На всю жизнь

Эля смотрела в окно машины, с удовольствием вытянув уставшие за день ноги. Сегодня пришлось побегать: пять вызовов из "хрущевок" без лифта, плюс – два из девятиэтажек с лифтом сломанным. За окном проносились привычные пейзажи маленького городка: новые дома нелепыми вставками возвышались среди старой, одно-двухэтажной застройки первой половины прошлого века, современные ограды из цветного профлиста перемежались с почерневшими от времени деревянными заборами. Весна в этом году была ранняя, почти с начала марта началась оттепель. Погода то радовала ярким, теплым солнышком, то вымораживала ледяным ветром и бросала в лицо горсти снега. Вот и сегодня голубое с утра небо к обеду затянуло тяжелыми тучами, полетел снег больше похожий на дождь. Скорей бы уж все растаяло. Грязный снег большими кучами оседал на обочинах, щедро поливаемый брызгами из-под колес машин. Вороны что-то расклевывали на большой помойке, громким криком отгоняя соперниц сорок. Эля потянулась, хрустнула пальцами. Ладно, чуть-чуть осталось, один вызов всего.
- Эля, Элечка! - медсестра Света просительно глянула на нее. - Элюшка, отпусти ты меня! Мне Вадимку из сада забрать надо, мама сегодня не может. Ну, что он опять дольше всех там просидит?! Плакать будет... – Света тяжело вздохнула. - А тебе всего один вызов остался, ерундовый совсем. Может, одна сходишь?
- Ладно, уж. Должна будешь! - Эля усмехнулась. - Иди уже, вон твой садик.
Светка радостно махнула рукой и выскочила из остановившейся на перекрестке машины. Эля смотрела, как она пробиралась по грязи, перепрыгивала с островка на островок, стараясь не запачкаться. Вот она – семейная жизнь. Пеленки, болезни, вечные проблемы с деньгами, место в садике – как апофеоз счастья. Эля даже передернулась от такой перспективы. Они с Пашей жили вместе второй год, но с детьми не спешили, да и с браком – тоже. Мало ли, как жизнь сложится… Пока молодая, надо жить для себя. Да и Паша – не Ален Делон, и уж тем более – не принц Чарльз. Пока живут, конечно, неплохо, но может еще и повыгоднее партия найдется. Эля была хороша и знала это. Пышные, вьющиеся волосы, густого, медового цвета, точеная фигурка, без капли лишнего жира, большие глаза – зеленоватые, с золотистыми искринками. С личной жизнью у нее проблем не было никогда. Даже на школьных дискотеках отбоя от кавалеров не было. На нее оборачивались на улице, сигналили из машин, если она стояла на остановке. Эля знала себе цену. Собственно, с Пашей она жила именно потому, что он ценил ее, как полагается, и вкладывал – соответственно, и деньги, и внимание.
Водитель остановил "скорую" у маленького, слегка покосившегося домика. Эля очнулась от размышлений и распахнула дверцу. Она ловко перепрыгнула через лужу, умудрившись не замочить сапожки, подаренные Пашей буквально неделю назад. Ветер швырнул в лицо прядь волос. Калитка и дверь в дом были призывно приоткрыты. Элю явно ждали. Для приличия стукнув в дверь, девушка вошла в полутемную прихожую и сразу из нее неожиданно попала в комнату. Старушка полулежала на кресле, а рядом суетился немолодой уже мужчина.
- Здравствуйте! Вы - доктор? Вот, сюда проходите, пожалуйста. Маме плохо, дурно...
- Фельдшер, - машинально поправила Эля. - Паспорт, полис приготовили?
- А надо? Я сейчас, - мужчина метнулся куда-то в сторону. - Вот! - он протянул Эле паспорт. - А полис она не получала, но может вы все-таки ее посмотрите? - он как-то заискивающе глянул на Элю. - Ей плохо совсем.
- Без полиса не положено. Почему не получили? - Эля строго посмотрела на совсем смутившегося мужчину.
- Ну, она - верующая, сказала, что электронный полис принимать ни за что не будет. Может быть, вы все-таки ее посмотрите?! Старенькая совсем! Умереть ведь может!
Мужчина неожиданно достал из кармана смятую пятисотку и неловко протянул Эле.
- Вот... - он, близоруко сощурившись, вгляделся в надпись на бейджике, - Эльвира Анатольевна, возьмите, пожалуйста.
Было очевидно, что мужчина не умел давать взятки и сейчас смутился почти до слез. Эля брезгливо отшатнулась.
- Уберите! Где у вас руки можно помыть?
- Вот, сюда, пожалуйста, - обрадованный мужчина провел ее на маленькую, чистую кухоньку. - Спасибо, спасибо вам!
- И получите полис! В следующий раз к вам без полиса не поедут. Если у вашей матери плохо с головой, оформите недееспособность и сделайте все сами.
Эля прошла в комнату и наклонилась к женщине.
- Ну, что у нас? Тошнит? Голова кружится?
- Да, деточка, - старушка с трудом повернула к ней голову, она была очень бледна.
- Руку давайте, - Эля надела на левую руку старушки манжету тонометра и через минуту добавила, - давление упало у вас. Девяносто на шестьдесят. Это очень низко в вашем возрасте. - Помогите маме на кровать лечь, - обернулась она к мужчине. - Вот так, и ноги приподнимите повыше. У вас натуральный кофе есть? - снова обратилась Эля к мужчине.
- Да, да.
- Заварите. Попробуем без лекарств обойтись.

Через полчаса Эля вернулась в машину. Пришлось дожидаться, пока давление у женщины не нормализовалось.
- Все, Саня. Поехали.
- Ну, что там? Нормально? Не забираем? – водитель завел машину.
- Ага, - Эля уселась и полезла в сумку за мобильником, - сейчас Пашке позвоню, пусть заберет меня.
- Ну, ты смотри! Опять дорогу перегородили! Нашли время – ремонтировать, вода кругом.
- Да оно же всегда так. Все дороги в России традиционно ремонтируют либо в дождь, либо весной, когда вода стоит. – Эля нажала кнопку вызова, в трубке заиграло что-то современное, в стиле «рэп».
Водитель вдруг выругался и резко дернул машину влево. Девушка подняла голову и вскрикнула, прямо на них со скрежетом падала стрела крана.

Эля с трудом заставила себя открыть глаза, голова раскалывалась от боли, во рту пересохло. Она сразу уловила характерный запах больницы, значит, авария произошла. Девушка попробовала приподнять голову и оглядеться, но к горлу тут же подступила тошнота. Сотрясение мозга. Что еще? Эля полежала немного, дожидаясь, пока тошнота пройдет, и стала ощупывать себя. Так, руки, плечи, грудь – все в порядке. Она попробовала осторожно приподняться на локте и резко упала на кровать, вскрикнув от боли в пояснице. На глазах выступили слезы, поясница ныла нестерпимо, и Эля до крови закусила губу, чтобы не стонать.
Через минуту над ней склонилась женщина в белом халате.
- Очнулась? Не шевелись только! Больно, да? Это позвоночник поврежден. Лежи тихонько. Сейчас укол сделаю.
Медсестра стала набирать лекарство в шприц.
- Что со мной? – едва слышно произнесла Эля.
- Авария. Не помнишь что ли?
- Помню. Позвоночник сильно поврежден?
- Прилично. Вставать тебе нельзя.
Эля попробовала пошевелить ногами, но ничего не получилось.
- У меня ноги парализованы!
- Ну, ну, не паникуй! Тебя лечат. Стрела крана на машину вашу упала, водитель в коме до сих пор. Едва вытащили. Так что радуйся, что вообще жива осталась.
Эля сглотнула комок, хотелось уткнуться в подушку и разрыдаться.
- Давно я здесь?
- Вчера привезли. Врач посмотрит, может, завтра и в палату переведут. Реанимация и так битком. Ладно, пойду я. «Утка» понадобится, вот кнопка – звони.

На следующий день Элю перевели в палату. Она пребывала в каком-то отрешенном состоянии, лежала и тупо смотрела в стену. С ней пытались разговаривать, но девушка почти не отзывалась. В голове билась только одна мысль: «Все. Теперь это на всю жизнь!»
Вечером, в часы посещений, появился Паша. Он несколько, натянуто улыбаясь, присел на предложенный соседкой по палате стул и стал выгружать на тумбочку мандарины, шоколадки и чипсы.
- Вот. Как ты любишь. Принес.
Эля равнодушно глянула на него и отвернулась.
- Элечка, ты что такая грустная? Скоро поправишься! – Паша попытался взять ее за руку.
Девушка дернулась.
- Не надо. И не ври мне, пожалуйста. Я все-таки медик. Позвоночник – это навсегда. Так что не трать деньги и время, иди, ищи себе новую подругу.
- Эль, да что ты такое говоришь?! Мне доктор сказал, что это, конечно, не быстро лечится, но со временем все пройдет.
- Или ты врешь, или доктор тебя успокаивал. – Эля отвернулась. – Уходи, пожалуйста.
- Ну, ладно, - Паша растерянно пожал плечами. – Ты, наверное, устала. Поспи. А я завтра еще зайду. Да, я хотел тебя в палату платную перевести, но там ты одна будешь. Доктор сказал, что тебе лучше сейчас не быть одной. Но если ты хочешь?
- Нет. Я же сказала, мне ничего не надо! – Девушка закусила губу, плакать при Пашке не хотелось.
- Ладно, ладно, Элечка, я понял. Ты отдыхай, я пойду пока, - он наклонился и неловко чмокнул ее в щеку. Эля молчала. Павел попрощался с соседками по палате и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Он приходил каждый день, но Эля не могла говорить с ним. Молодой, здоровый… Зачем она нужна ему теперь?! Он просто не понимает! Кому нужна жена-инвалид на всю жизнь?! Если бы такое случилось с ним, разве стала бы она сиделкой при больном, вечно брюзжащем муже?! И он это поймет, не сейчас, так позже. Даже когда она была здорова, он так и не сделал ей предложение. Его вполне устраивало, что она согласна просто жить с ним. А уж теперь… Конечно, сейчас он еще ждет, что она выздоровеет, и, к тому же, просто жалеет ее. Эта жалость! Эля не могла думать об этом без гнева. Жалость так унизительна! Она, бывало, жалела бомжей, медсестру Светку, с ее вечно пьяным мужем и проблемным дитем, но к жалости всегда примешивалась легкая брезгливость. Это было так естественно. И вот теперь она сама… Обездвиженная, на пропахшей лекарствами кровати, «утка», мятая ночнушка, немытые, спутанные волосы, бледное, безо всякой косметики, лицо. Эля даже не пыталась привести себя в порядок. К чему это? Кому она нужна? И все же она каждый день гадала – придет Пашка или нет. Его приходы были ей тяжелы, но был в них какой-то элемент самоутверждения. Она встречала его неизменно неприветливо, и через неделю он первый раз не пришел. Правда, на следующий день появился с извинениями: вызвали по работе, и не успел в приемные часы. Но для Эли это был еще один надлом.

Эля дремала, когда услышала голос доктора:
- Ну, что вы от меня хотите? Я не Бог! Поверьте, мы делаем все, что можем, но повреждения слишком серьезны. Вы должны понимать…
- Виктор Васильевич! Прошу вас, скажите мне правду, - Эля услышала голос Павла, - она будет когда-нибудь ходить?
- Тише, не разбудите. Пусть поспит, она ночами почти не спит. Что я могу вам сказать? На данный момент особых улучшений не происходит, а что будет дальше, я просто не знаю. Вы требуете от меня конкретики, но в данном положении ее просто не может быть.
- Но что мне делать?! – Паша опять повысил голос. – Я хотел сделать ей предложение, но теперь… Я надеялся создать нормальную семью: жена, дети. Ну, вы понимаете?
- Понимаю. Вот с детьми, это вряд ли. Если вы так любите ее, что готовы всю жизнь менять ей памперсы и стирать простыни… Уж, простите за конкретику, но это жизнь.
- Спасибо, доктор. Я понял, - Паша вздохнул. – Тогда я, наверное, пойду, пока она не проснулась. Так будет лучше.
- Идите. Конечно, лучше. Знаете, как говорится: если хочешь отрубить коту хвост, сделай это стразу. Не стоит растягивать удовольствие.

Прошло три дня. Паша больше не появлялся. Эля лежала и думала о будущем. Собственно, думать было не о чем – все и так ясно. Сколько она пролежит еще здесь, неизвестно, но, как только боли прекратятся, ее отправят домой. А это значит – к матери, в деревню. Воспоминания обступили ее.
- Мама, я жить хочу! Нормально жить, понимаешь! А здесь – какая жизнь?! В навозе копаться до старости?!
- Но, доченька, я же всегда старалась, чтобы ты нужды не знала, - мать растерянно смотрела на нее, в глазах стояли слезы.
Эля тряхнула тяжелыми волосами и продолжила спихивать вещи в сумку. Она попыталась отмолчаться, но всхлипы матери раздражали.
- Мама, я знаю, ты работала на двух работах ради меня, на себе экономила. Я понимаю и благодарна. Но и ты меня пойми! Здесь не жизнь, а прозябание!
- Но, я думала… Я даже договорилась, когда фельдшер на пенсию уходила, чтобы не брали никого, для тебя чтоб место придержали.
- Я не для того училась, чтобы всю жизнь здесь старухам клизмы ставить. Может быть, Равиль – мой единственный шанс. Он любит меня, хочет дать мне нормальную жизнь. А ты мешаешь! Вместо того, чтоб порадоваться за дочь.
- Равиль… Элечка, ты же знаешь, из какой он семьи, у него братья – до сих пор где-то наемниками воюют. Куда тебе с мусульманином?! – мать тяжело вздохнула и потянулась за валидолом. – Да и не любишь ты его…
- Какая разница, люблю – не люблю?! Не об этом речь. Ну, кто меня еще отсюда увезет?
- Эля, да разве здесь плохо? – мать развела руками.
- Мне плохо. И хватит об этом! Больше не могу! – Эля швырнула в сумку последнюю тряпку. – Равиль ждет. – Она чмокнула мать в мокрую от слез щеку и выскочила из дома.
Равиль обхаживал ее давно, еще с девятого класса. Но тогда Эля кобенилась, ей казалось, что все прекрасные принцы еще впереди. А невысокий, полноватый Равиль на принца похож не был вовсе. Потом Эля уехала в область. Учеба в медучилище, подработки в больнице. Парни, конечно, были, но ни с кем серьезно не сложилось. А к выпуску она разругалась с последним своим кавалером и вынуждена была вернуться к матери.
Первым, кого она встретила, тащась с тяжелой сумкой с автобуса, был Равиль. Он выглянул из окошка навороченного джипа и лениво предложил: «Подбросить?» С тех пор и закрутилось. За те годы, что Эля училась, Равиль превратился из скромного парня в хозяина жизни. Он никого не уважал, поплевывал через губу и с таким вот видом «вас, девок, много», предложил Эле переехать в город, где у него была двухкомнатная квартира. И Эля ухватилась за этот вариант. Но пожили они недолго.
Через полгода Равиль спьяну решил «поучить» ее ремнем за, как ему показалось, слишком развязное поведение в клубе. И все это – при друзьях. Как она, схватив только куртку и сумочку, выбежала под дождь, девушка плохо помнила. Пришла в себя она на автовокзале. Промокшая, замерзшая, Эля в третий раз пересчитывала деньги, понимая, что до дому не хватит, когда к ней подошел молодой человек, уже минут пять наблюдавший за ней.
- Проблемы? – поинтересовался он.
- Отойди! Сама разберусь! – Эля была зла на весь белый свет, а на мужиков в особенности.
- Не бойся, не обижу, - парень присел рядом. – Павел, - протянул он ей руку.
- Сказала же, отстань!
Но он не ушел, и постепенно Эля оттаяла. Идти, все равно, было некуда. Пашка увез ее к себе и окружил заботой и вниманием. Даже не приставал первые дня три, понимание, так сказать, проявил. Так они стали жить вместе.

Эля очнулась от радостных воплей телеведущего: «А теперь – суперприз!» Вчера недавно поступившей с переломом шейки бедра женщине родственники привезли телевизор, и теперь палата постоянно была наполнена праздничным шумом многочисленных шоу, болтовней мексиканских сериалов и грохотом концертов. Эля и раньше-то не особенно увлекалась телевизором, так, от скуки посматривала, да и то, не все подряд, а теперь этот вечный, глупый праздник особенно надрывал душу контрастом с ее теперешним положением. Она до скрипа сжимала зубы, но изменить ничего не могла. Ее протесты вызвали только общее возмущение. И так скучно, а тут - последней радости лишают.
 Остальные женщины были очень довольны появлением телевизора. Кроме одной, но эта вообще была какой-то странной. Она поступила на неделю раньше Эли, после громкой аварии - автобус перевернулся на мосту. Травма у нее была похожая: тоже поврежден позвоночник. Женщина была лет на пять старше Эли, и выглядела более чем скромно: маленького роста, худенькая невзрачная, бледненькая, вечно в простом сером платочке, она была похожа на старушку, и только ясные серые глаза ее невольно обращали на себя внимание. Кажется, женщину звали Инна. Эля не особенно интересовалась именами соседок и ни с кем не общалась, но поведение Инны невольно привлекло ее внимание.
Как только включили телевизор, женщина отвернулась от экрана. Лечь на бок она еще не могла, поэтому просто повернула голову, оказавшись лицом к Эле. Девушка наблюдала за Инной, сквозь прикрытые ресницы. Женщина достала из-под подушки четки и стала медленно перебирать их, чуть шевеля губами. Что она делает? Мантры или медитация? Эля внутренне усмехнулась. Буддисты, кажется, что-то такое читают. Лицо женщины, сначала напряженно сосредоточенное, разгладилось. Инна совершенно ушла в себя. Ей явно не мешали так раздражавшие Элю звуки.

В часы посещений народу было немного. Приходили подруги, дети, родители больных женщин. К Эле пару раз заскакивала медсестра Светка, но ее посещения только раздражали девушку. Ведь вышла из машины вовремя, в садик ей понадобилось! Только благодаря Эле Светка была сейчас жива и здорова. Но, кажется, никакой благодарности не испытывала. А Элю давила эта несправедливость – за что?! За что она, молодая, красивая, так мало в жизни видевшая, обречена на инвалидность? А Светка щебетала о работе, о сыне, не замечая Элиного состояния.
Мужчины в палату приходили редко, и, в основном - отцы, братья. К концу месяца Эля поняла, что муж посещает только Инну. Это было так странно. Ведь кто она? Мышь серая! А мужик был видный. Высокий, стройный блондин, с красивой, густой бородкой, он напоминал белого офицера со старинных фотографий. Удивительно было видеть, с каким вниманием и заботой он обращался со своей, прямо скажем, некрасивой женой. Ведь у него прямо глаза светились, когда он смотрел на нее. А вокруг никого не замечал. Нет, чтоб помочь, подать там что-нибудь – это, пожалуйста. Но, вот, мужского интереса в его глазах не было.
А ведь Эля была хороша. Нянечка помогла, помыла ей голову над специальным тазом, помогла переодеться в красивую, домашнюю пижаму, сменила белье. И теперь Эля лежала на высокой подушке, в ореоле рыжеватых, блестящих волос. Шелковая, темно-синяя пижама оттеняла нежную, чуть розоватую кожу. И девушке хотелось видеть этакую искорку в глазах мужчин, не для чего, просто так, для самоутверждения. Но Женя, Иннин муж, казалось, никого не видел кроме своей жены. Не то что бы он нравился Эле, просто других мужчин вокруг не было, а он и вызывал интерес, и раздражал своим невниманием.

- Радость моя, потерпи немного! – голос Жени звучал мягко, глуховато. Эля, с интересом, прислушивалась к разговору у соседней кровати.
- Да, Женечка. Я терплю, ради Христа стараюсь терпеть, тогда легче. Видишь, слабая я. Святые сами на подвиг, на мучение шли, а я даже то, что Господь послал, потерпеть без ропота не могу. Все срываюсь.
Женя прижался щекой к ладони Инны.
- Завтра батюшка придет, исповедует, причастит. Господь милостив! Может, полегчает тебе. Ведь такие боли! Думать не могу об этом. Сердце кровью обливается.
- Родной ты мой! – Инна вздохнула. – Такой крест тяжкий – больная жена…
- Не надо, не говори глупости! На руках тебя носить буду, и за счастье это почитать. Жива осталась, это – главное. Не знаю, как жил бы без тебя!
- Да. А я вот иногда думаю, как хорошо в Небесном Царствии! Только бы вместе и там быть.
- Это счастье, вечное. Как Петр и Феврония, в один день, и ко Господу!
Эля не все понимала из их разговоров. Определила только, что они – не буддисты, а православные, кажется. И это было странно. Эля как-то, интересу ради, зашла в церковь. Служба только что закончилась, народ расходился, бойкие старушки прибирались, чистили подсвечники, подметали, таскали куда-то продукты с большого, стоявшего перед Распятием, стола. Эля хотела спросить, куда поставить свечку за здоровье родных, но на нее шикнули: «Говоришь громко, сама в штанах, голова не покрыта!» Так она ничего и не поняла. Но запомнила, что молодых в храме не было, только бабульки, пара женщин средних лет да старичок на костылях. Представить себе там Женю девушка как-то не могла. Инну - да, пожалуй. Маленькая, незаметная, в вечном сереньком платочке – она вполне подходила к той обстановке. Может, Женя сам не верит ни во что, только ради жены делает вид, что верит.

На следующий день, после обхода, в палату вошел маленький старичок в длинной, черной одежде. Он поздоровался со всеми и вежливо попросил на час выключить телевизор. Хозяйка «ящика» довольна не была, но возражать, отчего-то, не посмела. А старичок прошел прямо к Инне. Она ждала его со светлой улыбкой.
- Батюшка! – женщина протянула сложенные крестообразно ладони. – Благословите!
- Бог благословит! – священник перекрестил ее как-то по-особенному сложенными пальцами. – Ну, как ты, деточка! Тяжело тебе? – он смотрел так ласково, что у Эли вдруг слезы подступили к горлу. Ей захотелось, чтобы кто-нибудь смотрел так на нее. Ну, почему все другим! Она отвернулась, а священник продолжал что-то говорить Инне, понизив голос. Но вскоре любопытство снова взяло верх, и Эля опять стала наблюдать за соседями.
- Я вот тут исповедь написала. Вслух, наверное, не получится. Вы так прочитайте, - Инна протянула батюшке сложенный вчетверо лист бумаги. А Эля вспомнила, как она весь вечер писала что-то, поминутно прерываясь для обдумывания.
- Конечно, - священник взял лист. – А теперь давай помолимся.
Он достал из небольшого чемоданчика, что принес с собой, какую-то странную одежду, типа фартука, только нарядную, золотую, и надел себе на грудь. Потом повернулся лицом к стоявшей на тумбочке, небольшой иконе Богородицы и негромко начал произносить молитвы. Эля почти не понимала читаемое. Вроде, по-русски, а как-то не так. А Инна не сводила глаз с образа, губы ее слегка двигались, казалось, она повторяла за священником слова молитвы. Минут через десять, он остановился, достал исписанный Инной лист и стал читать. Он читал медленно, иногда что-то шепотом уточнял у Инны, а потом положил ей на голову нижний край «фартука» и стал снова молиться. «…Прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих…» - только и уловила Эля.
От грехов. Значит, это исповедь? Что-то такое она видела в западных фильмах. Только там это выглядело совсем иначе – какая-нибудь обольстительная дамочка сидела в кабинке и кокетливо рассказывала священнику о том, как соблазнила очередного кавалера. Священник, конечно, слегка журил ее, но, на самом деле, и сам желал стать ее следующей жертвой. В этом не было ни капли серьезности, так – игра.
Инна подняла заплаканное лицо. На секунду Эля встретилась с ней взглядом. Огромные, заплаканные серые глаза женщины светились радостью. Такое облегчение было написано на ее лице, будто она скинула огромный груз, будто вернулась домой из дальнего путешествия. Эля смутилась и отвела глаза, словно заглянула в чужую душу и увидела нечто не предназначенное ей.
А священник разложил на тумбочке какие-то предметы и опять стал читать молитвы. Потом он что-то подал Инне на маленькой ложечке, она проглотила это и замерла, затихла. На секунду Эле показалось, что затих весь мир вокруг. Потом она снова услышала голоса соседок, обсуждавших перипетии последнего сериала, и голос священника, негромко произносившего молитвы.
Перед уходом батюшка чем-то крестообразно помазал лоб Инны и поставил на тумбочку маленькую бутылочку.
- Это от святителя Николая. Миро от мощей. Мне один духовный сын привез, - он тепло улыбнулся Инне. – Помазывайся каждый день, доченька. Бог даст, и отпустит. – Священник снова благословил Инну, попрощался со всеми и вышел из палаты.
А вечером Инна впервые отказалась от обезболивающего на ночь.
- Мне гораздо лучше. Почти не болит, - улыбаясь, объясняла она сестре.
- Ну, смотрите. Если заболит, позвоните, - медсестра с сомнением покачала головой и отошла к следующей кровати.

На следующий день появился Евгений.
- Прости, солнышко! Вчера так и не успел к тебе, была важная встреча. Приехал уже часов в восемь, но меня не пустили, - он протянул жене букетик ландышей.
- Красота какая! – Инна улыбнулась и поднесла цветы к лицу, вдыхая аромат.
- Подожди минутку, сейчас воды наберу, я баночку захватил, - Женя принес банку с водой и пристроил букетик на тумбочке, перед иконой. – Вы уже окно открыли? – он подошел к окну и выглянул на улицу. – Ветер сегодня. Давай я лучше пока прикрою, а то еще простынешь.
- Жень, а я сегодня уже сидела. Даже вставать пыталась на минутку, но доктор сказал, что рано еще, опасно, можно все испортить.
- Молодец! Только ты не спеши, ладно? Это, конечно, чудо Божие, но злоупотреблять чудом не стоит.
Потом они еще о чем-то ворковали. Эля раздраженно кусала губы. Злость на несправедливость жизни грызла ее особенно в моменты посещений Евгения. Почему одним все, а другим ничего?! Она так и не написала матери про аварию, а телефона у них в деревне не было. Эля никак не могла заставить себя начать письмо. Это значило перечеркнуть все, все надежды, все стремления. Это та точка, за которой жизни уже не было. В самом деле, зачем жить такой, как она? Кто заплачет, если ее не станет? Мать уже свое отплакала. Да и накладывать на нее такой вот пожизненный уход за дочерью-инвалидом, не велика радость. За время болезни Эля убедилась – никому она не нужна. Пашка, друзья – все в прошлом. Будущего нет. Так зачем же тянуть время, терпеть боль? Скорей бы уж закон об эвтаназии приняли. Эля была бы первой на очереди.
- Форточку откройте! Душно! – ее слова прозвучали резко, как удар хлыста. – Приходят, распоряжаются, никого не спрашивают, - добавила она в полголоса. Эле хотелось сопротивления, скандала, в конце концов. Хотелось кричать, требовать.
- Простите! – Евгений, который перед тем шептал Инне что-то ласковое, поднялся и приоткрыл окно. – Так, нормально? – спросил он Элю, спокойно глядя ей в глаза.
Эля отвернулась, в глазах стояли слезы. Женя снял пиджак и накинул на плечи Инне.
- Не дует? Давай, пирожки поешь, мама сегодня пекла, свежие, - он снова присел на кровать.
- Девочек угости, - прошептала Инна, кивнув в сторону Эли. Евгений кивнул и через минуту пирожки разошлись по тумбочкам.
- А это нам, - Женя улыбнулся и разломил пополам последний пирожок.

Ночь была почти летняя, душная, жаркая. Эля металась на влажных простынях, стараясь как-нибудь улечься, спина ныла нестерпимо, обезболивающее действовало слабо, а наркотики врач колоть запретил. Сказал: «Хватит! Молодая еще!» А какая разница, молодая – старая? Все равно - будущего нет. Эля вытянула руку, чтобы прохлада от окна хоть немного отсудила разгоряченную кожу. К чему это все? Сколько еще терпеть? Может, лучше сейчас, пока в больнице? Там, в деревне, на глазах у матери хуже… Эля ухватилась за край подоконника и слегка подтянулась. Руки у нее всегда были сильные, а пока с Пашкой жила и в спортзале бывала регулярно, надо же было форму держать. Еще слегка подтянувшись, она развернулась на кровати и чуть не вскрикнула, но сдержалась. Оглядевшись, она убедилась, что все спят. Девушка вползла животом на тумбочку и распахнула створку пошире. С минуту она дышала свежим воздухом, а потом перевалилась на подоконник и, вцепившись в его край тонкими, горячими пальцами, стала подтягивать тяжелое, непослушное тело. «Сейчас, сейчас! Еще чуть-чуть и все кончено!» - бились в голове короткие мысли. Страха не было, только волнение, что не успеет.
- Господи, помилуй! – негромкий вскрик Инны заставил ее дернуться. Эля почувствовала, как женщина обхватила ее за талью и стала стягивать с подоконника. – Девочка, милая, что же ты удумала?! – шептала Инна, тяжело  дыша.
- Оставь! Да оставь же ты меня! – Эля вырывалась. – Я все равно… Зачем тянуть? Не хочу! Не хочу, слышишь?!
- Тише, тише. Все нормально, девочки, ей просто душно, - пояснила Инна проснувшимся соседкам по палате. – Ну, что ты хочешь, чтобы психиатра привели, чтоб на учет тебя поставили, как склонную к суициду? Ложись тихонечко, - прошептала она Эле.
Девушку трясло. Инна обняла ее и прижала к себе.
- Милая, хорошая! Успокойся, все хорошо будет! Господь не оставит! – тихо говорила она, укачивая Элю, как ребенка.
- Да не будет же ничего! Зачем жить? Кому я нужна? – Эля захлебывалась слезами. – Зачем ты остановила меня? Сейчас бы все уже кончилось…
- Нет, родная, это иллюзия. Все бы только началось. Душа-то у тебя вечная. Тело бы перестало болеть, это правда. И в первый момент, душе стало бы очень хорошо. Она почувствовала бы свободу, легкость, способность перемещаться в пространстве. Вместе с тем, душа сохранила бы все чувства, воспоминания.
- Вот видишь…
- Да, только это не все. Душа после смерти попадает в мир духов. И эти духи – святые Божии ангелы и бесы. Ты не знала в земной жизни Бога, не стремилась к Нему, не готовилась к переходу в Вечность, потому ангелы не смогли бы помочь тебе, душа твоя была бы захвачена бесами и отведена на вечные мучения. Эти страдания много горше и нестерпимее, чем то, что ты терпишь здесь.
- Откуда ты все это знаешь? – Эля высвободилась из объятий Инны и исподлобья глянула на нее.
- Господь открывает такие знания верующим в Него. Существует много случаев, когда Бог давал душам умерших вернуться в тело и рассказать, что они пережили. У этих людей уже не осталось вопросов о смысле жизни. Смысл в том, чтобы в Вечности душа попала в Царствие Небесное, ко Господу, а не в адовы мрачные места, на вечные муки. И подготовиться к этому мы можем только здесь, в земной жизни. Ты поспи сейчас, а потом, если захочешь, еще поговорим об этом, - Инна пересела на свою кровать. – Ты – крещеная?
- Нет. У нас в деревне храма не было. А потом… я как-то не думала, что надо.
- Надо. Это важно очень. Ну, ладно, это потом. Болит спина? Может, медсестру позвать?
- Да, нет, ничего, - попробую уснуть. Эля закрыла глаза и почти сразу провалилась в сон.

Утром Эля проснулась только к обходу. Открыв глаза, она увидела, что соседняя кровать пуста.
- А Инна где? – спросила Эля хозяйку телевизора.
- У нее инсульт был под утро. Медсестра подошла, а она и сказать ничего не может. Скорее в реанимацию увезли.
Завтрак прошел в тяжелом молчании. Инну в палате любили. С тех пор, как она стала вставать, все норовила помочь каждой – «утку» подать, воды налить, поделиться домашней едой с теми, к кому никто не ходил. После еды Эля вдруг увидела у себя на тумбочке икону Божией Матери и бутылочку с какой-то жидкостью, что оставил священник Инне. Она приоткрыла пробку, какое-то неземное благоухание исходило от жидкости. Эля смочила палец и осторожно провела себе крестообразно по лбу, как это делал батюшка. Она посмотрела на икону. «Господи, помоги!» - произнесла Эля мысленно, на душу опустился незнакомый, странный мир.
Вечером в палате узнали, что Инна умерла.

Пасха. Эля смотрела на икону Божией Матери. В этот день воскрес Господь. Хотелось радости, праздника. Но в сердце было пусто. Эля закусила губу, чтоб не расплакаться. Почему так? Почему все так?!
Неожиданно дверь в палату распахнулась.
- Христос Воскресе! - улыбающийся священник появился на пороге.
- Воистину Воскресе! – в разнобой ответили женщины.
- Я вас сейчас святой водичкой покроплю. Во здравие души и тела, - батюшка положил на столик небольшой чемоданчик, достал из него чашку, бутылочку с водой и кропило. – Во Имя Отца, и Сына, и Святаго Духа… - повторял он, взмахивая кропилом. – Вот так. Хорошо.
Эля неотрывно смотрела на него. Наконец батюшка подошел к ней. Глянул на нее, на иконку возле постели и присел на стул.
- Знакомая иконка, - произнес он негромко.
- Мне Инна подарила.
- Да, а я Инне, - улыбнулся священник.
И столько в его глазах было тепла, любви, что Эля не выдержала, расплакалась. Батюшка осторожно погладил ее по голове.
- Что ты, милая? Праздник, а ты плачешь. Или горе какое?
- Я… Нет. Я… У меня ноги не ходят, и Инна умерла, и все так плохо, я совсем одна!
- Тише, тише, милая. Ты не одна. Вот и Господь с тобой, и Матерь Божия. И меня, грешного, послал. Я ведь и не собирался сюда сегодня. И вдруг что-то потянуло. А тут вот кто ждет оказывается.
- Да я ведь и некрещеная! – прошептала Эля.
- А в Бога веруешь?
- Да. Мы с Инной говорили. А потом она… Это из-за меня! Из-за меня она умерла.
- Она, доченька, умерла, потому что Христос ее к Себе забрал. Мы скорбим о расставании с ней, но для нее так лучше. Она хорошо умерла. Исповедалась, причастилась. О такой смерти каждый православный человек мечтает. Не плачь. Может быть, она сейчас и слышит нас. И расстраивается, что ты плачешь в такой Праздник. Христос Воскрес и спас весь мир, доченька. Ну, улыбнись.
Эля улыбнулась сквозь слезы.
- Батюшка, я креститься хочу. Можно?
- Можно, конечно, можно. И нужно. Просто необходимо. И с того момента, как ты примешь крещение, ты больше никогда не будешь одна. Божия милость пребудет с тобою. Я буду приходить к тебе, расскажу обо всем, о вере нашей, о жизни христианской. А потом и окрестим.
- Спасибо вам, батюшка!
- Во славу Божию! Христос Воскресе!
- Воистину Воскресе!