ДЯДЯ КОЛЯ

ДЯДЯ КОЛЯ

 По работе отца нашу семью забросило в Казахстан. Только степь за Целиноградом. Ширь без края, дороги шёлк. И везде - колосья наградой, тем кто счастье в степи нашёл. Помню песни, студентов составы, суховей, слёзы из глаз…. Это всё историей стало. Это всё сегодня в нас. Я сидела на лавке и играла в солдатиков. Подошёл старик с азиатской внешностью, с Тюбетейкой на голове. В старых сапогах подошва правого сапога перевязана верёвкой. В выцветшей цигейки в заплатах на локтях. Если на голову старика надеть чалму он был бы вылитый старик Хоттабыч. Такие же густые брови, прищуренные глаза, куцая бороденка. Казалось он дёрнет  волос из бороды и всё исполнится.
–Казым, ата дома? - спросил старик и упёрся в палку, которая была такая старая, как Щукарь, а в некоторых местах была черная. Видно дед использовал ее когда разводил костер.
- Нет папы, он на работе, но он скоро придёт.
- Ладно, дома его подожду. Старик открыл калитку и чуть хромая пошёл к дому. На встречу кинулась собака, оскалив зубы, рыча.
– Джек! - хороший собака. Собака завиляла хвостом. –
- Джек, ты узнал это я, - ласковым голосом проговорил старик и погладил собаку. Джек проводил старика до двери и улёгся на крыльцо. Старик часто приходил к нам. Любил брать книги, газеты. Если ему что – не нравилось, что было написано, он спорил с отцом или ругался на своём языке. Старика звали длинным казахским именем, но все его называли дядя Коля. А иногда за глаза называли - Щукарь. Я тогда ещё не читала Шолохова и не знала, кто такой дед Щукарь , спросила у папы. Отец  рассказал что наш казахский Щукарь такие байки рассказывает, что можно со смеху лопнуть. Со смеху отец, конечно, не лопнул, но хохотал от души, когда  старик что-нибудь с серьёзным видом рассказывал. А когда заканчивал, гладил бороду, а лицо загоревшее от казахского солнца разглаживалось и появлялись белые морщинки и шрам от правого глаза до уха. Я спросила у папы:
- Что это за шрам?
-Воевал наш Щукарь. Во время войны немцы расстреляли всю его семью. А он дошёл до Польши  весь раненный, потерял ногу. но живой вернулся. Но так и не женился, конюхом работает, говорит – кони моя семья, - отец закурил, выпустил кольцо дыма, продолжал, - он очень добрый и хороший человек. Над ним смеются и он тоже смеётся над собой А это, доча, – удел сильных. А если ему плохо уходит в степь и долго, долго смотрит на закат. И о чём он думает ни кто не знает.
Иногда старик играл с отцом в шахматы. Но старик не любил проигрывать и придумывал всякие небылицы. Гриша давай покурим, а то мозги «шипят». Но брал папиросу закладывал за ухо, брал вторую и тоже за ухо. Или начнёт рассказывать что–то  смешное. Отец смеётся, а старик:
 - Гриша может ничья?- отец махнёт рукой.
 – Да чёрт лысый с тобой.
- Моя башка нелысый, моя в тюбетейка. Снимал тюбетейку с головы старик, гладил бороду целовал  тюбетейку и одевал её снова на голову. Но иногда старик меня пугал. Старик всегда садился на пол и отстёгивал протез. Что приводило меня в  дикий ужас. Я со страхом смотрела на протез. Видя, что я не мигая смотрю на его ногу старик одевал протез.
- Вот шайтан, нога гулять хочет,- старик гладил ногу, – сейчас дорогой чай попьём и айда. Мне  нравилось, как старик пьёт чай. Отец нальёт ему чай, а он ложечкой начерпает в блюдце совсем немного чая. А блюдце брал двумя пальцами правой и левой руки, а остальные веером распустит. Поднесёт блюдце ко рту и со свистом втянет чай. Потом погладит бороду покряхтит и осторожно возьмёт кусочек сахара, словно он стеклянный, расколет щипцами. Крошки высыпит в рот, а кусок побольше обмакнёт в чай положит в рот и долго закрыв глаза смакует. Потом откроет глаза погладит бороду:
 – Хорошо ! - и польётся побасёнка. Как–то раз мы с отцом выехали в поле. Кони мирно паслись. Сосунята бегали на перегонки с казахским ветром. Один жеребёнок подошёл к маку, наклонился, словно хотел почувствовать аромат цветка.
-Дядя Коля - ты где? Крикнул отец. Лошади вздрогнули и недовольные повернули  морды к нам, будто хотели увидеть того, кто нарушил их покой. Отец поднял плащ, под ним лежала недопитая бутылка молока, и кусок  хлеба, которого уже оккупировали муравьи, казалось ещё секунда и краюха хлеба перекочует в муравейник.
– Куда он подевался, лысый чёрт? - удивленно сказал отец.
– В тюбетейки, - молча, глядя на муравьёв сказала я.
- Что тюбетейка? - переспросил отец.
- Он не лысый, он в тюбетейки. Да, да, - отец улыбнулся. Мы подошли к небольшому обрыву Солнце, собрав своими лучиками – ладошками, цветки маков нежно их поцеловало. И казалось, они ещё ярче загорелись среди казахской степи. Солнце помахав нам с отцом, поцеловав меня в глаза, село на тучу и плавно опустилось за горы.  До нас долетела песня, так поют даже не сердцем, так поёт душа, когда ей тяжело. Эту песню пел, ветер, горы и листочки маков взявшись за руки, раскачивались в темпе песни, из стороны в сторону.
– Папа, - шёпотом спросила я, - о чём он поёт?
- О жене, - тихо сказал отец.
«До боли обмораживая руки.
Порой тоскуя по огню,
В сухих глазах поблекших от разлуки.
Одну тебя годами я храню.
И ты совсем живая близко, близко,
 Всё ласковей, всё ярче, всё живей.
 А ещё про не родившегося сына. Про Родину. Качает пашню знойный дым. А где родник – цветы и зелень. И благодарный перед ним я опускаюсь на колени. И долго, жадно воду пил, и зубы обжигал мне холод. И вновь во мне избыток сил. Я духом бодр и сердцем молод. Бывают реки широки, с большою перекатной силой, но жизнь им дали родники, которых множество в России. Пойдём, Доню, пусть побудет один. Я зашла в дом. Старик сидел на полу отстегнув протез. Обхватив палку спал. Тюбетейка лежала на полу. Положив тюбетейку на стол, я хотела выйти из комнаты.
-Казым, почему молчишь, язык пить хочет.
–Вы спали я не хотела будить.
- Кто спал? Моя спал, моя не спал моя палку головой держал, чтоб не убежала. - А что, ата пришла?-
- Нет. Ладно моя домой пошла, работать надо, табун кушать надо. На столе лежали отцовские папиросы и спички. - Гриша любит дядя Коля, ругаться не может, - старик положил папиросу за ухо а спички сунул в карман.
Наша немецкая овчарка - Джек была молодой но уже сложенной собакой. У отца просили и военные и милиция, но отец говорил: - Друзей не продают, да и дети привыкли. И собака отвечала верностью. Но у собаки была привычка. Если она знала друзей семьи, то в дом пускала, а из дома не выпускала. А если старик  возьмёт книгу, сигареты – то всё! Собака будет лаять, и бывала не раз «брала» старика за штанину. Старик шагнул за двери. Собака зарычала.
- Джека, ты хороший, меня не кусай. И хотел погладить собаку. Но Джек вскочил, оскалив зубы, грозно зарычал.
-Казым, держи собака. Я обняла Джека, но собака оттолкнув меня бросилась за стариком. Старик видя, что собака несётся за ним, хотел перепрыгнуть через забор.
Но забор был высокий и старик повис на заборе, болтая ногами. Джек подбежал и схватил старика за сапог.
– Джек, - вопил старик – ты зачем обидел меня? Я стояла и не знала что делать.
- Джек на место, Джек нельзя! Собака посмотрела на меня завиляла хвостом, посмотрела на старика, громко залаяла. И ухватила старика за правую сторону штанины там где мягкое место. Выплюнула материал, и схватила за левую половину штанов и опять сделав большую дыру обнажила мягкое место старика. Дядя Коля умолял собаку:
- Джека, ты хороший, я плохой, я старел ты молодой. И вдруг отпустил руки и сел рядом с собакой. Джек, как ни странно, лёг рядом со стариком.
- Собака хороший, мои штаны плохой. Домой надо. Старик полез в карман, вытащил спички видно хотел закурить. Джек гавкнул и схватил старика за руку.
- АЛЛА!- спички взял, папироса взял, шайтан попутал. Собака взяла коробок зубами и побежала в дом. Дядя Коля  папу подожжешь, он вам штаны  даст.
- Нет домой надо, табун надо, - старик одел тюбетейку взял в руки свою палку, гордо подняв голову, сверкая голым задом прошёл мимо  ошарашенных женщин пришедших на колонку за водой.
- Дядя Коля кого фотографируешь? Фотографии будут? Где портки оставил? Старик не обращая  внимания на смех не оборачиваясь, помахал бабам палкой, потряс кому то худым кулаком. Зашагал навстречу солнцу и макам.
 «Широко необъятное поле.
И за ним чуть сияющий лес.
Я опять на просторе, на поле.
И любуюсь красою небес» /Н. Клюев