Сны у реки 3. Алеф

В конце мая началась аномальная жара, но вечера и ночи еще были свежими, бодрящими. Ароматы цветов, буйной, молодой зелени и цветущих деревьев манили на улицу из стен дома, где я была невольной затворницей приближавшейся сессии. Тополиный пух снежными хлопьями покрывал дорожки, газоны, напоминая о недавней зиме, которой не было больше места. И я иногда поддавалась соблазну пустых и радостных прогулок.

Как-то ближе к вечеру мы с Сергеем встретились в центре, решив снова побродить по улицам старого города. Жара начала немного отступать, но торопливо идя вдоль одной из главных улиц, мы стремились к тени проулков, заросших высокими липами и кленом. Когда прошли автобусную остановку, он чуть замедли шаг и обернулся.

– Смотри.

Мимо остановки шла девушка в длинном легком платье цвета разбавленного лимонного сока. Она была очень высокой и тоненькой. Нежная, бледная кожа ее как будто светилась изнутри; светлые, почти белые волосы рассыпались по плечам.  Она не была красавицей, но ее окутывал ореол невыразимой женственности, нежной чувственности. Ей оборачивались в след, украдкой оглядывали. Сергей потянул меня за руку, мы развернулись и пошли за ней.

– Она же увидит, неудобно, – тихо сказала я, стараясь поспеть за ним: Сергей шел вслед за девушкой быстро, ничуть не таясь.

– Не увидит. Поверь, ей нет никакого дела до нас.

Внизу улицы она обернулась: сзади медленно подъезжала машина. Девушка остановилась и посмотрела прямо в лобовое стекло. Думаю, водитель сразу увидел ее взгляд и, притянутый им, остановился рядом с обочиной. Из машины вышел молодой парень, он что-то сказал ей. Она засмеялась, покачала головой, сделала вид, как будто хочет уйти. Он еще что-то сказал. Она слегка склонила голову набок, сделала очень маленький шаг к машине, еще, села в открытую им дверь. Было странное чувство, как будто незнакомка играла в свою игру. Я подумала, что она не проститутка, хотя первое впечатление могло быть таким. Но, казалось, и я в этом была уверена, что она намеренно взглядом пригласила мужчину в эту игру, хотя до того, как машина остановится, вовсе не знала, кто в ней будет, да ей это было и не важно.

– Пойдем, – Сергей потянул меня за руку.

– Куда? Та девушка… она такая красивая, я бы хотела такой быть. Но в машину я бы не села.

– В тебе она тоже есть – ее возможность, – Сергей подмигнул мне.  – Но пойдем, все же. Я покажу тебе ее.

Мы прошли по улице вниз, завернули в переулок и прошагали два квартала. Здесь начинался старый город. Низкие, покосившиеся деревянные строения чередовались с трех-четырехэтажными элитными домами и высокими новостройками. Мы зашли во двор одного из современных невысоких зданий, прошли мимо аккуратного газона и парковки и остановились у подъезда. Сергей достал домофонный ключ.

–  Откуда это у тебя? И вообще, куда мы?

– Ты сейчас все увидишь. Ключ мне дал один мой друг, я жил у него как-то, пока он был в отъезде.

Мы поднялись по лестнице на верхний этаж, затем выше, дверь на крышу была открыта, и мы вошли в нее. Крыша была ровная, обнесенная высоким парапетом.

– Пойди сюда, – позвал Сергей, подойдя к ограде. – Видишь то окно, на четвертом этаже? Она там живет.

В окне дома напротив, куда он показывал, горел слабый свет. Штора была отдернута, и все, что было ближе к окну, я могла увидеть. Но дальняя часть комнаты растворялась в полумраке. Та девушка подошла к окну. Она успела снять платье, и осталась в маленьких вишневых трусиках. Закурила. Сзади подошел парень из машины. Он затянулся от ее сигареты и увлек девушку вглубь.

– Ей не нужны его деньги, вообще не чьи. Зарабатывать она предпочитает сама, и это у нее не плохо получается. Но ее зависимость – мужчины, и с этим она ничего не может поделать. Поэтому разделяет две жизни: дневную, когда сама успешно решает свои проблемы и может со всем справиться без мужчин, и ночную, в которой она зависима от них, – внезапно сказал Сергей, повернувшись ко мне и облокотившись спиной о парапет. Я вспомнила из недавно прочитанного: sainte prostitu;e. «…Вечная женственность… вечная податливость на самый слабый зов, как нежное эхо в ответ на всякий звук». Взглянув на то окно, ответила:

– Любая зависимость – это ужасно. Но что тут поделаешь? Наш преподаватель по физиологии сказал бы: "это гармоны", а кто-то захотел бы оказаться на ее месте. Но я – нет. Нет, зависимость, любая – это и правда ужасно.

– В этой жизни – это ее путь, но она должна найти и другой. А до тех пор для нее каждый день, каждая ночь будут как «день сурка».

Сергей немного помолчал, а потом продолжил:

– Я знаю одну семью, что живет в этом же доме. Им примерно по тридцать. Тебе, наверное, кажется, что они уже старики, да? В юности удивительное восприятие возраста. Про семью я сказал вот к чему. Жена там очень несчастна: она думает, что муж ее совсем не любит. Видишь ли, их сексуальная жизнь закончилась очень быстро. Во время ее беременности он все время говорил, что не может, боится навредить ребенку. После – что устал, и ей казалось, что она, изменившаяся после родов, ему больше не интересна. Но он был внимателен и ласков, говорил, что любит, и она надеялась. Ребенок подрос, она стала больше следить за собой. Снова похудела, похорошела, вышла на работу. Но ничто не меняло того, что любовью они занимались только по ее большой настойчивости, а потом и вовсе перестали – она не могла все время предлагать себя и слышать в ответ только отговорки. И вот что о нем. Он хороший человек, действительно тепло относится к жене, любит ребенка. И главное – любовницы у него нет, она проверяла. Он очень умный и отлично зарабатывает. Программист, создает такие сложные программы для электронного оборудования – подобных специалистов в России можно пересчитать по пальцам. А она несчастна. Он просто другой, не такой, как те, о которых мечтают женщины. Он противоположен той девушке, за которой мы сюда пришли. Секс ему не интересен: ни с женщинами, ни с мужчинами. Никогда не был. А семья – нужна. Одному ему быть не хочется. Его жена поздно поняла, что даже в самом начале их отношения были очень легкими, почти платоническими. Он был вежлив, добр, не настойчив… Сексуальность этого мужчины стремится к нулю, но зато духовные и умственные качества очень высоки и компенсируют бедную сексуальность.

– Да, я слышала: таких называют «асексуалы». А откуда ты знаешь об этой семье?

– Я же сказал – я тут жил у приятеля. Случайно познакомился с девушкой на улице поздно вечером. Она плакала. Я подошел спросить, не нужна ли помощь. Мы поговорили.

– И что же ей делать?

– Не знаю. Думаю, что или уйти, или принять мужа таким, какой он есть – другим он уже не станет. В прежние века именно такие люди формировали духовную жизнь христианской Европы. Они – подвижники и аскеты, люди духа, не тела.

– И что, по-твоему, духовность и сексуальность взаимоисключают друг друга? То есть тот мужчина добился многого, потому что все его мысли, чувства, интересы сосредоточены только в работе, в науке, в создании чего-то, его не отвлекают и не мучают сексуальные желания и всю свою энергию он направляет в другое русло? А если ты способен любить, способен желать, что, в духовном плане к совершенству не прийти?

–  Ну не надо воспринимать так буквально идею полярности неистощимой сексуальности у одних и аскетизма у других. Я рассказал тебе о крайностях, и это очень интересно – насколько многообразен мир. Хотя в твоих словах что-то есть: не зря монахи дают обед безбрачия. Но возможно смысл в том, чтоб как маятник, раскачиваясь из стороны в сторону и все восприняв, остановиться по середине, прийти к гармонии. Ведь если в нас чего-то нет, мы этого желаем, не всегда осознавая. Ищем, страдаем, тратим энергию и свои силы на поиски, а не на саму жизнь. По одной из красивых легенд на заре человечества люди обладали двумя телами в одном. Потом бог разделил их, и вот с тех пор половинки ищут друг друга. Считается, что это история любви. Половинки – это мужчина и женщина. Но может не все так просто? Может, да, это то мужское, что в тебе есть, или женское, что есть в мужчине. А может – это противоположности в нас, которые нужно найти, узнать и принять – принять в себе другое я? ...Смотри-ка!

Он вдруг шагнул вправо, наклонился и поднял чуть смятый флаер – рекламу фотостудии V-Focus. На переднем плане – фото двух девушек в соблазнительных позах, едва прикрытых леопардовыми шкурами; их искусный макияж напоминал яркую африканскую раскраску. Подобранный к съемке интерьер был очень гармоничным – темное дерево, золото, эбеновые статуэтки на заднем плане. За косой чертой еще одно фото: свадьба. Счастливые жених с невестой, пара их друзей под белым парусом яхты. Красиво. Студия приглашала смелых и интересных девушек на бесплатную фотосессию в стиле "Африка", и, конечно, реклама свадебных съемок. Огромными цифрами под логотипом студии был указан номер телефона.
 
– Держи, – Сергей отдал мне флаер. – Пригодится.

– Вот еще! Я это знаю. Бесплатно только первое фото, а потом плати круглую сумму за все, и еще права на них отдай студии. И вообще, не хочу я в шкурах, да и замуж не собираюсь. 
– Все-то ты знаешь! Возьми. Просто, запомни. Смотри, вот эта девушка, справа, похожа на ту, которую мы видели, – он показал на красивую блондинку в шкурах. Некоторое сходство действительно было. Я спрятала флаер в сумку – спорить не хотелось.

Сергей стал иногда приглашать меня на ту крышу. Ставил шезлонги у стены вентиляционной шахты, потом прятал их под навес. На крыше было спокойно, тихо, вечерами небо окрашивалось фиолетово-розовыми, оранжевыми всполохами заката, зажигались огни в окнах соседнего дома. Мы ставили на пол свечи и разговаривали, смотрели, как на постепенно чернеющем небе проявляются звезды.

Как-то разговорились о просьбе Артема: он нашел меня через Таню и попросил подобрать литературу по заинтересовавшей его трансперсональной психологии, посоветовать хорошего тренера. Несмотря на совершенную доступность подобной информации в интернете, он, впечатленный нашим разговором, видимо нашел во мне авторитетного знатока Грофа, а я не стала его разубеждать; лишь предупредила, что любые тренинги, могущие открыть поток бессознательного, неоднозначны и бывают опасны, но Артем ответил, что давно готов и все это понимает. Посоветовавшись с преподавателями по поводу тренера, я подобрала книги, заодно перечитала Грофа «Когда невозможное возможно: приключения в необычных реальностях» и снова ощутила манящий, трепетный зов иного, жажду непознанного, надежду на чудо и сомнение в том, что в моей простой, обычной жизни такое возможно.

Сергей только что дал мне несколько комментариев к моей подборке для Артема, которые казались очень уместными, поэтому я спросила:

–  Ты когда-нибудь пробовал техники для изменения сознания?

– Да я, можно сказать, почти всегда в измененном сознании, – насмешливо ответил он, откинувшись в шезлонге; потом взглянул на меня с интересом. Я нахмурилась:

– Смеешься надо мной?

– Нет... Не совсем. К этому надо серьезно относиться, а я просто отшутился, прости. Опыт каждого очень индивидуален – что тебе мой. А для тебя, мне кажется, пока не пришло время. Впрочем, ты это и сама поняла – только несколько поздно.

– Почему поздно?

– Потому что ты уже шагнула в свое бессознательное, и испугалась. Видимо не была готова.  По правде сказать, к такому нельзя быть готовым, но нужно хотя бы понимать: психологические техники существуют не для того, чтоб вызвать поток галлюцинаций – для этого есть наркотики. Техники изменения сознания, в том числе религиозные, даже если и используют те же наркотики – это попытка заглянуть в себя, раскрыть душу, они могут изменить сознание навсегда, запустить процесс, который станет пугающим, но неостановимым и необратимым.
 
– Теперь я к этому готова, можешь поверить.

– Ты уверена? – он внимательно посмотрел на меня, так, что мне стало немного не по себе.

– Да, уверена. Зачем же я выбрала такое направление учебы? Я с некоторых пор чувствую, что теории в моей голове скопилось так много, даже слишком. Но она остается теорией. Все, о чем пишут, может быть, а может и не быть. А я хочу это чувствовать, осязать, хоть мне немного страшно. Я чуда хочу!

– Чуда? «… Ибо и Иудеи требуют чудес, но им все мало», – процитировал Сергей. – Ты как Алиса готова бежать за кроликом, чтобы поговорить с цветами или выпить чай с Безумным Шляпником.

– Но в моей жизни почти не было чудес, как же мне их может быть мало? – так сложно было объяснить Сергею, что именно я ждала. И фраза «чуда хочу» была хоть проста и, наверное, по-детски наивна, все же точно и емко описывала мои чувства. Мне хотелось познать себя и вдруг ощутить прорыв, получить неоспоримое доказательство личной вечности и бессмертия души; увидеть, осязать нечто неуловимое, запредельное, мифическое, о чем все пишут, снимают фильмы, говорят, но что в обычной, реальной жизни бывает разве что только в детстве. И чтоб это были не сны, а осязаемая реальность.

Я вдруг вспомнила свои детские забытые «чудеса» и стала сбивчиво пересказывать их Сергею, пытаясь объясниться. Я говорила о том, как меня провожал ангел по длинной дороге через пустырь на занятия танцами. Я снова как будто видела его сидящим на моем плече. Я с ним общалась, и мне было вовсе не страшно на окаймленной чахлыми кустами, едва освещаемой редкими фонарями да ранней луной или сумерками дороге. О том, как отдыхая в палатках на берегу реки, мы с подругой ушли от родителей в лес и там увидели белоснежную, искрящуюся косулю, в рогах которой запуталось нечто круглое, похожее на серебристую луну. Конечно, взрослые, которым мы взахлеб рассказывали о видении, нам не поверили и над нами посмеялись. Но мы же вдвоем видели нечто, и обе приняли это за чудо! Помню рассказы подружек, наполненные искренним страхом и восторгом, о посетивших их домовых, а еще не то увиденный, не то примерещившийся – вот этого уже сказать не могу – меховой, шерстистый комок, прошуршавший в темноте подружкиной спальни, когда я осталась у нее ночевать. Помню странную мысль или представление, которое казалось мне пугающе реальным: в детстве я была уверена, что я – это не я, и это не моя жизнь, что я вовсе не та девочка, которая ест за столом, ходит в сад, убирает игрушки, стоит наказанная в углу. Что на самом деле я принцесса, которая заснула после того, как съела ядовитых ягод или уколола палец о веретено и сейчас видит долгий, очень долгий сон. Это казалось таким явным, что я иногда широко-широко открывала глаза, чтобы проснуться. Думала: а какая она, моя настоящая жизнь?

Потом все прошло.  Как проходит у большинства детей, когда они вырастают.  Но это было, я точно знаю, что было: мое прикосновение к несуществующему, неназваному, пусть наивно убранное моим сознанием и воображением в сказку... Может поэтому недавние попытки вернуться в прошлое напугали меня самой возможностью этой встречи.

– А сейчас что? Мы вырвались из детства, стали умнее, рассудочнее, облекли в слова именитых авторов наши детские прозрения. Но опыт, видения – они ушли. Я даже не знаю, что это было. Психологи скажут: детские фантазии. А я не верю! И в детстве я чувствовала грань между реальностью и фантазией, пусть она пролегала чуть дальше, чем теперь. Я хочу вернуть этот опыт, хочу снова получать его. Только горькая правда в том, что теперь мне этому нужно учиться: на курсах, тренингах... Понимаешь, в университете или психотерапевтических школах, йога-школах умные и продвинутые профессора и учителя будут мне со знанием дела объяснять, как рас-крыть свой потенциал, проникнуть в свою душу, прийти к истокам за два занятия, за сто сорок три часа или за сколько там еще. А тогда все открывалось само. Почему мы уходим от себя? Почему мы теряемся? Хочу домой… Хочу чуда! Здесь и теперь!

Сергей долго смотрел на меня. Потом будто решился:

– Ну хорошо. Ты успела познакомиться с холотропным дыханием? Тогда давай попробуем от него оттолкнуться, а то испугаешься, – с этими загадочными словами он ушел. А потом вернулся с пледом, сильнее разложил шезлонг, в котором я сидела, попросил устроиться максимально удобно. Накрыл меня и велел закрыть глаза.
Я ощущала легкое прикосновение ветра, слышала слабые звуки улицы – шорох шин, редкий лай собак, едва уловимый гул высоковольтных проводов. Полилась тихая, легкая музыка. Я приоткрыла глаза. Сергей манипулировал телефоном, налаживая звук, потом положил его рядом, поправил плед и показал, как правильно дышать.

– Только все же закрой глаза и расслабься. Не о чем не думай.  Я дам тебе знать, и ты попробуешь дышать в новом ритме.

– Разве я не должна лечь или выбрать специальную позу, чтоб настроиться?

– Ты так не настроишься, не доверяя мне. Ты хочешь чуда? Даже если оно будет бесконечным, если назад дороги не будет? Если как Алиса, ты упадешь в кроличью нору и будешь падать, падать… Все равно готова? Тогда нужно довериться мне.

 Мне стало немного страшно. Но, с другой стороны, ведь это так здорово!

 – Да готова. Давай уже.

Он еще помолчал. А потом, когда звуки музыки убаюкивая, стали уносить меня в иные миры, сказал: 

 – Впрочем, ты уже падаешь, Алиса. Только не знаешь об этом… Ну ладно. Дыши.

Он взял своими теплыми руками мои ладони и слегка сжал их. Сразу стало спокойно, хорошо. Я задышала. Нужный ритм дыхания забылся, я не сразу его поймала, но потом сосредоточилась и поняла: надо так, только так.

Ветер свежел и крепчал, но с улицы, с асфальта поднимался теплый воздух и мне захотелось к теплу, к зелени. Я открыла глаза. Небо потемнело и зажглись первые звезды. Воздух был прозрачным и терпким. Я подошла к выходу с крыши и открыла маленькую дверь, которая показалась мне ужасно низкой, пришлось наклониться. Меня встретила темнота. Я на ощупь определяла куда ступить и долго шла куда-то вниз по бесконечной лестнице. Было очень темно, но через какое-то время перед собой я различила мерцание свечи, слабо освещающей путь. Я захотела рассмотреть того, кто идет впереди и несет ее. Постепенно бледный шар света стал разгораться, вытягиваться. В проявившемся силуэте я узнала девушку в бледно-желтом платье. Я шла и шла за ней по неровным ступеням, и в колеблющемся пламени свечи то узнавала, то вновь не узнавала ее. Наш спуск закончился внезапно: в самом низу горело красное пламя. Оно перекатывалось за последней ступенью как горячая внутренность вулкана. Девушка спокойно вошла в него, и я знала, что другой дороги нет. Было страшно, но я ступила в пламя, прошла сквозь него, и когда вышла, то оказалась перед гладкой, будто полированной скалой. Назад пути не было, вперед – тоже. А вверх было немыслимо взобраться. Как в западне. Я посмотрела на скалу и увидела на ее гладкой поверхности свое отражение: отражение девушки в платье цвета разбавленного лимонного сока.

Я открыла глаза и вздрогнула. Вокруг был полумрак, но я различила скупую обстановку небольшой комнаты: высокий потолок, низкую тахту у окна. И миллионы звезд за окном. Сергей сидел на полу у тахты и смотрел в мою сторону.

– Что это было?

– Ты.

– Ты здесь живешь? Где мы?

– А ты обернись.

 Я обернулась и увидела мягкое бордовое кресло-кровать из моей детской. Его купили, когда мне было лет семь. Папа и дед несли его из соседнего магазина на себе, а я сидела верхом на кресле и махала прохожим. Потом его заменили на современный удобный диван.
 
Вокруг лежали книги. Я взяла одну, другую. Знакомые авторы из маминой библиотеки. Одна книга лежала раскрытой, как будто ее только что читали. Хорхе Луис Борхес.

– Иди сюда, – позвал Сергей. Я подошла и села рядом.

– Ложись.

Я легла, взгляд мой уперся в потолок. Сергей взял меня за руку, велел:

– Гляди внимательно, чуть прищурясь.

Я долго вглядывалась в трещины и тени над головой, пытаясь в сумраке хоть что-то увидеть. И вот стали проступать звезды. Как будто потолок исчезал, истончался, становился прозрачным. Я увидела глубокую, синюю звезду в углу, над бордовым креслом. Полупрозрачный шар, как маленькая планета. Он стал увеличиваться, и вдруг разверзся миллионами брызг, в каждом из которых своя жизнь, свой мир и история. Это было так внезапно, прекрасно и непередаваемо, что я зажмурилась.

– Алеф.

– Что? – я открыла глаза и нашла себя сидящей на крыше в шезлонге. Были еще сумерки, редкие первые звезды смотрели с темнеющего неба.

Сергей осторожно держал меня за руку, смотрел пристально, чуть прищурившись.

– Ты как? – спросил он.

– Что ты сказал? Алеф? Что это?

– Алеф? Я тебе не говорил... Вообще, это буква еврейского алфавита. И есть такой рассказ у Борхеса. Ты читала его?

– Нет. До Борхеса я не дошла, хотя он у нас есть. А о чем там?

– Пересказывать Борхеса – это преступление. Ты же умеешь читать.

– Ну да, – я с трудом приходила в себя. – Знаешь, я вроде нормально, но хочу домой. Только боюсь заходить в эту дверь, – я кивнула головой в сторону выхода с крыши.

Сергей рассмеялся.

– Ничего, пройдет. Пойдем, провожу тебя.

Многое из видения я забыла, помнила лишь: «Алеф». Может потому, что почти сразу задала об этом вопрос. Найдя дома нужную книгу, прочла новеллу. Алеф Борхеса – загадочный шар, в котором отражались все вселенные, этакая замочная скважина мира, «одна из точек пространства, в которой собраны все прочие точки».

– Что это может значить для меня, Сережа? – Мы снова сидели на крыше. Я не сразу согласилась туда подняться: мне очень хотелось впустить в свою жизнь несбыточное, но, когда оно слегка коснулось меня, снова испугалась. Но уже понимала – просто нужно время. И в один из теплых летних вечеров мы вместе поднялись на крышу.

– Я не знаю, что именно для тебя может это значить, хотя у меня есть версии. Но твоя должна быть самой верной – ведь кто знает тебя лучше, чем ты сама. Попробуй?

– Может я сама Алеф? Может иногда все мы некая точка в пространстве, которая вбирает в себя все прочие пространства? Так как будто в идеале задумано Богом. Мы все едины, вроде. Но свою обособленность я ощущаю постоянно. Я не знаю, как выйти за пределы себя, как в себе сосредоточить и объять весь мир. И мне кажется, что никто не знает, иначе не было бы войн, ненависти, убийств. Ведь нельзя же уничтожать себя самого. То есть можно, если не понимаешь, не ощущаешь свое единство с миром. Так что скорее это недостижимый идеал, мечта.

– Почему недостижимый? Например, Просветленный, это тот, кто вышел за рамки своего сознания, своей души, пережил единство всего живого, понял, что все едины и всё едино – боль и радость, добро и зло.

– Просветленный рождается один во многие тысячелетия. А человеческих душ вон сколько! Сколько нас на земле? Больше семи миллиардов?

– Если верить буддизму – души рождаются вновь и вновь. Христианству – однажды. Но каждая душа, это часть бога. Когда-то, во времена Будды, человечество насчитывало около двухсот миллионов человек. К началу семнадцатого века – около шестисот миллионов. А теперь нас семь миллиардов. Может это доказывает теорию о единстве всех душ, о которой ты сказала? Единая мировая душа как мировой океан делится на бесконечное множество капель, и каждая капля содержит в себе еще такое же их бесконечное число. Каждая душа при рождении как капля в сосуд помещается в тело. Этих сосудов может быть мало – двести миллионов. А может быть семь миллиардов. Совсем не важно. Потому что мировая душа едина и ее можно разбить на бесконечное множество капель – душ.

– Красиво. А как опять собрать все капли? Как нам объединиться?

– Как говорили великие пророки – выйти за пределы тела. За пределы сосуда своей души. Вот, гляди – это твоя душа, – он взял мой стаканчик с остатками лимонада, что мы пили, и вылил их назад, в бутылку. Потом взял свой стаканчик и также поступил с его содержимым. Потом улыбнулся мне, протянув бутылку: – Теперь мы вместе! Мы единое!

– Это всего лишь лимонад, с ним проще, – я тоже улыбнулась в ответ. – А в жизни? Восточные практики учат, как выйти за пределы своего тела. Уехать в страну буддизма? Стать монахиней? Там вроде к женщинам какое-то такое отношение… Они просветленными все равно не становятся. Типа у наших душ иной удельный вес в отличие от мужских. Перельешь капли в единый сосуд, и наши упадут куда-то вниз.

– Да вовсе незачем ехать в другие страны. Хотя если хочешь – можешь. Получишь интересный опыт. Но дома ты найдешь не меньше. Ты знакома с другими мировыми религиями? Кроме христианства. О нем ты должна знать лучше всего: все-таки живешь в стране по большей части христианской и Библию, наверное, читала.

– Читала, но давно. Мне многое было не понятно: язык притч, например. Раньше мне казалось, что в них нет глубины, что это как детские сказки – слишком буквальные. Теперь то я понимаю, что это лучший способ выразить истину для всех: и для бедных, мало грамотных народов, и для достигших больших высот в развитии, пришедших следом, для нас, читающих ее спустя тысячелетия. И я помню, что ты рассказывал о символах. Так что надо бы перечитать снова.

– Читай. А потом прочти Коран. И прочти Авесту. Правда эта священная книга долго не была записанной. Прошло около девяти веков, прежде чем учение перешло в книгу. Например, до сих пор одни ученые называют временем жизни Заратустры девятый век до нашей эры, а другие, анализируя священные тексты, говорят, что они были созданы чуть ли не на восемь веков раньше. Поэтому еще почитай современных авторов-исследователей зороастризма. Ну и Буддизм – их священные книги сложны для прочтения, но попробуй. А потом ответь для себя на один вопрос: много ли между ними различий, между этими священными текстами? Если убрать события, имена, напевность или сложность изложения, издержки перевода. Если увидеть суть, основу учений?

Дома я стала читать Коран. Взяла у Алсу. Она очень удивилась, даже спросила, не хочу ли я перейти в истинную веру. Я обещала подумать. Но, конечно, я уже тогда знала, что никуда переходить не буду. Это не имеет значения, какой символ веры мы носим и как называем Бога. Сергей был прав, и, да простят меня верующие всего мира, я так и не смогла ответить на его вопрос, и до сих пор не могу: в чем принципиальное отличие священных текстов мировых религий? Ведь они, как и мировая душа, едины. Как стороны одного кристалла, которые поочередно вспыхивают и отражают свет, стоит его лишь повернуть, так и религии – одна сверкающая истина, увиденная под разными углами. 

Вот если бы все верующие не считали зазорным прочесть иные священные тексты и попробовать их принять, а не заведомо оттолкнуть, как нечто чуждое и опасное, было бы хоть немногим меньше религиозных войн?

Этими мыслями я поделилась со своим другом.

– Я хотел сказать тебе тоже самое, – ответил он. – Истина едина. Но почему-то не все ее видят. Теряются и растворяются в мелочах, упуская главное. Возможно, виной гордыня: моя вера лучшая, все остальные неверные. Возможно, запреты религиозных предводителей, страх быть изгнанным из своей среды. В прошлом веке Даниил Андреев придумал утопию, названную «Роза мира». Он надеялся, что придет время и все религии объединятся, как лепестки розы в единый цветок. Он был сыном поэта, и его утопия поэтична, но достижима ли? Хотя, кто знает...

– И все же чтение книг мне не дает главного. Нужных ощущений, чувств, озарения... Я не чувствую себя единой с миром, а наоборот слишком остро ощущаю свою обособленность. Я не чувствую в себе этот сияющий Алеф, что я увидела тогда.

– Не думай об этом: все случится, когда придет время. Ты задаешь вопросы, ищешь ответы, значит уже идешь к своей цели. Чем больше миров впитываешь в себя, тем сильнее раскрывается в тебе вселенная. Только читать мало, сама жизнь даст тебе не меньше, если будешь внимательна. Когда-нибудь количество перейдет в качество, твой жизненный опыт смешается с опытом других, и ты найдешь ответ. Если очень хочешь, все непременно придет. К тебе – точно.