Дорога к Храму

Утро тридцатого дня рождения застаёт меня в салоне самолёта, в намерении совершить длительный перелёт на другой конец страны. Пока салон заполняется людьми, ожидающими отрыва от земли, иллюминаторы продолжают собирать сведения о наземном и по-военному лаконично докладывают о том, что творится за бортом: заканчивается посадка, убирается трап, статичную картинку стеклянного здания аэропорта неожиданно сменяет другая, но и та не задерживается надолго, и вот уже мелькание кадров за стеклом не оставляет сомнений в том, что авиалайнер трогается с места и, разогнавшись на взлетной полосе, внезапно отрывается от земли и начинает набирать высоту...

В соседнем кресле сидит священник. Знакомимся. Оказывается, отец Серафим, не так давно завершил обучение и теперь летит, чтобы начать служить в местном приходе.

– Я из тех краев родом, – сознаётся он. – Сначала жаждал вырваться из рутинного быта, познать новизну, напитаться широтой мысли. Теперь потянуло назад – к чистоте облика нашей природы, к её бескрайности, к присутствию Господа в ней... Помните, у Зинаиды Миркиной:

Оставь тревогу, рядом дышит Бог,
Оставь себя, оставь свои заботы.
Чем неподвижней ты сидишь у ног,
Тем больше будет силы для полёта.
Душа немая, Господу внемли.
Внемли, как лес вечерний Богу внемлет.
Чем дальше улетишь за Ним с земли,
Тем больше света ты прольёшь на землю...

Священник словоохотлив, и я понимаю, что, когда он завершит свой монолог, я не смогу умолчать о цели своей поездки. Думаю, ему не понравится то, что я ему скажу, но глядя в его светлые, такие искренние, молодые глаза, чувствую, что не смогу уклониться от ответа.

– А я лечу на Белую гору, в храм Луча. В первый раз...

Глаза отца Серафима меняют своё выражение. Ожидая увидеть в них тень осуждения, я усиленно соображаю, как буду исправлять эту неудобную ситуацию. Но меня упреждает мой собеседник: в его взгляде, едва мелькнув, холодок отчуждения быстро сменяется сочувственным интересом:

– И что, уважаемая, вы ожидаете там обрести?

Ответить на этот вопрос я не готова. И не потому, что не задавала его себе раньше и не пыталась найти на него ответ. Казалось мне, однако, что ни один из безграничных даров, которые обретались в Храме другими, не мог быть добыт инструментом моих способностей. Откровенничать же о дальних целях с человеком малознакомым, пусть и призванным в силу профессии выслушивать излияния доверившихся ему, совсем уж неловко.

– Быть может, укрепить веру? – подсказывает отец Серафим.

Отставив сомнения в сторону, говорю первое, что приходит в голову:

– Скорее, очиститься... очистить сердце...

– Сердце очищается в долгой молитве, – с глубоким убеждением произносит мой собеседник, но потом, задумавшись, вдруг признаётся:

– Читал я ваши книги... Допускаю, что путь просветления не один. Есть те, кто достигает и без канонической молитвы... Однако без связи с Господом возжечь в сердце чистый огонь веры нельзя. Имеете ли вы такую связь?

Легкий озноб, стремительно взлетевший вдоль позвоночника снизу-вверх, как мне кажется, свидетельствует о мимолётном бессловесном обращении к Владыке. Но что считать откликом на эти краткие попытки установить связь? Откровенно говоря, не знаю, потому отвечаю уклончиво:

– Прилагаю старания к этому.

Отец Серафим деликатно кладет свою теплую ладонь на мою похолодевшую руку:

– Желаю вам, голубушка на вашем пути обрести благословение Господа. Если будете стараться, непременно добьётесь.

– А теперь отдыхайте, вам понадобятся силы: и на встречу с горой, и для предстояния в храме.

С этого момента наше напряжённое общение превращается в вежливое добрососедство. Молодой человек в черной рясе, достав из сумки книгу в потёртом переплёте, бережно открывает её и погружается в чтение. Я же отворачиваюсь к окну и принимаюсь рассматривать расстелившиеся внизу поля ватных облаков, полные света и простоты безмыслия. Думается, что, когда человек, подобно им, так же чист и безмысленен, он может чуять касания Высшего и даже улавливать путём внутреннего слышания дивные откровения. Живу надеждой когда-нибудь получить этот трудно нарабатываемый дар, а значит не оставляю попытки установить момент тишины в сознании. Закрываю глаза, добиваюсь относительной неподвижности тела и, постепенно затихая, в какой-то миг ненароком погружаюсь в сон.

Усиленный микрофоном голос бортпроводника заставляет меня проснуться, и я машинально подчиняюсь его указаниям. Ещё не вполне взбодрившись, пробираюсь к выходу и сажусь в автобус, который везёт паломников к горе. По-настоящему же осознаю близость к цели своего путешествия, только оказавшись около каменного исполина, белоснежной вершиной устремленного в синее, без единого облачка небо.

«Нет, не хочу идти вместе со всеми», – решаю я и усаживаюсь на обломок скалы, спиной к тропе, по которой остальные поднимаются на гору.

«Девушка, не задерживайтесь долго, солнце напечёт», – заботливо предупреждают меня. И правда, чувствую, как на припёке тело постепенно наливается тяжестью. Но после вынужденного многочасового заточения хочется побыть на воле, глотнуть горячего, некондиционированного воздуха, впитать красоту предгорья, преклониться перед величием горных хребтов, почуять сродство с родной планетой... Слёзы признательности невольно наворачиваются на глаза. Но полно, сейчас не время расслабляться и нежиться. Пора оставить это несвоевременное погружение в мир первоприроды и отправиться на поиск высшего в себе.

Звук удаляющихся шагов затихает и я оборачиваюсь к горе, которая настоятельно зовет меня наверх. Но вдруг, буквально в метре от себя, вижу женщину, которая стоит и смотрит в мою сторону, по-видимому ожидая, когда я замечу её.

– Прошу прощения, – с явным иностранным акцентом произносит она. – Я, как и вы, хочу идти уединённо. Но вот я увидала вас и почувствовала, что мы должны идти вместе. Вы так не считаете?

Иностранка невысока, светловолоса, с невыразительными чертами лица, но что-то в её облике располагает – быть может, её добрые, грустные глаза. Я пожимаю плечами, и она, приняв такой неопределённый ответ как разрешение выбирать самой, следует за мной.

– Вам уже есть тридцать? – доносится ее голос из-за спины.

– Сегодня исполнилось.

– О, поздравляю! Это истинный праздник – в первый разрешённый день посетить храм, да ещё такой, – и она показывает в сторону белокаменного строения, расположившегося на одном из склонов горы.

Раньше я никогда не слышала, чтобы кто-то называл этот день «разрешённым». Задаюсь вопросом: почему до сих пор не решалась переступить порог храма Луча? Ведь не существовало прямого запрета молодым людям посещать его раньше определённого возраста. Однако практика показала, что более ранние визиты порой приводили к нервным, и даже психическим расстройствам, так как по естественным причинам высшие центры у молодых находились в спящем состоянии, и в этом случае пламя Луча возбуждало лишь низшую природу человека.

Пани Агата печально вздыхает:

– Знаете, как тяжко не иметь такого храма в своём краю. Наши традиционалисты не такие свободные мыслители, как у вас, они не допускают мысль о том, что Луч нашего Владыки может быть и видим, и слышим... Говорят одно: это не может быть правдой, потому что никто не знает, что такое этот ваш Луч. Одни видят его как световой столб разных оттенков, другие – как сплошной поток света, а многие вообще ничего не видят, только что-то чувствуют...

– Удивительно, что такое очевидное явление не признаётся до сих пор – это не в духе времени. О признании в научном мире говорит международная премия, присужденная нашему учёному. Если помните, он доказал, что после посещения храма у всех нормальных людей меняются ритмы мозга, они становятся невосприимчивыми ко всему плохому, настраиваются на любовь к ближнему.

Губы Агаты растягиваются в грустной улыбке, в глазах появляется влажный блеск.

– Я уже старая и помню тот день, когда в вашей стране открыли первый храм и главный священник сказал... – на мгновение она запинается, как бы припоминая, и затем, воодушевившись, пересказывает знаменательную речь, которая открыла зелёную улицу строительству храмов Луча:

– Луч – это Благодать Господа, которая проливается на людей непосредственно, без предварительных обрядов. Каждый в Луче, если есть на то его духовная готовность, может ощутить Высшее Присутствие...

Пытаясь ободрить свою спутницу, я беру её за руку.

– Будут и в вашей стране такие храмы, не сомневайтесь. Уже открылось несколько у ваших соседей. К тому же, никакой не секрет, можно и без посещения храма и словесных формул утвердить связь с Высшим, ведь сказано: «Не молитесь всяко, но в духе».

Улыбка понимания на лице Агаты сменяется выражением печали.

– Я вам признаюсь, – говорит она тихо. – Однажды я приезжала в вашу страну и кого-то видела, – здесь она замолкает: кажется, ей трудно решить, стоит ли ей делиться сокровенным с абсолютно чужим человеком. Но желание оживить далёкие события, вновь пережить некий затаённый опыт, берёт верх:

– Это случилось на праздник Покрова. Тогда мне было немногим больше, чем вам. В то время тяжко болел мой маленький сын. Ничего ему не помогало: ни молитвы, ни лечение. Потому я решилась пересечь границу и войти в храм Луча. Я была так опустошена, что ничего вокруг не замечала. Просто зашла и стала. Не знаю сколько, стояла и молилась Матери Божьей. И вдруг, в какой-то момент, увидела высокую лестницу, а на вершине... Её саму. Она стояла на самом верху, и от Неё шёл сильный свет, так что невозможно было рассмотреть подробно, как она выглядит. Неожиданно она стала спускаться, подходить всё ближе и ближе ко мне. Почему-то мне стало страшно, хотя Она была так прекрасна. Но мой страх куда-то делся, когда я увидела, что Она несёт. В ее руках был младенец, похоже мальчик. Она шла, бережно прижимая его к груди. Когда она приблизилась ко мне, я увидела, что мальчик сильно похож на моего маленького сына, и очень обрадовалась: мой сын будет жить! Но на щеке Матери вдруг показалась слеза, она отдалила от себя младенца и протянула его мне. И тогда мое сердце упало, я поняла: это не мой сын, это – Её – Сын, младенец Христос. Она хочет разделить со мной – своего – Сына, как раньше разделила Его с миром, чтобы дать мне утешение... спасти от боли потери...

Мы остановились, и я обняла ее. Было ещё не холодно, но я чувствовала, что она вся дрожит, как в ознобе.

– У вас опять что-то стряслось...

– Да, вы правы, – отстранилась от меня Агата. Она достала из кармана носовой платок и, вытирая лицо, уже почти без выражения, сказала:

– После смерти моего первенца, родился второй сын. Вырос, нашёл жену, родил двоих детей... Теперь они все в больнице... в тяжёлом состоянии... после автокатастрофы...

– Мне жаль... – я не знала, что еще сказать, и мы пошли дальше молча и порознь, словно это признание поместило нас в два разных мира – тени и света.

По дороге я всё думала, как же привлечь Агату на свою сторону, в мир света, но, увы, на ум ничего не приходило. Все формулы, стучащиеся в обособленность мира тени теряют свою силу и выглядят сухими и безжизненными. Единственным спасением для израненного сердца может стать лишь его собственный свет. И я стала про себя молиться, чтобы помочь ему в этом. Возможно, эти крохи доброжелательности помогли моей спутнице приободриться: когда мы подошли к храму, она выглядела умиротворенной, обняла меня и поблагодарила.

Еще издали, любуясь зданием храма, я отметила для себя, что оно проще, чем казалось на фото. Только купол, увенчанный замысловатой формы антенной, ослепительно сверкал на солнце и выглядел по-праздничному нарядно. Было известно, что он выполнен из сплава металлов с наилучшей проводимостью энергий Тонкого мира – совместная разработка учёных и специалистов-психоэнергетиков, практикующих приём и распознавание этих энергий.

Прежде, чем войти в храм, мне хотелось настроиться на приём высшей силы, способной, как я полагала, дать серьёзный толчок работе по изменению моего характера. Остановившись у массивной, покрытой резьбой двери храма, я попыталась вызвать во внутреннем взоре изображение Владыки. Однако, как я ни старалась, последствия давешней встречи с Агатой давали себя знать: перед глазами стояло её лицо, в ушах звучал её огорчённый голос... Моим ожиданиям, похоже, не суждено было осуществиться: погружённость в майю сиюминутного закрывает доступ в мир духа. Но позволить себе сдаться, когда позади остались тысячи километров пути, я не могла. «Ни одна встреча не бывает случайной, значит, так было нужно», – и я решительно отбросила от себя змейку заползающего в душу уныния.

Взбодрившись, я наконец решилась войти в храм, и едва окунулась в его атмосферу, как все мои колебания тут же отлетели на задний план, оттеснённые новыми, несущими небывалый подъём впечатлениями.

Здесь, в торжественной тишине, почти не нарушаемой движениями человеческих тел, царила высокая красота. Со стен на меня смотрели любимые образы. Фрески, выполненные по произведениям великого Рериха, прославляли строительность явлений Великого Владыки и Матери Мира. Внизу их гармонично дополняли копии и оригиналы скульптур другого моего любимого мастера – Алексея Леонова. Но главенствовала в храме огромная, занявшая почти всю стену напротив входа, роспись по картине «Матерь Мира». Бестрепетная, Она царила над миром в Вечности, даруя жизнь и любовь. Где-то там, в синих водах, раскинувшихся у ее ног, было сокрыто и моё начало, и зерна духа всех тех людей, которые присутствовали в храме и мечтали приблизить к Ней своё сознание.

Кто-то стоял в обычной позе, кто-то сложив ладони, находились и те, кто сидели в позе лотоса, и те, кто занимали скамьи вдоль стен – главным условием позы был прямой позвоночник, только так можно было быть уверенным, что поднявшаяся по нему энергия полетит стрелой ввысь и привлечет такую желанную ответную. Постаралась выпрямиться и я, и настроиться на обращение к Высшему, но красота храма не отпускала. Тихо ступая босыми ногами по застеленному чем-то мягким полу, я стала перемещаться вдоль стен, горя желанием бесконечно длить минуты восхищения.

Чистая молитва доходит –
У подножия Христа она расцветает серебром.
Чистым синим огнем пылает зовущее Слово.
И сияет Чаша Возношения.

– искрится серебром цитата из Учения, начертанная на постаменте скульптуры «Свет мой прими».

Где моя молитва? Почему я предпочла храму музей?

Краска заливает лицо, и я тороплюсь смежить веки.

Господи, испей наши слезы и воззри на пламя нашего сердца.
«Я пламенем осушу ваши слезы и вознесу храм вашего сердца».
Снимите одежды очага: Владыка приходит,
сокровище чаши Он претворил,
и сосуд Он возвращает зажженным...

– строки, воскрешенные в памяти побуждают внутренне собраться и окончательно утишить желания.

Наверное, от пережитого волнения сердце начинает учащенно биться. «Успокойся, всё прекрасно», – уговариваю его. Но пульсация не замедляется, более того, начинает ощущаться и в правой половине груди. «Может быть, это тот самый двойной пульс?» – с удивлением отмечаю я, стараясь углубить дыхание. На мои старания сердце вдруг отвечает некоей «морзянкой» – необычным ритмом: нет не перебоями, но так, как будто пытается передать музыкальную фразу. «Неужели моё сердце уловило какой-то космический ритм?»

Впрочем, удивительного ничего нет. Храм на Белой горе с самого начала был задуман как лаборатория для изучения опыта практикующих огненную йогу. Именно в этом чистом месте с его необычной энергетикой наиболее плодотворно и длительно можно наблюдать за работой высших центров. Припоминаю и то, что неофитам не рекомендуется надолго задерживаться в храме.

С большой неохотой заставляю себя выйти из состояния сосредоточения и тотчас обнаруживаю, что часы показывают вечер и мне придётся поторопиться, чтобы успеть на обратный рейс. В спешке выскакиваю наружу и лишь по дороге соображаю, что забыла отыскать Агату. Получила ли она обнадеживающие знаки, обрела ли надежду? Увы, сейчас уже не до поисков, и я что было духу мчусь по склону вниз.

«Господи, только бы успеть, только бы успеть...» Этот мантрам всех торопящихся в моём случае срабатывает на ура: в последнюю минуту перед отправкой успеваю заскочить в автобус. Без сил упав на сидение, некоторое время сижу неподвижно: надо отдышаться, надо привести себя в порядок... Но чем дольше сижу, тем сильнее растёт нежелание шевелиться. Неохота даже пытаться выяснить, почему сидящий рядом со мной мужчина смотрит на меня, не отрываясь. Наверное потому, что выгляжу ужасно: растрёпанная, грязная, пахнущая потом... В иное время я бы посуетилась: достала бы зеркало и салфетки, и поспешила бы вернуть себе нормальный вид, но сейчас меня больше всего занимает некий, еще не сформулированный вопрос, который отдается в сердце легким беспокойством.

Поворачиваю голову к окну. В полной темноте, лишь немного рассеиваемой фарами, наш автобус резво катит по дороге, лишенной каких-либо признаков освещения. По ночному городу ехать куда приятнее, в нём столько света... И тут, как чёрт из табакерки, выскакивает, наконец, мучающий меня вопрос: как? как в это время суток мне удалось сбежать с горы за двадцать минут, тогда как подъём на неё занял не меньше полутора часов. Ответ ошеломляет. Вдруг сознаю, что бежала... при свете и что свет этот, согласно законам природы, не мог быть дневным, хотя и казался таковым...

Эта мысль переполняет чашу сегодняшних впечатлений, я начинаю потихоньку плакать. Кто-то осторожно касается моего плеча. Обернувшись, вижу – это мой сосед, похоже индиец, это он пытается меня утешить.

Глядя в мои полные слёз глаза, он вдруг полушёпотом произносит: «Девушка, вы прекрасны...» Я улыбаюсь в ответ: «Не я. Это Он прекрасен!»

О, Создатель сердец человечеств Вселенной!
Мне – Любовь Твоя – право на дерзость даёт:
то, что было, и есть, и пребудет нетленным,
возвращаю Тебе –
                Дар Твой, сердце моё!..

                (Е. Туркка)