Странная повесть

Часть 1. Перерождение
Мне было 6, когда ушел отец. Из семьи. О нем напоминали лишь скромные денежные суммы, передаваемые матерью в мой день рождения. Звонков почти не было. Лет до 14-15 еще были периодические визиты к нам домой, но после они прекратились. Да и у меня как-то особо не возникало желания прийти к нему в гости – жил он один, с тремя кошками и братом, который,  правда, бывал в его доме наездами – сам жил в Москве.
Летом я обычно срывался в какое-нибудь очередное «путешествие» - брал старый велосипед, энное количество денег и кое-каких прочих вещей, палатку и отправлялся колесить просторы родной области. Из связи брал лишь телефон, по которому звонил матери в заранее обговоренное с ней время – в остальное время он был отключен.
Я не любил шумных компаний, предпочитая им тихие посиделки в узком кругу близких друзей. Иногда созванивался с ними или переписывался в соцсетях. Увлеченно коллекционировал монеты и холодное оружие.
Я как-то рано понял, что в жизни следует с некоторой опаской относиться к окружающим, я должен на 100, 200% быть уверенным в искренности слов и поступков человека при общении. Может, это от того, что сам частенько врал, или же привирал?.. И потому боялся и не хотел ставить себя на место обманутого.  Но если уж я вводил человека в круг самый близких друзей, которых можно пересчитать на пальцах одной руки, то был предан ему чуть ли не фанатично. И всегда старался, так или иначе, помогать.
Когда я начал встречаться с девушкой, то сильно смущался ее вопросов, ее движений, даже пристального взгляда, особенно, оставаясь наедине с ней. Так вышло, что до нее у меня не было опыта общения с девушками и приходилось учиться «на ходу». А поскольку отца рядом не было, то не у кого было спросить совета, как вести себя, а заговорить об этом с теми из сокурсников, кто уже был в отношениях – дело было в годы институтской учебы – я не решался.
Постепенно я стал более раскован в общении с любимым человеком, оказывал ей всяческие знаки внимания, которые уже стандартизированы и не требуют лишнего упоминания, на мой взгляд, но в один прекрасный день мне объявили, что мы расстаемся и самого слова «мы» уже не существует.

Я взглянул на хмурое небо над головой, вспоминая сейчас обо всем этом, пока медленно брел по парку, в котором еще не отключили фонтан. Затем решил присесть на скамейку, разогнав стаю голубей.
В парке было малолюдно, в основном мамы с колясками, да влюбленные парочки. По левую руку от меня, издалека, быстрыми темпами приближалась небольшая компания из троих подростков – 15-16 лет – все трое – парни.
Двое – те, что покрепче, шли по бокам, тот, что послабее – между ними. Они о чем-то горячо спорили, я бы сказал, пререкались между собой, когда поравнялись с моей скамейкой. Неожиданно, один из них – тот, что покрепче, с силой ударил в бок более слабого. Второй «крепыш» поддержал первого, присоединившись к начавшемуся здесь же шпынянию и избиению.
Видно было, как пострадавший пытался неумело сопротивляться обидчикам, но эффекта от его действий почти не было – обидчики лишь злобно усмехались и еще больше раззадорились. А удары, меж тем, «прилетали» бедняге в челюсть, бока, живот и т.д. Силы были неравны.
Я смотрел на все это и не двинулся с места, чтобы помочь. И никто к ним не подошел, наоборот, все шарахались от них в стороны. Или делали вид, что не замечали этого.
Я вспомнил себя, как меня также мутузили давным-давно, и я живо представил себя на месте того «мальчика для битья», словно заново переживая ту беспомощность, тот страх, ту обиду за то, что не понимал, почему они со мной так. Но в еще большей степени – обиду на себя самого, за то, что не смог тогда, 20 лет назад, дать сдачи каким-то отморозкам…
Во мне с детства прививали отвращение, неприязнь к насилию, даже, если его направляют против тебя – «кулаки – это последнее дело», «ударили по левой щеке, подставь правую» и пр. из этой оперы. Впрочем, это не уберегло меня однажды от неверного шага, чего не могу простить себе до сих пор.
Я также продолжал сидеть на скамейке в парке, хотя потасовщики уже давно ушли. Вокруг было тихо.

Вдруг взгляд мой упал на серого тощего котенка, жалобно мяукавшего под скамейкой напротив. Начинал накрапывать дождь. Неожиданно во мне проснулась спавшая до того жалость, когда встретился взглядом с затравленным и беззащитным взглядом котенка.
Я нащупал в кармане сверток колбасы, непонятно, как и откуда там появившийся, отломил несколько кусочков, подошел к скамейке напротив и молча положил рядом с животинкой. А затем уверенным и злым шагом направился домой – меня возмущало то, как можно выкинуть полугодовалого котенка! Не брали бы вовсе! Почему-то я был уверен, что его именно выкинули непорядочные хозяева, а он не был рожден какой-нибудь приблудившейся бездомной кошкой.
Придя домой, я разделся, прошел в уборную и начал вспоминать, что я обещал себе сегодня сделать. Из кухни донесся голос жены:
- Милый, это ты?
- Да, - ответил я, нажав кнопку на сливном бачке унитаза.
- Мой руки и садись ужинать, - была следующая фраза в мой адрес.
- Что у нас сегодня, дорогая? – в эту фразу я, пожалуй, вложил всю нежность и внимание, на которые только был способен.
- То же, что и вчера: вареный рис с курицей и жареной рыбой, - последовал лаконичный ответ.
- Что делала, пока меня не было?
- Перестирала твое белье, позвонила подруге – она пригласила меня завтра составить ей компанию, гуляя по магазинам.
- И ты согласилась?
- Ну, конечно, это же Лида – мы с ней с института дружим.
- И во сколько ты пойдешь? Как долго вы планируете «гулять» с Лидой?
- Саш, ну что за допрос? Пойду часа в два, когда вернусь – не знаю – мы еще в салон красоты хотели заскочить по дороге.
- Зачем тебе какой-то салон? Ты у меня и так красивая!
- Твоя вежливость больше смахивает на жлобство! – резко оборвала меня супруга, уставившись в окно.
- Наташ, ну что ты такое говоришь?! Какое жлобство, к черту?! Уже и комплимент нельзя сделать! – я был уязвлен и оскорблен таким отношением.

- Ты когда мне обещал сводить меня в салон? Две, три недели назад? Или месяц?
- У меня сейчас свободных денег нет – я договорился с одним нумизматом о покупке партии старинных монет, индийских. Я давно уже на это откладываю.
- Так, значит, на монетки у него деньги есть, а на жену нет! – ситуация была на грани скандала.
- Да у меня и в мыслях такого не было, но ты тоже должна…
- Значит так: с этого момента я тебе ничего не должна: я развожусь с тобой! У меня появился другой мужчина.
- Что-о-о-о?! Какой еще «другой» мужчина? Как это, разводимся? – я был в шоке от услышанного и неописуемом гневе.
- Слишком много вопросов, мальчик! А вот так, разводимся и все тут! Да, я нашла другого, уже давно, просто не хотела тебе говорить, вернее, не могла никак подходящий повод для этого найти! Спасибо, что дал таковой!
- Наточка, ну что ты такое говоришь?! Прошу, не уходи! Я все отменю, и нумизмата этого, и монеты… Только останься со мной! Ты же пошутила насчет другого, правда? – в моем голосе не было и намека уверенности, но отпечаток надежды.
Я упал перед женой на колени.
- (После некоторого молчания) Но в следующий раз шуток уже не будет! Ладно, так и быть, останусь, да и куда ж ты без меня денешься, за тобой глаз да глаз нужен (целуя меня в лоб, когда поднимался с колен)!
- Ната, я люблю тебя, но не хочу, чтоб наши отношения строились на жалости одного из нас к другому! – твердо заявил я, глядя в глаза жене.
- Я с тобой не из-за жалости или материнского инстинкта, а потому что, несмотря ни на что, надеюсь еще увидеть наших детей, а ты заставляешь меня шантажировать тебя, чтобы продолжать быть рядом! Это жестоко, Саш!
- Ну, прости меня, Наташ, прости дурака неразумного! Я не хотел причинить тебе боль или неприятность. Позволь мне искупить мою вину перед тобой в спальне? – в этот момент мои глаза были, наверно, как у кота из «Шрэка».

Жена посмотрела мне прямо в глаза, потом скривила на губах стыдливую улыбку, обняла меня и потащила за собой…
…Спустя минут 40 я уже лежал на кровати, с блаженной улыбкой на устах, проводив взглядом фигуру жены, пока она не скрылась в ванной.
На жене держалось домашнее хозяйство, готовка-стирка-уборка, периодически она ходила по магазинам за новым парфюмом, новой одеждой, новой бижутерией. Естественно, за мой счет – сама она не работала. Моей зубоврачебной  зарплаты хватало на все ее притязания, случавшиеся 2-3 раза в сезон, и на самообеспечение – посиделки с немногочисленными друзьями в уютном баре или пабе, а порой они приходили к нам домой, и мы смотрели какой-нибудь матч – то футбольный, то хоккейный – я их всегда приглашал составить мне компанию.
С Натой я был женат порядка 10 лет. Вышеописанная сцена была далеко не первой – Ната всегда грозиться уйти от меня «раз и навсегда», и каждый раз мы проверяем друг друга на прочность, пока не выясняется, что предыдущий «последний раз» был не последним. Но я чувствовал, что с каждым разом все сложнее уламывать ее с помощью секса, она стала соглашаться с какой-то устало-безразличной интонацией, делая вид, что все равно подыгрывает мне, изображая из себя гордую гусыню, снисходящую до простых смертных.
Я любил надевать маску униженного перед ней, признавая над ней право обладания мною, в свою очередь, подыгрывая ей. И достаточно четко отдавая себе в этом отчет.
В быту я был тяжел, мог не бриться неделю, другую, искал запропастившиеся утром носки, но, в общем, обеспечивал себя минимумом необходимого, избегая излишеств. В том числе, в алкоголе, тем более зная, что я мог, забывшись, повысить голос, нагрубить и т.д., а утром бесконечно и жалко извиняться.  К тому же, я всегда помнил о матери, как отец грубо обращался с ней, когда приходил к нам, и мне не хотелось повторять его ошибок.
Помывшись вслед за женой, я решил почитать на ночь что-нибудь из Эдгара По. И лег спать.
Спустя неделю после этого, проснувшись в субботу в районе полудня, я обнаружил на прикроватном столике записку, написанную рукой Наты, где она говорила, что решила окончательно меня бросить, потому что устала так жить, видя каждый день рядом с собой ничтожество, и делая вид, что все хорошо. Она закончила письмо фразой: «Прости меня, Саш, я правда больше так не могу» и подписью с сегодняшней датой.
В этот момент я услышал крик, доносившийся с улицы, из окна на кухне, которое, видимо, было открыто.
Отложив письмо, я встал с кровати, оделся и прошел посмотреть, что случилось. Как только я зашел на кухню, то убедился в своем предположении – окно действительно было открыто настежь. В этот момент в дверь стали бешено колотить какие-то сумасшедшие люди, как я тогда подумал. Не обращая внимания на стук в дверь, я с беспокойством выглянул на улицу – внизу, прямо у подъезда, лежала окровавленная Ната, распластав руки и ноги в разные стороны. Ее взгляд остекленел навсегда.
Я в ужасе отпрянул от окна, погружаясь куда-то, где в отдалении уже услышал доносившиеся с улицы крики, не помнил, как открыл дверь и что было потом…
Накануне я пришел с бутылкой вина и цветами, заранее купив специальные свечи, чтобы устроить романтику, но Ната отказалась, сославшись на сильную головную боль и легла спать в гостиной, поблагодарив за намерения.  Я поинтересовался, все ли у нее в порядке, она ответила утвердительно, даже поцеловала меня и легла спать.
Я поставил цветы в вазу, а вино в холодильник и закрылся в своем кабинете, откуда потом ушел спать глубоко за полночь – общался по скайпу с друзьями.
Лишь задним числом я понял, почему Ната так странно повела себя накануне – раньше она всегда радовалась подобным вещам – она тогда уже  приняла решение и хотела уединиться, собраться с мыслями… А я не смог этому помешать. Не понял в тот момент.
 
Так я стал вдовцом в неполные 40. Я погрузился раздумья – почему же она не решалась порвать со мной и уйти к кому-то менее ничтожному? За что она меня любила? По-настоящему. Иначе бы не оставалась рядом все эти 10 лет.
Эти вопросы не давали мне покоя, но найти на них скорый ответ я не смог. Скорый и однозначный. Она говорила о детях, но при этом всегда использовала средства защиты…
А любил ли я ее по-настоящему? И вот этот вопрос был куда страшнее, ибо было с кого спрашивать. А от себя, как бы ни хотелось, не сбежать.
У меня не было к ней особых притязаний, выходящих за рамки стандартной схемы «готовка-уборка-постель», и это воспитывало потребительское отношение к человеку. В таком ракурсе ты воспринимаешь человека как функцию, удобное приложение.
Я стал замкнутым, перестал приглашать друзей в гости, и сам редко соглашался на какие-то встречи. Общался по телефону или скайпу лишь с близкими друзьями.
Я тяжело переживал смерть Наты, это было сопоставимо с уходом матери пять лет назад – Ната была такой же чуткой, заботливой и трепетной, как моя мать. Ната четко обозначала границы дозволенного мне, следя за тем, чтобы я не заплывал за буйки в океане семейной жизни, она приучила меня контролировать свои эмоции, быть сдержаннее и проявлять уважение к окружающим, особенно к женщинам.
Теперь же я был, формально, волен в поступках, но Ната порой давила на меня своим авторитетом, когда я вспоминал ее. Смогу ли я вновь быть счастлив с кем-то еще? Увы, но я не мог однозначно положительно ответить на этот вопрос.
Я решил взять отпуск на работе и уехать на некоторое время на дачу, чтоб привести свои нервы в порядок.
Так я решил предаться охоте – еще одна моя отдушина. Днем стрелял то в зайцев, то в уток, а вечером готовил себе недурной ужин, неизменно ставя бутылку красного вина на стол, к закускам.
Я засыпал у камина, в пьяном бреду, зовя Нату на помощь, ибо мне все чудилось, что защемило сердце и нечем дышать, но вскоре панический приступ благополучно проходил, и я отправлялся в гости к Морфею.
Из живых на даче была только собака – немецкая овчарка по кличке Гретта, с которой мы гуляли по здешним окрестностям. Ей было около 10 лет – я купил ее когда-то в городе у одного собаковода. Как раз тогда, когда мы с Натой поженились – это напоминало мне о ней.
Но постепенно острая боль утраты стала уходить, размываясь по вечерам в пенистых волнах красного вина, а утром вновь разбиваясь о скалы набегавшей волной. Так продолжалось неделю, может, и больше, пока я не осознал, что этот путь никуда не ведет. Как и то, что просто обязан транслировать на окружающих, близких мне людей ту теплоту и заботу, которую дарила мне Ната – в этом мне виделся шанс обеспечить ей бессмертие.
Я стал чаще звонить и писать друзьям, интересоваться их жизнью и проблемами, внимательно выслушивать каждого и стараться помочь, чем мог. Я напрочь забыл о себе. Это выдернуло меня из того оцепенения скорби, в котором я пребывал.
Когда я испытывал необходимость в интимной близости, я ставил перед собой фото жены, вспоминал приятные моменты, связанные с ней, и неистово мастурбировал, снова и снова прокручивая в голове те эпизоды, когда я был счастлив. Потом, правда, я испытывал чувство некоторой стыдливости, и бежал мыть руки в ванную. Мысли о том, чтобы «снять» кого-то на ночь, я не допускал – это было бы оскорбительно по отношению к памяти Наты.
Анализируя свое поведение в прошлом, я клеймил собственную бесхребетность в отношениях с женой, иногда и с друзьями, и жаждал, требовал себе жестокого наказания. Так я стал мазохистом.
Стегания шипованной плетью, длительное стояние «на горохе» - по несколько часов в день -, многочисленные царапины, ушибы и порезы.. Больше всего я лупил собственные руки за шаловливость, что заставило меня, вслед за ними, обратить внимание на предмет собственной плоти – мне нужен был только секс, чистые носки и накрытый стол от покойной жены, прежде всего, секс. Потому карающий меч моего гнева обрушился на источник похоти и греха – я решился на оскопление.
Это было, наверно, самое радикальное мое решение за всю жизнь. Но чувство страха за грядущие последствия, вернее, из-за непонимания того, как я буду жить в новой реальности, мысль о нестерпимой боли, которую неизбежно следовало причинить самому себе, останавливали меня, не давали мне быстро и без колебаний совершить задуманное.
Я лежал на полу в позе эмбриона, чувствуя голым телом его холод, держал в руке нож и плакал. Плакал от осознания беспомощности.
При этом я отчетливо сознавал, что собственный половой член воспринимается мною как чужеродный объект, избавление от которого сулит обеспечение целостности моему организму. Но действовать кустарными способами я не решался – лучше сделать это в клинике, под руководством опытных врачей-хирургов.
Еще некоторое время после этого я пытался договориться с врачами о том, чтобы они помогли мне, но многие не соглашались, ссылаясь на отсутствие показаний к операции.
В конце концов, я вынужден был обратиться к одному знакомому врачу, дав все необходимые расписки на случай чего о добровольном характере операции и уговорив его помочь мне – до последнего не хотел его вовлекать во все это.  Правда, ко всему прочему, он потребовал от меня за это бутылку элитного алкоголя, на что я, конечно, согласился.
И вот, спустя полмесяца после описываемых событий, это наконец-то свершилось! Я испытал неимоверное облегчение, когда все закончилось. Было такое ощущение, будто я вылечился от какой-то длительной и опасной болезни. Будто я умер и родился заново.
Часть 2. Одиночка среди людей.
 
Новость о моем «перерождении» вскоре, каким-то образом, дошла до моих друзей, которые почти сразу же поспешили подать в отставку с этой позиции, ибо считали чем-то богомерзким общение с подобными мне. На работе коллеги тоже стали как-то отводить взгляд в сторону, сведя общение со мной к минимуму.
Я долго не понимал такой реакции, не принимал ее, но вскоре понял, что пытаться как-то объяснить все этим людям просто бессмысленно, и я даже не стал тратить время на это, живя так, как будто ничего не было.
Я не замечал – старался не замечать – косых взглядов, перешептываний за спиной и недружелюбных шуточек с подколами, показывая, что мне все равно, что они обо мне думают – пусть принимают меня таким, какой я сейчас есть.
Наше общество, сделал вывод я, не приемлет никакой инаковости, а стремится к унификации всего и вся; тебя сразу начинают считать чужаком, которому нельзя доверять и к которому следует относиться с известной долей враждебности. Попытки одного человека восстать против навязываемой безликости и единообразия оборачиваются для него весьма печально, если не трагически. Очень скоро я в этом убедился…
Но все это не остановило меня в стремлении завести ребенка – пусть и путем усыновления/удочерения – я склонялся, конечно, к последнему, мечтая назвать дочь Натой в честь жены.
…Однажды, убивая пятничный вечер в одном из увеселительных заведений города, допивая не первый бокал виски со льдом, я заметил слева от себя девушку, на вид лет 20-25, с поникшим лицом и притягательными голубыми глазами.
Я рискнул обратиться к ней, узнать, что случилось:
- Привет! Чего скучаем? Все в порядке?
- А что, если человек скучает, то с ним обязательно должно быть что-то не в порядке? – вопросом на вопрос ответила девушка.
- Нет, я этого не говорил… Ты – можно я буду обращаться к тебе на «ты»? –ты меня не так поняла…
- Валяй, обращайся! Только как тебя зовут?
-  Саша.
- Окей, Саша, валяй! А я Женя.
- Спасибо. Так вот, Женя, я лишь хотел узнать, почему у тебя понурый вид?
- А тебе-то что?
- Можешь называть это рефлексом: просто, когда вижу, таких как ты, тоскующих людей, хочется подойти к ним и как-то приободрить, расспросить, что случилось – дать им возможность выговориться, если угодно.
- То есть, ты это сделал из жалости? Ничья жалость мне не нужна.
- Нет, но из желания как-то помочь развеяться.
- Хм, ты альтруист, что ли? Я думала, они все уже вымерли.
- Я ценю твое чувство юмора, кхе-кхе. Но мне просто приятно помогать окружающим, я испытываю от этого чувство морального удовлетворения, вот и все.
- Понятно, ты просто кормишь свое самолюбие.
- Если хочешь, можешь считать меня альтруистом, окей.
- Тогда закажи мне еще рюмку текилы,  - во взгляде Жени читалась уже какая-то игривость.
 - И какая же это по счету будет? - спросил я ее.
- Не десятая, не парься.
Я исполнил ее просьбу, мы с ней еще какое-то время поговорили, а потом решили обменяться контактами напоследок.
- А ты забавный! Звони, если заскучаешь! – Женя подмигнула мне перед уходом, одарив загадочной улыбкой.
- Хорошо, удачи тебе! – пожелал я своей случайной спутнице, после чего тоже отправился домой, вызвав такси.
В ходе нашего диалога я узнал, что Женя росла в доме-интернате, без родителей, ни мать, ни отца не помнила и была лесбиянкой. Ее с детства тянуло на сверстниц, в которых она искала того, кто ей заменит мать, будет заботиться и любить ее. И редко находила понимание.
В подростковом возрасте она пыталась завязать отношения с ребятами, но ничего не вышло – никаких ответных чувств к ним она не испытывала. Она тогда еще считала, что детские влечения всего лишь глупость, пытаясь так сбежать от себя.
Женя очень остро переживала в себе эту свою особенность, обрекавшую ее на определенное одиночество, замкнутость в общении с окружающими и желание закрыться в своем мирке.
Она искала человека, который по-настоящему поймет ее и поддержит – Женя была очень не уверена в себе, испытывала комплекс неполноценности из-за своей ориентации, считая это чем-то плохим, греховным. Но ничего не могла с этим поделать. Это было чем-то большим, чем просто попытка заместить материнскую любовь и ласку. 
Я рассказал ей про себя. Она с сочувствием и всем возможным пониманием отнеслась к моим словам, пыталась как-то приободрить даже, много шутила в тот вечер. Я узнал, что она художница, и ее рисунки несколько раз экспонировались на собственных выставках, которые ей помогали организовать ее друзья – вырученные деньги от продажи картин она переводила в детский дом «Малютка», что  на другом конце города.
Помимо абстракций, пейзажей и автопортретов, Женя еще писала музыку на стихи пишущих друзей, а иногда и свои собственные, но реже – за плечами была музыкалка, которую она закончила, будучи еще в интернате. К тому же в нынешней квартире была музыкальная установка с синтезатором, а так она работала флористом в цветочном магазине.
Друзей – настоящих – у нее было немного – по пальцам пересчитать, но она с ними регулярно общалась, как и они с нею. Одно время она даже санитаркой в морге подрабатывала – так что, работы не чуралась, никакой.
Она легко могла подолгу цитировать целые куски из поэзии Цветаевой, Ахматовой, в чем я тоже убедился – в рамках вечера нашего знакомства – забыл упомянуть об этом в начале.
Придя, наконец, домой, я рухнул на кровать от непонятно откуда навалившейся страшной усталости, и тут же уснул, не раздеваясь.
Утром я, как обычно, наскоро позавтракал, а потом засобирался на дачу, решив провести там эти выходные. Правда, сейчас я стал больше увлекаться рыбалкой, нежели охотой, но даже не это было главной целью моего загородного вояжа, а возможность спокойно прогуляться по лесу, слушая пения птиц и слыша хруст ломающихся сухих веток под ногами. Там я планировал разжечь небольшой костер, пожарить сосиски и сыграть самому себе что-нибудь на гитаре – она была у меня на даче. Я захватил еще немного картошки, чтобы запечь ее.
День, в итоге, я провел замечательно, ибо погода способствовала моей легкой прогулке, а на следующий день я решил привести в порядок участок и отчасти дом, занимаясь хозяйственно-бытовыми заботами. В понедельник нужно было вновь идти на работу.
Все выходные я вспоминал свою встречу с Женей, пока не пришел к выводу, что было бы неплохо поговорить с ней еще раз, в неформальной обстановке.

Первое впечатление от нее у меня осталось положительным, я проникся историей ее непростой судьбы, мне нравилось то, в какой легкой манере она вела диалог, нисколько не навязываясь. Она была мне явно симпатична – и внутренне, и внешне.
Я хотел предложить ей  усыновить ребенка, создав семью. Или ее подобие – кому как нравится. Но захочет ли она этого, учитывая ее влечение? Мне требовалось убедить ее в этом, чтобы она вырвалась из своего одиночества и обрела цель в жизни.
Моя идея казалась мне чем-то из области фантастики, но, тем не менее, я не отказался от попытки ее реализации.
Часть 3. Прерванное счастье
Я позвонил Жене спустя пару дней и предложил снова встретиться. Там же, где в прошлый раз. Она сказала, что там было слишком шумно, но она знает одно место, где потише  поуютнее; продиктовала адрес, и мы условились в пятницу вечером встретиться там в 7.
Я был только ЗА предложенную Женей идею, и потом согласился почти без раздумий. И вот, наконец, этот день настал. Узнав о сути моего предложения, Женя сначала отрицательно покачала головой, сказав, что готова со мной общаться в том формате, что есть сейчас, но не более, обмолвившись шуткой о том, что если бы она и согласилась, то на удочерение.
Именно это мне и надо было! Я заявил ей об этом, предупредив, что иду на это не ради удовлетворения ее плотских влечений, а чтобы она сублимировала их в чисто воспитательную деятельность и заботилась о ребенке. Добавил, что она мне нравится, на что получил ответ: «Ты тоже забавный».
Мы посидели с ней еще некоторое время в этом, и впрямь, тихом заведении, выпили еще по бокалу вина, а затем условились на будущей неделе начать собирать необходимые документы для усыновления.
Процесс этот оказался для нас достаточно долгим и тернистым, ибо сначала нам не хотели подписывать бумаги, затягивали с бюрократическими проволочками, из-за чего Женя даже однажды прямо сказала,  что ей все это надоело.

Я, конечно, разубедил ее, хоть  не без труда, объяснив, что это лишь первые трудности, как же дальше? У нас есть общая цель, и мы должны планомерно к ней приближаться, никуда не сворачивая. Я всячески поддерживал Женю в этот непростой период, и в итоге мы справились – все документы были собраны, анализы сданы, спецкурсы пройдены и мы отправились в детдом за нашей будущей дочерью.
Приехав туда, мы лоб в лоб столкнулись с десятками пар глаз, в которых было  недоверие к чужакам и надежда. Пока мы шли по коридору в кабинет директора, за нашей спиной слышалось перешептывание ребят, проходивших мимо, из-за чего я лично чувствовал себя неловко. Жене было в этом смысле проще – она сама выросла в доме-интернате, где были схожие условия. По пути следования к нашей цели мы потеряли счет приветствиям к встречавшимся воспитанникам.
Разговор с руководством детдома был непродолжительным, но продуктивным. Мы предоставили все необходимые документы, с ними ознакомились, а затем нас повели на своеобразные смотрины, скорее ассоциирующиеся с ярмаркой в базарный день, и это было самое паршивое в этой системе. По крайней мере, со стороны это выглядело так.
Мы долго выбирали среди прочих «нашу» дочь, беря в расчет те указания, которые дала нам директриса – на кого стоит обратить внимание. В конце концов, наш выбор пал на 6-летнюю Наташу, которая светилась от счастья, когда мы с Женей протянули ей руки, и она пошла за нами. Оформив как положено документы, мы поехали с Натой – так я сразу стал звать ее  в честь покойной жены – к нам домой, обживаться на новом месте.
Первое время Ната вела себя очень застенчиво и скованно, привыкая к новым условиям, когда можно было свободно заниматься тем, чем хочешь. И рядом не было строгого надзирателя, каравшего за малейшую провинность – Ната в последствии сама рассказала нам о таких эпизодах, свидетелем которых она была лично, но молчала, ибо боялась наказания за разглашение. Хотя с виду детдом не производил впечатления «тюрьмы для детей» - видимо, то, что мы видели, было фасадной стороной жизни там. В принципе, ничего удивительного.
Спустя месяц мы с радостью заметили перемены к лучшему в поведении Наты: она стала уверенно называть нас «папа» и «мама», не стеснялась открыто выражать свои эмоции, вела себя непосредственно, и мы быстро нашли с ней общий язык.
Я вкладывал в воспитание Наты не меньше, чем Женя, ибо для каждого из нас это было очень важным событием в жизни. Дочь еще больше нас сплотила, дала нам смысл дальнейшего существования, мы стали понемногу строить планы на будущее. Я старался компенсировать, восполнить тот дефицит внимания, который я допускал по отношению к жене. Женя просто сублимировала свои потаенные инстинкты.
Шла усиленная подготовка к школе, когда мы с Женей  серьезно поругались. Не зря, видно, говорят, что счастье, как и свобода, это испытание, которое не каждый в состоянии выдержать. Я стал замечать, что Женя стала поздно возвращаться домой, подчас в далеко не трезвом состоянии, и от нее пахло чужими духами (женскими). А иногда и мужскими (!).
Я догадывался, что она стала гулять направо и налево с кем попало, уделяя воспитанию дочери и ее подготовке к школе минимум внимания. Однако, не сразу решился открыто высказать ей свои подозрения и серьезно обсудить ее поведение. Наконец, это произошло, и мы сели с Женей на кухне, когда Ната уже уснула в своей комнате. Далее состоялся диалог примерно следующего содержания:
- Ты хотел о чем-то поговорить со мной?
- Да, Жень, и мне кажется, ты даже знаешь, о чем именно
- Нет, не знаю, так о чем?
- Ты считаешь правильным шляться по ночам неизвестно с кем, когда у тебя маленькая дочь на руках, которую надо собирать в школу?
- Так, Саш, я, кажется, не нанималась к тебе нянькой или сиделкой какой, чтоб предъявлять мне такие претензии! Я тоже имею право на личную жизнь, от тебя же ее не дождешься!..
- Что ты хочешь этим сказать?!.. А, по-твоему, воспитание детей не предполагает того,  о чем ты сейчас сказала?
- Саш, я не хочу сейчас закатывать скандалов, правда. И не напирай на меня, пожалуйста, со своими морализаторскими представлениями. Я не могу быть матерью, Саш, да и не хочу, по-настоящему. Ты неплохой человек, вон, как печешься о Натке, но.. Понимаешь, мне нужен секс, нужно чувствовать страсть, а иногда и изображать беспомощность и падать к чьим-то ногам и половым органам.
Я был ошарашен, чтобы не сказать больше.
- Мне с тобой больше не интересно. Мы с тобой знаем все друг о друге, ты такой же, как я – не способен к нормальной семейной жизни.  Я попыталась быть матерью, но эта роль мне не подходит.
- Но.. но ты не актриса в театре, чтоб выбирать себе подходящую роль…
- Шекспир бы с тобой поспорил – Женя хитро улыбнулась, как умела только она, и вышла с кухни.
А я остался один. Наедине со своими мыслями. Это означало только одно: разрыв, при чем, без каких-либо шансов на то, что удастся сохранить эти отношения в прежнем виде. Я видел, как Женя все больше погружалась в омут похоти и разврата, редко появляясь у меня дома, часто игнорируя мои звонки, а потом объясняя это занятостью. Знаю я, какая у нее занятость… Вернее, занятость чего…
Поскольку Ната была приемным ребенком, к нам раз в две недели приходил работник из органа соцзащиты и опеки, проверить, как у нас дела. Когда начались проблемы с Женей, я какое-то время говорил – оправдывая отсутствие ее дома – что она устроилась на работу в ночную смену, понимая, что долго эти отмазки не смогут работать.
После того разговора я решил подать заявление на лишение Жени родительских прав (почти беспрецедентный случай, ибо у нас чаще всего лишают прав нерадивых отцов). В один из ее очередных ночных приходов домой, я сказал ей об этом: она быстро собрала все свои вещи и ушла в темноту. Ее пытались разыскивать, но тщетно: видимо, стала скрываться у своих знакомых и  «подруг».  Забота о Нате целиком легла мне на плечи.
Но вот наступило 1-е сентября, и я пошел отводить Нату в школу. Все справки, канцелярка, форма, учебники и пр. были приготовлены. Ната была в тот день очень красивой – с большим белым бантом в волосах, коричневой клетчатой блузке, такой же в тон юбке до колен и белых туфлях. В руках у нее был букет цветов, перевязанный праздничной ленточкой, а за спиной – ранец.
Ей не терпелось скорее сесть за парту и начать учиться, чтобы стать отличницей – мне удалось неплохо замотивировать ее увлекательными рассказами о школе, к тому же, во время подготовительных занятий с ней я видел, что она делает успехи, у нее был неплохой потенциал. И желание учиться – это читалось в глазах.

Когда мы вышли на улицу, нужно было перейти дорогу, чтобы дойти до школы – она находилась напротив нашего дома, стоило только пройти по короткой аллее. Ожидание у светофора показалось мне мучительным, я волновался не меньше дочери, будто сам сегодня шел первый раз в первый класс. Я посмотрел на лицо Наты – оно было жизнерадостным, веселым, ямочка на левой щеке при улыбке только украшала ее. Ната порывалась выхватить свою руку из моей – так она спешила к знаниям. Букет она держала перед собой.
На светофоре замигал желтый. Ната выцепила свою маленькую ручку из моей и ринулась вперед. Я окрикнул ее, но она не обернулась. В этот момент где-то слева раздался громкий звук тормозов, через несколько секунд я услышал сильный удар, заметив только, что толпа резко отшатнулась в сторону.
Затем улицу заполнили крики, перемешанные с плачем и руганью и удалявшимся звуком работающего двигателя – вскоре машина, сбившая мою приемную дочь, скрылась из виду. Но об этом я узнал позже, когда понял, что произошло, а случилось это не сразу.
Я подбежал к тому месту, где только что была моя дочь, но не увидел там ничего, кроме следов тормозного пути, а чуть дальше, метрах в 40, лежало уже бездыханное тело моей малютки. От удара ее отбросило вправо, а потом налетевшая на нее машина еще и проехалась по ней, сломав оставшиеся ребра и шейные позвонки.
Из моих глаз текли, не переставая, слезы, когда я опустился на колени перед безжизненным тельцем, закрыв Нате глаза. Я взвыл, как воют волки в самом полном отчаянье на луну, и не мог до конца выразить всего того, что я чувствовал в тот момент, не мог выразить глубину потери, постигшей меня, и просто рыдал в голос, сидя на корточках на асфальте… Вокруг стали собираться люди…

12 июня 2018 г.