Клаустрофобия стопы

« Больная голова стопе покоя не дает».

 
Здравствуйте, я стопа Семена. Живётся мне, так скажем, нелегко. Не потому, что Семён алкоголик с манией величия и нестабильными заработками. Практически нет. У меня клаустрофобия — клаустрофобия стопы, и большую часть времени я страдаю. Чтобы вы понимали, Семён житель уральский — климат в здешних краях континентальный, и житель при том городской. Я же душой селянка. С тоской и нежностью вспоминаю прекрасные летние дни в деревне: я, обнаженная, мяла свежий конотоп, изредка подвозила мелких букашек по дороге на рыбалку, заискивала с горячим песком на пляже, слегка обжигаясь от его объятий, плескалась в озере.
Лишь иногда Семен в силу своей несуразности, спьяну или похмелья, мог ударить мизинцем о край дверного косяка или стола. Больно телесно, определенно больно, но я зла на него не держу — какой достался, такой и есть. Стопы истинные однолюбы и не меняют людей, что бы те из себя ни представляли. Другое дело, когда Семен был молод и заключал меня в тюрьму кожаной плотнооблегающей обуви. Каждый раз пытаюсь сложить эти воспоминания в корзину и поджечь, однако память штука коварная: нет-нет, да и нахлынет волна былых мук. Да что уж там... И говорить нечего.
Особенно в память, как сигаретный запах в старый диван, въелся случай. В тот день Семен после душа вытер меня махровым полотенцем. Надел белую рубашку. Подвесил надо мной полотна выглаженных брюк. Повязал галстук. Что-то кольнуло тогда у меня, мерзкое предчувствие появилось (и не зря!). Закинул на себя пиджак, вышел в коридор, где я столкнулась с ними – злые, с оскалом бультерьера, смотрели на меня оксфорды, самые строгие ботинки с закрытой шнуровкой. Семен насиловал меня ими кошмарное количество минут. Сопротивлялась, как могла — расставляла пальцы, не влезала пяткой, упиралась ладьевидной костью, но Семен с грубой физической силой, раз за разом методично вдавливал меня в саркофаг туфли. В итоге ободрав кожу за пяточным сухожилием, с помощью средства для пыток под названием «ложка для обуви» эта сволочь все же заставила меня оказаться в максимально замкнутом пространстве. Удушье. Мои кости, как ребра, сжали и не давали вздохнуть. Я ревела пОтом, а изверг завернулся в плащ с теплой подкладкой и захлопнул дверь.
Мы долго куда-то шли, я временами теряла сознание. Когда Семен чувствовал, что мне плохо, он переступал с меня на глупышку-сестру. На улице веселился свободный позднеоктябрьский дождь. Инквизитор забежал в телефонную будку, созвонился с какой-то Мариночкой, предупредил ту, чтобы взяла зонт. Провал. В себя я пришла в филармонии от речитатива «Ах, вот ещё несчастье!..». Стало чуть легче: может, от музыки Россини, может от того, что Семен немного ослабил удавку шнурков, или от того, что рядом была пара узких женских сапог на стройной ножке, и кому-то могло быть хуже, чем мне. Мы втроем дослушали финал второй картины, и водитель такси отвез нас в не знакомую мне ранее квартиру. В прихожей, где бронзовый светильник был увенчан массивным плафоном, Семен вытащил меня из пахнущего телячьей кожей черного гроба. Сво-бо-да!
Всю дальнейшую ночь об меня терлись холодные дамские стопки Мариночки, но мне было не до их ласк. Если бы стопы умели курить, в тот вечер я бы явно закурила. А квартира, кстати, совсем ничего была: без острых углов, с хорошим теплым полом и нежным паласом. Те полтора года, что Семен там ошивался, мне было весьма комфортно. Однако жуть того дня из меня не выбить и хлопушкой для ковров.
Нынче же Семен даже весной ходит в валенках. Не скажу, что я глубочайшем восторге — все лучше чем раньше, и то хлеб. Тревоги мои теперь связаны с тем, что Семен одинокий. Ни ребенка ни котенка. Тараканы только. Почти сирота. Ухаживает за собой плохо, меня особо не моет, пьет много да спит. Пропадет, точно пропадет, и я вместе с ним.
Однажды уже чуть не убился, а ведь хорошо все начиналось! Прекрасная летняя суббота. Тепло. На улице застолье. Пахло одуванчиками и валерьянкой. Семен сделал мне не то что бы подарок, так, знак внимания оказал – надел сандалии. Вроде бы мелочь, а мгновение запечатлелось. Из маленьких столов-вагончиков сотворили огромный стол-состав, укутанный на скорую руку в скатерти да клеенку. Еда — водка, конфеты и кисель. Разговоры какие-то про сорок дней, про светлую память, про Царствие Небесное. Это все там, наверху — внизу же я, нарядная, и другие стопы рядами друг напротив друга. Возникло ощущение, что вот-вот и наше ножное общество затанцует тампет! Но танцев не нашлось, а вечер истощился. Люди разошлись. И я, по воле Семена, наслаждалась ночной прохладой в пешей прогулке. Слушала, как он напевает: «О ma femme! O mа bien aimee!». Шли по мосту, и вдруг Семен толкнулся что есть мочи моей безмозглой близняшкой и как сиганёт через парапет! Пауза — и мы уже в равнопеременном движении под действием силы тяжести летим навстречу реке. Удар. Всплеск. Я в конвульсиях пыталась грести, но Семен был без сознания. Страшно до жути. Внезапно в холодном свете луны появилась волосатая мужская рука, схватила меня и  потащила Семена в лодку. Рука та была рыбацкая — собственно, любитель поставить сети Семочку и откачал. Такие дела.
На старой газовой плите «Омичка», которая похожа на соседского далматинца из-за черных сколов на белой эмали, гневно закипел чайник. Трясясь и словно убегая от себя, как большинство людей, обжигал паром несбывшихся надежд пожелтевший потолок. Мы с Семёном сидели в комнате, позабыв про хоботатого. Раздался звонок в дверь. Семен, неспешно ковыляя мной, открыл. «Привет, дядя Сёма!». Это сын соседа пришел проведать. Самого соседа Юрку уже пяток лет как сгубила привычка затянуться душистым табачком, а сын его заходит — как-никак все детство с дядей Семой футбол гонял. Хороший малый. «Мы с друзьями в баньку пошли, давай с нами» — бодро предложил паренёк. И тут я разомлела от желания. Эх, как же я этого хотела! Последний раз лет так пятнадцать назад в баню ходили, вот времена... Тогда Семён был завсегдатаем русских парных. Крайний раз такая история вышла.
Семён дождался приятелей, и мы двинули без разминки на К. Мяготина в общественную. Встретили нас там уютные кабинки и теплый кафельный пол: Семён тапок не взял, чему я была несказанно рада. Прошли в помывочную, замочили березовый, я аж вспотела от возбуждения. Мужички взяли «Жигулевское» и вяленого сырка. Окатившись водой, как завещал отец, Семён забежал в парилку и быстро закрыл двери, лег на полок и грелся. Минут через десять достал веник, начал париться, и горячий воздух прогрел меня полностью. С каждым прикосновением листьев внутри меня на пороховом фитиле чувственных наслаждений загорался новый виток зёрен, пока с очередным ударом не заставил взорваться мой внутренний фейерверк. Семён выскочил из парилки и с ведра облился холодной водой. Экстаз! Вернулся к дружкам и стал пить пиво, прикусывая рыбкой. Изумительный вечер. Однако на мою беду внезапно в баню вбежал Валерка, брат той самой любительницы оперы, достал язык с плеча и сквозь сбитое дыхание прохрипел: «Марина в реанимации. Автобус сбил! Поехали!». На этом водные процедуры закончились вместе с прекрасной эпохой походов за легким паром.
После того случая Семён в баню не ходил, с друзьями особо не встречался, да и женщин у него больше в жизни не было. «Спасибо, малой, я сегодня дома», — сказал Семён Анатольевич, бывший художник-декоратор областной филармонии. Закрыл двери. Снял с плиты чайник. Налил кипяток в таз, разбавил холодной водой, бросил соли. Сел на табурет. Бережно опустил меня в воду и устроил мне горячую ванную. За его широкой спиной, у стены, на которой висела старая фотография молодой девушки, затрещала виниловая пластинка с надписью «Verdi. La traviata». Любит. И я его, куда деваться. В тесноте, да не в обиде.