мостик

                мостик

                На день рождения Маши, совсем недавней  школьницы — милой застенчивой девочки, а теперь уже мамы двух детей — нежданно приехал дядя. Она знала, что он есть такой  в их семействе, но ему  было всегда  некогда.  Всегда он куда-то уезжал, говорили ещё, что и искал знакомств  с писателями. Ну,  в общем, непонятный человек, и вдруг приехал, вспомнил, не забыл.
 А Маше было радостно, собрались близкие  друзья  и в хорошем здравии и настроении, что так естественно летом, если только найти  время оторваться от дачных и ремонтных работ. Да и Маша хорошо приготовилась к своему дню рождения, и не для показа, или, там ещё чего, что сейчас модно, а для детей. Детям  нужно знать своих близких и друзей, что-то для себя приметить, а может ещё и поиграть со сверстниками ребятишками, если таких  не преминут захватить.
Были и сверстники — три малыша и двое уже смышлёных. Маша организовала им сладкий стол на веранде, где было предостаточно и игрушек, и, поглядывая, время от времени, за приличием их игр, предавалась вниманию друзей. Но всё-таки,   более всего её занимала загадочность дяди. Он держался уважительно, мило, но в стороне. Пообщался и с детворой, даже во что-то поиграл с ними. И, вот, наконец, когда гости стали расходиться,  Маша нашла возможность присесть возле него на скамейке перед домом.
Вечерело. Николай Матвеевич, как звали дядю, держал в руке книгу. Маша узнала книгу из своей подборки. Держал, но не открывал.
- Вам не скучно? - сказала она первое подвернувшееся к слову.
- Нет, - нет, мне никогда не скучно, если в доме есть книги.
- Вы любите читать?
- Нет,  я люблю  быть там, где есть книги.
- Почему именно книги?
- Ну, так, пришлось по опыту, но сказать об этом сразу затрудняюсь. Да сегодня речь и не обо мне. Ведь день рождения Маши!  Совсем недавно милой девочки, а вот теперь такой же милой мамы. Это так трудно сохранить вот такое юное, и доверчивое, и распахнутое  во взгляде, несмотря на практичные требования жизни.  Я, пожалуй, могу вспомнить только одну женщину сумевшую это...
 Николай Матвеевич  задумался
 - Кого? - непроизвольно спросила Маша, побаиваясь одновременно, что это окажется незнакомая героиня и на этом приятная ниточка разговора о ней самой оборвётся.
- Да – да, пока одну, -  не заметив замешательства Маши, произнёс Николай Матвеевич. -  И, как не странно, страна  Бельгия -  Одри Хепбёрн.
Маша прекрасно знала  эту киноактрису.
- То, что она прекрасная актриса само собой, но у неё сложная жизнь и она умела вести  в ней такую милую нить поведения, что украсило её и без того безупречную красоту одухотворённостью, – продолжал говорить дядя. - Не в обиду русской женщине, перед которой я преклоняюсь, как перед высшим,  что есть на земле. Но она, кстати,  прекрасно сыграла и Наташу в экранизации романа Льва Николаевича. Вот только партнеры.  Мужчин понимающих тонкость достоинства нет в Америке.
- Вот как?
- А вы думаете иначе?
- Нет, - стушевалась Маша, -  но как-то неожиданно.
- А какое событие года у вас было интересным, а то мы опять уплыли от виновницы праздника, - вернул тему опять  Николай Матвеевич.
- Ой,-  засмущалась Маша. - Много всего. Но, пожалуй,  самая яркая - поездка в Париж.
- И что же в  Париже?
- Ну,  много всего. - Но Маша  поняла, что дядю ни чем не удивить, разве только тем,  что особенно глубоко тронуло душу.
- Мы ещё ездили в замок   Мон - Сен - Мишель.
- О, съездили в замок! Замечательно.
- И чем же он приглянулся вам?
- Красивый, - вздохнула Маша.
- Да - да, об этом уже и опасно говорить, потому что если бы собрать все восторги, я говорю восторги, а не впечатления, то он стал бы единой драгоценной скалой, например  малахитовой,  или, даже,  единым  кристаллом бриллианта. Да так оно и есть. Но чем же он тронул сердце хорошенькой русской девушки. Я извиняюсь, назвав женщину девушкой, но в своём восторге мы всегда возвращаемся в юность.
- Красотой.  Приятно  смотреть и чувствовать, что вокруг всем равно отрадна красота.
- Да-да. «Красота спасёт мир», сказал Фёдор Михайлович. Дай Бог! - дядя задумался.
- А Вы  видели этот замок? — спросила Маша.
- А, да-да, но он  стал мне нечаянно знаком другого события.
- Замок Мон - Сен - Мишель и только знаком! - вслух удивилась Маша.
- Да знаком. К нему меня привёз  мой друг писатель. Писатель неизвестный, и на русском его переводов нет. Так вот, он  не особенно спрашивая моего согласия, повёз меня в деревушку,  кажется Ленто называется. Неподалёку от замка. Подвёз к невзрачному домику, постучался. Встретил нас человек, как оказалось художник.  Сано,  назвался он.
Сано или  Сано, не знаю как правильно ударение. Огромные,  выразительные глаза, такие  часто бывают у евреев, и у французов тоже, для меня  французы почему-то смахивают на них. Но это моё мнение.   Сано узнал моего писателя,  приветливо поздоровался со мной и пригласил в дом. А писатель мой молчит, мне ни слова, и с Сано тоже. А тот будто и не нуждается в словах и сообщениях, ведёт нас.  Идём за ним. Но как только вошли на веранду, еще не дом, а веранду, меня поразило огромное количество картин  и рисунков. Сразу несколько  из них стали притягивать моё внимание. Я естественно, к ним:  на всех рисунках портреты и глаза. Но сколь же выразительны глаза, и как не отпускают, когда начинаешь вглядываться. И чувствую, что во мне начинает разливаться тепло.  Может потому, что они, эти глаза сморят на меня,  за небольшим исключением, а, может,  потому что во мне что-то есть недосказанное самому себе, а они уже знают и могут подсказать.  Мой писатель и Сано уже  где-то в соседней комнате тихонько общаются, а я с веранды не могу уйти. И присесть хочется перед какой-нибудь  картиной, и неудобно, ведь не в музей пришли.
Но присели в другой комнате, и ароматное кофе, и  что-то сухенькое к нему, не помню что, но самое главное то, что, перекинувшись фразой с моим  гидом, Сано спрашивает меня: «Вам что-нибудь приглянулось?»
Я, естественно, кивнул, а мне писатель на русском, когда Сано удалился, шепчет:  «Он не дарит, но  может изобразить впечатление своё на наброске, и вот тогда обязательно отдаст его. У меня знакомый один, поучив такой рисунок, не расстаётся с ним даже во время поездок,  так и возит с двумя любимыми книгами».
- И он подарил вам, - не удержалась Маша.
- Да, но не мой потрет,  как ни странно, а может мой. На рисунке вид человека  сзади,  может я,  а передо мной так же росчерком один из его женских портретов  с выразительным взглядом, с  картины приглянувшейся мне. Значит, заметил, где я задержался.  Но глаза на рисунке с другим выражением. И то выражение взгляда на подлиннике, и это - оба что-то недоговаривают, но по-разному. А что?  я и до сих пор не могу сказать, что. Но главное, что я хотел сейчас сказать, - продолжил  дядя, переложив из руки в руку томик книги, -  что  мне было тепло в этом доме, и что там, я оставил часть себя,  и как одно пёрышко Жа- птицы унёс  в рисунке,  подаренным мне. И рисунок этот так и остаётся загадкой, как и камельком чего-то тёплого. Наверное, этот человек заметил во мне что-то совершенное, нужное мне самому, но не проявленное.
А Мон - Сан - Мишель, – продолжил он, - пусть он будет сам бриллиант. Но подойти, прижаться щекой…  и почувствуешь холод! Он же не имеет  своего тепла, он только принимает тепло других людей и этим  славен. И хоть уколись об его угол,  и оставь своей крови след! Дождь смоет кровь твою, а он и не пожалеет, он совершенен и ему подобает  сиять.
Дядя  замолчал, а Маша вспомнила открытки и магнитики, но ведь они холодны, они не рисунок тепла, как от  того художника.
- Недавно я  читал Экзюпери, - заговорил  опять дядя, -  и  думал, что вот замок этот и фашисты не тронут, оставят. А того проникновенного  художника -  еврея или француза и расстрелять могут и  дом сжечь. Но не будем,  и о мире,  как и об успешных мужчинах - американцах, с их вечной  улыбкой сияния,  как средневековые замки, которые забыли или, как теперь модно сказать забили, на память тех рыцарей и людей, которые  строили их для тепла и защиты.  Сейчас часто задают вопрос, что такое классика, почему читать её, и что вообще читать?  А для меня  этот вопрос ясен. Я и в библиотеке подбираю книги по иллюстрации. Если иллюстрации любопытны, то меня влекут читать эту книгу уже два человека:  писатель и художник. А если иллюстраторов на одного автора много, то наверняка мысль глубока.   А если и музыка к этому произведению! Вот Пушкин, -  Николай Матвеевич  положил на ладонь  томик, который   держал в руках. - Не исчислить,  сколько людей иллюстрировали его,  и на музыку положили, и оперы, и балет, и  посвящённые ему произведения, а то и жизни в почтении к  высоте его,  как например наш Володя Высоцкий. Разве не классика. А вот  у вас я  обнаружил  томик его с незнакомыми мне иллюстрациями. И вот  могу узнать,  какой глубины  этот художник, возле огромной  русской печи тепла - Пушкина, а то ещё вдруг узнать, что  не заметил ещё я у Пушкина. Вот она классика,  это то, что читают все, и чем наполнен мир не понуждению, а по тому дивному уюту притягательного тепла,  в который душа каждого человека тянется.
Да, ещё мне тот художник на прощание, удостоверившись, что я русский, сказал: «люблю Россию». Просто, без позы сказал, и эта фраза добавляет тепла, когда я обращаюсь к его рисунку. И не помню что на было фоне его портретов. Не помню, может и замки есть, а на моём рисунке изображён уютный домик у оврага, через который мостик. Я и называю рисунок этот «Мостик».
                Юрий Андросов       23 августа 2016 г.