Я в весеннем лесу пил березовый сок

Рассказ из цикла "песни моего века"

«Halt! Es wird geschossen!» (Стой, стреляют!)  Кажется, под березой, к которой прибит щит с этой надписью, стоит колода с соком! Четыре часа ночи! До смены караула ещё пятьдесят минут!
– Этот Родичев, сука, еще и опоздает, - бормочу про себя, и, встав на колени, опускаю в колоду заспанную физиономию. Березовый сок льется через край, тонкой струйкой течет по сухой траве дальше, за внешний периметр «колючки»!
Охраняю я парашютный склад, расположенный в лесу, недалеко от немецкой деревни Ретцов. До расположения части – шесть километров. Если быстрым шагом, то сорок минут, но мы шагом не ходим, только бегом. Попасть в этот караул не просто – первогодков в него не назначают, только «черпаков» да «дедов»  . Я здесь оказался случайно - ефрейтор Зязин заболел, и взводный вписал мою фамилию в список за пять минут до развода. Ефрейтор Хорь от злости чуть дырку во мне не протер своими тупыми вологодскими зырками. Его-то назначили в наряд помощником дежурного по части, но, вишь ли, возмутило то, что «салаге»  подфартило. Да и хер-то с ним, он не в моем взводе, мой «дед» - ефрейтор Панько. Это ему я докладываю после вечерней поверки, сколько «дедушке» осталось дней до дембеля. Правда, ошибаюсь часто, и тогда Панько картинно возмущается:
– Ой! Изверг! Добавил  «дедушке» два лишних дня службы! Держите меня семеро, или я его щас изничтожу!
Но великодушно прощает, потому что в роте только мы двое можем на турнике «солнце» крутить.
По правде говоря, и Хорь, и Зязин,  и Панько – не ефрейтора, а старшие разведчики, а я пока еще просто разведчик. Все мы  «диверсанты», точнее, готовят из нас диверсантов на случай войны с НАТО. Каждое отделение – разведгруппа, только радиста из роты связи нашего же батальона придадут, ну и, в зависимости от задания, минера или ПТУРСника  из отдельных рот. Это если надо не только разведать, чего прикажут, но и совершить налет и уничтожить, к примеру, ядерный фугас или пусковые установки «Першингов» на старте! Слава Богу, не пришлось идти малой группой на ядерные фугасы. Пробегали два года по гэдээровским лесам, поиграли в войнушку, искали не ядерные фугасы, а «гандоны» – так наш старшина Макаров называл надувные макеты американских ракет, всяких там зурсхоков, серджентов и першингов.
Ну вот, напился сока, заодно и умылся, отлил предыдущий, и на душе легче стало. Меня, конечно же, засунули в самую тяжелую смену, с трех до пяти ночи, когда невыносимо тянет ко сну. Деды-то спят по четыре часа до и после своей смены. В карауле всего четыре человека: начальник, он же и разводящий, и трое караульных. Начальник – мой сержант, Женя Окулов, а может Акулов, теперь уже и не помню, как правильно. Хороший сержант, студент-вечерник, тоже меня уважает. Во всей роте только мы двое знаем, что такое производная и интеграл. У него со мной нет проблем, потому что я сразу  запомнил все эти тактико-технические данные натовских танков, орудий и ракет, да минно-подрывное дело быстро освоил, и все нормативы по физической подготовке выполняю и перевыполняю.
Сразу после отбоя я подтягивался, делал подъем переворотом и шел спать. Моего же сверстника, «Чижа», «черпаки» Нелюбин и Шарапов заставляли висеть на перекладине до полуночи. Когда нас после карантина распределили по взводам, наш лейтенант устроил что-то вроде знакомства, приставал с душевными вопросами, типа  кто мама с папой, чем увлекаешься, каким видом спорта занимался на гражданке. Вот Леша Чижиков  и сказал взводному, что имеет разряд по  гребле, за что сразу же получил прозвище   «Гребец». Шарапову с Нелюбиным особенно нравилось, когда Леша с моей помощью ложился животом на перекладину и, застряв в таком положении, дрыгал ногами.
– Давай, «Чиж», греби, греби, – ржали «черпаки», лежа на своих кроватях.
– Не подходи, не трогай, – пресекали они мои попытки помочь бедному Лёше перевалить свое неуклюжее волосатое тело через перекладину.
– Все, отпускайте «Гребца», - подает голос наш «замок» , – завтра еще на стрельбище бежать, пусть выспится.
Колоды под березами стоят по всему периметру склада. Их днем ставят солдатики из парашютной команды.
Вот, сейчас дойду до угла, присяду в тени на бревнышко, да покурю, не таясь. А кого бояться: ночью же никого на складе нет, поэтому можно и не шибко-то соблюдать устав гарнизонной и караульной службы.
Так и сделал, не спеша выкурил «гуцульскую» , посмотрел на часы.
Ну вот, пятнадцать минут прошло, можно пройти к следующей колоде у скамейки из бревен и чурбаков, сооруженной предыдущими поколениями караульных, точнее, не караульных, а часовых. Когда ты на посту, ты – часовой, а, когда разводящий скажет: «С поста шагом марш»,  ты уже караульный, а тот, кто заступил – часовой! Но в этом карауле никто такой ерундой не занимается. Вот придет Родичев, даст мне пинка под зад, значит, он теперь часовой, а я – караульный. Пулей полечу в теплое  помещение жарить хлеб на раскаленной чугунной печке! Спать сразу не удастся, только прикорнуть, когда начальник и караульный заступающей смены заснут. Отцы-командиры нам долдонят, что устав «написан кровью»! Мол, были случаи, когда караульное помещение «вырезали», брали в заложники разводящего и снимали  со всех постов часовых. Потому якобы и ввели такую процедуру, что, когда разводящий со сменой подходит к границе поста, часовой должен кричать:
– Стой, кто идет?
На это разводящий должен ответить:
– Идет разводящий со сменой!
– Разводящий ко мне, остальные на месте, – требует  часовой и выставляет грозно вперед дуло автомата.
Бывали случаи, когда подходили с разводящим подставные и «снимали» часового. А так, стой, стрелять буду и автомат с предохранителя. А патрон уже в патроннике, остается только на курок нажать, и пошла очередь!
А на наш богом заброшенный караул в социалистической Германии кто нападет? Был, правда, курьезный случай, забрел из гаштедта   в Ретцове пьяный немец. Нелюбин, как и положено, прокричал на русском и на немецком «Halt! Ich werde schissen!».  Так комрад сразу протрезвел, да от страха в штаны наложил. Еле отмылся потом бедняга, а  Нелюбину  благодарность и отпуск на Родину!
Вот в части  уже серьезный караул, семь постов! Пока разводящий со сменой все посты обойдет, да вернется в караулку, уже и отдыхать некогда, следующую смену пора будить.
Я помню, был у меня такой случай в карауле! Нет, не  снимали нас вороги, но стрельба была. А стрельба в карауле, тем более необоснованная – хуже не бывает прокола. Начальником был мой взводный, а я замом и разводящим одновременно. Неудачный был караул: ночью проверяющий приходил, нашел кучу нарушений. Ладно бы только печати на складах оказались нарушенными, так один часовой курил на посту, другой вообще забрался на вышку и заснул. Короче, взводный уже в предчувствии, что завтра комбат ему «шею намылит», говорит мне:
– Да! Все, что можно, в этом карауле было, только стрельбы не случилось!
Не успел он договорить, как раздается очередь в караульном помещении. Мы туда, дверь открываем, сидит бледный Казачёнок, не молодой уже солдатик, год отслужил, а в полу – пять пулевых отверстий. Баловались, гавнюки, пока ждали смены караула. Казачёнок автомат с предохранителя снял, передернул затвор, а палец на спусковом держал, очередь и пошла. Благо хоть не целился ни в кого, ствол вниз был направлен, без трупов обошлось.
Ну, это так, лирическое отступление, хотя настоящая лирика впереди. Я- то родился и вырос в казахстанских степях, где березок-то отродясь не было, откуда мне было знать вкус березового сока. Мне бы пропел кто:
«Я в осеннем лесу пил березовый сок», – я бы и не понял, что так  бывает только, если ты его, забродивший, с собой в бутылке принесешь. И не знал до армии, что береза «плачет»  весной! Только в Германии его впервые и попробовал, вернее, вволю напился. На втором году службы уже сам начальником караула ходил.
В те годы как раз еще одна песня появилась, в которой были слова:

«И Родина щедро поила меня
Березовым соком, березовым соком!»

Такой вот получился парадокс. То ли Родина меня поила соком, то ли то, чем она меня поила, был вовсе не сок, а портвейн? Или Германия стала моей второй Родиной? Забавно, не правда ли? Я и черники-то вволю наелся в ГДР. Мы ведь все время, кроме политзанятий, в лесах проводили. Бегали, как мустанги, по азимуту или искали ракеты на старте. Кто в армии служил, тот знает, что там везде  нормативы! Одеваться – норматив, раздеваться – тоже! Разобрать автомат – норматив, собрать  тоже. Подтягиваться, бегать – везде надо в норматив уложиться. Ну вот, прибегаешь весь в мыле на пункт сбора, естественно, опаздываешь, в норматив не уложился. Сержант подходит, командует:
– Рот открыл!
Смотрит, а язык и зубы черные от ягоды!
– Газы! – командует сержант, а это означает, что ты должен быстро (опять же, уложившись в норматив) натянуть на морду резиновую маску.
– Бегом марш!
А до расположения части не  меньше трех километров. Формально это не было издевательством: сержант всегда может «отбрехаться», сказать, что отрабатывал с подчиненным приемы преодоления газовой атаки. Но, как говорил товарищ Ленин (правильные вещи иногда говорил):
– По форме – правильно, по существу – издевательство!
Но солдат – существо  смекалистое: или клапан перевернет, чтобы дышать наружным воздухом, а выдыхать в фильтр, или вообще его вырвет, но последнее чревато лишним кругом. Только и без клапана дышать в противогазе – не сахар и не мед, тем более в жару, когда липкая от пота резина стягивает морду лица. Благо в Германии морозов сильных не бывает, а в Союзе, рассказывали другие, в сорокаградусный мороз заставляли сержанты натягивать на свою «моську» это чудо резиноделательной отрасли.
Мудры были, все-таки, те караульные, что соорудили здесь скамейку. Удобное для наблюдения место:  у тебя все, как на ладони, а тебя никто не видит. Вот в  караулке открылась дверь, и в проеме показалась нелепая фигура в шинели. Никак Родичев тащится? Что это он, «с дуба рухнул», еще время смены не подошло?
– Стой, кто идет ? – для форсу кричу в темноту.
А в ответ – тишина! А вдруг это не Родичев?  С другой стороны, кто еще из караулки может выйти? Диверсант?
–  Стой, стрелять буду! Halt! Ich werde schissen, – истерично визжу я!
–  Ты что, салабон, охренел? Служба медом показалась? Захотел в следующий наряд в посудомойку? Три раза в день по четыре тысячи тарелок намыть? 
– А чё ты молчишь? Вдруг нарушитель?
– Придурок! Кому нужен этот сарай?
– Тем более,  четырех еще нет!
– Хорь позвонил, сказал, что дежурный по части сюда едет, хочет врасплох нас застать!  Вот ведь еще один придурок! Да что с него взять, у нашего замполита – одна извилина и та прямая! Давай, шуруй в караулку, надо полы помыть к его приезду, не дедушка же будет рогом упираться.
Стало понятно, почему он раньше времени приперся. Ему лучше пятнадцать минут на свежем воздухе погулять, чем встать раком и «опуститься» до мытья полов.
Интересно, а вот если, действительно, придется на ядерный фугас идти, как он будет себя вести в дозоре, когда нас двое? Тоже скажет:
– Давай, салабон, вперед, а «дедушка» здесь в тенечке полежит.
А «салабон» то может и ножичком больно поковырять, и получится, как в песне Высоцкого:
«А что ему, кругом пятьсот,
И кто кого переживет,
Тот и докажет, кто был прав,
Когда припрут!»
Хотя верятность вернуться живым, когда до линии фронта 500  километров, и у выжившего невелика. Стрелять в тылу врага не стоит, могут и засечь. Нас даже натаскивали, что если напорешься в лесу на ребенка или женщину, надо их «ликвидировать», не то вернутся в село и скажут, что какие-то дяденьки с автоматами в лесу прячутся. Все, тут хоть какой пояс по карате имеешь, а против батальона военной полиции не попрешь!
К счастью, не пришлось мне в жизни никого убивать! Бог миловал!
Не успел я протереть полы, прополоскать тряпку, как раздался сигнал автомобиля у ворот! Быстро схватил автомат и пропустил машину на территорию склада. Тут же выскочил заспанный Акулов (или Окулов), доложил по форме. Все-таки не прав Родичев: у замполита нашего не одна извилина, а две точно! Читать, писать умеет, проверил документы,  пошел с Женькой на пост, убедился в целостности всех печатей на складе, нашел мусор за печкой, велел убрать, да проверил по описи все, что должно быть в караульном помещении. Оказалось, что вместо бачка для питьевой воды с краном в наличии аналогичный, но без оного. И кружки одной не досчитался.
– Как же вы проверяли, когда принимали караул?
– Виноваты, товарищ старший лейтенант, - бойко ответил Женька.
А что толку с дураком спорить.
– Завтра утром доложу комбату – промычал замполит и уехал.
Представляю, как его завтра комбат отматерит при всех офицерах, когда он будет ему эту фигню докладывать.Мужику за сорок, а он все еще «лэйтэнант старшой»: долго в прапорщиках ходил.
Как затянет свою лабуду на политзанятиях:
– Социализьм, коммунизьм… Наше социалистическое отечество…
 – Интернациональный долг… Братство по оружию… Коварные планы империализьма… Немецкий реваншизьм…
Когда закрывал за ним ворота, уже и светать стало. Приперся Родичев с поста, и я лег спать. Это только называется, что ты спишь два часа. Какой сон на жестком топчане в обмундировании, сапогах  и шинели? Хорошо, что хоть автомат в пирамиде. Полчаса промучился, пока заснул, да  за полчаса до выхода Родичев разбудил: Хорь завтрак привез на дежурной машине. Слышно, как Акулов заходится смехом, слушая свежие анекдоты про замполита. Отчебучил ночью: «накрыл» ребят из кухонного наряда, когда те картошку жарили.
– Захожу в подсобку, а у них там шипит…, – еле сдерживая хохот  копирует голос замполита Хорь.
Быстренько съел шрапнель , запил чаем, а сахар взял с собой. Засыплю в ту самую кружку, недостачу которой замполит обнаружил, и с соком выпью. «Родина», конечно, щедро поит, но сахарку жалеет. Всё больше норовит нашу жизнь подсолить!