Прадед Алексей и прабабка Анисья

Мои предки по маминой линии Писаревыми стали позже, а раньше их фамилия была Болдыревы. И охраняли они южные границы России, за что получили звание дворян-однодворцев*.  Но потом от службы отошли, осели на земле и позже прадед мамы служил писарем в волости, так что его дети, внуки, правнуки были тоже грамотными.   
«Бывало, в праздничный день сходють к обедне, а потом - читать: дедушка - Библию, бабы - Акафист. Они-то к обедне не ходили, надо ж было готовить еду и скоту, и всем, поэтому так-то толкутся на кухне, сестра моя Дуняшка им Акафист читаить, а они подпевають: «Аллилуйя, аллилуйя... Го-осподи помилуй...» Так обедня на кухне и идёть.»
Деда Алексея мама вспоминала с особенной теплотой, он всегда помогал своей рано овдовевшей дочери управляться с землёй, приезжая со своей слободы* Масловки на Рясники, которые были на другой стороне Карачева. Мама рассказывала: 
«Глаза- у деда были голубые-голубые! Бывало, как пригреить весна, так и приедить к нам на своей старой лошади с белым пятном на лбу… кони-то у него и ишшо были, но он любил и берег вот эту, старую.
- Она, - скажить так-то, - по мне. Быстро не бегаить, и я тоже.
Да и повозка у деда Ляксея... у нас на Ряснике (был на другой стороне Карачева)  на таких не ездили, издали её было видать, вот, бывало, и бягим встречать. Гостинцев нам привезёть, хлеба мешок, огород вспашить, засадить. И было у дедушки пятеро детей, - две дочки и три сына: старший Иван, потом Николай и младший Илия. Бывало, как возьмутся рожь жать, так сколько ж за утро скосють! Дядя Илюша особенно сильный был. Рассказывали, поедить с мужиками в извоз и, если вдруг покатятся сани под раскат, так подойдёть да как дернить их за задок, так и выташшыть сразу.»
Хозяйство у Писаревых было большое и трудились они не покладая рук. Мама с сестрёнкой девчонками ходили к ним в гости, и вот что помнила:
«Бывало приду к ним и думаю: да как же и жить в такой каторге? И маленький, и большой все работають. Бабка-то ху-удая была, маленькая, а хозяйство какое вела! Гуси, свиньи, коровы, лошади, овцы, и всю скотинку эту накормить надо, напоить, в закутки загнать. Все ж в поле уйдуть, на неё хозяйство и оставють, так она только одного свекольнику сколько нош за день наломаить и наносить! Да еще и поесть всем, кто в поле, надо приготовить, печку вытопить, хлеба испечь, и вот, бедная,мотается-мотается весь день, а к ночи - бараны эти... Как пустются, паразиты, бегать, как начнуть носиться по двору! Станить их загонять да к нам:
- Дети, помогите!
А разве ж мы сладим с ними? Вот и ташшыть барана этого в сарай за рога.»
Был у Писаревых просторный двор, - конюшни, закутки, подвалы, а недалеко от дома рига стояла и амбары, в которых хранили муку, там же рушили крупу, отжимали масло и на кухне всегда стоял бочонок с конопляным. Было и много скотины: три лошади, две коровы, овцы, свиньи, жеребенок, телята и для того, чтобы накормить это «стадо», сеяли гречиху в два-три срока, а солому гречишную запасали на корм скоту: 
«Держали Писаревы и пчел, за амбаром колоды стояли. Бывало, как начнёть дед мед выбирать, да как отрежить нам по куску от сот, вот и сосём цельный день...
А раз возил он сжатую рожь в сараи, а тут возьми, да и отроись рой. Ну, Дуняшка, сестра моя двоюродная, такая боевая была!.. и наладилася этот рой сымать. Полезла на дерево, да и зацепилась за сук! Висить на этом суку... рубаха-то на Дуняшке из замашки была, крепкая, а дедушка как бяги-ить:
- Ах, ах! - задыхается прямо. - Боже мой, зачем же тебя туда понесло!
Испугался дюже, что пчел сейчас растревожить, набросются на лошадей, те могли понести, да скореича распряг их и в конюшню заводить. Завел, а уж тогда и её с сука снял, и рой.»
Был дед Алексей верующий и в его хату часто сходились слобожане, а он читал им божественные книги про святых, про разные чудеса:
«- И опутается весь мир нитями, и сойдутся цари верный и неверный. И большой битве меж ними быть. И будут гореть тогда и небо, и земля…
Си-идять мужики на полу, на скамейках, слушають… Маныкин, Зюганов, Лаврухин, Маргун, а бабы прядуть, лампа-то у деда хо-орошая была, видная! Ну а мы, дети, бывало и расплачемся, что земля и небо гореть будуть, а он утешать начнёть:
- Не плачьте, детки. Всё то не скоро будить, много годов пройдёть, и народ прежде измельчаить.
- Дедушка, а как народ измельчаить? – спросим.
- А вот что я вам скажу. К примеру, загнетка в печке, и тогда на ней четыре человека рожь молотить смогуть. Уместются!  - И улыбнётся: - Да-а, вот таким народ станить. Но цепами молотить уже не будуть, а все машинами, и ходить не стануть, всё только ездить. - А потом и прибавить: - Не плачьте, дети, после нас не будить нас. - Это он ча-асто любил повторять. - Бог, дети, как создал людей, так сразу и сказал: живите, мол, наполняйте землю и господствуйте над ней. И Бог вовси не требуить от нас такого поклонения, чтоб молилися ему и аж лбы разбивали, ему не надо этого. Бог - это добро в душе каждого человека. Добро ты делаешь, значить, и веришь ему.
А бабушка Анисья придерживалась другого понятия о вере и бывало как начнёть турчать:
- Во, около печки кручуся и в церкву сходить некогда.
А дед и скажить:
- Анисья, ну чего ты гудишь? Обязательно, чтолича, Бог только в церкви? Да Бог везде. Вон, иди в закутку коровью и помолись, Бог и там.
- Да что ты говоришь, Ляксей! Господь с тобой!
- А как же, Бог везде! И в поле, и в лесу, в хате нашей, в закутке.
Во, видишь, как он… А ей обязательно надо было в церькву идти, стоять там, молиться, поклоны класть.»
Не верил дед и в разные приметы, поверья, в которые верила бабушка: 
«Бывало, пойдёть в стадо корову доить, нясёть молоко в доёнке, так ей обязательно прикрыть её надо, - не заглянул бы кто! Если корова отелилася, да вдруг сосед пришел и что-нибудь попросил, ну, тогда-а!.. А если корова молока недодала или вымя у неё загрубело, то это и вовси или чёрт подшутил, или ведьма подворожила. А дедушка искал другие причины во всем этом: или недокормили скотину, или недоглядели в чем, или болезнь какая приключилася.»
Приезжая к дочери на Рясники, старался дед Алексей и внучек воспитать так, чтобы они не верили в разные приметы, выдумки:
«Помню, всё-ё так-то мамке советовал:
- Ты, Дуняш, так воспитывай детей, чтоб они ничего не боялися. 
Да и мне часто говорил:
- Не верь ты, Машечка, ни в чертей, ни в сотан, всё это от невежества людского. - И начнёть учить: - К примеру, показалося тебе в углу чтой-то, а ты не бойся, подойди да обязательно пошшупай, и когда убедишься, что там ничего нет, тогда и не будить страшно.
Хотел он, значить, чтобы мы ничего не боялися. Понятное дело! Мать-то рано на работу уходила, мы одни оставалися и ну если покажется что-то? Будем сидеть да выть, а мать... когда ж она вернется-то? Вот и старалася я не верить ни в чертей, ни в сотан, ведьм.»
А думающая иначе бабушка часто рассказывала внукам, как однажды под какой-то праздник пошли они с отцом ловить рыбу, не помолившись, и вот:   
«- Подташшыли мы сеть к лодке, сунулися к ней, а из неё как лезить голова черная, лохматая и незнамо на что похожая! Отец чуть опомнился и скорей «Да воскреснет Бог» читать. Ну, голова эта как шарахнется опять в воду! И ушла в глубину. - Еще и прибавить обязательно: - Так что не грешите, ребятки, ведь мы-то как раз под праздник поехали рыбу ловить, не помолилися, вот и выташшыли чёрта.
А дедушка улыбнется и скажить:
- Не верьте вы ей, старой, детки. Ночь-то ясная тогда стояла, теплая, вот сомы и выходють в такие ночи на поверхность, его-то они и подцепили.»
Не признавая «приходней деревенских» и считая, что «Бог и в закутке есть», дед обряды церковные соблюдал:
«Ведь если не поговеешь в Великий пост и, случись, помрешь, так с тобой и хлопот не оберешься... ну, если только по какой причине уважительной не поговел, а если просто заблаженничал, то тебя батюшка и хоронить не станить. Правда, на лавке лежать не останешься, похоронють, но канители не оберёшься, да еще и в Орел придется ехать, к архиерею за разрешением, вот дед всегда и говел. И в церковь ходил, там часто дети его пели, когда маленькими были: дядя Коля, дядя Ваня и мамка, у нее зво-онкий голосок был! Она-то нам и рассказывала, что под Пасху ходили они обязательно на спевки, и когда потом торжественная служба шла, то мальчики становились по бокам, а мамка - в серёдке, и вот как запоють «Аще во гроб»!.. Так кто в церкви был, все и плакали. Да и дедушке раз чуть плохо ни стало от их пения, аж к стенке он прислонился... аж мороз по зашкурью пошел! Во как пели.»
Но несмотря на глубокую веру, дедушка Алексей трезво смотрел на жизнь и сыграл в судьбе моей мамы немалую роль, когда однажды с двоюродной сестрой засобиралась она идти в монашки: 
«Приближался церковный праздник, и мы пошли на Масловку, ведь там ровесницы наши жили, дядины дочки Саша, Таня и Дуня. Пришли, а Дуняшка сразу и затараторила, как ходили они с матерью в женский монастырь к тетке-монашке… та уже давно там жила, как провела она их к себе в келью, напоила, накормила, а еще как потом на паперти девочки пели:
- Ну, как ангелочки всеодно! Все в платьицах одинаковых, платочки на них беленькие, свечечки в руках, - все сыпала и сыпала. - Ну как же там хорошо, Манечка!
И стала меня уговаривать идти в монашки, её-то родители уже согласилися, - «Пусть идёть. Нам за это Бог грехи простить, да и ее душа спасена будить.» - и теперя, значить, дело осталося только за мной и моей матерью. Ну, я-то сразу согласилася, а вот мамка:
- Не-е, пусть на миру живёть. Работать будить, детей выхаживать, а там что, без всякого роду-племени останется?   
Но потом и она согласилася, сказала деду Ляксею, а тот:
- Ну чего они в монашки пойдуть? Горбатые они, чтолича аль кривые? Ведь там хорошо тем, кто деньги в залог вносить, тогда их и рукоделию учуть, грамоте, а наши девки будуть на скотном дворе работать.
Но мы - свое! И пришлось дедушке запрягать лошадей да ехать за той монашкой, она как раз гостила у родных в соседней деревне. Привез и говорить:
- Мать Марфа, расскажи ты им, неразумным, всё, как перед Христом.
А она:
- Ляксей Ляксеич, все расскажу, ничего не утаю. Отговаривать их - грех большой, а сманивать - не меньший. Слушайте...
Вот и начала: как же трудно ей было, когда изменил ей ухажер и женился на другой! Не вынесла она позора этого и ушла в монастырь.
- И как тебе живется здесь? – стали приставать мы с Дуняшкой.
- Да работы в монастыре много, всех же накормить надо, обшить, прибрать всюду, воды наносить. А когда праздники подходють, то и вовсе чуть с ног ни валимся, народу-то вон сколько в монастырь приходить!
Послушали мы с Дуняшкой, послушали и разочаровалися. Думали-то, что будем там только молиться да по саду гулять, а оказалося во-он что!»
Ну, а потом в крепкой семье Писаревых «всё под откос пошло»:
«И началось со среднего сына, дяди Коли. Забрали его в солдаты и служил он там писарем, а когда вернулся, стал болеть. Раз так-то встал утром, ходить по хате да все приговариваить:
- Ох, томно мне что-то, томно...
Мать - к нему:
- Колечка, да что с тобой?
А он то туда пойдёть, то сюда, а потом так-то вышел в сад, обнял дерево и стоить. Дедушка видить такое дело да думаить: и что это Коля мой в такой позе? Подходить к нему и за плечо… а тот ему на руки и упал, и помер. Ну, бабушка как обмерла!.. Чуть очухается, и опять в обморок. Вот почти и не видела, как сына хоронили, а когда схоронили, начала чуть отходить, и заладила: как что – и на магилку. Дед – к ней:
- Ну что ж ты всё ходишь-то? Сын наш христианин был, воин, и за это ему на том свете спасение будить, а это всё теперь - прах, земля.
Никак её не унять! Уйдеть да уйдёть, и цельный день там проплачить. Запряжёть дед лошадь, да за ней. Привезёть, а она опять:
- И куда ж вы моего Коленьку дели? Это ж вы не его зарыли, не его...
Ну, наконец, пошел дед к батюшке: что, мол, делать, хоть отрывай сына. Нет, не дал тот согласия. Так пришлось в Орел ехать к архиерею, только он и разрешил. Ну, когда отрыли, как глянула она!.. И опять обмерла. Но все ж потом ходить на могилку перестала.
Стали вести хозяйство старший Иван да младший Илья. И был этот Ильюшка такой своевольный! Он же коней очень любил, так даже я помню, как раз стал объезжать жеребенка, а тот и сбросил его, и поволок за собой, тулуп и порвал. А тут праздник как раз, как в таком показаться на людях? И приводили домой портного, что б зашил. Ну, через какое-то время после смерти дяди Коли надумал дед Илью женить, с женой, мол, дело спокойней будить. Женили, а его и призвали в солдаты, и стал он там на призах лошадиных играть. Сколько ж наград у него было! Помню, приезжал раз на побывку, показывал, а наши всё-ё шумели: он там, дескать, татарку какую-то себе завел. Ну, уехал потом опять на службу и больше не вернулся, на призах погиб... его лошадь на что-то наткнулася. И никто хоронить его не поехал, бабка без памяти опять валялася, дед совсем уже старый стал и задыхался, а у невестки ребенок как раз родился. Остался Иван. На войну* его, правда, не взяли, он же один кормилец на всю семью был, все хозяйство на нем держалося, но позже, году в двадцать восьмом, когда коммунисты надумали его раскулачить* и сослать в Сибирь, так мужики воспротивилися: да что ж вы, мол, делаете, последнего человека у деревни отымаете, который в земле что-то смыслить! Вот и не тронул его сельсовет. Но когда колхозники собрали первый урожай и повезли с красным флагом сдавать, то посадили дядю Ваню впереди и этот флаг ему в руки сунули... уважало его общество-то, а Катюха Черная подскочила к нему да как закричить:
- Кулак, и будет наш флаг везти?
И вырвала из рук. Она же комсомолка была, что с нее взять? Пришел дядя Ваня домой расстроенный, ведь Катька эта такая сволочь была, ну-у брехать что зря повсюду начнёть? Тогда же из колхоза могли выгнать и в Сибирь сослать. А у него уже сын подрос, тоже Ванюшкой звали, и умница был, грамотный, вот и говорить бате:
- Не бойся, папаш, я за Катькой поухаживаю.
И подкатился к ней. Так больше коммунисты не тронули дядю Ваню. А Ванюшку этого, внука дедя Ляксея, потом в последнюю войну* убили, сразу погиб, даже ни одного письма не прислал. Помню, проводила его тетка моя на вокзал, идёть оттудова вся от горя зеленая, а я возьми да скажи:
- Тетенька, да ты хоть поплачь.
- Ну что ты, Манечка! - испугалася, да шепчить: - Ведь нам на вокзале наказали гордиться, а не плакать. Разве ж можно! А то увидють...
- Ну и пусть видють. Что ж, разве сына родного не жалко?
- Не-е, не буду. Я лучше дома наревуся.
Во, видишь, какие наказы власть давала.
А дедушку Ляксея похоронили еще в гражданскую войну. Помню, тоже разруха была, голод, холод, мамка одна на Масловку ходила хоронить, а нам не довелося, не в чем было пойти, ни обувки, ни одёжи не было, вот и сидели на печке да ревели. И бабушка Анисья тоже вскорости... она ж на еду пло-охая была, а тут как раз - ни булочки, ни сахарку. Всё-ё просила перед смертью:
- Чайку бы мне с булочкой, чайку...
Так-то заплошала, заплошала, да померла. Вскорости за дедом отправилася.»

*Дворяне-однодворцы - Сословие, социальный слой, возникший при расширении южных границ Русского государства и состоявший из военизированных землевладельцев, живших на окраинах государства и нёсших охрану пограничья.
*Слобода Слобожа) — Вид поселения или района города в истории России, Беларусси и Украины: на момент его основания жители имели освобождение («свободу») от местных феодалов (бояр) и находились на службе у государства.
*Гражданская война в России – 1917-1922 годы.
*Раскулачивание (раскрестьянивание) – С 1928 года плакат: «Уничтожим кулака как класс» и политические репрессии, применявшиеся местными органами исполнительной власти.
*Отечественная война в России - 1941-1945 годы.
Фото из Интернета: Такими могли быть мои предки.