Раненая душа

                Дети военного времени
                В небытие не ушли:
                Стали вы камнем- кременем
                Русской советской земли.
                О.А. Фокина.
– Дедушка, приближается знаменательная дата - семидесятипятилетие   со дня победы над фашистской Германией. Во время войны ты был ребенком, расскажи о своем детстве.
¬–Что рассказать -то тебе. Маринушка, трудным оно было. Да и воспоминания о нем жгут сердце. Веселого было мало.
– Я хочу знать о тебе все. Пожалуйста, расскажи.
– Ну, слушай. Мой отец в 17 лет уже имел ребенка, и этим ребенком был я. Желанный? Смешно и грустно думать.  Мать училась в Томске на медсестру, а отец - на курсах помощников машиниста.
Шанхайка – так назывался микрорайон в г. Тайга, где жили родители моей матери. Этот микрорайон сопровождала дурная слава. Грабежи, разбои, драки. Шли парни стенка на стенку по всяким пустякам, чаще всего из-за девчонок. Жила в Шанхае беднота. Почему Шанхай? Вероятно, потому, что жили китайцы семьями, совсем уже обрусевшие.   Чаще можно было услышать русскую речь, реже – китайский язык. Появились они еще в Первую мировую войну, построили земляные насыпи – жилье, так и продолжали свой род, смешавшись с русскими. После Великой Отечественной войны многие молодые китайцы брали в жены русских девчонок, и они шли, боясь остаться в старых девах.
Знакомство матери с отцом произошло на танцплощадке в городском Парке Культуры и Отдыха. Потанцевали вечер, и она пригласила его домой, в свою нищенскую избенку, где зародился я.
Нищую…да в то время все так жили, и это считалось нормой.
Наталья влюбилась с первого взгляда. Среднего роста, широкоплечий с шапкой густых темных вьющихся волос, кареглазый, он сразу запал ей в сердце. «Мой,- сказала она себе. - Мой». Он выглядел старше своих юных лет и гордился этим.   
Отец, узнав о беременности, мучительно страдал, не зная, как сказать родителям. Наконец, осмелившись, сказал, что собирается жениться и что его девушка беременна. Бабушка в слезы. Дед с расспросами:
– Кто она? Где ее родители? 
– Живут в Шанхайке.
– Этого не бывать! Рано. Надо доучиться сначала, а потом семью заводить.
– Куда ты ее приведешь? Видишь, как нам самим тесно впятером в одной комнатушке! - воскликнула бабушка.
– Она беременна, – произнес Николай.
– А ты не думал, дурья твоя башка, что вдвоем спать – третьего ждать, – печально, но с вызовом сказала бабушка. 
– Окончи курсы, встань на ноги, а содержать твою семью я просто не в силах, – уже тише произнес дед.
Отец смирился. Встречи с Натальей продолжались, но уже реже. Часто ссорились.
– Твои проблемы, – сказал он.
– А ты тут не причём?!
– Ты же медик, должна знать.
– Что я должна знать? Я ничего не знаю. Залетела — вот и все.
– Жениться родители не разрешают– жить негде. Да и мне и тебе надо доучиться, а потом заводить детей, – упорствовал он.
–Поздно, вот он. Шевелится уже, мои пока не знают. Узнает отец- пришибет меня и выгонит на улицу. Куда я потом с ребенком… 
Эти разговоры угнетали обоих. Он провожал Наташу на электричку каждое воскресенье, как в последний раз. Выхода не было. Нищета давила их, сокрушая остатки чувств. Народная мудрость гласит, что бедность не порок. И кто только мог придумать такую глупость! Порок да еще какой!  Порочно думать, что у тебя за душой нет ни копейки. Нищенское существование душит в тебе все живое, все твои лучшие человеческие качества, заставляя мечтать лишь об одном: о хлебе и стакане горячего чая.   
Наташа была старшей дочерью в семье, а за ней еще пятеро сестренок и братишек. Избенка небольшая, состоящая из общей комнаты, кухни и прихожки. Дети спали на матрасах, набитых сухой осокой, укрывались, чем бог послал. Чаще тем, в чем были на улице. Свирепствовала вшивость. 
Я родился за 2 года до Великой Отечественной.
Сижу на голом полу в одной ситцевой рубашонке и играю зелеными помидорами. Две мои няньки: тетя Лена шести лет и тетя Галя - пяти. Девочкам хочется побегать, поиграть с подружками - я для них обуза. Нажуют хлеб с сахаром и в марлю. Я высасываю хлебушек и засыпаю. Ссорятся девчонки, не хотят за мной убирать какашки.
-Ленка, твоя очередь.
-Нет, твоя, твоя,- твердит Галка.
Наступают сумерки, страшно становится девчонкам в нетопленой избенке, холодно, неуютно. А у меня ножки слабые, хилые, второй год пошел, а я только ползаю. Животишко раздулся, рахитиком называют. Вот такого и принесла Наталья к бабушке Анне. Бросила меня на диван. Да, бросила, а не положила, сказав при этом:
–Водись, старая сука.
А какая она старая, ей всего-то было около сорока. Кроме отца еще дочь и двенадцатилетний сын.
Бабушка Анна освободила меня из тряпья и пришла в неописуемый ужас:
– Мать честная! Да как можно довести ребенка до такого!
Голова, щечки, лобик – все в золотушных коростах, а из-под них зловеще копошатся вши.
Потрясенная увиденным, она выбила из-под корочек вшей, истопила печку, нагрела воды, искупала меня, и я крепко уснул.  Спал долго. Бабушка подходила, трогала, живой ли я. Да, я оказался живучим.
Заболел как-то воспалением легких. Температура аж под 40. Фельдшер, умудренный жизненным опытом старичок, послушал, постучал мою грудь и сказал:
– Безнадега! Не выживет. Хана парнишке. Выжил! Бабушка где-то раздобыла медвежье сало, на ночь втирала в мою слабенькую грудь, привязывала нагрудник, связанный из собачьей шерсти и поила снадобьем из трав. Вот и помогло. Жить, видно, очень хотел. Хорошо, что бабушка не работала, а занималась детьми и домашним хозяйством. В доме всегда был порядок и простая горячая еда. Корову держали. Выручало молоко. Пару литров молока бабушка поутру ухищрялась продать. Так появлялась дополнительная копейка к заработку деда.
Неожиданно приехала домой моя тетя Лена. Приехала не одна, а с крошечным сыном. Она училась в техникуме в городе Кирове. Её приезд, да еще с ребенком, накалил обстановку в доме. Появились еще два лишних рта, которых надо кормить.   Дед шел на работу угрюмый, неразговорчивый и возвращался поздно вечером смертельно усталым, замертво падал на кровать и засыпал. Война требовала полной отдачи сил и не щадила никого.
Мне шел пятый год. Я уже кое-что кумекал. Слышал, как Елена бабушку стала подзуживать.
– Сдай парнишку в детдом, пока его родители на фронте. Окончится война – заберем. Бабушка сопротивлялась какое-то время, но потом согласилась.
И стал я детдомовцем. Помню, что всегда хотелось есть. В животишке урчало, мутило, требовало. Кормили нас до омерзения плохо. Летом было полегче. На берегу реки Томь росла дикая конопля. Мне она тогда казалась дремучим лесом. Мы прятались в ней от воспитателей, получая за это подзатыльники и угол. Наберешь горсточку семян, подуешь, перекладывая из одной ладошки в другую и в рот. Никто тогда не знал и не подозревал раньше, что это наркотик. Выкапывали луковицы саранок – слаще меда казались они нам. Лазили в колхозный огород за морковью, капустой и репой. Выдерешь морковку, об росную травку шоркнешь, потом об штанишки и скорей съедаешь. Около рта –чернота. Это родная земелька- кормилица осталась, по ней-то воспитательница и узнавала, кто в колхозный огород лазил, и строго наказывала. Ели разную траву, чаще пучки. Плохо, что за ними надо было бежать километра три, не меньше. Это нас не останавливало. И все же главным лакомством были для нас рыжики. Разведем костер и жарим. Полусырые, несоленые, рыжики хорошо утоляли голод. Мы с жадностью хрумкали их, не боясь отравиться.
Изредка приезжала бабушка. Привозила вареную картошку, хлебушек и пол – литровку молока. Она смотрела на меня, доходягу, и плакала. Я тоже ревел. Слез пролил целую кадушку. А кто их не лил? Всем было тошно, все ждали конца войны и проклинали немчуру. Моя душа тосковала по бабушке. Тогда мне казалось, что рядом с ней чистый воздух, не отравленный лицемерием. Не случайно же я стал называть ее мамой.   
Однажды всю ночь бежал по берегу Томи до железнодорожного вокзала. Хотел незамеченным нырнуть в вагон электрички, залезть под лавку и пролежать до самой Тайги. Меня нашли и жестоко наказали, чтобы другим неповадно было.
–Дедушка, почему ничего не сказал о Наташе с отцом?
–Наташа (не могу назвать ее мамой) ушла добровольцем на фронт. Медсестра, военнообязанная. А отец помощником машиниста водил поезда, груженные военной техникой. У дедушки Иосифа была броня, очень ценили его золотые руки в локомотивном депо. Мастером высшего пилотажа был.
 Отец мой попал в плен, когда фашисты разбомбили поезд, но это уже другая история.  Ты плачешь? Не надо. Это было так давно, все быльем поросло.
Внучка прижалась к деду, обняла его.
– Давай пить чай, - произнес дед, целуя внучку.