Александр Македонский. Погибший замысел. Глава 56

      Глава 56

      — Меня нет дома! — огрызнулся Гефестион, заслышав возню у входа в шатёр через час после описанных событий.

      — Я это, я, — примирительно донеслось снаружи.

      — А, входи! Я думал, что это Александр припёрся, — Гефестион быстро перешёл на мирный тон.

      — Он пока не смеет. Сидит, кается и мучится, — оповестил страдальца Неарх, войдя к другу.

      — Так ему и надо. Гад, гад и есть. Правильно Филота говорил, не сын Зевса, а вы****ок Аида. Это как называется, а? — стал жаловаться критянину Аминторид. — Десять лет я с ним вожусь, лечу, сижу, выхаживаю, супчиком пичкаю, утешаю — и вот награда. «Ничто»! «Ничто» и уедет завтра же в Македонию.

      — Свежо предание… Я только что с верфей, а у нас тут греческий театр.

      — Тебе рассказали уже?

      — Ну да, два первых лица в империи разругались, а свара в высших сферах кого не заинтересует? Весь лагерь гудит. С Кратером-то ты из-за чего сцепился?

      Гефестион наморщил лоб.

      — А я и не помню. — Оскорблённый любимым действительно выглядел растерянно. — Сейчас, подожди… Кажется, из-за мест для палаток.

      — Вот так дела! — Неарх только пожал плечами. — В первый раз, что ли?

      — Да нет, как обычно. Но он сам бешеный был…

      — Но и ты от него недалеко ушёл: оба орали так, будто империю не поделили.

      — Не поверишь, сейчас и сам удивляюсь. Нет, Кратер — ладно, башка Горгоны с ним, но Александр!

      — Но у него сейчас время такое. Сын Зевса от Ганга отступил — представляешь масштаб бедствия? А тут два первых полководца порубить друг друга готовы…

      — Пусть Кратера и учит быть вежливее.

      — Но согласись, ты тоже как с цепи сорвался. Вас обоих словно бешеная обезьяна покусала или скорпион ужалил.

      — Если я позднее пришёл, это не значит, что в оазисе с красавцами и отменными винами прохлаждался. И Кратер это прекрасно знает, — Гефестион упрямился без особого пыла. — А Александр всё равно больше его виноват. Ещё подарочки слал, душонка лицемерная…

      — Какие подарочки?

      — А вон, вино на столе. Отличное, кстати. Заботу изображал. Знаю я его, изучил уже.

      — Вино? — Неарх взял чашу с недопитой рубиновой жидкостью со стола. — Странно. У него же дел невпроворот было, у Пора кого-то ретивого додавить надо было, да ещё Никея с Буцефалией пострадали после наводнения, а тут реверансы… В его-то настроении?

      — Я же говорю, специально. Именно в таком настроении вредничать в самый раз. Я же его тоже отговаривал от похода — он мне это не забыл.

      Флотоводец щурил глаза, будто пытаясь что-то связать.

      — Послушай, кто у тебя в охране самый тихий и спокойный?

      Гефестион с удивлением посмотрел на Неарха.

      — Зачем тебе?

      — Надо. У меня появилась одна мысль, и я хочу её проверить.

      Гефестион всё так же недоумённо пожал плечами.

      — Гераклион.

      — Сейчас в наряде?

      Аминторид взял со стола лист пергамента.

      — Да, дежурит.

      — Отлично. — Критянин выглянул из шатра и оглядел шеренгу стражи. — Гераклион!

      — Здесь. — Из строя вышел симпатичный белокожий блондин.

      — Зайди, дело есть.

      Юноша, робея, вошёл и остановился, флотоводец не удержался и, сгрёбши в охапку ещё не вполне развитые худощавые плечи, звонко поцеловал миловидное лицо.

      — Аид тебя поглоти, Гефестион, твои стражники красивее Александровых.

      Гефестион самодовольно улыбнулся:

      — Оно и понятно. У меня всё высшего качества — родное, македонское. Персов не держим.

      Неарх приступил к проверке своих подозрений:

      — Гераклион, у нас тут спор вышел. Гефестион утверждает, что это вино из Македонии и чуть-чуть кислит, а я говорю, что гирканское и с ним всё в порядке, просто букет у него такой. Попробуй и оцени. — Флотоводец протянул чашу телохранителю, ещё рдеющий от поцелуя юноша нерешительно принял чашу из рук адмирала, пригубил и вскинул взгляд на Неарха. — Пей, пей до конца — лучше распробуешь. — Критянин подождал, пока юноша не осушит чашу. — Ну, как?

      Гераклион, по-прежнему смущаясь, вынес вердикт:

      — Превосходное вино. Мне кажется, что наше, македонское, и совсем не кислит.

      — Ну вот, один — один, — невозмутимо определил Неарх, обращаясь к Гефестиону, будто на самом деле о чём-то с ним спорил. — Это у тебя просто настроение кислое. — И, развернувшись, посмотрел на охранника. — Спасибо, ты нам очень помог. Можешь идти.

      Юноша вышел, Аминторид с интересом воззрился на флотоводца:

      — Ну и для чего этот спектакль? Мне пришло бы в голову, что ты клинья к пареньку подбиваешь, если бы не эта сцена с вином.

      — В ней всё и дело, подождём немного. — И Неарх опустился на ложе рядом с приятелем.

      Не прошло и четверти часа, как снаружи донеслись раздражённые крики. Бушевал Гераклион: сначала крыл на чём свет стоит индов, вечно запаздывающую почту и плохой завтрак, потом обругал товарища, предложившего критику угомониться, и чуть ли не с кулаками набросился на второго, сделавшего буянившему пустяковое замечание и весьма удивлённого тем, как неожиданно распалился всегда ровный, мечтательный и чуточку меланхоличный Гераклион.

      Неарх радостно потёр руки и вышел из шатра — вовремя, потому что одолеваемый таинственными демонами Гераклион, бросив задирать друзей, вышагивал к проходившему мимо рабу и озвучивал своё намерение хорошенько его поколотить: юноше показалось, что невольник чересчур дерзко на него посмотрел. Критянин успел поймать Гераклиона за край хитона, снова, как в шатре, сгрёб бушевавшего в охапку и стал уверять его в том, что раб только среагировал на шум и глянул в сторону споривших с интересом, но никак не с осуждением.

      — А что он пялится? — запальчиво крикнул Гераклион. — Пусть бы шёл своей дорогой!

      — Пойдёт, пойдёт он, — убеждал критянин. — Успокойся, ну же! Это я виноват: мне не надо было тебя вином поить. Оно слишком забористым оказалось, вот и твой командир сегодня на Кратера бросился. Тише, тише!

      Гефестион к этому времени тоже вышел из шатра и с явным удовлетворением созерцал горячую сцену: Неарх крепко сжимал Гераклиона в объятиях — наверное, хотел услышать, как бьётся пылкое сердце, юноша продолжал упрямиться и возражать, но его порыв иссяк — так же неожиданно и беспричинно, как и родился. Вскоре Гераклион совсем успокоился и, опять-таки покровительственно и нежно потрёпанный увещателем по голове, возвратился в строй.

      Флотоводец и Аминторид вернулись в шатёр.

      — Ну вот ты и убедился, какое забористое это винцо. У всех ни с того ни с сего взрыв неконтролируемой агрессии. Пойду-ка разузнаю у Кратера, не потчевали ли и его царским подарком. Хотя здесь и одностороннего воздействия хватит…

      Как и подозревал Неарх, вино с секретом было преподнесено и Кратеру. Подававшим его удалось даже синхронизировать время: неизвестный благодетель посчитал, что двое разъярённых скорее перережут друг другу глотки, чем в том случае, если будет перевозбуждён один, тем более что застарелая ненависть постоянно прорывалась и без всякого подогрева извне. Критянин задействовал своих людей и быстро раскрутил цепочку от подавших к пославшим — как и следовало ожидать, она упёрлась в Багоя, евнух и был первым звеном.

      Александр ничего не знал о своём угощении — это уже Неарх выяснил, когда переступил порог царского шатра. Царь сидел, умильными глазами смотрел на евнуха, чесал его за ушком — почти как некогда Периту — и с тоской вспоминал четвероногого друга.

      Увидев отрицательный жест Александра в ответ на вопрос об отправке вина и не вдаваясь в подробности, флотоводец железной хваткой сжал в своих пальцах только что обласканное ухо царского любимца и стащил его с нагретой подушки — Багой пискляво, страдальчески и негодующе взвизгнул, сын Зевса с удивлением вскинул брови вверх, но возмутиться не успел.

      — Ну, ****ь персючая! Твоих поганых грабель дело посылка вина Кратеру и Гефестиону? Что туда подсыпал? Живо отвечай, ублюдок!

      Багой клялся, божился и отрицал злодеяние, извивался, как уж, и при этом умудрялся смотреть на своего повелителя глазами подстреленной газели. Фаворит продолжал отнекиваться даже тогда, когда Неарх припёр его к стенке именами посыльных, их свидетельствами и проведённым экспериментом:

      — Не знаю, ничего не делал, может, по дороге кто-то что-то всыпал, а курьер в это время спал, или при растряске испортилось. Может, партия была такая. Или просто кто-то подшутить хотел, если что и делал, но это не я. Может, просто бодрости Кратеру и Гефестиону прибавилось — ничего особенного, они всегда спорили, и сейчас все больше обычного раздражены: ты сам меня ни за что истязаешь.

      — Заткнись! Александру сказки бреши, ****ь обчекрыженная, а со мной это не пройдёт. Твоё счастье, что царь вовремя подъехал. Случись что с Гефестионом, я твою блудливую жопу на железный крюк подцеплю и поджарю медленно и румяно — кошкам и крысам на радость. Заруби на будущее на своём носу, если больше не на чем. У, отродье персючее! — Неарх наконец выпустил ухо Багоя из клещей своего захвата, наддал ему пинка в зад и накинулся на Александра, будто и сам напоенный колдовским зельем: — А ты что расселся, как в театре? Беги к Гефестиону извиняться! Хотя я на его месте слушать не стал бы.

      Александр вздохнул, поднялся, вышел вместе с Неархом, попросил его рассказать всё происшедшее взвешенно, с расстановкой и спокойно и вздохнул ещё раз, услышав рассказ своего флотоводца со всеми подробностями.

      — Увы, это так на Багоя похоже… Не беспокойся, я сделаю ему должное внушение.

      — А, брось! Так я и поверил…

      — Я поговорю с ним, — убеждённо возразил Александр. — Он молод ещё, он не понимает, что я без Гефестиона ничто…

      Неарх, прервал царя, рассмеявшись:

      — Ну вот, то два первых лица в империи, то два нуля…

      — Всё правильно. Мы связаны, и он без меня ничто, и я без него. Случись что со мной — и ему не жить: врагов достаточно. Какой там Багой — гораздо более могущественные имеются… Разве что предоставить очень большие полномочия… Да и не в этом дело — он просто зачахнет. И я без него — то же самое. Не другие уберут, так от тоски отправлюсь на тот свет. Ахилл и Патрокл.

      — Зачем же ты его доводишь?

      — Извинюсь, извинюсь, сам же знаешь, в каких я сейчас грустях, — невесело улыбнулся Александр. — Но, по-моему, у Багоя не было в мыслях ничего… радикального: другое бы подсыпал.

      — Всё же ты слишком мягок к этому евнуху.

      — Да призову я, призову его к порядку.

      — Ты куда сейчас? — перевёл разговор Неарх.

      — Сначала к Кратеру, выясню, что у него. А к Гефе… Наверное, на порог не пустит, будет ещё неделю дуться.

      — Это минимум.

      — Ну да. Но попробовать всё же надо.

      Александр, как и говорил, сначала зашёл к Кратеру, в общих чертах уже знавшему от Неарха о проделке Багоя. Как это бывало очень редко, полководец царя не оправдал:

      — Слишком много воли ты дал этому персу. Чем он тебя опоил, что от твоего имени распоряжается?

      — Но это же не государственое дело, — вяло защищался Александр.

      — Это как посмотреть. Если бы мы с Гефестионом друг друга искромсали, ты бы лишился двоих военачальников, так что… И, потом, ты его на официальных приёмах рядом сажаешь. Мало того, что наши персов не любят, — ты ещё их заставляешь евнуха рядом с собой терпеть. Не зли ты людей!

      — Эти люди заставили меня повернуть от Ганга!

      — Не только же македоняне — остальные тоже не захотели.

      — Их подучили.

      Кратер засмеялся:

      — Что, теперь ты будешь искать среди македонян проповедников-миротворцев?

      — Не мешало бы… — проворчал царь и, выйдя от Кратера, направился к Гефестиону.

      Перед шатром любимого, как и раньше, стояла внушительная охрана, Александр шёл один и не знал, как она себя поведёт: конечно, он был царём, но замершие на дежурстве подчинялись непосредственно Гефестиону.

      На всякий случай, не доходя шагов двадцати до шатра, Александр крикнул телохранителям:

      — Что замерли? Доложить!

      Стоявший ближе всех ко входу исчез в глубине шатра. Гефестион обрисовался на пороге, когда Александр подошёл почти вплотную. Скептическая складка губ, мрачно горящий взор, вздёрнутая в оскорблённом величии голова, рука на боку — всё в облике Аминторида ничего хорошего Александру не сулило, и первые же услышанные им слова это подтвердили:

      — Что припёрся? Тебя здесь никто не ждёт. То есть ничто.

      — Гефа, прости. Я всё знаю, Неарх уже обработал Багоя.

      — Так и ступай утешать своего черномазого.

      — Он виноват, и я его накажу. Я тоже виноват… — Александр выжидательно посмотрел сначала на Гефестиона, потом — мимо него на шатёр и после краешком взгляда окинул охрану. — Дай же мне войти!

      Как Гефестион якобы не понял взора, так и не среагировал на слова, вернее, ответил отрицательно:

      — И не подумаю. Иди лопай объедки с Дариева стола. А у меня сегодня Гераклион на закуску и Неарх главным блюдом. И вино — нормальное, а не варево твоего ублюдка. А ты иди и запивай своего персюка его же мочой.

      — Вот откуда эти «персюк» и «персючий»? — Александр намеренно предпочёл не обратить внимания на самое обидное. — Сговорились вы с Неархом, что ли?

      — Ага. У нас много общего.

      — Оно и видно. Кончай дуться! Я к тебе мириться пришёл.

      — Куда-куда ты пришёл? — Глаза Гефестиона метнули молнии. — И кто пришёл? Я тоже Александр. Если второй — ничто, то и первый тоже. Нечему и не к чему идти.

      — Я же к тебе просить прощения пришёл и делаю именно это, а ты не хочешь меня слушать! — Александра абсолютно не устраивало, что его просьбы слышат и его унижение видят посторонние: лица стражников были каменные, но они, бесспорно, не пропустили ни единого слова и ни единого жеста — царь начал кусать губы, но даже намёка на желанное извинение в ответах Гефестиона не скользило — наоборот, он даже шёл на обострение — с досады, с обиды, в назидание, зло и намеренно:

      — Как у тебя всё легко! Руки распускаешь, язык распускаешь, а потом пару слов сбрехнёшь — и всё готово! Подхалимы оправдают — недаром быть придворным философом при царе стало таким прибыльным делом! Всё, что делает сын Зевса, — справедливо, а сын Зевса и рад это слышать и продолжает дерьмо творить, уверенный в том, что он никогда ни в чём не виноват! Это от твоей правоты армия за тобой не захотела идти? А Клита забыл? Ах да, ты и тогда был чист, как младенец, — это злое копьё тебя не послушалось и в его грудь вонзилось! А Каллисфена в клетке и его отрезанные губы не вспомнишь? А Филоту на дыбе?

      — Так если я всё это сделал, признай, что я не ноль! — Александр давно потерял терпение.

      — Ни с абсолютным злом знаться не хочу, ни с нулём — мне всё едино! — отказался Гефестион.

      Он не мог уйти в шатёр, потому что был уверен в том, что Александр ужом проскользнёт вслед за ним, Александр тоже рассчитывал на то, что Гефестиону надоест препираться, он махнёт рукой на непутёвого любимого и скроется в своей обители, — тогда Александр за ним войдёт — и наедине, всеми правдами-неправдами, пряниками-ласками-поцелуями и прочими убеждениями можно будет скорее получить драгоценное прощение. Но Гефестион стоял непоколебимо, а тут ещё, как назло, совсем некстати вспомнилось появление сына Аминтора перед Сисигамбис и Статирой, когда мать и жена Дария бросились на колени перед высоким синеглазым красавцем, именно в нём увидев царя. Красота Гефестиона была царственной, этого нельзя было опровергнуть — и Александр почти неосознанно вскинул руки на плечи любимого и потянулся к его губам, но коварному Аминториду удалось ещё раз оскорбить его величество: сын Аминтора дождался, когда руки царя лягут ему на плечи, дождался движения головы Александра к нему, не вызывавшего никакого сомнения в намерениях — как у Гефестиона, так и у созерцавших разыгрывавшуюся трагикомедию охранников, — и только в этот момент резким взмахом своих рук сбросил руки сына Зевса, разрывая объятия и прерывая движение.

      Александр кусал губы, бледнел, краснел и начал всерьёз задумываться о том, не кинуться ли ему на строптивца и не подмять ли его под себя, но Гефестион был выше и мощнее и силе, конечно, не поддался бы. Вызывать свою охрану, арестовывать Аминторида, связывать его по рукам и ногам и насиловать в своё удовольствие было немыслимо; ситуация тем временем становилась всё острее, а великое стояние друг против друга — всё глупее, выставляя в невыгодном свете прежде всего Александра.

      Положение спас Неарх, отправившийся под вечер к Гефестиону за обоюдными радостями. Флотоводец очень удивился, когда увидел Александра и Гефестиона, меривших друг друга испытующими взглядами: по расчётам критянина сын Аминтора давно должен был дать царю от ворот поворот. Неарху пришлось наводить порядок самому:

      — Александр, там ведомости по плавсоставу ждут твоей подписи и пара каких-то царьков с дарами прибыла — разберись.

      Александр испустил чудовищный вздох, кинул взгляд на Неарха, перевёл его на Гефестиона, скрипнул зубами, резко развернулся и пошёл прочь.

      По зрелом размышлении Неарха надо было поблагодарить за то, что из глупого и унизительного положения он царя всё-таки вывел, но примирение с любимым откладывалось на неопределённый срок и лёгким быть не обещало.

      Царь пошёл к себе, заметно припадая на простреленную ногу. Его фигурка, маленькая и невзрачная, казалась слабой, жалкой, беззащитной в этой чужой стране.

      — Постарел, — прошептал Неарх, глядя вслед.

      — Мы тоже. К счастью, времени мало, чтобы часто обращать на это внимание, — мрачно усмехнулся Гефестион и тут же вздохнул. — Знаю, что зараза, знаю, что прощать сразу нельзя, говорю себе, чтобы прихрамывает специально, чтобы разжалобить…

      — А сердце щемит, — закончил критянин. — Ничего, Гефа, ничего. Мы уже на пути домой. Доберёмся до Вавилона, все карты в порядок приведём — разберёмся с мореплаванием. Посажу тебя на флагманский корабль — и поплывём в Македонию.

      — Твоими бы устами…



      Александр после очередного приёма царьков, заверявших его в верности, которой ни он, ни сами инды не верили, принялся изучать ведомости. Ныла простреленная нога, болела грудь, раскалывалась голова, на душе было тоскливо и пасмурно — так же, как в небе, по-прежнему низвергавшем на землю потоки дождя. Что-то было не так: сезон дождей должен был прекратиться месяц назад, но кто-то в небесной канцелярии попутал время… А он, Александр, разберётся сейчас с этими документами, не заблудится? Рука бессильно замерла над листами пергамента. Почему его одолевают сомнения? Что он вообще здесь делает? Он же не верит ни одному слову всех этих заискивающих перед ним. Стоит ему уйти — и они тотчас же станут плести заговоры, грызться за власть, вредить оставленным гарнизонам македонян. Неужели Парменион был прав? Неужели Александр действительно слишком заигрался? Да, он хотел любви и объединения всех, какого-то всеобщего процветания, как облако, лягущего на Ойкумену, но там, где был Александр, была война — и её он хотел не менее, потому что ещё сильнее, чем мира, процветания и единения, желал сечи, побед и власти. Наверное, это не стыковалось…

      Продолжение выложено.