыла огонь сорокопятка. Два танка тотчас же загорелись, но после этого пушка замолчала. С пехотой противника завязался ожесточенный бой. Когда танки приблизились к позиции, в них полетели противотанковые гранаты и связки ручных гранат. «Значит все-таки у бойцов кое-что сохранилось!» – подумал Филипп.
К полудню атаки немцев были отбиты с большими для них потерями. Это радовало защитников последней пяди севастопольской земли, но потери были и у них. В период затишья Филиппа сзади кто-то тронул рукой за плечо. Оглянувшись, он увидел Третьяка.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
558
– Семен, жив, значит, ты молодчина, значит еще повоюем! – сказал Филипп.
– Привел проведать вас и принес вам кое-что подходящее! – сказал Третьяк. Он вытащил из вещмешка две противотанковые гранаты.
– Спасибо, Семен! Вот это удружил, а себе небось не оставил?
– Есть и у меня две, так что еще почистим фрицам перышки! – сказал Третьяк. Начались разрываться снаряды, юнкерсы, бросая бомбы, закружились над позицией как стая воронья. Немцы снова пошли в атаку. Заревели моторы танков, автоматчики бежали за танками не цепью, а какой-то бесформенной толпой. Филипп приготовил даренные гранаты, а сам, не спеша, короткими очередями бил по пехоте из автомата. К нему подполз Марков.
– Товарищ лейтенант! Патронов не дадите? – крикнул он.
– Куда же ты, Степан, свои подевал?
– Известно куда – расстрелял!
– Иди в тыл, там добудешь патроны, может и мне тогда подкинешь, я тоже заканчиваю свои! – крикнул Филипп.
– Да нет там патронов, а у вас две противотанковые гранаты, дайте мне хоть одну!
– Ладно, бери, но, если танк не уничтожишь, граната будет на твоей совести! – крикнул Филипп. Марков, взяв гранату, ушел. Танки были уже совсем близко. Филипп точным броском гранаты зажег один из них и в этот же момент увидел побежавшего навстречу танкам Маркова с гранатой в руке.
– Марков, назад! – закричал Филипп, но едва сам услышал свой голос, ему было видно, как заработал курсовой пулемет головного танка, но Марков, видимо, изрешеченный пулями, все еще бежал по инерции. Наконец, взмахнув руками он упал на землю. «Эх, зря я ему отдал гранату, сам погиб и граната пропала!» – подумал Филипп. Механик-водитель головного немецкого танка, видимо, испугавшись не разорвавшейся гранаты в руках лежащего на земле русского, решил объехать его. Повернув вправо, танк гусеницей проехал рядом с Марковым, едва не раздавив его. И тут Марков из последних сил поднялся на колени, двумя руками он все же забросил гранату на решетку двигателя, раздался взрыв и яркое пламя поднялось над танком. Когда очередная атака немцев была отбита, Филипп ползком добрался до Маркова, разорвав его тельняшку, увидел четыре пулевых ранения в грудь. Лоскутами тельняшки он как мог перевязал ему раны и притащил его в окоп. Кто-то подал флягу с несколькими глотками теплой воды, Филипп влил их в рот Маркову и тот открыл глаза. Увидев Филиппа, Марков попытался улыбнуться, но это ему не удалось. Изо рта струилась красная пена, ему было трудно дышать, но он все-таки стал
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
559
говорить:
– Товарищ лейтенант! Я знаю, вы не уважали меня, но гранату я все же не испортил! У меня в кителе конверт от жены, там есть ее адрес, напишите ей, что я погиб в бою с честью! – слабеющим голосом произнес он, закашлявшись вскоре потерял сознание. К ним подошла Саликова. Она взвалила Маркова на спину и унесла в тыл.
К вечеру Филипп узнал от Паршина, что с левого фланга у Стрелецкой бухты немцы прорвали оборону. Вскоре поступил приказ отходить к Камышевой бухте. Уже ночью к пустому берегу Камышевой бухты Филипп привел шесть человек. Это все, что осталось от пятой роты второго батальона морской пехоты: Третьяк, Бородин, Карнаух, Толмачев, Брюслов и медсестра Саликова. Автоматы висели на их плечах, но они теперь были не лучше увесистой дубинки, так как ни одного патрона к ним не было. Только у Филиппа на ремне в кобуре все еще висел пистолет «ТТ» и он знал, что в магазине пистолета осталось всего три патрона. В тайне души он планировал использовать эти оставшиеся три патрона на Третьяка, Саликовой и для себя. Если вдруг наступит угроза плена, придется израсходовать этот боевой запас вот таким образом.
Начало светать. Со стороны мыса Херсонес послышались взрывы снарядов и пулеметные очереди. «Значит основная масса отступивших от города севастопольцев успели закрепиться там!» – подумал Филипп. Он знал, что кроме Камышевой бухты, около аэродрома на Херсонеском мысе в ожидании кораблей или самолетов, сосредоточивались раненые. Теперь об эвакуации их нечего было и думать. Значит беспомощные бойцы и командиры с надеждой, что их не бросят, попали в плен или погибли в муках. Филипп приказал своей группе спрятаться за холмом в складке местности. Вскоре на берегу появились немецкие солдаты. Их гортанный разговор был хорошо слышен Филиппу. А тут без воды и без пищи люди окончательно ослабли, а Брюслов начал бредить. Филипп приказал Третьяку закрывать ему рот ладонью. Немцы наконец скрылись за каменной грядой. Под палящими лучами солнца время тянулось медленно. Но вот диск солнца коснулся гор и вскоре скрылся за ними. Филипп приказал всем подойти к воде. Почувствовав плеск волн, моряки стали освежать себя морской водой. Кто-то даже набрал воды в рот, но тут же выплюнул ее. Карнаух прошелся вдоль берега бухты и вдруг, пренебрегая осторожностью, закричал: «Вода! Все побежали к нему. Действительно от дальних скал, где еле заметными виднелись какие-то домики в бухту стекал ручей, заросший камышом. Филипп сразу же обратил внимание на то, что вода в ручье была мутной и по цвету – черной. Карнаух зачерпнув пилоткой из ручья, хотел было напиться, но Филипп выбил из его рук пилотку.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
560
– Из этого ручья не пить! – приказал он.
– Но ведь это пресная вода? – огорченно произнес Карнаух.
– Это грязная вода, возможно отравленная каким-нибудь химикатом, от нее даже запах дурной идет! – сказал Филипп.
– Но камыш-то растет? – не сдавался Карнаух.
– Да, камыш растет на мокром песке, попробуем есть мякоть камыша. – сказал Филипп. Он вытащил несколько камышинок и, очистив их с корня, стал есть белую, сочную, хрустящую на зубах мякоть. Этому последовали все, но мякоть камыша плохо утоляла жажду. Положение у моряков было плачевным: или плен, или гибель.
Филипп решил разведать берег, и всей группой обойти по берегу эту неприветливую бухту. Они пошли по направлению на север, впереди показалась эстакада. Это по-видимому был причал для кораблей, сооруженный из бетонных балок и железа, устланный толстыми сорокамиллиметровыми досками. Другом валялись ящики, посуда, брошенное снаряжение, а немного подальше, откуда несло трупным запахом, лежали тела умерших от ран защитников Севастополя.
– Здесь грузили на последний корабль наших раненых. – сказала Саликова. Филипп приказал обыскать брошенное имущество в надежде найти что-нибудь из продовольствия, боеприпасов, а может быть и воды во флягах. Но после полуторачасового поиска удалось отыскать только автомат ППШ, в диске которого было пятьдесят шесть патронов. Это уже была удача. Патроны разделили поровну и снарядили ими свои диски. Из-за гор появился серп луны. Для группы Филиппа это было нежелательно, луна хотя была неполная, но местность освещала довольно хорошо. Саликова обнаружила несколько пустых ящиков из-под медикаментов, среди них лежала довольно длинная пеньковая веревка. Саликова потянула ее конец, ящики вдруг загремели, падая на землю.
– Тише, Нина! – сказал Третьяк и подошел к разваленным ящикам. Затем он посмотрел на эстакаду, смотал в большой рулон веревку и с трудом потащил ее к берегу.
– Филипп Дмитриевич! У меня созрел план! – сказал он.
– Какой план? – спросил Филипп.
– Думаю, если снять доски с эстакады, можно из них связать плот на семерых, а вот и веревка. Он бросил оградный рулон веревки на землю и торжествующе посмотрел на Филиппа.
– Ну и куда же ты собирается плыть? Ты – сухопутный командир, и не представляешь, что в мере без продовольствия и особенно без пресной воды люди прежде чем умереть, сходят сума и погибают в страшных муках! – сказал Филипп.
– По-моему лучше сойти с ума в море и умереть на свободе, чем завтра нас захватят в плен! – ответил Третьяк. Филипп задумался.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
561
– А, пожалуй, ты, Семен, прав! Давайте разделимся, трое пойдут добывать воды, а может быть и продовольствия, а четверо будут строить плот! – сказал Филипп.
– Да, но кроме воды и продовольствия, для строительства плота нужен на худой конец хотя бы топор, чтобы оторвать доски от причала. – сказал Брюслов, который больше всех страдал от жажды и мечтал только о глотке воды, а тут он вдруг заговорил о топоре.
– Главное определить задачу! – сказал Филипп, и как урожденный организатор стал тут же отдавать распоряжения.
На берегу насобирали восемнадцать солдатских фляг для воды, обрывком телефонного кабеля соединили их в три связки по шесть в каждой, Саликова, Толмачев и Бородин, обвязав себя грильяжем из фляг и скрылись в ночи по направлению Севастополя. Третьяк, Карнаух, Брюслов и Филипп, использовав деревянные бруски от ящиков, приступили к работе по разборке эстакады. Доски на эстакаде кое-где торчали концами и их нетрудно было оторвать от железного основания каркаса эстакады. Под остальные доски подсовывали бруски и, используя эффект плеча и рычага, отдирали их и складывали на берегу. После каждой оторванной доски, прислушивались не идет ли кто к ним.
Когда на берегу уже возвышалась приличная груда оторванных досок, из-за горизонта заалел рассвет. А Бородин с группой водоносов не возвращался. На период светлого времени, Филипп приказал замаскироваться в камнях. Все с его группы, окончательно обессилели. Третьяк и Карнаух еще держались, но Брюслов снова стал бредить и временами терял сознание. Белая мякоть камыша, которого Филипп нарезал целый вещмешок, немного поддерживала самочувствие моряков, но для пищи эта камышовая мякоть не годилась. Поэтому пожевав, они выплевывали ее на камни.
Трупы умерших от ран, валявшихся на берегу разложились и стало невозможно дышать. Филипп хотел выйти из укрытия и похоронить их, но, когда они с Третьяком попытались вырыть яму, силы покинули их.
– Простите нас, дорогие братишки, что мы не в состоянии даже предать вас земле! – тихо сказал Филипп и снял с головы пилотку. Снял пилотку и Третьяк. Затем Филипп нетвердой походкой поплелся к берегу, но Третьяк вдруг вернул его.
– Смотри, Филипп Дмитриевич, кажется наш Бугров. Они подошли к вздутому посиневшему трупу и с трудом узнали в нем политрука роты Бугрова. «Бедняга, видимо истек кровью и умер здесь на берегу в ожидании эвакуации, а я его почему-то недолюбливал, а теперь готов на колени стать и просить у него прощения за это!» – подумал Филипп. Словно угадав его мысль, Третьяк вдруг сказал:
– А ты, Филипп Дмитриевич, по-моему, неприязненно относился
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
562
к нему, да и вообще еще в восьмой бригаде первого формирования политруков ты не любил. Вспомни-ка Федина!
– Ты не прав, Семен. Были в нашей с тобой жизни и хорошие политруки, разве скажешь что плохого о старшем политруке Паршине? Где-то он теперь? Ты слышишь, уже второй день на Херсонеском полуострове идут бои, может и Паршин там? – сказал Филипп.
– Вот и нам надо туда прорываться, а мы здесь вторые сутки с голоду подыхаем! – ответил Третьяк.
– Думаю и там обстановка не лучше, чем у нас, если, конечно, им не подбросили что-нибудь из Новороссийска. – сказал Филипп.
Вдруг в это врем Третьяк резко повернул голову в сторону Севастополя.
– Сюда идет машина! – сказал он.
– В укрытие! – прошептал Филипп, и они скрылись в складке местности. К эстакаде подъехали два крытых брезентом грузовика. Из кабины первой машины вышел немецкий офицер и осмотрел эстакаду. Затем он, указав рукой на доски, на трупы, что-то сказал фельдфебелю, сидевшему в кабине второй машины. Фельдфебель, быстро выпрыгнув из кабины, подал команду и с заднего борта второй машины стали выпрыгивать на прибрежный песок один за другим немецкие солдаты. Они построились в шеренгу. Офицер, сказал что-то фельдфебелю, сел в кабину первой машины и уехал по берегу в северном направлении. Немцы достали из кузова саперные лопаты, начали копать большую яму и стаскивать в нее трупы.
– Видишь, они нашу работу делают! – шепнул Третьяк.
– Помолчи! – ответил Филипп, внимательно наблюдавший за действиями солдат из укрытия.
Когда трупы были закопаны, солдаты достали из кузова инструменты и доски, с таким трудом оторванные с эстакады, стали прибивать на старое место.
– Неужели будем терпеть такое свинство? – спросил Третьяк. Филипп молчал, затем сказал:
– А ну-ка, Семен, зови-ка сюда Карнауха и Брюслова, попробуем их уничтожить. С автоматом подполз Карнаух и прошептал:
– Товарищ лейтенант, Брюслов совсем скис, вот его автомат. Филипп не ответил. Он распределил, кому какого немца уничтожить и сказал: по команде «Пли» дадим залп очередями, думаю, что они опомниться не успеют. Подготовка к залпу была короткой. По команде Филиппа все немцы с фельдфебелем, изрешеченные пулями валялись на песке. Лишь водитель грузовика, выскочив из кабины, тут же испуганно поднял руки вверх. Его связали и посадили на землю. При осмотре машины в кузове нашли две канистры с водой, плотницкий инструмент, карабины с комплектом боеприпасов, лопаты и ранцы, в которых к
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
563
огромной радости моряков обнаружили продукты, сухой паек на каждого солдата. Медлить было нельзя. Филипп приказал в первую очередь привести в чувство Брюслова и напоить его водой досыта. После чего все подкрепились сухим пайком и приступили к работе. Оттащили подальше от берега трупы немецких солдат, при помощи инструментов разобрали часть эстакады и прямо в воде приступили к сколачиванию и связыванию большого плота.
Через час вдали показалась первая машина с офицером. Третьяк, зная немецкий язык по курсу средней школы, кое-как дознался у пленного водителя, что в первой машине в кузове никого нет.
– Всем в укрытие! – скомандовал Филипп. Машина, подъехав, остановилась рядом со второй. Ничего не подозревая, офицер вышел из кабины, гневно поглядывая по сторонам. В это время сзади из-за грузовика с автоматом к нему подошел Третьяк и скомандовал:
– Хенде хох! Офицер правой рукой потянулся было к кобуре, но Третьяк прикладом сшиб его с ног, забрал у него пистолет, а Карнаух, открыв дверки кабины, вытащил из нее перепуганного водителя. Связанный офицер и водитель первой машины присоединились ко второму. Из кузова первой машины извлекли еще одну канистру с водой и ящик с патронами к карабинам.
– Очень жаль, что у нас нет немецкого пулемета! – сказал Брюслов, складывая трофеи на песок. К вечеру плот в полной готовности покачивался на воде вблизи эстакады. В центре плота укрепили мачту, которую Брюслов вытесал топором из длинной балки. На корме плота укрепили рулевое весло, а из брезентовых тентов соорудили парус.
Надо было отчаливать, но Филипп приказал еще повременить, может все-таки появятся Бородин, Толмачев и Саликова. Но драгоценное время уходило, а разведчики-водоносы не возвращались. Третьяк предложил Филиппу свой план: он и Карнаух с немецким водителем проедут по шоссе к Севастополю. Может они идут пешком и будут здесь к утру. Подумав, Филипп согласился.
– Добро, Семен, на тебя надеясь, как на себя, дерзай! Только ждем до полуночи. Если не приедете к этому времени, мы с Брюсловым отчаливаем. – сказал Филипп.
Машина с Карнаухом и Третьяком скрылась за холмами. Снова потянулись минуты, часы. Как и в прошлую ночь, взошла луна и казалось освещала местность ярче чем в прошлый раз. Лишь к двадцати трем часам Филипп услышал урчание мотора, а через несколько минут перед ним стояли: Третьяк, Карнаух и медсестра Саликова. Измученная, обессиленная, она с трудом стояла перед Филиппом, пытаясь что-то доложить. Филипп усадил ее на валун, приказал дать ей воды и немного консервированного немецкого хлеба. Не отрываясь от котелка, она
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
564
выпила из него половику воды и с жадностью свела небольшой кусочек хлеба. Саликова рассказала, как они втроем благополучно достигли колодца, набрали во фляги воды, как незаметно вышли из города и как неожиданно наткнулись на немецкий патруль. Бой был коротким, в дисках автоматов всего было по двадцать патронов. Бородин приказал Толмачеву сбросить с себя связки фляги с водой и передать их мне. Когда я обвешалась флягами он приказал мне как можно быстрее оторваться от них и вдоль Лабораторного шоссе идти к Камышовой бухте. Когда я хотела возразить, он выругался и сказал: «Беги, расскажи там про нас!» И я побежала. Связки с флягами тянули к земле, мешали шагать. До утра я достигла только Лабораторного шоссе, дальше не было сил, да и было уже светло. Я замаскировалась в балке и лежала там весь день. Изнуряла невыносимая жара, хотелось пить, но я не смела напиться из драгоценных фляг с водой. Эта вода для меня была неприкосновенна.
На следующую ночь я выбралась на шоссе и медленно пошла на юг. Заметив машину, ехавшую навстречу, я свернула в сторону и замаскировалась. Машина как на зло, а потом выяснилось, что на счастье, остановилась напротив меня, и голос Третьяка вдруг приглушенно крикнул:
– Нина!
– Я тут! – крикнула я изо всех сил и потеряла сознание. Лишь в кузове машины, когда товарищ Третьяк напоил меня водой из фляги, я очнулась и вот я здесь. – заключила Нина.
– Спасибо тебе, Нина! Ты держалась в сложной обстановке, как герой! – сказал Филипп и приказал всем занять места на плоту. Затем они оттолкнулись от берега и гребя веслами, сделанными из досок, вышли в открытое море.
Легкий ветерок слегка надул брезентовый парус и где-то впереди плота зажурчала вода. А позади, тускло освещенные луной, остались горы и руины Севастополя, ставшего им родным городом, а теперь занятым врагом.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
565
Глава шестьдесят вторая
Прошло всего три дня после разговора Прокопюка с генералом Строкачем, как был получен приказ вылететь в Москву со всем своим спецподразделением. Сборы были короткими. Документы, имущество было передано начальнику разведки фронта, а вечером два Дугласа взлетели с фронтового аэродрома и взяли курс на Москву.
В Москве группу Прокопюка ждали старшие командиры из четвертого управления разведки с двумя крытыми брезентом грузовиками. Личный состав разместился в кузовах этих машин и повезли в ночь. Кое-как устроившись на дне кузова и не обращая внимания на тряску по ухабистой дороге, люди, уставшие от недосыпания, заснули мертвецким сном. Но спать в кузове пришлось недолго, через час машины остановились. Прокопюк вышел из кабины студебеккера и скомандовал выгружаться. Первое, что бросилось Гуте в глаза, это освещенные фонариком Горовича железные ворота с проходной будкой. Позже Гутя узнала, что их привезли в одну из частей НКВД. Группу Прокопюка разместили в спортивном зале, где были уже расставлены кровати и тумбочки. Девчат-радисток поместили в отдельную комнату. Здесь в этой части началась конкретная подготовка к выброске в тыл врага.
Через неделю Прокопюк получил задачу выброситься на парашютах с группой в окрестностях Олевска Житомирской области, пробраться в Киев и уничтожить гауляйтера Украины Эриха Коха. После выполнения задачи группа должна была привлечь в свое ядро добровольцев из числа жителей временно оккупированной территории и организовать мобильную разведывательную бригаду в тылу врага. После получения задачи Прокопюк приступил к отбору двадцати восьми бойцов и командиров, которые составят ядро бригады.
В ночь на первое августа на задание полетели всего лишь семь человек: Миша Петров, Саша Лавров, Владимир Зиновьев, старший лейтенант Горович, Вернер Мессингер, радистка Августа Григорьева. Возглавил группу подполковник Прокопюк. Остальные должны были прибыть позднее на заранее подготовленное место, которое должен был определить сам подполковник Прокопюк. В Дуглас загрузили имущество, по десантным скамейкам вдоль борта расселась семерка смельчаков, самолет, взревев моторами, взлетел и взял курс на Олевск.
Их выбросили ночью в один из квадратов черного леса без всяких сигнальных костров. Из-за отсутствия ветра вся группа приземлилась относительно компактно, и они быстро разыскали друг друга. Разведчики по приказу Прокопюка сосредоточились в овраге, на дне которого протекал ручей. Здесь они расположились бивуаком, закопали в землю парашюты, и Прокопюк назначил Зиновьева в
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
566
непосредственное охранение, а Петрова направил в разведку в ближайшее село.
Утром, Гутя с волнением развернула свою радиостанцию. Первый сеанс радиосвязи с Большой землей должен был состояться в шесть часов. Из-под руки радистки в эфир застрочили первые точки-тире. В наушниках гудело, пищало на разные голоса, но знакомого позывного Гутя в ответ на запрос не услышала. Она еще раз проверила настройку, частоту, антенну, но Большая земля молчала. Дальше работать передатчиком было небезопасно, немцы могли запеленговать места высадки группы, поэтому Прокопюк приказал Гуте радиостанцию свернуть.
Когда солнце поднялось над верхушками дубов, вернулся из разведки Петров. Он доложил, что в селе Боровое, так называлось ближайшее село, в школе расположен полицейский пункт, видимо временный. Подступы со стороны оврага, поросшего кустарником, а далее огородами, вполне подходящие. Полицаи беспечны, даже не выставили у входа в школу охрану. Немцев в селе нет, с жителями встречался и разговаривал. Глаза Петрова сверкали озорством и решимостью.
– Разрешите, товарищ подполковник, с Лавровым и Зиновьевым уничтожить гадов? – сказал он Прокопюку.
Приверженец решительных действий, Прокопюк задумался. Он попинал, что три бойца, да еще такие, как Петров, Зиновьев и Лавров вполне справились бы с задачей по уничтожению полицейского пункта, но это могло повлечь за собой ответных мер со стороны немцев и послужит препятствием высадки всей группы в урочище «Черном». Он вызвал Горовича и изложил ему свои сомнения по поводу предложения Петрова. К большому неудовольствию последнего Горович разделил сомнения командира. Прокопюк приказал собрать имущество, тщательно осмотреться, чтобы не оставить после себя следов. Затем в колонну по одному, стараясь ступать след в след, группа двинулась за Прокопюком к урочищу Черному.
Во второй половине дня группа вошла в густой лиственный лес, который и был обозначен на карте как место для приема основной группы ядра подразделения Прокопюка, предназначенного для разведывательно-террористической операции в Киеве. Через несколько минут вышли на небольшую поляну, где на опушке леса стоял домик лесника, также обозначенный на карте. Из домика вышел мужчина средних лет, который назвался Иваном Игнатьевичем Тарасенко. Прокопюк был предупрежден, что лесники на оккупированной территории в большинстве своем находятся на учете в региональных отделениях гестапо и являются их агентами, но он все же спросил Тарасенко об окружающей обстановке. Лесник сообщил, что немцев в
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
567
урочище никогда не было, только заглядывали полицаи.
– Когда это было? – спросил Прокопюк.
– Две недели тому назад. – ответил Тарасюк.
– Из какого села приходили полицаи?
– Они между собой говорили, как будто из села Рокитное – это районный центр.
– А немцы в селе Рокитное есть?
– Да есть, там их целый гарнизон, более полсотни солдат и офицер.
– Что же они там делают? – спросил Петров.
– В Рокитном железнодорожная станция, они там что-то охраняют, а точно сказать не могу. – ответил Тарасенко.
– Скажите, Иван Игнатьевич, здесь в урочище должно быть поле, окруженное лесом? – спросил Прокопюк.
– Да есть поле, вот по этой стежке идти, то как раз километра через полтора будет поле. Если надо, я могу вас туда провести.
– Ну тогда пошли. – сказал Прокопюк, и вся группа направилась за лесником.
Поле в урочище оказалось заросшим кустами и было не пригодно для посадки самолета. Догадавшись для чего десантникам нужно ровное поле, к Прокопюку подошел Тарасенко и сказал:
– За кустами у дальнего лесного выступа есть широкая просека, пни там давно выкорчеваны, земля выровнена для сенокоса, на ней косили сено рабочие лесхоза, вдоль этой просеки любой самолет может совершить посадку и взлететь. – сказал Тарасенко со знанием дела.
– А вы, Иван Игнатьевич, разве понимаете что-либо в аэродромном деле? – спросил Прокопюк.
– До войны в авиации я служил, кое-что запомнил. – ответил лесник.
– Ну тогда давай посмотрим эту твою просеку! – сказал Прокопюк, и они направились к дальнему выступу леса, куда показал Тарасенко.
За такую догадливость лесника, Прокопюк про себя решил внимательно присматривать за ним, чувство подозрения шевельнулось в его сознании, но посмотрев в лицо Тарасенко, он увидел честный и открытый взгляд его серых глаз.
Когда Прокопюк осмотрел просеку, он сразу приказал готовить на ней посадочную площадку для самолета. Конечно здесь были определенные сложности в том, что ночью показывать направление посадочной полосы придется предельно точно, значит, кроме сигнальных костров, надо разжечь не менее восьми костров с каждой стороны просеки. По приказу Прокопюка, группа приступила к заготовке сушняка и укладки костров. В центре просеки стоял
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
568
свежескошенный стог сена, который убрали к опушке леса, а на просеке, размеряв шагами ширину взлетно-посадочной полосы Прокопюк с удовлетворением отметил про себя, что Тарасенко действительно понимает толк в аэродромном деле.
Ночь провели в ракитнике, поочередно неся дежурство, прислушиваясь к шорохам леса. Прокопюк и Тарасенко всю ночь не спали, они тихо говорили, сидя под кустом об украинских лесах под Житомиром, о которых мог без конца рассказывать Иван Игнатьевич. Утром Тарасенко попросился сходить в свой домик, накормить поросенка и домашнюю птицу. Прокопюк не возражал, но направил с лесником Петрова и Лаврова. Вскоре они все вернулись с крынкой в руках, в которой был свежий мед. Вся группа с удовольствием пробовала с сухарями это душистое сладкое пчелиное изделие из цветов, запивая его ключевой водицей.
К очередному сеансу радиосвязи Гутя потребовала перенести радиостанцию с питанием на возвышенное место. Здесь Гутя антенну забросила на самое высокое дереве, затем размотав всю катушку противовеса, развернула радиостанцию и включила ее. Снова точки-тире полетели в эфир и тут же ответ она получила от главной из Саратова.
– Есть связь! – крикнула она, позабыв об осторожности. Радиограмму, где были указаны координаты урочища «Черного» сообщение о посадочной площадке, Гутя передала на одном дыхании. Тут же последовал ответ: «Самолет ждите в ночь с третьего на четвертое августа после полуночи, обеспечьте посадочную площадку условными сигналами!»
Весь день прошел в подготовке посадочной площадки, а когда солнце скрылось за темной зубчаткой леса, Горович доложил Прокопюку, что для приема самолета все готово.
Ровно в полночь костры были зажжены, но самолет не появлялся. К часу ночи подул легкий ветерок, над лесом стали сгущаться рваные черные облака. Это озадачило всех. Если облака сгустятся в сплошной фронт, летчики не смогут увидеть сигнальные костры.
Первым гул самолетов услышал Горович. Он подошел к Прокопюку и сказал ему об этом.
– Всем по местам! В костры подбросить хворост! – скомандовал Прокопюк. Группа быстро заняла свои места у собранного хвороста, вдоль просеки. От брошенного хвороста костры вспыхнули ярким пламенем, осветив партизанский аэродром. Сделав круг над просекой, сначала совершил посадку один Дуглас, через некоторое время приземлился и второй. Все бросились к открываемым дверям. После радостных объятий приступили к разгрузке имущества. Уже через час самолеты, развернувшись в сторону встречного ветра легко взлетели и
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
569
ушли курсом на северо-восток.
Прокопюк выстроил отряд, теперь уже из двадцати восьми человек, распределил кому что нести и, взяв направление на Киев, и выслав вперед походное охранение, отряд двинулся для выполнения задания центра.
Обходя населенные пункты, отряд шел только по ночам. На третий день, когда Гутя после очередного радиосеанса подала Прокопюку довольно длинную радиограмму, и когда он прочел ее, он тут же построил свой отряд и сказал следующее:
– Товарищи, обстановка в корне изменилась, нам приказано изменить маршрут движения, придется идти тем же путем в обратном направлении. На ровенской земле действует отряд Медведева, ну, а нам предстоит оказать ему помощь в его боевых действиях против оккупантов. Будем теперь по пути громить врага, уничтожать предателей, мы теперь боевая единица Красной Армии.
– Товарищ подполковник! Нашему отряду нет имени, я думаю самое подходящее название для нас – это отряд «Охотники»! – сказал Петров.
– Ну что ж, охотники так охотники, только вложим в это понятие совсем иной смысл, – сказал Прокопюк. Потом он развернул карту, быстро определил координаты и, измерив расстояние до села Боровое, затем вызвал к себе Петрова и Зиновьева приказал:
– Вам надлежит разведать обстановку в селе Боровое, хотя вы оба и пограничники, не забывайте, что мы находимся в глубоком тылу врага, значит прежде всего грамотная осторожность. Когда Петров и Зиновьев скрылись за деревьями, к Прокопюку подошел Мессингер.
Он виновато смотрел на друга, но все-таки спросил:
– Товарищ командир! Камараде Коля! Что же я в отряде оказался вне доверия? Почему не послал в разведку меня? Я как никак профессиональный разведчик, и ты это знаешь! – сказал он.
Прокопюк пригласил Вернера сесть рядом с собой, затем обнял его за плечи и сказал:
– Ну что, мой собрат по Испании, сетуешь на то, что я тебе не доверяю? Как ты мог подумать об этом? Давай договоримся, чтобы больше не возвращаться по таким твоим сомнениям. Пойми, твои способности растрачивать по мелочам я не намерен, но если в разведку пойдешь ты, то знай, что идешь на серьезное дело.
Прокопюк не начинал ни одной операции без тщательно проведенной разведки и в ходе операции прекрасно ориентировался в обстановке, особенно когда в ходе боя она резко менялась. Получив радиограмму из центра о том, что Эриха Коха в Киеве нет, а центр гауляйтер организовал в Ровно, Прокопюку предлагалось прибыть на Ровенщину, встретиться с командиром партизанского отряда
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
570
Медведевым и совместными усилиями уничтожить палача Украины.
Но по пути на запад Прокопюк рассчитывал на то, что его ядро должно пополниться местными жителями или окруженцами и превратиться в солидное боевое соединение. Теперь он просто обязан был провести ряд операций по разгрому и уничтожению немецких гарнизонов и полицейских формирований из числа предателей Родины и заявить о себе, как о партизанском соединении.
Наконец вернулись из села Боровое Петрова и Зиновьев. Они доложили, что в селе располагается пункт по сбору зерна. В настоящее время в селе гарнизон из двадцати полицаев, две подводы, запряженные по паре лошадьми, груженные мешками с зерном. В селе находятся четыре немецких солдата, вероятно прибывшие из Рокитного за собранным зерном.
Решение на разгром гарнизона в Боровом созрело у Прокопюка быстро. Он собрал свой отряд, разбил его на две группы и поставил каждой из них боевую задачу. Операция по уничтожению гарнизона в Боровом началась. Одна из боевых групп по оврагу вышла на центральную улицу, и партизаны установили пулеметы у плетня. Подвод груженных мешками с зерном в селе не оказалось. В это время за селом у дороги тишину распороли автоматные очереди. Было ясно, что пока организовывали операцию в центре села, подводы с зерном выехали из села с северной стороны и наткнулись на заслон группы Лаврова. Там завязался бой и быстро затих. Прокопюк был уверен, что Лавров захватил подводы с немцами и его группа свою задачу выполнила.
Услышав стрельбу в северной стороне села, из здания школы, где располагался полицейский пункт, начали выскакивать полицаи. Они бросились бежать в сторону северной окраины села, откуда только что прозвучали выстрелы, но по ним ударил пулемет Горовича, который сразу же положил на землю более десятка полицаев. Остальные хотели было укрыться в здании школы, но подоспевший Петров со своей группой, забросал окна школы гранатами и открыл огонь из автоматов.
Через несколько минут бой был закончен. Прокопюк послал Горовича к Лаврову, но Лавров уже шел навстречу со своей группой Он доложил, что уничтожено четыре солдата, а один унтер-офицер успел скрыться в лесу, отыскать его не удалось.
Прокопюк приказал расположиться на отдых в крайних хатах села и выставил дозоры. Этот первый бой в тылу врага придавал уверенность в свои силы. На следующий день, утром отряд построился на площади, девять жителей села и одна женщина проявили желание вступить в отряд Прокопюка. Зерно в мешках на двух повозках партизаны возвратили жителям села, но повозки Прокопюк взял для хозяйственных нужд отряда. Через полтора часа отряд по приказу
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
571
Прокопюка двинулся в направлении Рокитное. Прокопюку было неясно, с какой целью гарнизон немцев располагался в Рокитном и что этот гарнизон мог охранять, но то, что это было охранное подразделение, он не сомневался, оставалось только выяснить подробности.
На первом же привале Прокопюк вызвал к себе Петрова, Мессингера и Горовича. В одном из чемоданов багажа отряда лежал сложенный полевой костюм немецкого оберлейтенанта службы Абвер. Когда по приказу Прокопюка Мессингер надел костюм, вид у него был впечатляющим.
– Настоящий ариец! – оценил Петров. Наконец Мессингер заговорил на немецком языке и Петров признался, что ему вдруг захотелось в этот момент вскинуть на изготовку свой ППШ и пристрелить надменного фашиста. Словно угадывая мысли окружающих его партизан, Мессингер повернулся лицом к Прокопюку и щелкнув каблуками сапог спросил:
– Ну как?
– Отлично! – оценил Прокопюк.
– Тогда разрешите мне осваивать костюм на себе? – спросил Мессингер.
– Да, осваивай, только надо его привести в надлежащий вид, по-моему, костюм слишком измят и надо его погладить?
– Где же мы возьмем утюг? – спросил Мессингер. Прокопюк не ответил, он приказал Петрову принести из багажа все принадлежности для отглаживания костюма. Утюг оказался паровой и отменный. Его наполнили углями из костра, с повозки сняли поперечные доски, служившие облучком, соорудили из них нечто вроде стола, и Миша Петров, который вызвался погладить костюм Мессингера, сделал это с завидным профессионализмом. Когда все было готово, Прокопюк поставил Мессингеру и Петрову задачу на разведку села Ракитное.
Укрываясь в лесу, отряд провел ночь. Рано утром, выехав на фурманке, запряженной двумя лошадями на дорогу в Рокитное, они уже к девяти часам подъезжали к селу. Но за один километр от него им повстречались два немецких мотоцикла с колясками.
В коляске переднего мотоцикла сидел молоденький унтер-офицер. Немцы, увидев фурманку, остановились. Унтер-офицер, выйдя из коляски поднял руку. Петров, натянув вожжи, тоже остановился. Унтер-офицер подошел к фурманке и увидев сидевшего на облучке оберлейтенанта Абвера, поспешно приложил руку к пилотке.
– Прошу предъявить документы! – неуверенно спросил он у Мессингера.
– Вы что, господин унтер-офицер, со страху всех встречных принимаете за русских партизан? – спросил Мессингер.
– Простите, господин оберлейтенант, но я имею приказ проверять
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
572
документы всех следующих в село по этой дороге в Ракитное.
– Ну что ж понимаю вас, приказ есть приказ, а что случилось у вас тут, к чему такая строгость? – спросил Мессингер, подавая унтер-офицеру документы.
– В Боровом, господин оберлейтенант, вчера партизаны разгромили полицейский пункт по сбору зерна, убили четырех немецких солдат, вот поэтому приказано охранять дороги ведущие в Ракитное. – просматривая удостоверение Мессингера, сказал унтер-офицер. Он долго смотрел в удостоверение, не решаясь спросить у грозного оберлейтенанта пропуск, установленный здесь со вчерашнего дня комендантом Олевска. Наконец решившись сказал:
– А ваш пропуск, господин оберлейтенант!
– Вы унтер-офицер, случайно не из студентов? Какой пропуск и куда вы собираетесь пропустить меня? Может быть в селе Рокитное важный секретный объект? Кто вам приказал спрашивать у входящих в село пропуск?
– Мне это приказал оберлейтенант Фриц Шульц, он и подписывает пропуска, господин оберлейтенант.
– Ну, хорошо, – смирился Мессингер – скажите лучше сколько еще осталось до села Рокитное?
– Здесь рядом, господин оберлейтенант, около километра? Сразу за поворотом.
– Тогда прикажите одному из ваших мотоциклистов подвезти меня до села в ваш штаб к оберлейтенанту Шульцу, а того полицая, что вез меня на повозке, я отпускаю, пусть едет назад, он мне больше не нужен. Да проверьте его фурманку для очистки совести! – с иронией в голосе, приказал Мессингер.
Унтер-офицер подозвал одного из водителей мотоцикла и что-то сказал ему. Солдат тут же развернул мотоцикл, завел мотор и пригласил Мессингера в коляску. Повернувшись к Петрову. Мессингер крикнул ему на ломаном русском языке:
– Эй, ты русский полицай! Езжай цюрюк и скажи своему начальнику, что я доволен тобой! На что Петров подняв голову, четко ответил:
– Слушаюсь, господин оберлейтенант! И развернув лошадей в обратную сторону, поехал прочь от немцев за поворот. Немцы проводили его молча, вопросительно поглядывая на унтер-офицера, но тот также промолчал.
По дороге в село за поворотом Мессингер приказал солдату остановить мотоцикл. Поразмыслив, он решил, что встреча с начальником гарнизона оберлейтенантом Шульцем не предвещала ему ничего хорошего, так как у Мессингера не было достаточно достоверной версии или легенды, объясняющей причину появления его, офицера
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
573
Абвера, в районном центре. Возможно его появление было бы как-то объяснимо, если бы имелись какие-то сведения о расположении немецких гарнизонов данной округи и вообще вся обстановка в данном регионе была не ясна. Отпустить солдата с мотоциклом назад и дать возможность ему доложить своему унтеру что оберлейтенант вылез из коляски мотоцикла, не доезжая до села? Да и вряд ли солдат подчинится ему, если ему приказано доставить оберлейтенанта к начальнику гарнизона. Тогда у Мессингера вдруг пришло решение застрелить мотоциклиста. Он выхватил из кобуры пистолет, ткнул его ствол в правый бок солдата и выстрелил. Мотоциклист замертво свалился с седла, а выстрел получился глухой и почти беззвучный. Мессингер перетащил немца в коляску, сам сел за руль и свернув с дороги в кусты, замаскировал там мотоцикл с убитым солдатом.
В село он вошел с другой стороны. Сразу же у крайней хаты увидел аккуратно выложенную мешками с песком огневую позицию, в которой торчал на треноге, заправленной в приемник лентой, пулемет и двух солдат, сидевших на мешках. Солдаты курили, разговаривали друг с другом, изредка поглядывая по сторонам. Заметив Мессингера, они вскочили и поспешно отдали честь. Мессингер небрежно ответил на приветствие и пренебрежительно посмотрел на пулеметчиков. Дойдя до перекрестка, он встретил унтер-офицера с двумя солдатами. Они четко отдали Мессингеру честь и направились к пулеметной ячейке, которую только что миновал Мессингер. «Наверное, смена пулеметчиков, значит верно сказал тот унтер-офицер на дороге, что они ожидают нападения партизан?» – подумал он. Мессингер повернул за угол на другую улицу, которая с уклоном вела к небольшой железнодорожной станции и упиралась в здание вокзала с погрузочной платформой. Там под навесом лежали штабеля из мешков, видимо наполненных зерном, а в стороне три немецких разбитых бронетранспортера. Мессингер вдруг увидел, как со стороны смежной улицы подъехало несколько повозок, груженых мешками. Только тут в левой стороне он заметил кирпичный пакгауз, куда и направлялись подводы с мешками. «Значит после обмолота немцы свозят пшеницу в пакгауз с последующей отправкой в Германию» – подумал Мессингер. Разбитые немецкие бронетранспортеры на платформе озадачили его. И он решил узнать, чем еще занимаются немцы в Рокитном.
В двухэтажном здании он без труда узнал школу, перед фасадом напротив входа здесь еще возвышалась гипсовая статуя пионера с отбитыми руками. Из открытых окон здания слышалась мелодия солдатских песен, исполняемых на губной гармошке, а у входа была видна фигура дневального, но вооруженного автоматом. Обойдя все село, Мессингер засек еще две огневые точки, а к западу была видна дымящаяся труба какого-то заводишка. Он решил разведать этот заводик
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
574
и было направился в его сторону, но вдруг услышал за спиной властный голос:
– Господин оберлейтенант, подойдите ко мне! Мессингер оглянулся и увидел подтянутого, но уже не молодого оберлейтенанта. «Наверное, призван из запаса – резервист!» – подумал он. Небрежно отдав честь пехотному оберлейтенанту, Мессингер с напускным пренебрежением в свою очередь спросил его:
– Что вам угодно, господин оберлейтенант?
Оберлейтенант, не выдержав пренебрежительного взгляда офицера Абвера, быстро подошел к Мессингеру.
– Начальник гарнизона Рокитного! Оберлейтенант Шульц! С кем имею честь?
– Оберлейтенант Абвера Вернер Сток! – ответил Мессингер.
– Может быть для Абвера нужна помощь, господин оберлейтенант? – спросил Шульц.
– Имею задание организовать в Рокитном разведцентр для подготовки разведчиков из числа местного населения, преданного нам для заброски их к партизанам. – ответил к Мессингер.
– Вы пешком? – удивился Шульц.
– Да, господин Шульц, моя машина вышла из строя, кажется в моторе сгорел один из клапанов, я обратился к старосте одного из населенных пунктов к Олевску за помощью, который выделил мне повозку, запряженную парой лошадей и одного полицая-повозочного, вот мое удостоверение! – ответил Мессингер, и не позволив Шульцу взять удостоверение в руки, развернул его перед глазами, ошеломленного офицера.
– Я к вашим услугам, господин оберлейтенант! – сказал Шульц.
– Очень хорошо! Я как раз направлялся к вам, господин оберлейтенант, надеюсь вы пригласите меня в свой кабинет? – сказал Мессингер. Шульц козырнул и, повернувшись в сторону дома, где располагалась его канцелярия, произнес:
– Извольте, господин оберлейтенант, весьма рад пригласить вас к себе!
– Называйте меня просто Вернер. – сказал Мессингер. Они пошли по улице к дому, куда указал Шульц, польщенный расположением к нему офицера Абвера.
– По-моему, господин оберлейтенант, то есть, дорогой Вернер, вы родом из Баварии? Я чувствую, что вы пытаетесь изменить свой диалект, но от ваших произношений так и веет старой доброй Баварией? – сказал Шульц,
– Вы правы, господин Шульц, я не пытаюсь скрывать свой диалект, и то, что я родом из Баварии, а вы господин Шульц, наверное, северянин? – свою очередь спросил Мессингер.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
575
– Увы, это так! – произнес Шульц.
– Но почему увы?
– Да нет, не пойми меня, Вернер, так, как будто я сожалею, что я родился в Кессине это под Ростоком, просто всегда завидую южанам! – сказал Шульц.
– Что ж иногда и я думаю, что хорошо там, где нас нет! – улыбнулся Мессингер.
Когда они поднялись на крыльцо канцелярии Шульца, где-то за углом Мессингер услышал звук мотоциклетного мотора и холодок предчувствия опасности охватил его. Встреча с начальником гарнизона Рокитного, произошла как нельзя лучше, но убитый им солдат не давал покоя его мыслям. Мессингер уже тысячу раз пожалел, что поспешил тогда с уничтожением солдата и, если сейчас все выяснится, значит это будет конец его первой разведки в тылу врага. Он внутренне готовил себя к бою: «Застрелю из пистолета несколько фашистов, последнюю пулю в себя, живьем сдаваться не буду!» – размышлял он.
К крыльцу канцелярии Шульца подъехал мотоцикл. Шульц остановился, ожидая доклада от унтер-офицера, сидевшего в коляске. Унтер-офицер выпрыгнул из коляски мотоцикла и подошел к оберлейтенанту Шульцу. Отдав честь он кратко доложил, что дорога пуста, задержанных нет, только проезжали они! – и он кивнул на Мессингера.
– Хорошо, продолжайте нести службу! – сказал Шульц, но унтер-офицер не уходил. Он помялся, хотел еще что-то сказать, но не решился. Шульц, заметив не решительность подчиненного, которая видимо не первый раз раздражала его, сказал:
– Ну что еще у вас?
Унтер-офицер совсем растерялся и вопросительно посмотрел на Мессингера.
– О! Господин унтер-офицер, вы видимо потеряли вашего солдата с мотоциклом? – весело произнес Мессингер.
– Так точно, господин оберлейтенант, вы не можете подсказать, куда он поехал?
– Он кажется, собирался заглянуть к своим товарищам и поехал в эту сторону. Мессингер небрежно махнул рукой в сторону дымящейся трубы.
– На ремонтные мастерские, что он там потерял? – изумился унтер-офицер, но опомнившись, виновато посмотрел на Мессингера и добавил:
– Благодарю вас, господин оберлейтенант! Но Шульц грубо оборвал его:
– Идите же наконец! Вам не солдатами командовать, а в пивной подавать бокалы с пивом к столу! Присылают тут как с инкубатора
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
576
молодых петушков, в нем только и командирского как унтер-офицерские погоны, ничего поручить нельзя!
– Еще молод, со временем наберется опыта. – сказал Мессингер и с тревогой посмотрел на удалявшийся мотоцикл с унтер-офицером.
– Прошу вас в дом, Вернер! – сказал Шульц и они вошли в его кабинет. Мессингер понимал, что ошибка, совершенная им в начале разведки может стоить ему жизни, но в то же время он понял и то, что судьба подарила ему растяпу унтер-офицера, беспринципного романтичного оберлейтенанта, а время до его раскрытия было крайне мало, надо было как можно скорее выпутываться из создавшейся обстановки, но пока он еще не знал, что за трубой на базе деревообрабатывающего заводика немцы организовали завод по ремонту бронетехники.
– Господин Шульц! Ваш унтер-офицер только что произнес фразу о ремонтных мастерских? – спросил Мессингер.
– Мастерские? Это звучит слишком внушительно. Скорей всего пункт по ремонту бронетехники, но оборудование у нас вполне подходящее, с этой целью и я существую здесь со своим гарнизоном. Наша задача охранять эти, как вы выразились мастерские и помогать уборочной компании по сбору и отправке зерна в Германию. – сказал Шульц.
– И сколько же в вашем подчинении личного состава? – как будто невзначай спросил Мессингер.
– Для офицера Абвера это не секрет, до роты солдат и четыре унтер-офицера с фельдфебелем, – ответил Шульц. Он подошел к небольшому шкафчику, и открывая его дверцу, спросил:
– Может коньячку?
– О нет, покорнейше благодарю, надо еще успеть сегодня побывать в Олевске, решить и там ряд вопросов, поэтому простите, господин Шульц, в другой раз. – сказал Мессингер, стараясь как можно быстрей вырваться из Рокитного.
– Я считаю, господин Вернер, по одной пропустить нам не помешает.
– Ну хорошо если так, то только по одной! – согласился Мессингер и посмотрел в окно.
– Не надо смотреть в окно, я тебе, Вернер, дам свою трофейную машину, русские ее называют эмка, не знаю, что таит в себе эта аббревиатура у русских, но ходит она вполне прилично. Улыбнувшись произнес Шульц, переходя в разговоре с Мессингером на дружеское «ты».
– Не знаю, дорогой Шульц, как мне и благодарить тебя, но я очень спешу, прикажи, пожалуйста, подать твой трофей сейчас, пока мы будем наслаждаться прекрасным коньяком! – сказал Мессингер. Шульц,
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
577
разлив коньяк по хрустальным рюмкам, снял трубку телефона, и приказал кому-то немедленно подогнать машину к штабу. Затем они оба подняли сверкающий хрусталь с янтарным напитком и стали потягивать его небольшими глотками. Когда к крыльцу дома подошла машина, Мессингер сел рядом с водителем. Он по-дружески распрощался с Шульцем и приказал трогать.
Машина уже миновала околицу райцентра и впереди маячила опушка леса, Мессингер вдруг заметил два мчавшиеся мотоцикла вдогонку за ним. В одной из колясок за пулеметом сидел унтер-офицер, которого Мессингер сразу же узнал. Это был тот самый, с которым ему впервые пришлось познакомиться у контрольного пункта на дороге. «Наверное, обнаружен убитый им мотоциклист?» – подумал он и приказал водителю прибавить скорость. Тот, почувствовав неладное, хотел было притормозить, но Мессингер, ударом пистолета по голове, оглушил незадачливого водителя и, открыв дверцу кабины с его стороны, вытолкнул солдата из машины на дорогу, сам сев за руль, рванул машину вперед, почувствовав, как по корпусу машины забарабанили пули.
Еще мгновение и машина на полном ходу въехала в лес, скрывшись от преследователей за поворотом. Мессингер видел, как парил радиатор, двигатель стучал, лязгал металлом, но машина все еще неслась вперед. Через мгновение заклинило мотор и колеса юзом прочертили на грунтовой дороге глубокий след. Мессингер, выскочив из машины выхватил из кобуры свой Вальтер и скрылся в кустах.
Немцы подъехали к искалеченной эмке. Они тут же открыли огонь из автоматов и пулеметов по кустам слева от дороги, куда только что скрылся Мессингер. Падали срезанные пулями ветки, гудели деревья, принимая в свое теле глубокие пулевые раны. Эхо далеко разносило по лесу рокочущие звуки очередей, много кратно повторяя их, словно предупреждая об опасности всех лесных обитателей. Мессингер же, предполагая такой исход и скатившись в овраг, теперь спокойно шел по его дну все дальше и дальше уходя от того места, где ему чудом удалось спастись. Но спасение не радовало его. Он понимал, что все случившееся может навсегда лишить его карьеры разведчика. Прокопюк, хотя и друг, никогда не простит ему такого провала в первой разведке в тылу врага на советской земле. Вспоминая подробности своих действий, он с обостренным чувством, придирчиво анализировал свои промахи и проклинал сам себя за них.
Но Мессингер глубоко заблуждался в оценке своих действий в разведке. Поздно вечером, докладывая командиру о сведениях, полученных в разведке, он, не щадя черных красок в свой адрес подробно рассказал о своих неудачах, виновато исподлобья поглядывая на Прокопюка. Когда Мессингер закончил, Прокопюк вызвал Горовича.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
578
Достав карту, они втроем приступили к изучению обстановки. Затем Прокопюк вызвал весь свой актив и сказал:
– Сегодня ночью идем на Рокитное, пока немцы не опомнились. Спасибо тебе, Вернер, ты просто молодец! – сказал он и крепко пожал Мессингеру руку.
Когда к назначенному времени Горович построил весь небольшой отряд, Прокопюк поставил задачу на марш и отряд двинулся на Рокитное. В сумерках слышались лишь скрип колес, да глухой топот ног. При подходе к селу, Прокопюк приказал подразделениям развернуться и войти в лес. По лесу шли группами, грунтовая дорога на Рокитное опустела. К полуночи к Прокопюку подошел Горович. Он доложил, что группы достигли намеченного исходного рубежа. Прокопюк приказал собрать командиров групп и приступил к постановке боевой задачи на уничтожение немецкого гарнизона в Рокитном. И хотя план не был сложен, но исполнить его силами отряда было нелегко. В живой силе враг превосходил отряд Прокопюка почти в трое. Самым главным оружием у Прокопюка сейчас являлось внезапность. Группа Петрова в составе Яковлева и Исаева получила задачу ликвидировать пулеметную огневую точку юго-западнее окраины села, в последующем присоединиться к группе Зиновьева. Вместе они должны были сосредоточиться у здания школы с задачей овладеть зданием, уничтожив в нем отдыхающих немецких солдат. Третья группа, которой руководил Горович с востока, овладевала железнодорожной станцией. Четвертая группа Дмитриева обеспечивала группу Горовича от внезапного появления немцев справа и слева от железнодорожной станции. Одновременно Дмитриев получил задачу перерезать телеграфные провода со стороны Олевска. Сигнал начала операции для всех Прокопюк определил – начало операции второй группы на школу. Прокопюк принял решение находиться во второй группе с радисткой и Мессингером.
Группа Зиновьева скрытно выдвинулась к школе. Вскоре к нему, после блестящей ликвидации пулеметной огневой точки, присоединилась группа Петрова. Но внезапно захватить здание школы не удалось. В районе железнодорожной станции послышались автоматные очереди. Там Горович со своей группой, не сумев скрытно занять исходный рубеж, наткнулся на охрану пакгауза. Услышав выстрелы, немцы, отдыхающие в школе, поднялись по тревоге. Солдаты, обнаружив, что они окружены, из окон школы открыли ураганный огонь. Особенно своим огнем партизан беспокоил станковый пулемет, установленный на крыльце главного входа. Прокопюк приказал двум ручным пулеметчикам занять огневые позиции на чердаках, смежных к школе домов, и своим огнем подавлять огневые средства немцев. Группе Петрова, выдвинуться к фигуре гипсового пионера к
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
579
укрыться за его постаментом, который расположен напротив главного входа в школу. Дистанция до крыльца от постамента позволяла уничтожить станковый пулемет гранатой.
Через несколько минут у крыльца школы прозвучали два взрыва ручных гранат и пулемет замолчал. Огонь из смежных к школе домов ручных пулеметов заставил замолчать огневые точки немцев почти во всех окнах школы. Оттуда послышались стоны, крики и проклятия немецких солдат:
– Рус, не стреляй – сдаемся! – выбегая на крыльцо с поднятыми руками кричали солдаты.
Когда было покончено с немцами в школе, Прокопюк тотчас же направил первую и вторую группы на железнодорожную станцию. Здесь немцы забаррикадировались в кирпичном пакгаузе и яростно отстреливались. Горович со своей группой в первой атаке на железнодорожную станцию потерял трех бойцов и ожидал подкрепления. Группы Петрова и Зиновьева, прибыв на железнодорожную станцию и оценив обстановку, сходу атаковали пакгауз, но к своему удивлению не были встречены огнем немцев, находящимся в нем. Немцы, оборонявшие пакгауз, думая, что к ним пришло подкрепление из школы, отодвинули входные ворота в пакгауз. Прокопюк решил, что это ловушка, хотел остановить атакующих, но Петров, не ожидая команды, увлек за собой бойцов и вместе с ними ворвался через ворота в пакгауз и внутри разгорелся бой. Подоспевший со своей группой Горович также устремился в открытые ворота пакгауза и вскоре там все стихло. Из ворот на улицу выходили немецкие солдаты с поднятыми вверх руками, а за ними последний вышел оберлейтенант, в котором Мессингер узнал Шульца.
Гарнизон в Рокитном был раз громлен. Построив на погрузочной площадке отряд, Прокопюк узнал, что в ночной операции погибло восемь партизан. Принесли раненых. Их оказалось трое и среди них был сержант Петров, получивший нелепое ранение в грудь от часового ремонтных мастерских. Прокопюк обошел всех раненых, задержавшись у лежавшего на подстилке Петрова, он встретил его виноватый взгляд.
– Спасибо тебе, Миша, если бы не ты, потерь было бы больше.
– Спасибо и вам, товарищ подполковник за доброе слово, за похвалу, которую я не заслужил. Как видите не уберегся, а теперь стал обузой для ребят. – ответил Петров.
– Вот это ты брось, Миша, раненые у нас не обуза, а лишь безысходность. К Прокопюку подошел Горович. Он сказал, что надо уходить. Мы захватили взрывчатку, я приказал взорвать мост через овраг, а захваченный хлеб придется уничтожить.
– В чем дело, Андрей Андреевич?
– Я, Николай Архипович, допросил оберлейтенанта Шульца,
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
580
который признался, что он успел по телефону сообщить в Олевск о нападении партизан на Рокитное и просил подкрепления. Теперь уже известно, что из Олевска по железной дороге сюда следует батальон пехоты
– Откуда такие сведения?
– Связисты подсоединили к телефонной связи аппарат, а Мессингер слушал эти переговоры с Шульцом и комендантом Олевска.
– Хорошо, на станции Зиновьев с ребятами обнаружили небольшую цистерну с бензином, прикажите облить бензином мешки с зерном и поджечь, цистерну с бензином тоже не забудьте уничтожить, отряд подготовить к движению.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
581
Глава шестьдесят третья
Пять всадников медленно двигались по горной тропе.
К полудню они остановились на небольшой террасе, образовавшейся в результате осыпи глины. Вейтлинг приказал развести огонь из прошлогодних сухих верблюжьих колючек и все пятеро уютно разместились вокруг костра на привал.
Начмутдинов по кличке Физул, раскрыл две банки мясной тушенки, достал из своего чувала два чурека и, разорвав их, положил рядом с банками. Немного подкрепившись и запив из фляг сухим виноградным вином, всадники стали готовиться к продолжению пути. Вейтлинг приказал осмотреть лошадей, а сам, отозвав в сторону Начмутдинова, тихонько спросил его:
– Ты уверен, Физул, что частота на панели была не зафиксирована тобой после работы на радиостанции?
– Уверен на все сто, господин Курд!
– Еще есть какие-нибудь улики?
– Вот, господин Курд, что я нашел в кармане сюртука этого Нариманова. В этом блокноте шифр всех населенных пунктов Апшерона и по побережью в направлении на Худат.
– А ну-ка зови ко мне этого Самура! – рассматривая блокнот в коричневом переплете, приказал Вейтлинг. Вскоре к нему подошел Нариманов, пока еще не подозревая своего разоблачения.
– Слушаю вас, господин Курд. – произнес он.
– Вот этот блокнот с шифром населенных пунктов прибрежного района до Худата и Апшерона, господин Нариманов, твой?
– Да мой. – ответил Нариманов и то, что Вейтлинг назвал его по фамилии, и, то с какой иронией он произнес эти слова, обращенные к нему, Нариманов с ужасом понял, что он раскрыт. Можно было бы как-то юлить, утверждать, что на страницах блокнота отвлеченные цифры, но Нариманову было ясно, что он имеет дело с профессионалами высшего класса и все его доводы вызовут у Курда ироническую улыбку. Он решил открыться. «Будь, что будет!» – размышлял он и сказал:
– Я сдаюсь, господин Курд! Здесь самое удобное место пристрелить меня, сбросить вниз и дело с концом! Я готов к этому!
– О нет, уважаемый Самур, именно теперь мне захотелось чтобы ты жил и работал на нас! Сейчас ты будешь периодически с различных пунктов посылать радиограммы своему бывшему шефу наше место дислокации. Мы попытаемся до предела измотать нервы Исмаилову и заставить его все силы бросить на безуспешные поиски боевых групп нашей организации, нашего центра руководства и на безуспешные операции и ловушки для нас. Вот первый пункт Ильмили, а второй будет конечно не рядом, ну скажем хотя бы в Сураханах… – издевался
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
582
Вейтлинг.
– А если я откажусь, господин Курд?
– Нет, ты не откажешься, господин Самур, так как ваш Исмаилов, побывав в Ильмили, уже считает тебя предателем для него! – сказал Вейтлинг. В душе Нариманов содрогнулся. Он вдруг понял, что по своей неопытности вторично попал в руки матерого разведчика.
Вся группа снова медленно двинулась на Килязи. Поздно ночью прибыв в Килязи, Вейтлинг куда-то исчез, а Физул завел лошадей в один из сараев стоящим во дворе с высокими каменными стенами. Все расположились на ужин. Снова ели мясные консервы, чуреки, а с крепким чаем принесли кишмиш. После ужина Нариманов решил прилечь, но Физул сказал:
– Путь еще не окончен, господин Самур! Через час во двор въехала машина, ею оказалась легковая виллис, уже распространившийся к тому времени в войсках закавказского фронта. Начмутдинов бросил в руки Нариманову красноармейское обмундирование и велел переодеться. Сам он надел форму лейтенанта. Затем они погрузили в машину радиостанцию и взобрались в кузов. Вслед за Наримановым в кузов влез старшина, к удивлению Нариманова им оказался Арапетьянс. После разоблачения Нариманова как агента советов, Арапетьянс больше не разговаривал с ним и всячески избегал его. «Зарабатывает у Вейтлинга авторитет, но Вейтлинг вряд ли потерпит в своей организации труса» – подумал Нариманов, с жалостью посмотрел на своего бывшего однокашника.
Когда все разместились в машине и Начмутдинов занял место командира, водитель в форме сержанта включил передачу и рванул виллис с места. Нариманов мысленно отметил, что Вейтлинг середнячков в организации не держит.
Машина выехала на шоссе, повернула в сторону Баку, и водитель сразу же набрал предельную скорость. В Баладжарах их остановил дорожный патруль. Начмутдинов небрежно подал свое удостоверение и пропуск. К удивлению Нариманова старший патруля изъяна в документах не нашел и, возвратив их Начмутдинову, приложил руку к козырьку. Когда виллис, миновав город, повернул по направлению поселка Разина, Нариманов понял, что Вейтлинг с ним не шутил, определяя первичную точку дезинформации майора Исмаилова – поселок Сураханы. Здесь у Нариманова от волнения учащенно забилось сердце, родные места терзали душу. Здесь в тринадцати километрах от города его родной дом. Там мать, жена, сынок. «Неужели судьба так жестока к нему? Неужели придется погибнуть в родных местах и не увидеть своих?» – думал Нариманов, ощущая на лице, дуновение дорогого сердцу ветра.
Машина проехала Сураханы. На семнадцатом километре виллис
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
583
остановился.
– Пошли! – коротко бросил Начмутдинов и, не ожидая, когда все сойдут с машины, пошел к заброшенной каменной постройке, стены которой были обвиты зеленой лозой одичавшего винограда. Внутри помещения развернули радиостанцию. Когда все было готово к работе к панели за ключ посадили Нариманова, сунув ему в руку текст радиограммы.
– Ну, Самур, валяй! Только не вздумай шутить, один не верный знак – выстрел в затылок. Так приказал Курд, а ты его уже, наверное, успел узнать, он человек слова! – сказал Начмутдинов.
Нариманов взялся за ключ, отстучал позывной и мгновенно получил ответ. Осталось передать радиограмму. «Взять и передать открытым текстом обо всем» – подумал он, но тут же сообразил, что не успеет. И Нариманов решил действовать так, как инструктировал его майор Исмаилов. Он должен был, как бы нечаянно, поставить в конце не одну точку, а две. Он понимал, что этот Физул все поймет и может пристрелить его, но работать теперь на врага он уже не мог. Все равно гибель, так лучше уж погибнуть честно в бою. Да для него сейчас тут был самый настоящий бой как в атаке, только в атаке пуля может миновать бойца, а здесь наверняка, убьют, это уже точно! Он отстучал текст радиограммы, назвал свой позывной и не останавливая работу руки поставил в конце две точки. «Теперь будет выстрел в затылок и все для меня кончится!» – подумал Нариманов и закрыл глаза. Но вместо выстрела он услышал слова Физула:
– Зачем поставил в конце лишнюю точку? Ты думаешь Физул ничего не смыслит? Скажи спасибо, что не выстрелил в затылок. Эта последняя точка в эфир не пошла, я успел обесточить рацию, вот поэтому и не убил тебя. Еще пригодишься! Он приказал связать руки Нариманову, а в рот затолкать кляп. Затем они вдвоем с Арапетьянсом помогли ему взобраться в кузов виллиса и положили его на дно. Поскольку кузов был слишком мал, поэтому Нариманову пришлось лечь на бок и сгруппироваться. Он не видел, как машина въехала в Мардакяны и, проехав два-три переулка, остановилась у ворот госпиталя. Из пропускной будки вышел сторож, который ни в какую открывать ворота не хотел. Тогда Физул показал ему свое удостоверение сотрудника особого отдела, и старик согласился пропустить машину.
Физул, взяв с собой Арапетьянса, вошел в травматологическое отделение. дежурная сестра всполошилась, но ей тоже было показано удостоверение, и она сразу же по требованию Физула принесла одеяло, и они все вместе вынесли из корпуса раненого подполковника Терещенко до виллиса, посадили его на кресло рядом с водителем и Физул, кивнув ничего не понимавшей и растерявшейся дежурной сестре, тронул водителя за плечо. Почти с места машина набрала
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
584
скорость и выехала за ворота. Физул, поглядывая на ручные часы, торопил водителя, показывая ему на перекрестках поселка направление движения машины. Наконец, они выехали из Мардакяна, и по грунтовой дороге, объезжая песчаные барханы, приближались к морю. На берегу у черных скал их ждал катер. На судне заметили приближающийся виллис и два раза прозвучал ревун. Физул так же просигналил клаксоном.
С катера на черную скалу бросили сходни, по ним на катер занесли раненого Терещенко или Фрица Бюнкера, скрывавшегося под именем Терещенко, а с катера перенесли на виллис несколько тюков. Затем катер, взревев двигателями, быстро скрылся в море.
Физул приказал водителю ехать на Бузовны через Маштагу на Баку. В пути он разрешил развязать Нариманова и вытащил у него кляп из рта. В Баладжарах на железнодорожной станции во все баки и канистры в машине залили бензин и, выехав на шоссе виллис помчался в направлении Сумгаита. Здесь на бывшей стройке пустовало много шлакоблочных зданий. К одному из них и подъехал виллис. Разгрузив тюки, Физул приказал занести их в подвальное помещение, а сам с Наримановым вошли в одну из комнат, где их встретил сам Вейтлинг.
Выслушав доклад Физула об успешном выполнении задания, он пожал ему руку и, посмотрев на стоящего в стороне Нариманова, небрежно произнес:
– Этот больше не понадобится.
– А как же с дезинформацией Исмаилова? Вы приказали провести еще три сеанса? – спросил Физул.
– Хватит и этого. Исмаилов не дурак, уже наверняка разобрался с нашими фокусами и достойно оценил их. Поэтому с Самуром покончишь немедленно. – спокойно сказал Вейтлинг.
– Господин Курд! Я хотел доложить вам без свидетелей, но раз Самур сейчас будет ликвидирован, то докладываю: Акар случайно узнал у медсестер, что мальчишка, простреливший ему ногу, лежит на излечении в Мардакянском госпитале в первом корпусе семнадцатая палата.
– Что? Как же мы могли оплошать! Проверив все госпиталя города, не подумали о Мардакянах. В этот раз было бы очень удобно заодно ликвидировать и этого вундеркинда! – воскликнул Вейтлинг. В это время в комнату вошел Арапетьянс. Увидев его Вейтлинг приложив указательный палец к своему лбу, вдруг сказал:
– Вы, Xой, вошли очень кстати. Пора вас учить нашему делу, так вот вам первое серьезное задание: отвезете на виллисе Самура, – он кивнул в сторону Нариманова, – подальше в пески и ликвидируете его там.
– Слушаюсь, господин Курд! – дрогнувшим голосом ответил Арапетьянс и дрожащей рукой, достав из кобуры пистолет, посмотрел на
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
585
Нариманова.
– Пошли! – сказал он своему однокашнику, и они медленно направились к выходу.
– Свяжи ему руки! – крикнул вслед Физул. Но Арапетьянс, или не расслышал этих слов, или проигнорировал их, продолжал идти за Наримановым. Тогда Физул отрезал ножом конец бечевы, валявшейся на полу, догнал Нариманова и крепко стянул ему кисти рук на спине.
– Так будет вернее! – пробурчал он. Арапетьянс не ответил, его охватил ужас, что ему придется убивать Нариманова. Он еще никогда своими руками никого не убивал, даже на фронте под Ростовым он стрелял из винтовки по наступающим немцам вверх, теперь он чувствовал, что избежать задания Вейтлинга будет невозможно, иначе Курд прикажет убить его самого.
– Водителю Мосолу скажи, чтобы помог, и побыстрее возвращайтесь! – крикнул вдогонку Арапетьянсу Вейтлинг.
Нариманов, хотя и ждал этой расправы над собой, но услышав приговор Курда, полностью потерял контроль над собой. «Значит все-таки смерть! Прощай Гулли, прощай сынишка Джафар, прощай мама, прощайте все, кто знал меня!» – думал Нариманов, опустив голову вниз. Над морем показалось солнце. Машина подъезжала к станции Яшма. Свернув с дороги в песчаные прибрежные дюны, Мосол остановил машину.
– Вон у того песчаного откоса пристрели его! Да возьми с собой мою саперную лопату, заставь его отрыть себе яму, чтобы не вонял потом. – посоветовал он. У Арапетьянса же тряслись губы, когда Нариманов с укором посмотрел на него, он не выдержал взгляда своего однокашника и опустил голову. Убить человека, с которым более трех месяцев вместе учились в разведшколе познавая азы специалистов по диверсиям и террору, тем более, что его учили убивать, взрывать, уничтожать. Казалось он овладел и теорией, и практикой, но только сейчас понял, что всему, чему его кропотливо учили там, здесь на практике он эту науку осуществить не в состоянии.
– Ты завяжи ему глаза вот этой тряпкой, меньше будешь волноваться. Убивать тоже необходим характер! – спокойно наставлял Мосол, подавая Арапетьянсу кусок ветоши. Арапетьянс взял тряпку, и звеня по камням лопатой, которую он тащил за собой, плелся за Наримановым, шагавшего к песчаному откосу.
Когда они подошли к этому для обоих страшному месту, Арапетьянс бросил под ноги Нариманову лопату и дрожащим голосом сказал:
– Копай, Азим! Нариманов криво усмехнулся:
– Как же копать, когда руки связаны?
– Ах да! – сказал Арапетьянс, подошел вплотную к Нариманову,
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
586
боязливо глянул ему в лицо и ужаснулся: «Неужели мне предстоит убить его?» – подумал он, но отогнав эту мысль и стараясь не думать ни о чем, он достал финку, разрезал бечеву на руках Нариманова и торопливо отошел от него.
Нариманов, не спеша размял отекшие кисти рук, нагнулся и поднял лопату. Песок, нашпигованный мелкими камушками, был сыпуч и первые лопаты, отброшенные им в сторону, почти не обозначили контуры ямы, но потом работа пошла спорей. «Последний окоп копаю!» – подумал он и, вспотев, решил снять гимнастерку. Когда могила была углублена им на два штыка, сзади раздался выстрел. Несколько секунд Нариманов стоял, не ощущая ни боли от раны, ни слабости в теле. Он бросил лопату и ждал второго, на этот раз смертельного выстрела, но к нему сзади подошел Арапетьянс. Подняв лопату, он почти шепотом произнес:
– Живи, Азим, не могу я тебя убить! И повернувшись, пошел к машине, где его ждал Мосол.
– Быстро ты его, яму, наверное, не забросал? Пойди зарой, чтобы не вонял, да к чтобы концы в воду. – сказал он. Арапетьянс вернулся к откосу. Нариманова здесь уже не было. Он лопатой закопал пустую яму и вернулся к Мосолу, который, включив двигатель и, дождавшись, когда Арапетьянс усядется на свое место, включил передачу. Вскоре они на большой скорости мчались по шоссе к Сумгаиту.
Возвратившись в Сумгаит, Арапетьянс доложил Вейтлингу, что его приказ выполнен и что Самур застреляй им в прибрежных песках напротив железнодорожной станции Яшма.
– Молодец, Хой, ты начинаешь проявлять мужской характер! – сказал Вейтлинг, похлопав его по плечу. В это время в комнату вошел водитель Ахмедов и доложил, что машину необходимо дозаправить.
– Ты, Мосол, видел, как Хой застрелил Самура? – спросил его Вейтлинг
– Да, Курд, видел. Он зарыл его в песок. Я ему предложил свою лопату. – ответил Ахмедов.
– Хорошо, позовите ко мне Саата! – распорядился Вейтлинг. Когда прибыл Ибрагимов, по кличке Саат, Вейтлинг сказал:
– Завтра вы с Хоем утром поедете на виллисе в Мардакяны. Там в госпитале находится на излечении тот самый змееныш, который прострелил ногу Акару и раскрыл нашу базу в пойме речки. Вам предстоит его уничтожить и как можно скорей. Представитесь как из органов особого отдела. Пацана выманить на улицу, захватить его с собой, уничтожать аналогично, как уничтожил Хой Самура, и заройте в песок. Затем возвращайтесь сюда через Маштагу и степью.
Здесь оставлю связного, у него узнаете, где нас искать.
На следующий день, когда на морском горизонте заалела заря,
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
587
виллис с военным номером выехал из Сумгаита на асфальтовое шоссе и на большой скорости направился в сторону Баку. На командирском кресле в машине сидел майор безопасности, а сзади на широком сидении возле запасного колеса, расставив руки вдоль заднего борта сидел старшина, он же Арапетьянс по кличке Хой. Они ехали на задание Вейтлинга по уничтожению Аркадия Григорьева.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
588
Глава шестьдесят четвертая
Капитан Шайхутдинов по ходу сообщения возвращался от командира дивизии Реброва, которому в конце мая было присвоено воинское звание генерал-майора, на свой НП. Солнце, в своем зените донского неба нещадно палило, но Шайхутдинов за многие годы службы в Азербайджане привык к жаре, и она его не беспокоила, а беспокоило другое: неожиданно в начале июня с должности командира полка был освобожден майор Бурменко, которого тут же отозвали в штаб армии. Этим же приказом на должность командира полка временно назначили его. Весь средний командный состав полка принял этот приказ как торжество справедливости, но Шайхутдинов, хотя и дал согласие принять полк, понимал непопулярность этого текущего момента. Его авторитет командира полка на фоне бездарного предшественника, пока будет держаться авансом. Шайхутдинов не верил в свои силы и способности. Он прослужил в полку не более трех месяцев и, если не считать участия его в наступательной операции полка в донских степях, то он еще никак не проявил себя даже на должности командира батальона. Теперь он должен был доказать свои командирские способности, но сможет ли он это сделать, не имея опыта в командовании даже батальоном, имея в своем распоряжении полк укомплектованный на две третьих личным составом, вооруженного винтовками, семью ручными пулеметами с отсутствием противотанковых средств и танков поддержки. Ему было известно о падении крымского фронта, что защитники Севастополя сражаются из последних сил и что после падения главной черноморской базы, все устремления генерала Клейста будут направлены на Ростов. Шайхутдинов размышлял так, что в случае мощного удара по району обороны моего полка, мы можем продержаться только несколько часов. Такова реальность, и надо бы Реброву считаться с ней, но генерал видимо не учитывает этой реальности. «Стоять насмерть!» – эта красивая фраза прозвучала из его уст, и она не понравилась Шайхутдинову. «Легче всего произнести призыв к стойкости обороняющимся, не обеспечив полк ни огневыми средствами, ни боеприпасами, ни личным составом, а в случае неудачи, а неудача в данной обстановке очевидна, этот избитый призыв в чем-то оправдывает командира, отдавшего такой приказ, но кому нужны будут оправдания, когда напрасно погибнут люди, а противнику будет нанесен минимальный ущерб.» – так размышлял Шайхутдинов, получивший приказ на оборону. Ему был известен случай, происшедший с полком в сорок первом году, когда так же временно командовал этим полком Бабаев, проявив инициативу вывел полк из-под удара и полного уничтожения, за что был осужден военным трибуналом.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
589
Неужели и мне придется принимать такое решение? Или может быть ради буквы приказа положить людей под гусеницы танков в угоду тем, кто вовремя не распорядился и ничего не сделал по снабжению войск противотанковыми средствами и вооружением.
Над передним краем, завывая моторами в сторону Ростова прошли немецкие бомбардировщики. «К Дону летят, бомбить переправы,» – подумал Шайхутдинов, подходя к своему блиндажу. У входа в блиндаж его встретил начальник штаба полка майор Истомин. Шайхутдинов не любил Истомина. Что-то претило общаться с ним откровенно по-фронтовому. Истомин был какой-то сделанный словно из ваты и при изменившейся обстановке принимал форму, которая была удобная для него.
– Товарищ майор! Доставай карту, будем готовиться к стойкой обороне. – сказал Шайхутдинов.
– А что, противотанковых средств не обещают? – спросил Истомин.
– Пока Ребров приказал нам стоять насмерть! В случае отхода дивизии, как в сорок первом, наш полк должен прикрывать части дивизии. Не ты ли мне рассказывал, как в прошлом году была точно такая же обстановка, а за инициативу обвинили Бабаева!
– Да, такой случай был, по недоразумению Бабаев полгода без вины просидел в тюрьме.
– Вот и мы с тобой должны здесь без боеприпасов и без противотанковых средств лечь костьми, или может примем такое же решение, как Бабаев в прошлом году?
– Вы командир, вы и принимайте решение! – сказал Истомин.
– А ты, Валентин Иванович, значит в стороне? Ты же начальник штаба и наравне с командиром несешь ответственность за принятое решение! Я даже не могу понять, как в прошлом году ты отвертелся от трибунала, подсунув туда Бабаева, сугубо гражданского человека. Ведь после гибели командира, его место должен был бы занять ты!
– Так получилось, Евгений Ахмедович, подполковник Мелентьев перед смертью передал власть Бабаеву.
– Ладно, хватит об этом, иди сюда, еще раз посмотрим обстановку на карте и пройдем по боевым порядкам батальонов. – сказал Шайхутдинов. Они вместе уточняли систему огня каждого района обороны батальонов. К удивлению Шайхутдинова, Истомин вдруг преобразился и проявил недюжинную активность в организации системы огня:
– Здесь, Евгений Ахмедович, комбат Егоров загнул свой правый фланг по скату высоты, в связи с чем образовалось неприкрытое огнем мертвое пространство с полком Хорькова. Мне кажется надо на правый фланг для огневой связи с Хорьковым, выделить в батальон Егорова
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
590
станковый пулемет.
– Дополнительный пулемет говоришь? А где их взять эти дополнительные пулеметы? Забрать у Сокова? Так левый фланг не менее опасен, чем правый. У Рогова отнять? А если противник вдруг ворвется в районе обороны третьего батальона, чем Рогов будет его выбивать? Кроме того, огневое взаимодействие организуется справа налево. Вот и уточните у начальника штаба Хорькова, чем он будет прикрывать мертвое пространство перед фронтом Егорова?
– Я уже уточнял, Евгений Ахмедович, для прикрытия стрелковым огнем этой лощинки у них огневых средств нет, но зато они поставили в лощине сорокапятку. – сказал Истомин.
– Вы, Вениамин Семенович, неверно информированы. Сорокамиллиметровое орудие в лощине поставлено не Хорьковым, это орудие поставлено по приказу Реброва, а вот стрелковым огнем это пространство должен обеспечить Хорьков. Ладно, я сам переговорю с Хорьковым. Они возвратились на наблюдательный пункт полка. Шайхутдинов позвонил в третий батальон.
– Рогов, там около тебя на пункте боевого питания полка, наверное, сидит без дела капитан Стариков, пришли-ка его ко мне.
Через полчаса в блиндаж вбежал капитан Стариков. Он хотел доложить о прибытии, но Шайхутдинов остановил его.
– Садись, Стариков, и доложи, чем занимаешься?
– Готовлю боеприпасы для выдачи в батальоны.
– Что там их готовить, они давно готовы, скажи лучше, не знаешь ли где раздобыть противотанковых гранат? Хотя бы штук по десять на взвод?
– В дивизии, товарищ капитан, противотанковых гранат нет, у моего коллеги в хозяйстве Хорькова знаю, что немного есть, но он ни за что не даст.
– А ты же, Григорий Степанович, еще не просил, попробуй, может, сжалится.
– Нет, товарищ капитан, от моего коллеги это не зависит, инженер второго ранга Зябликов сам хотел взять у Хорькова несколько десятков противотанковых гранат и передать их нам, но Хорьков приказал никому не давать, так что вы, товарищ капитан, сами пошли бы и договорились с Хорьковым.
– Да, действительно придется сходить к правофланговому соседу, хотя по законам тактики он ко мне должен бы прийти.
– Я, товарищ капитан, договорился со своим коллегой из седьмой бригады, он обещал выдать нам по накладной пять птэров и сто штук патронов к ним.
– Ну и что же? – нетерпеливо спросил Шайхутдинов.
– Через полтора часа должна к пункту боепитания прибыть
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
591
машина от инженера второго ранга Зябликова, вот тогда с вашего разрешения я и съезжу в седьмую бригаду.
– Фу черт, что же ты молчал, это же как находка для полка!
– Да, вот и теперь думаю зря сказал, а вдруг машина не придет или еще что, тогда выходит похвастался.
– От полка какие документы необходимы? – спросил Шайхутдинов.
– У меня, товарищ капитан, все документы оформлены Зябликовым.
– Ну тогда езжай, только за себя оставишь сержанта Асланова, чтоб в случае чего сработал за тебя, а по приезду немедленно доложишь мне о результатах!
Поздно вечером Стариков прибыл на НП полка и доложил, что противотанковые ружья в количестве четырех штук и боеприпасы к ним сто пятьдесят штук привезены. Шайхутдинов крепко пожал Старикову руку.
На следующий день Шайхутдинов с комиссаром полка Малышевым направились к соседу справа в полк к полковнику Хорькову. Полк Хорькова был в соседней дивизии, поэтому Шайхутдинов его не знал и был приятно удивлен, что Хорьков оказался совсем не скаредным, каким его изобразил капитан Стариков, а скорей наоборот. Хорьков пояснил, что полк долгое время находился во втором эшелоне и боевой комплект полка почти цел. Узнав, что у соседей нет противотанковых гранат он сказал:
– Что за вопрос, если танки Клейста прорвутся на вашем участке, значит худо придется и нам, а также и наоборот. Да я приказал начальнику боепитания полка не разбазаривать боекомплект, особенно противотанковые средства, но вам, как нашему соседу слева мы, конечно, обязаны выделить не только противотанковых гранат, но и несколько птэров. Командиры полков договорились о прикрытии огнем стрелкового оружия лощины, где артиллеристы установили сорокопятку.
Все мероприятия по подготовке к обороне заняли у Шайхутдинова два дня и очень кстати. Утром третьего дня немцы качали артиллерийский обстрел первой, затем второй траншей участка обороны полка. Шайхутдинов ждал атаки, но атаки немцев не последовало, а вскоре прекратился и артиллерийский обстрел. Все стихло. «Что это, хитрость какая-то или еще что?» – думал Шайхутдинов. Он позвонил во все батальоны, комбаты доложили, потерь от артиллерийского огня нет.
В полдень вдоль фронта пролетела «рама», и все стихло. Шайхутдинов уже знал, что тишина на передовой была страшнее боевых действий, когда известно, что перед тобой сильный и коварный враг и вдруг тишина. Сведения о концентрации крупных сил немцев под
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
592
Ростовым у Шайхутдинова имелись, но что происходит перед фронтом полка, конкретно он не знал. Полковая разведка несколько ночей выходила к вражеским окопам и все безрезультатно. Почему после артиллерийской подготовки немцы не атаковали? Это было загадкой. Но время шло, а немцы молчали. Лишь справа, где-то далеко громыхала артиллерия! Видимо немцы предприняли наступление где-то на правом фланге армии. Наши конечно в наступление не пойдут – мало сил. Значит немцы стремятся охватить нашу армию с севера. Если это произойдет, и немцы там форсируют Дон, наша армия может оказаться в котле» – размышлял Шайхутдинов.
К вечеру предположение Шайхутдинова частично подтвердилось. На НП полка прибыл средний командир связи и вручил командиру полка секретный пакет. Генерал Ребров приказал полку отойти в направлении Аксая и выйти к железнодорожному мосту. Полк должен был сняться с участка обороны ночью и, двигаясь в расчлененном боевом порядке по-ротно в готовности отражать атаки противника, задержать его и таким образом обеспечить отход дивизии.
Около двух часов ночи батальоны достигли юго-восточного внешнего обвода города. Здесь их встретил регулировщик дорожной службы и указал Шайхутдинову на штабную машину с будкой, в которой он увидел генерала Реброва.
– Надеюсь при отходе потерь в полку не было? – спросил он.
– Потерь не было, товарищ генерал, полк отходит в полной боевой готовности! – доложил Шайхутдинов.
– Хорошо, товарищ капитан. Слушай дополнение к задаче вашего полка: вчера днем на Аксайском железнодорожном мосту взорвалась установка РС–С–13, мост основательно вышел из строя. Дивизия будет переправляться на левый берег Дона у двадцать девятой линии, там саперы навели понтонную переправу на Зеленый остров и далее на Батайск. Вам приказываю занять оборону на внешнем обводе города. Держать противника до тех пор, пока, не получите приказ на отход. Отходить по-батальонно через город, выйти к Дону к двадцать девятой линии на понтонную переправу. В остальном действуйте по обстановке. Дивизии приказано отступить на левый берег Дона в направлении на Батайск. Все, если нет вопросов, исполняйте! – заключил Ребров и уехал.
У Шайхутдинова вопросов к командиру дивизии было много: например, обескровленный полк не в состоянии занять широкую оборонительную полосу на внешнем обводе города, открытые фланги дадут возможность противнику легко охватить и окружить полк, а отсутствие достаточного количества огневых средств и боеприпасов лишат полк стойкости в обороне у стен города. Полк может продержаться не более двух часов. Наконец Ребров не указал соседей,
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
593
их Шайхутдинов пока не обнаружил, должны же они быть?
Впрочем, теперь все это уже не имело никакого значения. Приказано же было Ребровым изначально «стоять насмерть!» «Можно и насмерть стоять, был бы толк!» – размышлял Шайхутдинов. Он вызвал к себе командиров батальонов и тут же поставил им задачу на занятие районов обороны на окраине города. Шайхутдинов лично прошел по участку будущей обороны полка и на месте давал указания по организации огня и огневого взаимодействия между подразделениями.
Уже совсем рассвело, когда все подразделения полка, обозначив траншеи и отрыв ячейки, закончили организацию огня. В это время в степи перед фронтом обороны полка показались первые колонны вражеских танков. Бронебойщики зарядили противотанковые ружья, бойцы приготовили гранаты, пулеметчики присоединили к пулеметам диски, которые как сковородки поблескивали в утренних лучах солнца. Оборона полка ощетинилась штыками, примкнутыми к винтовкам. Полк был готов отразить атаки немцев, но к удивлению Шайхутдинова и личного состава полка немецкие танковые колонны вдруг остановились.
Вскоре в расположении полка стали рваться снаряды, противник приступил к обработке переднего края полка. От взрывов снарядов и мин гибли люди, достать же своим огнем врага полк не мог. Шайхутдинов понял, что через каких-то тридцать-сорок минут полк будет уничтожен артиллерийским огнем, тогда он принял решение отойти в город и батальонам занять оборону в домах. Уличные бои предполагают скрытность для оборонявшихся, ограничивают боевые свойства танков и ставят в выгодное положение бронебойщиков й истребителей бронетехники противника.
К Шайхутдинову прибыли командиры батальонов, за исключением Егорова. Не теряя времени, он поставил им задачу на отход и занятие районов обороны в городских кварталах. Батальон Егорова последним покидал участок обороны полка и задачу на занятие района обороны в городе Егоров получил в ходе отступления.
Немцы, решив, что русские в панике покидает поле боя, возобновили наступление, и на улицах города завязался ожесточенный бой. Сразу же загорелось три немецких танка, которые на больших скоростях двигались по центральному проспекту. Застрочили пулеметы. Пехота противника неся потери залегла, и снова немцы приступили к артиллерийской обработке в полосе своего наступления.
Шайхутдинов вдруг почувствовал, что он утратил управление полком, лишь по трем параллельным улицам он имел связь с Соковым и с Роговым. Куда-то запропастился со своим батальоном Егоров? Немцы не жалели снарядов, и чтобы полк не погиб на окраине города, надо было с боями отходить вглубь.
Когда, наконец, показался Дон и понтонная переправа, к
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
594
Шайхутдинову подполз связной от Егорова и доложил, что второй батальон ведет бой на четвертой параллельной улице.
– Какие потери? – спросил Шайхутдинов.
– Старший лейтенант Егоров не сказал мне сколько убитых и раненых, но приказал передать вам, что потери не велики. Вскоре Шайхутдинов вызвал к себе командиров батальонов. На этот раз явился и Егоров.
– Как ты очутился на четвертой параллельной улице? – спросил его Шайхутдинов.
– Я вел бой по третьей параллельной улице, как вы и приказали, но мне доложил старший лейтенант Сорокин, что по четвертой улице едут немецкие танки с пехотой, а из наших там никого нет. Тогда я и принял решение перекрыть четвертую улицу и задержать там немцев, иначе они могли бы выйти в наш тыл. – ответил Егоров.
– Решение правильное, молодец Егоров! А теперь раз ты ведешь бой с немцами впереди первого и третьего батальонов, тебе и прикрывать полк на переправе. Сокову и Рогову приказываю передать в батальон Егорова все пулеметы, птэры и противотанковые гранаты. Личный состав первого и третьего батальонов мелкими группами выводить к Дону на переправу. Встреча не левом берегу. Старшему лейтенанту Егорову силами своего батальона занять оборону на первой, второй и третьей улицах, не допустить на этом участке выходе противника к Дону, обеспечить переправу полка через Дон. После выполнения задачи действовать по обстановке. Вопросы есть? – заключил Шайхутдинов. Вопросов не оказалось, и командиры батальонов приступили к выполнению приказа. Старшего лейтенанта Егорова Шайхутдинов задержал:
– Сидор Павлович! Возможно не увидимся больше, давай я тебя обниму. Они обнялись. К ним подошел старший батальонный комиссар Малышев.
– Евгений Ахмедович, я пойду с комбатом Егоровым, в такой ситуации я обязан быть в его батальоне, извини, это мой партийный долг.
– Что ж, Иван Максимович, не имею права запретить, только прошу в командовании батальоном Егорову не мешай.
– Учту, Евгений Ахмедович, а теперь прощай! – сказал он и крепко обнял Шайхутдинова.
А на переправе в это время кипела вода. Немецкая артиллерия уже несколько часов методично обстреливала единственную ниточку через Дон. Юнкерсы с воем и визгом падающих бомб кружились над переправой. Понтонная переправа наведена саперами совсем не из понтонов, а из больших связок пустых железных бочек от взрывов несколько раз разрывалась, но саперы, имея в запасе связанные секции
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
595
из бочек и досок, быстро восстанавливали ее.
На переправу вступили бойцы полка Шайхутдинова, а где-то левее от второго батальона Егорова шли ожесточенные бои. Это отчаянно сражался ростовский полк народного ополчения, разрозненные группы которого последними вышли к переправе. Из второго батальона молодого командира батальона старшего лейтенанта Егорова к переправе никто не вышел. Когда на высоком берегу Ростова показались немецкие танки, саперы взорвали переправу и секции, освобожденные от связки, смешавшись друг с другом, бесформенными плотами поплыли вниз по течению. Шайхутдинов наблюдавший за всем этим, чуть слышно произнес:
– Прощайте, дорогие товарищи, прощай комиссар Малышев и комбат Егоров! Простите нас, оставшихся в живых! К нему подошел порученец генерала Реброва и передал приказ на сосредоточении полка в районе станицы Кущевская.
По приказу командующего Южным фронтом, перегруппировав части и соединения, оправившись от кошмарного отступления и сложной переправы через Дон, пятьдесят шестая армия покидала, берега Дона, двигаясь в направлении Батайска, а затем заняла рубеж Орехов и Кущевская, для переформировки, пополнения и отдыха.
О каком отдыхе могла идти речь, если, не успев распределить прибывшее пополнение и кое-какое вооружение, дивизия Реброва, действуя во втором эшелоне, снова получила приказ на отступление.
Бабаев тяжело переживал потерю Ростова и вступление врага на землю северного Кавказа. Части дивизии отступали в пешем строю по разбитым кое-где трудно проезжим дорогам. Здесь царил хаос и никакого порядка. На больших перекрестках образовывались заторы и пробки. Люди выясняли, куда какая дорога ведет и только появление старшего начальника, который разворачивал свою топографическую карту, указывал верное направление движения колонн. Кроме войск, по дорогам шли толпы гражданского населения: женщины, дети, старики. Гнали скот, тарахтя моторами и лязгая гусеницами, двигались трактора, комбайны, ехали бесчисленные обозы гужевого транспорта.
Днем в небе хозяйничали юнкерсы и мессершмитты, они безнаказанно бомбили и обстреливали всю эту бесформенную измученную людскую массу. Гибли люди, скот, горела подожженная техника. Немецкие летчики, издеваясь над беспомощностью людей, сбрасывали железные бочки с проделанными отверстиями, раздирающее завывание которых заставляло людей разбегаться по сторонам, бросали также куски рельс, на которых белой краской по-русски было написано: «Это вам на чех-мах!»
Генерал Ребров, вызвав командиров полков, зачитал пункт приказа Верховного главнокомандующего о вхождении пятьдесят
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
596
шестой армии в состав Северокавказского фронта.
– Теперь командующий фронтом у нас прославленный полководец гражданской войны, маршал Советского Союза Семен Михайлович Буденный! – сообщил он командирам полков.
Бабаев на дивизионной эмке метался по полкам. Было стыдно смотреть в глаза бойцам. В каждом взгляде он видел немой вопрос: почему? Почему отступаем, почему враг сильнее нас? Почему такая кутерьма на дорогах, и где наша прославленная авиация? Эти вопросы Бабаев пытался задавать и сам себе, но ответа не находил. Он вспоминал блестяще выполненную операцию по разгрому японцев на реке Халхин-Гол. Тогда войсками командовал генерал Жуков, где же он теперь? Почему не может провести такую же операцию здесь на юге? Но что сможет, даже такой как Жуков, если не хватает противотанковых гранат, не говоря уже о противотанковой артиллерии и танков. А авиация? До войны сталинские соколы под триумфальные марши взмывали в небо, куда же все подевалось?
Но несмотря на весь этот кошмар, Бабаев все-таки продолжал верить, что наверху есть генеральный штаб, ставка Верховного главного командования, наконец, сам Сталин. Все они видят и знают положение дел на фронтах и безусловно предпринимают меры. «Нет, все-таки Гитлеру не победить, все-таки победа будет за нами!» – думал Бабаев.
Отступая, с боями, войска подошли к столице Кубанского казачества к Краснодару. В штабе дивизии зачитали только что полученный приказ Сталина № 227. Настроение у всех после зачитки приказа было двояким. В приказе указывалось на трусость и предательство некоторых командиров высокого ранга, в то же время приказ требовал от красноармейца до маршала ни шагу назад!
Конечно, отступать не хотелось никому, но что противопоставить против полчищ танков, армады самолетов, массированного огня артиллерии? Каждый понимал, имей все это в достатке Красная Армия, наверное, не отступала бы, тогда можно было бы организовать ответные удары по врагу. А что предстоит делать сейчас, после этого грозного приказа, никто не знал. Знали одно, что в соотношении сил враг имеет огромное преимущество, и что отступать еще придется.
Генерал Ребров собрал старших командиров штаба дивизии и распределил, кому, где в полках и в подразделениях дивизии зачитать приказ Сталина, в части их касающихся. А поскольку приказ был совершенно секретный и в одном экземпляре, ознакомление с ним по частям дивизии затянулось.
Бабаев попросил Реброва направить его для зачитки приказа в полк капитана Шайхутдинова. Ребров согласился и заодно попросил вручить выписку из приказа командующего фронтом Шайхутдинову о присвоении ему очередного воинского звания майор, а также об
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
597
официальном назначении его командиром этого полка.
Необъяснимое волнение всегда охватывало Бабаева, когда он посещал Мелентьевский полк. Давно уже сменился личный состав полка, теперь никто его не называет Мелентьевским, но для Бабаева этот полк был, как он называл его, родным, и мысленно он всегда называл его Мелентьевским.
При отступлении из-под Ростова, по стечению обстоятельств этот полк снова был назначен в арьергард для прикрытия отхода дивизии за Дон, и, по оценке генерала Реброва, полк справился с этой задачей блестяще, хотя потерял второй батальон и начал отступать с внешнего обвода города без его приказа.
Бабаев многих бойцов и командиров второго батальона знал не только в лицо и по-фамильно, но даже семейное положение и биографию. Особенно он жалел о потере молодого способного командира батальона, старшего лейтенанта Егорова, с которым в сорок первом вместе с его ротой шел в контратаку. «Не успел Егоров проявить себя на должности командира батальона и погиб. Может все-таки жив? Хуже если жив и в плену. Эх, Егоров, Егоров!» – думал Бабаев, проезжая по избитой дороге, все еще заполненной отступающими войсками и беженцами.
На одном из перекрестков, где Бабаеву надо было повернуть направо, туда, где во втором эшелоне занимал оборону Мелентьевский полк, образовалась дорожная пробка. Бабаев приказал остановить машину на обочине дороги, а сам поспешил на перекресток. Здесь он увидел обычную дорожную ссору: груженый ЗИС-5 зацепившись за ось казацкой брички, запряженной парой исхудалых коней, поломал ее колесо. Ездовые, едущие сзади, преградили грузовику путь и, вытащив из кабины испуганного водителя-красноармейца, на ямщицком языке пытались объяснить ему, что он значит для них.
Водитель сначала огрызался, но, не чувствуя ни у кого поддержки, стоял с опущенной головой. Бабаев подошел к орущим на перекрестке ездовым и приказал прекратить перебранку. Ездовые увидев, командира, быстро разбежались по своим повозкам. Бабаев разрешил водителю ЗИС-5 продолжать путь, а повозочному освободить дорогу. Повозочный стал доказывать, что в бричке ценный груз и теперь повозку с грузом придется бросать. Бабаев усмехнулся над недогадливостью повозочного, по бокам валялись разбитые повозки и можно было легко заменить разбитое колесе, что повозочный после и сделал. Но тут к Бабаеву подошел измученный, еле державшийся на ногах человек. Он был бос, одет в гимнастерку и брюки командирского покроя, но до предела грязными и порванными. Заросшее бородой лицо было незнакомо, лишь глаза кого-то напоминали.
– Товарищ батальонный комиссар, разрешите обратиться! –
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
598
сказал он Бабаеву. По голосу и по глазам, Бабаев сразу же вспомнил, кто перед ним:
– Егоров! Сидор Павлович, ты ли это! – крикнул он и обнял исхудавшее тело комбата.
– Да, это я, товарищ батальонный комиссар и со мной пять моих бойцов, вон они стоят. – тихо произнес Егоров, показывая на пятерых таких же, как он, измазанных дорожной пылью и заросших бородой людей.
– И это все, что осталось от батальона?
– Да, это все.
– А где же комиссар Малышев?
– Комиссар Малышев погиб в атаке, как герой, вот его документы, товарищ батальонный комиссар. И Егоров, достав из нагрудного кармана гимнастерки небольшую пачку документов, подал их Бабаеву.
– Ладно, все потом, а сейчас в машину! – приказал Бабаев и с трудом втиснул всех шестерых на заднее сидение эмки. – К Шайхутдинову! – коротко бросил он водителю.
В полку Егорова и его пятерых красноармейцев встретили как прибывших с того света. Их привели в порядок. Накормили, красноармейцев направили во второй вновь сформированный батальон, а Егорова пока оставили при штабе полка, так как командиром второго батальона был утвержден старший лейтенант Пырьев, бывший командир роты, первого батальона.
После зачитки приказа Верховного главнокомандующего № 227 личному составу полка, Бабаев, Шайхутдинов и Егоров в одной из хат небольшого хутора уединились, и здесь Егоров рассказал им такую историю своего погибшего батальона:
«После получения задачи на прикрытие полка, я прибыл в батальон и приказал занять оборону на подступах к переправе, седлая первую, вторую и третью улицы. Еще не успев как следует оборудовать огневые позиции в разрушенных зданиях и подвалах, мы были атакованы немцами по всем трем улицам. Отразив несколько атак, уничтожив четыре танка и до взвода пехоты противника, мы получили небольшую передышку. С комиссаром Малышевым мы разделили район обороны батальонами комиссар ушел на правый фланг в четвертую роту, которая обороняла третью параллельную улицу. Через несколько минут в развалинах, где располагался мой НП, начали разрываться мины и затем тяжелые артиллерийские снаряды. Я приказал оставить эти огневые позиции и перейти ближе к Дону. В это время немцы большими силами пехоты с танками пошли на штурм и нам пришлось принять бой с позиций, поспешно подготовленных для боя. Даже в этих условиях мы подожгли четыре танка. Немцы не простили нам этих подбитых танков
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
599
и открыли мощный огонь из танковых пушек, минометов и стрелкового оружия. Падали стены домов, обваливались перекрытия подвалов, мы стали нести большие потери. По улицам на нас шли танки, а у нас кончились патроны к птэрам и гранаты. Но на второй улице бойцы лейтенанта Аликперова подбили еще два танка. Под прикрытием дыма чадящих немецких танков мы снова сменили огневые позиции поближе к переправе. Я послал связного узнать, как там обстоят дела, но связной вернулся и доложил, что мы от берега Дона отрезаны. С четырьмя бойцами и лейтенантом Холадзе с параллельной третьей улицы пришел комиссар Малышев, он сказал, что рота вся погибла, а моя группа оставшихся не имеет боеприпасов. В это время немцы пытаясь выбить нас из второй улицы, ведущей к переправе атаковали тремя танками и до роты пехоты. Мы открыли огонь из пулеметов и винтовок. Через развалины дома с первой улицы с птэром в руках появился сержант Гобаладзе. Он из своего птэра успел еще подбить один танк, но рядом с ним взорвалась мина, и сержант погиб. Я послал связного на первую улицу в шестую роту, но связной скоро вернулся и доложил, что шестой роты там нет, несколько ее бойцов отходят к берегу и связаться с ними ему не удалось, так как на первой улице полно немцев. Находиться на второй улице с остатками батальона не было никакого смысла, и я, собрав остатки пятой и четвертой рот в количестве шестнадцати человек, поставил задачу на прорыв к реке. Но было уже поздно. Немцы, выйдя по сквозным дворам вышли в наш тыл и открыли по нам пулеметный огонь. Мы отстреливались, но боеприпасы были на исходе, и огонь наших винтовок стал затихать. Я вдруг понял, что нас через несколько минут или перестреляют, или возьмут в плен. Посоветовавшись с комиссаром Малышевым, мы приняли решение лучше умереть в бою, чем попасть в плен. Я коротко поставил нашей группе простую задачу. Используя развалины домов, просочиться к большой куче кирпича от рухнувшей стены, внезапно атаковать немцев, разгуливающих по улице, и погибнуть в рукопашной схватке. Немцы там наверняка думали, что нас уже нет, а мы как снег на голову, внезапно бросились на них с винтовками на перевес с примкнутыми штыками и с криком «Ура». Расчистив перед собой путь, мы пустились бежать вдоль улицы. Но немцы опомнились, открыв по нам вдогонку шквал автоматного огня. Один за другим падали, сраженные пулями, бегущие бойцы, живые видели перед собой арку, ведущую во двор разваленных домов. Бежавший со мной рядом комиссар вдруг наклонился и, зажав на животе рану, упал на мостовую. Времени не было ни секунды, но я, решив погибнуть вместе с комиссаром, опустился перед ним на колено, по привычке хватаясь за карман в надежде найти индивидуальный пакет, но пакета не оказалось. Я посмотрел на комиссара, лицо его отливало белизной. Рот его
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
600
искривился видимо от боли, но он успел сказать два слова: «Я умираю, беги!» Он хлопнул по левому карману гимнастерки, и я без слов понял его жест. Быстро расстегнув пуговицу кармана, достал его партбилет, еще несколько секунд рядом с комиссаром, но сзади топали подкованные немецкие сапоги. Я выхватил свой пистолет и выстрелил в бегущих немцев, одного из них убил, а второй, вскинув автомат, резанул очередью по лежавшему комиссару, так как меня кто-то за руку втянул в дыру разваленного дома. Это оказался старший лейтенант Сорокин. Мы вбежали с ним в темный подвал, где уже находились пять наших бойцов.
Немецкие автоматчики еще долго прочесывали развалины домов, разыскивая нас, но потом все стихло. Я, взяв с собой двух бойцов, осторожно пробрался к тому месту, где оставил комиссара, но на месте где лежал комиссар чернела луже крови, комиссар куда-то исчез. К берегу Дона мы пробрались в полночь. Переправы через реку не было. Рядом с берегом в воде торчала рубка затонувшего катера. Мы взобрались на него в надежде найти там какие-нибудь плавсредства. К нашей радости обнаружили с обоих сторон рубки катера два спасательных круга. Это была удача, так как выяснилось, что два бойца плавать не умеют. Я приказал снять сапоги и бросить в воду ненужные теперь винтовки. Свой пистолет вместе со снаряжением опустил в воду уже на середине реки, когда понял, что до берега не дотяну. Через полтора часа мы все были на Зеленом острове, но из реки не вышел старший лейтенант Сорокин.
Выбившись из сил, на Зеленом острове мы пролежали весь день. Когда стемнело, рискнули переплыть малый рукав Дона. Уставшие, босые, голодные мы пошли по забитой беженцами дороге на Батайск, но узнав от водителей, что наша дивизия находится во втором эшелоне, где-то недалеко от станицы Кущевская, мы изменили маршрут. Влившись в поток беженцев, мы шесть суток догоняли своих, питаясь тем, кто что даст. Боялись одного, чтобы не напороться на комендантскую дорожную службу, так как считали, что пока разобрались бы, могли принять за дезертиров. Но к нашему счастью, на нас никто не обратил внимание, и мы на одном из перекрестков, к своей большой радости, повстречали вас, товарищ батальонный комиссар.»
Узнав о возвращении в полк считавшегося погибшим командира батальона старшего лейтенанта Егорова с пятью красноармейцами, в полк прибыл начальник особого отдела дивизии майор Дальков. Он вызвал к себе Шайхутдинова и спросил его:
– Скажите, Евгений Ахмедович, почему в прикрытие полка вы назначили второй батальон с молодым еще неопытным комбатом Егоровым?
– Во-первых, при отступлении с внешнего обвода обороны города второй батальон в боевом порядке оказался правофланговым,
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
601
отступал последним. Ну, а во-вторых, комбат Егоров хотя и молод по возрасту и по званию, но неопытным его назвать нельзя. Он действовал исключительно в сложных условиях и лучше его никто бы действовать не смог.
– Но он же погубил батальон?
– То, что погиб второй батальон, вины его здесь нет, батальон назначенный мной в прикрытие полка на переправе через Дон, изначально был обречен на гибель. Звучит кощунственно, но это реальный оправданный приказ. Оторваться от наседавшего противника в данной обстановке было невозможно. Да и боевую задачу он получал «стоять насмерть!» Такая же задача была поставлена и полку, а выполнять ее в последний момент пришлось второму батальону. Я еще удивляюсь, как Егоров смог с пятью бойцами переправиться через широкий Дон, к тому же два бойца плавать не умели. А после всего отыскать свой полк.
– А вы уверены, Евгений Ахмедович, что Егоров не побывал в плену у немцев? – прищурившись, спросил Дальков.
– Конечно, уверен и нисколько не сомневаюсь в этом.
– И вы считаете, что все эти люди, прибывшие в полк черт знает откуда, не подлежат госпроверке?
– Сергей Михайлович! Эти люди пришли в полк после выполнения боевой задачи, зачем же им необходима эта ваша госпроверка? – сказал Шайхутдинов.
– Вы забываетесь, Евгений Ахмедович! Госпроверка также моя, как и ваша. Я лишь поставлен здесь строго выполнять инструкции и законность. Вот и приказ товарища Сталина, который только что зачитал личному составу вашего полка Бабаев, об этом четко трактует! Советую вам в будущем, товарищ капитан, следить за своей речью!
– Майор, Сергей Михайлович. – поправил его Шайхутдинов.
– Что, майор, вы сказали?
– Я говорю, я уже майор, вот пока петлички капитанские.
– Вы уже майор? Тогда тем более, надо быть осторожнее насчет высказываний различных.
– Простите, Сергей Михайлович, но подозревать в каких-либо грехах старшего лейтенанта Егорова и его пять бойцов, совершивших подвиг, я не намерен. Мало этого, я приказал начальнику штаба представить их всех к правительственным наградам и добьюсь, чтоб эти реляции были реализованы! – сказал Шайхутдинов.
– Ну что ж, это пока ваше право, но запомните – пока!
– На что вы намекаете, Сергей Михайлович?
– Посмотрим на ваше поведение, а сейчас вызовите мне для беседы старшего лейтенанта Егорова.
Более часу допрашивал Дальков старшего лейтенанта Егорова,
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
602
затем убыл в штаб дивизии. Егоров после этой беседы с Дальковым ходил по полку мрачнее тучи и никому ни о чем не говорил. Вскоре после этого случая Бабаеву стало известно, что старший лейтенант Егоров от должности командира батальона отстранен, представление к награждению на него и еще пяти красноармейца, подписанные Шайхутдиновым, возвращены в полк без реализации. Он также узнал, что вся эта травля Егорова затеяна начальником особого отдела дивизии майором Дальковым. По этому вопросу Бабаев обратился к комиссару дивизии Брюсову, но тот эту тему обсуждать не стал. Тогда Бабаев обратился к генералу Реброву.
– Я не имею права вмешиваться в дела особого отдела дивизии. – ответил Ребров.
– Но неужели вы верите, что Егоров, молодой, способный командир, глубоко преданный своей Родине, может быть предателем, шпионом или что там еще в запасе у майора Далькова? Я считаю, товарищ генерал, наш долг коммуниста вмешаться и спасти Егорова!
– Товарищ батальонный комиссар, разведка – это глаза и уши армии, а контрразведка ограждает нас от шпионов, диверсантов, предателей и другой мрази. Вы же сами на днях зачитывали приказ товарища Сталина, где четко сказано, как поступать с трусами, паникерами и предателями. Почему мы не должны верить особому отделу?
– Товарищ генерал, а особисты тоже люди и могут ошибаться, но эта ошибка дорого обходится даже невинному Егорову. Он не трус, не предатель, я это хорошо знаю, в сорок первом ходил с ним в атаку Он выполнил приказ командира полка. Теперь получается, к своему несчастью, остался жив, что к это творится у нас в дивизии?
– Вы, товарищ батальонный комиссар, уймите язык, ибо разум ваш не ведает, что он творит? – сказал с усмешкой Ребров.
– Нет, товарищ генерал, мой разум светел и пока еще контролирует все мои действия, язык мой это подтверждает, а вот вы боитесь сказать то, в чем довольно четко убежден ваш разум! – возразил Бабаев.
Побледнев, Ребров с ненавистью посмотрел на Бабаева.
– За такую дерзость вам, товарищ батальонный комиссар, придется ответить! Видимо серок первый год вам не пошел впрок! – сквозь зубы процедил Ребров, и откинувшись на спинку стула, дрожащей рукой взял папиросу из открытой пачки Казбек, сунув ее в рот, нервно зачирикал зажигалкой. Искры ярким снопиком вылетали из-под зубчатого колесика, но пламя на фитильке не загоралось. Бабаев спокойно достал из кармана свою зажигалку, зажег ее и поднес пламя к папиросе Реброва. Генерал прикурил, бросил на стол свою зажигалку, затем, встав со стула, подошел к двери и, открыв ее, позвал адъютанта.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
603
Когда в помещение вбежал молоденький капитан, Ребров указал ему на свою зажигалку и сказал:
– А ты, Сеня, стал непроворный, мою зажигалку, как и мою машину, надо держать постоянно заправленными!
– Виноват, товарищ генерал, разрешите, сейчас заправить! – несколько смутившись, сказал адъютант и забрав зажигалку, исчез за дверью.
– Неделю назад ваш адъютант был старшим лейтенантом и вот уже я вижу его капитаном? – сказал Бабаев.
– Смышленый паренек, из него будет настоящий командир! – сказал Ребров.
– Смышленый заправлять зажигалки? А комбат Егоров в старших лейтенантах ходит с прошлого года! – сказал Бабаев.
– Егоров моим приказом с должности командира батальона освобожден и речь будет идти не о его воинском звании, а о его судьбе, как командире Красной Армии.
– За что же вы его сняли с должности комбата? Он ведь совершил подвиг, с честью выполнил приказ, кстати и ваш приказ, тогда он удосужился вашей похвалы. А теперь вы его снимаете с должности?
– Он погубил свой батальон, a сам остался жив. Затем неизвестно, где пропадал целую неделю и вернулся в полк, извините, в одних подштанниках без личного оружия.
– Товарищ генерал! Я слышал и хорошо помню, когда вы приказывали Шайхутдинову прикрывать отход дивизии. Вы тогда ему приказали стоять насмерть! Не так ли? А когда Егоров со своим батальоном выполнил этот ваш приказ, вы вдруг обвинили его в трусости и в предательстве и еще в чем-то, я уж не знаю! Точно также вы обвинили в прошлом году меня, не много ли всего этого для вас?
– Прекратите, товарищ батальонный комиссар! А то для вас может повториться этот сорок первый год! – закричал Ребров.
– Не надо угрожать, товарищ генерал. На одних угрозах дисциплины и порядка в войсках не наведешь, тем более на войне! Мне стало известно, что вы с Дальковым фабрикуете на Егорова дело, чтобы отдать его под суд военного трибунала. Я буду протестовать против этой вопиющей несправедливости! Одновременно вы вынуждаете меня обратиться в вышестоящие инстанции.
– Что ж, обращайтесь, товарищ батальонный комиссар, хоть к генералу Рыжову, хоть опять Жукову. По-вашему не будет! Машины для поездки в штаб армии я больше вам не дам и ехать туда запрещаю!
– Не беспокойтесь, товарищ генерал, я и без вашей машины до штаба армии доберусь, а что касается запрета, то это уже как получится у вас!
Бабаев вышел от Реброва и направился в политотдел. Позвонив в
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
604
штаб армии к Ренжину и получив от него добро, он тут же выехал к члену военного совета армии на попутных машинах. Ренжин встретил Бабаева приветливо. Жестом руки предложил сесть и спросил:
– Ну что там у тебя стряслось, Мамед Рашидович, и почему ты носишь звание батальонного комиссара, когда еще вчера подписан приказ о присвоении тебе воинского звания старший батальонный комиссар? Разреши поздравить тебя с этим событием! И он еще раз крепко пожал Бабаеву руку.
– Спасибо, товарищ бригадный комиссар! До дивизии этот приказ еще не дошел.
– Ну так продолжим наш разговор, слушаю тебя! С некоторых пор Ренжин в обращении к Бабаеву перешел на «ты». Бабаев все хотел спросить у него, о такой перемене, но как-то не было такого повода и тут вдруг ему показалось, что такой повод наступил:
– За последнее время вы, товарищ бригадный комиссар, стали намного дружелюбнее в общении со мной. Перебрав в памяти всю свою служебную деятельность, я не нашел там повода с моей стороны, чтобы я заслужил такого дружеского расположения ко мне? Ренжин улыбнулся и, прищурив глаза, посмотрел на Бабаева, их взгляды встретились и Бабаеву показалось, что перед ним глаза товарища, а может быть и друга. Этот взгляд контрастно отличался от взгляда четырехмесячной давности, когда Бабаев прибыл к члену военного совета армии после освобождения из тюрьмы.
«Что это, игра талантливого артиста или утвердившееся мнение обо мне? Тогда, конечно, ему наплели про меня черт знает что, даже обращение к генералу Жукову посчитали за протекционизм. Как выразился Ребров: «Обращайтесь хоть к генералу Рыжову или хоть опять к Жукову!» Значит меня в штабе дивизии считают «трехруким», так кажется армейские остряки называют командиров имеющих вверху могучую руку. Тогда почему не думает так Ренжин? А может все-таки тоже думает, не только играет роль душевности?» – Все эти мысли пронеслись в голове Бабаева за долю секунды, и он по-прежнему, глядя на Ренжина ждал ответа на свой прямо поставленный вопрос. Ренжин ответил не сразу. Он оторвал небольшой кусочек лежащей не столе газеты, извлек из ящика стола черный вышитый кисет, затем тремя пальцами достал из него щепотку обыкновенней солдатской махорки и, свернув цигарку, закурил.
– Извини, Мамед Рашидович, старая привычка курить только махорку, для меня это лучший табак, не желаешь испробовать?
– Пожалуй, закурю. – сказал Бабаев и протянул руку к газете. Он долго мучился с закруткой и, просыпав половину табака все-таки кое-как цигарку скрутил.
Вскоре сизый дым от двух махорочных закруток заполнил
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
605
помещение.
– Ну так на чем мы остановились? Да, кажется, ты, Мамед Рашидович, задал мне каверзный вопрос? Но в общем этот вопрос житейский: почему я дружески расположен к тебе, и нет ли здесь какого служебного греха? Думаю, что нет. Да, я считал тебя, Мамед Рашидович, именно тем, кем посчитал тебя в свое время Ребров и полковник Винокуров. Правда Винокуров здесь сыграл роль Собакевича с высшим юридическим образованием, и этим о нем сказано все. Главное Ребров, которому я очень верил и считал его хорошим командиром. Теперь у меня о нем несколько иное мнение. Ну, а к тебе, Мамед Рашидович, я стал приглядываться с тех пор как мы расстались ранней весной там под Ростовым. Да ты не без недостатков, главное из них – полное отсутствие этики, когда ты убежден, что перед тобой одна неправота! Но я высоко ценю в тебе абсолютную честность, правдивость, преданность нашей социалистической Родине и партии. Нет это не высокопарные слова, просто я убежден фактами в этом мнении, да так оно и есть! – заключил Ренжин.
– Спасибо, товарищ бригадный комиссар, но почему-то из-за этой самой честности и преданности я постоянно страдаю? – сказал Бабаев.
– Мамед Рашидович, здесь мы одни и разговариваем не по службе, а по душам, называй меня по имени и отчеству.
– За душевность, благодарю, Зиновий Александрович!
– Ну так вот, я старше тебя по возрасту и почти всю свою сознательную жизнь провел на партийной работе, поэтому разреши мне высказать свое отношение к заданному тобой вопросу: люди не одинаковы, каждый со своими особенностями характера со своим самообладанием, самолюбием и, если уж говорить начистоту о некоторых высоких чинах, то есть среди них такие, которые несвободны даже от такого изъяна как неограниченное себялюбие и чванство. Подчиненному с таким начальником трудно, особенно трудно таким, как ты, Мамед Рашидович. Вот ты сказал, что постоянно страдаешь из-за своей честности и правоты. Это не ново, мне известно немало примеров, когда строптивые подчиненные страдают от этих эгоистов и непорядочных начальников. Честным и прямым людям всегда трудно в наше время!
– Но ведь мы в социалистическом государстве под руководством ленинской партии? Я понимаю так: коммунист – это прежде всего честность! Не так ли, Зиновий Александрович?
– Да, конечно так. Так должно быть, но ты забываешь особенности характера каждого человека, есть смелые решительные, которые не боятся за правду и постоять, но к сожалению, есть и такие, которые вроде бы и проявляют честность, но с несправедливостью
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
606
бороться не хотят. Они молчат и этим благословляют зарвавшихся администраторов на еще большее проявление эгоизма и чванства. Ленин говорил: «... если мы не будем говорить даже горькую и тяжелую правду напрямик, мы не научимся непременно и безусловно побеждать все и всякие трудности!»
– Вы так хорошо наизусть цитируете Ленина, наверное, досконально изучили его труды? – спросил Бабаев.
– Да, мне приходилось по ходу моей работы много читать, даже изучать труды великих политиков, философов, революционеров и в частности труды Ленина. Знание Ленина помогает в работе, в жизни и даже здесь на войне. А ты, Мамед Рашидович, обращаешься к трудам Ленина?
– Признаться не изучал, очень уж не хватало времени для этого дела, но обращаться к трудам Ленина приходилось часто, особенно когда возникали какие-либо проблемы в партийной жизни.
– Ну что ж приезжай, если позволит обстановка, будем обращаться, а кое-где и изучать Ленина. А каково политико-моральное состояние личного состава дивизии?
– Если в общем, то удовлетворительное, а если в частности здесь однозначно сказать нельзя.
– В чем же заключается разница?
– В тем, что дивизия за последние дни пополнилась новыми людьми, в основном это молодые юноши кавказских национальностей, необученных, необстрелянных, порой даже малограмотных и не владеющими русским языком. В связи с чем сразу почувствовалось, как начала падать дисциплина. К сожалению, было несколько случаев членовредительства и даже дезертирства. В настоящее время в дивизии развернулась политико-воспитательная работа, основная форма которой беседы, коллективная читка газет, листовок. – заключил Бабаев.
– Ну что ж это хорошо, если взялись за дисциплину по-деловому, самое главное, Мамед Рашидович, больше разъяснять и поменьше наказывать. – сказал Ренжин.
– И я так думаю, Зиновий Александрович, а вот Ребров и Дальков стряпают дело на комбата старшего лейтенанта Егорова только за то, что он более недели отсутствовал в полку. – сказал Бабаев, решив все-таки найти защиту Егорову хотя бы у члена военного Совета армии.
– Ну-ка, ну-ка расскажи, что за дело стряпают на комбата Егорова? Бабаев изложил, как Егоров получив приказ командире полка о прикрытии переправы, сражался до последнего патрона, от батальона осталось пять бойцов, и он ночью сумел переправиться на левый берег Дона и естественно, они вернулись в полк измученные, голодные и оборванные без личного оружия. Теперь Дальков организовал для них проверку и собирается материал со своими выводами направить в
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
607
военный трибунал. – сказал Бабаев.
– А что же генерал Ребров?
– Генерал Ребров своим приказом отстранил Егорова от должности командира батальона и вернул командиру полка наградной материал на них.
– А ты, Мамед Рашидович, уверен в этом комбате Егорове?
– Как в себе, Зиновий Александрович, в сорок первом ходил с ним в атаку, тогда он был еще командиром роты. Да это грамотный, инициативный командир и как человек хороший!
– Он член партии?
– Да, член ВКП(б).
– Награды имеет?
– Нет. В сорок первом он спас от полного разгрома батальон Бурменко, и я тогда обещал представить его к награде, но не успел. А сейчас он спас от уничтожения полк, стоял насмерть на улицах Ростова и за все за это его хотят судить военным трибуналом. Когда же в нашей дивизии кончится этот беспредел?
Ренжин что-то записал в свой блокнот, затем положив ручку на стол, сказал:
– Да, твои обвинения в адрес генерала Реброва и майора Далькова довольно серьезны, но может быть дело обстоит совсем не так, как вы предполагаете? – сказал Ренжин, незаметно для себя переходя в обращении с Бабаевым на «вы». Бабаев уловил в этом какую-то отчужденность Ренжина к себе и холодок недоверия к нему молнией сверкнул в его голове.
– Я, товарищ бригадный комиссар, прибыл к вам не для того чтобы предполагать, а правдиво по партийному изложил факты! Я уверен в невиновности Егорова, а вся эта возня вокруг него затеяна майором Дальковым, для птички в своем активе по выполнению приказа верховного № 227!
– Успокойся, Мамед Рашидович, и прости меня за изменение тона. Ты же не в пример другим и весьма прямолинеен. Ведь ломала же тебя жизнь, а ты снова ершишься, рубишь слова, как дрова. Надо немножко быть дипломатом. – сказал Ренжин.
– Вы же сами, товарищ бригадный комиссар, только что говорили о трусливых людях, которые боятся говорить открыто, а теперь советуете мне быть дипломатом?
– Ну хорошо, не сердись, Мамед Рашидович, а насчет твоего сообщения о Реброве и Далькове обещаю разобраться. Думаю, что Егорову мы поможем.
– Товарищ бригадный комиссар! Егоров в помощи не нуждается, он перед партией и Родиной чист, а нуждается в справедливости! – твердо сказал Бабаев.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
608
– Что в моих силах, Мамед Рашидович, я сделаю все! Что еще у тебя?
– На душе у меня, как говорят скребут кошки! Почему мы отступаем? Почему в войска не дают в достаточном количестве оружия и боеприпасов? Почему в небе хозяйничают немцы, а где же наша прославленная авиация? Вот такие вопросы мне задают от красноармейца до командира полка. Как мне прикажете им отвечать?
– Так и отвечай, что пока всего этого что ты перечислил просто нет. Ты прекрасно и сам знаешь, война застала нас в крайне неудобное историческое время укрепления боеспособности Родины, в начальный период этой войны мы потеряли самые промышленные районы страны, а теперь необходим какой-то срок, чтобы эвакуируемые заводы заработали в полную силу. Я так думаю, что через каких-то два-три месяца, самое большое через полгода мы будем иметь все, что не имеем сейчас!
– Но ведь за такой срок враг может захватить Кавказ? Вы же понимаете, что голыми руками задержать танковые удары врага нельзя? Надо хотя бы дать минимум противотанковых гранат. Я недавно был в полку у майора Шайхутдинова, его полк во втором эшелоне занимает оборону по внешнему обводу Краснодара, так вот в этом полку всего двадцать четыре противотанковые гранаты и пять птэров, как он будет держать оборону – не знаю. Получается, что если полк пропустит вражеские танки, командира полка надо отдавать под трибунал?
– Обо всем об этом генерал Рыжов и маршал Буденный знают, принимают меры, чтобы обеспечить войска противотанковыми средствами. Сейчас, Мамед Рашидович, зайдешь в политуправление армии к полковому комиссару Сапронову, а теперь до встречи! Он протянул Бабаеву свою большую ладонь.
Вскоре после этого разговора Бабаева с Ренжиным комиссар дивизии полковой комиссар Брюсов Михаил Романович был направлен в распоряжение политуправления Закавказского фронта, а обязанности комиссара дивизии к большому неудовольствию генерала Реброва временно были возложены на старшего батальонного комиссара Бабаева.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
609
Глава шестьдесят пятая
Майор Исмаилов в полночь прибыл в свой отдел от своих коллег Каспийской военной флотилии. Еще с вечера его туда пригласил флотский начальник особого отдела, который сообщил, что в прибрежных водах Апшеронского полуострова в ночное время иногда появляется неизвестный быстроходный катер, который на запросы не отвечает и сразу же на большой скорости уходит в открытое море, когда его пытаются задержать.
По сведениям службы РЛС, установленной на корабле, его запеленговали во многих местах. Есть предположение, что катер базируется на Иранской территории и причаливает к берегу Апшеронского полуострова с целью высадки немецких диверсантов и доставки различного имущества для них. Теперь, сидя в кресле своего кабинета, Исмаилов осмысливал эту информацию и пытался связать ее с деятельностью диверсионной организации «Апшерон».
До рассвета осталось не более пяти часов. После второй ночи без сна он чувствовал какую-то пустоту в голове и решил заснуть часа на три-четыре, как позволит обстановка. Исмаилов позвонил дежурному по отделу и просил не тревожить его до утра, мгновенно заснул. Но поспать ему удалось всего сорок минут. В кабинет вбежал радист с расшифрованной радиограммой в руке. Исмаилов с трудом открыл глаза и сел на диване.
– Ну что там еще стряслось? – протирая глаза, недовольно пробурчал он.
– Товарищ майор! Радиограмма от Зонда! – выпалил радист.
– От Зонда? – переспросил Измаилов и, вскочив на ноги, подошел к столу. Его сонливость как рукой сняло. Он схватил радиограмму и прочитал: «Нахожусь в Хильмили, пятый двор от окраины, старик здесь!»
– Отлично! Пиши, Юрченко, Зонду: «Попытайся задержать «старика» до рассвета!» Юрченко скрылся в радиорубке. Исмаилов вызвал дежурного, приказал поднять по тревоге комендантский взвод и вызвать к отделу трехтонку для перевозки людей. Затем он оделся, раскрыл планшет и достав карту курвиметром измерил расстояние до Хильмили. Получилось по шоссе сто двадцать километров. «Сейчас два часа семь минут, выедем в два двадцать пять, наш ЗИС более сорока пяти километров в час не выжмет, значит на месте будем около шести утра. Поздновато, но все-таки надо попытаться. Захват старика, а это значит самого Курда, будет полным успехом операции и решит все проблемы по уничтожению диверсионной организации.» – размышлял Исмаилов. Наконец в кабинет вошел командир комендантского взвода лейтенант Биладзе и доложил о готовности к выезду. Исмаилов не стал
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
610
привлекать к операции других командиров отдела и взобравшись в кабину ЗИСа, приказал водителю жать на всю катушку.
Машина выехала на шоссе. Надсадно гудел мотор, дребезжали дверцы кабины, в незастекленные боковые проемы дул холодный ветер, но ЗИС действительно более сорока километров скорости не развивал. «Черт побрал бы такую машину! Когда же и нам в штаб дадут нормальный грузовик для перевозки людей!» – думал Исмаилов, поднимая воротник шинели. Прошли томительных два часа, вот уже показался населенный пункт Нариманкент.
– Может быть на Хильмили поедем по прямой, товарищ майор? – спросил водитель.
– А дорога там нормальная, не застрянем?
– Не знаю, раньше проезжал без приключений, а теперь кто его знает, давно не бывал в этих местах. – ответил водитель.
– Ладно, рискнем! Бывает же и такой случай, когда повезет.
Они свернули с шоссе вправе. Дорога оказалась ухабистой, не ехать было все-таки можно.
– Вы, по-моему, у нас недавно служите, как ваша фамилия? – спросил у водителя Исмаилов.
– Красноармеец Марошев, а звать Иваном.
– Когда же вы здесь успели побывать, товарищ Марошев?
– Я ведь до войны на сумгаитской стройке работал, приходилось бывать в этих местах вот на такой же трехтонке, только получше конечно, а эта скоро на дороге рассыплется. Поршневую давно менять надо!
– Ничего, Марошев, дай бог немцев от Кавказа отогнать, тогда и машину дадут, только уж, наверное, не нам. – усмехнулся Исмаилов.
– Почему же не нам?
– Думаю надо уже поработать здесь и другим, а нам в действующую пора! – сказал Исмаилов и загадочно улыбнулся.
– Это верно, товарищ майор! В действующей, наверное, не бывает же таких хламин как наша? – сказал Марошев.
Не доезжая до Хильмили около четырех километров, машина вдруг накренилась влево и застучала диском переднего колеса по земле.
– Вот и повезло! – горько сплюнул Марошев. Он остановил машину, быстро выскочил из кабины и в сердцах пнул сапогом по спущенному скату.
– Что, прокол? – спросил Исмаилов.
– Может прокол, а может латка отошла. Камеры латанные, перелатанные, хотя бы вы, товарищ майор помогли приобрести новые камеры! – ворчал Марошев, доставая ключи. Бойцы сбросили с кузова запаску и, поддомкратив машину, Марошев быстро сменил колесо.
Когда тронулись снова в путь, на востоке уже белел рассвет.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
611
«Только бы успеть!» – думал Исмаилов, нервно тарабаня пальцами по планшету. Наконец долгожданный поселок Хильмили показался вдали.
– Стой! – скомандовал Исмаилов. Он вышел из кабины и приказал помкомвзводу построить взвод. Поставив задачу лейтенанту Биладзе на блокирование пятого двора от окраины, он сам с двумя автоматчиками подошел к заветному двору и быстро открыв калитку, осмотрел его внутренности. Исмаилов сразу понял, что удача ускользнула из его рук. Двор и дом были пусты. Даже хозяин покинул его. Опрошенные соседи ничего толком сказать не могли.
Для успокоения души Исмаилов приказал осмотреть все дворы селения, прочесать окрестные холмы и осмотреть овраги. Затем ни с чем они поехали обратно. Грустные мысли овладели Исмаиловым. Очередной провал ничего хорошего не сулил ему, как начальнику особого отдела армии ПВО. А диверсанты и террористы продолжали безнаказанно действовать. «Кто их спугнул? Почему так спешно они покинули селение, захватив с собой радиостанцию, которая, это было видно по всему, была стационарная. Неужели Нариманов раскрыт? А это значит, что его уже нет в живых? По всему случившемуся можно было сделать вывод, что Курд узнал о радиограмме, посланной нам ночью. Теперь все пропало. Спугнутый враг будет еще осторожнее и еще хитрее. Надо срочно заняться раненым подполковником Терещенко, который лежит в мардакянском госпитале. Там же лежит и воспитанник Григорьев. Что это? Совпадение или преддверие какого-то дьявольского плана Курда?» – размышлял Исмаилов. В штаб прибыли в первой половине дня. О неудачной операции Исмаилов доложил по команде и командующему армией. Азов, нахмурившись, откинулся на спинку стула.
– Вам не кажется, Юсуф Гусейнович, что провалы, следующие один за другим дискредитируют особый отдел армии и дают право не только нашему военному совету, но и вышестоящему командованию делать вывод о несоответствии должности не только вашей, но и моей! Вы только посмотрите на работу вашего оперативного уполномоченного на худатском направлении старшего лейтенанта Гармидаря. Вместо того, чтобы оказывать квалифицированную помощь частям и подразделениям охраняющих военные объекты, он писал нам, доносы на прекрасных и толковых командиров. В результате замены некоторых командиров у Березина на складе и у Захарчука аэродромного обслуживания порядка стало меньше, нарушений несения караульной службы увеличилось! Я не склонен постоянно менять своих командиров штаба и ходатайствовать, чтобы заменили и вас, но поймите, так дальше работать нельзя. Вижу, что не бездельничайте, даже изматывайте себя на службе, но любому делу нужен результат положительный, а у вас пока одни провалы. Что же будем делать дальше? – заключил Азов.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
612
Исмаилов сидел напротив командующего, слегка опустив голову. Он мысленно анализировал всю свою работу в органах за последние четыре месяца, где-то находил изъяны, где-то ошибки своих подчиненных, но в основном он считал, что любой на его месте делал бы то же самое. Замечание командующего по поводу старшего лейтенанта Гармидаря еще раз подтвердило его решение о невозможности использовать его в органах. В одном командующий прав, что работу отдела надо улучшать. Надо искать другие формы и методы борьбы с хитрым и коварным врагом, но легко сказать надо, а как?
– Разрешите, товарищ командующий, мне еще раз продумать, каким образом в корне изменить подход к нашей работе. Сегодня вечером я доложу вам об этом. Думаю, что сейчас ответить на все ваши справедливые упреки я не готов. Он ушел от командующего усталый и разбитый. Может действительно прав генерал Азов? Может со стороны хорошо видно, что я никчемный чекист и пора мне уступить дорогу другому, более умному, более решительному. Не написать ли рапорт об уходе из органов, думаю на фронте стрелковый батальон мне доверят, а на мое место рекомендовать капитана Иванова... Нет это будет обозначать мою трусость, а может быть и подлость! Надо мне разгромить эту диверсионно-террористическую организацию проклятого Курда и тогда, только тогда думать о переводе!» – размышлял Исмаилов.
Ночь снова прошла без сна. Моряки засекли неизвестный катер и пытались задержать его, но на сигналы кораблей, на огонь крупнокалиберного пулемета катер не реагировал, он снова ушел в ночь на большой скорости. В три часа ночи в кабинет вошел шифровальщик, он принес радиограмму от Нариманова, который радировал из селения Сураханы: «Старик со мной на даче, семнадцатый километр – Зонд». Исмаилов позвонил дежурному по штабу армии и попросил выедать в его распоряжение виллис командующего. Затем вызвал лейтенанта Баилова, приказал ему взять четырех автоматчиков, в готовности выехать через десять минут. Командирское место в машине Исмаилов занял сам, рассчитывая на то, что, если не удастся взять Курда, побывать еще и в Мардакянах. Через пятнадцать минут после выезда со штаба водитель виллиса остановил машину рядом с километровой отметкой «семнадцать». Справа в темноте маячил домик. Дача оказалась заброшенной. Исмаилов приказал окружить домик, и быть готовым к захвату диверсантов, брать их только живыми. Но все приготовления оказались напрасными. Домик-дача был пуст, лишь по следам на песке трех человек можно было определить, что здесь недавно кто-то побывал. Исмаилов приказал тщательно обыскать пустующую дачу, но найти что-либо в домике не удалось.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
613
Раздосадованный очередной неудачей он сел в виллис и приказал ехать в Мардакян. В мардакянском госпитале Исмаилова встретил дежурный врач, который привел его в комнату-палату к воспитаннику Григорьеву. После перенесенной операции лицо Аркадия при свете настольной лампы, отливало желтизной, но дышал он ровно и спокойно. Исмаилов смотрел на это мальчишеское лицо и чувство жалости к подростку переполнило его сознание. «Пареньку четырнадцать лет, наверно, в жизни не было у него ни детства, ни радости, а вот он делает то, что под силу не каждому взрослому!» – думал Исмаилов. Он ощутил в горле накатившийся предательский комочек и пытался изо всех сил успокоить себя. Наконец справившись с нахлынувшими на него чувствами, он сказал:
– Пожалуй, будить не будем, жалко прерывать такой безмятежный детский сон.
– Это верно. – ответил ему дежурный врач.
– Начальник госпиталя уже прибыл? – спросил Исмаилов.
– Сейчас уточним. – произнес дежурный врач и вышел из палаты. Через несколько минут он вернулся и сказал:
– Военврач первого ранга Сейбудтдинов следует в свой кабинет.
– Пойдемте и мы в его кабинет, за одно принесите туда историю болезни подполковника Терещенко. – сказал Исмаилов.
В кабинете Сейбудтдинова он представился, и они сели за стол. Принесли историю болезни Терещенко. Исмаилов внимательно изучил соцдемографические данные раненого подполковника и описание его ранения. В шесть часов утра в кабинет вошел комиссар госпиталя старший политрук Колесников. Он робко отдал честь и встал в стороне.
– Подойдите поближе, товарищ комиссар! – попросил Исмаилов. Колесников приблизился к столу и замер в ожидании.
– Сядьте на стул, товарищ комиссар, у меня будет к вам такой вопрос: мне известно, что вы участвовали в приеме раненого подполковника Терещенко, расскажите, как это было?
– Его привезли ночью из Баку, там в железнодорожном и Салянском госпиталях не оказалось место-коек и поскольку состояние больного было тяжелым, мы вызвали хирурга и травматолога, подполковник Терещенко сразу же был положен на операционный стол.
– Я могу сейчас поговорить с этим хирургом? – спросил Исмаилов.
– Да, конечно, я сейчас же распоряжусь, чтобы его вызвали, только он живет на окраине Мардакян, придется подождать. – сказал Колесников.
– А вы возьмите мой виллис, тогда дело продвинется быстрей. – предложил Исмаилов. Колесников вышел, а Исмаилов снова углубился в изучение истерии болезни Терещенко. Ему показалось странным, что
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
614
титульная часть истории болезни и описание ранения по сорту бумаги рознятся между собой и при этом отличался и подчерк. Правда это еще ни о чем не говорило. При составлении истории болезни все начинается с полковой санчасти и медсанбата, но свежесть заполнения последних листов явно наталкивало на мысль, что описание ранения производилось здесь, в Баку.
Взвизгнули тормоза виллиса, а через несколько минут в кабинет вошел молодой человек, поверх костюма он успел надеть свой белый халат.
– Военврач второго ранга Супрун! – доложил он.
– Здравствуйте товарищ Супрун! Я майор Исмаилов из особого отдела армии ПВО! – протягивая руку для пожатия, сказал он.
– Чем могу быть полезен, товарищ майор! – спросил Супрун.
– Вот передо мной история болезни ранбольного подполковника Терещенко, это вы оперировали его?
– Да я, и операция прошла удачно. В настоящее время его голень в гипсе. – удивленно ответил Супрун, недоумевая, зачем его подали так рано из-за пустяка.
– Товарищ Супрун, охарактеризуйте его ранение и краткий ход операции. – попросил Исмаилов.
– Пожалуйста! Я хорошо помни эту операцию, после пулевого ранения голени левей ноги. Была перебита кость голени автоматными пулями. Как ни странно, из ППШ. У меня в ординаторской тумбочке хранится одна пуля, извлеченная во время операции. – сказал Супрун.
– Товарищ Супрун, подполковник Терещенко, как ранбольной согласно истории болезни, следовал в санитарном поезде из-под Ростова, почему ему не извлекли пулю в поезде, ведь там тоже есть операционный вагон и хирурги?
– Рана была двухдневной давности, я докладывал об этом товарищу Сейбудтдинову. – ответил Супрун. Начальник госпиталя густо покраснел.
– И вы, Родион Найаджинович, не обратили на это внимания? – спросил Исмаилов.
– Представьте, не обратил. Наше дело лечить! – пожав плечами признался Сейбудтдинов.
– Я вас, Николай Ефремович, попрошу пройти в палату, где лежит Терещенко, узнайте какое его состояние здоровья и сможет ли он ехать с нами на виллисе. – сказал Исмаилов.
– Вы его забираете? – спросил Супрун.
– Да, я вынужден это сделать, пусть он будет при госпитале в городе.
– Но мы можем его отправить на нашей санитарной машине! – предложил Сейбудтдинов.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
615
– Думаю, что он на виллисе при нас доедет до города надежнее, а вы, товарищ Супрун, принесите, ту автоматную пулю, извлеченную из ноги Терещенко. – сказал Исмаилов.
– Я хотел бы доложить, товарищ майор еще одну странность в связи с ранением Терещенко. – сказал Супрун.
– Слушаю вас! – сказал Исмаилов.
– Видите ли, товарищ майор, как обычно при повреждении костей конечностей в батальонном медицинском пункте, не говоря уже о следующих этапах эвакуации ранбольного, ему накладывают на поврежденную конечность шину, а у Терещенко при обработке раны вместе шины кто-то неумелой рукой привязал к ноге две десантные финки, по-моему, немецкого происхождения. – сказал Супрун.
– И вы об этом тоже доложили по команде?
– Да, я доложил комиссару Колесникову! – ответил Супрун.
– И где же эти финки?
– Одну я взял себе, другую у меня забрал комиссар Колесников. – смутившись ответил Супрун.
– Немедленно принесите эти финки сюда, как хирургу она ведь вам не нужна!
– Как хирургу нет, конечно, но как охотнику, да. – сказал Супрун.
– Что же ваш комиссар тоже охотник? – спросил Исмаилов.
– Не знаю, он мне об этом не говорил, думаю, что наш комиссар не похож на охотника. – ответил Супрун. В кабинет вошел комиссар Колесников.
– Вы, Николай Ефремович, были в палате у Терещенко? – спросил Исмаилов.
– Пока нет, но я точно знаю, что он вполне транспортабельный даже на виллисе. – ответил Колесников.
– Хорошо, тогда организуйте мне встречу с Григорьевым и срочно принесите мне финку, которую вам дал Супрун. – сказал Исмаилов.
– Финку? А разве это противозаконно иметь трофейную финку? – удивился Колесников.
– В данном случае финка нужна для нашего дела. Так что уж извините, но финку принесите мне сейчас же! – приказал Исмаилов.
– Слушаюсь! – сказал Колесников, пожав плечами и быстро вышел из кабинета.
Когда финки и пуля от ППШ были в руках Исмаилова, он предложил Колесникову провести его в палату Григорьева. У палаты он оставил в коридоре Колесникова, наказав ему, чтобы никого в палату не пускал, а сам, открыв дверь вошел к Аркадию, который уже давно проснулся.
– Здравствуй, Аркадий! – приветствовал он его.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
616
– Здравствуйте, товарищ майор! – ответил Аркадий.
– Как твое самочувствие, герой?
– Все хорошо, товарищ майор, здесь отлично кормят и спать можно сколько захочешь.
– Можно подумать, что для отдыха и хорошего пайка надо обязательно получить ранение? – пошутил Исмаилов, но Аркадий, не поняв шутки, сказал:
– А же не хотел, товарищ майор, так получилось, гада одного не добил вот он меня и…
– Ладно, Аркадий, я знаю эту историю о тебе и не хочу тебя волновать излишними воспоминаниями, только вот тут у тебя был после старшего лейтенанта Гармидаря старший лейтенант Ремез, он с тобой разговаривал, помнишь?
– Конечно, помню того старшего лейтенанта Ремеза, он мне еще кишмишу насыпал целый кулек! – сказал Аркадий. Исмаилов смутился: «Черт бы побрал меня! Как я мог упустить из виду, что иду к мальчику!» – подумал он, а вслух сказал:
– Ты уж извини меня, Аркадий, я тебе ничего не прихватил, но мы еще с тобой встретимся, вот тогда я клянусь тебе, не оплошаю!
– Да не надо, товарищ майор! У меня еще есть тот кишмиш, хотите угощу! – воскликнул Аркадий.
– Нет, нет, Аркаша, ты уж с кишмишем расправляйся сам, а мне расскажи, как ты оказывал первую помощь тому бандиту, которого из автомата прошил по ногам?
– Очень просто. Меня наш врач Концертштейн учил, как оказывать первую помощь при переломах костей. Я распорол голенище сапога, разрезал штанину, у них там аптечка отличная была, вот я залил рану йодом и перевязал перебитую ногу бинтом, потом положил шину из ихних же финок, так как ничего не было под рукой и все это еще раз забинтовал бинтом.
– Зачем ты это сделал, перед тобой же был бандит? – спросил Исмаилов.
– Я думал, товарищ майор, что после того, как я вернусь в часть и укажу это место, то бандит, захваченный живьем, будет более полезен, чем мертвый! – виновато ответил Аркадий.
– Ты не волнуйся, все ты сделал правильно, а финки вот эти? – спросил Исмаилов, достав из полевой сумки две десантные финки.
– Да, эти, товарищ майор, точно эти, я их хорошо запомнил! – воскликнул Аркадий.
Как перед большой удачей у Исмаилова захватило дух, но он быстро справился с волнением и, с благодарностью глянув на Аркадия, спросил:
– Ты, Аркаша, узнаешь этого бандита, если встретишь его?
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
617
– Так точно, товарищ майор! Я его даже по голосу узнаю, он мне гад запомнился на всю жизнь! – взволнованно сказал Аркадий. Исмаилов подошел к двери и пригласил комиссара Колесникова.
– Распорядитесь, чтобы доставили сюда каталку и две медсестры сюда ко мне! – приказал Исмаилов.
– В какой палате лежит подполковник Терещенко? – спросил он комиссара.
– Разрешите уточнить, товарищ майор!?
– Уточняйте, а мне принесите халат и чепчик врача, похож я на врача?
– Вполне сойдете даже за главного хирурга, у него тоже черные усы! – более веселей ответил Колесников и вышел из палаты.
– Аркадий! – обратился Исмаилов к Григорьеву, – сейчас тебя на коляске привезут в одну из палат, тебе покажут кровать, где лежит ранбольной, ты потом мне скажешь, знаешь ты его или нет, идет?
– Идет, товарищ майор!
В палату закатили коляску-каталку, пришли две медсестры, принесли Исмаилову халат и чепчик. Исмаилов все это надел на себя и стал совершенно другим. Он проинструктировал медсестер, а сам пошел в палату, где должен был лежать подполковник Терещенко. Навстречу ему быстрым шагом шли: комиссар Колесников, дежурный врач и медсестра, которая полтора часа тому назад передала ранбольного подполковника Терещенко майору службы безопасности. Все трое были бледны и крайне удручены.
– Товарищ майор! Подполковник Терещенко исчез! – виновато произнес комиссар Колесников.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
618
Глава шестьдесят шестая
Оберлейтенант Хумлатов с предписанием начальника отдела Валли II подполковника Шмальшлягера в начале мая прибыл в Варшаву. Этот город он хорошо знал и, вспомнив адрес, данный ему в Берлине в отделе Валли II, он без труда отыскал казармы, где располагался загадочный грузинский полк под романтичным названием «Георгиен- легион».
На проходной его встретил немецкий часовой, отчего неприятный осадок остался на душе у Хумлатова. «Значит не доверяют грузинам и продолжают стеречь, как в концлагере.» – подумал он. Хумлатов предъявил вышедшему из караульного помещения унтер-офицеру свои документы и спросил, где штаб полка. Снисходительно посмотрев его удостоверение и внимательно прочитав предписание, унтер-офицер небрежно отдал честь и показал рукой на помещение штаба.
В штабе офицеры оказались тоже немцы, но, когда его провели в кабинет командира полка, он с удовлетворением увидел за письменным столом подтянутого худощавого горца в мундире немецкого полковника.
– Хайль Гитлер! – подняв руку в приветствии произнес Хумлатов. Полковник, ответив на приветствие, дружески протянул ему руку и с улыбкой по-грузински представился:
– Полковник Маглакеладзе! Мне уже о вас звонили из Берлина, и я знаю, что вы тоже грузин.
– Да, господин полковник, я грузин и прибыл в ваше распоряжение для прохождения службы, вот мои документы. – сказал Хумлатов. Маглакеладзе взяв документы, стал их читать, а в это время без разрешения в кабинет вошел лет двадцати семи худощавый немец со светлыми волосами, напрямую зачесанные назад, в новеньком мундире с капитанскими погонами.
– О кстати, господин капитан! Знакомьтесь, наш новый офицер! – произнес Маглакеладзе, переходя на немецкий язык, он тут же пригласил всех сесть.
– Густав Бруммер! – сказал капитан, подавая руку Хумлатову и уселся в кресло напротив стола.
– Оберлейтенант Габаладзе! – сказал Хумлатов и сел в кресло у стены.
– Господин Габаладзе! Вы назначены в наш полк командиром первой роты, наш полк или он еще называется Георгиен-Легион, скоро выступает на восточный фронт, точнее на Кавказ, сражаться с большевиками за свободную Грузию, с чем и поздравляю вас! – сказал Маглакеладзе.
– Когда прикажете принимать первую роту? – спросил Хумлатов,
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
619
которому не понравилась напыщенная фраза командира полка этого Георгиен-Легиона.
– После нашей беседы я представлю вас личному составу роты, а сейчас вам несколько вопросов задаст представитель Абвера полка капитан Бруммер. – сказал Маглакеладзе и заискивающе посмотрел на офицера, сидевшего в кресле, медленно перебирая в руках серебряную цепочку, на которой был одет замысловатый брелок. Что-то очень знакомое и давнее напоминал Хумлатову этот брелок на серебряной цепочке, но что именно, он никак не мог вспомнить.
– Господин оберлейтенант! Не проходили ли вы службу под началом полковника фон Ульмана в школе по подготовке диверсантов? – спросил Бруммер. Хумлатов вздрогнул от неожиданного вопроса, он отчетливо помнил, как давал подписку о неразглашении своей службы в Абвере, так как фамилия теперь у него была совершенно другая. «Откуда этому капитану Бруммеру известно обо мне?» – подумал Хумлатов, а ответил так:
– Нет, господин капитан, вы, вероятно, меня с кем-то спутали, я никогда не слышал фамилии фон Ульман и естественно не мог служить под его началом. Если вас интересует мой послужной список, ознакомьтесь с моего досье.
Бруммер улыбнулся, но больше вопросов задавать не стал. После знакомства с личным составом роты, а затем и со всем полком, Хумлатов только тут оценил, как жестоко он был наказан шефом отдела Валли II подполковником Шмальшлягером. Привыкший за службу в Абвере к строгой дисциплине, в этом грузинском формировании сразу бросилось в глаза вольность поведения в отношении подчиненных с начальниками, расхлябанность и обыкновеннее разгильдяйство.
Большинство легионеров смотрели на Хумлатова с ненавистью и презрением, Он почувствовал, что безукоризненной дисциплины в роте ему не навести, тем более, что во всех ротах командиры рот были унтер-офицеры, а Хумлатов среди них был один офицер, да еще оберлейтенант. Общаясь с ними по служебным вопросам, он с трудом сдерживал свою брезгливость к этому отребью в унтер-офицерских погонах. Огорчало его и то, что вооружение легиона состояло из трофейного советского оружия. Винтовки, карабины и пулеметы – все было советским. Вконец он был удручен и раздосадован, когда начальник артвооружения легиона предложил ему заменить его «Вальтер» на советский пистолет системы «ТТ».
Хумлатов, проверив все вооружение роты, приказал вызвать к себе командиров взводов, а фельдфебелю построить личный состав без оружия. После нескольких команд и какой-то непонятной кутерьмы, фельдфебелю построить роту не удалось, пока Хумлатов не приказал вмешаться в действия фельдфебеля, командира первого взвода. Уточнив
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
620
наличие личного состава, осмотрев внешний вид, Хумлатов приказал командирам взводов навести порядок в помещении казармы, почистить оружие и каждому легионеру подогнать обмундирование, а сам отправился в штаб полка для уточнения порядка проведения боевой подготовки.
Полковник Маглакеладзе внимательно выслушал Хумлатова к обещал конкретную помощь и поддержку. Из всего увиденного Хумлатов уяснил, что боевая подготовка в полку проходит от случая к случаю, да и можно ли назвать полком это четырехротное формирование. Скорей всего этот легион представлял собой усиленный огневыми средствами пехотный батальон, и название «Легион» больше всего подходит к нему.
Так началась у Хумлатова новая жизнь, проклятая служба в Грузинском легионе, который все-таки для Хумлатова являлся частичкой доблестной немецкой армии, офицером которой он считал себя с сорокового года. Понимая, что дисциплина в армии начинается с выправки и строевой муштры, Хумлатов вопреки учебной программы, каждый день четыре часа отводил строевой подготовке.
На плацу легионеры тянули носок и при ходьбе в строю высоко поднимали ноги. После строевых занятий люди были настолько измотаны, что на другие занятия у них уже не хватало сил. Каких только эпитетов, имен и проклятий не звучало в адрес Хумлатова после того, как он уходил из подразделения. Об этом ему докладывали и командиры взводов, и подхалимы из числа рядовых, но он был непреклонен.
Скоро легионеры втянулись в трудности, созданные для них Хумлатовым. В роте заметно улучшилась дисциплина и разговоров, осуждающих командира роты, стало меньше. Активность Хумлатова не прошла без внимания полковника Маглакеладзе. Он на всех совещаниях ставил командира первой роты как образец ревностного отношения к службе. Хумлатов знал, что агенты гестапо, которые не могли не быть в легионе, негласно следят за ним и, теперь он делал все, чтоб как-то реабилитировать себя в глазах руководства Абвера и заслужить утраченное доверие к нему Шмальшлягера. В тайне души он надеялся снова вернуться в структуру Абвера и поэтому с каждым днем ужесточал требования к своим подчиненным и прямо пропорционально росла и ненависть к нему среди большинства легионеров не только в его роте. Нашлись среди грузин и такие, кто постоянно заискивал перед ним, расхваливал его действия.
Однажды вечером в дверь комнаты, где была его спальня, осторожно постучали.
– Войдите! – по-немецки произнес Хумлатов. Вошел командир второго взвода унтер-офицер Челашвили.
– Господин оберлейтенант! Разрешите обратиться? – спросил он.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
621
– Обращайтесь, Челашвили, что у вас? – спросил Хумлатов, недоумевая зачем командир взвода пришел к нему в комнату для отдыха в такой необычный час.
– Господин оберлейтенант! Я с самого начала наблюдал за вами и понял, что вы настоящий патриот Грузии! Да вы желаете для нашей многострадальной родины истинного счастья и свободы! – с пафосом произнес Челашвили.
– Ну а кто же, господин Челашвили, не хочет добра Родине? – сказал Хумлатов, чем поверг в сомнение растерявшегося Челашвили.
– Вы хотите сказать, что желаете добра нашей Грузии без большевиков? – вкрадчиво уточнил Челашвили.
– Говорите, Челашвили, все что знаете, я весь во внимании! – поняв с какой целью явился к нему Челашвили, сказал Хумлатов. Челашвили еще раз посмотрел на дверь и стал говорить:
– Господин оберлейтенант! Грузины нашей роты почти все большевики, им нельзя доверять оружие, даже русское. Они говорят, что немцы в случае победы уничтожат и Россию, и Грузию. Они называют немцев палачами и бандитами, а фюрера главным палачом. Вас, господин оберлейтенант, простите называют немецким прихвостнем.
– Господин Челашвили! Я не люблю общих фраз, мне нужны конкретно кто, что сказал, их имена, а самое главное, фамилии организаторов, агитаторов, главарей, ну вообщем, кого слушают эти плебеи и за кем идут. Вот такие сведения вы мне будете докладывать ежедневно в это же время и здесь в моей комнате, но так, чтобы никто об этом не знал!
– Я, господин оберлейтенант, конкретно на ваши вопросы сейчас ответить не готов, но на будущее учту и буду докладывать все, что вас интересует. И если мне самому не будет возможности доложить, к вам будет приходить легионер Курцинидзе. Было бы еще удобней, если бы взяли Курцинидзе к себе в денщики. Ему можно доверять все, это настоящий грузин, а сейчас разрешите мне идти. – склонив голову на грудь, сказал Челашвили.
После неожиданного посещения к Хумлатову его командира взвода, он завел блокнот, в который постоянно записывал интересующие его сведения, которые он получал от Челашвили. Докладывать об этой информации полковнику Маглакеладзе он пока не решался по двум причинам: во-первых, он не знал, как к этому отнесется гауптман Бруммер, и во-вторых, он планировал обобщить всю информацию о политико-моральном состоянии всего легиона и тогда уже доложить командиру полка обо всем с целью показать себя не просто пехотным командиром, а как профессиональным разведчиком и вернуться на службу в Абвер.
Шли дни. Однажды Маглакеладзе приказал собрать личный
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
622
состав легиона в помещении спортзала. Там из спортивного инвентаря и досок соорудили небольшую сценку и когда легионеры заполнили спортзал, в помещение пришли офицеры штаба и полковник Маглакеладзе. Вскоре за ними появился худощавый молодой человек в штатском. Все они разместились на сооруженной сценке. Маглакеладзе поднял руку, призывая к тишине, и когда она наступила, молодой человек в штатском, стал говорить по-грузински:
– Господа! Доблестные войска великой Германии громят Красную Армию на юге Украины и в Крыму! С овладением Ростова открывается путь на Кавказ! Вместе с доблестной армией фюрера вашему легиону оказана честь освобождать Кавказ! После овладения Кавказом вы будете настоящими хозяевами нашего благодатного края! – заключил он. За ним выступил Маглакеладзе:
– Друзья! Нам предстоит освободить Кавказ от большевиков! Эта благородная миссия для нас, и мы с честью выполним свой долг! Мы будем хозяевами Кавказа и тот новый порядок, о котором всегда говорит нам фюрер, наводить предстоит нам! – патетически закончил он. Затем выступили офицеры штаба, речь которых переводил Маглакеладзе. Все они в один голос обещали для Грузии свободу от большевиков и навести там новый порядок.
– Да здравствует свободная Грузия! – в конце воскликнул Маглакеладзе, предвкушая всеобщее одобрение, но к его удивлению лишь несколько голосов сиротливо подхватили этот его возглас.
– Что же это такое? Вы не рады освобождению Грузии от большевиков? Вы думаете доблестная германская армия остановится в предгорьях Кавказа? Или может кто из вас рассчитывает перебежать к большевикам? Знайте же, кто попадет в плен к русским, в лучшем случае будет сослан в Сибирь, в лагеря смерти. В большинстве своем большевики расстреливают таких, как вы! – сказал Маглакеладзе, вглядываясь в лица стоящих перед ним легионеров.
– А что сделают русские с такими, как вы, господин полковник? – отчетливо произнес кто-то из середины зала.
– Кто это сказал? Узнать и ко мне его! – приказал Маглакеладзе. Затем он предложил выступить кому-нибудь из легионеров, но глубокое молчание было ответом на это предложение.
На следующий день Георгиен-Легион с полной выкладкой и обозом выступил из Варшавы на восток. В тот же день Хумлатову довели о легионере Шерванидзе, бросившего в спортзале полковнику Маглакеладзе в лицо реплику, которая так шокировала его. Хумлатову также сообщили фамилии легионеров, которые вели разговор о том, что воевать против своих братьев и отцов, помогать завоевывать Кавказ немцам – это преступно. Что не русские, а немцы наши враги, что надо с оружием в руках переходить на сторону Красной Армии.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
623
Обобщив всю информацию, Хумлатов решился наконец доложить обо всем полковнику Маглакеладзе. Но после этого, казалось сугубо конфиденциального доклада, к удивлению Хумлатова полковник Маглакеладзе не придал этому должного значения. Он лишь сказал:
– Господин Габаладзе! Мы имеем дело с человеческим дерьмом, что-либо пригодного для нас из него сделать невозможно!
– Но, господин полковник! Если не принять строгих мер, то легион, как боевая единица развалится! – взволнованно произнес Хумлатов.
– Что же вы предлагаете, господин оберлейтенант?
– Я предлагаю ввести фронтовой режим, создать по русскому образцу военный трибунал, изменников и агитаторов расстреливать!
– Тогда, господин оберлейтенант, нам не с кем будет следовать к предгорьям Кавказа. Вам, наверное, известно о том, что с третьей и четвертой рот дезертировали шесть легионеров. Двух из них удалось задержать, что ж теперь, по-вашему, их расстреливать? Нет, господин оберлейтенант, мы их просто отправим обратно в концлагерь, где они были завербованы в наш легион. И впредь мы будем применять эту практику гласно, перед строем, переодев их в лагерную одежду. Что еще у вас есть ко мне, господин оберлейтенант? – спросил Маглакеладзе.
– Тогда разрешите обратиться по личному вопросу, господин полковник!
– Слушаю вас!
– Во всех ротах легиона командиры рот унтер-офицеры. Почему же я один в чине оберлейтенанта, он хотел сказать офицера Абвера, но вовремя спохватился и добавил, – командую первой ротой?
– Чего же вы хотите?
– Господин полковник! Переведите меня в штаб! – попросил Хумлатов, глаза его умоляюще смотрели на Маглакеладзе.
– На какую же прикажете должность вас назначить в штабе? И потом у меня в штабе все офицеры немцы? Именно такой приказ я получил от полковника Галена, а вы грузин, и по-видимому, вам лучше быть поближе к легионерам. Все, оберлейтенант! Идите в свою роту и потрудитесь лучше исполнять свой долг! – сказал Маглакеладзе. Хумлатову ничего не оставалось, как повернуться и уйти.
Тем временем легион, минуя большие города, пешим маршем медленно продвигался по просторам Украины. Легионеры смотрели на разрушенные районные центры, сожженные села, на издевательства оккупантов над населением и с тревогой думали о своей роли в этой жестокой войне, о своей злосчастной судьбе, уготовившей им нечеловеческие испытания. Большинство легионеров прекрасно понимали, что с каждым переходом приближался их день позора, когда их вынудят воевать против своих. Этого им не только не простят родные
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
624
матери, но и каждый грузин, который с оружием в руках защищает родные горы от фашистских захватчиков.
После неприятного визита к командиру легиона, Хумлатова вдруг на привале неожиданно пригласил к себе гауптман Густав Бруммер. Он вытащил из повозки свой шикарный берлинский чемодан, из которого извлек бутылку отличного рому и предложил выпить. Хумлатов, разочаровавшись во всем, особенно в своей судьбе, охотно согласился. Ему было приятно сблизиться с недоступным для него должностным лицом гауптманом Бруммером. Они выпили по очереди из единственного алюминиевого стаканчика от термоса Бруммера и закусили отличной украинской домашней колбасой.
– Чепуха, конечно! Ром закусывать колбасой, да еще самодельной, но все-таки надо отдать должное украинским аборигенам, домашняя колбаса у них отличная! – сказал Бруммер.
– Свиная колбаса, свиное сало, все свиное, что ж тут отличного?
– А у вас на Кавказе, наверное, чудесные шашлыки из баранины?
– И не только шашлыки, мясных острых блюд на Кавказе больше, чем в любой стране мира и все они преотличные!
– Это имеется ввиду в Чечне или в Грузии? – спросил Бруммер с нагловатой ухмылкой на лице. Он налил еще рому и дал выпить Хумлатову. Последний был польщен таким вниманием к себе со стороны Бруммера и выпив ответил:
– В Грузии, конечно! Причем тут Чечня? Бруммер снова хитро и загадочно улыбнулся и налив теперь уже себе рому, выпил его одним махом.
– Мы выпили сейчас за нашу дружбу, а теперь давай будем обращаться друг к другу на «ты», не так ли, Саид? – сказал Бруммер и прямо посмотрел Хумлатову в глаза. Что-то очень знакомое было в этих серых нагловатых глазах, но Хумлатов все еще не мог вспомнить, где он раньше видел этот взгляд?
– Откуда, Густав, тебе известно мое настоящее имя и мой послужной список? Я ведь дал подписку шефу не раскрывать себя? – спросил захмелевший Хумлатов.
– А память тебя подводит, Саид! Неужели ты забыл сороковой год, Стокгольм и твоего вербовщика Шлесса?
– Шлесс! – воскликнул Хумлатов, вспомнив отличного парня с нагловатым взглядом и серебряной цепочкой на руке с этим замысловата брелоком.
– Да, да! Это я самый! Какое было время! Поездка в Берлин, прогулки по Александр-штрассе, кабаре, отличное пиво! Встреча с нашим шефом Шмальшлягером, а потом твоя поездка в Египет, а я ведь негласно курировал тебя, пока меня самого не выпнули в этот вонючий грузинский легион. Правда мне не изменили, как тебе, моего имени, но
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
625
все равно это отвратительная ссылка опальных разведчиков. Они выпили еще, пока не осушили эту нарядную черную бутылку рома.
– Мне, Густав, еще хуже, чем тебе. Я служу на должности командира пехотной роты и вынужден притворяться грузином, хотя даю тысячу шансов против одного, что эти грузины давно догадываются, что я не грузин. А мои коллеги командиры рот все унтер-офицеры. Обидно, Густав, и мерзко!
– Не горюй, Саид, я тебе помогу. Я ведь знаю, как ты обращался к Маглакеладзе, чтобы тебя перевели в штаб. Этот полковник в наших руках, придумаем какую-нибудь должность при штабе, и ты уйдешь от этих скотов! Все равно воевать с красными они не будут, разбегутся кто куда при первых же взрывах русских снарядов, а может быть и раньше. Только идиот мог придумать эту затею с грузинскими, армянскими, азербайджанскими формированиями. Все они человеческое дерьмо и пока немецкий солдат не ступит своим сапогом не вражескую землю, до тех пор эта земля не будет нашей! – основательно захмелев, развязно ворчал Бруммер, забыв, что передним Хумлатов, также представитель народа Кавказа.
– Спасибо, Густав! Но я прошу, чтобы мою прежнюю должность и фамилию не знала здесь ни одна душа!
– Не волнуйся, я ведь все-таки разведчик, да и мы теперь не у Шмальшлягера, а у Гелена. Этот посерьезней Шмальшлягера. Думаю, что ты еще вернешься на службу в Абвер. Да и я надеюсь убраться с этого кавказского легиона. – болтал Бруммер.
– Еще раз спасибо, Густав, мой друг Шлесс!
– Ладно, Саид, иди в свою роту, кажется привал уже заканчивается, – сказал Бруммер, закрывая свой чемодан.
В населенных пунктах, где располагались немецкие гарнизоны, легион обычно останавливался на привал. Появлялась необходимость привести в порядок личный состав, вооружение, обмундирование. В переходах от привала до привала расшатывалась дисциплина, с каждым новым переходом падало моральное состояние легионеров. Тыловики пополняли запасы продовольствия, а на длительных остановках Маглакеладзе требовал от командиров рот проводить занятия по боевой и воспитательной подготовке.
Немецкие интенданты, узнав, что на довольствие прибыл грузинский легион, не спешили раскошеливаться. Они сбывали грузинам залежалые, порой недоброкачественные продукты, а вещевое имущество всегда выдавали бывшее в употреблении. Полковник Маглакеладзе пытался доказывать начальникам гарнизонов, что легион это такая же воинская часть, как и любая немецкая, но в ответ получал отказ и скептические улыбки на лицах.
Хумлатов постоянно чувствовал на себе неприязнь подчиненных,
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
626
а командир четвертой роты Мурманидзе однажды в сердцах сказал ему, что он не грузин, а скорей всего ингуш или чеченец.
– Не мешало бы вам, господин унтер-офицер, знать разницу между нами, вы всего лишь унтер-офицер, недалеко ушли от рядового, а я оберлейтенант германской армии! – ответил Хумлатов. После такого разговора с Мурманидзе, Хумлатов вторично обратился к полковнику Маглакеладзе о переводе его в штаб, а командир легиона хитро посмотрел на гауптмана Бруммера и, встав из-за стола, стал ходить по комнате украинской хаты, где временно расположился штаб легиона.
– Значит, вы снова проситесь в штаб?
– Так точно, господин полковник!
– Мы посоветовались с офицерами штаба, и я решил сделать вас моим заместителем по боевой подготовке. Как вы на это смотрите?
– Благодарю вас, господин полковник, за доверие! Вы оказали мне большую честь, и я ваше доверие оправдаю!
– Тогда с сегодняшнего дня можете приступать к своим обязанностями, приказ уже готов, и я его подписываю! – сказал Маглакеладзе и тут же подписал приказ, который подал ему из папки гауптман Бруммер.
– Господин полковник! Кому прикажете сдать роту? – спросил Хумлатов.
– Передайте роту унтер-офицеру Челашвили! А здесь в штабе вы обязаны, господин Габаладзе, хорошо ознакомиться с документами, затем в течение не более одной недели навести в легионе немецкий порядок. Боевая подготовка должна проводиться не только на привалах, но и в пути следования на марше. Это кажется ваши слова: «Дисциплина в легионе держится на высоком уровне тогда, когда каждый легионер не будет иметь ни минуты свободного времени!» Постарайтесь внушить солдатам страх перед русским пленом. Одновременно надо чаще напоминать о долге перед многострадальной Грузией, после освобождения которой каждый легионер получит поместье и будет хозяином на своей земле! – с пафосом сказал Маглакеладзе.
– Я все сделаю так, как вы сказали, господин полковник! – с радостью произнес Хумлатов.
После объявления приказа по легиону о назначении Хумлатова на должность заместителя командира полка, а унтер-офицера Челашвили на должность командира роты при проверке личного состава в строю выяснилось, что дезертировали одиннадцать легионеров, в том числе с первой роты четыре человека. Хмуро посмотрев на Хумлатова, Маглакеладзе приказал сообщить немецким властям местного гарнизона о случившемся.
На следующий день Хумлатов сразу же довольно активно
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
627
проявил себя в новой должности. Он снова ввел строевую подготовку даже на марше. Но легионеры уже не желали исполнять его приказы. Однажды на занятиях второго взвода второй роты он застал легионеров на перекуре.
– Командир взвода, постройте взвод! Унтер-офицеры, ко мне! – приказал Хумлатов. Пока шло построение, унтер-офицеры как рядовые встали в строй. Затем командир взвода унтер-офицер Брумашвили приказал унтер-офицерам подойти к Хумлатову. Последние вяло и нечетко докладывали о прибытии и безучастным взглядом смотрели на заместителя командира полка.
– Надеюсь, вы не забыли, что мы следуем на фронт? Почему игнорируете занятия и идете на поводу у рядовых? – строго спросил Хумлатов. Но унтер-офицеры молчали.
– Если еще раз замечу такое безобразие во взводе, буду возвращать нерадивых в ваши концлагеря! Подохнете там от голода и от каторжной работы! – горячился Хумлатов.
– Господин оберлейтенант! Большинство легионеров не подчиняются нам, мы бессильны что-либо предпринять! – сказал оберефрейтор Джалало.
– Кто не подчиняется? Назовите фамилии! – спросил Хумлатов.
– Да почти все, выделить некого. Все они не хотят идти на фронт! – сказал унтер-офицер Барадзе.
– Хорошо, становитесь в строй! – приказал Хумлатов и подошел к взводу.
– Господа легионеры! Что я вижу? Упадок духа и отсутствие дисциплины? Вы же солдаты доблестной германской армии? Вы краса, гордость и надежда грузинского народа! Вы разве забыли это? До победы германской армии осталось совсем мало, уже у русских захвачены все перевалы Большого Кавказского хребта! Грозный и Махачкала в наших руках, – врал Хумлатов, – скоро падет Баку, Тбилиси и весь Кавказ будет наш! – продолжал он.
– Врешь ты все это, немецкий прихвостень! – вполголоса сказал кто-то с левого фланга.
– Кто это сказал? – спросил Хумлатов, но строй молчал. – Я еще раз спрашиваю, кто сейчас сказал эти мерзкие слова? – горячился Хумлатов, но строй продолжал молчать. Тогда Хумлатов подошел вплотную к левому флангу строя и, глядя в глаза каждого легионера стал спрашивать каждого: «Вы, а может Вы?» Но легионеры, застыв строю, только моргали глазами.
Не добившись признания легионеров, оскорбивших его Хумлатов приказал продолжить занятие. Под вечер он вызвал к себе унтер офицера Челашвили и дал ему задание во что бы то ни стало узнать фамилию легионера, оскорбившего его. В этот же вечер Челашвили,
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
628
узнав фамилию несчастного, сообщил ее Хумлатову. Это был легионер Шерванидзе.
Полковник Маглакеладзе, узнав о случившемся, приказал проучить наглеца. Им по полку был отдан приказ о возвращении легионера Шерванидзе в лагерь военнопленных Дахау. Церемония лишения звания легионера перед строем и передача Шерванидзе местным органам гестапо, должна была состояться на следующий день, но утром выяснилось, что Шерванидзе и двое охранявших его легионеров исчезли из полка, не забыв прихватить с собой оружие и несколько пакетов с сухим пайком продовольствия.
После всего происшедшего полковник Маглакеладзе решил, как можно скорее доставить полк в предгорье Кавказа, рассчитывал, что на фронте будет введен строгий режим и за малейшие выступления против командования полка, можно будет применить расстрел. Он договорился по телефону с полустанка Бебичевка с Новоград-Волынским комендантом, чтобы погрузить полк в железнодорожный эшелон. Комендант пообещал ему прислать вагоны и через три дня в Бабичевку прибыло двадцать товарных вагонов порожняка, следующих на Фастов. Выгрузившись на узловой станции Фастов, Маглакеладзе пытался добиться вагонов в направлении Ростова на Дону, но порожняка в тем направлений не оказалось. Тогда он позвонил по железнодорожной связи коменданту станции Киев. Он просил, умолял выделить порожняк для легиона, но комендант ответил:
– У нас, господин полковник, не хватает порожняка для перевозки боевых частей на фронт, а вы обращаетесь ко мне за вагонами со своими грузинскими вояками! И снова легион в пешем порядке двинулся по пыльным дорогам Украины, опуская глаза перед укоризненным взглядом населения.
Но кончалось лето и к концу августа Георгиен-легион комбинированным маршем добрался только до Карпуховки под Днепропетровском. Здесь в связи с тем, что изменилась обстановка на северном Кавказе не в пользу немецкой армии, для перевозки легиона был подан эшелон. В первой декаде сентября легион наконец-то прибыл в Пятигорск.
Командир четвертой роты унтер-офицер Мурманидзе в одном из частных домов на окраине города решил организовать для командиров рот дружескую попойку в честь прибытия Георгиен-легиона на северный Кавказ. Рассевшись на скамейках за большим семейным казацким столом, покрытым белой скатертью, унтер-офицеры увидели этот стол, изобилующий от шашлыков, чахохбили, фруктов, овощей. Когда хозяйка дома, уже не молодая казачка, принесла большой кувшин с вином и разлила его по кружкам. Мурманидзе поднял бокал и произнес тост за нее.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
629
– Но мы же собрались отметить прибытие легиона на северный Кавказ? – недоуменно спросил Челашвили.
– С этим подождется. Разве ты забыл добрый грузинский обычай наших отцов, что в гостях первый тост поднимают за хозяина дома, ну а раз хозяин отсутствует, значит за хозяйку? – сказал Мурманидзе.
– Надо еще узнать, где же хозяин этого дома? Может он засел на чердаке с винтовкой и ждет удобного момента, чтоб сразить нас пулей или кинжалом? – пошутил Челашвили. Он произнес эту неуместную шутку на грузинском языке, но Мурманидзе не принял шутки и сказал:
– Ты Челашвили, забыл обычай горцев. Горец никогда не причинит зла своему недругу в своем доме!
– Большевистские горцы давно отбросили, как не нужный хлам, все обычаи гор! – сказал Челашвили, но тут же вспомнив, что он не должен выдавать себя и своих политических взглядов, умолк, пробурчав что-то себе под нос. Мурманидзе понял этот маневр Челашвили и не решился изложить свой план, который вынашивал с момента сформирования в Варшаве Георгиен-легиона. Его план заключался в следующем: довести до сведения каждого легионера, что по сигналу красной ракеты весь легион с оружием должен перейти на сторону Красной Армии. Немецких офицеров и легионеров, не пожелавших перейти линию фронта, арестовать или расстрелять. В его подпольной группе состояло около двадцати человек, а вот теперь он на организованной им попойке должен был склонить к выполнению своего плана коллег-командиров рот. Челашвили, как командир первой роты тоже был приглашен на дружескую попойку, но своим не осторожным заявлением о большевиках, навлек на себя подозрение Мурманидзе и последний не осмелился при нем раскрыть свои карты. Они пили вино, закусывали давно подзабытыми на чужбине шашлыками из бараньего мяса и болтали обо всем, но только не о политике и даже не о службе в Георгиен-легионе.
Челашвили сообразил, почему изменилось направление беседы своих коллег. Он догадывался, что Мурманидзе, на которого равнялись все унтер-офицеры легиона, неспроста привел в этот казачий домишко командиров рот, но он Челашвили забыв, что он агент гестапо и оберлейтенанта Хумлатова, неосмотрительно проговорился. «Черт бы побрал этот мой болтливый язык!» – думал он и, хмелея, лихорадочно искал выхода из создавшегося положения. «Что ж, я, пожалуй, постараюсь перехитрить их, попробую сыграть роль красного грузина!»– подумал Челашвили и неожиданно для всех сказал:
– Я вот что думаю, мои дорогие товарищи! Не пора ли нам обдумать план перехода грузин-легиона на сторону Красной Армии. Если мы этого не сделаем здесь, нам придется воевать со своими братьями и отцами. Грузинский народ нам этого не простит! Он обвел
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
630
компанию взглядом победителя и налил себе вина.
– Ты, Георгий так опьянел, что плетешь какую-то чепуху, в чем завтра будешь раскаиваться, тебе, наверно, больше пить нельзя. – сказал Мурманидзе, а сам подумал: «Значит Челашвили действительно провокатор, значит сегодняшняя встреча для обсуждения плана не удалась!»
Обратно в легион шли в обнимку, распевая грузинские песни. На следующий день Челашвили вызвал в штаб Хумлатов. Мурманидзе заметил это и послал своего ординарца, чтоб он пригласил к нему командиров рот Цулая и Кабакадзе. С первой роты был приглашен оберефрейтор Дзапаридзе. Когда приглашенные прибыли в комнату Мурманидзе, последний сказал:
– Друзья! У нас мало времени. Весь долгий путь от Варшавы до Пятигорска мы говорили о необходимости перехода Легиона на сторону Красной Армии. Теперь здесь в Пятигорске этот момент настал. Теперь нам нужен план. Так вот необходимо довести до сведения каждого грузина легиона, что, когда мы займем исходный рубеж на переднем крае, мною будет дана красная ракета. По этому сигналу ты, Цулая, арестовываешь офицеров штаба с полковником Маглакеладзе. Все роты поднимаются с оружием в руках и идут в сторону переднего края на позиции русских или Красной Армии. Чтобы со стороны Красной Армии по нам не открыли огонь, необходимо каким-то образом передать командованию Красной Армии наше обращение.
– А что за обращение? – спросил Цулая.
– Вот оно, я вам его зачитаю. – сказал Мурманидзе и развернув лист бумаги, стал читать:
«Мы, солдаты и офицеры грузинского легиона, бывшие красноармейцы и командиры Красной Армии, попавшие в плен к немецко-фашистским захватчикам в составе 750 человек, не хотим воевать против своих братьев. Мы вступили в легион ради получения оружия для того, чтоб в нужный момент повернуть его против немцев. И вот здесь, на нашем родном Кавказе, этот момент настал. Мы заявляем, что весь легион с вооружением и обозом готов по условному сигналу с боем вырваться от немцев и перейти на сторону Красной Армии. Мы направляем к вам своих делегатов, которых уполномочиваем вести переговоры с командованием Красной Армии от имени всего личного состава легиона. По поручению грузин-легиона – Мурманидзе, Цулая, Кабакадзе и Дзапаридзе».
– Написано хорошо, Александр, а все, что ты сказал верно? – спросил Цулая.
– Конечно, верно. Сейчас или никогда! – ответил Мурманидзе.
– Тогда доведем эти слова до каждого настоящего грузина! – сказал Цулая.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
631
– Я тоже поддерживаю обращение, хорошо написано! – сказал Дзапаридзе. Кабакадзе тоже согласился с текстом обращения.
– Теперь вот еще что. Содержание обращения должны знать все легионеры, кроме оберлейтенанта Габаладзе и унтер-офицера Челашвили.
У Габаладзе только фамилия грузинская, я полагаю он не грузин и ему чужды наши интересы, а Челашвили ненадежный человек, не могу точно утверждать, но он в легионе от гестапо, чтобы следить за нами и доносить в штаб. С ним будьте очень осторожны! Сейчас его вызвал к себе оберлейтенант Габаладзе и уже скоро он возвратится. Если нет вопросов надо расходиться по ротам. – закончил Мурманидзе. Все разошлись по подразделениям и приступили к работе.
В течение двадцати дней Георгиен-легион дислоцировался в Пятигорске. Здесь легионерам выдали сапоги, починили, а кое-кому заменили обмундирование, пополнили боеприпасы и продовольствие.
В начале октября легион был поднят по боевой тревоге и пешим порядком был направлен в район населенного пункта Алтуд-Майская, Котляревская. Здесь вдоль реки Баксан Георгиен-легион занял позиции, сменив на этом участке немецкий, уже потрепанный в боях полк. Работы по оборудованию районов обороны рот шли медленно. Легионеры нехотя долбили каменистый грунт, маскировка вообще отсутствовала. Мурманидзе случайно узнал от оберлейтенанта Габаладзе, что перед ними проходит передний край третьей стрелковой дивизии Красной Армии. Еще он услышал в штабе, как Габаладзе докладывал полковнику Маглакеладзе, что дивизия гвардейская. Это слово «гвардейская» было новым для Мурманидзе. Изучая организацию Красной Армии в Варшаве им тогда никто не говорил, что в Красной Армии есть гвардейские части и соединения. Вечером он решил собрать ядро своей подпольной группы. Пришли также Цулая, Кабакадзе, Дзапаридзе и Джалало. Мурманидзе передал текст обращения к командованию третьей гвардейской стрелковой дивизии унтер-офицерам Цулая и Кабакадзе и оберефрейтору Дзапаридзе.
– Сегодня ночью, Константинэ, – обратился он к Цулая, – перейдете реку Баксан, передайте это обращение в штаб дивизии, желательно командиру, подождете ответа и к утру я буду ждать вас с результатами. – сказал Мурманидзе. Делегаты ушли. Всю ночь Мурманидзе не спал, ходил по траншее своей роты, делая вид, что проверяет службу дозоров. В четыре утра на одной из позиций взводов его нашел прибывший с правого берега Баксана унтер-офицер Цулая. Они отошли в отсечную позицию, где Цулая, то и дело переводя дух, радостно докладывал Мурманидзе, что приняли их в штабе дивизии очень тепло, выслушали и с нашим планом полностью согласились. Для связи они предложили оставить у них Дзапаридзе, который должен
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
632
принести окончательное решение командования на переход нашего легиона через линию фронта.
– А где Кабакадзе? – спросил Мурманидзе.
– Кабакадзе тоже вернулся вместе со мной, он уже ушел в свою роту.
– Хорошо, Константинэ, иди и засни. И чтоб ни одна душа не узнала о вашей отлучке! – сказал Мурманидзе.
К вечеру вернулся с того берега реки и Дзапаридзе, он сразу же пришел в четвертую роту, отыскал Мурманидзе и на словах передал, что переход через передний край назначен на четыре часа утра десятого октября. Командир дивизии обещал к этому времени построить через реку Баксан переправу.
– Хорошо, Дзапаридзе, кажется все идет по плану. Иди в свою роту и пока никому ни слова! – сказал Мурманидзе. А когда стемнело, он приказал своему ординарцу пригласить весь актив в расселину скалы на левом фланге четвертой роты. В расселине к назначенному времени собрались все двадцать четыре человека, весь подпольный актив легиона. Туда же как бы случайно пришел легионер со второй роты Циратели.
– А ты зачем здесь? – спросил у него Цулая.
– Да так, вижу, что все идут сюда, вот и я пришел. – ответил Циратели.
– Оставь его Цулая, пусть послушает, а теперь, дорогие товарищи, будем действовать. Наш план надо довести до каждого грузина легиона. – сказал Мурманидзе.
– Ладно, Циратели, иди и слушай. – сказал Цулая, так рядовой Циратели, агент унтер-офицера Целошвили стал свидетелем рокового решения подпольной группы легиона.
– Так вот, – продолжал Мурманидзе, – товарищи легионеры, скоро мы выбросим из наших душ это позорное звание предателя Родины. Завтра в четыре утра по сигналу «Красная ракета» легион с оружием и обозом должен двинуться к реке, где командование Красной Армии должно навести переправу. Тебе, Цулая, как я уже говорил, предстоит по этому сигналу арестовать офицеров штаба легиона и главное не упустить полковника Маглакеладзе и оберлейтенанта Габаладзе. Офицеров немцев тоже брать с собой. Если будут сопротивляться – расстрелять. У меня все, теперь идите и действуйте. Помните сигнал «красная ракета» будет ровно в четыре утра. Смотрите, чтоб никто не убежал к немцам, особенно унтер-офицер Челашвили! – заключил на прощание Мурманидзе.
Не успели члены подпольной группы легиона прибыть в свои роты, как Циратели докладывал Челашвили о принятом решении подпольной группы.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
633
– Вызови ко мне легионеров Курцинидзе и Мурусидзе! – приказал Челашвили и закурив папиросу, стал нервно шагать по блиндажу. Наконец его негласные агенты явились:
– Вам известно, что затевают наши краснозадые? – спросил он у них.
– Никак нет, господин унтер-офицер, – сказал Мурусидзе.
– И ты не знаешь? – спросил он Курцинидзе.
– Никак нет! – ответил тот смущенно.
– Свиньи вы, а не агенты гестапо! Да что уж теперь наказывать вас, лучше идемте со мной в штаб. Они вышли из блиндажа и направились на командный пункт легиона, где в трех блиндажах размещался штаб. У входа сообщения наблюдатель вдруг взял карабин на изготовку и крикнул:
– Кто идет?
– Идет унтер-офицер Челашвили.
– Стой! Назад! Приказано не пропускать! – потребовал наблюдатель.
– Ты что Кикнадзе, с ума спятил? Своего командира не узнаешь? – разгорячился Челашвили.
– Узнаю, господин Челашвили, в том-то и дело, что узнаю, поэтому и не пускаю! – ответил Кикнадзе. Сняв с предохранителя курок.
– Сволочи! Предатели! Что вы затеяли, у вас ничего не выйдет! Кто попадет к большевикам после плена, тем более после службы в немецкой армии, будет немедленно расстрелян! – кричал Челашвили.
Но поразмыслив повернулся и пошел в свой блиндаж. За ним потянулись и его агенты. В блиндаже Челашвили сказал:
– Вот что, верные помощники. Проспали вы затею Мурманидзе, а раз так, то судить вас будут наравне с большевиками. Но для вас еще есть шанс реабилитировать себя. Идите по отсечной траншее до конца хода сообщения, где находится пункт боевого питания. Там вероятно они тоже выставили часового, но вы, не доходя метров двадцать, выберитесь из траншеи и ползком следуйте до холма, на котором растут кусты шиповника. Если удастся вырваться из района обороны легиона, там увидите длинную расселину в скале, на дне которой течет ручей. Пойдете по нему и там вас остановит немецкий часовой из прикрытия. Пусть вас проведут в штаб, там есть штурмбанфюрер Шульц. Расскажите ему, что в легионе бунт, что они хотят перейти на сторону Красной Армии. Зачинщик и главарь бунта командир четвертой роты унтер-офицер Мурманидзе. Все идите, а вы Мурусидзе, останетесь со мной. – приказал Челашвили. Агенты ушли. Через час в блиндаж Челашвили прибыл штурмбанфюрер Шульц.
– Что у вас тут произошло? – спросил он.
– Бунт, господин штурмбанфюрер!
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
634
– Руководитель бунта, вы сказали, командир четвертой роты Мурманидзе? – спросил Шульц.
– Так точно, господин штурмбанфюрер!
– Тогда берите десять немецких солдат во главе с унтер-офицером и арестуйте Мурманидзе! – приказал Шульц.
– А если они арестуют меня, вместе с вашими солдатами?
– Не арестуют. Вы скажете им, что легион окружен и в случае малейших беспорядков мы откроем минометный и артиллерийский огонь.
Челашвили вышел из блиндажа, у входа его ждали немецкие солдаты во главе с унтер-офицером. Челашвили в нерешительности постоял немного, глянул на немцев и вернулся в блиндаж.
– Нет, господин штурмбанфюрер, если мы сейчас пойдем в четвертую роту, нас просто перестреляют, я предлагаю что-нибудь придумать сказал Челашвили.
– Может вы и правы, господин Челашвили, но что же вы сейчас можете придумать? – спросил Шульц.
– А вот что, господин штурмбанфюрер, я вспомнил, вчера оберлейтенант Габаладзе мне говорил, что на станцию Котляревская прибыли новые противотанковые пушки и что в легион выделено четыре орудия. Мурманидзе также знает об этом. А что, если сейчас послать кого-нибудь к Мурманидзе и передать приказ командира Легиона, чтоб он получил эти пушки. Я уверен, что Мурманидзе клюнет на эту приманку! – сказал Челашвили.
– Прекрасно, господин Челашвили, посылайте вашего связного! – сказал Шульц.
– Господин Мурусидзе! Бегите в четвертую роту, передайте ее командиру приказание полковника Маглакеладзе, чтобы он лично прибыл в штаб легиона за получением четырех противотанковых пушек! – приказал Челашвили. Мурусидзе исчез.
Мурманидзе, неожиданно получив устный приказ командира полка на получение противотанковых пушек, подвоха не заподозрил, так как вчера еще ему об этом говорил оберлейтенант Габаладзе.
– Это хорошо! Мы увезем с собой еще и четыре отличные пушки! – сказал он рядом стоящему оберефрейтору Джалало. Поравнявшись с блиндажом командира первой роты он вдруг был схвачен немецкими солдатами, а в расселине Шульц вытащил из кобуры свой пистолет, три раза выстрелил в спину Мурманидзе.
К этому времени в штабе легиона уже узнали о готовящемся мятеже и аресте руководителя мятежа Мурманидзе. В роты были направлены унтер-офицеры с первой и второй рот, верных людей Маглакеладзе. Они арестовали всех унтер-офицеров и рядовых, подозреваемых в мятеже, уводили их в расселину и расстреливали там.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
635
Когда пришли в четвертую роту и арестовали ближайшего помощника Мурманидзе по организации мятежа, оберефрейтора Джалало, он понял, что произошло предательство. Отчаявшись он крикнул:
– Помогите, товарищи, нас предали! Тогда унтер-офицера Цулая двумя выстрелами из пистолета в упор убил конвоиров. Он приказал Джалало досрочно дать условный сигнал «красная ракета» и крикнул:
– Кто хочет жить, за мной! И побежал к реке. Увидев сигнал, легионеры с оружием в руках бросились к реке. Унтер-офицер Кабакадзе, заметив командира легиона полковника Маглакеладзе и оберлейтенанта Габаладзе, размахивающих пистолетами, которые кричали «Назад!» Он приказал легионерам захватить их живьем и забрать с собой. Легионеры бросились выполнять приказание, но оберлейтенант Габаладзе из своего пистолета убил двух из них, но третий оглушил Габаладзе прикладом по голове. Полковник Маглакеладзе бросился убегать. Кабакадзе выхватил из рук рядом стоящего легионера карабин, выстрелом из него разнес полковнику череп. Затем они схватили бесчувственное теле оберлейтенанта и побежали с ним к реке.
Бросившись в холодную бурлящую реку, Кабакадзе вдруг услышал разрывы мин и длинные очереди из пулеметов. Сначала мелькнула мысль, что по ним ведут огонь со стороны Красной Армии, но оглянувшись, он увидел бегущих и падающих на камни легионеров, основная часть которых, отрезанная от реки огнем немцев, повернула назад.
– Куда вы! Там смерть! Вперед за мной! На тот берег к своим! – кричал Кабакадзе, но слова его потонули в грохоте разрывов и свиста пуль. Холодная вода в реке сковала движения, быстрое течение сбивало с ног, но оставшаяся горстка легионеров, запинаясь о валуны, захлебываясь в стремительном потоке горной реки, не обращая внимания на губительный огонь немцев, упорно шла к темному берегу надежды, откуда, подавляя немецкие минометы, глухо заухали советские пушки.
Выбравшись на берег, Кабакадзе собрал за скалой небольшую горстку бывших легионеров, которых оказалось тридцать три человека. «Значит, легион погиб!» – подумал Кабакадзе и слезы сверкнули на его черных глазах. Вскоре к ним прибыли автоматчики во главе с молодым лейтенантом.
– Кто из вас старший? – спросил он.
– Теперь я, товарищ лейтенант, остальные погибли. – сказал Кабакадзе.
– Ну, во-первых, особый отдел разберется, что вы за товарищи, а это кто? – спросил лейтенант, показывая на Хумлатова.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
636
– А этого гада мы специально захватили с собой для вас, может он особому отделу пригодится. Хотели еще командира легиона полковника Маглакеладзе притащить, но он стал удирать, пришлось его пристрелить! – сказал Кабакадзе.
– Ну хорошо, стройте людей и по расселине за мной шагом марш! – сказал лейтенант, дав сигнал своим автоматчикам двигаться в хвосте колонны.
Остатки грузинского Георгиен-легиона нестройной толпой потянулись за лейтенантом, прижимая локтем винтовки, висевшие у них на ремне. «Этот лейтенант даже не разоружил нас!» – подумал Кабакадзе, чувствуя, что их все-таки не принимают за врагов. Лишь два легионера, передав винтовки товарищам, под руки тащили бесчувственное тело Хумлатова, все еще думая, что это их мучитель, оберлейтенант Габаладзе.
В тот день все они были отправлены в управление особистов тридцать седьмой армии.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
637
Глава шестьдесят седьмая
По проселочным дорогам, по заболоченным лесам к полудню следующего дня отряд Прокопюка вышел к селу Бронницкая Гута. Навстречу отряда шел пожилой человек, его задержали и представили перед командиром отряда. Человек назвал себя Михаилом Калеником, он сообщил, что в селе ни немцев, ни полицаев нет. На какое-то время Прокопюк приказал прихватить Каленика с собой, а в село был направлены Мессингер с Зиновьевым. Вскоре Мессингер прислал Зиновьева с донесением к Прокопюку, что Каленик прав.
Отряд вошел в село, предварительно расставив на дорогах дозоры. Прокопюк приказал расположиться в селе на отдых. Для штаба отряда Горович избрал крайнюю хату. Подошло время сеанса связи. Гутя развернула радиостанцию, антенну снова пришлось забрасывать на высокое дерево, но слышимость была все-таки слабой. Прокопюк доложил об обстановке, он просил при направлении самолета прислать питание к радиостанции, боеприпасы и посетовал на слабую связь. Ему с центра ответили, что скоро мощность центральной радиостанции резко возрастет. Затем было дано задание оседлать железнодорожную линию Ковель-Ровно и не пропускать составы, идущие как на восток, так же и на запад. Предстоял трудный переход через Ровенскую область, где особенно действовали гитлеровцы и украинские националисты.
Хотя бойцы и командиры Прокопюка называли свое подразделение отрядом, но этот отряд больше соответствовал по составу усиленной роте. Вооружен же этот отряд был довольно хорошо, не хватало только взрывчатки. Эта «болезнь» охватывала все партизанские отряды, не имевшие постоянного снабжения с Большой земли. Взрывчатка же была необходима как воздух, надо было срочно решать, где ее взять!
Однажды возвратился из разведки Зиновьев, который теперь заменил раненого Петрова, он привел с собой мальчика лет десяти. Мальчик придирчиво смотрел на окружающих его бойцов и командиров. Когда он увидел на пилотках красные звездочки, только тогда рассказал, что в двух километрах от села Бронницкая Гута он разговаривал с партизанским разведчиком.
– Из какого партизанского отряда был этот разведчик? – спросил его Прокопюк.
– Не знаю. – ответил мальчик. Это сообщение обрадовало и озадачило. Прокопюк вызвал Горовича и приказал организовать разведку вдоль реки Случь. Затем он, проверив службу дозоров, зашел к раненым, поговорил с Петровым. 3а раненными временно по совместительству присматривала радистка Григорьева.
Шли дни. Отряд с трудом продвигался по разведанному
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
638
маршруту. Движение замедлялось из-за обоза с ранеными, да еще надо было охранять пленных немцев, взятых в селе Рокитное с оберлейтенантом Шульцем. И раненых, и немцев необходимо было отправлять на Большую землю, но как назло отыскать подходящую площадку для приема самолета не удавалось.
Однажды в расположение отряда вместе с разведчиками прибыли двенадцать юношей. Прокопюк приказал привести их к нему. Расспросив ребят, он уяснил, что они проживали в близь лежащих селах и были отобраны старостами для отправки на работу в Германию. Ребята собрались в лесу и решили организовать свой маленький партизанский отряд, но один из них Николай Сугак предложил отыскать партизан и вступить в настоящий партизанский отряд. Ребята несколько суток шли по берегу реки Случь и наткнулись на разведчиков Зиновьева.
– А вы знаете, ребята, за что будете сражаться в рядах партизан! – спросил их Прокопюк.
– Мстить фашистам за нашу Украину! – ответил за всех Сугак. Прокопюк прищурился и спросил:
– А если мстить придется на территории Белоруссии?
– Да что вы, товарищ командир, нас за бендеровцев принимаете? Все мы понимаем, что Родина наша – Советский Союз! – с обидой произнес Сугак.
– Что же за всех отвечает один, а вы как думаете? – спросил Прокопюк, обращаясь ко всей группе юношей.
– Мы тоже так думаем, как наш Микола! – загалдели ребята.
– Ну тогда идите вон к тому командиру! – сказал Прокопюк, рукой указав на Горовича. Ребята заулыбались и построившись в колонну по два, пошли к палатке, возле которой стоял начальник штаба отряда Горович.
В селе Бронницкая Гута таким же образом Горович зачислил на довольствие в отряд еще пятерых юношей, которых тоже староста села записал в список для отправки в Германию. Отряд разрастался и вскоре по приказу Прокопюка был переведен в разряд боевой партизанской бригады НКВД, под названием «Охотники». На следующий день рано утром из села Сосновое вернулись разведчики Зиновьева. Они принесли хорошую весть. Побывав не только в Сосновом, но и в Быстринах, они узнали от рабочего местного лесничества о том, что он еще в сорок первом запрятал сто семьдесят противотанковых мин с комплектами взрывателей к ним, оставленных на опушке леса нашими саперами. Он рассказал, что немцы этих мин не увидели потому, что он сразу же их убрал и спрятал.
Прокопюк приказал бригаде двигаться по дороге в Быстричи, к вечеру подразделение, двигающееся в авангарде, достигло опушки леса, где их уже поджидал рабочий. Осмотрев спрятанные мины, Прокопюк
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
639
определил, что они в хорошем состоянии и для бригады оказались в виде дара, свалившегося с неба. Когда бригада наконец достигла железнодорожной ветки Ровно-Сарны, Прокопюк приказал организовать вблизи железнодорожного полотна базу для бригады.
– Возьмем эту ветку под наш партизанский контроль. – сказал он.
Бивуак разбили в лесу севернее хутора Гута Перейма. Это была первая база, где можно было организовать боевую подготовку, откуда можно было направлять группы подрывников к железнодорожному полотну. Для проведения занятий по боевой подготовке выбрали большую поляну. Для молодежи и новичков, прибывших в бригаду из местных жителей, была составлена уплотненная программа по курсу молодого бойца, рассчитанная на тридцать часов. Занятия продолжались три дня. За этот небольшой срок молодые необстрелянные бойцы научились владеть стрелковым оружием, с ними был организован отстрел первого упражнения из винтовки, автомата ППШ и пулемета РОД. Также их ознакомили с некоторыми приемами рукопашного боя, обращение с минами, проведены занятия по строевой подготовке.
Все понимали, что для не служивших в армии всего этого было крайне мало, но новички так внимательно слушали объяснения и показ преподавателей, так старательно желали научиться всему тому, что знали старшие товарищи, что Горовичу, занимавшемуся боевой подготовкой, показалось, будто после трехдневных занятий ребята прошли курс молодого бойца. Конечно, в боевой подготовке в бригаде Прокопюка никогда не было начала и конца, занятия по всем дисциплинам организовывались при каждом удобном времени всегда и везде, постоянно.
Проверив личный состав бригады по боевой подготовке, Прокопюк был уверен, что боеготовность подчиненного ему соединения вполне можно было оценить на удовлетворительно. Однажды он вызвал к себе Горовича и поставил перед ним задачу подготовить диверсионную группу для боевой операции на железнодорожной ветке на участке между разъездом Немовичи и моста через речку Рудника. Но для выполнения задачи необходимо было знать график движения поездов по этой ветке и желательно узнать какой груз будет следовать в данном составе. Эту трудную и опасную задачу Прокопюк решил возложить на своего друга и соратника по Испании Вернера Мессингера, выделив ему в помощники разведчика Зиновьева.
В шести километрах севернее базы бригады находилась большая узловая железнодорожная станция Сарны, а в восьми километрах на юг станция Малинск. В связи с тем, что в Сарнах на железнодорожном узле действовало ровенское отделение гестапо, Прокопюк решил направить разведчиков на станцию Малинск.
Разведчики выехали на трофейном опеле, захваченном еще на
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
640
дороге в Быстричи. В Малинске они о расписании поездов ничего не узнали. Тогда Мессингер предложил Зиновьеву поехать в Костополь. Зиновьев возразил Мессингеру в том, что на разведку Костополя необходимо разрешение командира, но понимая, что на это ушло бы все полезное время для разведки, с Мессингером согласился.
В Костополе на железнодорожной станции Мессингер в форме оберлейтенанта Абвера вошел в кабинет военного коменданта станции. Предъявив ему безукоризненные документы, он потребовал доложить ему состояние дел с пропускной способностью железнодорожной станции Костополь на Сарны и далее на Лунинец. Комендант в вежливой форме возразил было Мессингеру, тогда последний приказал коменданту соединить его по телефону с ровненским отделом разведки. Поколебавшись, комендант сдался. Он достал из сейфа график литерных составов и подал его Мессингеру. Разглядывая график Мессингер запоминал время прохождения поездов, интересующих его, память у него была феноменальная. Когда он сличил время прохождения составов по графику и отметки действительного их прохождения через Костополь, он обнаружил много несоответствия во времени. В основном поезда опаздывали или задерживались на станции по неизвестным причинам. Он спросил у коменданта о причине задержки поездов на станции, последний ответил, что все задержки составов происходили по разным причинам, но вины его тут нет.
– Этим вы хотите оправдать вашу посредственную работу, господин комендант? – спросил его Мессингер.
– Я стараюсь, господин оберлейтенант, но не всегда получается!
– Здесь третьего дня вами был задержан литерный состав, следующий на восточный фронт на целый час, почему?
– Я задержал этот состав по распоряжению ровенской комендатуры, нас предупредили, что на ветке действует партизанская банда русских, господин оберлейтенант! – сказал комендант и Мессингер заметил при этом его растерянность. После этого Мессингер сделал коменданту станции ряд замечаний и внушительных рекомендаций по работе комендатур на железнодорожных узлах в особых условиях.
– Я прошу вас, господин оберлейтенант, не докладывайте обо мне все в черных тонах, я и так у своего шефа на крючке! – попросил комендант.
– Хорошо, господин комендант, прежде чем доложить о вашей работе в ровненскую комендатуру железной дороги, я подумаю о вашей просьбе, а теперь скажите мне вот об этом литерном поезде преходящем через Костополь на Сарны в ноль часов десять минут, как он пройдет без опоздания и с каким грузом?
– Этот состав везет зерно в Германию через Ковель. По этой
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
641
ветке состав направляют потому, что через реку Стубла партизаны взорвали мост, господин оберлейтенант.
– Да, эти проклятые партизаны! Значит весь состав гружен зерном?
– Да, господин оберлейтенант, все вагоны загружены зерном, правда из Ровно мне сообщили, что последние четыре вагона прицеплены к составу в Здолбунове, в них везут военнопленных по всей видимости русских с юга Украины, но об этом приказано не распространяться, партизаны обычно всегда стараются освободить их и захватывают такие эшелоны.
Мессингер простился с комендантом железнодорожной станции Костополь и убыл в условленное место где его в машине ждал Зиновьев. Поздно вечером Мессингер с Зиновьевым прибыли на базу бригады и Вернер доложил о результатах разведки.
– Спасибо тебе, Вернер, за ценную информацию. Я думаю мы сумеем захватить этот эшелон с зерном и освободим военнопленных. Ровно половина одиннадцатого вечера диверсионная группы бригады «Охотники» залегла в засаду у железнодорожного полотна вблизи хутора Гута-Перейма. Заложили две мины с дистанционно-управляемым взрывателями, коридор между ними сделали двести метров. Задача группы подрыва впустить эшелон в этот коридор и подорвать впереди состава сначала одну мину и когда состав остановится, взорвать в хвосте состава вторую. Ждать пришлось один час. В ноль часов тридцать минут послышался звук работающего локомотива, вскоре показался и сам состав, впереди паровоза которого было прицеплено четыре платформы, груженные песком или камнями. Все произошло так, как и планировал Прокопюк. Когда состав оказался в ловушке, охрана поезда открыла огонь из пулеметов и автоматов по обоим сторонам состава. Прокопюк приказал огня без команды не открывать. И когда немцам надоела эта бесцельная стрельба, они из вагонов сошли на насыпь для осмотра повреждения полотна дороги и в это время прозвучала команда «Огонь!». После пятиминутного огневого шквала партизаны бросились к задним вагонам. Комендант Костополя не обманул, там были советские военнопленные. Партизаны отодвигали двери вагонов и кричали в темноту: «Товарищи! Мы советские партизаны, выходите из вагонов, вы теперь свободны!»
Обессиленные, но возбужденные радостью освобождения из фашистского плена, они прыгали на крутую насыпь, падали, бросались в объятия партизан, обнимались и плакали от счастья! Свободу получили двести тридцать человек. Все они как один пожелали вступить в бригаду «Охотники» на правах ее бойцов, но состояние здоровья многих из них было настолько подорвано пленом, что о службе в бригаде нечего было и думать.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
642
На утреннем радио сеансе Прокопюк доложил в центр об успешно проведенной операции по захвату эшелона с зерном и освобождение пленных бойцов и младших командиров Красной Армии. Он просил прислать самолет для эвакуации истощенных людей бывших в плену у немцев, а также направить в бригаду врача для организации санитарной части. «Готовьте посадочную площадку, все ваши заявки будут выполнены!» – радировали с Большой земли.
В эту же ночь, Прокопюк приказал сменить дислокацию бригады и форсированным маршем двигаться в западном направлении в цуманские леса. Спустив состав с зерном с высокой насыпи под откос, бригада двинулась в сторону реки Горынь. С трудом преодолев горынские болота и переправившись на левый берег реки, через пять часов марша головное охранение вышло к селу Тростенец. Это была уже Волынь, места с детства знакомые Прокопюку. В одиннадцати километрах от бригады пролегала железнодорожная магистраль Коваль-Ровно, где постоянно проходили составы с военными грузами для южной группировки немецких войск, захвативших Ростов и быстро продвигающихся в направлении Сталинграда и Кавказа. Здесь бригада Прокопюка стала наносить ощутимые удары по вражеским эшелонам.
Вернер Мессингер по приказу Прокопюка готовился к очередной разведке. Он привел в порядок офицерский мундир и шинель, так как осень в этом году рано пришла на Волынь. Прокопюк перед Мессингером поставил задачу разведать обстановку на железнодорожной станции Киверцы и при возможности овладеть сведениями о поездах, проходящих через эту станцию.
В Киверцы Мессингера, как и в прошлый раз, доставил на «Опеле» Зиновьев. Легковая машина намного облегчала путь к объекту разведки. Зиновьев в немецком обмундировании вполне сходил за личного водителя оберлейтенанта Абвера. На этот раз их разведка закончилась трагически для Мессингера. На привокзальной площади он вдруг неожиданно повстречал унтер-офицера, с которым познакомился еще на дороге, ведущей в село Рокитное. Унтер-офицер, безусловно узнав Мессингера, быстро скрылся в здании вокзала. Мессингер решил скрыться в ближайшем квартале, но не успел сделать и несколько шагов, как из здания вокзала вышел капитан с четырьмя автоматчиками, которые догнали Мессингера, а капитан потребовал предъявить ему документы. Вернер не успел достать удостоверение, как ему сзади скрутили руки и вырвали из кобуры пистолет.
– Как вы смеете, господа! – возмутился было Мессингер, но его подхватили под руки и увели в здание вокзала, где он был втолкнут в кабинет военного коменданта.
В кабинете, кроме четырех офицеров и военного коменданта, Мессингер узнал, стоящего у окна, молодого унтер-офицера. Все
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
643
присутствовавшие в кабинете повернули головы к нему, а тот взволнованно дрожащим голосом произнес:
– Да, это тот самый оберлейтенант Абвера, который пристрелил моего солдата и обманул моего командира оберлейтенанта Шульца.
Через неделю немецкая газета, издаваемая в Ровно сообщила, что немец Вернер Мессингер продался русским и был их шпионом. Был задержан немецкими властями в Киверцах, осужден военным трибуналом и приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение.
Это сообщение ошеломило Прокопюка. Он потерял не только своего опытного разведчика, но и друга, соратника по Испании. Гибель Мессингера удручила личный состав бригады. Все любили красного немца и долго еще никто не хотел верить, что среди них уже нет Вернера Мессингера, хорошего разведчика и замечательного товарища, который мог бы многое еще сделать да бригады, но нелепый случай оборвал его жизнь.
Больше всех переживал гибель Мессингера Миша Петров. Он почти уже оправился от ранения, только кашель с розовой мокротой иногда мучал его, но отбывать на Большую землю он категорически отказался. Петров с нетерпением ждал того часа, когда он смог бы пойти в разведку вместе с Мессингером. После гибели Вернера, Петров обратился к Прокопюку и попросился в разведку. Он рвался на задание еще потому, что очень хотел отомстить за Мессингера. Закончив свое объяснение, он тут же закашлял и долго не мог справиться с наступившим приступом.
– Нет, товарищ Петров, не годишься ты в разведку, тебе бы на курорт, а ты на задание! И вообще ты боевой командир, тебе надо ротой командовать, а ты хочешь разведчиком заделаться! – сказал Прокопюк и, похлопав Петрова по плечу, выпроводил его из своего шалаша.
Приближались осенние холода. Бригада на Волыни за этот небольшой промежуток времени выросла и превратилась в хорошо вооруженную и маневренную боевую единицу. Наконец была найдена хорошая посадочная площадка и с большой земли регулярно прибывали самолеты, они доставляли вооружение, боеприпасы, обмундирование, батареи для радиостанций. В бригаду прибывали хорошо обученные диверсанты, разведчики, специалисты минно-взрывного дела. Бригада жила, занималась боевой подготовкой, сражалась с врагом.
Однажды разведчики привели на базу двух незнакомцев, одетых по-партизански, но без каких-либо документов. Их внезапно захватили недалеко от базы бригады. И хотя они изо всех сил пытались вырваться из железных объятий Зиновьева и Мясникова, но разведчики сумели их разоружить и связать руки. Они привели пленников на базу с завязанными глазами и прямо к Прокопюку.
– Развяжите им руки и уберите повязки с глаз! – приказал
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
644
Прокопюк. Зиновьев быстро выполнил приказание командира бригады.
– Кто вы такие? – спросил у них Прокопюк, но незнакомцы молчали, только внимательно разглядывали окружавших их партизан. В шалаш вошел Петров в своей неизменной пограничной фуражке. Он хотел о чем-то доложить Прокопюку, но его перебил один из задержанных:
– Вы советские партизаны?
– Да, а какие еще бывают. – ответил Прокопюк.
– Как называется ваш отряд? – спросил все тот же задержанный.
– Постой, а кто тут кого допрашивает? Кажется, вы у нас в плену! Кто вы такие, отвечайте? – строго спросил Прокопюк.
– Мы партизаны медведевцы, а вы, наверное, бригада подполковника Прокопюка? – сказал все тот же незнакомец.
– Ну, допустим, что все так, но чем же вы докажете, что вы медведевцы? – спросил Горович.
– Я – Михаиле Загреба, а он вот – Микола Гремайло.
– Прыткие вы я смотрю, сразу и признаетесь, что медведевцы, а может мы бендеровцы или бульбаши и сейчас с вас шкуры будем драть! – сказал Петров.
– Какие же вы бендеровцы, когда у тебя на голове фуражка пограничная со звездой, а у товарища командира, Загреба показал на Прокопюка, орден Красного Знамени из-под борта куртки виден. Только стыдновато нам, что мы, как зайцы, попались в капкан вон к тому силачу, и Загреба показал рукой на Зиновьева. А командиру нашему известно, что вы где-то в наших краях и есть у него желание встретиться, вот поэтому мы и здесь, так как задание от командира имеем, что б отыскать вас. – сказал молчавший до этого Гремайло.
– Не очень переживайте, что попались в лапы к Володе Зиновьеву, ему если бы приказали живого медведя привести в штаб, он бы и его связал и притащил! – заметил Петров.
– Но, но! С нашим Медведем даже вашему Володе не совладать, у нас командир всем медведям медведь! – ответил Загреба. Все засмеялись, настроение повысилось, всем было приятно, что здесь в глубоком тылу врага они не одни, что рядом есть еще боевая часть, которая сражается с фашистами и может всегда прийти на помощь.
На следующий день, после проверки хода боевой подготовки в батальонах бригады, к вечеру Прокопюк пришел в штаб, где его ждали две женщины из села Домашов, их привел Мясников, который ходил в село в разведку по заданию завхоза.
– Вот, товарищ подполковник, привел вам активистов села Домашов, пришли с жалобой на старшего полицейского участка. – доложил Мясников.
– Слушаю вас, дорогие женщины. – сказал Прокопюк.
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
645
– У нас, товарищ командир, начальник полицейского участка Дрига изнасиловал пятнадцатилетнюю дочь Гаркуши, которого еще в сорок первом призвали в Красную Армию. Мать Ганки исцарапала Дриге всю морду, а он объявил ее в связях с партизанами и Марию Гаркушу арестовали. Неужели не проучите подлеца, и не выручите Марию Гаркушу? – рассказала одна из женщин.
– Успокойтесь! Конечно, накажем этого Дригу, да заодно и всех предателей-полицаев участка. Идите домой и никому не говорите, что были у нас. – сказал Прокопюк. Он приказал командиру четвертого батальона направить в село одну из рот, и без лишнего шума разгромить полицейский участок, но Дригу постараться взять живым и доставить в бригаду.
Командир одиннадцатой роты лейтенант Герасимов на следующий день приказ командира бригады выполнил, Дригу притащили к Прокопюку перепуганного до полусмерти. После допроса, Прокопюк приказал его расстрелять. Марию Гаркушу и ее несчастную дочь Ганку привели в бригаду, оставлять их в селе на расправу полицаев было нельзя. Так в будущей санчасти бригады появилась Ганка Гаркуша, которая в дальнейшем станет медицинской сестрой, первой помощницей врача бригады Бушуева.
После обеда Гутя Григорьева, зашифровав радиограмму и развернув радиостанцию, села за телеграфный ключ. Она передала очередное донесение в центр. С ростом бригады, прибавилось работы и радистки. По предложению Григорьевой, Прокопюк уже давно требовал двух радистов и еще одну радиостанцию, но центр пока видимо не мог выполнить заявку Прокопюка.
В распоряжении Григорьевой была фурманка, запряженная двумя лошадьми и два бойца Петр Лагода и Семен Старостин, которым было приказано во всем помогать радистке, а главное охранять ее. Как Петр, так и Семен оба были влюблены в Гутю и всячески пытались в своих действиях по выполнению служебных обязанностей подчеркнуть это, но, к сожалению, для них, оба вскоре убедились, что радистка, хотя была и очень красива, но внимания на них не обращала, как и на многих других молодых партизан, кто пытался поближе познакомиться и поухаживать за ней.
Прокопюк, зная о серьезном поведении радистки по отношению ко всем ухажерам, очень ценил ее за это и не раз мысленно хвалил себя за то, что нашел в Воронеже Григорьеву и зачислил в состав тогда еще будущей не существующей бригады, которую теперь он видит во плоти и в действии. Каждому бойцу и командиру бригады приходилось переносить огромные лишения и тяготы партизанской жизни под открытым небом. Ночные осенние холода, дожди, а иногда и голод, постоянные переходы в условиях бездорожья в лесу, в болотистой
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
646
местности, а впереди зима, суровые морозы, снега – все это, конечно, не могло прибавлять людям оптимизма, но и не убавляло его. Бойцы и командиры, глубоко осознавшие цель добровольного пребывания в бригаде, не унывали. Острое словце, юмор, хорошая песня были главным спутником личного состава. Гутя Григорьева не была исключением среди них. Прокопюк не имел претензии к ее работе на радиостанции или как к бойцу, хотя она была сержантом. Она проявляла принципиальность к службе, серьезна, дисциплинирована и аккуратна, весела в кругу весельчаков. Но это было не всегда. Обычно Прокопюк при общении с радисткой замечал какую-то постоянную, затаенную скорбь на ее лице. Иногда девчата из санчасти, увидев задумчивый и грустный взгляд своей подруги, спрашивали, дотронувшись до ее плеча:
– Гутя, очнись, что с тобой? Она, встрепенувшись, усилием воли прогоняла с лица грусть и стараясь быть веселой, отвечала им:
– Да это просто так, в общем ничего. О братишке все думаю, пропал он у нас с самого начала войны. Прокопюк, зная характер почти каждого бойца и командира бригады, умел влиять на их настроение, создавать психологический климат среди личного состава. Необходимость в этом безусловно была, особенно в очень трудной и сложной обстановке. Но вот Григорьева для него всегда была загадкой.
Однажды Прокопюк пришел на радиоузел, который размещался в отдельном шалаше, для очередного радиообмена с центром. Он принес текст донесения. Когда Гутя, взяв радиограмму, быстро переписала ее в журнал, зашифровав, положила документы перед собой и по привычке посмотрела на часы. До начала сеанса оставалось еще двенадцать минут, Прокопюк в свою очередь тоже посмотрел на свои хронометры и, убедившись, что еще есть свободное время до начала работы, решил использовать его для беседы с Григорьевой.
– Вас, Григорьева, не обижают в бригаде?
– Что вы, товарищ подполковник, кто может меня обидеть, у нас в бригаде замечательные люди, я бы сказала, все мои друзья!
– А как ведут себя ваши помощники? Не переусердствуют?
– Они, товарищ подполковник, ребята скромные и за исключением работы на ключе, стараются сделать все за меня! – ответила Гутя, понимая, куда клонит Прокопюк.
– Вы простите меня, Григорьева, может я переступаю грань дозволенного и превышаю свои командирские полномочия, но разрешите задать вам вопрос, так сказать по-отцовски, я ведь по возрасту гожусь вам в отцы, вы на этот вопрос можете не отвечать и прямо заявить мне, чтоб я не лез к вам в душу, но вы тем не менее все-таки скажите, что мучает вас? Почему грусть преобладает в вашей жизни? Ведь вы не были такой ни в Воронеже, ни тем более в нашей бригаде с первых дней ее становления? Мне говорят, вы беспокоитесь за
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
647
вашего пропавшего на войне братишку, но ведь у многих бойцов и командиров бригады потери близких им родственников побольше и потрагичнее ваших, что с вами происходит?
– Вы, товарищ подполковник, задали мне очень трудный вопрос. Я и сама не знаю, что происходит со мной. Я не говорила об этом никому, да и стыдно говорить о таких, казалось бы, пустяках. Может быть это и действительно пустяк, но для меня нет. Да, я думаю и о доме, где осталась старушка мать, о братьях, которые оба пропали с начала войны, все это так. Но больше всего меня мучит одна жизненная история отношения одного дорогого мне человека ко мне. В Семеновском районе на Полтавщине был некий парень Николай Глушко. Долгое время он занимал должность первого секретаря райкома комсомола. Я, будучи тогда секретарем комсомольской организации колхоза, по работе естественно имела с ним постоянный служебный контакт, но самое главное и печальное в этой истории было то, что я полюбила его. – Гутя покраснела, потупила взгляд, но неизменным тоном в голосе, продолжала свей рассказ, – много раз я пыталась дать ему понять, что люблю его, он же или не понимал моих намеков, или просто не хотел их понимать. Иной раз мне казалось, он отвечал мне взаимностью, относился ко мне очень дружелюбно, я была убеждена в том, что изо всех девушек, окружавших его по работе, он во всем отдавал предпочтение мне. В сорок первом он предложил мне свои услуги по подготовке для моего поступления в педагогический институт, при этом не жалел своего личного времени и даже поступился путевкой в дом отдыха, предложенной ему обкомом комсомола. Мы часто были с ним вместе и очень сильно привязались друг к другу. Когда началась война, мы с ним вместе добровольно записались в Красную Армию в действующую дивизию. Он стал помощником по комсомолу в политотделе, а меня направили инструктором санитарным одного из батальонов полка. Я вам еще в Воронеже рассказывала, что в боях под Кременчугом наш батальон попал в окружение, и мы с большими трудностями вышли к своим в конце декабря на участок сороковой армии, и он непосредственно с нами проводил госпрсверку. Это не было какой-то официальной процедурой, он просто побеседовал с нами и приказал сделать отметку в наших документах, что госпрсверку мы прошли. Конечно, он узнал меня, я разговаривала с ним вот также, как сейчас с вами, товарищ подполковник. У меня было желание обнять его не только как любимого человека, но и как товарища по комсомолу, как сослуживца нашей дивизии. Но он отнесся тогда ко мне так, как бы отнесся к своему сослуживцу, товарищу младшему по воинскому званию. Да, в армии воинское звание иногда сдерживает порывы близких людей, если тот, у кого звание выше, не разрушит этот барьер. Глушко по отношению ко мне этот барьер разрушать не стал. Еще до
А. Казаковцев. Мы клятву верности сдержали. Том 1
648
войны я надеялась на его взаимность, но все же сомневалась в этом. Последняя наша встреча еще больше утвердила это сомнение. Конечно я не имею права говорить в адрес Глушко претенциозно, но я не могу и забыть его. Я чувствую, что любовь чем дальше, тем больше терзает мою душу, и только в работе я отвлекаюсь от моих переживаний. Может вы, товарищ подполковник, по-отцовски подскажете, что мне делать с моими чувствами? – заключила Гутя.
– Да, Григорьева, какой огромный клубок чувств вы предложили мне размотать, но чувства – вещь серьезная, советовать что-либо тут со стороны нельзя, здесь вы и только вы должны сами решить, как вам справиться со всем этим.
– Я, товарищ подполковник, уже не раз пыталась это сделать, но безуспешно.
– Так вы говорите, он, этот Глушко служит в особом отделе сороковой армии?
– Это было в начале сорок второго, а теперь не знаю, где он, да и к чему мне знать его место службы! Если бы он любил, ему проще разыскать меня. Просто я пытаюсь заставить себя все-таки о нем забыть. А если кому покажется, что я грущу, то пусть думает, что это тоска о доме, о пропавших братьях, о чем угодно, только не о том, что я вам рассказала. Я надеюсь на вашу порядочность! – сказала Гутя и, посмотрев на часы, включила радиостанцию. Она, не спеша, положила рядом с собой журнал с текстом зашифрованной радиограммы и стала работать на ключе со скоростью мастера-телеграфиста. Связавшись с главной радиостанцией она приступила к работе. Прокопюк с удовольствием смотрел на четкую работу радистки и думал о сложности и перипетии судеб людей. Во всех отношениях эта Григорьева была совершенством женского обаяния и ума. И как мог этот Глушко не заметить этого?
Когда радио сеанс закончился, Прокопюк встал и, подав Гуте руку, по-отечески пожал ее.
– Спасибо, Григорьева, за откровение и до следующего сеанса – сказал он. Гутя посмотрела в мужественное обветренное лицо Прокопюка и поблагодарила его за участие в ее судьбе. А про себя она отметила, что командир бригады настоящий мужчина!

(продолжение следует)