Дар Огневушки. Глава 12. Необъяснимое

   Она пробудилась среди сумрака избы от нестерпимого жара. Причиной тому было маленькое изваяние, лежавшее на её груди – оно пылало, будто раскалённый уголёк из печи. Нижняя рубаха  на теле  намокла от горячего пота. Паша села на лежанке и прислушалась к себе… Затем, откинув шубу, поднялась с полатей – с тех самых, на которых почивала раньше, давно - в своём счастливом детстве. Просунув ноги в валенки, она опустилась на корточки и отодвинула в сторону коврик. Под ним  обнаружилась  небольшая, деревянная  крышка – такую в деревенских избах обыкновенно ставили над спуском в продуктовый погреб. Но здесь, внизу, под этой крышкой был не погреб, и Параскева знала это. Не помнила, и не могла этого помнить – а просто знала. Стараясь действовать бесшумно, она потянула  холодное, поеденное ржавчиной кольцо и распахнула дверцу - с лёгким скрипом и без особенных усилий. Внизу было темно, но тлеющее изваяние Плясуньи светилось тусклым, едва заметным светом, которого было достаточно, чтоб разглядеть ступени…
   Той ночью Иван Худобашев, не смотря на усталость, спал чутко и, пробудившись от странного скрипа, почувствовал, что рядом с ним как-будто  происходит нечто важное. Он тут же повернулся в сторону, где ночевала девушка. И, затаив дыхание, следил, как та, подсвеченная странным слабым светом, осторожно спускается вниз, под пол.  Ещё не проснувшись толком, полусонный,  он сразу подумал в тревоге, что девушка не одета, без шубы – в юбке, да домашней тонкой кацавейке, а в погребе, должно быть очень холодно… И уже за этим, пробудился полностью и осознал увиденное. 
     Будить товарищей Иван не стал. Чуть погодя, он набросил  на плечи тулуп, да запалил лучину, и, стараясь действовать как можно тише, начал спускаться в подпол следом.
     Лаз, ведущий вниз, был неглубоким,  на пять деревянных ступеней, и вёл в помещение, напоминающее шахту,  высотой не более, чем в средний человеческий рост. Между подёрнутым инеем замшелым сводом и головой Худобашева оставалось пространства не больше ладони, и будь тот немногим повыше, он  нагибался бы, продвигаясь вперёд. Проход оказался достаточно узким, а дно его покрывал чёрный песок и камешки, наподобие гальки  из русла усохшей реки. Здесь было холодно, но всё-таки значительно теплее, чем на верху, среди заснеженной тайги.
    Прасковью он увидел сразу, шагах в тридцати от себя, да далеко она и не ушла бы. Примерно через полверсты  из шахты открывался вид на  берег небольшого подземного озерца. Льда, как он заметил позже, на поверхности озера не было, должно быть где-то в глубине его бил горячий источник… Девица сидела, запутавшись в подоле длинной юбки,  руками она обнимала колени, а  спиной прижималась к неровной, покрытой бурой порослью, стене …
     Иван осторожно, боясь напугать,  окликнул Пашу по имени. Но  голос его загудел, вибрируя в пространстве узкой галереи, а огонёк лучины, тлеющей в руке,  отчаянно вздрогнул, угрожая погаснуть. Девица, услышав оклик, не выказала ни смущения, ни робости, но открыла глаза, а повернувши голову, жестом руки подозвала его. Худобашев на неверных ногах приблизился.
       Щёки Прасковьи пылали, будто от жара, глаза  смотрели на Ивана – внимательно, в упор, однако ласково…  Поднявшись, она указала ему на небольшой, довольно гладкий, будто прижавшийся к стене валун, где до того сидела. И Худобашев понял, почему-то понял, - сразу, без объяснения, без лишних слов. Нагнувшись,  он с усилием приподнял камень с места. Там, словно драконье яйцо в потаённом гнездовье, тускло поблёскивал золотой самородок, - да такой, что извлечённый из гнезда, он едва поместился на  мужской ладони.
       Сердце его колотилось отчаянно, руки и ноги дрожали,  спина под тулупом покрылась испариной… И до того растерялся Иван, что не ведал, о чём говорить, о чём спрашивать -  будто слова все разом позабылись. Да только слов от него и не требовалось.
   - Это моё – тебе, – уверенно сказала Параскева. – Достаточно ли этого?
   - Что? – обескураженно переспросил Иван.
   Девица запросто, без всякого смущения  пояснила:
   - Моё тебе приданое. Достаточно ли  будет?
   Остолбенел, онемел Худобашев, взирая на самозванную свою невесту с изумлением.  Обезоруживающее, беззастенчивое простодушие, наивная доверчивость, с какой вверяла она ему, малознакомому человеку,  свою судьбу и открывала  тайны, граничила в понимании Ивана Захаровича, почти с юродством.
      Да только Паша  простодушной не была, не была и юродивой. Наивность, доверчивость – всё это,  когда-то присущее её душе осталось там, за спиною - в  посёлке, во дворе материнского дома, за тем забором, откуда, будто хлёсткие   удары плетью,  посыпались  на бедную сиротку  злобные угрозы земляков. Но нынче   она действовала так, как посчитала, а точней почувствовала для себя, самым правильным.
   Прасковья принимала эстафету рода, подобно тому, как мать её, Ирина, приняла ту когда-то от Пашиной бабки,  а та от прабабки – и так было заведено у них  давно. Теперь,  по чьему-то неведомому промыслу, вернувшись в опустевший дом отца, она припомнила недавно сказанное матерью.
  Прасковья  вверяла судьбу человеку, на которого безошибочно указывало ей пробуждение Плясуньи. Но не спешила открывать свои секреты,- даже тот, что сохранял  потёртый кожаный чемез, по сию пору скрытый в голенище валенок.
  Теперь они стояли рядом, совсем близко на берегу тихого озерца, и Иван, прикрыв её полой тяжёлого тулупа, слушал печальную, будто простую, и одновременно удивительную историю семьи, жившей когда-то вдали от людей на зимовье, где обнаружил русло высохшей золотоносной реки Пашин отец.
   Ещё, будто  мягко, почти смиренно, но в то же время настойчиво, попросила она Ивана Захаровича спрятать находку, и  не рассказывать о ней товарищам, чтобы  не вводить добрых людей в  соблазн. Эта просьба удивила и развеселила Худобашева.
   - Да здесь, поди, - он показал рукой вокруг себя, - отыщется  ещё, да видимо-невидимо! Эх! – он сжал её за плечи, - глядишь и миллионщиками станем.
   - Нет, - ответила Паша спокойно и твёрдо, не отстраняясь от него, - здесь не найдётся больше ничего. Тебе и этого вполне достаточно.
    Последних слов  её Худобашев не понял, да  и раздумывать о том не стал, однако самородок убрал, и никого, даже Мосолова в секрет своей находки отчего-то посвящать передумал.
 http://www.proza.ru/2019/10/24/129