Горящая душа

     — Вы уверены в том, что я здесь не по ошибке, доктор? — спросила Юлия Александровна невысокого человека, в сопровождении двух медсестёр во время утреннего обхода, — ведь у меня ничего не болит.
     — Хороший вопрос — коротко заметил доктор. Похоже, с ответом он не торопился и пауза немного затянулась.
     — Кровать передвиньте к окну, — обратился он к персоналу, — оттуда видно небо. Вид из него, на заснеженые деревья, на облака, и если повезёт, на солнце, помогает трезвым размышлениям.
     Посмотрев вновь на пациентку, сказал: «Юлия Александровна, вы были двое суток без сознания; вам было введено лекарство с опиатом. Ваше кажущееся хорошее самочувствие — результат его действия. Таков мой ответ на данную минуту. Ближе к вечеру зайду к вам снова» — сказал доктор, повернувшись к двери.
     — Почему вы не говорите основного? Почему вы уходите? — твердым голосом кинула ему в спину вопрос больная, заставив доктора обернуться, — прошу вас, будьте откровенны.
     Врач вернулся. В воздухе вновь зависла пауза, длиннее первой. Поборовшись с собой, вздохнув, он произнёс: «За эти два дня мы успели сделать все необходимые анализы, эндоскопом извлечь ткань, тщательно изучив её, собрать консилиум: всё говорит о том, что у вас онкология. Самое плохое в этом известии — она запущена до той степени, когда мы можем лишь развести руками. В лечении нет никакого смысла: операция будет означать смерть, а бесполезной попыткой «похимичить» мы вам испортим остаток  дней, а дней у вас осталось, — доктор задумчиво подёргал себя за ухо, — не более недели. Конечно, мы можем ошибиться, дня на два, в плюс или минус, но реальность примерно такова. В больнице вы побудете день, и назавтра отвезём домой».
     — Скажите, голубушка, мне вот что интересно. Не может быть, чтобы вы раньше не чувствовали болей. Почему вы сразу не обратились к нам?
     — Да, доктор, боли были, но я как всегда, принимала две-три таблетки но-шпы, запивая их кока-колой, и боли отпускали. Иногда было достаточно лишь кока-колы. Странно: я заметила, что этот напиток быстро удаляет боль. Ещё я с детства люблю теплое, сладкое молоко, и оно мне тоже быстро помогало. Я думала — это обычные расстройства желудка, из-за того, что часто не получалось вовремя поесть.
     — Нда, вы ошибались, — ответил доктор, — ну а теперь всё потеряло смысл. Я посоветовал вашей племяннице отвезти вас не домой, а на дачу, к лесу, на свежий воздух. Она пообещала всё подготовить. А сейчас простите — я на дежурстве.

     Ах, как всё не вовремя. Когда планы, бессонные ночи раздумий, расчёты и усилия начали приносить свои плоды; когда два основных предприятия наконец-то выбились из минусов, на протяжении уже полугода принося вполне весомые доходы.
     Когда сотрудникам, от уборщиц, рабочих и до инженерного состава, стало не стыдно смотреть в глаза. Когда на последнем общем собрании заместитель директора,— управляющий всей фирмой, — отчитался перед рабочими и руководством, обьявив, что всем с нового года будет повышена на двадцать процентов зарплата, и, услышав гул одобрения людей, взошло удовлетворение, — в этот миг пронзающая боль в животе вдруг выключила свет, создав его противоположность, в которой ничего не ощущалось.
     Как не вовремя. Обидно уходить тогда, когда всё только начинается, и столько незавершенных дел. Детище производства, зачатое на пару с мужем, стоит уже не на неуверенных ногах, а на окрепших, и радуется, научившись говорить языком дохода. Ему бы сейчас дать спокойно поиграть, под разумным присмотром.

     Больная лежала на боку, наблюдая за качающимися ветвями за стеклом. Её симпатичное лицо, преждевременно увядшее, осунувшееся от недавнего беспамятства и потока мыслей; а до этого, — от бесконечных переживаний, — выражало усталость и бессилие. Теперь была ясность, и от неё хотелось выть. Ещё неделя. Всего неделя. Потом конец. Жизни, и усилиям последних полутора десятилетий.
     Юлия Александровна была владелицей довольно большой фирмы, производящей упаковку для жидких пищевых продуктов, больше известной как Тетра Пак, и понимала, что после её смерти всё пойдет коту под хвост. Без неё, внимательной хозяйки, знающей дело от А до Я, прошедшей все муки рождения и становления дела; побыв в грязи самого низа; познав  инженерию, научившись разбираться в тонкостях технологий; пробившись через джунгли бухгалтерии, научившись интуитивно выбирать людей, она знала: с её уходом алчность и равнодушие заставят дело умереть. Этому были основания.
     Вспомнился муж. Он не был образцом семейности. Всё время пропадал: на прокручивании каких-то дел, связанных с скупкой товара и его перепродажей; на непонятных встречах, возвращаясь с них порой в разорванной одежде, синяками на лице и ссадинами по всему телу. Говорил — мы защищали бизнес.
     Потом, однажды, он замутил «своё». Вернее, они вместе. Откуда появились деньги, она не спрашивала: просто доверяла. Он говорил, что заработал.

      Знали они друг друга с детства, обучаясь в параллельных классах, живя неподалеку. Знакомство их было необычным, когда однажды сошлись ватагами для драки, на пустыре, до первой крови: двор на двор.
      Юлию папа научил настойчивыми, домашними тренировками умению давать подсечки, бить пацанов в пах, и на крайняк, углом согнутого пальца не промахнуться точно в глаз.
      Олегу, её будущему мужу, живущему в стане противника, будучи в драке бесстрашной, она умудрилась сразу попасть быстрым пинком крепко между ног, и видя, как он корчится, задохнувшись, не позволила себе его добить. Каким-то образом Олег ей нравился. По детски. Мальчишки дергают девчонок за косички, показывая симпатию, а Юля делала подножку и била в пах.
      С его чисто пацанского уважения к ней началась их дружба. Носил, как полагается, её портфель после уроков. Закончив школу вместе поступили в строительный техникум: после его окончания Олег был призван в армию. Через год вернулся, комиссованным по ранению. Уходил на службу почти мальчишкой — вернулся жёстким мужиком.
      Сыграли свадьбу. Олег не смог найти работу по специальности — устроился шофёром. Однушка в жилом микрорайоне им досталась после смерти бабушки. Короче — жили вполне обычной жизнью, в уважении друг к другу. Старания в любое время дня и ночи зачать ребенка успеха не принесли: как оказалось, под влиянием непонятно каких причин, сочетание капризных хромосом исключало у Олега получение потомства.

      — Юлия Александровна, добрый вечер. Как настроение? — впрочем, как кажется, вопрос здесь неуместен — ответил доктор самому себе. Он неслышно возник у её кровати, когда за окном уже стемнело. — Вас покормили? — Не пожелали? — Нет голода? — ну что же, понятно, понятно. Пейте хотя бы воду. Попробуйте уснуть. Укол сегодня вам сделают немного позже: достаточный запас лекарства оплачен наперед, как и присутствие опытной медсестры. Начиная с завтрашего дня у вас будет своя сиделка, владеющая мастерством инъекций. Доверьтесь ей во всем. Позвольте ей не приезжать два раза в день, а поселите рядом в доме.

******

      Утро следущего дня было заполнено оформлением документов, хлопотами переезда, где Юлии не позволили самостоятельно идти, — хотя она и смогла бы, — усадив её в кресло-каталку. Впервые после того, как она очнулась, приехала племянница — единственная родственница; не её, — Олега. Звали её Ириной, и она довольно широко улыбалась, шагая с ней рядом до машины во дворе больницы. Было непонятно, почему, и как Юлии казалось, в улыбке пряталась плохо скрываемая радость. По её мнению, причин для радости Ирины было много, и главная из них — она была единственной наследницей всего-всего, чем обладала Юлия Александровна, унаследовав, в свою очередь, всё от Олега.
     На даче в пригороде, в красивом месте неподалеку от хвойной рощи и речушки, которая делала изгиб сразу за дальним углом прилегающего к ней участка, на первом этаже, была устроена «палата». В комнате, у отодвигающегося в сторону, наподобие двери,  широкого окна, с выходом на террасу, а далее в сад, стояла высокая больничная кровать на колесах, с приспособлением для удобного вставания с неё.
     Попросила раздвинуть шторы. Ирина развела их в стороны и до конца. Два медбрата, занёсшие каталку на веранду дома, так как отсутствовал пандус, и вкатившие ее в комнату, пожелали удачи и уехали.
     Юлия встала осторожно, пробуя силы, разминая затекшие ноги, — теперь ей никто не мог препятствовать ходить. Обстановка родной дачи, которую они с Олегом купили, влюбившись с первого взгляда и в эту двухэтажную избу, и в атмосферу окружающей природы, придали сил, вновь разбудив воспоминания.
     Сказав Ирине, что с этого момента и до приезда сиделки, она хотела бы побыть одна, была удовлетворена её мгновенным исчезновением. Дружбы между ними не было — была вынужденная необходимость играть родственную мелодраму, при нечастых встречах, так как Юлия всё время пропадала на работе.

     Ирина была любимицей Олега. Так совпало по судьбе. Детей у них быть не могло, а мать Ирины, сестра Олега, в одиночку воспитывавшая дочь, умерла от передоза грязной ханкой, когда Ирине было три года. Ясно, девочка стала жить у дяди, который взял её в опеку, оформив все бумаги через суд.
     Племянницу Олег любил и баловал, во всём ей потакая. Лет с пятнадцати Ирина стала выпивать: от неё пахло алкоголем при позднем возвращении домой. Потом запахло ещё и табачным дымом. Юлию она мамой не считала, во всем дерзила, будучи уверенной в безнаказанности — что так и было. Дядя в её жизнь особо не вникал, надеясь на содействие Юлии в вопросе воспитания, считая, что в доме царит мир и понимание. Юлия же, зная вспыльчивый характер Олега и безрассудную его любовь к племяннице, молчала.
     Шли годы: все приспособились, став шестерёнками одного механизма. Дядя с теткой тикали, толкаемые пружиной ведения разрастающегося дела, зарабатывая деньги, а Ирина научилась нажимать на кнопки, их выкачивая.
     Закончив школу, никуда не поступив учиться, под всеми предлогами отлынивая от работы; примерно через год, на день рождения, она получила в собственность квартиру, — однушку с евроремонтом в панельном доме, — где начинали жизнь Олег и Юлия.
      Таким образом, Ирина скоро почти что выпала из виду дяди с тётей, но кнопки нажимать не разучилась. Олег, желая упростить процесс, назначил Ирине некий пенсион, в сорок тысяч рублей на месяц, но совсем быстро этих денег стало не хватать. Недостающее поступало, как закон, после звонка дяде. Юлия пыталась несколько раз завести разговор с Олегом, по поводу того, как бы устроить Ирину на работу, но каждый раз наталкивалась на глухую стену нежелания понять.
     — Она у меня одна, — повышал голос в этих случаях Олег, — и после моей смерти ей всё достанется. Завещание уже написано и лежит в конторе у нотариуса. Разумеется, она вступит в наследство после того, как не станет нас обоих.
     В сухом остатке жизнь продолжала течь, как речка недалеко от изгороди дачи. Тиканье двух главных шестерёнок, накачивающих денежный резервуар, и хитрая лиса, умевшая посредством плохого лицедейства, его опорожнять.

     После обеда Ирина привезла сиделку. Ею оказалась приятная на вид женщина лет сорокапяти, с открытым взглядом тёмно-серых глаз. Вошла, представилась: «Полина Николаевна. Буду рада, если перейдем на «ты»: как вижу, мы с вами одного возраста».
     — Хорошо, Полина — я Юлия. Тебе приготовили комнату по соседству с этой, сразу за углом. Посмотри, устройся и попозже приходи, немного поболтаем. Я же хочу сейчас прилечь. Устроившись на низком диване, укрывшись пледом, Юлия закрыла глаза. Снова нахлынули воспоминания.

     Олег был её единственным мужчиной. Вернувшись после армии, он стал замкнутым, колючим, не доверяя никому. Кроме неё, своей жены. Всё время говорил: «Ты мой надёжный тыл. Тебе одной я отдаю и уважение, и веру, а если потребуется, то без раздумий отдам жизнь. Не поверишь, Юлька, но мне спокойно только тогда, когда ты рядом. Когда голова на твоих коленях, когда рука в моей руке. Не сомневайся, никогда не обману. Пойми, я не могу тебе всего сказать, но это не потому, что не доверяю — просто берегу от суеты, тебе не нужной, а ты мне верь. Просто верь».
     Юля верила, несмотря на то, что Олег никогда, ни разу не сказал ей «я тебя люблю». Ни разу, но у неё ни разу не возникло сомнений, что это не так. Олег просто говорил «сделаю» — и делал. Спрашивал «что надо?» — и доставал. Приходя домой нежно обнимал, заглядывал в глаза, гладил по голове, и в этом была вся его любовь. Она всегда знала, что он никогда её не бросит, не уйдет. Однако бросил. Ушёл. Ушёл навсегда.
     Смерть забрала его, выждав на обледенелом повороте, столкнув машину в глубокий, каменный кювет. Когда она попала в клинику, он был ещё жив, вытягивая из себя последние ресурсы, чтобы увидеть напоследок её полные слез глаза, и шепнув: «Юлька, держись» — сделал последний выдох.

     Жизнь резко изменилась. На горе не оставалось времени. Её гнали и подгоняли начатые и недоделанные дела Олега. Их завершить — стало маниакальной потребностью, как будто данным ему словом. Мысленный диалог с Олегом присутствовал всегда.
     Не имея до этого отношения к прямому руководству фирмой, заведуя хозяйственным и кадровым отделами, Юлия Александровна, новая шефиня, взяв бразды правления в свои руки, дала всем понять, что ничего не изменилось.
Конечно, она многого не знала, и не умела вести дела, как муж, главной особенностью которого было умение «договориться». Все, кто с ним имел дело, и партнеры и конкуренты, друзья и недруги, отмечали его дар в нахождении нужных слов и аргументов.
     — Я договорюсь — слышала она от Олега всякий раз, когда возникали проблемы.
     — Я договорюсь —  когда банк прислал уведомление о появившейся задолженности, грозя неприятностями.
     — Я договорюсь — когда потребовалось выбить у администрации города участок на строительство нового цеха.
     — Я договорюсь — заказчик вдруг захотел выйти из договора, соблазнённый ценой другого производителя.
Договариваться надо было с пожарниками, милицией, врачами, да с кем угодно, а дома, ужиная, он говорил: «Юлька, помнишь это дело? — я договорился». Каким нибудь другим воскресным вечером: «Помнишь тех, которые хотели от нас сбежать? — я договорился». Бывая иногда по выходным на этой даче, они мечтали и строили планы, и если Юлия говорила: «Олег, не болтай ерунды, это невозможно», — он неизменно отвечал: «Юлька, я договорюсь».

     У новой шефини этой способности поначалу не оказалось, и дело пошатнулось. Хотя и говорят, что свято место пусто не бывает, но очень часто ход механизма зависит от одного, единственного человека. Таким был Олег: чтобы стать похожим на него, потребовалось два долгих года. С помощью заместителя, армейского друга Олега, его знаниями, его советами, — не в последнюю очередь, безвылазным сидением на работе, — был наконец настроен прежний цикл, пошла прибыль, и можно было вздохнуть с облегчением. И тут — это вот известие — онкология, и быстро привязавшаяся мысль, что скоро встретится с Олегом. Что она ему скажет? Что скоро десятки людей могут остаться без работы?

     Ирина последнее время о себе почти не давала знать. Месячные выплаты ей были увеличены ещё при жизни Олега — до шестидесяти тысяч — а когда та попыталась выклянчить у Юлии крупную сумму на «нужное дело», ей был дан резкий отказ.
     Не желая лично интересоваться, как и чем живёт Ирина, Юлия Александровна попросила начальника охраны разузнать о ней, и ответ не был утешительным. Дословно это прозвучало так: «Красивенькая сучка, устраивает оргии в квартире, и на даче, уверенная в том, что тётка не пожалует. Среди друзей есть наркоманы. Неофициально сожительствует с сынком зам.начальника полиции, Вадимом. Отпетый негодяй». Не зная, что предпринять к спасению Ирины, да и загруженная своими проблемами под завязку, Юлия оставила всё на своих местах.

     — К тебе можно? — заглянула в комнату Полина. — Как себя чувствуешь?
Задремавшая Юлия открыла глаза. Чувствовала она себя ни хуже и ни лучше. За окном было темно. Вспомнились слова доктора о сроке: он уменьшился на один день.
     — Заходи, Полина, садись, я сейчас встану, — однако встать с низкого дивана сразу не получилось. Полина, подав ей руку, помогая подняться, посоветовала использовать больничную кровать. — Пожалуй, это будет лучше — ответила больная.
     — Как ты устроилась? Успела что-нибудь покушать?
     — Юлия, спасибо: да, я поела. Правда, в холодильнике ничего не нашлось, но Ирина дала мне немного хлеба, а масло и десяток яиц я купила у соседей. Завтра сбегаю в поселковый магазин, куплю для нас чего нибудь вкусненького. Тебе чего бы хотелось?
     — Странно, у меня совсем нет чувства голода. Оказывается, уже четыре дня не ела, но этого не чувствую. Может быть завтра захочу. Мне кажется, у меня температура. Думаешь, это всё — влияние укола? Кстати, когда надо ставить следущий?
     — Обычно инъекция делается по мере появления нестерпимых болей. По тебе не видно, что они есть: ты спокойна и не жалуешься. Давай-ка я померю температуру и давление, на всякий случай. Убедившись, что всё в порядке, поговорив ещё немного, Полина принесла из своей комнаты и поставила на подоконник возле кровати медный колокольчик. Условились: — если будет плохо — звонить в него без всякого стеснения.

     Оставшись вновь одна, привычно стала вспоминать Олега. Стараясь отогнать бесполезность этого занятия, начала думать о встрече назавтра с управляющим, с которым срочно надо было обговорить дела на фирме. Кстати, где мой телефон?
Эта мысль впервые возникла за два последних дня. Оглядевшись, не найдя взглядом ни телефона, ни сумки, где бы он мог лежать, устало отмахнулась. Завтра, всё будет завтра. Сегодня надо бы поспать.
     В широкое окно заглядывала луна, заодно освещая сад, ветви и стволы деревьев, откидывавших тени на белый снег. В такие ночи воют волки и ведьмы летают на метле. Господи, уснуть бы уже. Устала думать, думать, думать, и даже об Олеге, — его давно нет, — а думать о Ирине не хотелось, хотя всё время мысли возвращались к ней. Она сегодня снова заходила, узнать о самочувствии, пожелав при этом чуда выздоровления, но сделала это так неумело, через смеющееся торжество красивых глаз, что Юлия невольно содрогнулась. Лицемерие жило в их отношениях всегда, но раньше Юлию оно не задевало. Теперь, перед лицом смерти, оно её бесило.

******

     Три следующих дня прошли в активных обсуждениях проектов с управляющим, начальниками отделов; были даны распоряжения, подведены итоги. Телефон нашелся в кармане жакета, который в больнице был упакован в целлофан.
Выкраивалось время для бесед и коротеньких прогулок по саду с Полиной, с которой она чувствовала дружескую связь, — настоящих подруг у Юли не было. На удивление, сил не убывало, — но и не прибавлялось, конечно, — а мысли о еде вызывали тошноту.
     Ей говорили: «Юлия, надо покушать», но в рот ничего не лезло. Умирать так умирать, какая к черту разница, отчего. Пила только талую воду, из снега собственного сада. Боль в желудке резанула за всё время один раз, быстро отпустив, но Полина на всякий случай сделала профилактический укол.
     У Ирины играла музыка на этаже, не умолкая даже ночью; был слышен мужской голос, на пьяных нотах: к племяннице приехал её друг Вадим. Она его даже привела, познакомить, но Юлия не могла смотреть в его бесстыже-выпуклые глаза, видеть кривую ухмылку, и сославшись на недомогание, попросила оставить её одну. Была уверена, что сверху празднуется скорая победа.
     Не видеть Ирину не помогало. Всегда спокойная, выдержанная Юлия, при первой мысли о ней вскипала негодованием. День ото дня внутренняя ярость становилась на десяток градусов сильнее, и вскоре она напоминала клокотание лавы, рвущейся наружу. Ночи стали бессонными, и только днём она могла забыться ненадолго, предупредив Полину, чтобы та никого не впускала в её комнату.

     Прошла неделя. По прогнозу доктора должен был бы потихоньку наступать конец. Ах да, он что-то говорил ещё о паре дней, похожих на отсрочку. Всё время вслушиваясь в себя, она не чувствовала приближения развязки. Был непонятный жар, который с каждым часом разгорался. Лицо начинало вдруг пылать, горели явно уши, и даже нос, а термометр упорно показывал: — нормально, тридцать шесть и шесть. Полина говорила, что на вид заметна только бледность. Похоже, она не верила словам, предполагая, что у Юли начались психические изменения, состояние пред-агонии, изменяющей чувствительность и восприятие. Так же думала и сама больная. Прикладывание к лицу мокрого платка дарило передышку, но ближе к ночи горение возобновлялось. Начинало пылать вместе с лицом и внутреннее пространство. Не помогало ничего: оставалось лишь терпеть. Похоже, костлявая стояла уже где-то на пороге дома.

     К утру вызрело желание. За изгородью сада, у реки, стояла их любимая скамейка, где они с Олегом нечастыми, свободными от дел вечерами, сидели рядышком, мечтая, строя планы наперёд. Больших амбиций, — купить виллу на Лазурном берегу, самолёт или яхту, — у Олега никогда не было. Машин, правда, было три. Традиционный в деловых кругах Мерседес, — он называл его — понтовозка; — любимый военный Уазик, со всеми наворотами после дорогой «прокачки»; и была ещё Нива, оставшаяся от отца Юлии, на которой он с другом ездил на рыбалку.
     Самой большой мечтой Олега было построить новый дом, с большими квартирами, для работников предприятия. На три подъезда, и этажей тоже не менее трех. Хорошо бы рядом ещё и детский сад. По его подсчётам это могло бы стать реальностью лет эдак через пять. Похохатывая, представлял лица рабочих, когда он будет лично вручать ключи. Не в поднаём — в подарок.
     У Юли появлялись слезы: она говорила, что землю под дом от города получить будет невозможно. Ответ был неизменным: «Юлька, я договорюсь!»
     На той скамейке, где сливались вместе их сердца, Юлии захотелось посидеть перед уходом. Дождавшись, когда Полина позавтракает, сказала ей своё желание. Та, сравнив уют тепла дома и мороз с ветром на улице, стала уговаривать это дело отложить до завтра.
     — Пусть хотя бы ветер стихнет, а то простынем ведь. Завтра утром приедет доктор. Вот он нас наругает, сопливых.

     Не обидевшись за мягкий отказ, Юлия вернулась в комнату, сев у окна, но мысли о скамейке не отпускали. С капризностью ребенка, закусив губу, она решила завтра, чего бы оно не стоило, дойти до их с Олегом места.
     День промелькнул в звонках: приезжали сотрудники её бывшего отдела, привезли цветы, большой торт. Гости пили чай, который приготовила Полина, вспоминая, как обычно это бывает, добрые, былые времена.
     Незаметно подкрался вечер, а там и ночь. Горение внутри и на лице становилось невыносимым. Неверующая в Бога, некрещённая, она стала шептать: «Силы небесные, прекратите уже мои мучения, задуйте огонь, дайте умереть спокойно».
     В Юлии пылало всё: голова и мысли в ней; те мечты и планы, которые строили с Олегом; ненависть к Ирине, и жалость к самой себе. На ватных ногах, держась за подоконник, она прильнула к холодному стеклу окна, надеясь на облегчение. Оно никак не наступало.
     Придерживаясь рукой за стену, побрела вдоль неё, наткнувшись на буфет. Не зная, почему, его открыла. Верхняя его часть была Олегом приспособлена под бар. Бутылки с дорогим коньяком в нём не переводились, хотя он не любил коньяк — драгоценный напиток предназначался для гостей. Олег любил перцовку. Если он приносил с реки два-три больших окуня, пойманных на удочку, они вместе варили уху в почерневшем от сажи походном котелке, на буржуйке, в беседке-летней кухне сада: в такие моменты Олег со смаком, с выдохом, охотно выпивал три или четыре рюмки.
     Сейчас шкаф был полон лишь пустых бутылок: Ирина с друзьями давно их опустошили. Пошарив в дальнем углу рукой, где темнели бутылочные силуэты, Юлия наткнулась на одну, по тяжести которой можно было предположить, что она осталась нетронутой. Поднеся её к глазам, увидела этикетку со стручком красного перца. Ага, значит побрезговали перцовкой. Неожиданность находки заставила её и плакать, и смеяться, вспоминая о былом.

     — Клин клином, — раздался где-то рядом мужской голос. Вздрогнув, чуть не выронив бутылку, больная оглянулась.
Ну разумеется, в этой комнате никого быть не могло, кроме неё. — Но ведь голос был, я слышала его очень ясно, — утвердительно сказала она самой себе. Наверное, это тот самый, пресловутый голос изнутри. Она где-то читала, что все люди его хотя бы раз в своей жизни слышат. Что может это значить — клин клином?
     И тут как вспышка... водка-огонь, на внутренний огонь. Надо выпить. Вот и стакан. Она никогда не пила крепкого алкоголя, выпивая по случаям один-два бокала вина, или смакуя сладкий ликёр, а водку не переносила на дух. Сейчас было на всё плевать: даже проявилось любопытство, узнать, а что же будет. Терять-то так и так было нечего.
     Налив стакан до краёв, без раздумий, Юлия залпом его осушила. Ей показалось, что выпила не водку, а простой воды. Огонь перцовки не смог перебить горения внутри. Налив ещё, потом ещё раз, прикончила бутылку, приговаривая каждый раз: «За тебя, Олежек».

     Ответный удар алкоголя не заставил себя долго ждать. К пожару внутри добавилась весёлая путаница горячих мыслей. Они водили хоровод и звали на скамейку у речушки. Никогда не ругавшаяся матом, Юлия Александровна вдруг процедила сквозь стиснутые зубы: «Сссукаа...мороза она боится...»
     Выдав из себя весь запас крепчайших словосочетаний, осевших в памяти с самого детства; подобно пирату, выпившему бочонок рома, шатаясь, она двинулась к двери на террасу, откуда можно было попасть в сад.
     Отодвинув её в сторону, она как была во фланелевой пижаме, так и шагнула из комнаты в темноту и холод, не позабыв обматерить две ступени, разделяющие террасу с садом, лишившие её чувства равновесия. Упав, ударившись коленями, отбив руки, не чувствуя боли, а только желание идти вперед, Юля, поругиваясь, встала. Откуда-то издалека, из закоулков головы, она вытянула воспоминание, что в конце сада есть калитка, ведущая к реке; к тому месту, где находится скамейка. Она должна туда попасть. В последний раз. Завтра будет уже поздно.
     Ноги не держали, подгибаясь. Спотыкаясь о сугробы, натыкаясь на деревья, падая на четвереньки, она шла, ползла вперёд, исступленно повторяя: «Я должна, должна. Завтра будет поздно. Ссука, почему снег не холодит».

     Мороз совсем не ощущался, вот если бы ноги ещё так не слабели. Упав в очередной раз, и снова усилием быстро тающих сил заставив себя подняться, она достигла наконец заветной цели. Калитка из штакетника, удивленно пискнув, вывалилась наружу вместе с телом Юлии. До заветной скамейки оставались считанные шаги. Да вон она. А почему так светло? — неужели я не заметила, когда поставили здесь осветительный фонарь?
     Скамейка была на своем месте, и даже не припорошена снежком. Невероятным образом удерживая равновесие, Юлия добралась до неё, упав на край, поздравив себя с победой.  — Всё, — сказала она вслух, — дай руку, любимый мой Олег, теперь могу и сдохнуть.
     — Иди домой Юлька, замёрзнешь, — раздался рядом мужской голос.
Медленно повернувшись, цепенея, замирая сердцем, она увидела сидящего на другом краю скамьи Олега. Не поворачивая к ней лица, он повторил: «Иди домой — я договорился». В мгновение погас свет над скамейкой, потом угасло и Юлино сознание.

******

     — Когда вы её нашли? — спросил доктор Полину.
     — Это было что-то около двух часов ночи. Я заглянула в комнату, почувствовав сквозняк и холод: увидела открытой дверь на террасу. По следам в саду нашла её лежащей возле скамейки, раздетую и холодную. Позвала Ирину с Вадимом: они помогли её перенести. Вот, положили на кровать, как она была. Пульс не прощупывался. Утром позвонили вам. Судя по её белому лицу, бедняжка отмучилась.
     — Нда, похоже. Ну что же, надо выполнить необходимые процедуры. Вызвать полицию и неотложку. Пусть напишут заключение.
     Оглянувшись, произнёс: «Примите мои соболезнования, Ирина. Вам предстоят нелегкие и хлопотные дни. Мужайтесь».
     Ирина, прижав руки к лицу, издавала звуки, напоминающие не плач, а дрожащий хохот. Позади неё стоял с кривым ртом Вадим, потирая влажные ладони.

     Вздох. Юлия открыла глаза. — Доктор, дорогой, вы уже здесь? — так рада вас видеть! Не откажите в любезности с нами позавтракать. Полина, сделайте пожалуйста нам большую яичницу на всех. На сале. А помидор найдется? — а ещё обязательно хлеб с маслом, и было бы неплохо сыр. Да, сыр обязательно. Мне кажется, я съем ещё горячую сардельку. Вы знаете, я такая голодная, что съела бы сейчас и целого верблюда.