Душевные россыпи или Подслушанные разговоры

Посвящается моей матери
Евдокии Ивановне Соколовой – Караваевой
урожденной в деревне Янкино
Краснохолмского района

При посадке в автобус в Твери обратила внимание, что пассажиры, в основном, пожилые, не то, что иногда – одна молодежь, студенты. И вспомнила, как подруга – южанка, навещая нас, не раз говорила, что очень любит северных бабулек. «Они здесь такие сухонькие, чистенькие, подвижные, с добрым глазами, пахнут молочком. А уж говорят, так словно бисером шьют.… Не то, что у нас на юге – толстые, неповоротливые, потные, нахальные, орущие, жадные. А мужички у вас – лесовички, похожи на гномов, только ростиком побольше, спокойные, а наши шумные, грубые». Не знаю, почему ей не привелось встретить мягких и добродушных, сердечных и ласковых среди полных пожилых людей, но сама я при случае всегда невольно примеряю характеристику подруги к нашим старичкам и старушкам.
Поднимаюсь в автобус за двумя пожилыми женщинам. Аккуратненькие, хотя и в стареньких плюшевых жакетках. Молоком от них не пахло. Встретились на вокзале, давно не виделись, едут в одну деревню, только одна домой, а другая – на родину в гости к родственникам. Меня оттеснила полная, тоже немолодая женщина с двумя большими бидонами. Пока я пробиралась к своему месту, там уже шум. Тщедушный такой маленький мужичонка чуть ли не отталкивал одну из этих женщин и визглявым голосом верещал:
- Это мое место! Я сто двадцать руб’еу зап’атиу. Иди в свое губе, - выдохнул он.
Как выяснилось, он так назвал отдельное сидение «купе». Подружки хотели сесть вместе, и места у них оказались рядом, но по обе стороны прохода (в разных «купе»), и они попросили деда пересесть, а он расшумелся.
- И почто ты такой сердитый? – спросила одна.
Мне пришлось спасать положение и заиметь на несколько часов беспокойного соседа. Скандал сразу сник, а дед, взлетевший было на его высокую ноту, сразу обмяк и нахохлился.
Народ рассаживался, в воздухе плыла окающая северная напевная речь, словно кто набросил на нас цветистую паутину из теплых округлых словцов. Она держалась еще некоторое время, как двинулись в путь, но постепенно стала таять, сначала с одного края, потом с другого, и наконец истаяла вовсе.
За окном автобуса еще мелькали ровные поля, но что-то в рельефе местности уже переломилось. Мотор гудел надсаднее, начался тягун – медленный подъем. Едва на северо-восток, сюда протянулись отдельными островками отроги Валдайской возвышенности. В ее центре, на северо-запад, когда-то ледник сдвинул в кучу разломанную твердь земную. Словно ссыпались из гигантской пригоршни скальные породы, нагромоздившие возвышенность, а сюда стряхнулись из горсти отдельные остатки. Местные названия (посмотрела по карте) без претензий на величественность гор, скромные, но приподнятые – Бежецкий Верх, Моркины горы, Красный Холм и прочие. В поле зрения, насколько охватывает взор, видны до пяти-семи возвышений с обязательной деревенькой и церковкой на каждом. Знаю, что вблизи это не так красиво, как издали – и деревеньки наполовину (или полностью) вымершие, и церкви недействующие, хозяйственно приспособленные под наше коллективное бесхозяйство. Но простор умиротворяет, хочется сохранить этот образ в душе, прикрываю глаза.
Автобус дремлет. Сосед мой скинул свои башмаки и подогнул под себя ноги в белых чистых шерстяных носках. Из полусна меня вызвал негромкий говорок соседок – подружек. Они,  видно, решали экономическую проблему.
- Да, чево там, мы шибко хорошо жили, что ли? Помню, даже яиц-то было не поесть, все сдавали да продавали. А после-то, как в магазинах стали дешевле, ели их от пуза.… Зачем так есть? Не знаешь, отчего и болеешь…
- Да, - вторила ей подруга, - бывало, наварим лукового супа с картошкой и так натрескаемся. Больно хорошо. Да ржаные шанежки. А мясо-то, его сроду летом не ели, только осенью, да в мясоед, да разговлялись после поста. Были которые и жрали, на них пальцем казали – вот отчего жирный да больной. А теперь с утра до вечера подавай им мясо, ужели же здоровье будет?
- Не помрем. Подумаешь! Вон святые-то по разу в день ели. И ничего – жили.
На остановке влетела в автобус маленькая живая старушка. Пиджачок поверх ситцевого халатика, хотя уже прохладно.
- Погоди, милок, я  живо, - бросила она водителю, стрельнула взглядом по пассажирам, кинулась к женщине с бидонами. – Марья, ты как приедешь, зайди ко мне в избу, вынь пирог из печи. Кабы не сгорел.
- А ты чего? – грубовато удивилась Марья.
- Я тут за справкой в сельсовет, скоро назад, следующим рейсом. Молоко-то продала?
- Один бидон продала, другой внукам отвезла.
- Эй, бабка, а нельзя ли нам–от присуседиться к твоему пирожку-то? – загоготала проснувшаяся «галерка» - мужчины на заднем сидении:
- Чай–от пить  приходи, угощу.
- Да когда ты явишься? Пирог–от простынет.
- Не-е, милок, не простынет. Я мигом, другим часом  явлюсь. А ты вон с Марьей-то поди, попотчуйся, дом–от не заперт.
Оживился весь мужской состав. Постановили – все дружно вместе с водителем выходят на следующей остановке и идут есть бабкин пирог, пока она не приехала. Только сосед мой в ответ на такое предложение вдруг завопил:
- Чай–от пи–ить!? Кишки–те полоска–ать?!
А она выпорхнула, как и впорхнула, а за ней легкое облачко аромата парного молочка.
Снова дорога. Сосед (и как он умещался на сиденье с ногами?!) все крутился, поворачиваясь с боку на бок, никак не мог умоститься. Где-то позади бабушка с внучкой читали негромко книжку, отгадывали загадки. Перебрали уже все известные, девочка быстро отвечала, требовала от бабушки новых загадок, а та взмолилась:
- Ирочка, больше я не знаю ни одной.
В игру включился молодой парень в джинсовой кепочке.
-  Отгадай, что встречается дважды в момент, один раз в минуту и ни разу за сотни лет?
Девочка лет восьми с большими белыми бантами покрутила глазами. На помощь подключились соседи. Называли землетрясения и прочие глобальные события, девочка сказала:
- Сдаюсь!
Оказалось, это буква «м» в перечисленных словах.
- А вот, чем мы все богаты, отгадайте, - послышалось с «галерки».
И нефтью, и газом, и золотом, и алмазами – но все невпопад. Наконец один дед сказал:
- Мои года – мое богатство.
- Сиди ты со своими годами. Это, правда, тоже богатство, но не твое, а государства. Но оно этого не ценит. И проиграет. Не понимает, что мы, старики, и есть золотой запас страны.…А я говорю про всех, вон у девочки Ирочки нет таких годов. А чем же все богаты, причем богатство это больше в городе, чем в деревне?
- Ну, ясное дело, в городе зарплата больше, а в деревне ее и вовсе нет.
- Опять не о том. Соседями мы все богаты, людьми. В городе  их больше, в деревне меньше. А все мы – богатство. Вот так-то.
- А вот мою загадку теперь уж никто не отгадает, она из прежних времен:
Бегут бегунчики,
Ползут ползунчики,
Везут рогатиков,
Колоть пузатиков.
Белые бантики развернулись в сторону говорящего и за всех ответили:
- Сдаемся!
- А вот смотри сюда, девочка Ирочка, - мужчина кивнул в сторону окна, - видишь, вон там сено сметано в копны, а вон там в стога. Копны такие круглые. Заготавливается это все на зиму, но подвезти к дому летом трудно. Вывозят сено зимой по первому санному пути на лошадях (это бегунчики), впряженных в сани с полозьями (это ползунчики), а с собой везут деревянные вилы (это рогатики, они сделаны в виде рогулек), чтобы удобно было грузить на сани эти копешки сена (пузатики). Отгадка так и называется «Поехали за сеном».
Девочка пришла в восторг от интересной загадки, и они с бабушкой стали заучивать ее с помощью всего автобуса.
Слепили осенним солнцем убранные поля, скошенные луга, приветливо помахивали золотыми листьями осины и березы, уходящие вдаль к синей кроме горизонта. Постепенно общий разговор сбавил тон, принял местный характер и снова превратился в легкую тающую паутинку, кое-где сморились пассажиры. Продремали и остановку, где вышла Марья, обдав нас молочным «перегаром».
Среди отдельных островков потухающих разговоров стал выделяться  густой голос, который я сначала приняла за мужской. Голос без всякого напряжения даже немного сдерживаемый, но все-таки достаточно громкий. Речь текла, словно человек не подбирал слова, а читал готовый текст, хотя и неторопливо, иногда с лишними словами, с очень четким и правильным произношением, с сильным упором на «о», причем бесстрастно, будто бы без отношения к тому,  о чем говорилось, как бы на одной ноте. Другой голос позвонче, но легко приглушаемый. Разговор вытекал из соседнего «купе» позади нашего сидения. Женщины беседовали и раньше, но я была увлечена общим разговором и их не слышала. Женщина с густым бесстрастным голосом говорила:
- Сын–от женился, ребеночек родился, тесно стало в однокомнатной. Сколько я порогов обила, добилась, дали мне от завода трехкомнатную в центре, как ветерану, потому как всю жизнь на заводе проработала. А потом, что у них случилось, не знаю. Он собрался и уехал в Тверь к своей старой любови. А она, чего она только не вытворяла. И любовников водила, и пьянки-гулянки устраивала. Меня поносила. И прогоняла. «Уезжай, - говорит, - к своему сынку». Я только внука оберегала, а ей сказать ничего не могла, терпела. Потом она стала требовать разменять квартиру. Долго я противилась, но смирилась. Ну и вот, поменяли на две однокомнатные – в городе и в заводском поселке. Она  туда уехала, вышла замуж, еще сына родила. Старший–от подрос, иногда приезжал, навещал меня. Поговорили они, еще договорились увидаться, стали у меня встречаться. Потом как-то сын к ней съездил. Вдруг однажды заходят все четверо, у меня ноги подкосились, шлепнулась на стул. – Металл в ее голосе заколебался, завибрировал. – Стоят рядышком. Она поклонилась эдак вот в ноги. «Прости, - говорит, - матушка, Христа ради».
- Гляди-ка, - вступилась ее собеседница, - подучил ее кто-то.
- И правильно подучил, - согласно и бесстрастно ответила первая.
- И ты простила?
- А как же, Лидия, не простить-то, она же покаялась.
- Ну и что, покаялась, ха! Тебе еще чужого ребенка приперла, - разволновалась Лидия.
- Да, конечно, чужой, - бесстрастно вторила она все на той же ноте, что и в течение всего монолога. – Стоят они оба эдак-то, наш-то глаза в пол уставил, набычился, а энтот маленький–от забрался ко мне на колени, да и ну.., и вот.., ну какой же он чужой.., - голос ее стал сползать с заведенной ноты, - обнял эдак-то за шею, припал мне на плечо и говорит: «Ба – а – ба».
На последнем слове «металл» в ее голосе раскололся каким-то слабым всхлипом, и наступило молчание. Других разговоров в автобусе не слышно было, только громкие сморкания.
Молчание нарушила Лидия.
- Ну, это она его научила, хитрая, знает, чем тебя взять. Что ж ты, Таисья, теперь его за родного считаешь?
- И молодец, если научила, - в голосе Таисьи еще стояли слезы. – Дай, Бог, ей так детей учить, не погордилась, при них покаялась. А внучок, конечно, родной мне, маленький. Сын-от принял, а я что?
- Живете теперь все в однокомнатной, опять к тому же и пришли?
- Да все, все вместе, - уже очистившимся от слез голосом сказала Таисья, вздохнув, - Ее-то квартира тому мужу осталась, она же ушла от него.
- Нет, Таисья, ты ненормальная. Я бы ни за что не простила. Да и как это вместе жить, на себя такую обузу навешивать? Вот я со своими детьми не стала жить, пускай сами, а я наконец хочу для себя пожить.
- Это как это – для себя жить?
- Ну как, не утруждать себя излишними заботами о других. Вон, за границей, детей вырастят, купят им жилье, отселят от себя, и живут для себя, путешествуют, отдыхают. Господь ведь не велел много заботиться, работать. Звери, птицы ведь не пашут, не сеют, а что нужно имеют.
- А что дети, внуки – это «другие»? Да это я сама и есть. А Господь говорил притчей, это понимать не эдак прямо нужно. Не только о хлебе и о материальном нужно заботиться, но и о духовности, о душе, о спасении. В доброте – наше спасение.
- Какая душа?! Никакой души нет! Напридумывали – рай для души на небе! Ха! Рай будет на земле для избранных Богом, исследователей Библии.
- Чего это ты городишь Лидия? В секту что ли какую попала, ныне их полно кругом.
- У нас не секта, у нас истинная религия, а все остальные ложные.
- Да, что ты? Кто это тебе сказал? – хоть и удивленно, но спокойно вопрошала Таисья.
- Мы молимся только Богу, а вы всяким деревяшкам: иконам, кресту, церковь придумали, попов. Книги за деньги продаете, а мы их бесплатно раздаем.
- Я с тобой, Лидия, спорить не буду, церковь Христос завещал, не мы придумали. А на книги, чтобы их напечатать, средства нужны. Вы-то их откуда берете, не с неба же?
- Ну, нам присылают … из Америки.
- Понятно. А нам не присылают, церковь сама издает. А вы, значит, за такую «истинную» религию душу дьяволу продали, потому ее у вас и нет. Россия всегда держалась на православии, а вас заграница приманула. Эх, Лидия! Ясно, откуда поддуло. Значит, «птичка Божия не знает ни заботы, ни труда?» Ведь ты ж крещеная, как же ты?
- А я уже перекрестилась. У нас крестят только взрослых сознательных, а вы крестите младенцев, они потом и в Бога-то не верят. Я как раз еду с конгресса, нас сорок тысяч человек собралось в Москве, крестили народ прямо на стадионе.
- Извините, - вмешался парень в джинсовой кепочке, сидящий позади них, - только у вас это не крещение, поскольку вы крест отвергаете, а посвящение, но во что, неизвестно. Много сейчас разных дьявольских провокаций. Когда ребенка крестят…
- Он получает ангела-хранителя на всю жизнь, - вставила Таисья.
- Ну да, - продолжал молодой человек, - он оказывается под Божественным потоком. Да, бывает, некоторые добровольно или насильно порывают с Богом, и их покидает ангел-хранитель. Россия всегда была сильна Божественной сутью, а дьявольские силы всегда стремились это разрушить, иначе Россию ведь не одолеть. Вот и критикуют церковь, иконы. А иконы, храмы – накопители и хранители намоленной Божественной энергии. И вы себя обкрадываете, не дополучая этой энергии, и подрывая Россию, к тому же.
Автобус остановился на краю деревни возле женщины, сидящей у кучи мешков с картошкой. Водитель открыл заднюю дверь и попросил мужиков помочь. Мой сосед мигом сунул ноги в башмаки, как-то ловко перекувыркнулся через мои колени, я не успела встать, чтобы его пропустить, и потопал спадающими башмаками. Картошку загрузили на ступени, подперли закрытой дверью. В переднюю дверь вошла красивая женщина средних лет в цветастом платке. Она низко поклонилась пассажирам и села впереди. Перекинулась несколькими фразами с моим соседом. Она везет картошку сестре и матери, а он, сказывается, тоже отвез картошку в Тверь племяннику, его брат заболел и не может сам отвезти. Ее окликнули Натальей, она повернулась и так сидела, разговаривая с плюшевыми жакетками, а я любовалась чертами ее лица.
- Закончила я вчера копать картошку и жду нашего соседа, обещал за мной приехать. Все уже уехали, водитель последней машины предложил довезти до трассы, а там, мол, легче добраться, самому-то ему в другую сторону, а я отказалась, решила ждать. Уже потемнело, никого, холодно. Молю Николая Чудотворца помочь мне. Замерзла, уж плакать собралась. Вдруг, гляжу, от Синей горки что-то пылит. Все машины с той стороны вернулись, а к горке за весь день вообще никто не проезжал. Ближе, гляжу, грузовик. Остановился с полного хода. Парень молодой, быстро покидал мешки в кузов, подсадил меня в кабину, почти не разговаривает, я даже струсила. Довез до дома, выгрузил, денег не берет. Говорит: «Сам могу тебе дать на свечи, ставь Николаю Угоднику». Я его спросила: «А тебя-то как зовут?» - «Николай», - сказал он и уехал. А сосед-то оказывается «сломался». Святитель Николай мне помог, я ему молилась и вот, - закончила она.
Водитель включил приемник, но многим не понравилась громкая грохочущая музыка. Попросили поискать что-нибудь «нашенское, колхозное».
- Колхозы приказали долго жить, - сказал шофер.
- А вот помяните мое слово, - ответил один из дедов, до сих пор молчавший, - колхозы еще вернутся, потому как нельзя нам без них, русский народ может работать только всем миром. А не получилось только оттого, что все заведомо неверно делалось, на крови, без Бога, потому и сопротивлялся народ.
- Может и коммунисты вернутся?
- Это уж, как Бог даст. Только если опять против народа пойдут… на словах-то они больно сладкие теперь, а вот как на деле… тогда снова все само развалится. Нельзя идти против народа.
Посапывающий сосед мой вздрогнул, потер свой нос. Я уловила какой-то посторонний запах, но не осознала его. Вдруг он вскочил и закричал:
- Горим, ‘юди, горим!
Оказывается, уже многие почувствовали запах горелого. Шофер остановил автобус, поднял капот, присвистнул.
- Ну–ка, грешники, выходите стройными рядами каяться. Кто это так нагрешил?
Вышли прогуляться. Воздух от прозрачности раскалывается как хрусталь. Только впереди на горизонте синела полоска неба. Протянулся журавлиный клин. Для меня всегда большая радость увидеть этих переселенцев и проводить их в дорогу. Осень.… И в природе, и в отдельной человеческой жизни осень, осенний возраст – это и грусть по уходящему, и осенение мудростью, и осмысление сущего, и накопление запасов, особенно духовных, и время сбора плодов. Может, и вправду, старики составляют золотой запас страны. Только ведь старость – это и результат всей жизни и усилитель всех качеств человека. Добрый становится к старости добрее, жадный становится скрягой – все накапливается. Каждый получает те плоды, которые в себе и вокруг взращивает.
Мужчины покурили. Женщины прогулялись в придорожный лесок. Уже не терпелось ехать, все постепенно вернулись в автобус. Шофер копался в моторе, осматривал что-то снаружи. Чувствовалось напряжение. Наталья вздохнула:
- Пресвятая Богородица, Пречистая Дева Мария, спаси нас.
Вдруг взорвалась Лидия:
- Да какая же она дева? Она же Христа родила! Что ж его через ребра что ли вынули?
- А зачем нам это знать? Это таинство Божие, - вступилась одна из плюшевых жакеток. – Она же понесла не от мужчины, а от Духа Святого, и родила с его помощью
- И что же вы все сказки придумываете? – стараясь быть спокойной, но все же волновалась Лидия. – То рожавшая дева их должна спасти, то какой-то парень под видом святого. Да я же знаю, тоже раньше в церковь ходила, Николай  - угодник старый был, и он умер давно и в другой стране, а причем тут парень молодой?!
- Так святой же может воплотиться в любом виде, - подсказал парень в джинсовой кепочке.
- Ну так где же он, этот ваш святой, чего же он вам не помогает, ваш чудотворец?
Наталья всхлипнула и продолжала молиться. Сосед мой решил закусить, достал из мешка сверточек в чистой тряпице, там был кусок хлеба и немного сала. Постепенно многие зашелестели свертками, пакетами, всех охватил дух общей трапезы, отвлекший от напряженного разговора. Бабушка с внучкой снова стали освежать в памяти загадку.
За окном стал меняться пейзаж. Синяя полоска неба разрослась и закрыла солнце. Помрачнело, стал срываться ветерок, воздух увлажнился. Водитель был на улице, когда к нему почти что из темноты, со стороны поля подошел мужчина, спросил, доедет ли он до нужного пункта.
- Доедешь, - ответил шофер, - если вообще поедем.
- Поедем, куда же денемся, - сказал мужчина и поднялся на ступеньку. Высокий, лет за сорок, в легкой расстегнутой курточке, а под ней в майке большой круглый живот перевешивался через брюки, так что ремня не было видно. Глаза так подпирались щеками, что казались узкими щелочками, которые наружными углами поднимались резко вверх. Он улыбнулся как-то обворожительно, отчего щеки его совершенно задавили глаза, но в них успели сверкнуть искорки. Он пронес свой живот над нашими головами. Мой сосед, провожая его взглядом, пробурчал:
- Ну и ну! Помоями они что ли питаются эти то’устяки? С чего они такие жирные?
У девочки Ирочки округлились глаза, и последняя строка загадки «колоть пузатиков», которую она повторяла, застряла в горле. Он сел напротив Ирочки и опять улыбнулся куда-то вглубь себя. А девочка так и застыла, держа в себе рвущуюся наружу фразу. Наталья снова всхлипнула:
- Все равно, я верю, верю, что это был святой Николай, это он помог мне.
- По вере и воздается, - ответил ей новый пассажир.
- Ну так  что же не воздается-то? – опять завелась Лидия. – Что же мы не едем-то?
- Сейчас поедем, -  сказал шофер, вытирая руки.
Мы промчались сквозь полосу дождя, выскочили на солнечное пространство. Водитель старался нагнать упущенное время. Настроение приподнялось.
- Ну вот, - сказал мужчина в потертой шляпе, с рюкзаком, сидевший рядом с молодым человеком, - починились и поехали, и без всяких сказок и святых.
- Слава тебе, Боже, - шептала Наталья, - Благодарю тебя, Пресвятая Богородица, и тебя, Угодник Божий Святой Николай.
Парень ответил мужчине:
- Все эти сказки уже давно доказаны наукой биоэнергетикой.
- Только вы в своей науке не увлекитесь и не вздумайте построить Вавилонскую башню, - вставил толстяк. Улыбка у него замечательная. Так стало светло.
- Раньше, - продолжал парень, согласно кивнув, - когда было образное мышление, людей устраивало сказочное объяснение всех небесных сил, а теперь мышление рациональное, более понятен научный язык. Молитва – это код выхода к Божественной энергии (благодати). Усердно молясь, и очищаясь постами (духовными, особенно), люди наполняются благодатью, у них открывается много способностей, а кто целиком посвящает себя молитве, за себя и за всех, обретают святость. Умирая, они и там за нас молятся. А наша суетная молитва на бегу не всегда доходит до Бога, вот мы и обращаемся к ним, они как бы посредники между нами и Богом, ходатайствуют за нас перед ним.
- Вы меня извините, - сказал мужчина в шляпе. – Я атеист, историк, мне это трудно понять.
- Ничего, бывает. Это пройдет, - успокоил его молодой человек. Не такой уж он молодой, как мне сначала показалось, около тридцати, - И вообще, - продолжал он, - к старости люди накапливают в себе эту Божественную благодать – молитвами, добрыми делами, мудростью. Потому-то у всех народов почитаются старшие.
Один дед на «галерке» смачно выматерился.
- А теперь-то почто стариков топчут, обирают, житья не дают? – спросила одна из бабушек, сидящих впереди.
Полный гражданин улыбнулся так застенчиво и любовно, словно обнял всех:
- Да, теперь земля наша держится на молитвах монахов, священников, да еще сохранившихся верующих. И в отечественную войну они же спасли Россию. Теперь вот молодежь вливается, - он кивнул в сторону парня в кепочке, - но их путь дольше, их вера пробивается не через сердце, как у нее, - он кивнул в сторону Натальи, - а через разум. Но все-таки это движение к Богу, а не от него. А многие старики, к сожалению, этой благодати не накопили, они смолоду шли в другую сторону. Пьянство, курение, матерщина, злоба – все это отгоняет ангела–хранителя, опустошает человека, и он пребывает в дьявольских тисках.
- Вот-вот, - вставил парень, - от всего этого разрушается биополе человека, отсюда его все несчастья.
- Сейчас такое время, что ворота ада и рая, - продолжал этот симпатичный круглый человек, - открыты как никогда широко, почти поровну поступление в те и другие ворота.
- Людей отбили от Бога насильно, - вступился дед, который загадывал загадку о богатстве, - теперь они же и страдают.
Другой, рядом, сказал:
- Коммунисты тоже говорили о почете стариков.
- Люди еще много должны выстрадать, - продолжил толстый человек. – А слова о почете были далеки от дела. Они хотели построить рай на земле и построили его для себя. Им это удалось потому, что отлучили людей от Бога. Потому и рухнуло все. И наладить порядок в стране без Бога не удастся.
Лидия во время этого разговора несколько раз восклицала: «Глупости», а Таисья вздыхала и поддерживала.
Уже смеркалось. Незадолго до конечного пункта на остановке скопилось много народу – дачники и прочий люд. Пригородный автобус не ходит, где-то на трассе авария. Посадка, как всегда в таких случаях, шумная, с толкотней, с руганью. Все-таки вместились все, но некоторые продолжали ругаться. Особенно раздражен был один белобрысый парень в клетчатой рубахе, из-под которой выглядывала рубашка.
- Старые, а толкаются, в натуре, пуще молодых, - грубо бурчал он, и норовил дотянуться до маленькой старушки, прижатой к водительской перегородке. Рядом стоящие пассажиры  стали урезонивать его, а он еще более распалялся. – Она мне так двинула. Слабенькие они, старые. Рука до сих пор не «отошла».
Тут не выдержал мужчина в шляпе:
- А ты ей дорогу дал, да? Помог ей в автобус подняться, да? Она за это тебя двинула? Ты же ее отпихнул, она и двинула. И правильно.
- Да, им еще дорогу уступать! Нахватало только этого, в натуре.
Историк с грустью сказал:
- Это только в нашей стране старики такие «сильные» и толкаются. Им никто не уступает, молодежь безнаказанно показывает свою силу, вот им и приходится себе дорогу пробивать.
- Нечего им шляться, в натуре. Только людям мешают. Дома надо сидеть на печи, особенно этим бабкам, - он поглядел на уставших дачниц.
- Да эти бабки работают, и больше не на себя, а на молодых. Посмотри, весь автобус – все пожилые и все что-нибудь везут родным. Они вообще сейчас кормильцы. Им бы отдохнуть, да некогда.
- Кормильцы, как же! Такие вредные, противные, в натуре.
Тут уж весь автобус стал его увещевать. Он протиснулся к водителю.
- Слушай, браток, вруби что-нибудь погромче, чтобы это старое не слышать, в натуре. Не автобус, а дом престарелых.
 - Погромче нельзя, народу это не нравится.
- Это кто народ?? Слушай, ты где брал этот хлам? Давай свернем и выгрузим их на свалку.
Наталья стала громко молиться:
- Прости его, Господи, помилуй, спаси и сохрани!
- Чего? – грозно спросил он. – Она еще и колдует, - и он многоэтажно выругался.
- Еще за него молиться, - возмутилась одна из дачниц. – Пускай его Бог накажет.
- Не беспокойтесь, все получат по заслугам, - мягко сказал полный человек, - сквернословие – очень страшный грех. Ведь это язык дьявола. Он искушает Христа, заявляя, что он был с его матерью, и она якобы никакая не дева, Богом избранная, а обыкновенная женщина. Ему нужно убить веру людей. А молиться нужно за всех, - он осветил улыбкой весь автобус, - можно обходить злых людей стороной, но не желать им ответного зла, и молиться за них обязательно. Христос  ведь всех учеников окормлял, но не все его приняли, один все-таки предал, но он молился за него. Кто молится за других, спасется сам, и вокруг него спасутся другие.
Парень в тельняшке посмотрел на него с опаской, передернул плечами, показывая свое ощущение неуютности, но промолчал.
А вот высокий красивый человек стал пробираться к выходу сквозь плотный строй пассажиров. Он аккуратно прошел и пронес свой живот, словно не задевая этого строя. Проходя мимо Лидии, он наклонился к ней и негромко сказал:
- А кто возвращается к Богу, к тому и ангел-хранитель возвращается.
Попросил шофера остановиться. Мой сосед вдруг завопил:
- Тебя как звать-то, ми’у че’увек?!
- Николай, - ответил он, лучезарно всем улыбнулся и спрыгнул в темноту. Никакого селения не было видно, только лес и дорога, хотя город уже близко.
Дальше ехали молча. Только один из дедов возвестил:
- Идем с отставанием от графика на сорок минут.
Через несколько минут въехали в город. Дорога была перегорожена различными машинами, в том числе и милицейскими. Пассажирский автобус с помятым боком, КАМаз с помятым передом, разбитые «Жигули». К нам подсадили несколько пассажиров. Их стали расспрашивать. Оказалось, прошел сильный дождь. На трассу вывернул КАМаз и съюзил, поддал во встречный автобус, а сзади него шел «Жигуль». Есть пострадавшие, их уже отвезли.
- Давно случилось?
- Минут сорок назад.
Все снова замолчали. Ожили уже на конечной остановке. Сосед мой очень тепло со мной попрощался, пригласил в гости, и бросился помогать Наталье сгружать картошку. Таисью встретили все четверо, стоят эдак рядом, но как только она вышла, ряд превратился в плотное кольцо. Сын сразу схватил у нее сумки, мальчишки повисли на ней, маленького она взяла на руки, а сноха притронулась рукой к ее плечу, так как не могла к ней приблизиться из-за обхвативших ее внуков. К Наталье подошел горе-моряк и сказал:
- Ладно уж, молись за меня, в натуре, я же этого не понимаю, в натуре.
Лидия зашагала красивой походкой, неся большую красивую сумку, видимо нетяжелую. Люди быстро оттекали от автобуса и возможно тут же забыли о своем путешествии. А у меня было чувство какого-то богатого приобретения, и в то же время большой утраты. И я невольно стала повторять слова произвольной молитвы:
Господи, помоги им всем, вразуми неразумных, молодым укрепи веру, старым облегчи их старость, даруй им любовь и понимание молодых. Помилуй, спаси и сохрани всех ближних и дальних, старых и молодых, добрых и злых, сердитых и ласковых, шумных и тихих, тонких и толстых, южных и северных. И меня тоже. Аминь.