Три рассказа из подборки к книге Железные нервы ро

Три рассказа из подборки к книге «Железные нервы родины» Юрия Андросова 2011 год издания

Бюст героя
Железнодорожник
Film

                Бюст героя

Рассказ посвящается Заварзину Ивану Михайловичу Почётному Железнодорожнику военных   лет   Брянского узла «Брянск 1».

              Наши мёртвые нас не оставят в беде          
                Наши павшие - как часовые…
                Владимир Высоцкий

Когда пацанами мы бегали босиком по Ульянову – селу Калужского края, постоянно попадала нам во внимание могила,  расположенная посреди сквера села. Может, по тому мы её замечали, что здесь под деревьями была хорошая тень от солнца и скамеечки, а может просто оттого, что хотелось отдохнуть от своих мальчишеских забот и беготни, благо дело травы здесь было тоже достаточно. Могил в то время в сквере было порядочно, потому что куда ж было хоронить бойцов,  погибших в боях за освобождение села, как не сюда - на вид. Но эта могила отличалась высотой памятника и звёздочкой расположенной на нём.
Когда на побывку из Брянска к нам приехал мой дедушка  Заварзин Иван Михайлович, я сразу заметил у него рядом с планками наградных медалей и  знаком «Почётного железнодорожника» звёздочку похожую на ту, что была на памятнике.
Дедушка потерял  на этой последней войне ногу и ходил, далеко выбрасывая протез, скрытый брючиной. Он всё старался ходить без костыля,  и ему это удавалось, но уставал быстрее.
-Где эта могила? – спросил он меня, когда я ему рассказал, что такая же звёздочка как у него, высится на памятнике.
-Здесь в центре Нового Ульянова.
Среди жителей Ульянова было принято, неизвестно с каких времён,  величать две  части села: Старое Ульяново и Новое Ульяново. Чтобы пойти  с нами со Старого Ульянова на Новое – посмотреть могилу, дедушка всё же взял костыль,  предполагая  трудный переход. С нами увязалась и компания моих друзей: братья Ужакины,  два Толика Аксёнов и Бубенцев. Мы как шмельки вились вокруг величественно колтыхающего моего дедушки. На груди его позвякивали  военные награды рядом с  Орденом  Красной Звезды и знаком «Почётный железнодорожник». Я знал, за что  у него был «Почётный железнодорожник», об этом рассказывала  мать, и отец рассказывал тоже множеству своих друзей. Дедушка сумел маневрировать литерным поездом, то, маскируя его, то, приводя ускоренно в движение так, что доставил  без повреждения, хотя поезд подвергался нескольким налётам фашистов. Он удачно обманул бомбардировщика, оттянув поезд назад в лесной массив, в то время как бомбардировщик, направленный по данным разведчика искал его впереди. «Впереди он и сбросил бомбы, то ли потратив горючие, то ли лишь бы отбомбиться», - говорил с усмешкой дедушка, когда я попросил его пересказать  эту историю ещё  раз. В одном из налётов, когда он, будучи главным кондуктором, остановил поезд в лесной полосе, а сам, лёжа на спине, наблюдал за самолётами, он  и был ранен осколками  в ногу. Эта рана и стала следствием    полной ампутации ноги в госпитале.
Через полчаса пути, на которой нам – пацанам  хватило бы и десяти минут, кавалькада во главе с дедушкой прибыла к месту назначения.
-Это Герой Советского Союза, – сказал, помолчав, дедушка. - Генерал, - добавил он вздохнув. - Погиб в самом тяжёлом сражении «Орловско-Курская дуга»,  в школе, в классе четвёртом будете читать про это сражение.
-Что за сражение? – с нетерпением обратились все мы к дедушке.
-Танковое. Сплошь танковое. Металла положено на всю нашу железную дорогу хватит. Здесь в лесу, наверное, не только проволок и гусениц пооставалось, а и снарядов. Смотрите поосторожнее.
Мы притихли, потому что у каждого были в загашнике патроны и русские, и немецкие, да ещё с обоймами, а вот снаряды мы домой не таскали, а взрывали на месте,  разжигая костёр. Мои припасы были спрятаны на чердаке дома.
-Гвардейский генерал, - добавил дедушка чуть позже притихшей  компании.
-А что такое гвардейский? – спросил Ваня Ужакин.
-Это особенно отважные люди. Иногда целым частям  дают звание «гвардейский» после тяжелейших сражений, - отвечал дедушка.
-Целая часть одних смелых вот здорово, - заметил Шурка.
-Так что, милые ребятки,  погиб за ваше село, а значит и за вас   гвардейский генерал, Герой Советского Союза Лапшов Афанасий  Васильевич.  Глядите, старайтесь высоту эту  сохранить. А то может, узнаете и побольше о нём, когда подрастёте, такие звания редко дают.
Дедушка захромал домой один, а мы сказались, с его разрешения, сбегать на речку искупаться.
- А у твоего дедушки Звезда за что? – спрашивал Ваня Ужакин.
-Не знаю, не спрашивал.
-Надо спросить. Хороший у тебя дед, а я вот и отца своего не знаю, - вздохнул он.
Предупреждение дедушки насчёт снарядов, увы, оказалось верным. Год спустя наш одноклассник Макаров Толик подорвался. Горбатый он был. С лавки маленьким ещё упал. В войну было смотреть некому, вот и упал. А смелый был до отчаяния. Костёр затух, а он подскочил и стал раздувать. Как рвануло. Мы мчались кто куда, потому что ничего не осталось, только что-то на дереве повисло, под которым был костёр.
А мне попало здорово, когда мать обнаружила мой арсенал на чердаке, и отец отчитывал.
-Ты хоть знаешь, что загорелся  бы дом от любой случайности?
-Какой случайности? – говорил я, потому что не знал что сказать, чем оправдаться.
-От грозы, или ещё чего. Без всего бы остались: без одежды, без пилы и топора, без угла.  Сестренку тогда б куда, она ещё совсем кроха? – отчитывал отец, но не бил. Он вообще никогда меня не бил. Но говорил обидно.
 Незаметно бегут годы уже в старших классах мы часто похаживали в сквер на танцы. Там устроили танцплощадку: когда под баян, когда под радиолу танцевали. Но самое главное мы с пацанами обсуждали встречи и уединения с девочками. Ох, и тайна же это была! Мы и фильмы с интимными моментами просматривали по несколько раз. «Ну что?» -  спрашивали на следующий день своего  товарища, рискнувшего проводить одноклассницу.
«Ничего», - всегда был ответ. А мы знали - молчит, и молчать будет, как и сами промолчим, будь там хоть что-нибудь.
Могилы в сквере уже подобрали в общее захоронение, а гвардейскому генералу был сооружён бронзовый бюст посредине стены памяти, на которой были написаны фамилии погибших. Вот за эту стену я и увёл доверчивую Катьку с танцев, с намерением непременно поцеловать её. Она без умолку болтала и не затихала ни на минуту. Ну, как  говорящую целовать? Мы уже с ней  прислонились плечами к объёмистой липе. А она всё болтала и болтала об уроках, о дурах - девчонках и ещё не весть о чём. Я уже решил, что сейчас  схвачу её и поцелую и, даже,  примерился, и вдруг в этот момент за её спиной увидел профиль бюста генерала. Спокоен был профиль и величественен. Невольно вспомнился дедушка: «Старайтесь высоту сохранить». А высота, вот она, не стал бы герой мельтешить, с намерением обидеть девочку. Словно командор Пушкина он взывал к чести и достоинству. Не тронул я Катьки, и странно, во всю жизнь потом перед поцелуем, девушки я словно отчёт давал этому видению в темноте бюста: «не вру ли я? - спрашивал сам себя, -  достаёт ли во мне чести и достоинства?»
 А двумя месяцами спустя, другая приключилась история. Меня отвели два парня для разговора.  По пути присоединился и третий. Я знал, что за разговор будет, и успел сказаться другу Валерке. А тот, вроде бы, как потом объяснял, побежал ещё пацанов предупредить. Когда предупреждать, когда уже пошли? Мне съездили по физиономии раз, другой.  Боли я не чувствовал а было обидно за слинявшего  Валерку.  И в этот момент, опять, и это в ночной темени, я увидел профиль генерала. Мы были не далеко от «стены памяти», и профиль его отчётливо вырисовался на фоне кромки неба. Спокоен, собран  был профиль гвардейца принимавшего не единую нападку врага. Таким же спокойным стал в тот же миг и я. Я не срывался на ответную возню, что толку их трое, а смотрел сквозь темень не на них, обидчиков, мельтешивших со своими ударами, а на профиль и величие памятника.
 Вдруг они что-то поняли своё: «Пойдём, бесполезно, поговорим потом ещё».
Разговора больше не было, будто их кулаки почувствовали тогда, что бьют не меня, а бронзу.
Валерка прибежал,  когда разговорщиков и след простыл.  Пробовал челюсть мою, не вывихнута ли  и, что ни кого не нашёл, всё рассказывал. Пустое всё было в его разговоре, а вот профиль генерала - стоящий. Мне даже захотелось  и дома на столе поставить бюст какого-нибудь героя.
Года три спустя, умер мой дедушка. Казалось, все железнодорожники узла Брянска Первого пришли его хоронить. Всё для похорон  делали сослуживцы железнодорожники, и памятник, и гроб, и средства на поминки были от них. А я сопоставлял жизнь дедушки  с жизнью гвардейского генерала. К тому времени я уже знал, что генерал Лапшов участвовал и в Первой мировой войне и там заслужил три высших награды. И в Испании он добровольцем принимал участие в военных действиях. И дедушка мой тоже  и в Первой мировой участвовал, и в гражданской был на колёсах, да железная дорога всегда была, как военная часть. Что же это за поколение, которое не знало и пяти лет без войн!
   На похоронах   дедушки сверстники его были большей частью живы, так что нашлись свидетели почти всех его подвигов и наград. Вспомнили, как  он оттянул литерный поезд назад и замаскировал. Оказывается, на этом поезде ехал Министр путей сообщения. И «Звезда» за провоз поезда с боеприпасами к фронту. И медали за успешно отбитые атаки на поезд фашистских разведчиков. Не положено было тогда рассказывать и записывать никакие  подробности,  вот  и выплёскивалось в разговорах на поминках  то, что не знали даже мы родственники. И странно, невообразимо было понять как такой героический человек, мог быть таким добрым, безмерно добрым, будто вся жизнь его была сплошь улыбки да счастье. И какая простая лаконичность замечаний, например как была на смерть Сталина.
«Умрёт», -  спокойно сказал тогда дедушка на сообщение о болезни вождя  по радио. Это спокойствие было необходимо  мне, потому что, сколько срывов от этого события наблюдали мы – пацаны  тогда. Многие учителя приходили на урок с заплаканными глазами и бросали вести урок, предоставляя нас - пятиклашек самих себе. Это спокойное «умрёт», было мне опорой, подсказкой, что потеряно не всё, и паники быть не должно. Наверное, дедушка знал куда как больше, но говорить об этом было заповеданное: «нельзя».
 Тяжело было и мне на душе после похорон дедушки. Вот и ещё одна могила, после той - Гвардейского генерала у нас в Ульяново. Священная память – завет: «Старайтесь высоту сохранить».

Я вновь и вновь задумывался, как же они - гвардейский генерал, мой дедушка и тысячи, миллионы  самоотверженных людей, сумели быть  отважными героическими в этой веренице беспрерывных революций и  войн: японской войны в начале ХХвека, революции 1905 года, Первой мировой войны, двух революций 1917года, гражданской войны, Великой Отечественной с гитлеровским фашизмом. И всё это приходится на каких-нибудь пятьдесят лет. И при этом доброта этих лиц, которую и сейчас среди людей редко встретишь. Я много читал уже про Лапшова Афанасия Васильевича. Знал откуда он родом, знал и о его семейном положении и, конечно, всё о его военных действиях и пришёл к одному выводу. Он был боец за добро родному краю, за справедливость к простому человеку. Не меняется добро и справедливость, ни при какой власти, им-то и верен он был. Потому-то и профиль его, который, как я заметил, был отлично ухвачен с фотографий художником,  при всей собранности  был ещё и добр, потому-то ему верили и подчинялись бойцы, люди.  Только с открытой душой к добру можно было выдержать и смены власти 1917 года и следующие за этим чистки. Гвардейский генерал,  он и в 1937 году был в Испании, где помощь  была высоко моральна и дорога испанцам. Недаром он там повстречал любовь и своё семейное  счастье.
                2010


                Железнодорожник

Дождь не шёл, а плакал. Его слёзы собирались на креозоте вывороченных шпал. Рельсы дороги были сняты на металлом, а шпалы, вывернутые спешкой сдёргивания рельсов, торчали, как попало. Николай стоял с мокрой  от дождя головой и не догадывался, даже, накинуть капюшон, который у него сзади набирался воды. Он смотрел на эту блестящую сейчас  вереницу, до дальнего поворота, вывороченных  шпал, как на рану, как на ножевую рану, нанесённую невесть кем  без всякой надежды заживления,  и не мог ничего понять.
Николай отсутствовал всего две недели дома и вот, приехав, увидел такое бесчинство. Чьё бесчинство? Кого? Он и дом-то строил вблизи железной дороги, потому что не только любил свою работу железнодорожника, но и любил то, что рядом две упругие стальные ленты устремлялись в неведомое, большое, что было городом, страной, мощью его Родины. А особенно любил он, когда по ним прикатывал (с далёкого детства помнил)  паровозик и делово покрикивал, то тут, то там по станции, собирая полувагоны с лесом. А то, вдруг, оставлял вагон– лавку, а то и вагон– клуб. А ещё всегда  любил Николай гомон  приехавших людей.
Что такое дом в лесу? Да сам лес. А здесь, то и дело оглашаемый близостью города, близостью пульса множества городских людей и лес становился родней.  Да всего-то два три раза в сутки был поезд, да какая надёжность и причастность к общему! Хоть съездить в город, а то и работать там подрядиться  и привезти костюм сыну к выпускному или стиральную машину жене.
И вот! Кто? Зачем? Ведь эту дорогу строили в войну. В страшном напряжении сил строили, как надежду, как реальность, как спасение. По ней, в то тяжелое время, приходили в этот  край брянского леса  подкрепление и боеприпасы воинам и партизанам. По ней, потом в мирное время, привозили горючее и продукты. По ней люди отправляли и древесину - свой труд  на  общие усилия  восстановления города. И вот.
Николай очнулся, когда с попыткой натянуть на себя капюшон обрушил себе за шиворот поток холодной воды. Он даже не поёжился, направившись к осиротевшему теперь дому. «Вовремя отец умер, он бы умер сейчас второй раз. А что сын скажет, поступивший в  железнодорожный институт по стопам отца и деда?» -сверлило в его мозгу.
Вечером по телевизору министр докладывал, что он не знает ни дня, ни ночи, думая о железной дороге страны.  А ещё похвалялся, что наши железнодорожники будут строить где-то в Ливии пятьсот километров пути, а за это заплатят стране деньги.
 «Деньги!» - проскрежетал зубами, а не сказал Николай, сидя  перед телевизором: «Хотя бы слушал своих коллег, недели не прошло, как один из них распинался, что денег у нас тьма в стабилизационном фонде, да пользоваться ими нельзя, без вреда экономике».
- Ты поосторожнее говорил бы, - упрекнула его жена - Валя.
- Поосторожнее! Там строить, а здесь снимать. Его бы сюда жить! Что эти рельсы мешали, они и без поездов полежали бы до лучших времён. Ведь бездорожье кругом. Ничего не построено. В паводок отрезаны будем. Кому эти рельсы? У себя на Родине  с нервами до пяток выдёргивает зубы, чтобы там строить, в Ливии? Нужна она там железная дорога его, раз до сих пор сами не построили!
Валя молчала, увидев, что этот поток слов у него, как магма из вулкана, и не остановить   его упрёками.
- А здесь мой дед, отец, как спасение, как луч жизни строили…Кто разобрал? Кто посмел! Кто положил деньги в карман? Подонки! Почему нас не спросили никого, выстрадавших, делавших, любящих? Не сойдёт им это! – Оборвал Николай свою,  как стон,  речь и вышел на улицу.
Будь где - то неподалёку тот, кто допустил это, Николай, наверное, пошёл бы к нему с топором. Но напротив светило жёлтеньким огоньком окно  такого же  осиротевшего  без железнодорожной колеи дома. Такой же несчастный и родной общим несчастьем домик.
- Господи, как же  я теперь  на работу за двадцать километров ездить буду? Бензину не наготовишься, с объездами по бездорожью. А там два моста, которые и в дождь заливает. Кто меня будет держать на работе, такого, непредсказуемого от погоды. И это лишать нас дороги тогда, когда и работу найти трудно. А ведь здесь, на станции Дудорево, уже работали три предприятия:  мебельный комбинат; предприятие    производства химических удобрений; леспромхоз, последний поставлял и дрова городу, и доски. Что городу всё это стало не нужно? Глупости, там одни дачи сколько требуют. Всё развалилось. Что за извилина в экономике? А теперь и возможность возрождения обрезана. А здания предприятий стоят и крыша исправна…
- Что ты свирепеешь? - окликнула жена Николая с крыльца, - вон, сосед говорил, что и в Сухиничах сняли железную дорогу до Фаянсовой. Уж куда большую! -  всё с той же надеждой, обуздать пыл мужа, говорила Валя.
-  Как сняли?
-  Вот так,  и сняли.
- Да это же разруха. Да это же уничтожение нас. Забивайтесь в свою глушь. И это всего-то в трёхстах километрах от Москвы! А что же творится тогда там, откуда и голоса не слышно?  Завтра еду в Сухиничи.
В Сухиничах у Николая был друг железнодорожник: «Ну и ну!» Николай, чтобы его не доставала больше жена пошёл прочь от дома. Шёл по тропинке, сохранившейся возле бывшего железнодорожного полотна, и думал - думал: « Теперь мне  по двадцать километров ходить туда и обратно? Работа ведь через день. Господи!». Мысли его были раздёрганы в унисон с вывороченными шпалами. Очнулся он уже далеко, когда  дошёл до далёкого поворота железнодорожного полотна  в глубину леса и оглянулся. Вдалеке  сиротливо горели огоньки милой родной, теперь не станции, не полустанка и как назвать не знаешь -  Дудорево. И эти огоньки, отражаясь по мокроте шпал, точно светлячки, улыбались ему. Так рука жены гладила ему волосы, когда он стоял перед гробом отца, не в силах найти  облегчения. А может, это были светлячки, не на шпалах, а на ресницах и бровях,  мокрого лица Николая, мокрого уже не от дождя, а от слёз – человеческих слёз. Путеец Николай плакал и если бы не шум деревьев, можно было бы услышать и рыдания  человека, смертельно раненного в самую душу. Через полчаса, устыдившись своей слабости, он шёл назад. Сбоку, теперь в отсветах далёких огней, мелькало уродство вывороченных шпал.  Накренившиеся так и сяк, чёрные, как бурелом в лесу.
«Чёрные, чёрное - чёрное, - в унисон и в такт своим шагам твердил Николай, обходя углы шпал, и вдруг слово: «золото»
Откуда? Почему  золото?  - удивился он выверту своей мысли. - А, да это песня  Володи: «Чёрное золото». Володя Высоцкий:
«Чёрное,  надёжное золото», - и:
«Мы топливо отнимем у чертей,
Свои котлы топить им будет нечем» - нашёл радостную ниточку мысли измученный переживанием мозг. Не зная других слов, Николай  шёл, и повторял в такт всем своим чувствам:
« Мы топливо отнимем у чертей,
Свои котлы топить им будет нечем».

                2008 станция Дудорево


               

                Film

-С малейшими симптомами насилия, вот с чем нужно бороться человечеству, - чуть помолчав, учитель добавил, -  и каждому человеку в отдельности воспитывать  в себе неприемлемость насилия. Все убийства, а вслед и войны следуют из попустительства насилию.   Ну, прощай, - вдруг сказал Анатолий Петрович своему  ученику. - Мне нужно успеть на одну встречу, поэтому  пока лишь это моё мнение о фильме, а потом поговорим, - и он заспешил к остановке автобуса.
Фильм, который Алексей  посмотрел с Анатолием Петровичем, назывался «Майн капф». Да-да так и назывался,  как называется  программная книга Гитлера. Алексей не хотел даже близко проходить мимо кинотеатра,  в котором шёл этот фильм, но настоял Анатолий Петрович.
-Посмотри, какая публика хлынула туда, – говорил он. – Кого  влечёт название фильма, посмотри. А  физиономии идущих на просмотр, и свастики не надо, как выразительно  вещает всё их обличие о недостаче её:   ремни, пряжки, значки, жвачка, подбородки.
-Так они там, чего доброго, гимн свой будут  петь, - возражал  Алексей.
-Не будут! Пойдём.
Алексей нехотя согласился, осторожно уступал, помня, как отец ему  говорил: «Береги людей, которых ты уважаешь в душе своей, не попадись на нечаянную ошибку их».
 Он согласился идти, и вот теперь, оставленный после просмотра один,  всё ещё под впечатлением фильма и  замысла  режиссёра, имени которого пока не узнал, стоял в раздрае чувств.
Мысли Алексея, отстранив на время оставленное учителем перед уходом  замечание о насилии,  вернулись к фильму. Нет, каков режиссёр. Вся братия  (и какая братия, пришедших на просмотр), сидела,  точно в рот воды набрав. Тишина неимоверная, даже жвачку свою перестали жевать. Что же их покорило, пригасило, точнее? 
Фильм начался с физиономии маститого по знакам отличия эсэсовца. Где режиссёр нашёл такую физиономию – будто это лицо начинало  наращиваться, как  какой-нибудь телесный флюид,   от  брезгливости ко всему человеческому, ничего другого не возможно было найти на ней. Каждый мускул лица этого был взлелеян этой  брезгливостью, и, одновременно что-то сковывало волю этого  монстра, что-то сдерживало прыть бульдога, натасканного на то, чтобы хватать за горло всё, что не по нему,   лакея ждущего команды. И вдруг, в углу кадра,  медленно выплывает  объект, на который и направлена эта брезгливость. И, шок в зале!  -  Гитлер. Гитлер с Евой. Гитлер  мельтешит решая, кого убить первым себя или Еву. Он забыл, что вызвал несколько своих вернейших псов для того, чтобы они потом сожгли тела - его и Евы. Одного из этих псов и показывал экран,  высвечивая  всю внутреннюю психологию выродка. Оказывается, ему нужно было сжечь того, кому он служил, чью руку лизал. Вот почему притихли в зале. Факт истории. Знал фюрер, как будет наслаждаться унижением его победитель, знал потому что и сам тешился картинками этой мести в те дни, а особенно, во время   событий  43 года. Знал, что это будет почище любого суда, и, что тот умелец, сумеет воспользоваться для мести даже мёртвым  телом. Вот почему   быть сожженным - единственный выход,  чтобы и пепел не нашли. Наверное, этот приказ, произносимый дрожащими от страха губами, и услышал только что его лакей, исполнитель его - фюрера приказов -  эсэсовец.
«Фюрер с ума сошёл» - бередило  служивого пса. Но я! Я избран, сжечь его, и встать в истории нации над его смертью. Я докажу сжиганием, что я сильнее. Меня избирает провидение для исполнения.  Чего он чешется, кого первого - себя убивать  или Еву, какая разница.   И тут на экране, вслед за поднятием фюрером ствола пистолета к  виску, выплывает как апофеоз книга, с названием «Майн капф». Торжественно открывается обложка, и голос читает главу о первых озарениях и вслед триумфальных шагах,  экран своей второй половиной подтверждает величие сказанного через конкретные события и победы. Пистолет висит над виском фюрера, а стволы  ружей и автоматов разят сотни и тысячи евреев, коммунистов, антифашистов. Потом ещё фраза и те стволы  уже разят  вчерашних соратников фюрера.  И следует вожделенный апофеоз единовластия. Выстрела  в  висок фюрера не раздаётся, ствол  переводится на висок Евы, а рядом выплывают  одна, другой «гениальнее» фразы из книги, программные находки «гения» фюрера. Захват Польши, Дании, Норвегии, в их подтверждение -  карта «Великой арийской Германии». Ещё находка, ещё план – захват Голландии,  Бельгии, поражение Франции рука с пистолетом не показывается постоянно, но сверкает мельком, двадцать четвёртым  кадром, она не воспринимается  зрением, но присутствует как подготовка,  свершения самоубийства, зато во весь экран царствует триумфальное шествие побед фюрера. Одна за другой встают победами планы, фразы вписанные фюрером в свою книгу. Захвачена Греция, Крит. Учебник триумфа, гимн цинизму и насилию, попранию священнейших заповедей веков: «Не убий», «Не обижай ближнего», «Усмири гордыню»
Выстрела так и не раздалось. Фильм заканчивается озарённым сияющим  лицом фюрера, только что родившего свой  очередной «талантливейший» шаг - «План Барбароса». Он счастлив, его лицо венчают открытки, на которых вместо рамки карта раздвинувшей свои владения Германии. Ликует германский генералитет, воодушевлённый ещё одной идеей  великого вождя нации. Фейерверки и празднества, тосты во славу великой расы, её вождя и Германии. Но опять на экран выплывает физиономия лакея – эсэсовца, брезгливость её на сей раз читается однозначно, он устал терпеть медлительность фюрера: «трус, пораженец, предатель нации». Уголок губ палача с  брезгливостью запечатлённой на них, увеличивается всё более и более и вот она уже во весь экран, и вот слюной падает вниз на книгу,  обращаясь при падении в  червя с усами  фюрера,  и с грохотом, как крышка гроба,  захлопывается над этим червём  обложка книги с серо-свинцовыми буквами: «Майн капф».  Конец фильма, конец бредовой, пресловутой программы насилия под названием  «майн капф».

Алексей  медленно идёт по аллее от кинотеатра. Мысли теснятся, он машинально останавливается перед витриной, в которой закреплён последний номер «Литературной газеты». Она не раз импонировала Алексею эта газета, вот и сейчас в преддверии праздника победы «9 мая» над проклятым фашизмом на первой странице помещён фотоснимок тех военных лет. Внизу статья «Всё равно перед ними в долгу…» и статистика. Алексей бежит взглядом по цифрам, которые никогда не уместятся в здравом смысле: призвано за годы войны 29млн.754тыс.900человек из них не вернулось 8млн 668тыс.400человек. Невиданное людское горе! 
    Те подонки в пряжках, что досидели-таки  до конца, расходятся.  Ожидаемого апофеоза у них не получилось,  проникло другое под ложечку - недоверие друг к другу. Откуда ему взяться доверию в такой повязке?
   Но пойдут ли другие? Эти-то, для сохранения своей надстройки, постараются  не пустить, охаять в прессе, а то и запретить.


               

                Юрий Андросов
                Член Российского Союза
                профессиональных литераторов.