О Ф. И. Тютчеве

Тютчев
глазами современного читателя
23 ноября (5 декабря) 1803 г., усадьба Овстуг Брянского уезда Орловской губ. – 15 (27) июля 1873, Санкт-Петербург

После публикации в 1836 г. в пушкинском «Современнике» (№ 3)  24-х  стихотворений  под заголовком «Стихи, присланные из  Германии» за подписью «Ф. Т.» началась литературная судьба  Федора Ивановича Тютчева, последнего русского романтика, творившего в эпоху расцвета реализма. Стихи действительно были присланы из Германии, где Тютчев   провел более 20 лет на дипломатической службе.
К тютчевскому наследию относились по-разному. Например, стихотворение «Тени сизые смесились…» не вошло в указанную публикацию. Лев Толстой же о нем говорил: «Вот я счастлив, что  нашел истинное произведение искусства, я не могу читать без слез» .
Несмотря на высокую оценку Некрасова,  поставившего Тютчева  в один ряд с Пушкиным и Лермонтовым,  признание мастерства поэта  Тургеневым, который пророчески указал, что  Тютчев «создал речи, которым не суждено умереть» ,  назвав его «замечательным поэтом, как бы завещанного нам приветом и одобрением Пушкина», несмотря на признание его А. Фетом, сделавшем  знаменательную надпись  на тютчевском сборнике, вышедшем только  в 1854 году:
:

Муза, правду соблюдая,
Глядит, и на весах у ней
Вот эта  книжка небольшая
Томов премногих тяжелей. -

 а также высокую оценку  К. Аксаковым, А. Дружининым и даже критиками революционно-демократического лагеря – Н. Чернышевским и Н. Добролюбовым, имя Тютчева в последней трети  Х1Х в. оказалось практически забытым.
Возрождение Тютчева началось в эпоху Серебряного века. Неослабевающему интересу к его творчеству  способствовали русские символисты, которые считали его своим предтечей,  акмеисты, ценившие   строгость поэтической формы, сдержанность и высоту тютчевской мысли, и даже эгофутуристы. Игорь Северянин назвал свой лучший сборник цитатой из тютчевского стихотворения «Весенняя гроза» - «Громокипящий кубок» .
Как к своему предшественнику  к Тютчеву относились и русские декаденты, видя в нем  не только утонченный ум, но и эстетическое отношение к злу и смерти. (Повод для такого прочтения давали стихотворения «Male Aria» и строки «Дай вкусить уничтоженья, / С миром дремлющим смешай!» ).  С неизменным интересом и любовью к Тютчеву относились и представители русского зарубежья первой волны эмиграции.
    История восприятия  поэзии Тютчева могла бы составить  антологию захватывающего чтения, настолько различно, в таких исключающих друг друга  аспектах он  воспринимается и интерпретируется.
Действительно, есть что-то тревожащее в поэзии Тютчева,  которая противится «рамкам» и классификациям, каждый его образ  таит в себе новую глубину, и поэтическая мысль  может с таинственным непостоянством превращаться в  свою противоположность.
Например, в 1936 г. (через 100 лет после публикации стихов Тютчева в «Современнике»)  Н. Бердяев в парижском литературном объединении «Круг»   сделал доклад  «Мысль изреченная есть ложь», в котором он, исходя из  стихотворения  Тютчева (из «Silencium») ,  поставил вопрос о  соотношении душевных переживаний и мысли. Философ утверждал, что для европейцев в мысли реально то, что выражено; для русских – неизреченное есть подлинная реальность. Поэтому русской душе  близок идеал молчания как святости.  Мысль, по мнению  Бердяева, является победой духа над «душевной стихийностью и душевным хаосом»; значит, изреченная мысль не может быть ложью. Тютчев назвал ложью, по Бердяеву,  неизбежный отбор при  переходе переживания или ощущения в мысль. Поэта не удовлетворяло несовершенство оформления мысли, не ухватывающей те глубины, в которые погружается вся личность – без остатка – с ее сердечной глубиной и сознанием, включающим не только рациональное, но и подсознание и интуицию.
Продолжая наблюдение Бердяева, хочется подчеркнуть, что Тютчев относится к тем редким поэтам, которые воссоздают и глубину чувств, и сохраняют остроту и ясность мысли, и указывают на неизреченное, которое, как кажется, и есть самое главное и существенное  для  человека.

В 200-летний юбилей  со дня рождения Тютчева его поэзия приобретает роль своеобразного урока, от усвоения которого, быть может, зависит  так необходимая всем точка духовной опоры.

Один из первых уроков, который невольно дает поэт,  состоит в том, что он отучает читателя от самомнения, от обольщения собственной силой и возможностями рационального ума  познать и  постигнуть мир, себя и всю вселенную. Тютчев – великий мастер вопросов, предельных и неразрешимых. Он раскрывает многомерную сложность жизни, которую нельзя свести к некой  сумме идей, и   достигает в поэзии трагическую высоту философской мысли.  Его  лирика и позволяет прикоснуться  к полноте жизни, доступной человеческому духу, и указывает на некий  предел (стихотворениие «Probleme») .  И неужели  поэт прав, и мы действительно  губим то, что любим более всего? Неужели прав в констатации нашего безнадежного одиночества и сиротства?  Можно ли смириться с утверждением Тютчева, что  человек – лишь «греза  природы», а его жизнь – «подвиг бесполезный»? И что наш бесконечный внутренний разлад с самим собою и миром – только  ропот «мыслящего тростника»? И что, собственно,  все человеческие судьбы подвластны  некому «могучему вихрю», который  «метет» людей из «края в край, из града в град» .
Благородно-гармоничная форма стихотворений, их безукоризненная красота не вступают ли в противоречие с тютчевской мыслью о человеческом бессилии и незнании, выраженной  в стихотворениях «О, как убийственно мы любим…», «Предопределение», «Святая ночь на небосклон взошла…» («И человек, как сирота бездомный, Стоит теперь и немощен и гол, Лицом к лицу пред пропастию темной…), «Певучесть есть в морских волнах…», «Фонтан» .  Совсем нет. Поэт в дисгармонии между предельностью личного «Я» и беспредельностью любви и космоса, конечностью личного существования и  бесконечностью  самой жизни видит источник не только вдохновения, но и  витальную энергию, дающую индивидуальной судьбе  право на экстатический прорыв к универсалиям жизни. 

Второй урок Тютчева заключается в утверждении того, что материальное и конечное неотделимо от духовного и бесконечного. Человек целостен в той мере, в какой он может приблизиться к «беспредельному». При этом Тютчев не принимает своеволия личности,  в то время как для романтизма характерно как раз обратное – гипертрофия узкоиндивидуального. Тютчев провидит, что отпадение личности от мирового целого нарушает связь и гармонию между человеком и природой, убивая то и другое. Об этом Тютчев говорит в стихотворениях «Наш век», «Смотри, как на речном просторе…». Единение с природой и одухотворенным космосом  - высшее наслаждение. Характерно признание поэта: «Все во мне  и я во всем!» . В стихотворении «Весна» звучит недвусмысленный призыв: «И жизни божеско-всемирной / Хотя на миг  причастен будь!». Именно этот принцип – принцип  личной  причастности к божественной всемирной жизни -  лежит в основе философии творчества Тютчева.
Острота чувств, сила страстей, их «буйная слепота», в тютчевской поэзии сталкиваются с готовностью и необходимостью их укрощения, смирения во имя высших начал. В стихотворении «О вещая душа моя» есть признание:

Пускай страдальческую грудь
Волнуют страсти роковые –
Душа готова, как Мария,
К ногам Христа навек прильнуть.

И. С. Аксаков, лучший биограф Тютчева, неслучайно  подчеркивает, что в «основе его духа жило искреннее смирение» и что «именно смирение  позволило ему понимать многие истины, сокрытые от мудрецов  века и открытые детям» .  Для поэта истинным образцом христианского  смирения и долготерпения  является русский народ: стихотворения «Умом Россию не понять», а также «Эти бедные селенья…». Пронзительные строки этого стихотворения были любимы Ф. М. Достоевским, так как они выражали традиционную для русской классики мысль о всечастном присутствии в жизни русского народа Христа, не Бога торжествующего, а Бога страдающего, Христа- Искупителя.

Эти бедные селенья,
Эта скудная природа –
Край родной долготерпенья,
Край ты русского народа!

Не поймет и не заметит
Гордый взор иноплеменный,
Что сквозит и тайно светит
В наготе твоей смиренной.

Удрученный ношей крестной,
Всю тебя, земля родная,
В рабском виде  Царь Небесный
Исходил, благословляя.

Тютчев, как и Пушкин, и Достоевский,  знал, что народ сохранил в своей душевной и неявной, для чужого внешнего взгляда, глубине  Христов Лик и Образ, разделяет  и по сей день его муки, и тем самым участвует  во вселенской божественной жизни, закон которой есть любовь.

Третий урок Тютчева состоит в понимании жизни, природы и истории как живого, развивающегося по своим законам организма. Все одухотворено, границы между живым и неживым подвижны и проницаемы, вот почему постижение себя есть и постижение природы, все порождающей и потому бесконечно величественней и разнообразней жизни отдельного человека. «Дума за думой, волна за волной – Два проявленья стихии одной» («Волна и дума»). Бытие не безлично, не безлико, внешнее и внутреннее – проявления единого мира. Многочисленные примеры параллелей  между явлениями природы и состоянием души в лирике Тютчева – не только поэтический прием, а передача познанной им сокровенной связи, на первый взгляд,  разнородных явлений. Поэт раскрывает внутреннюю соподчиненность и взаимосвязанность мира как целого,  как универсума. Он пишет о «грустно-сиротеющей земле», о «зловещем блеске» осенних деревьев,  видит «кроткую улыбку увяданья»  осеннего вечера и не сравнивает,  не проводит параллель  между потаенными муками угасающего человека и осени, а в самой осени, ее «ущербье и изнеможеньи», скрытом багряными листьями и светлостью вечеров, видит разумное существо, причастное «божественной стыдливости страданья» («Осенний вечер»).

Есть в светлости осенних вечеров
Умильная, таинственная прелесть!..
Зловещий блеск и пестрота  дерев,
Багряных листьев томный, легкий шелест,
Туманная и тихая лазурь
Над грустно-сиротеющей землею
И, как предчувствие сходящих бурь,
Порывистый, холодный ветр порою,
Ущерб, изнеможенье – и на всем
Та кроткая улыбка увяданья,
Что в существе разумном мы зовем
Божетсвенной стыдливостью страданья!

В. Брюсов  указал, что «стихи Тютчева о природе – почти всегда страстное  признание в любви» . Его наблюдение верно в той мере, в какой это позволяет сам  поэт:

Как пляшут пылинки  в полдневных  лучах,
Как искры живые в родимом огне!
Видал я сей пламень в знакомых очах,
Его упоенье  известно и мне.      («Cache – Cache»)

 Русская классическая традиция утверждает как высшие ценности свободу, любовь, душу, язык. Именно этими качественными проявлениями жизни обладает, по Тютчеву, природа.

Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик –
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней  есть язык…

Поэт проводит грань между своим  видением и враждебным отношением к природе  как к «бездушному лику».  Кто эти «вы»?  И не слепком ли нашей души стали  умирающие реки, погибающие леса, осушенные болота и бесплодные земли?
В. Соловьев, впервые отметивший  всеобъемлющий космизм тютчевской лирики, подчеркнул, что  красоту живой природы поэт «понимал не как свою фантазию, а как истину» .  Стихотворения «Ночное небо так угрюмо», «Летний вечер», «Весенние воды», «Чародейкою Зимою…»  являются разыгрываемыми на наших глазах эпизодами непрекращающейся величественной драмы,  всемирной мистерии.
Диапазон художественного видения поэта, острота взгляда, философско-символический смысл изображаемых им картин-пейзажей поражает.  Поэт  замечает и «паутинки тонкий волос» на «праздной борозде», и  пишет об «океане», который «объемлет шар земной», о «Небесном своде, горящем славой звездной»,    о «Живой колеснице мирозданья»:

Живая колесница мирозданья
Открыто катится в святилище небес.

 В отличие от природы, человек – существо конечное: «…Мы, в борьбе, природой целой / Покинуты на нас самих» («Бессонница).
Контраст между вечной природой и растворяющимися во «всепоглощающей и миротворной бездне» поколениями людей («От жизни той, что бушевала здесь…), между беспредельностью  космической жизни и человеческой мыслью, ограниченной  в своем взлете («Фонтан») приводит к выводу о возможности и даже вероятности  «катаклизма», «последнего часа природы». Стихотворение «Последний катаклизм» может быть прочитано не только в эсхатологической перспективе, но и как тонкая реминисценция  1-ой главы Библии «Бытие»: «Земля же была безвидна и пуста и тьма над бездной, и дух Божий носился над водою» (Быт. 1. 2), соединяющая начало и конец:

Когда пробьет последний час природы,
Состав частей разрушится земных:
Все зримое  опять покроют воды,
И божий лик изобразится в них.

  Ни у кого, как отмечает А. Гуревич, из русских романтиков  «трагическое миросозерцание не принимало еще столь грандиозных, вселенских масштабов» . Но Тютчев является  не только «ночной  душой русской поэзии» (определение А. Блока), он дает нам еще и урок мужества, не насильственного героизма, а жизни как жертвенного акта, которым восхищаются сами олимпийские боги.

В  стихотворении «Два голоса» безнадежность человеческой борьбы против рока уравновешивается непобедимостью и величием человеческого духа: «Мужайся, сердце, до конца». Поэт создает   такую  смысловую перспективу, в которой личность – и субъект,  и объект  истории. Поэту нестерпимо предписанное унылое существование, похожее на смерть. Он ценит момент экстатического выхода за пределы и границы возможного («Как над горячею золой…»).

О Небо! Если бы хоть раз
Сей пламень развился на воле –
И, не томясь, не мучась доле,
Я просиял бы и погас.

И, возможно, главным уроком Тютчева является его понимание любви, чувства, соединяющего и «блаженство и безнадежность», «мир дневной в полном блеске проявлений»  и «хаос ночной», «древний», «родимый», шевелящийся на дне каждой души. Стихотворение «Я помню время золотое» неслучайно стало романсом, так много в нем скрыто музыки и нежности, мудрости и печали: «И сладко жизни быстротечной / Над нами пролетала тень»… .  Стихотворение «Я встретил вас, - и все былое / В отжившем сердце ожило» очень близко к пушкинскому «Я помню чудное мгновенье…» - по чистоте и совершенству выраженного  душевно-духовного движения сердца:

Тут не одно воспоминанье,
Тут жизнь заговорила вновь, -
И то же в вас очарованье,
И та ж в душе моей любовь!..

 Известный Денисьевский цикл, включающий стихотворения, посвященные Елене Александровне Денисьевой,  образует романный сюжет с психологически точной и тонкой основой. Отношения, продолжавшиеся 14 лет и прервавшиеся смертью Денисьевой (она умерла от чахотки), запечатлены  в стихотворениях – шедеврах любовной лирики.  Личностное бытие, по Тютчеву,   ценно в той мере, в какой оно причастно к  любви, понимаемой как «роковой поединок» двух сердец.  И даже смерть не в силах прервать этот нескончаемый и драматичный диалог.  В стихотворении «Накануне годовщины  4 августа 1864 г.» поэт обращается к возлюбленной, которой уже нет больше на земле, но она по-прежнему «милый друг» и «ангел», она – та, которая одухотворила и преобразила  своей  любовью  мир:

Вот бреду я вдоль большой дороги
В тихом свете гаснущего дня…
Тяжело мне, замирают ноги…
Друг мой милый, видишь ли меня?

Все темней, темнее над землею –
Улетел последний отблеск дня…
Вот тот мир, где жили мы с тобою,
Ангел мой, ты видишь ли меня?

Завтра день молитвы и печали,
Завтра память рокового дня…
Ангел мой, где б души не витали,
Ангел мой, ты видишь ли меня?

А. Фет в статье «О стихотворениях Ф. Тютчева» написал, предвидя, вероятно, и наш сегодняшний двухсотлетний юбилей поэта: «…яркому поэтическому огню Тютчева суждена завидная будущность не только освещать, но и согревать грядущие поколения».
Читайте  Тютчева, прежде всего потому, что это – поэзия, читайте Тютчева, он учит  мыслить, ценить каждое мгновение жизни и любить. Его творчество не отнимает время, а наращивает его, присоединяя  к нему божественную бесконечность.