Все тигры полосатые

Я всегда узнаю его издали по сгорбленной фигуре и большому кожаному портфелю в правой руке. В своем неизменном берете на склоненной долу голове он бредет по Университетской набережной и Менделеевской линии . На носу – трехъярусные линзы, но взгляд его устремлен не наружу, а вовнутрь. Разрешает, наверное, свой силлогизм, или обдумывает тезисы предстоящего доклада. За почти сорок пять лет, что я его знаю, он мало изменился. Постарел, конечно, еще сильнее сгорбился, но все так же бодр и оптимистичен.
– О! Здра…сте, здра…сте! Рад вас видеть, рад вас! Ну? Как вы? Как успехи в науке?
Не думаю, что он помнит мое имя, хотя я и дарил ему свою «гениальную» книгу с автографом. Просто много таких «учеников», как я, прошло мимо за долгую преподавательскую жизнь.
Впервые я увидел его в сентябре 1975 г. в особняке Бобринских на Галерной улице (как говаривал один мой знакомый,«временно бывшей  Красной»). Когда-то там робко хаживал отпрыск Екатерины  , а в описываемые мной времена по узким коридорчикам флигелей, где трудно было свободно разойтись двум людям, сновали туда-сюда студенты факультета психологии. В многочисленных «закутках» дворца пристраивались старшекурсники и, что называется «на пальцах», проводили свои эксперименты. На пальцах, в буквальном смысле. Помню, как красивая девочка Лиза, которой трудно было отказать, поймала меня в коридоре и «уговорила» поучаствовать в эксперименте. Она писала курсовую по теории ощущений и собирала эмпирический материал. Испытуемый должен был заложить за спину руку ладонью вверх, а экспериментатор (в данном случае «Лиза, которой трудно отказать») аккуратно укладывала на ладонь различные плоскостные фигуры-многоугольники (экспериментальный материал, если строго по научному). После этого я должен был зарисовать на бланке контуры того, что ощущал. В результате Лиза получала данные о дифузности ощущений, т.е. эксперементально доказывала то, что бедняга Вундт открыл еще в девятнадцатом веке.
– Только не трогай, только не ощупывай, иначе это будет уже не ощущение, а тактильное восприятие. А я исследую тактильные ощущения.
Но, я снова отвлекся. В расписании значилась лекция по логике, но в аудиторию бодрым шагом вошла энергичная женщина в строгом костюме, обтягивающей юбке и высоких сапогах-ботфортах.  На вид – лет сорок, но был в ней некий шарм, такая привлекательность, что и иной молодой женщине не снилась. Не то что хотелось ею обладать,а хотелось подчиняться. В ней сразу чувствовались воля и уверенность в себе. Мне она почему-то сразу напомнила Веронику Дударову.– такая же привлекательная, но властная женщина. Следом за этой очаровательной дамой в аудиторию «прошмыгнула» лаборантка с кучей плакатов в руках.
– Меня зовут Ам..ия М..на Стеф…ская, я – доцент кафедры высшей нервной деятельности и буду читать для вас курс морфологии нервной системы человека.
Произнеся все это скороговоркой, так, что никто даже не разобрал ни ее имени,  ни фамилии, «дама» не стала тратить попусту время и быстро застучала мелом по доске. Она уже успела исписать половину доски, повесила очередной плакат с сагиттальным  разрезом полушарий головного мозга, когда в аудитории появилась слегка нелепая фигура человека в мешковатом костюме, явно не атлета, седоватого, в очках с толстыми линзами и большим портфелем в руках.
– Сразу предупреждаю, во время лекции входить и выходить из аудитории непозволительно, – не отрывая руки с мелом от доски, отчеканила «Дударова-прим.», – лучше вообще не приходите.
– Я, конечно, извиняюсь, но, может быть, Вы уделите мне внимание! По расписанию – сейчас курс логики!
«Дударова-прим.» прервала свою речь, повернулась лицом к аудитории и логику, но не потеряла осанку.
– Ничего не знаю! Мне сказали, что второй парой – морфология. Я уже начала лекцию, идите разбираться в деканат.
С этими словами она снова повернулась к доске передом, а к аудитории задом, чем показала, что разговор окончен, и продолжила:
– Как вы можете видеть на схеме, миэлиновая оболочка на дендритах отсутствует, в то время как на аксонах …
Она не терпела никаких возражений. Пришлось бедному логику ретироваться.
Уж не помню, кто в их споре был прав: он ли перепутал время или она, но мы поняли, что Слинин (эта фамилия была указана в расписании) – человек мягкий и добрый. Не то, что мы «вили из него веревки», нет, но кто хотел, тот посещал лекции и семинары, кто не желал – не посещал. Репрессий никаких от него не ждали, да их в итоге и не последовало. Больше того, у него была двухбалльная система оценок – четыре и пять.
Мне логика нравилась, и я посещал его занятия охотно. Во время лекции Ярослав Анатольевич шутя аппелировал ко мне, поверхностно изучавшему ранее математическую логику, как к авторитету:
– Не правда ли, молодой человек, если «А» – то «В»?
Не знаю, в каждой ли аудитории он использовал этот пример, но у нас на лекциях, чтобы продемонстрировать какую-то логическую цепочку, он всегда вспоминал про тигров.
– Вот, например, в общеутвердительном атрибутивном суждении «все тигры – полосатые»  слово «тигры» – это субъект, а полосатые – предикат. Если взять грамматическую аналогию, то субъект – это подлежащее, а предикат – сказуемое.
К концу курса, когда Слинин хотел проиллюстрировать какую-то фигуру или силлогизм, мы уже заранее начинали улыбаться, зная, что он опять вспомнит тигров. И точно:
– Например, бо;льшая посылка – «все тигры полосатые»,  ме;ньшая…
Все в аудитории улыбаются, а девочки весело хихикают.
Да, это на логике они хихикают, а на лабораторных работах по анатомии они бледнеют, когда надо резать лягушек и готовить из них «костно-мышечный препарат», и дрожащими губами, нервным голосом просят:
– Саша, сделай, пожалуйста, и на наш стол препарат: нам лягушек жалко!
(Следующий абзац, выделенный жирным курсивом, детям и чувствительным натурам советую пропустить).
Им, видите ли, жалко бедных лягух, а Саша, который с детства рубил головы курам и гусям, быстренько их пинцетом за лапку, отсекает верхнюю часть и за ненадобностью бросает в ведро. Из нижней же части получаются два отличных препарата – на свой стол и для девочек.
На нашем курсе были двое ребят из Руанды – Теонес и Селестин!  Из каких племен они происходили – тутси или хутто, не знаю, тогда еще эти племена не враждовали между собой и не вырезали друг друга.  Оба стремились к знаниям, но Тео выделялся особо, все схватывал на лету. И вот, на экзамене по логике Слинин, руководствуясь, по-видимому, стереотипом, что африканцы ничего не учат, хотел ему поставить четверку. Тео в ответ «набычился», но промолчал. Тут за него наши девочки вступились:
– Ярослав Анатольевич, Тео у нас – круглый отличник, а логику  он всем, кому вы пятерки поставили, помогал учить!
– Да что вы говорите? Хорошо, сейчас посмотрим! А скажите–ка мне молодой человек, что такое модус Поненс?
Ну, Тео и затароторил:
– Мотус Понэнс, это фыфат из тфух посылка, какта по;лшый посылка – опшеутфертителный суштений (если «А» то «В») а ме;ншии – частноутфертителный – «А»,  и фыфат – значита «В». Тля пример: «По;лшый  посылка -  «фысе тигеры – полосатый» (тут все в аудитории дружно захохотали), ме;ншии – «этот шифотный – тигер». Фыфат – этот шифотный – паласатый»!
– Ну, что сказать, молодец, – заулыбался Слинин, – ну, а если второй посылкой взять утверждение, что это животное полосатое? – решил запутать Тео логик.
– Нет, таки немошна телат, – быстро сообразил Тео – фа фтарой посылка  супъект долшен пыть тот, чито и ф  перфом, то есть «тигер». Если поменят местами супъект и претикат, то фыфот путет нелся. Получатся, чито «если шифотный полосатый, то это тигер».  Это совсем трукой модус, будет неверным, потому чито паласатый шифотный мошет пыть и зебр….
– Да, рассуждает, как зверь! Как зверь! – добродушно, но неполиткорректно воскликнул Слинин и поставил-таки Теонесу в зачетку заслуженную пятерку.
В начале второго курса наш факультет перевели из бастардовых покоев на  Стрелку , в здание физфака, и после четвертой пары мы обычно возвращались в «восьмерку» , заскочив по дороге в столовую у метро. Не знаю, имела ли она официальное название, но студенты называли ее  «Петушки» или «Петухи» (кому как нравилось), потому что арка при входе в обеденный зал была украшена росписью в русском стиле с двумя петухами по бокам.
– Ты куда идешь обедать?
– Да в «Петухи»!
– Ну, погоди, я тоже туда.
Когда сворачивали с набережной Малой Невы на Средний проспект, глаза слепило закатное солнце, находящееся в это время в районе Гавани. На десять шагов не было видно «ни зги», только силуэты людей. И часто впереди маячила нелепая фигура не старого еще, но сгорбленного человека в черном берете на голове и с портфелем в руке.
– О! Глядите! Слинин впереди!
– Где? Где? Не вижу!
– Да вон же, трамвайные пути переходит!
– Точно, он! Сейчас спросим у него, все ли  тигры полосатые! Ха-ха-ха!
– Тоже в «Петушки» идет ужинать. Жены-то у него нет, готовить некому.
– Ты-то откуда знаешь такие подробности?
– Да он сам говорил! Сказал, что его возлюбленная – наука! Может, конечно, это просто красивая метафора была?
– А я слышал, что у него телевизора дома нет!
– У меня тоже нет, что в этом такого?
– Сравнил! Ты же в общаге живешь, а он дома.
– Ну, если телевизора нет, значит и жены тоже. Какая женщина сможет жить с одним только мужем и без телевизора?
Перед входом в «Петушки» обычно скапливался народ, но очередь шла быстро. Раздевшись в гардеробе, подходили к раздаче и, не глядя в меню, заказывали блюда. Меню не менялось годами! Хотя вру, в  конце семидесятых по всей стране четверг был объявлен «рыбным днем».
На рубль в «Петухах» можно было сытно поесть, даже наесться, но мы экономили каждую копейку, поэтому старались уложиться в полтинник. На кассе сидела одна и та же женщина средних лет, похожая на китайского болванчика. Она была «совестливая» и обсчитывала всех на одну-две копейки, не больше. Обнаружил это Серега Кузьмин, который когда-то учился, как он выражался, в МИФях,  хотя для этого достаточно было знать школьный курс арифметики.
Кассирша быстро «пощелкала» счетами и выдала:
 – С вас один рубль семнадцать копеек!
– Извините, но это ошибка, этого не может быть, – спокойно заметил Серега.
Уже почувствовав какой-то подвох, кассирша снова начала щелкать костяшками, но уже не так ловко и быстро.
– Все правильно, рупь семнадцать.
– Но это противоречит законам математики, – не сдавался Кузьмин, – я взял по две порции одних и тех же блюд, два компота и две булочки, а сумма двух нечетных чисел всегда должна быть числом четным.
Кассирша округлила свои честные глазки, еще раз, уже совсем медленно, пересчитала все и согласилась с «Тимирязевым».
– Да, вы правы! С вас один рубль шестнадцать копеек. Мне показалось, что у вас три кусочка хлеба, а тут два.
Все это прекрасно, воскликнет на этом месте мой благосклонный читатель, но куда же подевался наш «герой», Ярослав Анатольевич Слинин?
Да вот же он, уже пообедал и сидит в кафетерии, уткнувшись своими линзами в книгу.
– К вам можно подсесть, Ярослав Анатольевич?
– Да-да! Конечно! Давно вас не видел! Рад, очень рад! Вы уже кандидатскую защитили?
– Ну что вы, я еще только на пятом курсе!
Закончив университет, я на несколько лет потерял его из виду, но судьбе, видимо, нужно было, чтобы наши отношения продолжились.
Женившись в очередной раз, я поселился на 5 линии , между Средним и Малым проспектами, питался дома, но кофе ходил пить в «Петухи» и нет-нет да и сталкивался там со Слининым.
– О! Здра…сте, здра…сте! Рад вас видеть, рад вас! Ну, как ваши успехи в науке?
– Да какая наука, детей куча, всех кормить надо, одевать-обувать. Перестройка же, ускорение, вот и приходится ускоряться, бегать по работам! Не «грызу гранит науки», оторвался от «грешной» земли, теперь зарабатываю на жизнь промышленным альпинизмом.
– А что это такое? Впервые слышу?
– Ну, использую навыки и оборудование альпинистские, только не по горам лазаю, а по фасадам домов и трубам различным!
– Ну, как здорово! И не боитесь?
– Не боится только дурак! Конечно, боюсь! Точнее, не боюсь, а физиология работает, вистибулярный аппарат долбит в мозг, что точки опоры нет. А когда зависнешь на веревке, он успокаивается, перестает «предупреждать», и работаешь, как на земле.
– А приятель ваш, Руковишников, кандидатскую недавно защитил, сейчас ассистент кафедры  истории философии, бывшей марксистско-ленинской.
– Молодец, Руковица!
– Как-то вы фамильярно о нем отзываетесь?
– А что тут такого, мы же с ним вместе на рабфаке учились, жили в одной комнате в Старом Петергофе. Хорошие были времена.  Помнится, Серёга Чернов написал шутливую балладу про разбойников  а их главарем вывел лихого атамана Алёшку Руковицу. А вы говорите – фамильярность.
Замечу по ходу, что Чернов неплохие стихи писал, но относился к своему поэтическому «наследству» небрежно, везде разбрасывал листки. Хорошо хоть в моей памяти осталось несколько строк.
 «Меня уж нет, но был, я знаю.
…. …. ….   кляня.
А кто-то скажет, усмехаясь,
Что нет и не было меня!

Что я дитя воображенья,
Больного мозга страшный плод,
Фантом, чудовище, урод,
Что привидение и тень я.

Жаль последний стих запомнился не точно:

Я жив, душа моя крылата
…. над землею мчась.
А рана(?) сердца разлилась
Кровавой лужею заката!

Красиво, согласитесь, звучит!  Некоторые слова я точно переврал, но настрой двадцатилетнего поэта, думаю, передал верно.

Как-то на банкете, после защиты докторской диссертации Рауфа Садыкова, зашел у нас разговор о Слинине. Уже достаточно было выпито, и я предложил тост за Ярослава Анатольевича. Ведь именно благодаря ему, мы, его ученики, узнали не только то, что «все тигры – полосатые», но, что если попадется тебе нечто полосатое, то это не обязательно будет тигр, а возможно банальный полосатый матрац!