И по камешкам, по кирпичикам

«Было трудно мне время первое,
Но потом, проработавши год,
За веселый гул, за кирпичики
Полюбила я этот завод».
(«Кирпичики», слова П. Германа,
 композиторы С. Бейлинзон и В.Кручинин).

Да, трудно мне было в то утро тащиться на кирпичный завод. Обычно, даже не выспавшись, в первую смену выходить легко. Выпив кружку парного молока, идешь навстречу поднимающемуся над горизонтом солнцу. Оно еще не жжет, как в полдень, а согревает. Утренняя роса лениво испаряется, тонкими струйками поднимается над травой, стелется ковром по впадинам.
Все из-за этой дурацкой бражки. Видеть теперь ее не могу, от одного запаха воротит. Собрался вчера вечером на танцы, а как-то стремно трезвым идти, решил немного расслабиться для смелости. Зашел к соседке  Надьке, зная, что её родители гонят самогон. Надька – моя ровесница, но к восьмому классу уже отстала от меня на два класса. Правда, она этим сильно не заморачивается. Помню в детстве кричу через забор: «Надька!». Она голову высунет, а я у виска пальцем кручу! Она, не комплексуя: «Сам такой!»
– Надьк, плесни-ка чуток самогоночки, а то собрался на танцы, надо бы выпить, для смелости убрать ненужную стеснительность.
– Ой! А у нас все «сухо»; брага, правда, только-только «отыграла». Будешь бражку?
– Ну, налей кружечку.
Выпил я кружку этой дурацкой браги: ну, квас квасом, никакого эффекта, хоть бы чуть-чуть в голову ударило.
– Наливай, Надька ещё: это не брага, а квас какой-то!
После второй почувствовал легкий кайф, но все равно как-то слабовато.
– Ну, бог троицу любит! Плесни, Надюха, ещё!
Это уже утром я понял, что не только третья, но, пожалуй, и вторая кружка были лишними.
До клуба-то я дошел благополучно. Помню еще, как танцевал со своими одноклассницами, даже татарку Гулю, что работает в нашей бригаде, пытался прижать и целовать. Она, как «целка», брыкалась, все пыталась освободиться от моих объятий, ругалась по-татарски. «Моя татарский не понимай», но, кто такой «Шайтан», знай.
Что было дальше, хоть убей, не помню. Мне потом рассказывали, что я ко всем приставал, эту дуру с первой казармы обнимал и целовал, она плакала, отбивалась и говорила, что она – честная девушка, и у нее жених есть. Друзья дотащили до дома мое бесчувственное тело и передали из рук в руки матери. Та всю ночь вокруг меня колдовала, ругала, а утром еле подняла на работу. Хоть и очень хреново мне было, но не пойти не мог – из-за меня завод бы встал. Вы позже поймете, что не вру.
Сегодня с утра не радовало ни утреннее солнце, ни плачущая росой трава. Пока шел эти полтора километра, меня трижды вывернуло. Это не считая того, что всю ночь блевал в таз, услужливо поставленный матерью рядом с кроватью. Да, больше не то что брагу, вина в рот не возьму. Богом клянусь!
Пришел на пресс и завалился в тени под навесом, ожидая начала смены. Вскоре подтянулся и мой напарник  Васька.
– Ну, что ты, Санек, живой?
– Как видишь, но знал бы ты, как мне хреново!
– Выпьешь стопарик? Я принес специально для тебя!
– Спасибо, друг, только меня от одного запаха вывернет наизнанку! Все, больше ни грамма в рот не возьму!
– Ты уже так говорил после того, как мы упились на учениях по гражданской обороне! Помнишь?
– Помню, да только тогда это потому так плохо закончилось, что водку с портвейном мешали! Ну, да ладно, сейчас Федя пресс запустит, и некогда будет думать, только поспевай грузить да разгружать.
Нам с Васькой по 16 лет, и мы катаем по кругу вагонетки с кирпичом-сырцом от пресса до сушильных сараев. Рельсы уложены по кругу, точнее, по эллипсу, от пресса до сараев и обратно. Пока один каталь толкает гружёную вагонетку к сараям и выгружает кирпичи на транспортер, другой в это время загружает свою. Пресс – это что-то вроде большой мясорубки, только загружают в неё не мясо, а сразу полтонны глины с водой, и выходит из него, как паста из тюбика, однородная глиняная «фигня» прямоугольной формы. Специальным резаком с двумя струнами Гуля отрезает по два кирпича, откатывает станок вправо, и они остаются на столе. Станок подъезжает обратно к жерлу пресса, и Гуля отрезает следующую пару. Если она припоздает, то ограничитель врезается в крайний кирпич, и он получится толще обычного; если же поспешит, то первый кирпич будет тоньше. Строго говоря, это – брак, но мы не обращаем на это внимание. Грузим на тележку все подряд. Для нас самое главное – количество, а не качество. Ведь за каждую тысячу мы с Васькой получаем по одному рублю. В те годы это были приличные деньги. За смену мы откатывали по 6 – 7 тысяч, если не ломался пресс, а ломался он часто. Тогда Федя крепко матерился и принимался чинить его, бормоча при этом, как Эдик из «Кавказской пленницы», вспоминая вместо Аллаха начальство, которое не обеспечило его приводными ремнями, запасными шкивами и новыми форсунками для дизеля! Федя был лет на десять старше нас, на танцы уже не ходил, а водку пил с соседом, втихаря от жены.
И, несмотря на частые поломки, за месяц при хорошем раскладе удавалось заработать до ста рублей и больше. По тем временам это был приличный заработок. Я в то лето на свои деньги пошил брюки-клеш и купил транзисторный приемник. Его, правда, через неделю после начала занятий в школе отобрала у меня эта рыжая бестия  Лапа. Это какую лапу нужно было иметь в районо, чтобы стать директором школы! Более тупой училки в Озерной школе, наверное, просто не нашлось. Транзистор она вернула мне только перед выпускными экзаменами.
Должность каталей передавалась по наследству, вернее, по возрасту. Те, кто переходил в десятый класс школы, уступал это место девятиклассникам. Вот и в это лето нас собралось четверо одногодков и одноклассников. Неделя – в первую смену, следующая – во вторую. Работа была физически тяжелой, но мы к десятому классу уже «накачали» мышцы в интернате, занимаясь атлетизмом. Володька по кличке «Амбал» работал в паре с Савой (это не церковное  имя, а сокращение от фамилии  Савицкий), а я – с Васькой.
В то утро первую вагонетку грузить было ну очень тяжко, а потом я втянулся в работу, в конвейер, и о своем дрянном состоянии думать было некогда. А на  третьей тысяче стал уже подначивать Гулю. Она вначале сердилась, все выговаривала мне:
– Как ты себя нехорошо вчера вел!
– Это ты нехорошо себя вела, не давала себя поцеловать…
– Саша, ты нехороший человек! Разве можно приставать к женщине, у которой муж и дети…
« Так какого хера, – подумал я про себя, – ты приперлась вчера на танцы? Дети, положим есть, сам видел, а где тот муж?»
Гуля делает вид, что злится, а сама, вижу, уже ждет, когда я подкачу со своей вагонеткой и начну приставать с разговорами.
И так часа два, до перекура. Правда, мы с Васькой курим на ходу. Ему-то родители уже разрешают, а я от своих скрываю. Тоже мне, «секрет Полишинеля». Они, конечно, давно знают, просто я открыто перед ними курить не  пытаюсь.
В перерыв сбегал на озеро, искупался и вообще почувствовал себя прекрасно, даже есть захотелось. Гуля угостила чебуреком.
– Это наш национальный еда!
– Не знал, что это – татарское блюдо, теперь буду есть чебуреки и тебя вспоминать, восточная красавица...
– Саша, у тебя голова нет!  Ты еще мальчишка  молодой…!
– Да, я еще мальчишка молодой…
Подкатив вагонетку к транспортеру, мы выгружали на движущуюся ленту кирпичи, которые медленно «уплывали» в темноту сарая. Там девочки их снимали и расставляли колодцем. Окон в сараях нет, и дневной свет проникает туда снизу, потому что стены не доходят до земли. Это специально так устроено, чтобы в сарае сквозняк был, и кирпич быстрее подсыхал. Правда, лучики солнца пробивались кое-где через дырки в стенах и крыше. Если всмотреться в темноту, то кажется, будто это наклонные белые нити там и сям спускаются с крыши на землю. И как в этих нитях не путаются работающие в сарае девчушки!
Если бы не их детские разговоры, то, глядя на них, можно было подумать, что в полутьме орудуют инопланетяне.
– Валя, ты все время меня толкаешь, – жалуется самая маленькая .
– А ты отходи в сторону, когда я «груженная» –  отвечает дылда.
– Ой, девчонки, а сегодня в клубе «Фантомаса» показывают.
– Так нас же на вечерний сеанс не пускают.
– Ну и что: как журнал кончится, так боковые двери откроют, духота ведь в зале. Мы и пролезем в темноте.
Правда, постепенно девчонки  удаляются вглубь сарая, и их голоса превращаются в «щебетанье».
После смены Васька пошел к себе на Лысановку, а я – в центр. Впереди стайкой шли девчушки из сарая. Самая длинноногая «уперла» уже на сотню метров вперед, остальные вытянулись в цепочку, как гусята, выстроились по росту, точнее  – по длине ног, детских еще ножонок. Одетые в завернутые до колен трико, в клетчатых рубашках, стройные, как тростинки, без бугорков еще на груди. На головах – косынки, а в ручонках – большущие брезентовые рукавицы, все в опилках и глине. Вот и вся спецодежда.
«И как таких малышек оформили на работу?» – подумал, глядя на эту  «стайку».
Но эти мои мысли перебили позывы желудка. От ночной «хвори» не осталось и следа.
«Ну, вот, приду домой, наемся борща и посплю пару часиков. А вечером снова на танцы. Надо только Надьку попросить, чтобы брюки погладила, она безотказная. А бражку точно не буду пить, лучше перед танцами выпить на троих «огнетушитель».  С него точно не развезет, как вчера!»