Москва вторая постмундиальная, 2018 г

Часть первая: Шереметьево-иметьего

Есть дни рабочие, есть – выходные, а есть дни летнего отпуска, чтоб они горели!

- А давай поедем в Таиланд! – предложила жена. - Тебе там обязательно понравится.
- С чего это мне понравится страна третьего мира?
- С того, что там дёшево.

И я призадумался. Дешевизна она ведь, как голая женщина, мгновенно порождает фантазии. Вот этим-то моя благоверная и воспользовалась.
- Кстати, - не сбавляя темпа, продолжила она, – к Таиланду можно присовокупить и Сингапур.
- А можно не присовокуплять?! – раздражённо поинтересовался я. - Можно, хоть раз обойтись без этих вот твоих... совокуплений?!
- Но там же так красиво!
- Может, там ещё и дёшево?!
- Нет, но, если тебя не устраивает третий мир, надо платить за первый.
- Мне достаточно второго! – продемонстрировал я ей два растопыренных пальца. - Вот, второй мир – это моё! Румыния, там, Болгария, Россия...
- Хорошо, - слышу, - полетим «Аэрофлотом».
- А «Аэрофлот» то тут при чём?
- Ну как же? Ты ведь хотел Россию, вот через Россию и полетим.
- Ты имеешь в виду - Шереметьево? И где там той России?
- С тебя хватит, - пророчески заверила меня супруга, и, как обычно, оказалась права.
***
В Шереметьево мы прибыли в пять пополудни. Сошли по трапу. Подивились чистоте асфальта. И, упаковавшись в подъехавший к самолёту шаттл, двинули мимо сверкающих лайнеров «Есенин», «Пастернак» и «Мандельштам», - рассуждая дорогой на тему: как же всё-таки органично здесь уживается прижизненное истребление талантов с их посмертным возвеличиванием.

И через каких-нибудь четверть часа вкатились в роскошное здание аэропорта. В главную, так сказать, артерию страны.

Бурлящая, насыщенным людским кровотоком, артерия тут же подхватила нас и понесла к стойкам транзитной регистрации, где, сбившись в плотный человеческий сгусток, мы около сорока минут просачивались сквозь узкую воронку, разминая себе бока, оттаптывая ноги и выцеживая из кожного покрова унции холодного пота. Отчего потом ещё полчаса брызгали себе в лицо из туалетного рукомойника, восстанавливая обзор и дыхание.
И лишь, восстановив жизненные функции, продолжили свой путь из точки «А» в точку «Б». А именно - из терминала «D» в терминал «F», где нам и повстречался этот Данила.

С криком: «Гражданка!», он сдёрнул мою жену с подножки стоявшего на парах автобуса, и, махнув рукой водителю, отправил шаттл к самолёту без нас.
Представляете ситуацию?

Ну вот давайте, для наглядности... Идёте вы, предположим, чётко представляя куда и зачем, шаги ваши вымерены, планы скорректированы, путь намечен, и вдруг чья-то рука захлопывает перед вашим носом дверь.
Разумеется, рука та наделена властью, а вы ею, в данный момент, совершенно обделены, и даже немножко обделаны – от внезапности.
Шутка ли: в одну секунду из господ превратиться в граждан, и почувствовать, как все ваши надежды и чаяния рассыпаются, словно папиросный пепел.
Вот так, просто: «Регистрация окончена!», и щелчок двери.

О-о, доложу я вам, это ни с чем несравнимые ощущения!
В первую секунду ваш организм порождает недоумение. Затем он меняет его на растерянность. Далее, на ваше лицо наползает глупая заискивающая улыбка, свидетельствующая о несерьёзности происходящего. И лишь затем к вам приходит кромешный ад осознания.

Оказывается, всё это не шутка, не сон, не розыгрыш. И все ваши: «Как?!» разбиваются о многотонное: «А вот так!».

- Но до отлёта же ещё двадцать минут! - беснуетесь вы.
На что Данила, твёрдым, как кувалда, голосом, вколачивает:
- Регистрация на рейс закончилась в 19:00!
- Но сейчас 19:01 и мы уже минуту с вами разговариваем! - кричите вы, как резанный, и ваша десятилетняя дочь начинает рыдать.

Тогда, шепча ей нечто утешительное, вы, конечно же, сбавляете тон, и начинаете перед Данилой унижаться: «Ну поймите!.. Ну войдите!.. Ну помогите!».
Но, что такое «слезинка ребёнка» для исполняющего приказ, как и весь Достоевский, именем которого назван, отлетающий уже без вас лайнер?
Кого и когда останавливали подобные мелочи?

Несокрушимое: «У меня предписание!», и тупое: «Не положено!», превращают все ваши мольбы и взывания к добродетели – в ничто. В пыль! В прах! Поскольку Мундиаль неделю, как закончился, а вместе с ним и вся, вколоченная кнутом, учтивость персонала.

Ещё бы! Целый месяц вынужденно улыбаться.
Месяц быть чутким, душевным и понимающим, превозмогая естественное желание бить, топтать и расквашивать.
Какой, скажите мне, Данила всё это вынесет?

А потому, как только дали финальный свисток и прозвучала команда «вольно!» - всё великодушие, добродушие и прекраснодушие, навязанное начальством, у Данилы улетучилось.
Улыбка его превратилась в камень. Лицо - в булыжник. А облачённый в казённую форму торс - в неприступную скалу, о которую, мы и размозжились, словно утлое судёнышко.

Не знаю, возможно немалую роль в случившемся сыграл наш израильский паспорт. Может, в детстве этот булыжник крепко пострадал от бытового сионизма, и пьяный сосед в ермолке, под «Хава нагила», гонялся за ним с талмудом или ещё с чем.
Кто знает, что претерпел от разнузданных евреев этот несчастный юноша с холодным лбом и пустыми глазами.

Как бы то ни было, но мы оказались на раздаче, и на естественное требование начальства – получили горделивое: «Я здесь начальство!».
А на истошное: «Что же нам теперь делать?» - равнодушное: «Да что хотите».

Такие уж они Данилы - волевые и хладнокровные. Им неведомо сомнение, сожаление и сочувствие. Их слово не воробей. и уж коли вылетит, кому-то непременно прилетит. Рота ли с голыми руками пойдёт на пулемёт. Мы ли, вместо отпуска, пойдём куда подальше. Жертвы обязательно найдутся. Поскольку лучше всего у Данил получается – исполнять.
А ещё лучше - приводить в исполнение. Что, собственно, с нами и произошло.

Вот так: короткий взмах волевой руки, и мы убитые – «здесь», самолёт наш – «там», а Данила – «туда», продолжать свою борьбу за высокое качество обслуживания. Ибо бороться за качество гораздо приятней, чем его обеспечивать.

Словом, если отбросить оранжевые пилотки натянутых на пяльцы стюардесс, и не брать во внимание расфасованную на западный манер треску с пюре и баранину с бургулом, можно смело сказать, что за последние тридцать лет на моей бывшей родине мало что изменилось.
И хотя фантик, конечно же, новый – начинка, по-прежнему, не шоколадная.
И следующим в этой начинке мы вкусили Нурланбека.

Ловко перехватив, переданную Данилой эстафету, фразу: «Граждане, в очередь!» Нурланбек произнёс с безупречным вологодским прононсом.
А на наш всхлип: «Но у нас же самолёт отлетает!» – ласково добил нас коротким: «Забудьте!».
- А чемоданы?! – ахнули мы.
- Их доставят.
- Зачем же их? Доставьте лучше к ним нас!
- Это не в моей компетенции, – глядя в экран, равнодушно произнёс Нурланбек, и я приятно удивлённый, зашептал совершенно отчаявшейся жене:
- Раз он знает такие слова, значит, он интеллигент! Он нам поможет!

Однако, дальше интеллигентного слова продвинуться нам так и не удалось, и наш диалог принял форму вопросов-ответов:
«Где ваше начальство?» – «В общем зале».
«Можете нас с ним связать?» – «Не могу»
«А вызвать? – «Могу, но оно не придёт»
«Почему?» – «Потому что - занято»
«Как же нам с ним поговорить?» – «Выйти в общий зал»
«Но это же - через паспортный контроль?» – «Именно»
«А если мы не хотим в Россию?» – «Вы уже в ней!»

Последняя фраза так меня обрадовала, что я вновь перестал дышать, отчего лететь мгновенно расхотелось. Такой уж организм - если не дышишь, ничего и не хочется.
И пока, последующие полтора часа, жена упорно добивалась встречи с призрачным начальством, а дочурка шмыгала распухшим от рыданий носом, я лежал на скамье и очень достоверно изображал выброшенную на берег пучеглазую рыбу.

Лишь, когда на очередную мольбу жены: «Позовите уже нам хоть кого-нибудь!», Нурланбек любезно предложил вызвать полицию, я ожил.
Ко мне неожиданно вернулось дыхание, и я закричал: «Не надо полиции!!!».
И стал жарким, горячечным шёпотом, жестикулируя руками и ногами, объяснять обезумевшей супруге, что ребятишки с «калашами» посадят нас отнюдь не в самолёт. И что вместо «храма обезьян» мы скорее всего окажемся в обезьяннике.
И Нурланбек, да хранит его Аллах, вместо автоматчиков, вызвал нам сотрудника безопасности в штатском.

- Кто тут?! Кого тут?.. – вопросил у Нурланбека прибывший сотрудник, и получив кивок в нашу сторону, представился Петром Сергеевичем.

По короткому седому ёжику, форменным усам, и строгой стати я безошибочно распознал в нём бывшего офицера и, проваливаясь в синеву его иконописных глаз, забормотал:
- Произошло трагическое недоразумение...
На что иконописный, прервав меня жестом, проговорил:
- Секундочку, я включу видеорегистратор... Смотрите на голубой огонёк, и говорите.

И я заговорил с огоньком.
Я рассказал этому «голубому» всё! И про Данилу, и про его мать, и про сорокаминутную воронку, и про двадцать минут до вылета, и снова про Данилу, и опять про его мать.
Словом, обретя, наконец, в этом мерцающим голубеньком огоньке долгожданного слушателя, я распахнул перед ним душу, раздвинул чакры и выхаркал с болью и горечью всю накопившуюся во мне беду.

В какой-то миг мне даже почудилось, будто по ту строну огонька сидит и внимательно меня слушает сам президент, - и тогда я, наконец, умолк.
А Сергеич, погасив огонёк, поднял рацию и неповоротливо, с отчётливо слышимым мозговым скрежетом, заговорил.
Точнее – начал словесно телеграфировать, тщательно подбирая и заменяя привычные слова на приличные. Отчего речь его показалось мне похожей на ночное мочеиспускание страдающего простатитом.

«Значит так, Коля... – начал Сергеич, басовито выдавливая из себя трудно идущие слова. - Я тут у этих (пауза) На транзите, короче. Так тут (пауза) пассажиры (долгая пауза) не улетевшие. Их там один (долгая пауза) наш товарищ (пауза) с этого, ну, (пауза) с транзита - на рейс не пустил. И вот они здесь (пауза) возмущаются. (Долгая пауза). Так что, ты там, Коля, сообщи этим (пауза) ну транзитным, короче, чтоб сюда шли. Да скажи (пауза) поскорей чтобы. Это их (долгая пауза) работничек (пауза) напортачил. Вот пусть (пауза) и разбираются! А то я (пауза). Короче, ты понял, отбой!»

И уже через минуту перед нами возник, а точнее - буквально материализовался из воздуха, Григорий.
И выглядел тот Григорий не столько Распутиным, сколько Гришенькой, ибо был мал, щупл и разговаривал так тихо, что приходилось, ломая спину, тянуться ухом к его едва шевелящимся губам.

- Что случилось? – прошептал Григорий-Гришенька и, смиренно опустив глазки долу, подставил под наши губы своё миленькое ушко.
- Дани-ила! - коротко ответствовал я. - С нами случился Данила!

После подробного доклада президенту, я так ослабел, что повторить историю сначала был уже не в силах.
Впрочем, и этот ответ Гришеньку удовлетворил. Понимающе кивнув, он прошептал нам: «пойдёмте».
И я, с торжествующей улыбкой, объявил жене:
- Нас ведут! Наконец-то, нас куда-то ведут!
- А куда? – спросила она.
И я проорал:
- Какая разница?! Хватай чемоданы! Идём скорей!
И мы двинули - из точки «Б» обратно в точку «А».

Правда, вскоре выяснилось, что следовали мы из одной «Ж» в другую, но в те минуты, я буквально порхал с громоздкой поклажей за нашим молчаливым избавителем, вследствие чего, вскоре вновь начал хлопать губами, надкусывая вялым ртом кондиционированный воздух.

- Может вам доктора? – поинтересовался Гришенька, когда я в очередной раз клюнул его влажным носом в розовый затылок. - Он бы вам справку выписал...
- А поможет? – заваливаясь набок, пробормотал я.
- Возможно.
- Тогда зовите.

И мягко опустившись на пол, даже не заметил прибытия женщины со стетоскопом и парнишки с рюкзачком.

Очухался я лишь, когда в мою ладонь легла жёлтая таблетка.
- Это Адалат, - улыбнулась мне докторша. - У вас давление - сто сорок на девяносто.
- Странно, - пробормотал я, – вроде нормальное давление...
- Где ж это оно нормальное? Оно повышенное!.. Вот, положите под язык.
- А можно, я потом? – запихивая таблетку в карман, изобразил я на лице подобие улыбки.
- Почему? – удивилась докторша.
- Ну-у-у-у... - проблеял я, не решаясь сказать, что данный препарат вот уже пятнадцать лет как запрещён у нас к использованию: - Просто, давайте я лучше потом...
- Тогда возьмите хотя бы Глицин.
- А он от чего?
- От всего! - ответила докторша, и вылущила в мою обмякшую ладонь пять таблеток. - Мы его даже детям даём.
- А справочку? Можете дать мне справочку? – запихивая в карман пилюли, произнёс я умоляюще.
И докторша, с явным облегчением, выдохнула:
- Справку? Ну разумеется.

А уже через минуту, благодарно пожав ей руку, я протянул Гришеньке новенькую, гладенькую справочку с треугольной печатью, которая тут же отправилась по чьим-то начальственным рукам. А затем и в мусор.

Всё это я пронаблюдал прямо с пола, перекатывая в кармане пилюли, а во рту сухой отяжелевший язык.

- А пойдёмте к Галине! – неожиданно предложил Гришенька. - Галя поможет!
Однако прежде, чем предстать пред всесильной Галей, нам пришлось преодолеть Олю.

Таможенница Оля долго сверяла мою цветущую, пышущую здоровьем фотографию с бледным безжизненным оригиналом.
А я уверял её, что это я.
- Честное слово! – клялся я. - Три часа тому назад — это был я!
И она, наконец, ударила по моему цветущему лику квадратной печатью.

А всемогущая Галя послала нас к Вале, сообщив перед этим, что у «Аэрофлота» на ближайшие три дня свободных билетов в данном направлении не предвидится.
А ещё, дождавшись, когда мы повернёмся к её бойнице спинами, прошила нас короткой очередью:
«Надеюсь, вы понимаете, что обратные билеты мы вам тоже аннулировали?» - выпалили Галина, и мои лопатки судорожно сомкнулись, ноги подломились, а голова повисла на ослабевшей шее, будто завядший бутон.
Таким я Вале и запомнился.

Хотя, навряд ли, поскольку от экрана Валя не отрывалась.
С минуту поколотив по клавишам длинными накладными ногтями, она, наконец, поинтересовалась не желаем ли мы, за каких-нибудь четыре тысячи долларов, полететь через Ханчжоу в Пукет с суточной пересадкой. А на наше: «Так, нам ведь - в Бангкок!», незамедлительно предложила взмыть «Эфиопскими авиалиниями» с двумя пересадками в африканских столицах, украсив это сообщение сентенцией: «Говорят, Аддис-Абеба в эту пору особенно хороша!».

Дальнейшее я уже не слушал.
Ползком добравшись до ближайшей скамейки, я взвалил своё измученное тело на холодный оранжевый пластик и, прижав к себе всхлипывающую дочурку, запел:
«Кипучая,
    Могучая,
     Ни кем непобедимая
       Страна моя,
          Москва моя, –
             Ты самая любимая!»


               
Часть вторая: Химки
И всё же человек тварь непредсказуемая. С бодрым «поживём ещё!» может запросто откинуться, а с истошным «подыхаю!» - живёт себе и живёт.
Подкатив возвращённые нам «Аэрофлотом» чемоданы, жена поинтересовалась моим самочувствием.
- Тебе лучше? – спросила она, и услышав: «хуже!» – потребовала подробностей.
- Хуже, чем когда?
- Хуже, чем всегда!
- То есть - хуже обычного?
- То есть, по-ды-ха-ю!!!
И я не обманывал, поскольку в тот момент на моей груди восседала невидимая толстуха, с необычайным рвением заливавшая меня моим же потом.

- Ну что ж, значит, поедем в больницу, – буднично проговорила жена. - Какая у вас ближайшая? - обратилась она к Гришеньке.
- Химкинская, – ответил тот. - Химкинская, городская. Вам вызвать «скорую»?
- Нет, такси будет достаточно.

И Гриша, впервые за время нашего общения, улыбнулся. Точнее сказать - просиял. Обычно такое наблюдается у собак при команде «гулять», и у хозяев, узнавших, что их докучливые родственники, наконец-то, съезжают.
В один миг Гришино бледненькое личико порозовело, и он, с готовностью схватив наши чемоданы, резвым коником погарцевал к выходу.

По пути он успел заказать нам такси, помог разобраться с банкоматом, и лишь удостоверившись, что деревянная валюта опустилась в наши карманы, а поклажа - в авто, попрощался с нами навечно.

- Приезжайте ещё! – одарил нас Гриша своей милейшей улыбкой.
И мы ответили ему:
- Всенепременно!
А уже через минуту огни Шереметьева стали позади нас медленно затухать, а Химкинские, впереди, наоборот, разгораться.
                ***
Водитель-кавказец, чьи переломанные уши и нос выдавали в нём закоренелого гуманитария, неожиданно признал во мне своего брата, и хрипло поинтересовался:
- Што, брат, в бальницу?
- В Химкинскую, – кивнул я. - В приёмный покой.
И для убедительности упомянул предполагаемый инфаркт. После чего в машине воцарилось тягостное молчание, и прервал его мой южный родственник лишь возле шлагбаума.

- Выхадитэ, – глухо проговорил он.
- Куда? - оглянулся я.
- Здес, - кивком указал он мне на приземистую будку с крошечным окошком, в центре которого маячило круглое, раскосое лицо.
                ***
- Откройте, товарищ! - держась за грудь, постучался я в окошко. - Нам в больницу надо. Срочно!
- Вот больниц! – кивнуло круглое лицо в сторону тёмного здания. - Прям через сквер падёшь, справа увидиш окно горит – стучи.
- Какой сквер? У меня чемоданы, ребёнок... Подними шлагбаум, товарищ!
- Не могу, братишка. Ночью - не могу. Распоряжение главврач.
- Но у меня инфаркт!
- А ты тихо ходи... Прям через сквер… Увидишь окно - стучи.

И мы двинули через сквер. С чемоданами, с инфарктом. Сквозь кромешную тьму, по тропинке вдоль кустиков.
Как умирающий, я волок одну поклажу. Жена с дочкой - остальное.
                ***
А окно, действительно, обнаружилось справа, рядом с бронированной дверью, за которой восседал меланхоличный охранник.

- Вам кого? – спросила меня сонная медсестра в накинутой поверх халата вязанной кофте.
- Доктора, – выдохнул я. – У меня затруднённое дыхание, боль за грудиной и обильное потоотделение...
- А-а-а, – качнула она белым чепчиком. - Тогда, вам к доктору.

И через минуту появился он. Молодой, долговязый врач в джинсах и
халате поверх пёстрой футболки.

- Ясно, – сказал он, выслушав мои жалобы. И задумался.
- Очень напоминает сердечный приступ, – подсказал я.
- Да-да, похоже... Но что же мне с вами делать?
- Не знаю. Может, ЭКГ?
- Помилуйте, откуда здесь ЭКГ? Это же хирургия! Вот если бы у вас – фурункул… - проговорил он мечтательно, - …или, на худой конец, растяжение... Так что же мне с вами делать?

И вдруг лицо его просветлело.
- Пульс! – улыбнулся он. - Я померяю вам пульс!
И энергично схватив меня за руку, приложил тонкие пальцы к моему запястью.
«Ну всё, - подумал я, - спасён!».

- Ничего, – заговорщицки подмигнул мне доктор. - Сейчас я вам ещё и давление смеряю.
После чего, действительно, извлёк из шкафчика тонометр, и резкими, уверенными движениями наложил на моё предплечье манжету.

- Сто сорок на восемьдесят! – закончив замер, объявил он: - Я дам вам таблетку Адалата!
- Спасибо, - говорю, - у меня уже одна есть… И Глицин, кстати, тоже.
- Правда? – искренне огорчился эскулап, и его восторженный пыл мгновенно угас. - Что же мне с вами делать? – вновь затянул он уже знакомую мне арию. – Вот если бы у вас абсцесс или хотя бы рожа...
- Боюсь, и рожей я вас не порадую, - потирая ноющую грудь, виновато улыбнулся я.
- Ну, тогда... - вздохнул он, - ...вам надо в терапию.

- В терапию – это перевозку вызывать! – подключилась к разговору медсестра.
И я мученически ей улыбнулся:
- Ну, перевозку, так перевозку…
                ***
- Как это - нет ЭКГ?! – не поверила мне супруга.
- Вот так. Говорят - хирургия.
- А кровь на анализ они у тебя хотя бы взяли?
- Говорю тебе - хирургия!
- Так что ж они сделали?
- Вызвали перевозку.
- Куда?
- В терапию!
- А почему не на каталке?!
- Наверно, такие правила - при подозрении на инфаркт только в сопровождении реаниматологов.
                ***
Однако реаниматологи не прибыли. Вместо них приехал водила с изрядно помятым лицом.

- Кого тут в терапию? – буркнул прибывший, и я, подняв руку, спросил:
- А пешком туда далеко? Просто у меня семья, чемоданы...
- Не, чемоданы не повезу.

И тут вдруг жена запросилась в гостиницу.
- Уже час ночи, - сказала она, - ребёнку надо спать - мы поедем в
гостиницу!
- В какую?! – слегка одурел я. – У меня же инфаркт. В какую ещё гостиницу?!
- В ближайшую.
- И в каком морге вы потом будете меня разыскивать?! Меня ж там отпоют и кремируют!! – начал я вздувать шейные вены, чувствуя, что дышать, как ни странно, становится легче.

Однако в терапию мы всё же поехали.
Позади была Москва, отступать было некуда, поэтому, пошуршав банкнотами, я быстренько убедил водителя принять нас с багажом, и даже самолично закинул все чемоданы в «реанимобиль». Точнее - в ту развалюху, которая, судя по истлевшим на её бортах буквам, лет тридцать назад таковым являлась.
И мы, наконец, тронулись.

От погрузочного рвения мой инфаркт ещё немножко отступил. А вот пот, наоборот, выступил. Правда уже не холодный и липкий, а горячий, с которым, как известно, не умирают, а мечутся в бреду.
Вот мы и заметались, распластавшись на чемоданах в этой трясущейся колымаге, отчего и насладиться ночными Химками в полной мере не смогли.

Зато, за двадцать минут адской тряски, сидевшая на моей груди толстуха, успела где-то с меня сойти, и понял я это лишь, когда чёртова колымага, наконец, остановилась.

Такое случается. Обстоятельства порой оказываются сильнее смерти. Ибо летальна для организма лишь безысходность. Но стоит появиться хоть малейшей, пусть даже самой жуткой определённости, как организм мгновенно возвращает себе способность функционирования. Правда, поначалу на самом простейшем, то бишь, кишечном уровне... Вот и ко мне - первым вернулся желудок.

Под ложечкой вдруг остро засосало, кишки совершили несколько головокружительных кульбитов, и я, согнувшись пополам, застонал.

- Сердце?! – испуганно спросила жена. И услышав: «хуже!» – принялась выяснять:
- Хуже, чем когда?
- Хуже, чем всегда!
- То есть - хуже обычного?
- То есть, по-ды-ха-ю!!..

И тут вдруг водитель прервал нас странной сентенцией.
- Надеюсь, бабушки уже спят… – хрипло проговорил он.
И мы с женой переглянулись.
- Какие ещё бабушки? – стоном вопросил я. И водила, буркнув: «золотые», распахнул перед нами массивную дверь, за которой простиралась непроглядная тьма.
От её вида мой кишечник мгновенно замер.

- Но это, вообще, приёмный покой? - осторожно поинтересовался я.
И услышал:
- Приёмный, приёмный… Вот врач примет, и будет тебе приёмный... Так, вы оставайтесь здесь, - кивнул водила моим жене и дочке: - А ты, давай, за мной. Только не разбуди бабушек.

От нового упоминания о таинственных старушках по моему затылку пробежал лёгкий холодок.
                ***
- Так это приёмный покой или нет?! – шагов через сто безмолвного шествия решился я повторить свой вопрос. И мой провожатый, вдруг резко остановившись, закрутил головой, словно к чему-то прислушиваясь.

- Так… - проговорил он неожиданно осевшим голосом. – Дальше давай сам. Поднимешься по лестнице, тебя там будут ждать.
И исчез.
- Кто - ждать? – вопросил я темноту, но та не ответила.
 
Второй этаж мрачного здания мало чем отличался от первого. Лишь за дверью с надписью «Ординаторская» мне удалось различить тоненькую полоску жёлтого света.

- Это вы из хирургии? – спросила меня, сидевшая за столом, молоденькая докторша.
И когда я кивнул, добавила:
- Мне о вас сообщили. Сейчас я сделаю вам ЭКГ и проверю сахар... Но сперва мне надо сходить за скарификатором.
- За чем?
- Неважно. Сейчас вернусь, а вы побудьте здесь и, пожалуйста,... - тут она глянула на меня умоляюще, – ...пожалуйста, не выходите наружу.
- Из-за бабушек?! – нервно хмыкнул я.
И она, вздохнув, бесшумно выскользнула за дверь.

А в моей голове закружились мысли: «где мы?», «кто эти демонические старушки?», «что такое скарификатор?», и снова: «где мы?».

А минут через пять в ординаторскую вошла женщина в белом.
- Я возьму у вас кровь, - спокойно сказала она и закопошилась в процедурном шкафчике.
- А тут вот э-э-э... – стараясь казаться не слишком заинтересованным, проговорил я, - тут вот несколько раз упоминали каких-то бабушек...
- А что такое?! – испуганно обернулась ко мне женщина: - Они проснулись?!
- Да вроде нет... - пробормотал я. И, услышав: «Слава Богу!», почувствовал, как у меня холодеет лысина и на загривке вздымаются волоски.

А в следующее мгновенье в руке женщины что-то блеснуло.
- Что это?! – инстинктивно отшатнулся я.
- Скарификатор, – показала она мне металлический предмет с треугольным наконечником и кровотоком. – Чтобы уколоть вам пальчик.
- Пальчик?! – прикрывая рукой сонную артерию, переспросил я. – А разве вы... не-е… не иголочкой?
- Кто ж колет пальцы иглами? - удивилась женщина, и без предупреждения всадила в меня эту заточку.
Из распоротой фаланги тут же брызнул алый фонтан.
- Зажимайте уже! Зажимайте! – донеслось до меня сквозь сгущающийся туман, и я без чувств повалился на кушетку.
                ***
- Ну что ж вы так? – отнимая от моего носа ватку с нашатырём укоризненно покачала головой докторша. - От обычного укольчика...
- Обы-ычного?! – простонал я, продолжая зажимать колотую рану, и услышал:
- А кстати, сахар у вас понижен...
- Кстати?!
- И раз уж вы лежите, давайте сделаем ЭКГ.

А ещё минут через пять, скорбно поджав губы, врачиха сказала: «увы».
- Увы?! – привстал я с кушетки вместе с проводами и присосками.
- Увы, это не инфаркт… - покачала она головой, как мне показалось, с сожалением.
- Но это же хорошо?
- Как сказать... С инфарктом было бы яснее.
- А какие ещё предположения?
- Возможно, это переутомление. Возможно, недостаток глюкозы. А может просто стресс. Что-нибудь из перечисленного у вас было?
- Всё было, – сознался я.
И врач улыбнулась.
- Вот видите как чудесно. Тогда мы оставим вас тут до утра и понаблюдаем.
- Где оставите? – переспросил я, и она так обезоруживающе захлопала ресницами, что я не решился задать ей главный, мучивший меня вопрос: «где же, чёрт возьми, я всё-таки нахожусь?!!», и лишь упомянул, что буду весьма ей признателен и очень благодарен.

- Ой, да мы и так вам палату VIP выделим, – отмахнулась от меня докторша. И вдруг, посерьёзнев, добавила: – Только...
- Что, только? – хохотнул я. - Опять что-нибудь про бабушек?
- Да. Не разбудите их, пожалуйста.
- Да кто они такие?! – не выдержал я.
- Ой, лучше не спрашивайте, - вздохнула докторша.
И весь остаток ночи я провёл в бдениях, охраняя сон жены и дочери.

А на рассвете, за дверью нашего VIP жилища, располагавшегося аккурат напротив санитарной комнаты, послышался дробный стук, тревожное шарканье и каркающее харканье.

- Кто там?! – сонно проговорила супруга.
- Не знаю, - поднимаясь с холодного, дерматинового матраса, ответил я. - Для обхода вроде рановато.
И, выглянув за дверь, попятился...
По коридору, гремя ходунками и палками, на нас надвигались бабушки.