Первая работа в трюме

    Наш траулер “Аркадий Чернышев“ вел промысел у берегов Мавритании. Было все время ветрено и прохладно, хотя матовый кружок солнца постоянно висел в небе.
Настала удачная для рыбаков неделя. Рыба, казалось, сама ждала их трал, чтоб быстро юркнуть в него, как пассажиры в автобус в часы пик. Почти после каждой постановки трала по слипу на палубу ползла гора рыбы. За последние две недели заморозили почти полтысячи тонн скумбрии. Назавтра назначен перегруз мороженой рыбы на панамский рефрижератор. Во время выгрузки рыбы режим работы будет по восемь часов с восьмичасовым отдыхом в течении трех дней: восемь через восемь. Я работал судовым врачом и обычно в перегрузке рыбы не участвовал. Я удивлялся, почему экипаж судна на общесудовом собрании согласился с таким интенсивным режимом работ. Это же получается двенадцатичасовой рабочий день! Я попытался обратить на это внимание капитана, но он ответил, что иначе нельзя. Я спросил у него: можно ли мне подработать на перегрузе счетчиком, Капитан ответил, что счетчиками назначены женщины: рыбообработчица и прачка. А мне, если есть желание, можно подработать грузчиком в трюме.
     Мои мысли о перегрузе прервал вошедший в амбулаторию акустик Олег. Ему нужны были капли от насморка.
– Как же ты, Олег, пойдешь работать в трюме простуженный? – спросил я.
– Это для меня пустяк. Не упускать же шанс заработать доллары, – ответил больной. – Вот тебе-то я удивляюсь: почему не работаешь на перегрузе? Он ведь редко бывает. И где ты на берегу за три дня заработаешь сто пятьдесят долларов? На эти деньги жене купил бы что-нибудь. Мужик ты, как будто, здоровый…
– Конечно, нигде столько не заработаю. Но только при таком режиме можно выйти из трюма инвалидом.
– Вообще-то верно. Нужно втянуться и приноровиться – тогда и получится из тебя грузчик. Однажды накачанным
культуристам, впервые попавшим в трюм, работа показалась пустячной, но под конец вахты они еле передвигались,и их буквально пришлось вытаскивать из трюма, – засмеялся Олег. – Но ты, всё же, попробуй. 
     Итак, я решил поработать в трюме, чтобы на себе испытать тяжесть работы грузчика. К тому же, слишком большой был соблазн заработать сто пятьдесят долларов, за которые на берегу надо было бы работать целый месяц. Мне казалось, что работа в трюме мне будет под силу. По утрам я делал физзарядку: обычную физическую разминку, в отличие от физических упражнений пятидесятидевятилетнего
радиста, занимавшегося культуризмом. “И зачем ему накачивать мышцы на старости лет? – думал я. – Все равно в  гроб примут любого: и накачанного, и не накачанного”.
     В коридоре я столкнулся с технологом и, вспомнив о своей затее, спросил: можно ли поставить меня в бригаду в трюме для подработки. “Можно, конечно, – ответил технолог. – Я скажу рыбмастеру, чтобы зашел за вами“.
     Вечером ко мне в каюту вошел рыбмастер Климов. Он принес мне рабочую одежду (ватные брюки, фуфайку, свитер и валенки). Я узнал, что буду работать с двадцати часов до четырех часов утра. Была пора собираться на работу. Кроме принесенной экипировки я надел на себя еще две рубашки, шарф, рукавицы и спортивную шерстяную шапочку. Валенки оказались маловаты, и давили в кончики больших пальцев, но я не придал этому значения. А зря.
     Я пошел в рыбцех к горловине трюма. Там, один за другим, по вертикальному металлическому трапу спускались в морозильный трюм матросы. Все были одеты по-зимнему. От резкого морозного воздуха мне перехватило дыхание и я время от времени прикладывал ко рту вязаные рукавицы или край шарфа, и дышал сквозь них. Спиртовой термометр показывал в трюме минус двадцать градусов.
     В бригаде было пять человек. К работе приступили сразу же после подачи сверху пустого стропа – металлической квадратной площадки с тросами по бокам. Ровными, связывающими друг друга рядами, легли на строп полсотни
тридцатикилограммовых коробов рыбы. После этого накинули петли тросов на свисающий с горловины трюма гак.
– Вира! – крикнул снизу грузчик.
     И тотчас загудела лебедка, и полтора тонны груза взметнулись вверх. Снизу следили, чтобы строп не задел своим углом горловину трюма. И тотчас же на смену ушедшему нагруженному стропу упал пустой. Опять все взялись быстро накладывать на него коробы. Нагружен и второй строп. Снова снизу прокричали лебедчику: “Вира!“ Затем последовали крики при спуске пустого стропа в трюм: “Майна! Бойся! Работай!“
     От непривычной нагрузки на мышцы и сердце я почувствовал, что горло стало пересыхать и сжиматься. Появилась одышка, и после каждого отправленного стропа я прикладывал ко рту шарф и дышал через него, стараясь вдыхать воздух носом. Такая быстрая работа с минутными передышками казалась мне похожей на боксерские раунды с минутными таймаутами. “Интересно, сколько раундов я продержусь?“ – подумал я, прислонившись к горе коробов.
     Наконец прошел один час, и рыбмастер объявил пятнадцатиминутный перерыв. Грузчики, хватаясь ослабевшими пальцами за поперечные стержни висячего трапа, поднялись наверх. Четверо уселись тут же, у люка, перекуривать, а я, некурящий, вышел на наружную палубу подышать свежим воздухом. Время перекура пролетело очень быстро, и я снова спустился в трюм. Теперь работать стало чуть легче: я немного
приспособился к новым условиям. Но тут со мною случилась неожиданность: я попал ногою в щель рыбинца (палубного настила), держа перед собою короб. Уронив его, я тщетно пытался освободить ногу. Наконец мне удалось вынуть ногу из валенка, а потом вытянул из щели валенок. Я немного подвернул ногу, но работать еще мог. Как и все грузчики, я носил коробы перед собой, ухватившись за их углы или за
синтетические бечевки. С верхних рядов я брал коробы прямо на плечо. Это было еще хорошо. Хуже было, когда брал короб снизу. Тут уж и ногами помогаешь его подъёму.
Один раз я еле поднял его, выпрямляя ноги, и вспомнил давний, виденный в детстве, фильм о работе военнопленных
в немецком концлагере, которые носили камни, и,падая, больше не поднимались: их пристреливали. “Это же каторжный труд, – подумал я. – Установили бы конвейер от места коробов до места стропа, и не мучили бы людей“. Хотя тут же отогнал от себя эту фантастическую мысль. А носить коробы теперь приходилось уже от дальней переборки, находящейся за двадцать метров от стропа. Я иногда хватался за синтетическую веревку и тянул за собою короб по палубе. Но и это не помогало: усталые пальцы срывались с бечевки и приходилось снова брать короб обеими руками. Я ощущал неприятную боль в больших пальцах стоп, на которые давили носики валенок малого размера. Но я, охваченный изнеможением, не обращал на это внимания, только время от времени поджимал пальцы.
     Прошло еще два перекура. Я снова вышел на свежий воздух. Перешагивая через комингс на выходе из коридора, я ударился об него ногой. Удар пришелся по надавленному в валенке большому пальцу, и я чуть не вскрикнул от боли.
     Но вот уже и полночь. Дали отдохнуть полчаса. Зато после отдыха будь добр: работай без перекуров до двух часов ночи. Я чувствовал себя отяжелевшим на десятки килограммов, бешено колотилось сердце. Я посчитал свой пульс. Оказалось сто двадцать ударов в минуту при моей личной норме числом в пятьдесят шесть. “Дело – дрянь, – подумал я. – А дотянуть до конца смены надо. Не позориться же, и не оставлять бригаду недоукомплектованной. Хотя больше позора должно быть тем, кто организовал восьмичасовой перегруз вместо четырехчасового“. Выбивались из сил и мои напарники, которые тоже работали на перегрузе впервые.
– Сделал бы мне, док, подкрепляющий укол, – шутил один из матросов. – Нужен допинг.
– Что-то и доковские витамины не помогают, сил нет, – жаловался второй матрос.
    Я, в самом деле, на днях раздал всему экипажу по баночке поливитаминов Ревит.
– Если я уж сам выживу, то считайте меня коммунистом: они живучие, – пошутил я, и все засмеялись, вспомнив недавнее крылатое выражение, но наоборот: “если умру…”.
     До конца смены оставалось полтора часа. Господи, как медленно идет время! Но я знал, что уже дотяну до конца. Как быстро иной раз идет время, а тут стрелки часов прямо застыли. Я еле тащил ноги и старался брать коробы, которые хотя бы на метр было ближе нести. Но, все же, от других не отставал. Наконец объявили конец смены, и бригада с облегчением выбралась наверх.
– Ну как, док, работа? – спросил один матрос.
– Это каторга, – ответил я. – Спасибо вам за компанию, но сюда я больше не приду.
– Что же так? – засмеялся второй матрос. – А мы-то уже посчитали вас коммунистом и надеялись обмыть ваше посвящение в грузчики.
– Не для меня это. Лучше работать доктором.
     Все разошлись по своим каютам. Я вернулся в свою каюту и еле смог раздеться. Потом снял валенки и, когда снял носки, мое настроение совсем испортилось: ногти больших пальцев почернели. “Под ногтями кровь, – подумал я. – Так мне и надо за то, что надел валенки на один или два размера меньше да, к тому же, ногти не подстриг. Из-за этого они все время упирались в носики валенок. Теперь долго придется с ними возиться и, может быть, даже удалять“.
     Я лег спать. Проснувшись, я увидел, что ноготь на правой стопе, ударившейся об комингс, приподнялся вверх и “плавал“ в скопившейся под ним крови. Трудно было надеть обувь. Я хромал, и старался поменьше ходить. А уж о том, что болели все мышцы и голова, можно и не говорить.
     Держащийся только на корне “плавающий” ноготь сильно мешал, и я решил его удалить. Я обезболил палец уколом новокаина и сделал под ногтем разрез. Затем, крепко зажав кончик ногтя иглодержателем, выкрутил его из ложа. Промыл рану раствором перекиси водорода, наложил на  палец стерильную повязку. Ходить стало легче. Ноготь второй стопы тоже лежал в крови, и его также пришлось удалить.
     На следующую вахту через восемь часов я не пошел. Я прикидывал в уме заработок от моей ходки в трюм. Лишился обоих ногтей на стопах, измучился физически и заработал тридцать долларов. Конечно, винить надо в первую очередь себя, потому что из-за своей безалаберности я не смог предвидеть того, что случилось.
         -  -  -                1996 г.