Время, судьбы да холмы

               
                Предисловие
               
          Нижеизложенные истории произошли в стране  маленькой, индустриально незначимой, на карте мира еле замеченной. Как-то весной неважный  эмигрант прибыл  на родную землю.И остановил он машину перед железными воротами, вдоль шоссе чистой кладкой украшенных. Ворота того ограждения ему были дороги, тому доказательство было  беспокойное его лицо и легко дрожащие пальцы на ручке калитки. Это был кратчайший доступ к обители родовых столбов его семьи. Внутри имения совсем не оставалось следов прошлого, но то было не главное. Важна была знакомая теплота, разгуливающая на куске земли, много-много раз протоптанном отцом, дедом, прадедом и  другими мужчинами рода того потерянного в людском мире  чужака. С тех пор как он себя помнил, шагая рядом всегда останавливался, и если даже не заходил, взглядом вверх дном переворачивал гнездо незабытых детских тайн.        
               
            На тот раз приезжий зашёл. Так давно не переступал он порога того нечужoго имения. Во дворе возвышались два больших дома: Один  –  молодой, красивый, под современной черепицей горделиво стоящий на виду у прохожих, весь облицованный мелким речным камнем, одетый новыми окнами и дверьми. Другой, рядом – по старше, с шиферной крышей, высоким цоколем, широким бетонным порогом, ровными  оштукатуренными стенами, с двустворчатыми деревянными дверьми, окнами, большой верандой. Казалось, двор пустовал, но  было не так. Перед старым домом, на стуле, радуясь не первым солнечным лучам сидела пожилая женщина. Она его узнала. Внимательно и весомо осматривая его с ног до головы, взглядом остановилась на лицо, после чего правый её глаз наполнился, и круглая тяжёлая слеза покатилась вниз по старой, назло годам, ещё не столь морщинистой щеке.
    – От чего плачешь, тётя? – спросил блудный племянник. – Не рада  прибытию моему?               
    – Как « не рада»?.. Рада, да ещё как рада... Но ты... – очень... - больше всех похож на наших...  Я всегда это знала. ...Так по ним соскучилась... Прости Бога ради, не удержалась... Так я по ним соскучилась, что хочу оставить Землю, к ним идти, и там остаться; там их, наших, так много...
    – Не спеши, успеешь... Смотри, солнце какое светится... А сад весь в цветах, а  пахнет как... А на холмах наших – трава какая растёт, как много её везде, какая она зелёная, а красиво как, она, издалека видна...
    – Все так говорят... Долгая жизнь надоедает. Годы делают её скучной, и долгожитель устаёт. Старая я, некрасивая... Совсем без зубов осталась. Дети  высмеивают, да и силы мои не те...  Молодые строят, бегают... Некогда им за мной смотреть. Им сейчас и самим нелегко... Всё  на Земле имеет  начало, имеет и конец. Ещё с прошлой зимы смерть жду, а она, гадина бессердешная, за молодыми бегает, меня даже не замечает.
   - За это не переживай, тётя, приметит она тебя, и обязательно подойдёт, только ты, пока ещё не поздно, раз уж случай уместен, расскажи о прошлом, как раньше. Конечно, я знаю что корни наши сюда подтягивались издалека, но хотелось большего услышать, сейчас, когда ветер в голове утих и сам интерес требует своё. Кто первый здесь появился, откуда пришёл - чего, кого он тут искал?..
    – Длинна история наша, и непроста.. Ты, как и все вокруг, всегда на часы смотришь, глаза куда-то убегают...               
    – Здесь ты неправа, тётя! Я уже не тот, ради такого дела готов на многое. И потом, кто лучше нам скажет: кто мы такие есть, на кого похожи?..               
    – Правильно говоришь: племянники, их дети, племянники ихние, племянники их же племянников должны знать хотя бы о ветвях своих родовых корней, – согласилась старуха, тут же (к сказанному) проявляя особый интерес своими ярко оживлёнными глазами. – Умела бы я быстро и красиво писать... Давно бы уже оставила холмы эти наши...               
    – Да ты не переживай, тётя – я напишу, ты только рассказывай, как можешь. Бумага есть, чернила есть, если что... – купим, это же копейки...
    – Да, дёшево, как раньше... А вот если бы немножко времени купить, другой дороговизны, по всей Земле, точно бы не нашлось, – сказала тётя и улыбнулась,  сама наверняка удивляясь философским исходом той звонкой фразы. Потом она выпила из старой кружки глоток воды, настроила осмелевший голос и начала:
     – Ещё давно-давно...  – и так, подобно родившихся водных ручей незамеченных под снегами уходящей зимы, легко выбирая кратчайшие пути, страстный словесный поток тронулся в сторону бескорыстного откровения.               
               
               
               
                - I -               
               
               
               
                ПУТИ ГРУНТОВЫЕ...               
               
               
                Легенда               
               
         Далеко от времён и земель наших, на одном  западном краю, где берут начала восточные воды пресловутой  Mare Nostrum, на островах больших и малых обитали тысячи и тысячи людей. Среди них жизнью радовались и многие туземцы, принадлежащие большим семействам, между собой связанных долголетними родовыми корнями. Мужчины, главныe носители кровных узов тех многодетных фамилий, были высокими, стройными, широкоплечими, кулачистыми, ступнистыми, сильными,с чёрными на голове смолистыми волосами и такими же блестящими большими глазами. Они не были рыбаками, сапожниками, грузчиками  портовыми, коммерсантами или (упаси бог) толстошейными заимодателями. Будучи пахарями врождёнными, жили они тем, чем земля кормила. Каменистая суховатая почва тех окружностей не всегда баловала изобилием, но с голоду  умереть даже бедным трудягам  не давала, тем более средне имущим, каковыми являлись герои легенды.               
               
          Время приходило, уходило, возвращалось, и не зря. Родня островов  росла, умножалась новыми наследниками, среди которых один Андреу – по фамилии – Доналуки. В семье своей он был первый, но не последний, другие братья за ним шагали. В 16 лет, уже пригодный для держания рукояток плуга, взял он путь борозды рядом с отцом. Отец  высоко оценил раннюю подмогу, так как сам уже нелегко справлялся с полевыми работами, а нанимать человека со стороны ему было непривычно, да и нежелательно.   
               
            Дети росли, поднимались, родителям помогали, радовали их своими хватками мужскими, но и беспокоили. Больше всего переживал отец. Замечая, как быстро возмужали сыновья, он всё больше тянулся к собственной земле, в то же время  разглядывая выставленные на продажу чужие поля. Ему обязательно нужно было расширить пределы своих земель, чтобы было что отдать сыновьям в нужное время, чтобы уважить наследную традицию и требования времени.
               
           Не один год трудились молодые на отцовских полях, пока пришла пора перейти к своим. Андреу был первый к женитьбе. Родители, как и было принято в среде их уровня, подобрали ему невесту: молоденькую, красивенькую, из порядочной  семьи с пашной землёй, большим ухоженным домом... Но, волею судьбы, сын уже имел свою любовь, от которой не желал отказаться ни перед богом. Неминуемый конфликт, в начале кажущиися временным пустяком, вскоре перешёл в семейную ссору. Родители, быть может в конце концов и уступили бы кому-то, но только не первенцу – он обязательно должен был показать пример остальным, иначе семья опускалась, как себе во вред, так и роду в целом. Главная мотивация бесспорного размирья тянулась от Стефаниды, именно она была нежеланная эпохой девушка – красивая, умная, к чьим-то сожалениям происходящая из совсем обнищающих  аристократов. В итоге отец не уступил сыну, а сын не подчинился отцу, более того – они уже не могли  жить под одной крышей. Итак, молодой мужчина решил уйти подальше от родного очага, чтобы и он, и близкие его позабыли о той эпохальной обиде – в пользу  молодых любящих душ, на благо процветания их уединённых стремлений.
               
          В день ухода Андреу взвалил ранец на спину, прощальным взглядом окинул братьев с матерью, дом, хозяйство.., и вышел за ворота. Как только он стал удаляться поднимаясь по первому же сельскому  крутому холму,  со стороны дома послышались грустные мычания. Он шёл дальше, но знакомые ему  душераздирающие звуки повторялись. Он сразу понял - это быки родные лишний раз с ним  прощались – поэтому не хотел даже на миг обернуться, слишком дорого ему стоило расставание с ними. Но жалостливые животные, как на зло его  воле, всё настойчивее звали обратно. Прикрывая уши ладонями, двигаясь метровыми шагами всё вперёд да вперёд, расторопный сердоболец удалялся как можно было быстрее. Зря он скорость увеличил, зря он надеялся что отдалённость выручит – пронзительные звуки, от которых он так упорно убегал, догоняли и перегоняли, промеж ладони как через воздух проникали. На пике второго холма Андреу всё таки остановился, более того – повернулся и стал идти обратно. Быки тут же прекратили мычать. Только увидя ближе молодого хозяина, они опять заревели, совсем другим тоном. Тогда он подбежал к расположенному рядом с домом стойлу, где его  выжидала пара нетерпеливых молодых волов, каждый весом не менее полутонны: бегая во все стороны, весело помахивая толстыми неострыми рогами,  покручивая  хвостами, наружу высовывая длинные языки, миру показывая большие невинные плаксивые глаза. Уходящий хозяин пообнимал их, погладил, под ухо поцеловал, а потом усердно стал обьяснять ситуацию на языке понятном только им, ведь он их вырос, баловал, жаловал...  даже воспитывал на свой лад.  В это время у крыльца дома отец показался. Так и вникал он в ту суровую картину, из глаз своих пытаясь не пускать виновную слезину. В тот момент отец был готов многое прощать, но было поздно - сын успел насобирать в себя достаточно мужества... Чтобы остаться хоть как-то в мире с сыном (и собственной совестью),  строгий землероб отдал ему ту пару добрых быков вместе с телегой, плугом, мешком зерна  и мелкой утварью первой необходимости.     
               
         После повторного прощания, шагая рядом с волами и полным возом, Андреу удалился от дома. Остановил он своих верных слуг на краю села, возле дряхлого особнякf столетнего разрушения.  Высокая полугнилая деревянная дверь отворилась с жалким скрежетом и выпуская наружу красавицу Стефаниду. Кавалер обнял её, сладко поцеловал, взял  на руки вместе с её наследственным баулом и аккуратно поднял в телегу, после чего сел рядом, ещё раз поцеловал её и только потом дал знак быкам чтобы с места, в путь неизвестный тронулись.               
               
        В порту  родного острова молодые поднялась с возом на корабль и  отправились на большую землю. На континенте их никто не ожидал,  да и они не рассчитывали на чью-то поддержку, сами хотели найти собственное место под солнцем. Но, большая земля была слишком заселена. Где они только не останавливались, куда только не шли... везде было тесно, шумно и неспокойно. Всё выискивая родной уголок, добрались они до верхнего края страны, но и там не повезло. Тогда двинулись они ещё дальше, давая быкам полную свободу – чтобы сами выбирали дальнейшее направление неведомого пути.               
               
        Окружая горы, леса непроходимые, переступая меченые и немеченые границы, молодые оказались на территории старой Молдовы. Места там были  красивые, малолюдные, тихие, но холодноватые. Долго они там не задержались, а спустились вниз, вдоль левого  берега небольшой реки, надеясь что южнее будет теплее. Шли они медленно, давая быкам пастись вдоволь и передохнуть по желанию. Так прошла неделя, прошла бы ещё одна, но в один ясный день, на спуске с высокого холма от телеги отделилось колесо. Андреу остановил воз и осмотрел повреждение: колесо стало совсем непригодное, а запасного уже не было. Это его не обрадовало, но и не разочаровало. Поднял он глаза свои вверх, затем спустил их к горизонту и медленно пару раз  покрутился вокруг себя. Довольный солнцем и увиденной местности,  улыбнулся он Стефаниде, взял её на руки, осторожно опустил на землю, поцеловал (как только он умел), а потом нагнулся до ароматной травы и нарвал ей полевых цветов. Потом они оба присели на землю и стали глядеть вокруг. Неподалёку, в накрытой холмами долине виднелась часть небольшого поселения – несколько низких домиков окружённых садами и ухоженными небольшими  полями, будто  спрятанные за большими буграми.  В остальном, вокруг – ничего и никого – одни пустующие целинные земли; казалось – ничейные, также казалось что их некому было пахать. Целинным оказался и холм на котором сломалось колесо. Подумывая о чём-то важном, Андреу подошёл к большому бурьянному кусту и сорвал с корнями, потом засунул одну руку в оставшуюся в земле дыру и вытащил оттуда полный кулак влажной мягкой рассыпчатой почвы, чёрной как наружное днище нечищенного кухонного чугуна. На родине своей, подобной земли он ни  разу не увидел, да и не откуда, её там просто не было. Забывая о колесе, молодой землероб освободил быков, но не совсем – приставил к ним отцовский плуг чтобы одной длинной бороздой отметить середину  холма на котором стоял. После первой борозды пошла вторая, третья... Там и остался  Андреу со своей  желанной Стефанидой (и со служителями его, рогатыми);  оттуда пошли вверх ветки истинной любви главных героев легенды.               
               
               
                Пахари               
               
        Местом пристанища героев фамильной небеспристрастной легенды послужило небольшое селение на верхней части юга Бессарабии. В то время, более трёх веков назад, Бессарабия, как уже давно известно всему миру, была составной частью Молдавского Воеводства. Расположенная на восточной окраине государства, малонаселённая Бессарабия, казалось, была отдана забвению. Особенно пустовала южная степь, в народе званая Буджак, растянувшееся (от селения наших героев) вниз по течению пресных вод до самого моря. Чёрные степные земли, ещё нетронутые остриями плугов, местами – ни человеческой ногой, совсем одичали. Соседние христиане, мечтая о подобных полях, даром их не хотели, а редкие аборигены ходили и жили пригнутыми, не из-за турок. Янычарам  приходилось далеко идти,  глубокий Прут сильно мешал... редко, когда они показывались на горизонтах. А вот татары, они часто навещали... Стоило землеробу только радоваться добротой чернозёмной, они - тут как тут, на конях; брали что желали, сколько желали, кого хотели... потом уезжали. К тому-же их племенные начальники союзничали с визирями, они-же обязывались охранять турецкие владения со стороны  России.               
               
          В то время могущественные османы продвигались, расширялись во все стороны, а больше всего – на Запад. Под ними лежали, задыхаясь, одни правоверные народы, а за ними другие, в том числе из славянских. И тогда двинулись православные на мусульман, дабы освободить от них балканских братьев. Согласно историческим аргументам, Русская армия, во главе с самим царём Петром, к 1711-му году приблизилась к низине Дуная. На бессарабской земле Петра встретил Димитрие Водэ Кантемир – Воевод молдавский поднявшийся против султана, лояльный союзник России, верный друг самого императора. И был он не один, а вместе с боярами и шеститысячной армией лучших воинов края, среди которых находился и главный персонаж легенды. На ту правильную войну он имел полное право, потому как оттоманы давно держали под каблук его старинную страну.               
               
          К сожалению многих народов, русские с союзниками проиграли главную битву той войны: турок оказалось намного больше, лучше были их позиции...  да и тартары подбежали им в подмогу. Царь с армией отступил, с ним ушёл Воевод с боярами  (чтобы янычары не обезглавили) надеясь вернуться позже, с сильнейшей армией... Ушла и часть воинов молдавских, а другая осталась.
               
           Первый ребёнок из рода Андреуа был мальчик с именем Атанасе, отмеченный в одной церковной книге с годом рождения 1700. По той же книге, Атанасе имел сына Стефана, который породил Андрея, а Андрей в 1795 году породил Георгия.               
               
          В 1828году Георге Доналуки, вместе с женой Парасковьей и двухлетним сыном (тоже Георге), покинул село Борогань и спустился вниз километров на двадцать с лишним, к другому селу, названному Рыпешть (что в молдавском языке близок к русскому слову овражина). Чего он там искал, вместе с пахарями других близких и дальних, малых и  больших сёл как Еникъой, Чядыр, Цыганка, Тигечь, Сэрата? Причиной того поспешного «нашествия» на то неважное село (Рыпешть) являлось большое имение с тысячами десятинами чернозёмных земель, выставленных на продажу приставом богатого генерала тусующегося только в салонах Санкт-Перербурга. А что он имел с тем селом, с теми землями?               
               
           Судя по тому, как доказывают летописи с Восхода и, в частности, документы с Заката, битва у Стэнилешти (при Прутской компании Петра Первого), состоявшаяся в 1711году, не решила конфликта между империями. После русско-турецких войн  XVIII-го века славяне окрепли, а оттоманы ослабли, уступая первым территориальные, морские и политические позиции. В 1812 г., в результате очередной (шестилетней) войны состоялось большое перемирие, согласно которой часть Молдавского Воеводства (в то время целиком находившейся в составе Оттоманской Империи), расположенная между реками Прут и Днестр, и вниз до Чёрного Моря, отходила к России. Так зародилась новая Бессарабия, в видениях новых вельмож растянувшаяся намного севернее её архаического предела.
               
             Новая царская губерния сразу была взята во внимание высокими министерскими чинами. Новые указы не только укрепляли южную границу Империи, но и ускорили рост населения Бессарабии  – полностью свободной от ненасытных ногайцев. Согласно отдельному закону, изданному  в Петербурге, каждый порядочный мужчина изнутри новой губернии, как и из-за её пределов, по собственному желанию имел право купить по госудаственной скидке несколько десятин пашной земли в малозаселённой  Буджакской степи, без права продажи в первом семейном поколении.  К примеру, если кто-то покупал одну десятину ( 1,09га.) частной земли  за один рубль, сам платил 20 копеек, а остальные 80коп. оплачивала казна.  Кроме того, cвободные губернские поля  раздавались бесплатно. Вскоре, как и следовало ожидать, на целинные южные холмы «напали» иноземные плугатари. Приходили они из-за Днестра, из-за Прута, из-за гор, лесов... Примерно тогда же, вышеупомянутый столичный генерал( ради карточного долга) решил расстаться с буджакским  имением, ему подаренном Самим Императором за проявленную доблесть в последней (в то время) русско-турецкой войне. Тогда же, люди из окружности, интересованные в новых земельных приобретениях, стали  красться на подступах к селу Рыпешть, вокруг которого и продавались оные  генеральские поля. Покупателей было много, но чернозёма всем хватало, ещё и другим оставалось.
               
          Само село, малочисленное, вширь и вдоль собственных полей растянутое своими большими хозяйствами, тогда не нуждалось в дополнительных землях -  рук да быков не хватало столько пахать и перепахивать. Тогда село состояло из двух отдельных  окраин: Бутучень (виноградный куст) и Мэкрешть (рости меня), обе расположенные между холмами покрытыми пастбищами и полями. Один из холмов – самый широкий, длинный и высокий , видневшийся отовсюду – носил имя Баймаклийский, от одноимённого поселения расположенного на его верхней части, километров десять юго-восточнее Рыпешть.               
               
            Новые приезжие, как и старые, соблюдая правила села, с большим рвением стали пахать приобретённые поля, копать колодцы;  поднимали скирды хлебные и стоги сенные, сады плодовые и виноградные, стены земельные клали, детей немало рожали. Новые хозяйства смыкались со старыми, село удлинялось и расширялось, а большие его семьи росли и размножались. Местные жильцы, выходцы из старых молдавских семейств Бутук, Хуцану, Ройбу, Чёбану, Мокану... перемешались с пришлыми Негру (Чёрный), Бэлан (Белый), Андони, Парфени, Малаки, Манолаки, Лаврук, Старчук... За считанные годы, на южном краю села появилась магала [молд. Mahala – часть села или район города, прим. авт. ] Валеа Лэржий (Широкая Долина), а на северной стороне образовалась магала Руска (Русская).
               
            Георге Доналуки поднял своё хозяйство, освоился и прижился со своей  Парасковией на южной части села. За несколько лет молодая семья стала на ноги, и о наследниках не позабыла. Помимо сына Георгия  (привезённого с Борогани),  Парасковия родила Софрония, Аксению, Самсона, Василия, Захарию и Теодора. От тех детей, по селу и за его пределы потянулись родовые ветки.  Позже, через года, сын Георге (1826-1892) и его жена Мария Петру дали жизнь Антонию, Андрею, Павлу и Симиону. Сын Теодор и его жена Иоана породили  другого Андрея... Сын Захария с женой тоже  имели детей, но здесь стоит подробнее остановиться на роли его брата Василия (1836-1906), имеющего самого непосредственного отношения ко многим персонажей данного рассказа.
               
             Василе, как и дед, отец и братья его,  в юные годы рос высоким, плечистым, ширококостным, сильным... отличившийся тягостью к мужским работам, а также – горошиной родинкой на одном скрытом месте, переданной ему от елинских (греческих) дедов. В 16 лет он был высок, но недостаточно сложен, а это значило что ещё не пришла его пора – с отцовским  плугом (больше и тяжелее других)  шутки были плохи, только полноценный мужчина мог его поднять в телегу, отпустить на землю, вести за рукоятки да ещё им и управлять.               
               
              В свои 20 лет Василе купил шесть императорских десятин из генеральского имения, часть которой ещё продавалась. Он и его сверстники оказались среди последних селян радующихся поддержкой казны, потому что в том году, на боевой арене великих держав произошли изменения.
               
              Бухарестский мир 1812-го года  не положил конца имперским амбициям. Историческая русско-турецкая конфликтность – подобно тушенному не до конца огню, несколько десятилетий тихо тлевшему в печах высоких кабинетов Европы и Малой Азии, привела к новой войне, названой Крымской. После двух лет вооружённых манёвров и жестоких баталий, проигрывая войну, Россия пришла к перемирию. В 1856 году  было  подписано Парижское соглашение, по которому, между разными весьма невыгодными условиями, часть южной Бессарабии, а конкретнее, уезды Кахул, Измаил и Болград, безвозвратно отходили к Оттоманской Империи.
               
               После неожиданного властного поворота, рыпештские селяне, как  и многие тысячи буджакских обитателей (начиная от середины села Борогань, и вниз, вдоль Прута, до моря), привыкшие к спокойной жизни под крылом Российской Империи, вдруг стали пригибаться к земле.  Деды и бабки днями и ночами глаз не спускали с настенных икон, всё перекрещиваясь, умаливая Бога оберегать наследников от оргий тартар поганых, а русских царей – как никогда, до господских небес восхваляя. На самом деле, тогда, народ зря только испугался. В том ужасном году всего лишь один раз показались турки. Никого они не убивали, не ограбили... только напоили лошадей, еды у старосты потребовали и – тихо, мирно, дальше себе уехали. На другой год опять появились, не те же, другие, такие же спокойные, невероятно порядочные... всего лишь показывая, что их султан ещё был хозяином той территории. Они то же быстро уехали... – Недалеко, на верхней части Борогани, прямо у центральной дороги казачий полк сторожевал. Ногайских тартаров и вовсе не было видно, детишкам пугливым так и не приходилось лицезреть слюнявых морд их быстрых лошадей.               
               
               На пятом году позорного договора турки совсем пропали. Вскоре объявились братья запрутские, уже свободные от османов, объединённые с валахами в новое государственное образование под названием Румыния. К тому небольшому, ещё не признанному мировыми державами союзу, в условиях потери визирями власти над северо-восточной частью европейской стороны империи, были присоединены и южные бессарабские уезды, в качестве исторической принадлежности старого молдавского воеводства. В то же время, остальные бессарабские уезды, до 1812-го года входившие в состав Молдовы, к новому союзу приобщены не были, а остались во владениях России.               
               
               В свои 24 года Василе женился на Анастасии Григоре. Имея во владении шесть собственных десятин и ещё четыре унаследованных, молодой плугарь поднял своё хозяйство на южной окраине села. Первый ребёнок приведённый на свет Анастасией был мальчик по имени Андрей, по сельской церковной книге рождёный в 1871-ом году. За ним родились ещё три девочки, из которых в религиозном регистре отчётливо сохранилось только имя самой младшей – Наталии, родившейся в 1877-ом.
               
                Рос сын Андрей здоровым, крепким... как и подобало расти мужчинам его рода, которых в селе уже тогда было немало. Бессомненно, внешне и внутренне, в первую очередь  он был похож на отца. Врождённая родовая улыбка, которая даже во сне не исчезала с его лица, делала его добрым, довольным собою, миром окружающим,  и – очень привлекательным. Девочки постарше, глазами его съедали, а которые помладше, в лицо краснели, увидя его поблизости. Кроме всего, чем мать-природа наградила парнишку, было у него ещё что-то скрытое, замеченное только тогда, когда он, на карачках,  без штанов ходил. Это была наследственная родинка на правой ягодице. Пожилые женщины осматривали её как раритет и крестились, чтобы не сглазить. Как они знали от прабабушек, подобная родинка на оном месте предвещала об оплодотворении и расширении родни. Мать Анастасия, суеверная по натуре своей, гордилась везучим мальчиком и оберегала его больше собственных очей.               
               
            В девять лет Андрей пошёл учиться. Как раз, в ту пору была открыта первая сельская школа. В течении двухлетней учёбы мальчик освоил кириллическое письмо, чтение и считание. По окончании последнего класса родители назначали ему интеллектуальную работу, дабы придавать ему особое значение. Он в семье держал на учёте документы, читал законы, ведомости, он же их растолковывал. Это было правильно, потому что в то время грамотных людей в селе можно было считать по пальцам, а новые и старые указы было очень полезно знать.               
               
             При открытии школы в Рыпешть, юг Бессарабии,  уступленный туркам два десятилетия назад, опять находился под флагом двуглавого орла. После Крымской войны имперские распри не прекращались. Новая русская военная кампания, развёрнутая в 1877-1878-ых годах против Оттоманской Турции,  завершилась отменными победами царской армии. Впоследствии, в стамбульском квартале Сан Стефано был подписан двухсторонний русско-турецкий мирный договор, по которому  России возвращались бессарабские уезды Кагул, Измаил и Болград. Данное условие было утверждено и на вскоре созванном Берлинском конгрессе, среди более важных политических решений.               
               
             После вступления в силу Берлинского соглашения, российская администрация, соблюдая неизмененные указы Перербурга, аннулировала османские дани и румынские трибуты, и продолжила земельную Буджакскую программу.  На основе той программы, в возрасте двадцати исполненных годов, Андрей стал владельцем шести десятин пашной земли из остатков генеральского имения.               
               
             Вскоре старшие дочери Василия и Анастасии вышли замуж и уехали жить в отдалённых от родных  холмов сёлах. Сын женился на односельчанке Еужении Филип и остался в родительском доме, как единственный наследник по мужской линии. Позже, младшая дочь Наталия вышла замуж за односельчанина и перешла к нему жить. На свадьбах, родители и ближайшие родственники, как и было принято, одарили молодых  приданным, землями, животными домашними, да утварью хозяйственной. Совместная жизнь Андрея и Еужении длилась всего несколько лет. После недолгих страданий неизлечимой (в то время) болезни, нежданная смерть отняла у мужа жену и двух маленьких дочерей.               
               
               Молодой вдовец замкнулся в себя и больше не захотел знать о другой женитьбе, так дороги были ему те ушедшие души. Годы летали, а он продолжал горевать, грустить и нести тягостный крест устаревающей семейной драмы, а рядом с ним грустили родители и близкие родные. Больше всех страдал Василе. Он, как никто другой, переживал за продолжение рода в его доме, ложился и вставал с одной единственной надеждой: иметь от единственного сына хотя бы одного внука. Анастасия страдала ещё больше, молчаливо жалея сына, и мужа, одновременно...  Сколько раз она открывалась сыну, пытаясь убеждать его в том, что жизнь милее смерти, и сильнее... – всё зря, и в пустую. Но, однажды, при очередной невинной попытке, незаметно подкрадываясь к деликатной ситуации, мать заметила как сын поменялся в глаза, и в лицо тоже...
               
               После того обнадёживающего разговора, спустя год, Андрей обвенчался с 18-летней девушкой  из семейства Лаврук, годков на 15 моложе него. Молодая невестка, званая Теклой, представилась хрупкой красивой блондинкой с длинными кудрявыми светлыми волосами, голубыми глазами, белой-белой кожей на добром лице... с мягким, умеренным наречием, умом – выше её немногих лет.  Кроме того, та жизнерадостная женская натура, как с неба падающая на Землю забытой жизни, оказалась обладательницей завидной плодородности. В последующие годы она нарожала полный двор детей, но счастливый свёкр увидел только двоих. Скончался Василе от плуга и старости в его 70 исполненных лет, уставший, но довольный состоявшейся мечтой и  прожитой хлеборобской жизнью.
               
               У Теклы и Андрея родилось семеро детей: Григоре, Еужения, Надя, Василе, Ион, Докия и Елена. При наличии такой команды, отец взялся за поля, мать держала дом, стол и всё при нём, а свекровь во всём ей подсобила.
В начале нового века Россия развивалась, процветала.  По своему процветала и Бессарабия. В буджакских новых и старых заселениях поднимались плугари, мельники, кузнецы... шеи отращивали купцы да торгаши, в забвение падали заемщики. Урожайные годы шли одни за другими. Лето за летом, осень за осенью,  на приступах казённых складов крупные волы, колоннами, лениво тянули за собой телеги полные зерна, кукурузы... а верные служители земли были на седьмом небе. Они были в почёте и никто их не дурил. Цены на зерновые находились под строгим царским контролем – жуликам и спекулянтам не было места в том доходном государственном деле. Тогда держава была крепка: рубль был рублём, слово царское - силу имело, лето было летом, зима – зимой, мужчина – мужчиной, женщина – женщиной... 
               
              В те мирные богатые годы преуспевал и Андрей со своей семьёй. Построил он новый дом на другом конце села, чтобы ближе находиться к старым, и новым полям; посадил ешё один виноградный сад, деревьев плодовых, амбар новый поднял ... Будучи человеком честным, грамотным, глубоко верующим и уравновешенным, два года подряд занимал он место сельского старосты.               
               
                Григоре, старший сын Теклы и Андрея, с малых лет тянулся к земле. По утрам он рано поднимался из постели и выбегал к воротам, чтобы успеть открывать их раньше отца, когда тот выходил с быками и телегой. В солнечное время он тоже ходил в поле:  гнался за воронами по свежим бороздам, бегал сколько и мог впереди пашущих волов, а потом занимал своё привычное место возле отца и уверенно шагал рядом, всё трогая пальцами плуговую рукоятку. « Из наших будет...», - шептал себе Андрей, замечая как  бегали у первенца глаза по перевёрнутой блестящей земле.               
               
            Дома мальчишка тоже не мог себе место найти. Куда старшие прилагали руки, туда и он совался, хотя бы наблюдать за тем что там делалось;  а когда один оставался, брал топор, лопату, корову за верёвку... Заметив его таким рвачом, бабушка Анастасия, однажды, послала пасти гусей с гусятами, у ближайшей речки. Ни одного часа не выдержал он того испытания: вернулся взвинченный, недовольный, на куски порвал пастушью палку и выбросил её в горящую печь, строго дав понять, что больше не собирался выполнять смешное девичье задание. « Дааа... Из такого фрукта, точно выйдет  мужчина, как отец, деды...», – подумала Анастасия наблюдая со стороны, мужа покойного вспоминая. Услышав о случае, Текла смеялась до слёз; развеселился и Андрей, но и озаботился. Для поля сын ещё не годился, птиц пасти считал недостоинством, но чем-то его занимать надобно было, чтобы не терял  чувства хозяйственности. И тогда, отец дал сыну постоянное занятие – поухаживать за телятами, чтобы им ничего не отсутствовало: ни еды, ни воды, ни внимания. Это мальчику понравилось. Чего он только не делал, чего только не давал тем везучим четырёхногим детёнышам, ростом повыше него...  – Целый божий день тоскал он им свежий бурьян с огорода, воды прохладной с колодца, отрубями кормил, сахаром; молока из погреба тайно выносил им; из-за них по высоким деревьям лазил... – даже младшие сёстры не видели столько черешен, сколько из его рук хапали избалованные тельцы.               
               
                Однажды Текла привела в дом одного своего племянничка – маленького, щупленького, с крупными сверкающими глазами кружившимися по всем углам стен и потолка. Оставшись без матери, ребёнок был взят родной тётей на попечение, чтобы рос вместе с двоюродными братьями и сёстрами. Тот мальчишка, званый Василикэ, не был как все. В одном и том же месте он не стоял и не сидел ни секунды: крутился, прыгал вверх, вниз, на живот, на один бок, на другой; бросался на пол, нагибался, прятался,  к разным вещам, с разных точек подкрадывался по пластунски, потом шкодливо улыбался и опять начинал. Детям тёти Теклы, и старшим и младшим, он сразу понравился. С утра до вечера только возле него они и вертелись, желая брать его за ручки, за ножки, но он это не одобрял, видать не хотел оказаться на месте куклы. Показывая неимоверную настырность, он себя не давал даже пальцем трогать – зажимал кулаки, челюсть, кричал, ругался, размахивался... и в конце концов дрался. Из всех мальчиков того двора, один  Григоре имел доступ к новому брату. Клал он малого на свои плечи и тоскал по всему хозяйству, показывая ему двор, огород, сад, сараи; поднимался с ним на чердак; думал карабкаться и на крышу, да рук не хватало. В ответ на неисполненную задумку, выходили они вместе за большими воротами.  Целую неделю прогуливались они по закоулкам Руски, чтобы и на магале люди приняли во внимание нового жителя по имени Василёк.               
               
                Взрослые трудились на полях, в хозяйствах, дети росли, а время двигалось только вперёд. Для кого годы летали, а для Григория почти на месте стояли, потому что он хотел расти быстро. Несмотря на неугомонную спешку юнца, в последующие годы он сильно удлинился, мускулами оброс, изменил походку, лицо и внешность в целом: приобрёл  мужскую строгость, а от его детской сладкой улыбки осталась всего лишь половина, и этого ему было вполне, чтобы быть замеченным  женским взором эпохи. Видя в нём уже  сложенного надёжного напарника, отец смелел, почувствовал прилив новых сил.               
               
                Однажды осенью, после тихого длинного дождя, спустя несколько солнечных дней, наступила пора пахоты. Андрей запряг волов,  с Григорием поднял инструмент в телегу и вдвоём поехали  пахать участок на близком западном холме. Уже на поле, отца прихватила боль в пояснице, такая сильная, что дышать тягостно было, и не проходила. В подобных случаях люди уходили домой лечиться, но он этого не сделал, а ждал, надеясь что, всё-таки, боль пройдёт и он поработает. Григоре, как гвоздях стоявший возле телеги, неожиданно взял в руки плуг, одним рывком поднял его и опустил на землю. Потом он распряг быков от воза, тут же запряг их в плуг, скрутил рукава рубашки, три раза крестился, смело плюнул в ладони и, хватаясь за ручки запашника, что-то шепнул. Молодые волы, будто чуя важность первой попытки юнца, тут же тронулись с места. Треугольное остриё весомого плуга легко вошло и углубилось в мягкую землю, оставляя позади выразительную чёрную борозду. В это время отец молча поднялся в телегу, стал набок и, забывая о своей болячке, пристально смотрел в сторону сына, наблюдая за каждым его движением, от удовольствия себе под усами улыбаясь. На Григория смотрели и люди соседних участков, но он не видел никого, и ничего. На середине поля остановил он быков, отпустил рукоятки плуга, стал на колени, сколько мог, набрал в ладони влажной перевёрнутой земли, не спеша понюхал её, потянул к горячей груди и потом силой выбросил в воздух, развеивая её во все стороны. После первого круга пошёл второй, третий... Отец лежал себе на свой здоровый бок и ликовал. А может и не было у его никакой внезапной боли в то утро... И сын его, странным быть не мог, или, боже упаси, сумасшедшим. Он был новым рабом земли кормящей, таких, как он и отец его, цари да короли почитали и достойно ценили.               
               
            Одной лишь пашней работа на полях не ограничивалась. Перевёрнутую землю предстояло ещё и осеменить, обхаживать,  от сорняков защищать, урожаи на ней собирать... Только зимние глубокие снега давали хлеборобу передохнуть, да и тогда он у тёплой печи не засиживался, всегда находил себе наружную работу. То окружность дома он очищал от сугробов, то дров колол, кусок забора укреплял, то в погреб спускался – бочковые помидоры  испробовал, вином чернеющим сам укреплялся... Потом, и животных при хозяйстве надобно было кормить, поить, в уюте держать, хоть изредка баловать... Одним словом – в доме добротная еда  с потолка не падала.               
               
             После богатых годов наступили годы бедные, потому что на Западе дали о себе знать орудийные громы. Началась первая мировая война, в которой Бессарабия участвовала  на стороне царя. Мобилизация дошла и до села.  Андрей, которому в то время  перевалило за сорок, не вписывался в возрастных лимитах призванных в рекруты, Григоре был мальчуганом, но и без них пушечного мяса хватало. Полные вагоны молодых здоровых мужчин, среди которых многие плугари Рыпешт, держали путь на войну. Одни селяне оставались под землёй чужого Запада, а другие возвращались калеками,  редко кому удавалось уцелеть и взяться за плуг после той масштабной мясорубки.               
               
                К концу войны наступили тревожные события. Повсюду слухи ходили, якобы в Петрограде бунтующие солдаты и матросы свергнули царя. Осенью того же года, в той же столице, другая революция, названная Большой и Социалистической, начатая  негромким орудийным выстрелом  (прозвеневшем через моря и океаны), призывала бедствующих миров к новому делению ими же накопленных земных благ. Быстрое эхо крейсера «Аврора» дотянулось и до Бессарабии. В то время её пролетариев можно было на пальцах считать, а смиренным пахарям середнякам, составляющих костяк производящего населения, не нужны были резкие трясения. За то, невезучие, малоимущие, бедняки... шептались, тихо рассуждали, осторожно возмущались, но и они не казались бунтарями.  Больше всех проявляли революционный дух  дармоеды и матёрые голодранцы, всю жизнь живущие в ожидании подачек и бесплатных услуг имущих добродетелей; это они, вдруг, учуяли близость собственных фортун; это они кричали больше всех,  поднятыми кулаками размахиваясь в сторону чужих имуществ.               
               
            Село Рыпешть, на зависть одарённое большими чернозёмными холмами и долинами, имело богачей, середняков, бедняков; имело и голодранцев, не так уж и много, чтобы подняться против имущих. По крайней мере, так казалось в начале, когда на сельских магалах ещё не пахло классовой борьбой. Обеспокоенные богачи, которых было меньше чем пальцев на одной руке, чаще стали смотреть в сторону западного горизонта, хотя были уверены, что сельские дармоеды, будучи в значительном меньшинстве, разве что – обьединяясь с бедняками – могли быть в силах что-то предпринять против них. Но честные бедняки  дармоедов не долюбливали, и богачей они особо не возвышали, но по своему  уважали, потому что те давали им работу.  Середняки, которых было почти пол села, собственными руками ухаживая за своими десятинами, не чувствовали вины в участи бедняков, дармоедов за людей не считали, но тишина их всегда устраивала больше чем  война.               
               
             Ослабленная войной, разорванная пролетариями и иностранными армиями, по истечении нескольких революционных месяцев Россия отозвала от границ своих лояльных полков, для их участия в растущей гражданской войне. В созданной ситуации, некоторые приграничные области тут же были заняты соседними государствами, в то время будучи намного сильнее разваливающейся империи. Румыния, ещё при собственном рождении оплакивая потерю милой Бессарабии, тоже не упустила удобнейшего политического момента. Её военные силы тут же пересекли свободную прутскую границу и укрепились на правом берегу Днестра, тем самым прикрывая важные пути большевицкой экспансии на Балканы и на Запад. Воспользуясь королевской протекцией, помещики, начинающие капиталисты, имущие и среднеимущие крестьяне Бессарабии осмелели, воодушевились...      А продолжение, быть может, последует, позже, через перевод с молдавско-румынского...