Дуновение времени. Гл. 24 Дети и документы

Глава двадцать четвертая. Дети и документы.

    Одетую во всё абсолютно новое, Эву подняли в лифте на седьмой этаж, а затем провели по коридорам строгого учреждения и посадили ожидать в большой приемной, где непрерывно звонили телефоны и отвечали на эти звонки трое секретарей. Наконец, один из них, ответив на звонок, подозвал и открыл перед нею дверь. Оказавшись в кабинете, Эва покачнулась и, не удержав равновесие, от страха прислонилась к двери спиной. Она узнала сидящего за столом человека в пенсне. Его портрет она множество раз видела на стенах домов и на демонстрациях. Это пенсне она не могла спутать с чем-то другим.
- Проходите поближе. Садитесь. – произнес человек. От волнения Эва не могла вспомнить его имя. Но твердо помнила и всем телом ощущала величину исходящей от него опасности.
- Моё имя Председатель Берупен. – представился он. – А вас зовут Эва Пилатон? Да садитесь же! – уже в полный голос потребовал он.
   Эва села, собрав в кулак всю свою дрожащую от напряжения волю. Она даже не сразу расслышала первый вопрос Председателя:
- Вы жена Главного Архивариуса Пилатона, умершего два года назад? – повторил он.
- Да. – тихо произнесла Эва. – Я была женой Главного Архивариуса Пилатона.
- Расскажите, что с вами случилось после его смерти?
- Нас всех арестовали. Потом меня разлучили с моими детьми, и за все два года содержания в ИТУ№342 под номером зк6-356 я не имею о них никаких известий. – тут Эва замолчала, припомнив совет покойного мужа, ничего не просить самой, но требовать своё, когда её о чём-то попросят.
- Ваш супруг перед смертью не оставлял вам каких-либо документов, или распоряжений по их хранению, или сведений о месте их укрытия.
- Я не буду вам отвечать, пока не увижу рядом с собой моих детей.
- Что?! – заорал Берупен. – А ну-ка, немедленно отвечай, заср*нка!
   Эва опустила голову и, зажмурив глаза, заткнула уши кончиками пальцев.
- Ты что не понимаешь, что я сейчас за эти слова из тебя душу вытрясу? Негодяйка! – глухо доносилось до её слуха. - Тебя всего сутки, как из лагерного дерьма вытащили и умыли, а ты, сука, уже выкобениваться начинаешь? – Председатель при этом молотил кулаком по столу перед собой.
   Эва сидела, сжавшись в комочек, но упорно, склонив голову, не открывала глаз.
- Тебя сейчас в пыточном отделении на четыре костяшки поставят и отдерут по всей форме впятером. Я тебе добром говорю, вспоминай, сволочь! Что твой старый пень сделал с документами государственной важности? – Берупен выскочил из-за стола и попытался ухватить Эву за подбородок.
   Она отбросила в сторону его руку и твердо повторила:
- Где мои дети? До тех пор, пока я не увижу их, я не скажу ни слова. – и отвернулась.
- Молчать, суч*ра! – Берупен схватил женщину за плечи и, легко оторвав от стула, встряхнул и поставил перед собой. – Тут я задаю вопросы. Поняла? И забудь навеки про своих детей и про все эти свои бабьи выходки. Слышишь, бл*дь ты этакая? Отвечай! Где документы? Или прикажешь тебе морду для убедительности расквасить?
   Эва вырвалась из рук Председателя и, обученная в лагере отбиваться от наседающих мужиков, для начала залепила ему пощёчину. А когда он схватил со стола длинную плеть и замахнулся, она, резко присев и прихватив его за колени,сгоряча, ударила его лбом в пах с такой силой, что он завопил и повалился на спину прямо посреди кабинета, выронив орудие пыток из рук.
- Будь, что будет! – и Эва, схватив плеть, замахнулась на Берупена. – попробуй только тронь, палач проклятый! – закричала она уже в истерике и, что есть силы, начала хлестать Председателя по рукам. Привыкший к полному повиновению своих жертв и растерявшийся в такой неожиданной ситуации, он катался по полу, пытаясь подняться, но Эва каждый раз точным ударом ноги валила его обратно.
- Где мои дети? - вопила она, хлеща Берупена, как и куда попало, до тех пор, пока вбежавшие секретари не навалились на неё сзади, не вырвали хлыст и не выволокли в приемную, а оттуда в лифт. Через несколько минут она уже оказалась в своей комнате, где в отчаянии рухнула на кровать и замерла, оцепенев в ужасе от содеянного.
- * -
    В это время в кабинете Председателя Комитета местный врач бинтовал ему изодранные плетью руки, а срочно вызванный специальный тюремный психолог, выслушав подробное описание поведения женщины при допросе, предложил ему неожиданное решение:
- Верните ей детей, и в тот же самый момент пусть офицер-горничная надавит ей на психику, во-первых, всеми теми же вопросами, а во-вторых - угрозами в адрес детей. Но сделает это без крика, а сочувственно, тихими доброжелательными советами. С детьми на руках, я уверен, она станет намного податливее. Попробуйте. Это вернейший из способов. Тут ведь ей отступать уже некуда и защищаться нечем. Детей она получила? Получила! Требование её удовлетворено? Удовлетворено! Но от этого положение её только усложнилось. Сама она ведь становится намного беззащитнее, а положение её безысходнее. Чтобы как-то его стабилизировать, ей останется только расколоться. А дальше уже пусть горничная мягко и настойчиво тянет из неё информацию, закрепляя успех.
- Хорошо. Пусть будет по-вашему. Хотя, будь моя воля, я бы её просто на кусочки бы разорвал. Отщипывая понемногу. Стерва! Такая маленькая. И откуда у неё столько силы? Как у кошки, загнанной в угол.
   В комнату заглянул секретарь:
- Бринксия на линии, Председатель. Ваш заместитель Кабулад хотел бы доложить обстановку.
   Берупен схватил трубку забинтованными руками и сразу же распорядился:
- Все свободны. Кабу? Что у тебя. Докладывай.
- Всё изученное мною говорит за то, что папки, числом, как здесь упоминается, шесть, находятся под надежнейшим контролем в банковском подвальном сейфе у адвоката Доу. Он имеет инструкцию выдать их лишь одному человеку – Эве Пилатон, но в присутствии обоих её сыновей. Что будем решать, Председатель?
- А я тут при чём? Тебя послали на задание, ты и решай. Не хватает власти, чтобы распорядиться, я тебе её сейчас делегирую через посольский двор. Все силы Комитета и Министерства Внешних Сношений в твоем полном распоряжении. Но папки мне нужны здесь у меня в руках до похорон. Вопросы? Нет вопросов? Вот и ладушки! Действуй! Шуруй, вкалывай! Лады? – и Председатель бросил трубку спецсвязи на рычаги аппарата.
   Кабулад сидел, в отчаянии зажав голову руками, локти которых упирались в стол. Он прислушивался к тихим пиликающим гудкам телефона и мысленно молился:
- Господи, всемогущий! Наставь разум мой, защити и помоги в делах моих, и не допусти победы врагов моих.
- А кто твой враг? – раздался откуда-то сверху незнакомый глуховатый голос?
- Если бы я знал это, то не просил бы о помощи!   
- * -
    Мальчиков до этого момента держали раздельно и впустили к Эве в комнату по одному. Каждый из них, сжавшийся и напуганный, немного упирался на входе, но увидев мать, кидался к ней с криком: «Ма-ма-а-а!». И все трое они, сцепившись в один комок, замерли, тяжело дыша и постанывая от неожиданности и переизбытка чувств. А вокруг суетились две давешние горничные, сочувственно оглаживая всех троих и приговаривая:
- Ну вот и ладушки! Вот и свиделись! Счастье-то, смотрите, какое!
   Одна из них внесла поднос с чаем и сладостями и поставила на стол, окликнув Эву:
- Ты, мать, веди их сюда! Угостим ребяток на радостях. – и взяв мальчишек за плечи тётки перевели и усадили их к столу.
   Помогли перейти туда и самой Эве. Разлили чай, разложили сладости. И встали за их спинами, продолжая бережно оглаживать плечи всем троим. Эва, не веря своему счастью, непрерывно оглядывалась на горничных и, вытирая слезы, ловила тепло сочувствия, внешне излучаемое ими.
    Мальчишки, не устояв перед соблазном, ухватили по кусочку кремового торта и заработали чайными ложечками. Обе горничные стали подкладывать сладости им и Эве, но она отодвигала своё блюдце.
- Давно в разлуке-то? - спросила первая горничная.
- Два года!
- Горе-то какое! – запричитала вторая. – За что ж это вам такая кара Господня?
- Отец их умер, не отчитавшись в каких-то документах важных. – скорбно произнесла Эва, осознанно нарушив святую лагерную заповедь не делиться ни с кем личными данными.
- Из-за каких-то бумажек детей у матери отнимать? Да кто-же такое придумал? – сокрушенно произнесла первая г орничная. – Тебя как зовут-то?
- Эва.
- Ева, наверное?
- Я из Поланты родом, а там произносят Эва. Нас четверо у мамы с папой было, и все на «Э». Эмма, Элла, Эльвира и Эва. По возрастам. А после войны только мы с Эммой остались. Остальные сгинули с семьями и родителями.
- О-О-О-юшки! Ужас-то какой. Вся семья почти. А вас со старшей-то далеко разметало?
- Далеко! Так далеко, что не докричишься.
- Слушай, а как же это твой муж с документами-то опростоволосился. Он что не понимал, какую напасть на вас накликать мог? – вступила в разговор вторая.
- Не знаю, если правду сказать. Он ведь немолодой у меня был, а умер от рака.
- А где он служил-то. – потянула разговор дальше первая горничная.
- В Государственном Архиве.
- Ах, вона где! – закивала головой вторая. – Там, это да. Там документы важные хранятся. Так он не сберёг их там, что ли?
- Ой, не знаю! Не моего ума это было дело. – Эва вздохнула и покачала головой, присматриваясь к реакции подсадных. Теперь она в этом не сомневалась. Больно уж дружно и перекрестно они её опрашивали.
- А ты после смерти мужа так одна и осталась?
- Да. У него из всей родни уже никого после всех войн в живых не осталось. А у меня только одна старшая сестра, да и та в Бринксии замужем, за ихним писателем одним.
- В Бринксии? Это да, это у нас не любят. А ты к ней ездила. – заинтересовалась первая горничная.
- Нет, я там ни разу не побывала. Но сестра сюда раза три ещё до войны приезжала. И один раз после. Мне потом на допросах это всё в дело шили. Шпионаж. 58-я.
- Вот ведь случай грёбаный. А вы кушайте, ребята! Кушайте родные. – вторая горничная начала подкладывать ребятам на тарелки выпечку из больших блюд и подливать чаю. – А твой покойный, он в Бринксии-то бывал?
- Два раза. Лечиться ездил.
- Чё хорошее из одёжки привозил? Как там с товарами, не говорил?
- Нет. Не до товаров ему бедняге было. Он всё за нас беспокоился. Сестра присылала кое-что из мелочей. Но немного. – Эва горестно сцепила пальцы рук, напряженно думая, как и чем ей заинтересовать подсадных слухачек.
    Горничные, помолчав в сочувствии минуту, начали разговор с иного края. Одна из них поинтересовалась:
- А как же он так неосторожно тебя с детьми подставил с документами этими?
- Он считал, что тем самым он нас охранит этими документами. Так мне показалось.
- Ишь ты, какой прозорливый. Но все одно, видать, промазал, коли вы два года по тюрягам в разлуке. – поджав губы, усомнилась другая. – Он тебе какие-то наказы оставлял?
    Эва задумалась, смахнула со скатерти крошки в ладонь и высыпала в миску с остатками еды. Потом подняла голову и посмотрела на стоящих за спиной у мальчишек горничных, проговорив:
- Конечно, толковал он мне много всякого, но как я могу до всего этого дотянуться. Говорил, что ежели что, бери мальчишек и рви к сестре. Там будет в целости и сохранности всё, что тебе для полного счастья нужно. Сестра тебе поможет со всем этим разобраться. И у Государственной власти к тебе никаких претензий после этого не будет. Ну, а мне-то с этих его слов какой навар? Как я к сестре в Бринксию отсюда добраться сумею, да ещё с ними? – Эва кивнула на мальчишек. - Вот вы подумайте, как? Нет у меня такой возможности! И, видимо, никогда не будет.
- Да, девушка, непростые они, твои дела. – первая из горничных развела руками. - Ещё, скажем, одна ты в Бринксию спроворить дела свои смогла бы. Мы бы тебе посказали бы, куда бечь и под кого лечь. Но вот с детьми? Что ты с ними можешь? Ни рукой, ни ногой пошевелить. Только разве нам вот с ней под присмотр оставишь, а саму тебя туда выпустят. И то не знаю, как ты там начальство уговоришь-упросишь. У него свои резоны. Мы, конечно, с нашим удовольствием за мальцами присмотрим. Подкормим, а то вон как истощали за два года-то. Подарочек какой из Бринксии привезёшь и в расчете будем.
- Муж говорил, чтобы только с детьми соглашалась бы туда двигать. А одной ни за что не ехать, ни в коем случае. Чтобы никого не слушала. И вот как тут быть, я не знаю.
- Это твои дела, девка, мы тут тебе не советчики. Но, по-моему, с детьми тебе не подфартит выбраться. Да и зачем? Съездишь, разберёшься с делами, вернёшься и заживешь. Марья, у тебя там пироги в духовке, шла бы ты посмотреть. – повернулась говорящая ко второй горничной и подмигнула. - А я тут приберусь в комнате пока. Как торты на вкус, огольцы? Нравится? То-то. А ты, мать, говоришь, с детьми, да ещё в Бринксию эту долбаную! Им, гляди, и тут хорошо.
   Мальчишки хмуро и напряженно поглядывали на мать и горничных, и чувствовалось, что двухлетний опыт научил их многому, в том числе никак не откликаться на ничем не объяснимые приязнь и ласку. Рассчитывать на искренность любого доброжелательства в тюрьме, а это они уже понимали, просто не приходилось.
   Но вдруг в сопровождении помощника к ним вошел человек в форме и с фотоаппаратом. За спину каждому из них по очереди помощник поставил белый экран на штативе, а фотограф, сделав по нескольку снимков, что-то буркнул, и оба они удалились.
- * -
    Удобным путешествие в посольском почтовом фургоне назвать можно было только с большой натяжкой. Но, слава Богу, добирались они не более получаса. И как только Кабулаг оказался на месте, то из спецкомнаты посольского двора в Бринксии он связался напрямую с Председателем Берупеном и обсудил с ним условия получения документов из заветного портфеля, хранимого у адвоката Доу. Предложение одной из диверсионных служб - попытаться отбить нужные бумаги налётом - ими было отвергнуто, поскольку удалось выяснить, что столь серьёзные документы адвокат Доу хранит в подвальных банковских сейфах, выдавая их заказчикам только под прикрытием вооруженных нарядов спецназа, приглашаемых специально по такому поводу. Поэтому решено было на фоне траурных мероприятий не устраивать шума и не рисковать, а действовать строго по намеченному плану.
- * -
   Примерно с час Эва с сыновьями сидели, молча, разглядывая друг друга и страшась даже разговаривать между собой. Затем в комнату вернулась первая горничная. В руках она держала верхнюю демисезонную одежду на всех троих. Ева с изумлением смотрела на неё, но спросить ни о чем не решилась.
- На прогулку будем всей семьёй собираться, сладкие мои. Правда, похоже, что на дальнюю. Одевайтесь. – распорядилась горничная решительно.
   На выходе их ждали те самые два мордатых капитана, которые конвоировали Эву из лагеря. Теперь же они получили и молча рассматривали сопроводительные бумаги с фотографиями на всех троих. Опросив каждого из них по содержанию его документов и сличив фото с оригиналом, офицеры скомандовали всем им двигаться к выходу. Эва обернулась попрощаться с горничными, но те уже стояли к ним спиной, занятые каким-то своим разговором.
   У подъезда их ожидала такая же самая машина, в которой Эву транспортировали сюда. Сейчас мальчишки сидели, прижавшись к ней с обеих сторон и по-прежнему напряженно молчали. Эва намертво вцепилась в обоих, и держалась за них, не в состоянии ослабить эту свою мёртвую хватку. Ей было непонятно, куда их всех сейчас везут, но лагерным нюхом чувствовалось, что общее направление движения – к свободе. В чём-то она, слабенькая и болезненная, благодаря задумкам старого Пилатона, смогла перебороть угнетавшие её с детьми силы.
    В салоне самолета было суетно и гамно. Дипкурьеры, громко перекликаясь, размещались поблочно, каждый со своей почтой. Опасливо жавшихся Эву и её ребят сопровождающие провели в передний салон, где и разместили по левой стороне, каждого в индивидуальном кресле у окон. Она сидела последней в этом ряду и видела, какой интерес у мальчишек вызывало все происходящее в самолете и за иллюминаторами. Они даже осмелели до такой степени, что начали еле слышно переговариваться по поводу своих наблюдений.
    В кабину шумно и весело прошёл экипаж. Через открытую дверь видно было, как они проверили готовность, запустили двигатели, стюардессы попросили всех пристегнуть ремни, и самолет начал выруливать на взлётную полосу. День был облачный и дождливый, поэтому сразу после взлета к окнам снаружи прильнула влажная белая муть. И только через полчаса, поднявшись чуть выше облачного покрова, они увидели клонящееся к закату желто-красное солнце. Но тут стюардессы начали разносить подносы с едой. Эва с трудом смогла заставить себя прикоснуться к ней. Но мальчишки воздали должное расставленным на подносах деликатесам. Их посуда опустела в течение нескольких минут. Эва захотела передать для них свои нетронутые судочки, но стюардессы, придержав её за руку, просто заменили каждому из ребят его поднос на новый. И ещё через полчаса всех их сморил сладкий сон.