Трагедия по-московски

                «Трагедия по-московски».


                1.
Из тех нескольких десятков женщин, знакомых Игоря Петровича до встречи с Вербицкой, - последнюю – он очень хорошо запомнил: цыганистого вида, с яркими всепозволенными глазами; она посмеивалась над его « постельной неопытностью, укоряла
за ханжество, за комплексы, за старомодность, а сама, несмотря на изобретательность в половой страсти, не возбуждала в нем ни чувства, ни желания, а только небольшое любопытство.
И, когда утром он увидел ее обвисшую грудь, покрытую серой, нездоровой кожей, когда ноздри заполнились терпким запахом ее тела, смешанным с запахами ночной любви, он уже не мог отделаться от сложного замеса чувств: брезгливости, жалости и неприязни.
Уходя, она сказала, что он - «душка» и в его «закованности в броню» есть свой «шарм».И то, что она будет свободна в понедельник вечером-«позвони». Он утвердительно кивнул, зная, что видит ее в последний раз.
Потомственный москвич-Игорь Петрович Савинков - перезрелый холостяк за сорок, полноватый блондин с залысинами на покатом,  будто срезанном под сорок пять градусов лбе, переходящем у основания в крупные надбровные бугры; маленькими, круглыми, небрежно вставленными далеко в коробку черепа глазами - вечно-сонными; с классической розоватой плешью на темени - предмет его неудобств, припрятанной длинной прядью с виска; с пухлыми, пористыми, - в прошлом персики - щечками,- творил своей физиономией  человечий типаж незамысловатого простачка, добряка и рохли; и принадлежал к той довольно немногочисленной породе одиноких мужчин, убеждающих всех в пользе и прелестях безбрачной жизни без каких-либо оснований.
Нельзя сказать, что он был законченный анахорет, отвратителен внешне или плохо материально обеспечен, но была в нем некая жизненная расшатанность, неустойчивость; казалось, вдруг дунет ветер перемен и понесет Игоря Петровича «перекати поле» и забудет он, что есть у него земные обязанности; как-то не уложился он в тот краткий кусок времени, определенный на земле человеку-мужчине для ученичества и растянул его до пятидесятилетнего возраста.
Несколько раз с грустью Игорь Петрович отмечал для себя, что пейзаж абсолютно не действует на его эмоции и настроение. Что яркое солнце и февральская, вьюжная метель равнозначны для него и безразличны.
Он даже и не пытался анализировать приходящие извне импульсы; организм-механизм срабатывал и назначал линию поведения. В ясный день он улыбался, казалось бы, радовался и всем говорил «какой прекрасный день», но то, что день на самом деле прекрасен он не чувствовал и улыбка его была, как наперед заданное действие на внешние раздражители- яркое Солнце. Лицемерие разрушало душу.
Он начинал и думать так, что весь комплекс поведения человека- заранее штамп- выдуман кем-то, а ему живущему даются готовые схемы, по которым он обязан жить и действовать, иначе его люди не признают за своего.
Но вот время и связанные с ним преобразования в организме стали стремительно менять его взгляды на жизнь. Он все чаще хандрил, пил в одиночестве, безбожно курил и все больше ломал голову над трансцендентными вопросами: зачем, почему и кому он был нужен на этом свете.
Игорь Петрович устал: и каторга двойника, и сумрачная жизнь запоздалого холостяка, чуть было, не подвигли его на суицид, но судьба вдруг предоставила ему возможность потрогать руками настоящую «Любовь» и он с отчаянием уцепился за бесплатный дар благодати.   

                2.

Знакомству с Анной Павловной Вербицкой Савинков был обязан  симпатией с обеих сторон.Увидев дружелюбные, заинтересованные глаза, Игорь Петрович расплылся, раскрылся, разговорился, невесть что нес, и все сошло за милостью душ.
Она на грани увядания, но еще миловидная блондинка, он- поблекший, лысоватый блондин- в общем, они нашли друг друга.
На его бестолковые вопросы Анна Павловна вежливо отвечала, деликатно улыбалась, когда он пытался шутить. Ему нравились ее мягкость, плавные, лишенные энергии движения, слабый, ровный голос без каких-либо модуляций и признаков страсти. Она умела быть ненавязчивой, сочиняла ловко диалог, удачно заполняла неудачные паузы в разговоре, не реагировала на его пространственно ориентировочные неловкости и излучала спокойствие.
Для Игоря Петровича наступили новые времена. Та бедная событиями жизнь отошла в прошлое и, сейчас, ему казалось он в апогее собственного существования. То, для чего он родился, жил, ел, работал, приобретало смысл и законченность. Он подобрался к вершине, и внутреннее естество его сжалось и готовилось выложить всю свою суть в этом отрезке жизни.
Он стал рано вставать с ощущением радостного возбуждения, делал зарядку, тщательно брился и чистил зубы; напряженно разглядывал в зеркало крупным планом свое лицо, выдавливал на подбородке угри, приходил в негодование от морщин, окруживших рот; он старательно зачесывал свои редкие волосы, меняя по нескольку раз положение длинной пряди с виска, стараясь прикрыть плешь и залысины.
Он с горьким сожалением вспоминал о потерянном зря времени, что в молодости был ленив, не занимался спортом, что у него нет больших  сумм денег, которые, по его мнению, могли компенсировать свои недостатки; его раздражало собственное тело, разлаженное с головными импульсами, явные наметки животика, кривые, пораженные грибком ногти на ногах, заплывающие жиром руки с толстыми, как сосиски пальцами. Прикрыть, заретушировать внешние проявления грехов и грешков, найти свежие позы, выработать поведение со своим новым душевным состоянием, уверенность, чтобы представить себя в новом свете, дать себе моральный настрой- вот на что были направлены усилия Игоря Петровича последнее время.
В своей холостяцкой квартире он навел порядок как бы всматриваясь в вещи и обстановку глазами Анны Павловны. Старые дырявые тапки и рваный в пятнах халат, служившие ему с десяток лет, он засунул в помойное ведро.
Он брал в руки, перекладывал каждую вещь, разрабатывая оправдание на необходимость ее существования в его жизни. Он перелистывал альбом с фотографиями и уничтожал те из них, на которых он или его родственники получились неудачно. В его сознании сложился готовый образ его прошлой жизни, может быть чуть-чуть неверный, чем она была на самом деле.
Через знакомых, сослуживцев он хотел выяснить все, что окружало Анну Павловну: кто был ее муж, что он за человек, были ли у нее любовники, чем она интересуется, что читает, пьет, ест. Даже соседи в ее доме, ее работа, все, что связано с ее именем, телом, видом, дыханием приобретало для него огромный смысл.
Он с нетерпением поджидал возле школы ее сына, пятнадцатилетнего подростка, находил в его движениях, улыбке, манере разговаривать сходство с Анной Павловной и эти наблюдения доставляли ему огромную радость.
Он встречал ее после работы, дарил цветы, приглашал в театр и ресторан; он впадал в совершенно ребяческую восторженность, когда слушал ее рассуждения о вещах обыденных: всеобщей дороговизне жизни, о столкновениях с соседями и их недостатках, о бурбоне-начальнике, о ее новых приобретениях; соглашался, что цвет блузки ей к лицу, что большинство женщин не имеют вкуса и не умеют одеваться, что духи и колготки стали безумно дорогие, а сын ее Вадик стал невыносимо груб и причиной тому, по- видимому, их знакомство.
Два препятствия, как полагал Игорь Петрович, могли изменить, могли расстроить его отношения с Анной Павловной. Первое, конечно, Вадик- этот совершенно чужой и непонятный ему подросток, вспыльчивый, с восточной кровью от отца - крымского караима, москвича в первом поколении, в горячке убитого в драке ножом, когда Вадику исполнилось, пять лет.
О своем бывшем муже Анна Павловна предпочитала умалчивать. Лишь однажды она обмолвилась, что сильно уставала от его вздорного характера, хронической нервозности, способности создавать конфликтные ситуации из пустоты, его поиски честности у других и собственная ложь, которую он всегда отказывался признавать, рисованность- в общем, мужа она изобразила в черных тонах, и Игорь Петрович сделал вывод, что Анна Павловна его боялась.
Попытки наладить контакт с Вадиком для Игоря Петровича заканчивались крахом. Вадик  и смотрел на него волчонком, и не желал разговаривать, и всегда исчезал, когда в квартире появлялся Савинков, но «… мальчик уже взрослый, все понимает…, в его возрасте они плохо сходятся с людьми, ему надо привыкнуть узнать  Вас (Анна Павловна говорила ему Вы) ближе, и Игорь Петрович был шутом, изображал неуверенно «рубаху-парня», уличного заводилу - игра получалась фальшивая и для него неприятная.
Второе препятствие или даже опасность-это близость. Он не мог представить себя с ней в кровати. После близости с женщиной он всегда испытывал раскаяние и нечто вроде презрения к самому себе, все ему казалось, что совершает он дело постыдное, что тот второй Савинков, абсолютная противоположность его самого требует удовлетворения своей похоти, ведь и всякая тварь после соития печальна.
Он так и не выработал для себя роль в маленьком спектакле: до, во время, и после полового акта, все он был или слишком груб, или до неприличия застенчив, хотя понимал, что, упростив процедуры и выработав какие-то мнемонические правила поведения,- было бы выгодно как для него, так и для бывших партнерш.
И еще,- он очень остро переживал разнородность запахов женских частей тела и в его разбуженном фантазией представлении, возникали комплексные образы противоположного пола, в которых всегда почему-то присутствовал ингредиент кошки, придавая отношениям хищнический характер- вероятно и эта дума служила причиной длительного холостячества  Савинкова и его упорного мизогинизма
В конце концов, думалось ему- любовь лучший и правильный путеводитель по жизни, она все подскажет.

                3.


Вадику новый знакомый матери был отвратителен. Он смирился бы, будь Игорь Петрович покрепче, по увереннее или посамоувереннее.
Он помнил тот случай, когда мать встретила его растрепанная в халате на голое тело, закрыла дверь в свою комнату. Потом вышел Савинков, с деланным оптимизмом, с фамильярной улыбкой, с фальшивым выхлопом губ- «привет»;гармошка рубашки по краям оголенного треугольника живота, виноватость побитой шавки в глазах.
Он представил с ненавистью, как это коротконогое существо, лысое и суетливое, только что обнимало его мать, что жирный подбородок, волосатый живот, клочковато-поросший жидкими прядками череп- имеют какое-то отношение к его жизни. Мать поделила себя между ним и этим  «хряком», и большая половина как полагал Вадик уже предназначалась не ему.
Когда Анна Павловна спокойно пыталась объяснить сыну, что, так или иначе, а она женщина, и ей полагается свой «кусок пирога», и он должен понять и претерпеть Игоря Петровича, Вадик взвился: «Какое вам вообще дело до меня?»
Она обиженно посмотрела на сына, нервно скрестила пальцы на коленях и заплакала: «Ты стал груб, невозможен, так нельзя разговаривать с матерью».
«А как с тобой разговаривать?- продолжал кричать Вадик.- Ведь он же гадость, мразь, плешивый толстяк!- захлебывался от возбуждения подросток, давая Савинкову эпитеты, которые тот, конечно, не заслуживал.
«Игорь Петрович очень хороший человек и не тебе его судить»,- сказала Анна Павловна, глотая слезы.
«Пожалуйста, живите со своим Игорем Петровичем! Меня только не трогайте»,- завопил Вадик и выскочил из комнаты.
Портвейн, который он глотал, преодолевая тошноту, отдавал жженой пробкой, в подъезде, где он сидел наедине с бутылкой, было сумрачно, сыро и пахло мочой. Он считал себя несчастным, забытым и одиноким. Вино отсасывало здравомыслие. Не допив бутылку, он неустойчиво вышел из подъезда, обошел несколько раз вокруг дома, набираясь решимости. Было уже за полночь. Свет в окнах его квартиры не горел. В сквере, напротив дома надрывно ревели коты, пугая отчаянием крика грудного ребенка. Открыл входную дверь, снял обувь и прошел в комнату.
Мать лежала на кровати, обхватив руками подушку к нему спиной, без ночной рубашки  (было жарко); искривленная линия позвоночника, округлость таза, одеяло, придавленное между колен; синели простыни и глянцевито блестела кожа. Он осторожно подошел к кровати, сел рядом, провел рукой по пояснице, потянул мать за плечо, вырвал прижатое коленями одеяло и увидел перед собой испуганные  тревожные глаза. Она почти не сопротивлялась, только вскрикнула, напряглась телом и уперлась рукой в его подбородок.
Потом он ушел в свою комнату, лежал одетый на кровати и вздрагивал от страха и боли, когда рыдания за стеной набирали силу.
Утром он увидел, опухшее от слез лицо матери, постаревшее за одну ночь. Она сидела на скомканном одеяле, поджав колени к подбородку.
Он как слепой котенок тыкался в ее глаза, гладил волосы и шептал: «Мамочка, я люблю тебя, не надо нам никого, зачем нам чужие?»
         

                4.

После этой злополучной ночи отношения Анны Павловны с сыном приобрели совершенно иной, чем прежде характер. Он стал тих, ходил с виноватым видом и избегал смотреть матери в глаза.
Она много думала над тем, что произошло (вину она принимала только на себя), она чувствовала, что нарушено древнее вековечное табу, что ее предки даже в мыслях не могли позволить себе «такое», она преступила, перешагнула через бессознательный порог запрета. И в то же время осознание себя преступницей придавало ей храбрость; она уже ощутила сладость неизведанного ею доселе греха и новое чувство, связанное с ним, было самым сильным чувством, испытываемым ею в жизни. Здесь смешалось все: и женская, и материнская любовь к сыну, и ужас, и страх перед содеянным, подстегивающие любовь к сыну, и совершенно чудовищные мысли о продолжении связи с Вадиком.
«Какая мерзость! Как мне дальше жить? Что я натворила? Я ненавижу себя,- говорил в ней один голос; и тут же другой признавался, что в сущности, ничего особенного не произошло, об этом не будут знать, что течение ее жизни и мнение о ней окружающих не изменятся. Вадик, в конце концов, растет, найдет себе девочку, будут дети - ее внуки.
«Ведь я же любила своего сына и люблю, и теперь мое чувство стало сильнее»,- успокаивала она себя.
Та внутренняя работа души  и сознания - оценка и переоценка нового ее положения, внезапно нашедшие сердечная боль и ужас, умиление, любовь и ненависть- все сплелось в ком, застыло в горле, все творилось в ней и все это надо было похоронить в себе, никому не доверяя. Советчики и утешители были нужны и невозможны.
И однажды она не выдержала.
«Вадик,- сказала она - нам надо серьезно поговорить. Так нельзя дальше жить. Пойми: то, что произошло между нами - это противоестественно (она с трудом выговорила последнее слово). Это ненормально. Это плохо. Если об этом кто-нибудь узнает я наложу на себя руки. Все получилось случайно. Ведь случайно же?»- вопросительно глядя на Вадика, сказала Анна Павловна.
«Нет!- надуто замотал он головой.- Я тебя люблю»,- добавил он злобно. Она заплакала.
«Я больше не выдержу. Тебе надо уехать, хотя бы на время».
«Я никуда не поеду» - угрюмо ответил он.
«Вадик, я прошу тебя, ради меня».
Ее страдальческие глаза, потерянное лицо возымели действие. И после коротких молчаливых сборов Вадик уехал в Подмосковную деревню к дальним, третьего колена родственникам Вербицкой. Анна Павловна же после трехдневных терзаний и раздумий ответила на предложение Савинкова стать его женой.

                5.


Прошло несколько недель. Вадик вернулся из деревни утром, посвежевший, загоревший, открыл дверь своим ключом и увидел Савинкова.
«Что вы здесь делаете?- спросил Вадик, скривив на лице недовольную гримаску. Игорь Петрович смутился от неожиданности и растерянно сказал:
«Мама на работе, а я ее жду».
«Вы что - спросил Вадик с вызовом и наглостью- живете здесь, сюда перебрались?»
«Да, нет-опять смутился Игорь Петрович- Анна Павловна пригласила меня в гости».
Вадик прошел на кухню и умышленно сильно загремел кастрюлями.
Игорь Петрович, как побитая собачонка поплелся за Вадиком и заискивающе спросил: «Как отдыхалось в деревне?»
«Оч-чень хорошо,- ответил Вадик и, выудив из холодильника кусок жареной рыбы начал демонстративно и с вызовом жевать в лицо Савинкова.
Игорь Петрович замялся, его неловкие попытки найти тропинки к душевному общению с Вадиком казались безуспешны. Тогда Игорь Петрович, не придумав  ничего лучшего, встал в дверном проеме и торжественно заявил:
«Вадик, мы решили расписаться с Анной Павловной: мы давно любим друг друга».
Вадик перестал жевать, стал смотреть в окно.
«Вадик, я думаю, мы, в конце концов, поладим и будем хорошими друзьями»,- продолжал Игорь Петрович.
«Мы никогда не будем хорошими друзьями - ответил Вадик, тщательно проговаривая каждое слово и потом, как- то презрительно и смело, рассматривая Игоря Петровича с издевкой, произнес:
«Я с ней живу!»
Савинков, еще не поняв смысла сказанного, но, уже предчувствуя, что за этими словами кроется то, что может разрушить все недавно созданные им душевные постройки, сказал:
«Ничего, и я буду жить с вами».
«Нет, вы меня не поняли,- как-то гадко веселясь, перебил его Вадик - я сплю с ней и уже давно,- и чтобы было понятней опешившему Савинкову, добавил, четко выделяя каждое слово - я сплю со своей матерью, в постели! Ночью! Как мужчина с женщиной. Вам понятно?»,- истерично выкрикнул он.
Игорь Петрович растерянно сел на стул, с трудом перерабатывая сознанием новые для него сведения.
«Как спишь?- нелепо и по детски выдавил он из себя.
«Вот так сплю, как ты с ней»,- заорал Вадик.
Игорь Петрович обмяк, вытянул руки вдоль колен и смотрел, казалось на свои ногти.
«Убирайтесь!- продолжал кричать Вадик истеричным голосом - убирайтесь немедленно».
Игорь Петрович сидел боком к Вадику и совсем вроде не замечал его  неистовства. Сложные химические процессы протекали в его голове: случай был настолько для него беспрецедентен, что он никак не мог связать воедино, то что кричал сейчас брызжущий слюной гадкий мальчишка с самим образом Анны Павловны и отношением между ними.
Вадик устал, вспышка истерии погасла, он начал понимать, что раскрыл тайну, что он погубил мать и самого себя. От страха все у него сжалось и похолодело в груди; он хотел тотчас броситься перед Игорем Петровичем на колени и умолять, просить его, чтобы тот молчал, что он все соврал, но Савинков хмуро сидел не двигаясь, переместив взгляд с рук на край кухонного стола.
Вадик побледнел и в его лихорадочных движениях появилась целенаправленность. Он схватил со стола кухонный топорик и пряча его за спиной заговорил тихим, дрожащим голосом.
«Я же пошутил, я же все придумал, неужто Вы поверили».
Он размахнулся, ударил сбоку, неловко и попал в висок. Голова Игоря Петровича неестественно дернулась, руки на коленях подпрыгнули; он как-то легко выдохнул «Ох!» и его длинная прядь, прикрывающая плешь упала на переносицу, закрыв глаза.
Вадик бросил топорик и замер.
Было тихо. Лишь слышно было, как проехала за окном машина и внезапно загромыхал холодильник. Он с ужасом вздрогнул и заплакал. Ему казалось, что совершил он нечто непоправимое, безобразное, страшное. Он плакал, и еще надеясь на чудо, тряс Игоря Петровича за плечо, бил по щеке и сквозь всхлипы произносил:
«Игорь Петрович… Игорь Петрович, миленький, я не хотел, я нечаянно!»
Голова Савинкова болталась из стороны в сторону, он спал глубоким, вечным сном, вовремя устранившись от распутывания земных, нечистых дел. Всхлипы Вадика перешли в вой, и чувство непоправимости содеянного подвигло его на решение.
Он выскочил на балкон, закрыл глаза и, преодолев заграду перил, перевалился вниз.
Последний образ, услужливо выкинутый памятью перед ударом о землю, был образ матери- Анны Павловны Вербицкой.
               

                6.


Первой о трагедии, произошедшей на квартире Вербицкой, узнала секретарша, рыжеватая с конопушками дама, с лицом, усердно прикрытым кремом и пудрой. Сама она, вероятно, не нашла смелости передать сообщение Вербицкой, но, буквально, через несколько минут о происшествии узнала вся контора.
Анна Павловна сидела за компьютером, и некоторые подозрения стали закрадываться в ее сердце. Она видела вокруг сочувственные, любопытные взгляды сотрудников и ладони ее вспотели от предчувствия беды.
Люди группировались в кучки, шушукались и среди них так и не нашлось решительного человека. Сошлись на том, что оповестит о несчастии несчастную кто-то там из прокуратуры или милиции, который вот-вот должен позвонить или подъехать. Он то по долгу службы и сделает это.
Анна Павловна сидела бледной, с отсутствующим взглядом и боялась предпринять расспросы или воспользоваться мобильным телефоном. Она оттягивала беду до последнего момента.
И вот хамский, телефонный звонок и за ним соответствующий звонку голос требовательно потребовал немедленно прибыть Вербицкой по месту жительства.
Анна Павловна побледнела еще больше и ее обычные голубые глаза стали пронзительно синими, а над переносицей образовалась глубокая морщина, которую никто никогда на лице у нее раньше не видел.
И уже на ее квартире, где хозяйничали незнакомые, озабоченные люди, Анну Павловну допрашивал следователь - молодой, скуластый парень, с простодушной хитринкой в глазах.
И ему уже ясно было видно о произвольных ответах  допрашиваемой на точно поставленные им по ходу расследования дела,  вопросы. И, когда он спросил какой характер, носили ее отношения с убитым Игорем Петровичем Савинковым, внезапные перемены произошли в лице Анны Павловны: оно посветлело и приняло детское, виноватое выражение.
Анна Павловна вдруг заговорила капризным тоном, коим говорят выжившие из ума старухи или не совсем умные дети.
«Причем здесь Игорь Петрович?- недовольно сказала она.- У нее есть красивый сын. И мне достаточно моего сына. Жаль, что молодой человек не понимает. У моего Вадика есть красивая жена. Ее зовут Ася. У них была замечательная свадьба. И она (Анна Павловна) подарила Вадику золотые часы. И вот совсем недавно у них, нет у нас, родилась девочка,- ее внучка. У девочки глаза и ушки Вадика, а ротик мой, и подбородок мой; и, что скоро Вадик окончит институт, и он очень любит свою маму, жаль, что молодой человек не понимает,- и будет ухаживать за ней: старой и больной женщиной. И, что похоронят ее, вероятно, на Смоленском кладбище, а Вадик, Ася и девочка, да… - девочку мы назвали Анечка, в честь меня… - они трое будут приносить свежие цветы на мою могилу - жаль, что молодой человек не понимает, как это будет выглядеть замечательно….


И в третьем отделении пятнадцатой городской больнице города Москвы,- Анна Павловна растрепанная, с болезненно-живыми глазами, в цветастом халатике, старческой, шаркающей походкой каждый вечер подходила и настырно расспрашивала у дежурной медсестры,- седой, грузной женщины,- на каком месяце девочки начинают ходить.