ЧАСЫ

       Она сразу заметила их,  на самодельном рыночном прилавке среди  других вещей:  подсвечников, солонок и  всяких серебряных ложечек. Но предметов, что лежали рядом, она, хоть и была в очках, совсем  не видела  …   Ёкнуло у неё сердце, словно родного человека повстречала. Она подошла и взяла их в дрожащие, озябшие внезапно  руки. Перевернула..
- Добрые часы, новые, тикают справно, бери соби – або  для чоловика!  – обрадовалась   незнакомая носатая тётка в зелёном цветастом платке, завязанном   по самые брови.
   На обратной стороне была надпись: «Отличнику боевой и политической подготовке» и подпись… 
- Откуда?... Откуда у Вас эти часы? – спросила Генечка так тихо, что тетка и не расслышала её слов и протянула  часы к продававшей...
               
                *   *   *
      
    На своём   выпускном в понедельник  она   должна была выступать трижды. Во-первых, именно она -  от имени всех 3-х десятых классов должна благодарить учителей и дирекцию школы – потому что никто  в их школе не умел говорить так выразительно и проникновенно, и на таком правильном русском языке, как она. Во-вторых,- играть роль в школьном, специально поставленном по этому случаю спектакле  о первых комсомольцах. И  в-третьих, - петь в большом концерте целых три песни: одну украинскую и две – на еврейском.
    Вот такой это был ответственный для Генечки вечер. Мама, конечно же, сшила ей  по этому случаю платье. Шелковое, кремовое с оранжевыми осенними листиками. (Еще один отрез белого шелка был припасён в сундуке на случай Генечкиной свадьбы, но об этом было еще рано говорить).  В пятницу примерила  она это  мамино платье и чуть не расплакалась. Во-первых, оно  почти до щиколоток, во - вторых, какой там  фасон?  Ну рубаха шелковая – с  пояском… Ни летящей юбки, ни кокетки, которая могла бы сделать хоть чуточку более женственной ее  совсем детскую фигурку… ни вообще…
    - Так, – сказала,  Геня, подавив готовые брызнуть слёзки – завтра я поеду к Мирончику. Он писал, что в  их приграничный поселок привозят вещи из Польши, может,  я смогу там  себе купить то, что  хочу на выпускной вечер.
   Мама в свою очередь попыталась не подать виду, что расстроена: она ведь так старалась для неё, так торопилась…

- Я понимаю, что ты хочешь Мирончика повидать. Я  тоже его уже почти два года не видела. Он обещал скоро взять на пару дней отпуск, приедет – повидаемся.
- Мам, ну ты ведь не права. Ты пошила нормальное платье, хорошее платье. Я в нём  обязательно поеду… подавать документы в педучилище.  Но для концерта мне нужно другое… Мамочка! Ну, ты же не портниха!
      Генечка кинулась обнимать маму и утирать её слёзы, тихо покатившиеся из  темных глаз, ничем не останавливаемые.
- Ну раз ты так,  я никуда не поеду... Хорошо. Буду выступать в этом…
- Нет, езжай уже. Мирончику хоть  домашнее отвезёшь. Сейчас пойду, спеку чего-нибудь… 

      В субботу  с большой сумкой гостинцев и чистого белья для Мирончика Геня садилась в автобус. Водитель оглядел её подозрительно;
- Скики тоби рокив, дивчинка?
- Симнадцять вже, - заулыбалась и покраснела Генечка.
- Та невжеж? А я думав, дванадцать!  Ну раз симнадцять – то йды – сидай…

     Приграничный поселок  был весь зелено-красный. Не из-за пограничников. Вишня в  том году уродилась рясно на редкость – ветки  были усеяны сплошь. Но пока они  красненькие  – так красиво горят на бархатной зелени, ими только любоваться и можно,   – не спелые. Еще пару недель надо, чтоб  потемнели, как кровь, и хороши  стали - на пироги и на вареники. А  пока только  шпанка и созрела  – прозрачная,  кислая и бестолковая. Ну, куда её? Разве что на компот…

     Где Мирончика найти – люди Генечке подсказали: в военной части за воротами – возле орудий. Защитного цвета военная форма на нём очень ладно сидела и пилотка со звёздочкой, красненькой, как вишенка… Высокий, крепкий, с белоснежной улыбкой!!! Вот как так получилось? У одних и тех же родителей…
   Конечно, он Генечку сразу обнимать кинулся. А его сослуживцы острить  стали, что у него невеста – ребёнок совсем!
- Ребёнок, конечно! Только  Генечка –  никакая она не невеста! Сестренка, родная, чудная, дорогая! Что, разве не видно, как мы похожи? Только вот у неё голос такой певучий, а мне медведь на ухо… Споёшь нам, Генечка?
- Спою… потом.
- Ты почему телеграмму не дала, что едешь?
- Так  я же это  вдруг решила, что может, найду тут у вас на толчке платье  путное себе на выпускной…
- Конечно же найдёшь, у нас тут толчок знатный, Всё из-за бугра привозят, из Польши! Такие вещи – фу ты ну ты! Правда, я там только один раз и побывал – никакого времени нет. Служба! Вот – гляди!
 
   Он спрыгнул с камня, где стоял возле орудия, и протянул Гене что-то со стальным блеском… Геня не сразу разобрала, что это. Она  была близорукой, а носить очки ни за что не соглашалась.
- Часы?!!
- Не просто часы, ты почитай-почитай, что  на обратной стороне написано!
- «Отличнику боевой и политической…»
- Во! Видишь! Можешь гордиться своим братом! Наградные!
- Ну, ты молодееец!!!  Так и не хвастайся! А когда мы на толчок пойдем?
-   Теперь там  делать нечего. Завтра – воскресенье, большой привоз с утра будет. А сегодня уже все порасходились

     О том, что началось назавтра, все знают. Генечка едва успела на один из последних пустых эшелонов, отправленных на восток.   
     Сопровождавшие  военные не хотели её с собой брать. «Не положено» - и всё тут. Еще и за ребёнка ответственность нести!
 - Да не ребенок, я не ребёнок! – клялась им Генечка. У меня уже и паспорт есть. Вот смотрите!
    И слушать не хотят, отворачиваются…
- Ну ладно, садись, коли большая, - усмехнулся, наконец, взрослый, усатый дядечка -старшина.  – Будешь нам кашу в дороге варить.
- Еще и песни петь вам  буду! – пообещала Генечка.
- Ну тогда – тем более!..
- Пой, сестричка, пой моя соловушка! – это было последнее, что  она услышала от Мирончика, этими словами  он с нею и попрощался…

     Когда Геня с мамой и сестрой в сентябре 44-го  вернулись в Шепетовку из эвакуации, городок трудно было узнать. Многие дома были порушены, мостовые – поломаны ржавыми  танковыми гусеницами, ржавый бурьян в человеческий рост окружал многие хаты… Ой, сколько их тут -  осиротевших – без стекол, с перекошенными крышами, с поломанными и разобранными на дрова  заборами… Но главное – жители. Исчезло, будто стёрто черной тряпкой с доски,  почти всё  привычное еврейское население местечка,  будто никогда там оно  и не живало.  Будто не в родной город вернулись они, а просто заехали кудысь, еще на одну чужбину.

     Много воды за эти три с лишним  года утекло. И на заводе Генечка поработала, и в госпитале, и в педучилище училась, как ей мечталось. И повсюду она пела. На заводе – станку, чтоб не засыпать, В госпитале – раненным, чтоб про боль свою забывали. Сестричке – чтоб  засыпала скорее на голодный желудок.  Маме – чтобы хоть чуть-чуть смягчалась суровая маска, не сходившая с её лица с тех пор, как не было у них  вестей ни от отца, ни и от Мирончика… В педучилище – в хоре солисткой стала. И с тем хором они тоже пели -  и  в госпиталях, и на заводах… Как она могла посметь не петь?. Ей же это Мирончик наказал…
   
    Прийти в себя было трудно. Документов на свой дом найти не могли, а без них им  отказывали в прописке, хотя – вот же она старая прописка, стоит же  тут - в паспорте. Пока что у соседа-учителя чемодан и узлы примостили… Надо куда-то было и маму положить, она так сдала за эту войну.  За все годы от Мирончика ни письмеца – ни весточки.    Отец хоть поначалу писал…
       
                *  *  *
   
    И вот тут вдруг эти часы...
 Геня стала  перед прилавком на колени, прямо на влажную после дождя глинистую землю!
 - Титочко! Благаю! Не томить! Розповиси, будь ласка,
 мени, що знаеш за мого братыка! – почти заголосила, запросила она на едва не забытом за эти годы украинском языке.
- Знаю... - сказала тетка. – Значит, он это был вин… А ты, значит, и есть Генечка?
- Что вы о нем знаете?
- Убили его немцы. Гнали разом со всеми. Тильки не вместе…
- Как это… разом - и не вместе?…
- А так – уси воны одягнени булы а вин и дивчина його – голи. Красыви таки… Як Адам и Ева.  Без одягу зовсим. Вони йшли позадь усих… покарани…
- Наказаны? За что?
- За те, кажуть, що прыховала вона його.  У себе на чердаци. А його – за те, що ховався… Кинув вин мени оцый годыннык. Прям сюди – у груды.  Кинув тай гукнув: «Генечке отдайте!» Де вин його узяв?...У який кишени?  Не знаю..  Та я вже думала, може, вы й не повернетесь сюды… хиба ж уси повертаються?...
- А мы вот вернулись… Давайте я вам за них заплачу!
- Не треба, – сказала тетка совсем глухим голосом. – Це твий годиннык. Бо вин так наказав…