На той войне...

 Бабка Антониха молилась. Била поклоны перед темным ликом. А Вовка,лохматый,шестилетний постреленок смотрел испуганно. Еще вчера все было понятно. Вот мама. Вот сестренка. Маленькая правда. Еще говорить не умела.
Агу-агу. Мелочь пузатая,как называл ее дед Матвей. А туда-же...агу.
А теперь мамка где? И деда Матвея нет. Он остался там...на пшеничном поле.
Лишь алое пятно запомнилось на белой рубахе деда. Испуганного мальчишку подобрала старуха Антониха. Он сидел рядом с мертвым стариком. Крепко держал он старика за руку. Антониха с трудом оторвала мальчишку от мертвого тела. Старуха привела мальчика к себе. Домишко ее был неказист. И стоял на отшибе. По тому-то и не заселилась новая власть в ее хоромы.

А утром пришел полицай. Раньше был Серенька. А теперь господин полицай. Вона-как.
-Эй,бабка...это кто у тебя? Нарочно бася спросил он. Партизан?
-Окстись,Серенька. Какой партизан. Дите совсем. Да и это родственник мой.
-Врешь,старая. Откель у тебя родня-то. И никакой я не Серенька. Поняла...

 Господи. И что с людями приключилось. Горевала Антониха. Вразуми,Господи.
Как же жить-то. Вон ране все понятно. А теперча все переиначилось. А еще прошу тя,Господи. Зачем людям горе такое. Ране жили тяжело. А таперь еще лише.
Вон дите малое смерть увидел. А зачем? Ты ж,господи все видишь. Вразуми,как жить-то по совести.

-Ба...бабушка. Тихо позвал Вовка. А Бог он где?
-Так на небе.
-Высоко?
-Отсель не достать. Но токмо ты не думай. Он все видит. И воздастся всем  по делам их.
-Как это?
-А вот ежели человек душою чист. Так боженька его в ангелы запишет.
-А если я у деда Матвея яблоки таскал. Он меня накажет...
-Не. За яблоки не накажет. Хотя нехорошо это без спроса... А вот ежели человеку или еще живности какой больно исделаешь,тогда накажет.
-А он их,тех которые деда Матвея убили...накажет.

Ишь ты,господи. Дите,а о чем думат. О смерти... Ему бы в салочки,а он о смерти...
-А ты поспи,поспи. Вот поспишь...А их накажет,накажет,милай.

И Антониха заплакала. Вытирая слезы сухой,как веточка рукой.