Поэт Василий Ермолов

                В октябре прошлого года ушёл из жизни поэт-шкулёвец Василий Ермолов. Талантливый самородок, детство его во многом горькое и трудное прошло в красивейших местах.  Природой он успел напитаться до краёв, тонко чувствовал её, имел музыкальный слух и хотел стать музыкантом, но в жизни не всегда исполняются желания. Стал поэтом, да ещё каким! Он автор семи поэтических сборников. В 2016-ом вышла книга воспоминаний Ермолова «С открытой душой». Он, казалось, торопился поведать обо всём, что волновало. Некоторые записи воспоминаний и прекрасные видеоматериалы сделала Галина Коннова (Шорохова). Книгу по его рассказам составила Людмила Зименкова.

Интересны воспоминания поэта Ермолова о пребывании в Пятигорске, на водах. Подарком судьбы назвал впоследствии эту поездку Василий Иванович. Ведь самым близким Ермолову был поэт Михаил Юрьевич Лермонтов. В Пятигорск он приезжал лечиться на воды, там и произошла его ссора с майором в отставке Николаем Мартыновым, которая привела к дуэли. Лермонтов выстрелил вверх (основная версия), Мартынов – прямо в грудь поэту.

Ах, Пятигорск! Ты так меня потряс,
Ты как любимый друг со мною рядом.
Там образ Лермонтова принимал не раз,
На мир смотрел его печальным взглядом.
И с недругами вёл я диалог,
И тот последний бал у грота видел!
Я за Него пойти к барьеру мог,
Лопухину любил и ненавидел…
В. Ермолов. «Венок сонетов»

               
  Василий Иванович вспоминал:

«К гениальному поэту Михаилу Юрьевичу Лермонтову у меня особое отношение. Было мне лет пять. Я много читал, всё подряд, вероятно, не всё понимая из прочитанного. Книги мне приносил старший брат из школьной библиотеки. Как-то попал мне в руки сборник произведений Лермонтова. Вот тогда я и познакомился с поэмой «Мцыри», которая меня так захватила, что я несколько раз её перечитал и запомнил от начала до конца. Какой душевный восторг, даже потрясение я тогда испытал! Как мог Лермонтов так написать о страданиях Мцыри? Я был уверен, что, конечно, поэт знал его и сам испытывал такие душевные муки. В моём сознании образы Лермонтова и Мцыри слились в один. Ночью во сне я сам перевоплощался в Мцыри, бредил, кричал, и мама, перепугавшись, запретила брату приносить мне такие книги. Очень долгое время меня не оставляла эта поэма, и даже спустя десятки лет, когда я приехал в Пятигорск, то вновь заболел этой болезнью перевоплощения, будто я – это не я и смотрю на всё глазами Лермонтова.

Февраль в 1987 году выдался очень тёплым и малоснежным. Выданную на работе путёвку в санаторий в Пятигорск – я воспринял как знак судьбы.
И вот он, Пятигорск. Как только я сошёл на перрон вокзала, – меня сразу охватило знакомое чувство присутствия великого поэта, погибшего в этих местах, всё другое отошло в сторону. В Пятигорске у меня возникает просто болезненное желание ходить по тропам Лермонтова, думать, искать ответы на многие вопросы. И вот я иду по дороге вокруг горы Машук или по тоннелю к озеру Провал, и у меня в голове вдруг начинают зреть строчки для Вареньки Лопухиной.  Варенька, конечно, бывала в Пятигорске, но вот вопрос: любили молодые люди друг друга или нет? Лермонтов умел скрывать свои чувства и подшучивал над Варенькой: «У Вари родинка! Варя – уродинка!»

А мысли мои бегут дальше. Если он любил Варю, что же мешало ему признаться ей в любви? «И было на душе ненастье, и куталась в туман Машук, и растворялось наше счастье, как арфы безутешной звук…»
На следующий день иду в Лермонтовский дом. Домик маленький, уютный. На стенах множество портретов друзей и недругов Михаила Юрьевича. Я жадно впитываю в себя их имена и фамилии, подробности быта. А вот и грот Дианы, где проходил последний бал Лермонтова. Меня завораживают эти места. В Чегеме было на что посмотреть и удивиться: берега этого ущелья почти отвесные, а по словам местных торговцев сувенирами, на этих пастбищах пасутся овцы, у которых мех, как серебро: тонкая, длинная шерсть – просто чудо! А застывшие водопады – это сказка!

Доехали до места дуэли. Сворачиваем с дороги, остановились перед бетонной аркой, на которой скульптура лиры с оборванной струной. Очень символично! А вот квадратная ограда, на каждом углу её – каменные грифы. Окружают это страшное место серебристые ели. Отсюда нельзя сразу уехать: это место вызывает много раздумий, меня переполняют чувства, и всё время мучает мысль, что будь я в то время здесь, заслонил бы любимого поэта своей грудью от проклятой пули! Вытираю слёзы, а душа надрывается, слёзы не остановлю! Много раз во сне я умирал от пули Мартынова и ни разу я его не убил…»

 Записывал слова, строчки, было желание хоть стихами отомстить убийце. Да, ночь была неспокойная, только под утро собрал две строфы, которые записал при свете уличного фонаря.

Кощунство недруга достигло цели –
Умолкла лиры вещая струна,
И грифы скорбные окаменели,
И ёлки побелила седина.
От выстрела оглохнув навсегда,
Гора Машук застыла, как распятье,
Проснулась в «мёртвом» озере вода,
Шепча убийце вечное проклятье.

Утром, выйдя на улицу, мы удивились: деревья и кусты – все, как стеклянные – обледенели и чувствуется морозец. Вот такой он, Кавказ! По дороге к источнику обратил внимание на берёзки. С каждым днём их веточки ото льда становятся всё толще, а сами стволы всё больше склоняются к земле. Если бы подул ветер, ветви зазвенели бы, как хрусталь. Странно, что не ломаются!

Было ощущение такое, что что-то не досказал. И опять я пошёл к гроту. Жаль, что он закрыт стальной решеткой, – посидел бы там внутри. Этот грот был тайным убежищем великого поэта от мирской суеты, было тихо, спокойно, никто не мешал его вдохновению. Вот, дай Бог, и мне получить хороший настрой, полёт фантазии. Иногда мне бывает страшно, не сойти бы с ума! Я ведь порой забываю, что я – это я, а не Лермонтов… Ходил по площадке и думал: сколько же человек было на том балу? Грот был украшен коврами, на столе горели свечи, всё было сказочно красиво, и стихи, что читал Лев Пушкин, звучали особенно выразительно. Восторг слушателей не выразить словами. Вся обстановка вызывала взрыв эмоций. Слушатели знали, чьи стихи читал Пушкин, но где же их автор – Лермонтов? А он, устроитель этого бала, спокойно танцует… Чувствует ли он, что завтра будет дуэль?..

 Ночь оказалась очень длинной. Я тихонько вставал и записывал строчки при свете уличного фонаря: «Приют поэта тихий, тайный. Он словно в думы погружён. Лишь ветра лёгкое дыханье доносит арфы скорбный стон. В огне любви неразделённой сгорал он пылкою душой. Я головы поднять не смею, испытывая боль и стыд…» Несколько раз в трудных ситуациях, когда я не находил логической развязки темы, мучился, ломая голову, мне приходила помощь во сне, я видел там то, что не мог найти наяву. Заснул под утро.

Ночь. Полковой оркестр играет,
Кружит людской водоворот.
В убранстве праздничном сияет
Дианы рукотворный грот.
---------------------------------------
Сверкает бал, как чудо-сказка:
Остроты, смех, веселья крик,
Но прячется под глупой маской
Зловещий Бенкендорфа лик.
И знает устроитель бала,
Что на него взведён курок…
И всё ж в порыве небывалом
Вальсирует, не чуя ног!

Вот и всё. У меня как-то на душе стало пусто, и вместе с тем радостно, но что-то ушло! Друзья уехали. А я захотел ещё раз посмотреть на башню царицы Тамары и камень генерала Ермолова. Как-то неожиданно описалось состояние души на том трагическом месте: «Скорбят и деревa, и камень, у места гибели поэта. И сердце жжёт обиды пламень. Так много песен не допето…»

          Не допел свои песни и Василий Ермолов, а планы были. Последней публикации поэмы «Дауда» в журнале «Таврия литературная» №4 за 2018 год он уже не успел увидеть. Ждал её. Ждал встречи с друзьями-шкулёвцами и скучал.

          Я разговаривала с ним за два дня до смерти, а потом появились стихи:

Не знали мы – какая жалость, –
Что жить всего два дня осталось,
Что разговор последний был.
Нет, никуда он не спешил,
-----------------------------
Не думали ни я, ни он,
Что его жизни метроном
Последние считает дни.
И были прожиты они...