Советские страшилки. Нарисованный человек

   Октябрьский вечер тихо линял в глухую темень.  Ветер кружил мокрый снег, падавший на асфальт, срывал с ветвей последние намокшие и обледенелые  листья, трепал вывешенные к 7 ноября флаги и отсыревшие лозунги. После нескольких дней совсем уже зимних морозов, вдруг потеплело до нуля. На плакате перед Горсоветом мускулистый мужчина с правильным лицом и аккуратно зачёсанными назад волосами придерживал рукой исполинских размеров фолиант, на котором было написано «Материалы XXVI съезда КПСС». Фолиант был ему по пояс. Ниже было написано: «Решения съезда — выполним!». Лицо рабочего выражало мужественную решимость и готовность немедленно выполнять. Дождь со снегом тихо барабанил по плакату. Улица была совершенно пуста в этот хмурый час. Все нормальные люди давно были дома. И никто не видел, как черты лица и вся фигура рабочего на плакате вдруг обрели объёмность, а потом и сам он тихо вышел из своего плаката, отодвинув фолиант в сторону. Отделившись от стены человек быстро зашагал в осенние сумерки и скоро слился с ними.

  … Демонстрации в Волчанске всегда шли по одному и тому же маршруту: по проспекту Ильича до бывшей церкви, где сворачивали направо вдоль набережной Волчанки. По набережной шли ещё немного до площади, где сначала ждали, иногда час, иногда больше, или меньше, прежде чем свернуть ещё раз направо и пройти ещё шагов сто до площади, где дважды в год — на майские и на октябрьские праздники устанавливали задрапированную красным трибуну. Трибуна, по прихоти какого-то безвестного создателя, который был первым её строителем, по форме напоминала Мавзолей в Москве. У неё даже была задняя стенка в виде Кремлёвской стены. И сценарий тоже был всегда одинаков, что весной, что поздней осенью. Сначала всегда шли школы. Их в Волчанске было целых три, плюс ещё «школа искусств», но она была ненастоящая. Так называли кружки пения, рисования, танцев, музыкальную школу и ещё что-то там, кажется, кройки и шитья, которые все вместе занимали бывшую церковь. Точнее — собор. Купола с крестами с него давно снесли, остался только массивный куб, внутри разделённый деревянными стенками на узенькие комнатки-клетушки, в которых то бренчали рояли, то скрипуче пиликала скрипка (долгое время я думала, что «скрипка» - от слова «скрипеть»), то ненатуральными голосами пели «Ля-ля-ля-ля-ля!», или «О-о-о-о!». И я, помню, в раннем детстве очень завидовала детям, которых туда водят. Потом перестала. После того, как проходили ученики всех трёх школ — девочки в белых колготках и с белыми бантами, даже на 7 ноября, хотя в Волчанске в это время уже была зима, но белые банты были обязательны, мальчики в белых рубашках (зимой кто их там видит под пальто и куртками!), ученики «Школы искусств» выступали на площади перед трибуной. Обычно строили пирамиду и показывали «живые картины». Что это такое — я ни разу не видела. На площади оставаться не разрешалось В это время остальные демонстранты ждали на набережной. Выступления учеников «школы искусств» смотреть не разрешали и я долгое время была уверена, что это действо только для избранных и посвящённых, коими являлись наши «отцы города» - как их называл папа. Но вот саму демонстрацию смотреть никто не запрещал и мы, дети, свободно пробирались в толпу, стоявшую по краю набережной, или уже на площади, напротив трибуны и смотрели. После школ всегда шли «Средние специальные учебные заведения», как их официально называли — два ПТУ — при Комбинате и при Депо и техникум связи. Если мы, школьники всегда несли на демонстрациях одни и те же транспаранты — фанерный круг и в нём — раскрытый дневник с пятёрками, то у этих разнообразия было побольше. ПТУшные несли увеличенные модели инструментов и даже фотографии, сделанные на занятиях. За ними шли «хлебозаводские». Это были толстые немолодые тётки, все, как одна в платках или шалях. Тётки несли в руках фанерные колосья на палочках. Они изображали хлебное поле. Среди колосьев катилась на велосипедных колёсах платформа, на которой везли циклопических размеров каравай на полотенце и с солонкой наверху. Долгое время я была уверена, что он настоящий и что после каждого праздника его съедают, а к следующему празднику выпекают заново. И очень мечтала, чтобы мне как-нибудь перепал кусочек. В детстве я очень многое принимала за чистую монету. На платформе сидели несколько мужиков в белых колпаках и халатах. Платформу катили женщины. Одной рукой они толкали это сооружение, а в другой держали те же колосья. Посреди площади вся команда останавливалась, женщины делали несколько неловких па, поворачивались вокруг своей оси, пара шагов влево-вправо, при этом колосья поднимали повыше и покачивали ими в такт движениям. Это должно было изображать танец. Потом они замирали на несколько секунд, словно в игре «Море волнуется, раз» и вдруг, словно спохватившись, почти бегом, подхватив свою платформу, покидали площадь. После них шли «комбинатовские» с портретами на палочках и написанными на красной материи транспарантами. Транспаранты были большие, их несли обычно по двое. А впереди всегда шёл один и тот же унылый мужик с висячими неопрятными усами и рыбьими глазами, он нёс знамя. «Комбинатовских» всегда было много, их колонна растягивалась, у них обычно где-то в её середине играли на гармошке, пели нетрезвыми голосами частушки и плясали. С «комбинатовскими» обычно шёл папа, работавший там инженером. Самая интересная колонна была у «деповских». У них во главе колонны всегда катился паровоз, почти как настоящий. И на нём всегда стоял начальник депо со своими помощниками. И деповские всегда пели «Наш паровоз вперёд лети!» Долгое время мне слышалось не «В коммуне остановка», а «кому не остановка». Ну да. Кому не остановка — те едут дальше. У «деповских» тоже много несли слова, написанные на красном, много всяких портретов на палочках. Из слов особенно выделялось огромное и сияющее «Выполним!». Что выполним — не понятно, но выполнять уже хотелось. Это их сияющее «Выполним!» было оклеено золотой фольгой и в более раннем возрасте вызывало моё неподдельное восхищение.

      «На разгул» мама выдавала нам с братом рубль. Это была большая сумма. Если учесть, что больше пятнадцати-двадцати копеек на пирожки в школьном буфете нам обычно не давали. Мы покупали мороженое. Самое вкусное — сливочный брикет в шоколаде, стоило 22 копейки. Мы брали два. И после этого ещё оставалась сдача — около 50 копеек. Её брат всегда забирал себе. Я не возражала. Потому что он был старше и в семье был любимчиком. Ему было всё самое лучшее, а я довольствовалась тем, что осталось. Но тогда я почему-то воспринимала это как должное.
   Праздники я любила за ощущение свободы. Не надо было идти сразу домой, чтобы делать опостылевшие уроки, а можно было просто гулять по улицам. Излюбленным нашим местом была «Вшивая горка». Почему она так называлась — я до сих пор не знаю. Это был крутой гранитный утёс над Волчанкой и вид оттуда открывался просто потрясающий на весь Волчанск и заречные леса. При чём тут, спрашивается, вши? Там обычно собирались весной, после первомайской демонстрации. Именно после майских в наши края приходила настоящая весна. От утёса начинался короткий, обсаженный лиственницами бульвар с лавочками, где обычно сидели влюблённые парочки и гуляли мамы с колясками. А в праздники тут же на бульваре устраивали пикники. Кому повезло прийти пораньше — устраивались на самом утёсе, наслаждаясь видами. Вторым местом сборов и гулянок была «Сковорода». Это была небольшая площадь недалеко от вокзала. Её со всех сторон окружали магазины, а в  центре торчала чахлая клумба, посредине которой был воткнут щит с надписью «Слава КПСС!». «Сковороду» всегда обходили по кругу, заходя во все магазины по очереди. В «Шестом гастрономе», хотя он обычно оказывался вторым по ходу, если заходить с проспекта Ильича и огибать площадь по часовой стрелке, «давали в разлив» и там вечно толпились нетрезвые дядьки, все на одно лицо, с сизыми сморщенными лицами, стеклянными глазами, под которыми висели набрякшие мешки. Пару раз я там видела и комбинатовского знаменосца. Ирка Исаева, которая всегда всё знала, сказала мне, что знамя он носит «за стакан и отгулы».
   
      Домой мы всегда приходили к накрытому столу. Стол как бы появлялся сам, из ниоткуда, как сказочная скатерть-самобранка. Потому что я не помню, чтобы мама накануне что-то готовила. И к столу всегда являлась Наталья Евстольевна.  Раньше она приходила с мужем — которого все звали просто «дядя Саша». Он был не дурак выпить и внешне не отличался ничем от завсегдатаев «Шестого гастронома». Работал он где-то на железной дороге, но не в депо. Мне он запомнился тем, что ругался всегда странно: «Ю! Ю! Ю!». Так он пытался нас воспитывать, когда мы с братом, по его мнению, себя неподобающе вели. У них был свой дом почти у самой набережной, в районе, со странным названием Варнушка. Туда мы иногда ходили к ним в гости. Но Евстольевна с мужем приглашали нас редко, предпочитая пастись у нас.

          После смерти мужа Евстольевна продолжала таскаться к нам домой.
- Ну не могу я дома сидеть! Тоска! - говорила она нам, выставляя на стол бутылку. Мама отказывалась, но как-то робко, всё с той же приклеенной жалкой улыбочкой.  Евстольевна упрекала в неуважении. И мама сдавалась. Но  большую часть принесённого отец с Евстольевной выпивали на двоих. При этом обычно смотрели телевизор. С развлечениями в те времена было не густо. Самой любимой передачей у нас всех был «Клуб путешественников», который вёл лысый вечно улыбавшийся Юрий Сенкевич. Ещё Евстольевна обожала «Международную панораму». Она шла по воскресеньям, вечером. Её вели то Александр Зорин, то Фарид Сейфуль-Мулюков, то Александр Бовин, то Генрих Боровик. Они читали новости, иногда довольно остроумно их комментировали, удачно выдавая чужое мнение за своё. Сначала шли сюжеты из социалистических стран. Там всегда всё было прекрасно, как и в нашей стране — сплошные рапорты о привесах и надоях чугуна и стали с гектара и прочее перевыполнение планов. Но самое интересное начиналось потом. Когда показывали капстраны, которые, конечно же, загнивали. Это была какая-то другая планета. Даже в нашем чёрно-белом телевизоре было видно, что тот мир куда ярче и привлекательнее нашего. Там сияли заваленные товарами шикарные витрины дорогих магазинов, по улицам разъезжали невиданные авто, а люди носили такую одежду, которую у нас не купишь ни в каком магазине ни по какому блату.
-Вот живут люди! - вздыхала Евстольевна, — Всё в магазинах есть! Ни блата, ни очереди! И ездят куда хотят и где хотят!
   А у нас когда-нибудь такое будет, интересно? - про себя думала я и какой-то голос там, внутри, голос того, кто всегда и всё про всё и про всех знает, отвечал мне: «Будет. Всё у нас будет! И нам дадут. И нам достанется. И тебе!»
   Очереди были не просто частью нашей жизни. В них и проходила вся наша жизнь. Очереди были за всем — за хлебом, за мясом, за молоком, за книгами, за коврами... В очередях знакомились, влюблялись, женились и разводились. Очередь была клубом по интересам, прообразом соцсетей, да много чем. Точнее — она была всем вместе взятым.
     Сын Евстольевны был «моряк загранплавания». Вот чья «жизнь удалась»!  У матери он появлялся нечасто, а у нас вообще никогда и видела я его всего один раз, когда он однажды по пьянке спел под гитару какую-то пошлую песенку про страусёнка «с бородавкой на левой ноздре» и дурацким припевом «Тильдарьям-тильдарьям, опеалу!». Мама тогда захлопала в ладоши как-то преувеличенно восторженно с той же приклеенной улыбочкой, а мне стало гадко так, что во рту сделалось кисло. К счастью, больше я его не видела.

     После осенних каникул у мальчишек появился новый трудовик. Он же учитель черчения и рисования. Поначалу мы не придали этому значения. Ну появился и появился. Куда при этом делся старый — я так и  не поняла, но всезнающая Ирка Исаева сказала, что его отправили «на принудиловку». Ирка была почти единственной из всего класса, кто со мной общался. Ещё Женька Минаев иногда снисходил до общения со мной. И всё.
     Рисовать я любила, но в школе из всех уроков больше всего ненавидела именно рисование. Прежний учитель ставил на стол какой-нибудь гипсовый шар, или кувшин, и заставлял это рисовать, а потом проверял, чтобы всё было ровно и какие-то там «светотени» лежали правильно. Меня он, как и помянутая ранее Вмордудвинцева — невзлюбил сразу же. Меня вообще учителя не жаловали. Говорил, что у меня «руки-крюки» и называл бездарью. Школа была  не единственным местом его работы. По совместительству он рисовал афиши в комбинатовском клубе и матери пугали ими непослушных детей. Я до сих пор помню какую-то бухенвальдовской худобы женщину, изображённую на одном из  его творений и подпись под ней: «Госпожа бовария». Люди на его картинах получались все на одно лицо: это была какая-то плохая копия мунковского «Крика».
    Новый учитель рисования поначалу мне даже понравился. Но нравился он мне только первые пять минут. Пока не начал говорить. А начал он с того, что встав у доски задвинул небольшую речь на пол-урока:
-Ваш вклад в дело пятилетки — всегда отличные отметки! Настойчиво овладевайте знаниями! Вы — юные пионэры — будущие строители коммунизма! Вот вы пришли из школы, что сразу сделали — на кухню! Свет включили, а сами оттуда в комнату, переодеваться. Переодеваемся, спокойно всё, с песенкой, а свет горит! А это — народное добро! Электричество — это государственное добро! Вы лишний киловатт сожгли, а он нужен народному хозяйству! Экономика должна быть экономной! Свет выключать надо! Или вот хлеб! Как вы едите? Откусили и бросили! А хлеб — наше богатство! Хлеба в обед в меру бери! Хлеб — драгоценность! Им не сори!
    И подобными речами он повадился терзать наши уши каждый урок. А иногда даже заходил в класс, когда у нас были другие уроки, чтобы лишний раз напомнить нам то, что официально писали тогда на каждом заборе.
- Народ и партия едины! Вам бесплатное образование дают! А это — одно из наших завоеваний!
   Подвох, конечно, первой заметила я, но тогда я ещё была слишком неопытная, чтобы правильно всё распознать. Я уже говорила, что стала видеть людей не так, как раньше, а как бы их внутреннюю суть. У нового учителя сути не было. Он был абсолютно пустой. Точнее — внутри него проступали нарисованные контуры. Он был нарисованный! Но никто, кроме меня этого не видел и не понимал.  Вскоре вся школа в открытую потешалась над его манерой разглагольствовать и вещать лозунгами. Вадька Гусев прозвал его «Слава КПСС!»
         Гром грянул недели через две. В одном из кабинетов утром обнаружили труп технички. Следов насильственной смерти не было и всё списали на сердечный приступ. Покойную тётю Валю в школе не любили. Она была злая с на редкость склочным характером и, к тому же, поговаривали, что не чиста на руку. Ни разу, правда на горячем не была поймана, но кошельки пропадали и мелочь из карманов тоже. Словом, горевать о ней не стали. Поговорили — и забыли. А ещё через пару-тройку недель в школе появился новый труп. На сей раз это был физрук. Его тоже не любили, особенно девчонки — он подглядывал за ними в раздевалке. Физрук был старый, лысый, маленького роста и не дурак выпить. Раньше они обычно выпивали с прежним трудовиком. С его уходом физрук собутыльника лишился. Были, правда, в школе ещё мужчины, но они компанией физрука брезговали. Военрук  физрука открыто презирал, а наш классный — физик Василий Алексеевич, не пил вообще.
- Кто-то гадов убирает. - сказала Ирка Исаева, когда мы шли домой из школы.
- Ну и хорошо. Заколебали потому что. Хотя знаешь, Ирка, что-то тут не то. Две смерти подряд и обе вроде как сами по себе.
- И оба гады были. Мне их не жалко. А тебе?
- И мне тоже.
     После смерти физрука — он тоже умер, вроде как, от сердечного приступа, в школе появилась лёгкая нервозность. А я на какой-то перемене увидела, издали, правда, как из кабинета Мадам Фосген выходил милиционер в форме.             Следующий урок у неё был у нас в классе и  почти весь урок класс стоял по стойке «смирно», а Фосген на нас орала. Вот до сих пор не пойму — что на неё нашло? Нервы, наверное. Сесть она не позволила. А мне вдруг захотелось, чтоб она заткнулась. И Фосген  тут же поперхнулась, побагровела, схватилась за горло и начала хрипеть. Она попятилась, косо упала на стул, изо всех  сил пытаясь вздохнуть, но не могла, лицо стало баклажанного цвета, глаза вылезали из орбит и в них застыл ужас. Мне тоже стало страшно — ведь это произошло после того, как я пожелала ей подавиться.
- Отпустите её!
  Кажется, я сказала это вслух, но никто не обратил на это внимания. Вокруг Фосген уже суетились наши классные подхалимки — Людка Сугакова и Лариска Власенкова. Фосген отпустило. С минуту она просто хватала ртом воздух, как рыба, вытащенная из воды, потом постепенно обрела способность соображать и разговаривать.
- Садитесь! - милостиво разрешила она нам, - Запишите домашнее задание. Раз урок пропал — разберёте новую тему — деепричастные обороты. Упражнения 34 и 35.

       На перемене класс обсуждал произошедшее.
- Я думал — Фосген тоже ласты откинет. - сказал Вадька Гусев.
 - Не откинет, а склеит. - поправила Ирка, - Откинет коньки. А ласты — склеит.
- Самая умная что ли? - спросил Гусев.
- Не глупее некоторых.
   Я подумала, что было бы неплохо — Фосген в школе тоже никто не любил, но следующая очередь — не её. Откуда пришла эта мысль, плавно переросшая в уверенность — не знаю. Но я знала, что очередь Мадам Фосген на тот свет ещё не подошла. Третий труп, впрочем, себя ждать не заставил. На сей раз им оказалась Вмордудвинцева.
- Очко! - сказала Ирка, когда тело трудовички, обнаруженное утром в кабинете домоводства, задвинули в недра труповозки, - Зуб ложу, что опять сердечный приступ. Они всем сердечный приступ пишут, когда не знают, от чего человек умер.
- А почему очко? - не поняла я.
- Ну ты что — в «двадцать одно» не играла никогда?
- Играла. Но при чём тут это? - не поняла я.
- Балда! Три гада подряд!
- А!
- Бе! Знаешь что? Мне чертей в аду жалко! Ведь когда эта троица туда попадёт — чертям капец настанет!
- А ты что — в ад веришь? - изумилась я.
- Я думаю, что что-то такое есть. Мне бабушка рассказывала, когда я маленькая была.
- А ты, может, и в Бога веришь?
- Я крещёная. - серьёзно ответила Ирка, - Только не говори никому.
- Боишься, что из пионеров выгонят?
- А ты знаешь, что к ней трудовик ходил? - решила сменить тему Ирка.
- Нет. А зачем?
- Балда! Ухаживал!
- Ну и дурак! Она же злая. И дура к тому же. Лупила бы его сковородкой. И тряпкой гоняла, как кота паршивого. Он бы сам от неё сбежал!
- Ага! А он бы от неё удирал и лозунги всякие выкрикивал.
- «Миру — мир!» - например. Или «Нет войне!». - поддакнула я.
- Превратим наш сортир в бастион борьбы за мир! - хихикнула Ирка.
   
     На следующий день первого урока не было. Ученики и учителя, собравшись кучками по углам, обсуждали последние события. Три трупа за месяц — это было многовато. Да — все трое  отнюдь не были любимцами коллектива, но что с того?
- Смерть косила наши ряды! - изрёк Вадька Гусев.
- И что смешного? - спросил его Василий Алексеевич. С Гусевым предпочитали не связываться — гадёныш он был редкостный, да и родители у него были городские «шишки» - папа в райкоме работал, мама в горсовете. Но Василий Алексеевич его не боялся. И Вадька это знал. И классного тихо ненавидел, стараясь нагадить из исподтишка.
- Жаль, Вадька, что не ты следующий. - неожиданно для себя сказала я. Уж не знаю, что, или кто меня за язык дёрнул. Весь класс мгновенно повернулся ко мне.
- А ты знаешь, кто следующий? - спросил Вадька.
- Не ты, Вадя. - повторила я. В этот момент прозвенел звонок, но на него никто особого внимания не обратил. Все столпились вокруг меня, желая узнать, кто будет следующий и что это за странные события. Только вот поведать мне им было особо нечего. Постепенно от меня отстали, кто с раздражением, кто разочарованно.
   Ко второму уроку Фосген с завучами кое-как разогнали ребят и учителей по классам, но лично нам было не до уроков.
    Возвращаясь домой я встретила Евстольевну.
- Ну что? Ещё один откинулся? - спросила она меня. Евстольевна каким-то образом ухитрялась быть в курсе всех городских новостей и событий. Разговаривать с ней мне не хотелось, а Евстольевна знала наверняка о моём к ней отношении и не упускала случая досадить хоть чем-то.
-Здороваться надо! - сердито сказала она мне.
- Здрасьте.
- Не здрасьте.
- Ну тогда не здрасьте, а до свидания.
   Я хотела пройти мимо, но Евстольевна преградила мне дорогу.
- Я вот скажу твоим родителям, как ты со мной разговариваешь! - пригрозила она мне.
- Ой, напугали. Они уже давно со мной не связываются. И Вам не советую.
- Ты научись сначала пользоваться тем, что получила. - огрызнулась Евстольевна.
- Ну уж отвадить Вас от нашего дома — это не проблема. - ответила я, - Сделаю так, что Вы к нам дорогу забудете. Причём на всю оставшуюся жизнь.
- Да уж ты-то сделаешь! - буркнула Евстольевна. Я обошла её, как фонарный столб и пошла дальше. Евстольевна засеменила следом за мной, хрустя свежим снегом.
- А ты ждёшь, пока все перемрут? - спросила Евстольевна в спину мне. Я остановилась и оглянулась. Она притоптывала старенькими фетровыми ботами «прощай, молодость». Чулки на щиколотках были перекручены, почему-то  у неё они всегда были перекручены.
- Хотелось бы! - ответила я и пошла дальше. Она засеменила было за мной, но потом отстала.
- Да тебе никого не жалко! - крикнула она мне в спину.
   Я не стала её слушать и пошла дальше. Жалко действительно не было. Ибо не стоили они жалости.
       А ночью мне приснилась Вмордудвинцева. Она скромно вошла в комнату и как-то робко опустилась на стул, на котором я развешивала свою школьную форму. Я почему-то не испугалась, хотя явление покойника уже само по себе должно было нервировать. Она словно силилась что-то сказать, но не могла. Только смотрела как-то испуганно-жалобно. Так и просидела до тех пор, пока будильник не зазвонил. И на следующую ночь она опять пришла. И опять молчала. Выглядело это всё довольно жутко, а самое прашивое было то, что я хотела проснуться и не могла. Как будто кто-то удерживал меня в моём сне насильно. Так продолжалось несколько ночей подряд. Днём же всё шло своим чередом. Я ходила в школу, приходила домой, делала уроки, смотрела телевизор и ложилась спать. А по ночам приходила Вмордудвинцева и садилась на стул молчать и жалобно глядеть.
   В пятницу, возвращаясь из школы, я опять встретила Евстольевну. Она, видно, ждала меня по пути из школы, ждала давно — на голову и плечи её намело снега. В тот день здорово мело.
- Что-то ты бледненькая. - сказала она.
  Разговаривать с ней не хотелось и я опять попыталась пройти мимо, но от Евстольевны было так просто не отделаться. Она  увязалсь за мной.
- Никто больше не умер? - спросила она, как мне показалось со скрытой надеждой. Я просто помотала головой.
- Странно как-то это всё. - продолжала Евстольевна, семеня рядом.
Шла б ты домой! - раздражённо подумала я. Евстольевна, словно услышала мои мысли и остановилась.
- А ты б поговорила с ней. - сказала она мне в спину.
- С кем? - я остановилась и повернулась к ней.
- Ну кто там к тебе является. Разговаривать надо. - ответила Евстольевна, поправляя пуховый платок на голове и добавила, - Дурёха ты! Учить тебя и учить!

   Ночью Вмордудвинцева пришла не одна, а в компании с физруком. Он робко встал за её спиной и тоже молча посмотрел на меня какими-то оленячьими, как сейчас бы сказали, глазами.
- Зачем пришли? - набралась смелости я.
- Ты его загони обратно. - туманно ответила Вмордудвинцева.
- Кого? - не поняла я.
- Того, кто у нас трудовиком работает. - пояснил физрук, - Это он.
- Он вас убил? - догадалась я, - Но за что? Хотя — вас всё равно никто не любил.
- Мы знаем. - поспешно ответила Вмордудвинцева, - Нам здесь плохо. За всё, что мы сделали в  жизни приходится расплачиваться и отвечать сейчас.
- Значит — ад есть? - удивилась я, - А как там? Правда, что там черти на сковородках грешников жарят и в котлах варят? А Ирка сказала, что ей чертей жалко, если вы туда попадёте.
- Ад есть. - терпеливо ответил физрук (я почему-то сейчас совершенно не могу вспомнить его имя-отчество — не то Олег Константинович, не то Игорь...), - Но он совсем не так выглядит.
- А как? - удивилась я.
- В языке живых нет таких слов, чтобы это объяснить и описать. - ответила Вмордудвинцева, - Ты одна сможешь его остановить, пока он не убил остальных. Всего жертв должно быть семь. Как только погибнет седьмой — он станет...
  И в этот момент зазвенел будильник.

  В школе я, наконец, решилась рассказать про свои сны Ирке.
- А они не сказали, кто следующий? А зачем Слава КПСС их убивает? А кем он станет, когда убьёт всех?- закидала она меня вопросами. Ответов у меня не было.
- Интересно. А они ещё придут? - спросила Ирка.
- Не знаю. - честно ответила я, - Может и придут, а может и нет.
- Если придут, то ты спроси, зачем он их убивает и кем станет, когда убьёт седьмого? И откуда он только взялся такой странный? Говорит лозунгами какими-то.
- Он не настоящий. - неожиданно для себя сказала я, - Знаешь, он как нарисованный. Вот знаешь, у людей вокруг есть такое как бы облако. Ну, как на старинных иконах рисуют у святых нимб вокруг головы. Но это не только у святых, это у всех людей есть. Такое как свечение. У всех разное. У кого-то ярче, у кого-то темнее. У плохих людей оно как чернила клубится.
- Класс! - сказала Ирка, - А у меня какое?
- У тебя как пламя. Так вот — у Славы КПСС этого нет.
- Хочешь сказать, - он не настоящий?
- Да, наверное.
  В это время зазвенел звонок на урок.

   Следующей жертвой оказалась Проститутка. После того, как её попросили из нашей школы, она устроилась в школу на Варнушке и о её смерти мы узнали после визита следователя, который выяснял подробности её работы здесь и почему она уволилась.
- Осталось трое. - сказала Ирка, - А эти приходили?
- Нет.
- Убивает он либо дураков, либо гадов. - продолжала развивать свои мысли Ирка, - Может, не стоит ему мешать? Воздух чище будет.
- Вряд ли. - возразила я, понимая, что лучше не будет, но вот как объяснить всё это Ирке я не знала. Что-то там, внутри, подсказывало мне, что как только нарисованный Слава КПСС убьёт последнюю жертву — произойдёт что-то ужасное. Но что — я и сама не знала. А главное — как остановить этого нарисованного монстра?
- Балда ты, хоть и ведьма. - сказала Ирка, - Вычислить следующую жертву не так уж и сложно. Я же говорю — убивает он только гадов и дураков. И все они так, или иначе, связаны с нашей школой. Подумай, кто из гадов у нас ещё остался в школе?
-Марсана. - наобум сказала я, вспомнив, что не далее, как вчера у нас с ней вышла стычка. Точнее даже не стычка. Просто Марсана решила, что я нарочно фальшивлю. А у меня действительно ни слуха, ни голоса. Медведь мне наступил даже не на ухо, а на всю голову и не просто наступил, а основательно потоптался. И Марсана выставила меня вон из класса.
- Уж катилась бы в свой Израиль. - поморщилась Ирка.
- А при чём тут Израиль? - не поняла я.
   Ирка опять обозвала меня балдой, но объяснять на этот раз ничего не стала, видимо, про Израиль было нечто такое, что должны были бы знать и малые дети, как она полагала. А я задумалась. Ну да. Точно! Все жертвы были из нашей школы, за исключением Проститутки, но и она раньше у нас работала.
- Просто он убивает тех, кто рядом с ним. - сказала я, - Он же тоже у нас работает. И почему он пришёл работать именно в нашу школу? Школ в городе три. Мог бы и на Варнушку устроиться. Или, там, на Депо. На Депо, я уверена, гадов ещё больше. Там вообще район без понятий.
 Тут пришла очередь задуматься Ирке. Она даже остановилась и принялась сосредоточенно утаптывать ногой снег.
- Не знаю. - сдалась она наконец, - Разве что у нас в школе ещё одна ведьма есть. И она создала этого монстра.
- Ну да. А твари всегда идут к тем, кто их создал. - сказала я совершенно неожиданно для себя. Откуда ко мне вдруг пришла эта мысль — я так и не поняла. Просто пришла и сорвалась с языка.
- Секёшь, метёлка! - одобрительно отозвалась Ирка, - Тогда тебе и карты в руки. Ты ж у нас ведьма. Вот и ищи конкурента.
   Ага! Легко ей сказать — ищи!
   На этой оптимистической ноте, как говаривал наш классный Василий Алексеевич, мы и расстались.

     Дома никого не было. Я достала из холодильника кастрюлю с макаронами, вывалила их на сковородку, туда же вбила два яйца. Мама всегда заставляла нас с братом есть суп и очень ругалась когда мы, оставаясь дома одни, его не ели. А я терпеть не могла суп! Особенно варёные овощи!
   Я помешивала шкворчащие на сковородке макароны и размышляла над нашим с Иркой разговором. Откуда-то пришла мысль, что, может, и не стоит искать этого таинственного конкурента? Может, ну его и всё обойдётся? Ведь Слава КПСС ликвидирует исключительно гадов и просто неприятных людей. Значит — делает доброе дело. Вот техничка тётя Валя, например, была, как говорят, воровка. А физрук так тот вообще. Про него шёпотом рассказывали всякие нехорошие вещи, что кроме того, что он подглядывал за девчонками в раздевалке, он ещё...
     Ночью мне никто не приснился. А зря. Утром выяснилось, что трупов целых два. И один из них — Олежка Третьяков. Хотя — называть этого упыря Олежкой у меня как-то язык не поворачивается. Третьяков учился в параллельном классе и принадлежал к отпетой компании. Матом не ругался, а разговаривал, курил чуть ли не с первого класса, а однажды пришёл в школу пьяным. Он терроризировал всю школу и никто ничего не мог с ним сделать. Меня он и его компания невзлюбили особенно и спасало меня только то, что мы были в разных классах, а я к тому же научилась ловко от них прятаться, едва замечала Третьякова с присными на горизонте. И что греха таить — я давно мечтала, чтобы этот гадёныш исчез куда-нибудь. А второй была Марсана. Что творилось в школе, описывать, думаю, не надо. Фосген рыдала в кабинете, уроков в этот день не было. Мы с Иркой пошли к ней  домой. По дороге к нам присоединился Женька Минаев. В последнее время он вдруг стал частенько к нам присоединяться. Ирка жила в частном доме на Варнушке. Хотя там была своя школа, но она ходила в нашу. Наша считалась «престижной». День был ясный, морозный, над крышами домиков на Варнушке отвесно поднимались белые дымы из печных труб. Приятно  пахло дымом, почему-то борщом и губной помадой.
- Остался один. - сказала Ирка, когда мы устроились в её комнате, - Последний.
    Я поделилась своими мыслями относительно Славы и его жертв.
- Балда! - обозвала меня Ирка, - Вмордудвинцева, хоть и истеричка была, но далеко не дура. И она не просто так приходила. Да, их никому не жалко, но, может тот, кто этого Славу создал, на это и рассчитывал? Убивать тех, о ком никто жалеть  не станет. Кого и так никто не любил.
     Я задумалась. Ирка была права. Потому что если бы это был, например, Василий Алексеевич, то это уже совсем другое дело. Нашего классного мы обожали.
- А если это кто-то так мстит? - вдруг спросил Женька Минаев. Он до этого в наш разговор не вмешивался, сидел в углу, играл в «Ну, погоди!». Эта игра, где волк бегает с корзинкой и пытается ловить катящиеся по наклонной доске яйца, была несбыточной мечтой моего детства. На мою робкую просьбу её купить, мама категорично ответила мне, что я тогда вообще учиться не буду. Оставалось только смотреть, как играют другие, потому что просить поиграть мне и в голову не приходило. У нас ходила стойкая легенда, что если пройти эту игру до конца и набрать какое-то там количество очков, то  покажут диснеевский мультфильм. Женька умник тоже — ляпнул и опять в свою игру уткнулся.
- Мстит? - хором переспросили мы с Иркой. Ирка задумалась. Женька решил снизойти до разговора.
- Я в прошлом году у бабушки в деревне был. - начал он, не отрываясь от своей игры, - У них там одна старушка живёт через два дома. Так вот у неё, бабушка рассказывала, есть книга по чёрной магии. У которой синие страницы и белыми буквами всё напечатано.
- И что? - не поняла я, - Хочешь сказать, что у кого-то эта книга тоже есть?
   Вместо ответа Женька чертыхнулся и я поняла, что волк в игре пропустил яйцо и оно разбилось.
- Такая книга всего одна. - назидательно произнёс Женька, продолжая энергично тыкать пальцами в кнопки, - Но в ней сказано, как создать такого человека.
- А ты её читал? - скептически спросила я. Как-то мне в это не верилось.
- Нет. - честно ответил Женька, не отрываясь от игры, - Её нельзя читать обычным людям. Сразу умрёшь.
- Тогда откуда знаешь? - спросила я, - Если не читал?
- Бабушка говорила. Она случайно её увидела.
- Кого? - не поняла я.
- Книгу. Её та старушка на столе оставила. Открытую. Там страницы синие и белыми буквами всё напечатано.
- И что же напечатано? - спросила Ирка.
- Это книга по чёрной магии. - повторил Женька, - Значит, как колдовать.
   Я подумала, что Женька прав относительно чёрной магии. Кто-то у нас в школе решил попробовать колдовать, чтобы таким образом отомстить тем, кто его обидел. А этим шестерым добра не желал никто, значит — колдовать мог кто угодно.
- Да ну! Всю школу проверить — это нереально! - прочла мои мысли Ирка, - Надо определить круг подозреваемых. Начальные классы отсекаем сразу же. Мелкие до такого просто не додумаются. А если и додумаются — то у них просто сил и ума не хватит это сделать. Надо узнать, у кого в классе вели Марсана, физрук и Вмордудвинцева.
- И Проститутка до того, как уволилась. - добавила я.
- Какая Проститутка? - не поняла Ирка.
- Ну я так бывшую по музыке называла.
    Ирка с Женькой одобрительно захихикали.
- Физруков в школе два. Было. - сказала Ирка, - Но Елена Эдуардовна ведёт в основном старшие классы и секцию по лёгкой атлетике.
-А музыка и труды только у наших классов. У средних. - добавила я,- Значит — надо искать либо среди нашей параллели, либо среди шестых и седьмых классов.
-Секёшь, метёлка! - одобрила Ирка. Женька громко выругался —  волк в игре разбил все яйца.

    Легко сказать — искать! А как? В таких невесёлых раздумьях я тащилась домой от Ирки. Дома мама молча показала мне будильник. Половина пятого. А я домой должна былой приходить не позже половины третьего. Мобильной связи тогда не было. Сейчас, вспоминая ту жизнь, я иногда искренне недоумеваю — как мы жили тогда без таких привычных сейчас вещей — без мобильных телефонов, например?! Но ведь жили как-то же!
- Я у Ирки была.
- А у Ирки твоей телефона нет?
- Нет. Она на Варнушке живёт.
- И чем вы занимались?
   Как будто её это  интересовало!
- Ничем. Телевизор смотрели и разговаривали.
  Мама скривилась. Ей откровенно не нравилась моя единственная подруга. Хотя — чем именно не нравилась — я так и не могла понять. А на мои вопросы она упорно отказывалась отвечать. Не нравилась — и всё. Иногда, впрочем, отвечала:
-Я хочу, чтоб ты с хорошими  детьми дружила!
   На мой вопрос чем же плоха Ирка отвечала:
- Ты сама знаешь!
- Нет, не знаю! - отвечала я.
-Плохо! - говорила мама. На этом разговоры заканчивались. Вот так она всегда! Если я, что-то, по её мнению, делала не так, то она просто говорила: «Не так!». На мой вопрос, а как надо отвечала:
- А ты сама должна знать!
Откуда?!
Вот так мы и жили.
- Есть будешь, или тебя твоя Ирка накормила?
- Не буду.
- Ну тогда за уроки садись. Наверняка ведь не сделали со своей Иркой.
- Нам не задали.
- Это ещё почему?
- У нас уроков не было.
- О как! А это ещё почему?
- У нас очередной труп. Вот почему. Точнее — два трупа.
- О как! - повторила мама, -  Почему очередной? Были и другие?
     Я сказала. Мама только руками всплеснула.
- И что теперь? - спросила она.
- Не знаю. И кто следующий — тоже.
- А что — и следующий будет?! - испугалась мама.
- Ну, вообще-то,  должен. Из  всех умерших  пятеро  из нашей школы. А ты что — не знала?
   Мама не знала. Она каким-то парадоксальным образом ухитрялась быть не в курсе городских новостей. Хотя всякие слухи, сплетни и новости в Волчанске распространялись мгновенно и безо всякого интернета.
- И что теперь? - мама не на шутку испугалась. Ей показалось, что следующей жертвой обязательно должна быть я, или братец. Я ответила, что понятия не имею. Маму мой ответ не удовлетворил. На том разговор и закончился.

   А ночью, я уже засыпала, меня вдруг осенило. Верёвки! Я вспомнила, что в день моего возвращения из Ленинграда домой я увидела на руках и ногах родителей как будто верёвки. И они тянулись к Евстольевне. И те, что тянулись к ней, я порвала. А что, если... Сон как рукой сняло. Я села на кровати и задумалась. Если Слава КПСС действительно был создан кем-то из нашей школы, кто решил побаловаться магией, то от него может тянуться такая верёвка к создателю. Как же я раньше-то не догадалась?!

      И кто бы мог подумать, что это окажется Инка Потапова из 5 «А»! Инка считалась звездой не только класса, но и всей школы. Она была отличницей, её частенько посылали на всякие олимпиады и конкурсы. И была она задавака, каких мало и на всех свысока  смотрела. Меня она не замечала в упор, а к Ирке пыталась набиваться в подруги. Они вместе ходили в легкоатлетическую секцию в нашей школе, которую вела Елена Эдуардовна. Хотя и относить  Инку к «шишкам» и «богатеньким», типа Вадьки Гусева, или Людки Сугаковой было нельзя. Инка была не просто из бедной, а из очень бедной семьи, воспитывала её мать-одиночка и она вечно в каких-то обносках ходила. Инка, видимо, это понимала и, как говорится,  «брала мозгами». А они у неё были.
 С одной стороны я Инку понимала — все эти «невинноубиенные» её кадавром попортили кровушки очень многим людям. Но вот затеяла Инуся очень опасную вещь. Откуда-то пришло осознание того, что этот кадавр, получив последнюю жертву, выйдет из подчинения. И тогда несдобровать и ей самой. Но как загнать кадавра обратно — я не знала.

    Ирка ждала меня на углу возле школы. Я рассказала ей о своей догадке и о том, что не знаю, что надо делать.
- Эх ты! А ещё ведьма называется! Да надо просто Инку прижать и спросить, как она это сделала! И где она заклинание взяла! Наверняка там же и обратное заклинание есть!  Только знаешь, что я думаю — последняя жертва должна быть не простая.
- А какая?
- Не знаю.
  За разговором мы подошли к школе. Нет. На сей раз никаких трупов не было и это, как сказала Ирка, было особенно подозрительно. Потому как последнюю жертву Инка будет выбирать особенно. И почему-то решила, что это будет Мадам Фосген, но убить её кадавр должен будет как-то тоже по-особому. С каким-то ритуалом.
- Да нет, - возразила я, - это не Фосген. Но я не знаю, кто. Может, сама Инка. Лучше всего её отловить где-нибудь и припереть к стенке.
- В тёмном месте прислонить к тёплой стенке. - процитировала Ирка Аркадия Райкина.

    Инку мы оправились искать после первого урока. Но в школе её не было. Где она живёт мы не знали. Её одноклассники тоже нам мало чем могли помочь — Инка ни с кем из класса не дружила и где она живёт — не знал никто.
- Она с Голубевой дружит из «В»-класса. - сказал нам кто-то из мальчишек.
   Отыскать Голубеву нам помешал звонок на урок.

   Голубеву звали Викой и нашли мы её в столовой на большой перемене. От неё и узнали, что Инки нет в школе уже два дня. И что Вика её не навещала.
- А ты знаешь, где она живёт? - спросила Ирка.
- А вам зачем? - поинтересовалась Вика.
- Надо. Мы в секцию вместе ходим. - ответила Ирка. Вика назвала адрес. Это оказалось недалеко от школы. Идти решили сейчас же, для чего решено было сбежать с трёх последних уроков.
   Но Инки дома не оказалось. Дверь открыла её бабушка и очень удивилась, что, оказывается, её внучка не в школе.
- А вы кто, девочки?
    Ирка сказала, что мы из спортивной секции. Бабушка повторила, что Инны нет и мы попрощались. Инку надо было срочно найти. Но как? И тут меня опять осенило.
- Слава КПСС! - если он Инкин кадавр, то он нас к ней и приведёт!
   И мы рванули обратно в школу.

     Инка обнаружилась на школьном дворе, на спортивной площадке, где стояли всякие турники, лесенки, брусья и прочие спортивные снаряды для занятий на свежем воздухе. Тут же была и полоса препятствий, оборудованная военруком. Школа у нас была «с военно-патриотическим уклоном». Инка сидела на низенькой спортивной скамейке, врытой в землю и что-то сосредоточенно чертила палочкой на снегу. Словно жаркой волной накрыло меня, потом волна схлынула и перекинулась на Инку, я почувствовала, как накрыло её. Она выронила палочку и обернулась.
- Стой! - заорала я, - Стой!
   Ирка подскочила к ней и уже подняла ногу, чтобы стереть Инкины письмена, или знаки.
- Не трожь! - крикнула я.
      Инка поначалу попыталась что-то сказать, а может, даже сделать, но только стояла и хватала ртом воздух, как вынутая из воды рыба.
- Зачем ты это сделала? - спросила я.
- Пускай лучше своего кадавра сюда позовёт. - сказала Ирка.
- Зачем? А впрочем — пускай зовёт. - сказала я.
     Слава КПСС появился почти сразу же, как будто бродил где-то поблизости и слышал наш разговор. Вид у него был цветущий и упитанный. На обычно бледных щеках заиграл румянец. Он даже как будто выше ростом стал. И, не смотря на довольно сильный мороз, он был без шапки и в одном пиджаке. Он был по-прежнему нарисованный, но контуры стали бледнее, внутри как бы клубился чёрно-красный туман, а нить, связывающая его с Инкой, была совсем тонкой. Инка показала ему на нас пальцем. Слава КПСС повернулся и пристально посмотрел на нас.
-Не стыдно школу прогуливать? - сочным баритоном пророкотал он, - Ваш долг перед Отчизной — учиться! Ваш вклад в дело пятилетки — всегда отличные отметки! Вы же юные пионэрки! Не стыдно школу прогуливать? Быстро на уроки! Настойчиво овладевайте знаниями!
- Зачем пришёл? - спросила я.
   Ирка потом рассказывала, что голос у меня был как чужой.
- Имя тебе — морок. - продолжала я, - Сгинь! Рассыпься!
   А сил Слава КПСС ухитрился набрать изрядно. И одолеть его оказалось трудно. Как в тумане я увидела, что Инка взялась опять чертить свои знаки на снегу... Но Ирка подскочила к ней и принялась топтать снег, разбивая письмена. Они с Инкой сцепились и повалились в снег, а я осталась один на один с этим кадавром. Слава КПСС продолжал вещать лозунгами, и не пытался делать никаких поползновений. И я поняла — им командует Инка. Вырубить её — и этот кадавр исчезнет. Но как заставить её убрать этого кадавра туда, откуда его вытащили?
   В какой момент нить оборвалась я так и не поняла, но Слава КПСС вдруг стал сдавать, бледнеть, уменьшаться в размерах.
- Сгинь! - снова крикнула я, - Сгинь, морок! Рассыпься!
 Ирка с Инкой продолжали с визгом кататься в снегу. Откуда-то набежала толпа ребят, мальчишки шумно выражали свой восторг, девчонки визжали, но всё это доносилось до меня как будто издали. Потом раздался сильный хлопок, как будто лопнул гигантский воздушный шарик и меня швырнуло в снег. Почти сразу же, как мне показалось, меня подняли и я оказалась нос к носу с Мадам Фосген.
- Что здесь происходит? - басом спросила она, - Девочки! Как вам не стыдно драться?! Исаева, Потапова! Не ожидала от вас. Ляпунова, а ты что здесь делала? Не могла их разнять?
 Это уже мне предназначалось. Я перевела взгляда на девчонок — Ирка с Инкой стояли красные, взъерощенные, растрёпанные, без шапок, у Ирки коса наполовину расплелась. Инка показала нам кулак, я показала ей язык в ответ.   
- Ляпунова! - рявкнула на меня Фосген, - Что здесь происходит?
- Трупов больше не будет. - ответила я.
   Повисла пауза, в продолжении которой Фосген внимательно изучала наши физиономии.
- Ко мне в кабинет! - сказала она наконец, - Все трое!

         - Ну и зачем ты это сделала? - спросила Ирка, когда мы, выйдя из директорского кабинета, сидели в школьном туалете. Больше уединиться было негде.
- Они просто мешали всем жить. - в сотый раз ответила Инка, - Разве вам самим не хотелось, чтобы они делись куда-нибудь? Вот ты сама ведьма, Ляпунова, а не могла что ли?
- Дура ты, Потапова. - сказала я, - Потому что всё сделала неправильно.
- Ну и сделала бы правильно! - ответила Инка.
- А я и сделала. Кто тебе заклинание дал?
- Женщина одна.
- Какая? - сразу же вцепилась в Инку Ирка.   
     Выяснилось, что заклинание ей дала Евстольевна.
Сволочь. - подумала я.
- Ну они же все гады были! - кричала Инка, - Всем сколько крови попортили! Ты с Третьяковым в классе не училась, а он ни одной девчонке прохода не давал, всем юбки задирали со своими дружками! А этот козёл лысый! За всеми девчонками подглядывал!
- Дура! - сказала Ирка, - после того, как он убил бы последнюю жертву, он освободился бы и стал неуправляем! И наверняка тебя бы тоже! Тебе про это не сказали? Вижу, что нет.
   Инка захлопала глазами.
- Я эту бабу знаю. - сказала я, - Она всем пакостит.
     Исчезновение Славы КПСС в школе прошло незамеченным, может, ещё и потому, что вскоре у нас ещё одна беда приключилась.