Во ку, да во куузнице

О чем я думал, возвращаясь в расположение отряда? Конечно же, хотелось сразу же раздеться и завалиться в постель. До подъема оставалось чуть больше пяти часов, и хотелось выспаться и отдохнуть. Завтра опять целый день таскать эти дурацкие носилки с бетоном и вываливать его в бездонные ямы фундамента. Из этой картины мира меня вырвал ослепительный сноп огня.  Опа! Попался, как «кур в ощип», оказался в перекрестии света фар от двух тракторов «Беларусь» и был виден своим «противникам», как те немецкие самолеты в перекрестии прожекторов войск противовоздушной обороны, что показывали нам в кино. Но сейчас это было не кино, а я, хотя и был на советской территории, но не на своей земле. «Коми хлеб едите», заметила одна старая комячка. «Не склоняется ни по числам, ни по родам, ни по падежам этноним  «коми»,  сразу предупредил нас комиссар объединенного стройотряда, но между собой мы часто называли местных жителей «комиками».
И вот сейчас я лицом к лицу столкнулся с ними, и ситуация была далеко не комическая. Почти как у Высоцкого:
Иду с дружком, гляжу  стоят.
Они стояли молча в ряд,
Они стояли молча в ряд,
Их было восемь.
Недосуг мне было считать, сколько их, но явно больше десяти, плюс двое в кабинах тракторов. Правда, на флангах собрались молодые «волчата», которых можно легко разбросать, когда дойдет до дела.
Их преимущество, что их много, и они у себя дома, а у меня под курткой армейский штык-нож, близость леса и ночная темень. Но нож я, конечно, вытащу в крайнем случае.
Хотя фильм «Место встречи изменить нельзя» вышел года через три после описываемых событий, но задним числом я помню, что чувствовал себя, как Володя Шарапов, попавший в лапы к «Черной кошке»! Я косил взглядом, следил, чтобы эти «волчата» не напали на меня сзади.
В роли «Горбатого» был парень лет двадцати. Он стоял посредине и немного в глубине шеренги.
– Ну что, давай поговорим, – обратился он ко мне.
Страх постепенно улетучился, осталось только чувство опасности и настороженность. Мысли роились в голове. Надо было быстро соображать и принимать верное решение.
– Давай, поговорим, – выдержав паузу, ответил я, а про себя подумал: «Уже хорошо, что пошел «базар», надо «заболтать» мужика!»
– Откуда путь держишь?
– Ну, зачем в прятки играть, сами знаете, откуда и куда иду.
– И что, не боишься ночью по чужим деревням шататься? Тут же  самоеды живут!
– Ну, положим, коми если и были когда-то самоедами, только времена теперь другие. Что случится со мной, уже утром кинутся искать Вот эти сопляки, – я мотнул головой в сторону «волчат», – все и расскажут дознавателям, когда те их по разным камерам рассадят да прижмут. И девочки ваши местные видели, куда и с кем я пошел.
– Ну, а если не до конца тебя зарежем? Как тебе перспектива всю жизнь на аптеку работать?
– А что, собственно, произошло? За что вы собираетесь меня «немножко порезать»?
– А чтобы ты с нашими девками не гулял, – высынулся один из тех, что встретился нам с Надей по дороге туда.
– Погоди, не суйся поперед батьки, – остановил его «главный»,– Ну, что скажешь на это?
– А то, что вы рановато «приватизировали» ваших деревенских девчонок. А вы у них спросите, почему они к нам на танцульки бегают? Мы всех приглашаем, и девчонок и парней. Вы её спросите?
– Славно языком «стелешь»! А ты приди к нам в субботу с ней.
– Да это же он, «кузнец»,  – громко вслух сказал один, стоявший рядом с «главным».
«Вот он, спасительный шар, – тотчас пронеслось в моей голове,  – за это и надо быстрее уцепиться.»

Впервые мы с Антоном спели эту песню где-то на полях Ленинградской области. В те годы положено было  в стройотрядах (ССО ) брать на перевоспитание «трудных подростков», проводить с местным населением политинформации на полевых станах, устраивать концерты художественной самодеятельности прямо на полях, во время сенокоса или жатвы. Мы выступали с оригинальным номером, пели народную песню «Во кузнице…». Антон наяривал на балалайке, а я вовсю раздувал свои «меха»:
Во ку,  да во куузнице,
Во ку,  да во куузнице,
Во кузнице  д молодые кузнецы,
Во кузнице д молодые кузнецы.
Антон вообще уникум. Он закончил музыкальную школу по классу скрипки, но параллельно освоил  фортепьяно и гитару. Если новый музыкальный инструмент попадал к нему в руки, он тотчас начинал на нем играть, дудеть, гудеть и свистеть. Баян, аккордеон, саксофон… Нет, про саксофон я приврал, точнее, не замечал, чтобы он на нем когда-нибудь играл, но не сомневаюсь, что при желании освоил бы и игру на саксофоне.
И вот в сельском клубе ему в руки попала балалайка. Показал ли ему кто аккорды и бой, или он интуитивно это нащупал, но только он сразу же начал наяривать народные мелодии типа «Во кузнице…»! В семидесятые годы народные инструменты были не в чести, про их существование все забыли. А тут балалайка, да такая залихватская песня! На фестивале строительных отрядов  в Выборге мы заняли с ней призовое место. Короче, она стала нашей коронной песней. Мы выходили на сцену топлес, волосы у меня были убраны под ленточку. Ну, точно как два бравых кузнеца, только что вышедших из кузницы.

И вот следующим летом мы с Антоном поехали в Коми как «квартирьеры», дней на десять раньше всех. Нужно было  подготовить для стройотряда жилище и быт. Когда самолет стал снижаться, бросилось в глаза обилие огороженных «колючкой» зон со сторожевыми вышками. «Архипелаг ГУЛАГ» уже ходил в машинописных копиях среди студентов. Сыктывкар или Усть-Сысольск (как он назывался до 1930 г.) и при батюшке-царе был перевалочным пунктом для ссыльных, и при Сталине. Нынче не гонят, а привозят этапами, напихав в вагоны «зэков», как сельдей в бочки. Замечу, что обратно «мчали» поездом Воркута-Ленинград.
Но, попав в суету большого города, все эти мысли улетучились. Погрузились в микроавтобус и поехали в райцентр Визинга, где располагалась контора нашего работодателя  ПМК  №4. Природа по дороге, конечно, впечатляла. Вроде бы и то же самое, что в Ленинградской области, а косогоры круче, пространства больше, и речки  пошире. Визинга встретила деревянной застройкой и дощатыми тротуарами. Тотчас вспомнилась песня Городницкого:

Укрыта льдом зелёная вода,
Летят на юг, перекликаясь, птицы.
А я иду по деревянным городам,
Где мостовые скрипят, как половицы.

Укрытую льдом воду мы увидим позднее, в конце августа, а здесь реально поняли, что попали на севера. Еще одно этому продтверждение: в магазинах продается в бутылках не водка, а 70% спирт. Завалились в книжный магазин, и глаза на лоб полезли – в продаже книги, которые в Ленинграде с руками оторвут: Кэрролл, Сэлинджер, Стругацкие,  сборники Ахматовой и Цветаевой. Конечно, все авансовые деньги остались в книжном. Дня два мы формировали колонну из вагончиков и двинули в деревню Куратово, где наш отряд должен был возводить молочную ферму, точнее, не саму ферму, а нулевой цикл для животноводческого комплекса. 
Село Куратово в Коми – это как Михайловское для русского человека. Здесь в 19 веке, кажется, еще при жизни «нашего всего» родился  коми-поэт Иван Куратов. И крановщик, что снимал наши вагончики с колесных тележек, тоже был Куратов и тоже Иван. И почти все жители села носили эту фамилию. Дня два мы с потомком поэта расставляли вагончики на открытом месте, и получился довольно удобный жилой городок, чем-то напоминающий военное укрепление запорожских казаков или цыганский табор – кольцо вагончиков, в центре которого мы установили столовую. Понятно, что еда для студентов – всему голова, после девушек, разумеется. Столовая у нас была славная – настоящий вагон-ресторан. Экзотика – сидишь, обедаешь и посматриваешь в окно вагона, а за окном красивый вид – поросшая мелким кустарником долина рябящей на солнце речки Ель и до самого горизонта – поля и перелески.
В деревне еще сохранился прежний крестьянский быт, различные туески и короба, орудия труда и ремесла, плетение из лозы и лыка. Конечно, для совхозного скота сено косили уже механической косилкой, но для личного – специальной косой с изогнутой, как бумеранг, ручкой. Косят ею внаклонку, согнувшись в поясе, без всякого замаха. В одну сторону, затем ловко переворачивают косу и делают движение в другую. Возможно, это труднее, но экономят одно движение. Ведь нашей «литовкой» ты делаешь сначала замах, а потом скашиваешь траву. А коми-косарь каждым движением срезает порцию травы, правда, и захватывает меньшую площадь.
Еще удивило, что сельские жители не имели сепаратора для получения сливок. Как-то, еще в наше квартирьерство, мы обменяли у шофера бидон молока на бутылку рома. Напились молока вволю, но литров 30 еще оставалось. Что делать? Пошел я по дворам в поисках сепаратора. Прошел чуть ли не пол-деревни: ни у кого нет.
– А как же вы сметану-то добываете?
– Да мы ложечкой!
Самое смешное, что в очередной избе я «нарвался» на заведующую фермой, молодую девицу. Она, конечно же, сразу просекла, откуда у нас образовалось молоко, обещала завтра поутру наказать шофера и на нас кому следует пожаловаться. Не знаю, как она  поговорила с шофером, а для нас никаких последствий не наступило, разве только то, что она потом зачастила к нам на танцы.
Ну, про танцы речь впереди, а теперь про художественную самодеятельность. Когда приехал весь отряд, мы, естественно, в выходные выезжали на поля и давали концерты. Иногда нас включали в районную или республиканскую агитбригады, и мы разъезжали уже по всей земле Коми. И опять  мы с Антоном были фаворитами. Наш дуэт заметили работники республиканского телевидения и пригласили сняться. В Сыктывкар нас привезли на машине, а обратно мы добирались на перекладных, автостопом. Запись была утром, нас заставили одеть куртки, не рискнули снять обнаженных по пояс «кузнецов»! Ну, была в те времена такая дурь: все подстраховывались в мелочах, «как бы чего не вышло»!
Добрались мы до расположения отряда поздно вечером, когда уже ролик с нашим участием прошел на экранах, но местные жители наше выступление увидели и вот, кстати, припомнили.
– Ну и что, «кузнец», какие у тебя планы на нашу Надюшу? – уже более мирно продолжил разговор «главный», – нравится она тебе?
– Планы серьезные, и она мне нравится!
– Может, женишься?
– Может, и женюсь! Только мы пока об этом не думали.
– А почему вы с ней таитесь, к нам в клуб на танцы не приходите?
– Да как-то не приходило в голову.
– Ну, так ты приходи в субботу.
– Хорошо, приду.
– Точно придешь, не испугаешься?
– Ну, а чего мне пугаться, если ты приглашаешь! У вас, наверное, как у всех, гостя обижать нельзя?
– Хорошо, будем ждать обоих в субботу.
– До субботы, – ответил я и, поняв, что разговор окончен и ситуация разрулена, пошел своей дорогой. Фары погасли,  я бодро зашагал по дороге в сторону Куратова, как вдруг почувствовал удар по голове.
«Ну, что же я опять бдительность-то потерял, расслабился?»
Резко развернувшись, увидел, что меня догнали два «волчонка», и один из них снова замахнулся солдатским ремнем. Пригнувшись, я захватил рукой ремень и резко дернул его в сторону. Сопляк полетел  в кювет. Другого ткнул открытой ладонью в лицо, так что он опрокинулся на спину. Не дожидаясь, пока подоспеет подкрепление, побежал по дороге. Фары снова зажглись. Резко свернул с дороги в поле. Позади слышен топот ног. Бежали двое или трое  «волчат», остальные отстали. Развернулся и резким движением выхватил  из ножен штык. При свете луны блеснуло его длинное лезвие с кровопускательными канавками.
– Ну, давай, кто первый?
Вижу, не ожидали такого расклада, остановились. Начали болтать между собой на зырянском.
Развернулся и ускорил шаг, все время оглядываясь. Вот и заросли кустарника. Попетляв  по нему, постоял, прислушался. «Вроде отстали».
Ощупал голову. Видно удар пришелся не ребром пряжки, а вскользь, кожу на голове рассекло, но спасла толстая вязаная шапка. Ничего, жить буду. Некстати, а может, как раз кстати пришли на память строки Сельвинского:
И я себе прошел, как какой-нибудь ферть,
Скинул джонку и подмигнул с глазом:
«Вам сегодня не везло, мадамочка смерть?
Адью до следующего раза!»
Командиру отряда я рассказал об этом случае спустя лет десять. Марик вначале покраснел, потом посерел. Задумался, видимо прокручивая в голове перспективы самого плохого сценария.
– От кого угодно ожидал такую подлянку, – после долгой паузы выдавил он из себя, – но только не от тебя!
Естественно, в субботу я ни в какой сельский клуб не пошел. Удар по голове и дальнейшее преследование я расценил как одностороннее нарушение договоренности. Надю «до крыльца» я больше не провожал, так, целовались и обнимались после танцев в нашем «баре» или в другом закутке. Последний вечер  перед нашим отъездом мы провели в куратовской школе: она «одолжила»  у матери ключи. И тоже, только поцелуи и страстные объятия. Конечно же, я пытался добиться большего, но она меня остановила, сказав:
– Нет, не надо, не то на следующий год мы будем встречать тебя вдвоем!
На следующий год мы с Антоном пели уже на Вычегде, с Надей не встретились, и никогда больше я ее не видел.
Они куют да куют,
Они куют да куют,
Куют,  Дуне приговаривают,
Замуж Дуню уговаривают.