Сказочник Кузьма лапотник гл. 1

     Вдоль дороги на берегу широкой реки, толкаясь плетёными изгородями, стояли вразброс крестьянские избы, ибо всяк обустраивал жильё, где хотел и как хотел, вовсе не заботясь о стройности улицы, лишь бы весной не затапливало. Зима в этот год выдалась обильными снегопадами, но добротно выстроенные дома не боялись злых вьюг и, красуясь белыми снежными шапками, гордо возвышались среди ветхих лачуг, утопающих в высоких сугробах.
     В центре деревни на отлогом светлом пригорке, что спускался длинной косой к реке, в небольшой избе жил дед Кузьма. Маленькая ступенька вела в тёмные сени. Кухню от горницы разделяла печь-лежанка, на которой любили греться не только хозяин, но и кошка Ласка, названная так за нежный характер. Середину горницы занимал дубовый стол, по бокам тянулись две скамьи, а вдоль стены возвышалась кровать и в углу на крохотной полочке теплилась лампадка у иконы Богоматери. Вот и всё нехитрое хозяйство, не считая красавца петуха с двумя курами несушками в курятнике.
     Через несколько домов в покосившейся избушке с подслеповатыми окнами жила бабка Анисья. Никто не знал сколько ей лет, да и сама она потеряла счёт годам. Бабы шёпотом поговаривали о бессмертии её. Почему шёпотом? Да кто знает: услышит и заберёт их молодость себе. Слухи-то были, а вот случая такого не помнили. Одно ведали точно, что приютила деда Кузьму ещё ребёнком. Хоть и живут теперь в разных избах, но два раза в неделю бабка Анисья неизменно приносила ему свежеиспечённый хлеб и готовила пищу.
     Для неё он остался тем же мальчиком, что встретила когда-то в голубом ельнике. Русоголовый вихрастый ребёнок плакал, тихо поскуливая как побитый щенок, и размазывал слёзы по худым щекам.
     — Чего слезами обливаешься, точно сирота бездомная?
     — Я и есть сирота.
     — Как кличут-то тебя, горемычный ты мой?
     — Кузьма.
     — Значит, Кузьмой нарекли? А сколько лет стукнуло?
     — Десятый год с Успения пошёл.
     — Надо же, а я меньше бы дала. Родители-то где?
     — Матушки не стало, когда мал ещё был. Я и лица-то её не помню. Отца же, три дня прошло, как батогами запороли.
     — Господи, боже мой! За что же отца-то запороли?
     — За недогляд. Он господских коней пас, а цыгане ночью у него жеребца украли. Барин приказал высечь. Как схоронили отца, староста меня в приют повёз, только я сбежал от него.
     Бабка, слушая исповедь ребёнка из ближайшей деревни, хотела погладить голову с непокорно торчащими волосами, да отпрянул тот, как ужаленный – не терпел к себе жалости. Чтоб как-то скрыть неловкость, бабка воскликнула нарочито удивлённо:
     — Кузьма, да у тебя две маковки на голове! Это Господь поцеловал, когда ты на свет родился. Знать, будет дано тебе свыше благословение святое!
     Вытерев грязным рукавом слёзы, поднял сирота голову и, глядя широко открытыми глазами на голубку, кружащую в необъятной синеве, не по-детски произнёс:
     — Дожить бы до благословения.
     — Да вижу, ты мудрён не по годам. Идём уж, горюшко моё луковое.
     Взяв за худосочную доверчивую руку, повела дитя по тропке, а чтоб отвлечь от тяжких мыслей, засвистела по-птичьи. Вмиг отозвались стрижи да чибисы, щеглы да пеночки. Огласился лес звонким чириканьем и весёлым щебетанием. Бабка Анисья в точности вторила их голосам, изумляя мальчика.
     — Ты послушай, Кузьма, как пичуги-то заливаются. Хоть и распевает всякая трель свою, а не мешают друг другу. Эдак получается лишь у птиц лесных.
     Шли они, мирно беседуя, правда, говорила одна бабка и заодно траву рвала, называя каждую по имени. Складывала в берестяной короб и, ласково улыбаясь, продолжала:
     — Смотри, как хорошо мать-земля о людях позаботилась. В каком бы месте не родился человек, от любой хвори травка найдётся, а ежели молитву над нею сотворить, то сила исцеления во сто раз увеличится.
     Вскоре показалась деревня. Из-за небольшого холма выглянула бабкина избушка. У порога, что заменял плоский камень, разросся вьюнок с сиреневыми колокольчиками. Мальчик чуть не запутался ногами о вьющиеся стебли. Прошмыгнул в узкие сени с волнующим запахом трав и заглянул в единственную комнату с земляным полом. Перед ним была привычная глазу обстановка: печь-лежанка, кровать с горой подушек, сундук, окованный железом, стол со скамьёй у окна да в углу божница, заботливо наряженная вышитым полотенцем.
     Бабка Анисья развесила в сенях свежие пучки трав и вынула из неостывшей ещё печи чугунки со щами и кашей. Накормив гостя, расстелила на сундуке соломенный тюфяк и, укладывая спать, начала рассказывать на сон грядущий о морях, горах и дальних странах. Мальчик как зачарованный внимал ей, забыв о горькой усталости:
     — Бабушка, скажи, а ты это в самом деле видела?
     — Ровно так, как тебя вижу. Когда-то ведь я служила у барыни, а та ох, как любила путешествовать. Где я только не побывала с ней. Всякого повидала и уверяю, везде одно и тоже – кому жизнь горька, а кому как мёд сладка.
     — Бабушка, а горы, какие они?
     — Горы-то? Да как тебе сказать, — хозяйка задумалась и, глядя в окно, указала рукой на холм, — представь себе, что этот холм поднялся до облаков, а на нём деревья растут, птицы поют, козочки скачут. А есть ещё скалы. Дух захватывает и страх берёт, глядеть на голые их вершины, до коих не всякая и птица-то долетит.
     Речь её текла нескончаемой рекой, наполняя детское воображение удивительными картинами незнакомой жизни. Засыпая, он видел себя на скале, возвышающейся над морем, а на далёком берегу стоял каменный город с башнями, где по узким улочкам сновали туземцы в цветных халатах и тюрбанах.
     Хозяйка долго сидела возле спящего мальчика и плакала, вспоминая родного сыночка, умершего от холеры, и мужа, сложившего голову за Царя в боях с турками. Осушив слёзы платочком, поблагодарила Бога, что подарил ей бесприютную сироту, и улеглась спать на печку.
     Утром проснувшись, мальчик почувствовал затылком ласковый взгляд и обернулся. Бабка Анисья уже вынула с пылу-жару румяные пироги из печи и, разложив их на глиняном блюде, великодушно предложила:
     — Кузьма, бери пирожки. Какие любишь? С черникой аль со щавелем?
     Жмурясь от сладкого предвкушения, он робко попросил:
     — А можно и те, и другие?
     — Боже ты мой, да, кушай на здоровье!
     Наскоро умывшись, тот принялся за трапезу. Жадно глотая большими кусками пироги, запивал козьим молоком и от наслаждения жмурился. Когда ж насытился, благодарно потянулся как замёрзший цветок к тёплому солнышку и обнял за талию, пахнущую хлебом:
     — Бабушка, а ты не умрёшь?
     Хозяйка прижала к груди вихрастую голову, что окромя подзатыльников других ласк не знала, и взволновано зашептала:
     — Что ты, что ты. О том и думать не смей. Слышишь? Не смей!
     Так у сироты зародилась новая жизнь под защитой сердобольной бабки Анисьи, которую все уважали и немного побаивались за меткие справедливые речи. Вскоре она упросила старосту определить Кузьму в подпаски к деревенским пастухам. Когда же тот вырос, работать стал пастухом, а зимой с артелью лес валил да плотничал. Пришлось ему даже часовню возводить на месте старой часовни, что в страду сгорела. Людям теперь молиться-то негде, потому и спешили со строительством.
     В то время один богатый купец решил по старой дружбе заехать к местному барину. За трапезой хозяин имения посетовал гостю:
     — Затеял я тут с крестьянами часовню строить. К Рождеству думаю закончить, да средств не хватает. Может, окажешь поддержку на богоугодное дело?
     — Глянуть бы надобно, чего вы там строите, — уклончиво ответил купец.
     — Отчего же не глянуть. Сей момент и пойдём! — обрадовался барин, не теряя надежду на щедрое меценатство.
     У высокого берега реки их встретил смоляной запах обтёсанных брёвен и беспрерывный стук топоров. Часовня стояла, выстроенная наполовину. Купец, разглядывая сосновый тёс, сразу прикинул в уме его стоимость. Обошёл строительство, наблюдая за слаженной работой артельщиков, и невольно залюбовался ловкостью рук молодого вихрастого Кузьмы. Спросил его, успеют ли закончить к зиме, а тот ответил с широкой улыбкой:
     — Коли Богу угодно будет, непременно успеем.
     Купцу понравился чистый взгляд юноши и спокойная речь, давно искал такого в услужение. Гость повернулся к барину:
     — Ежели отпишешь мне этого холопа, так и быть, хорошие деньги пожертвую на твоё богоугодное дело.
     В те годы крепостная душа оценивалась в тридцать царских рублей, а цена на хорошего мастера доходила до ста и больше, несмотря на это барин согласился. Они тут же ударили по рукам и жизнь юного Кузьмы изменилась в одночасье. Уехал он с новым хозяином в дальние страны. Чего только не видел, путешествуя с купеческим обозом, и убедился не раз в правдивости рассказов бабки Анисьи. По возвращению домой барин серьёзно заболел и, чувствуя скорую кончину, вручил преданному слуге вольную грамоту. Затем наградил деньгами за честный труд да отпустил на все четыре стороны. и
     Вернулся Кузьма домой вольным человеком к великой радости бабки Анисьи. А вечером прошёлся гоголем по деревенской улице, кланяясь знакомым. Люди едва узнавали закопчённого южным солнцем возмужавшего юношу. Слух разнёсся о его возвращении в мгновенно. Навстречу ему неожиданно выскочил друг закадычный Семён. Побратались крепко по-мужски. Глянь, а рядом сестра его смущённо улыбается.
     — Марьюшка, да неужели это ты? Такая красавица выросла – просто не узнать!
     От слов таких, она вспыхнула ярким румянцем и убежала в свой двор, а Кузьма с той поры только и думал о ней. Где бы ни встретил – провожал долгим взглядом. Но юную красу заприметил так же и Васька ушастый, сын знаменитого ложкаря. Как-то подстерёг с дубинкой поздним вечером и пошёл в наступление:
     — Кузьма, отступись от Марьи.
     — Василий, по сердцу она мне.
     — Мне она тоже по сердцу, так что прошу тебя по-хорошему, а то хуже будет.
     — Даже не проси, отступать не стану.
     Соперник разозлился не на шутку. Налетел тучной массой и, сбив с ног, прошёлся дубинкой по телу Кузьмы. Бабка Анисья, охая и ахая, целебную травку к больным местам ему приложила, молитву прошептала и быстро на ноги поставила. Встретил он вечером за околицей Марью и открылся ей, что хочет жениться. Получив тайное согласие невесты, закупил лес, срубил избу и попросил верную благодетельницу освятить. Бабка обошла новый дом с иконой в руках и молвила у порога с низким поклоном: 
     — Пусть эта изба станет как мать родна – в непогоду согреет, в беде утешит! Пусть в эту дверь божья любовь войдёт и Кузьме жизнь долгую подарит!
     Дом у него получился хороший, а вот невесту привести не успел. Сосватал уже Марьюшку зажиточный крестьянин из далёкого села, обойдя Кузьму и Ваську ушастого. Бабка видела, как страдает приёмный сын, да молчала, ибо жалость тот не терпел. Так и остался один век куковать, несмотря на старания вездесущих свах.
      В деревне деда Кузьму все любили и относились к нему уважительно, ибо никому слова обидного не скажет, грубого взгляда не бросит и бабку Анисью никогда не забывал. Летом то крышу починит, то плетень укрепит, для козы траву накосит и дров наколет.
                ***
      В тот год зима выдалась лютой, но февральская метель, вздымая снег столбом, прогнала со свистом трескучие морозы. Дед Кузьма вышел в свой двор. Ветер, отхлестав по лицу, залез за шиворот тёплого зипуна. Поёжившись, он набрал поленья и заспешил в избу. Снежный вихрь попытался ворваться в сени, но дверь протяжно скрипнула: «Ишь, чего захотел!» и громко захлопнулась.
      Хозяин бросил дрова у печи и подышал на холодные пальцы, согревая их. Потом взял тонкую лучину, зажег от огня лампадки и затопил печь. Почувствовав нарастающее тепло, на лежанке замурлыкала Ласка, запел в углу сверчок. Уютно и светло от печного огня. Главное, не забыть трубу вовремя прикрыть, пока угольки не прогорели – тепло сохранится до самого утра и угара не будет. Иначе станет душно, голова заболит и в глазах потемнеет. Так начисто угореть можно.
      Растопив жарко печь, дед принялся за любимое дело. Разложил лыко и принялся лапти плести. В каждой семье сызмала умели их делать, но какие у деда получались, мягкие да удобные, словами не сказать – лишь время терять. Мог сплести в прямую клетку иль в косую, с пятки начать иль с носочка. Из бересты – «берестянки» или, что попроще, «ивняки» из ивы. Из дубовой коры – «дубовики», те покрепче прежних будут. Из ракиты – «верзни», а из вяза – «вязовики» для молодых красавиц, ибо розового цвета получались. Но чаще всего плёл «липовые», что славились в народе быстроходными. Всю деревню лаптями снабжал, даже на городской ярмарке ими торговал, потому и звали его не иначе, как Кузьма-лапотник.
      За окном метель завывает, словно стая волков. В такую непогоду люди и носа не показывают на улицу. В соседней избе дед Семён грел косточки на печи и раздавал «сверху» указания домочадцам: жена баба Дуня и дочь их Ефросинья хлопотали у печи. Зять Ефим чинил хозяйскую утварь. Внуки – Фролка, Стёпка и Ивашка – чистили хлев. Старшая внучка Груня свивала шерстяную нить на веретено, заодно качала изредка люльку, подвешенной на длинном шесте к потолку, и тихо напевала колыбельную маленькой сестрёнке Нюсе, что потирала крохотным кулачком сонные глазки.   
     К вечеру метель устала гонять вихри снега по крышам и, спрятав буйство в мохнатые лапы вековых сосен, затихла. Надвигался долгий зимний вечер. Внуки, закончив работу, залезли на полати. Все трое скуластые, как и дед, с крутыми завитками смоляных волос, нос имели картошкой и глаза, словно чёрная смородина. Подросток Фролка открыл книжку «Сказка о царевиче Хлоре» *, подарок Кузьмы-лапотника, и только начал читать, как мать позвала к столу. Ребят с полатей точно ветром сдуло.
     Расхватав деревянные ложки, замерли в ожидании. Вначале дед с бабкой зачерпнули из большого чугунка горячую полбу, заманчиво пахнущую коровьим маслом, за ними мать с отцом, сестра Груня и по старшинству потянулись Фролка, Стёпка и Ивашка. Нюся же в это время крепко спала. Ели неспешно и молча, стуча деревянными ложками о край чугунка. Одному Ивашке неймётся. Елозя по лавке, попытался кашу без очереди поддеть, да получил от отца крепкий шлепок по лбу:
     — Куда лезешь? Имей же терпение!
     Поужинав, братья накинули на плечи овчинные тулупы и быстро шмыгнули за дверь. Мать Ефросинья едва успела крикнуть сыновьям:
     — Эй, пострелы, куда понеслись как угорелые?
     — К Кузьме-лапотнику! — раздался дружный ответ далеко за дверью.
     Перескакивая через снежные заносы, ребята в несколько длинных прыжков домчались до соседней избы и с шумом ввалились в жарко натопленную горницу. Скинув одним махом тулупы и шапки, рассыпались по лавкам. Кошка Ласка, обнюхав их ноги, отошла в сторону и, красиво изогнув серую пушистую спинку, запрыгнула на лежанку. Свернулась мягким клубком и закрыла изумрудные глазки, как-бы говоря: вы меня больше не интересуете.
     Хозяин дома рад гостям, точно солнышку ясному. Закончив лапти плести, бросил в печурку обрезки лыка. Дрова, подмигнув красными угольками, вспыхнули ярким пламенем, заплясав загадочными человечками, что вскоре сникли. Ивашке же хотелось продолжения огненной пляски и, недолго думая, вынул из кармана кусок хлеба и хотел уж бросить в огонь, но дед успел перехватить его руку:
     — А ну, не балуй! Ты пошто, Ивашка, хлеб-то выкинуть хотел?
     — Так это же горбушка!
     — Ну и что – горбушка? Её курам можно отдать. Запомни, дружок, кто хлеб кидает, тот счастья не знает. Вот подрастёшь, сразу хлеб ценить начнёшь, а пока мал ты, понять это. А сейчас лучше сказку мою послушай. 
     Братья обрадовались, для того и прибежали сумерничать, ведь кроме плетения лаптей, тот любил сказки сказывать. Дед Кузьма глянул на притихших мальчишек, опустился на длинную лавку и, с улыбкой поглаживая чуткими пальцами длинную седую бороду, начал говорить загадочным голосом, при этом радужные глаза его засияли таинственным зелёным светом. Вьётся сказка под мирное стрекотание за печкою сверчка и весёлый треск берёзовых поленьев, у ребят же ушки на макушке, сидят рядком да слушают молчком, слово пропустить боятся.

                Чудо-зёрнышко

     Случился в деревне неурожайный год. Дождь с градом побил все хлебные колосья, оставив на пашне лишь прелую солому. Увидев, какой понесли урон, мужики голову ломают: как зиму прожить, чем весной засевать. Охают, ахают да погоду проклинают, глядя в хмурое небо. Дед Прокопий говорит им:
     — Чего зазря на погоду серчать, да Бога гневить? Ежели пораньше начали хлеб убирать, глядишь, и остались бы с урожаем. А теперь у нас есть один лишь выход.
     — Какой? — хором спросили мужики.
     — Знамо какой, чудо-зёрнышко добыть!
     — Ишь, чего вздумал! О том не только молвить, даже думать не моги.
     — Ну, тогда ждите, когда хлеб с неба свалится да за брюхом побежит.
     Услышал Егорка-пастух тот разговор и любопытно ему стало:
     — Дед Прокопий, что за чудо-зёрнышко, о котором говорить все чураются?
     — Забудь, Егорка! Неужто не видишь, что все мужики супротив.
    Но пастух не унимался, пристал как репей: скажи да скажи. А тому самому поведать охота, оттого и славился первым болтуном на деревне:
    — Ладно уж, слушай. Возле топкого болота живёт Баба-Яга в дряхлой избушке. Почитай, лет триста ей, не меньше. Каждую ночь она летает на серебряном селезне и жертву ищет, днём же на печи отсыпается. В погребе у неё хранится чудо-зёрнышко, а стережёт его змея с горящими глазами. Кто змеиный взгляд выдержит и не ослепнет, тому Баба-Яга и отдаст чудо-зёрнышко. Как посадишь его, урожая всей деревне на много зим хватит.
     — Дед Прокопий, так пойдём к Бабе-Яге и попросим.
     — Ты думаешь, один такой умный? Уже сколько молодцев пыталось добыть его, да все сгинули. Старуха, как увидит человека, в свинью превращает, в котле варит да ест, а косточки в болото выкидывает.
     — Может, Баба Яга сразу чует, когда хотят украсть у неё чудо-зёрнышко? А вот попросили бы её по-хорошему, да без злого умысла, глядишь, и остались бы живы.
     — Так в чём же дело? Коль ты такой смелый иди и попроси по-хорошему.
     — А что, вот и пойду!
     Сказано-сделано. Лишь скатилась луна, погасив ясны звёздочки, а рассвет едва замаячил, Егорка-пастух засобирался в путь. Бабушка положила любимому внуку в карман горсть землицы, чтоб домой возвратился, и тот смело зашагал в лес. Вскоре дорога разделилась. Вправо легла узкая тропа через густые заросли, а влево широкая тропа, но с множеством муравьёв, что бегали вереницами, ступить некуда.
     «Не давить же мурашек» – подумал Егорка и отправился через заросли, раздвигая частые ветки. Долго пробирался, пока не вышел на солнечную поляну. Смотрит и диву даётся: а туда ли попал? Вместо дряхлой избушки чуть ли не царские хоромы у чистого озера, а не у гнилого болота, как Дед Прокопий сказывал. Рядом пасётся корова, пощипывая шёлковую травку, и на него внимания не обращает. Взошёл на крыльцо, дёрнул за кольцо, зазвенел внутри колокольчик, да никто не отзывается. Крикнул громко:
     — Есть ли кто дома?
     Никто не откликается. Открыл дверь в просторную горницу, а на столе горячие щи да каша едока дожидаются. Румяный каравай жаром пышет, в крынке душистый мёд, самовар парком клубится. Сел за стол, хозяйку ждёт. Время медленно идёт, а живот урчит от голода, ложка сама в руку просится. Не заметил пастух, как всё съел. Облизал ложку после мёда и завалился спать на тёплую лежанку, забыв, с чем и пожаловал.
     Разбудил его сильный ветер, что захлопал ставнями. Это Баба-Яга на серебряной птице своей к крыльцу приземлилась. Поднялась она в горницу, легко ступая. Ей не скажешь, что триста лет: юная красавица, да и только, хоть под венец веди. И тут вспомнил пастух страшилки о ней – испугался. Не дай бог, в свинью превратит и в котле сварит! Бухнулся в ноги, прося милости:
     — Баба-Яга, не губи меня! Не серчай, хозяюшка, что позарился на дармовую еду твою, очень уж голодным был! Готов я все харчи отработать, изволь лишь приказывать.
     — Не вини себя, Егорка-пастух. У меня для гостей завсегда стол накрыт.
     Глянул, а миски-то полны щами да кашей, каравай целёхонький, будто и не отламывал куски от него. Мёд в крынке до краёв налит, пузатый самовар кипятком пыхтит. Сели чай с медком попить да о деле поговорить.
     — Вижу, тебя нужда ко мне привела. Хорошо, что не отправился по тропинке с муравьями, иначе сгинул бы в топком болоте как те смельчаки, что меня искали, да к Лешему попали.
     Пастух, видя доброе расположение хозяйки, духом осмелел:
     — Баба-Яга, смилуйся, дай чудо-зёрнышко на благое дело.
     — Так у меня его нет и сроду не было. Но уж коли решил ты добыть чудо-зёрнышко, то должен нырнуть трижды в озеро, затем подоить волшебную корову и молоко её выпить до капли.
     Егорка, не задумываясь, подошёл к голубому озеру, разбежался и прыгнул в серебристую гладь. Ледяной холод сковал так, едва сил хватило вылезти из воды, что внезапно покрылась тонким льдом. Баба-Яга вскинула правую руку и лёд растаял. Озеро заиграло золотыми искрами. Прыгнул пастух второй раз и чуть не сварился в кипятке. С отчаянным криком выскочил, а хозяйка вскинула левую руку, вода бурлить перестала, переливаясь радужными красками. Ох, как не хотелось третий раз нырять, но коли взялся за гуж, не говори, что не дюж. Зажмурился от страха и вновь прыгнул, а водица оказалась приятной, весь бы день купался. Вышел на берег статным молодцем: ростом высок, лицом пригож, глаза сияют.
     Подошёл корову доить, а та брыкается, но бывалый пастух сел на бережок, заиграл в рожок. Птицы слетелись, песни запели, корова успокоилась, и сама подошла. Егорка надоил целое ведро молока и выпил до дна – силы вмиг приумножились.
     Баба-яга достала из золотого сундучка древнюю книгу. А она сама начала страницы перелистывать. Замерла на нужном месте и заговорила человеческим голосом:
     — Есть волшебная страна, златом-серебром полна.
       Древний замок там стоит, стены – чистый малахит.
       В центре башня со звездой, комнат семь, но лишь в одной
       Чудо-зёрнышко в плеве на столе трёхногом, где
       Кольцами свилась змея, спит над ним блаженная.
       Двери ты откроешь сам, коли первой скажешь – «Лам»,
       А второй промолвишь – «Вам», третьей – «Рам», четвёртой – «Ям»,
       Пятой – «Лам-вам-рам-ям-хам», и шестой тихонько – «Кшам»,
       У последней – «Ом» пропой! В этой комнате седьмой
       Чудо-зёрнышко, оно час творенья ждёт давно.
     Хозяйка спрятала книгу в сундук и, заперев златым ключиком, строго-настрого наказала:
     — Смотри, Егорка, когда окажешься в башне со звездой у дверей тайных комнат, то страж начнёт вопросы задавать, а ты не отвечай, иначе забудешь все слова волшебные.
     Затем Баба-Яга вышла на крыльцо и крикнула зычным голосом:
     — Ветер буйный, друг мой верный, отзовись, да ко мне явись.
     Завыл Ветер над теремом, закружил вьюном у озера, деревья и кусты чуть ли не до земли согнул, затем стих и умиротворённо улегся у ног её:
     — Добрая хозяюшка, зачем звала в час неурочный, в час полуночный?
     — Друг мой, ты везде бываешь и всё на свете знаешь. Не видел ли древний замок, что стены – чистый малахит, а в центре башня со звездой стоит?
     — Как не видеть! Живёт в нём Раджа с дочкой красавицей. Стены того замка охраняют неусыпно стервятники, златые ворота – грозные стражники.
     — Окажи милость, доставь к замку моего гостя.
     А Ветер завсегда готов послужить Бабе Яге, поднял молодца и понёс под облака. Внизу же страны мелькают, словно книга листает огромные страницы с картинками. Вскоре опустил он пастуха на площади рядом с малахитовым замком и улетел. Кругом лавки пестрят товарами. Одни манят дивными фруктами и пряностями, другие жемчугами и самоцветами, иные же одеждой и тканями. Но Егорка прибыл не товары заморские разглядывать, ему бы с местным царём потолковать. Постучался в златые ворота, но грозные стражники гонят прочь, да копьями грозятся заколоть.
     — Что же вы злыдни какие?! Уж коли по-хорошему не хотите пускать, так я войду по-другому.
     Достал свой рожок и давай веселить народ. Слыша дивные звуки, торговый люд и покупатели затихли. Любопытные зеваки собрались толпой вокруг чужака, а тот перед ними в пляс ударился. Распотешил прибаутками так, что хлопать стали, подпевать да притоптывать. Раджа услышал бурное веселье да неслыханное доселе пение, послал узнать, кто народ баламутит. Министр выбежал на площадь:
     — Эй, чужестранец, как ты смеешь на дудке играть, да петь тут и плясать?
     — Добрый человек, я человек вольный, где хочу, там пою и пляшу.
     — Здесь никому не дозволено выплясывать! Эй! Охрана, схватить наглеца!
     Стражники подхватили Егорку и потащили в замок, а тот рад радёхонек. Привели в златые палаты и бросили к ногам повелителя. На шум прибежала наследница его, восточная красавица Азида. Министр вытянулся в струнку и чётко доложил:
     — О, великий Раджа! Вот тот человек, что поучал мирных жителей крамольным песням и чужеземным пляскам.
     — Как звать тебя, балагур?
     — Егорка-пастух.
     — Почему же, Егорка-пастух, ты изволил нарушить покой в моём городе?
     — О, великий Раджа, я только что прибыл в вашу страну и порядков ещё не знаю.
     — Говоришь, не знаешь порядков. А верно ли, что под твою дудку люди плясали?
     — Да, великий Раджа. Только это не дудка, а берёзовый рожок.
     — Хотел бы послушать я твой рожок и воочию убедиться на что он способен.
     А Егорка рад правителю ублажить. Полились его сладостные переливы, призывая к любви и ласке. У юной принцессы слёзы ручьём потекли, ибо вспомнила о своём девичьем одиночестве. Раджа недовольно поморщился:
     — Прекрати, холоп! Надоели мне слёзы Азиды, а ты вновь заставил её плакать. Сыграй что-нибудь повеселей.
     Наш молодец тряхнул копной русых волос, и зазвучала музыка бравая. А как пустился вприсядку кренделя ногами выделывать да частушки-прибаутки петь, так сам Раджа притоптывать стал каблучками, министр приплясывать, солдаты таранту отстукивать, а принцесса спрыгнула с трона и вокруг пастуха весело закружила. Правитель, спохватившись, закричал:
     — Хватит, хватит, пастух! Это надо же, какой рожок заводной! Продай мне его.
     — О, великий Раджа, продать не могу, а вот обменять на чудо-зёрнышко – пожалуйста.
     — Ах ты, мужичьё безмозглое, с ума спятил!? Как ты смеешь предлагать мне, чтобы я своё сокровище на дудку поменял?! Моё чудо-зёрнышко с незапамятных времён в этом замке хранится, и я не позволю какому-то оборванцу забрать его!
     — О, великий Раджа! Не себе, а людям прошу, чтоб не умерли с голода.
     — Не хочу даже слушать тебя! Эй, охрана! Схватить негодного плутишку и бросить в тюрьму! Завтра же казнить на площади, пусть народ потешится! А рожок дайте сюда, коли денег не захотел – я так заберу.
     Не думал пастух, что разговор не сложится. По наивности своей ожидал сочувствия, а оно вон как получилось. Солдаты бросили его в темницу, а рожок отдали правителю. Но как тот не старался дуть, окромя ужасных звуков ничто не выходило. Присутствующие, слыша их, кривились притворной улыбкой. Раджа, кипя от негодования, велел сию же минуту сжечь рожок, чтоб ни у кого не было соблазна сыграть на нём.
     Азида уныло побрела в опочивальню. Няня, смекнув, отчего печаль, сказала:
     — Принцесса, выбрось этого чужеземца из головы. Зачем тебе пастух без роду, да ещё без гроша в кармане?
     — Нянюшка, ты же видела, какие глаза у него добрые и песни весёлые.
     — Песнями сыт не будешь. Ложись лучше спать, я перину твою уже взбила.
      Няня села в кресло и принялась обвязывать платочек кружевами, а красавица и не собиралась ложиться спать. Подкралась сзади и воткнула ей в причёску чудо-шпильку, та и забылась крепким сном. Азида всякий раз прибегала к этой уловке, желая поболтать с птичкой-невеличкой. Подойдя к золотой клетке, поведала верной подружке секрет о тайных чувствах к Егорке-пастуху и добавила:
     — Завтра казнят его, а он всего лишь хотел людей спасти от голода. Не понимаю, почему отец не дал чудо-зёрнышко, у нас же не счесть богатства и народ не бедствует?   
     — Не плачь, принцесса. Я помогу тебе вызволить пастуха из темницы.
     Птичка-невеличка коснулась темечка девушки клювиком, и та превратилась в белую голубку. Полетели они к окну темницы, где томился храбрый молодец. Голубка опустилась на пол и вновь стала девицей красавицей:
     — Егорка-пастух, я прилетела с птичкой-невеличкой, чтоб помочь тебе улететь домой.
     — Азида, прежде чем улететь домой, мне надобно чудо-зёрнышко добыть.
     — Но как мы откроем двери комнат, коли секрет лишь мой отец знает.
     — Я тоже ведаю его из древней книги.
     — Тогда летим скорее к башне со звездой.
     Птичка-невеличка коснулась темечка принцессы и пастуха. Стали они белой голубкой и сизым голубем, взмахнули крылами и втроём устремились к башне. Влетев в круглое слуховое окно, опустились возле первой комнаты. Голуби вновь обрели человеческий облик.
     Пастух молвил «Лам» и дверь открылась. Внутри была лестница, что вела наверх, но путь к ней преградил воин в белых одеждах с арканом и топориком в руках. Мгновенно накинув петлю аркана на плечи Егорки, притянул к себе и грозно крикнул:
     — Кто позволил тебе, молодец, открыть эту дверь? Говори, а то голову снесу!
     Тот молчит, памятуя наказ Бабы-Яги не отвечать на вопрос, но Азида выручила:
     — Я позволила, ибо имею на то право, как единственная наследница чудо-зёрнышка.
     Аркан слетел с крепких плеч и страж пропустил его к лестнице. Пастух, принцесса и верная их спутница птичка-невеличка поднялись ко второй комнате. Егорка произнёс: «Вам» и дверь открылась. Пред ними возникла другая лестница, возле которой стоял всё тот же воин и держал в руках древнюю книгу, что начала перелистывать страницы одна за другой. Замерев на нужном месте, книга заговорила человеческим голосом:
     — Одно дело добыть чудо-зёрнышко, другое дело сохранить, а затем посадить в благодатную почву, чтоб взросло оно в великом множестве. Не каждому это под силу.
     Книга замолчала, и воин захлопнул старинную книгу, спросив пастуха:
     — Зачем тебе, молодец, зря рисковать, да силы терять? Не лучше ли домой возвратиться?
     Пастух в ответ ни слова не говорит, зато принцесса не молчит:
     — Не затем Егорка за тридевять земель прибыл, чтоб ни с чем домой возвратиться в то время, когда народ его голодает.
     Пропустил его страж и поднялись они к третьей комнате, откуда раздавался богатырский храп. Егорка, чтобы не разбудить, прошептал: «Рам», и дверь открылась. У лестницы спал знакомый воин со счастливой улыбкой на устах. Удивился пастух, как же тот умудряется находиться сразу во всех комнатах, причём в одно и то же время? Хотел перешагнуть, но воин открыл глаза и, сладко потянувшись, молвил, позёвывая:
     — Хорошо спиться, когда сытно. Скажи-ка, молодец, почему говорят, что есть пища для живота, а есть и для ума?
     Пастух как воды в рот набрал, Азида же мудро ответ за него держит:
     — Потому и говорят, что окромя хлеба насущного человек ищет веру истинную, что ум питает чистотой да святостью.
     Пропустил страж его. Возле следующей комнаты Егорка сказал: «Ям» и дверь открылась, а у лестницы воин стоит с гремучей змеёй на шее:
     — Знаешь ли, молодец, что чудо-зёрнышко охраняет огромная ядовитая змея?
     Пастух молчит, за него Азида говорит.
     — Знает, но эта змея не ядом жалит, а огненным взглядом ослепляет.
     И снова пропустил его страж. Поднялись они к пятой комнате. Услышав чудесную мелодию за стеной, Егорка запел в такт музыки: «Лам-вам-рам-ям-хам» и дверь открылась. У перил крутой лестницы сидел воин, играя на золотой флейте. Отложив её, поинтересовался:
     — А скажи-ка мне, молодец, кто и как сотворил чудо-зёрнышко?
     И на этот вопрос принцесса ведала ответ и рассказала старинную легенду, что от родной бабушки в детстве слышала:
     — Однажды внимая дивной музыке ветра, захотела Матушка-Земля слепить из глины чудо-зёрнышко. Окропив чистой росой и высушив нежными лучами солнца, запеленала его в золотую плеву и велела гремучей змее отнести в башню со звездой и охранять до нужного времени и часа.
     Пропустил их страж. У следующей комнаты стояла такая тишина, что муха пролетит и услышишь. Пастух промолвил: «Кшам» и дверь открылась. Странно, но путь к лестнице был свободным. Белый воин стоял в стороне и творил молитву, закрыв глаза да сложив ладони пред собой. Наконец, они оказались возле последней комнаты, что под самым куполом башни, Егорка запел: «О-о-о-м-м-м» и дверь распахнулась, озаряя светом.
        На маленьком трёхногом столике, обвив чудо-зёрнышко клубком, блаженно спала змея. Очнувшись, она медленно скользнула на пол и затанцевала изящно кольцами. Затем раскачиваясь, подняла высоко царственную голову и молнии засверкала из её глаз. Тут неожиданно возник белый воин с мечом на коне, загородив собою пастуха с принцессой. Змея, увидев его, сменила гнев на милость и бесследно растворилась в золотом облачке, а за ней исчез в никуда и воин с конём. Принцесса торопит:
     — Егорка, бери скорей чудо-зёрнышко да лети домой.
     — Азида, а как же ты? Ежели Раджа узнает, кто помог мне добыть его, тебе несдобровать. Летим со мной.
     Красавица, конечно же, согласилась. Птичка-невеличка коснулась темечка пастуха и принцессы, обратив вновь в голубей. Сизый голубь взял в клюв чудо-зёрнышко и вылетел из башни, за ним последовала голубка с пташкой. Стервятники, заметив их, устремились в погоню, но неожиданно в небе возник белый воин на крылатом коне и снёс головы преследователям. Он как явился с конём ниоткуда, так и пропал в никуда.
     Утром в замке был настоящий переполох. Охрана в панике! Куда исчез чужеземец? Прислуга сбилась с ног, ища принцессу, а няня – в беспробудном сне. Раджа понял, чьих это рук дело. Вынул чудо-шпильку из причёски няни, и та проснулась. Узнав, что случилось, взмолилась:
     — О, Раджа, не вели казнить, дай вину искупить!
     Обернулась в серую птицу лунь с чёрными крыльями и понеслась вдогонку. Долго летела всматриваясь вдаль. Вскоре узрела на зелёном дубе: белая голубка воркует, а сизый голубь своим крылышком её обнимает, рядом же птичка-невеличка мирно отдыхает.
     — Воркуйте-воркуйте, голубки, теперь-то никуда от меня не денетесь. Заклюю до смерти противного воришку, а принцессу в замок верну. Да посмотрю, как Раджа непослушную свою дочь накажет.
     Лунь поднялась к небу и, сделав большой круг, сверкнула ядовито-жёлтыми глазами, но только ринулась на несчастную жертву, как появился воин на крылатом коне и отрубил голову жестокой птице да тут же пропал в никуда. А спасённые беглецы взмахнули радостно крылами и последовали дальше.
     Три дня прошло, а няню так и не дождался Раджа. Решил тогда сам пуститься в погоню. Обернулся коршуном и вылетел из замка. Видит на земле лежат его порубленные стервятники – удивился и дальше устремился. Вскоре у дуба встретил мёртвую няню – призадумался, но не повернул назад, а полетел ещё быстрей. Нагнал же беглецов почти у самой деревни Егорки-пастуха.
     Услышав крик злого коршуна, белая голубка узнала голос отца, но не успела друга предупредить, как хищник клюнул сизого голубя в шею и тот выронил чудо-зёрнышко на землю. Коршун взмыл в небо, набирая свежие силы, и кинулся вниз, собираясь заклевать воришку насмерть, да неожиданно появился воин на коне, снёс голову злодею и пропал в никуда. Обессиленные голуби коснулись земли и стали прежними. Ходят по полю, да своё чудо-зёрнышко ищут, но найти не могут. 
     К счастью, мимо летела Баба-Яга на селезне. Пастух замахал руками:
     — Баба-Яга, у нас беда! Чудо-зёрнышко в земле затерялось.
     А Баба-Яга лишь весёлым смехом заливается:
     — Да разве это беда? Забава одна! Гляньте, ваше чудо-зёрнышко уже проросло и стеной поднимается.
     И впрямь нива поднимается да колосится золотыми початками. Егорка в деревню побежал, людей созвал, на пашню взглянуть приглашает. А его не узнают: ростом высок, лицом пригож, стоит как скала, рядом девица краса, на плече её сидит птичка-невеличка и человеческим голосом о чудо-зёрнышке вещает. 
     Как урожай-то увидел народ, обрадовался. Жито пожали, в снопы повязали, копны сосчитали и, поделив, по домам разобрали. Только в амбары уложили, а чудо-зёрнышко новые всходы дало. Урожай опять собрали, закрома доверху заполнили, лишнее на ярмарке распродали да подарки всем накупили.
     Тут и за свадебку принялись. Людей близких и далёких созвали, не забыв по такому случаю Бабу-Ягу пригласить, благо дорогу к ней теперь знали. Столы ломились от вкуснейших яств да сладчайших напитков. Гости пили-ели, песни пели, на молодых любовались да счастью их радовались.

  - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
* «Сказка о царевиче Хлоре» — написана Императрицей Екатериной Второй для любимого внука Александра.