Октябрь на даче

Дачи пустеют. Народ разъезжается по зимним квартирам.
Сжигают срезанные ветки, сливают в водопроводе воду, закрывают на зиму розы, укутывают молодые хвойники.
Недолгую минутку, перед дорогой, одевшись, сидят на старом диване, слегка вздыхают.
Дачный сезон закончился. Широкие машины забиваются под завязку яблоками, бесчисленными банками с огурцами, кабачками, черникой, грибами и пр.
С трудом влезают на заднее сиденье неловкие бабуси и внуки. Важные сыновья лениво выжимают сцепление и под рэповскую музыку крутят баранку.
Сыновьям нет никакого дела до дач. Скудных остатков сыновнего долга еще хватает, чтобы приехать. Но недовольство уже проглядывает на их деловых лицах.
Слава богу!- думают бабки на заднем сиденье. Долгие недели ожидали они того, чтобы их вывезли наконец в теплые городские квартиры.
Роптать на детей им и в голову не приходит. Они рады безоговорочно и пристраивают внуков поудобней.
  Всё. Народ уехал. На зиму.
 Но не весь народ.
В пяти- шести домах по вечерам светятся окна.
Дымятся трубы, топятся печи, закатываются в стеклянные банки поздние подосиновики и опята.
  На роднике уже нет очереди и вольно идти за водой в любой час.
Хорошо гулять на даче в позднеосеннюю пору. Как будто кроме тебя и природы вокруг ничего и нет. Последние лимонно- желтые листья слетают с берез, воздух легок и чист до необычайности. Мысли ясные, чувства спокойные, шаг размеренный.
Какое-то время сохраняется человеческое тепло у покинутых на зиму участков.
Как будто человек вышел на час и вот-вот вернется. Людей нет, но уют, обжитость и мягкость сохраняются вполне.
И лишь в самую предзимнюю пору проявляются у оставшихся одиночество и легкая грусть.



























Раннее февральское утро. Свет  едва брезжит. Снега - присыпало дорогу.
 Какой чудесный тихий день. Разве что в детстве так легко дышалось.
Петров медленно шагает по родной Просторной улице. С недавних пор он встает рано. А в прежние городские времена об эту пору видел самые сладкие сны. Вставал в десятом часу. И разгуливался до обеда.
И настоящая то жизнь шла ввечеру. И все дела- ввечеру.
А теперь вот само собой переменилось. И стало куда как чудесней. Откуда то взялась почти детская утренняя бодрость.
 Петров огляделся. Никого не было. Только кошачьи следы на свежем снегу.
Впрочем о кошках вы уже знаете. И о закадычном приятеле Звоне я тоже рассказывал.
И Вы могли бы подумать, что другой жизни, кроме кошачьей и собачье на дачах нету. А Петров тут один одинешенек.
Ан нет. Конечно, кота легче встретить, чем человека. Но и коты то всё упитанные.Значит кто-то их кормит. И хорошо кормит.
 Да и Звон без Веры не прожил бы.
Есть, есть людишки. Глубоко они запрятались. Не сразу их обнаружишь. Но есть.
Про Веру уже вы знаете. А я чуть добавлю.
Вера немолодая, болезная и, на вид, безответная женщина.
Но безответная только на вид. Её безответность- чистая иллюзия.
По утрам, но не рано ходит она с одной пятилитровой баклажкой на родник Есть очередь, нет очереди- она смело шагает вперед. И все расступаются. Вера в своем праве.
Протягивает подвернувшемуся бутыль. Ставь дескать. Когда бутыль полна, она уверенно ожидает что ей поднесут в маленькую горочку. И подносят.
Тихим голосом намекает она редким соседям, что дескать неплохо было бы угостить её супом. Или скажем запеканкой.
Есть и еще люди, кроме Веры.
Зоя Васильевна, например. Старень-ка-я. Сто лет! Росточку малого, как дитя. Сухая. Жилистая. И ходкая. Ту же пятилитровую баклажку тянет в Вольгинский сыну.
А до Вольгинского не ближний свет. Два километра. А она тянет.
По вечерам в ее избушке свет. Она сидит на кухне. Вся в цветах домашних. В рассаде. И пишет СМСки всем подряд.
По утрам огромной лопатой раскидывает она у дома снег. А к полудню подходит молодая шестидесятилетняя подруга. И они идут гулять.
Дружат.
А, надо сказать, долгая дружба на дачах редкость. И я вам объясню в чем тут дело Но не сейчас, а чуть позже.
Попадается на прогулке и мрачный старик. Как пояснили Петрову бывший зубной врач.Оно и видно, думал Петров, глядючи на угрюмую фигуру. Причем фигуру со старой же немецкой овчаркой. мимо которой и пройти неуютно.
Два года на приветствия Петрова отзывался он невнятным бурчанием. Присмотревшись однако стал приветливее. На свой лад.
Летом так:
Когда Петров шел из лесу, останавливал повелительным жестом заглядывал в корзинку и говорил" Ага!". И шел дальше.
Зимой так.
Когда Петров шел с родника, придерживал своего пса, останавливался. Вглядывался в бутыли с водой и издавал некий звук. Вроде "Гм!"
Петров представил, какой ужас он внушал пациентам в стоматологическом кресле!
 ..Прогулки вошли у Петрова в привычку. ( с такой то улицы заворачивал на такую, затем спускался по такой то вниз к реке и узкой тропкой забирал к пустоши.
Ни с кем он особенно не сдружился за эти годы. Но ни с кем не разругался
Летом каждый день ходил в лес. По грибы и ягоды.
 Зимой каждый день ходил по дачам. А в хорошие дни делал долгую прогулку к хутору рядом с селом Ивановское.
И примелькался. И стал восприниматься аборигенами как свой.
..Не хотелось Петрову близости человеческой. Ибо в работе своей устал он от этой самой близости.
Впрочем и дачный народ не жил дружно.
Отсутствие коллективизма было реакцией на насильно насаждаемый коллективизм советских времен.
В первые годы на дачах завязывались дружбы даже и закадычные, даже излишне жаркие. Но со временем лопались, как пузыри. Вследствие невольного стремления взять в дружбе больше, нежели отдать.
Прежние друзья становились врагами. И не поддерживали даже соседских отношений.
 Одна лишь Зоя Васильевна с подругой оказались мудрее и дружили третий десяток лет. Вследствие того, что были сдержаннее, не ходли по домам друг друга. А только  мирно гуляли да беседовали.
Петров со своим анти коллективизмом вполне вписался в окружение.
Люди были  ему нужны и важны. Но почти также, как и коты и собаки. Как живые существа. Прикосновение было легким. Доброжелательным поверхностным и легким.
Он почему-то вспомнил детство. И взрослых, которые жили своей особой тайной жизнью, о которой можно было думать долго и совершенно свободно фантазируя.
Поскольку ничего фактического о жизни взрослых не было известно.
В детстве он среди взрослых был, как иностранец в чужой стране и какими только необычайными достоинствами не наделял взрослых.
То же самое было и сейчас. Конечно не один в один. Не совершенно так же.
Например, не строил он иллюзий о необычайных достоинствах. С одной стороны.
Но с другой стороны был терпимее к людским слабостям и недостаткам.
Кое что он знал и о многом догадывался. Но как будто отбрасывал свои знания и догадки...












Раннее февральское утро. Свет  едва брезжит. Снегом присыпало дорогу.
 Какой чудесный тихий день. Разве что в детстве так легко дышалось.
Петров медленно шагает по Просторной улице. С недавних пор он встает рано. А в прежние городские времена об эту пору видел сладкие сны. Вставал в десятом часу. И разгуливался аж до обеда.
И настоящая то жизнь шла ввечеру. И все дела- ввечеру.
А теперь само собой переменилось. И стало куда как чудесней. Откуда то взялась почти детская утренняя бодрость.
 Петров огляделся. Никого не было. Только следы на свежем снегу. Кошка пробежала.
Впрочем о кошках вы знаете. И о закадычном приятеле Звоне я тоже рассказывал.
И вы могли бы подумать, что другой жизни, кроме кошачьей и собачьей на дачах не обнаруживается.
Ан нет.
 Конечно, кота легче встретить, чем человека. Но  коты то всё упитанные.Значит кто-то их кормит. И хорошо кормит.
Есть, есть людишки. Глубоко они запрятались. Не сразу их обнаружишь. Но есть.
Вот Вера. Вы её уже знаете. А я чуть добавлю.
Вера- немолодая, болезная и, на вид, безответная женщина.
Но безответная только на вид. Её безответность- чистая иллюзия.
По утрам, но не рано, ходит она с пятилитровой баклажкой на родник.
 Есть очередь, нет очереди- смело шагает вперед. И все расступаются. Вера в своем праве.
Протягивает подвернувшемуся человеку бутыль. Ставь дескать. Когда бутыль полна, Вера ожидает, что ей поднесут тяжесть в маленькую горочку. И подносят.
 У дома соседи. Намекает им, что неплохо бы угостить её супом. Или, скажем, запеканкой.
Теперь Зоя Васильевна.
 Старенькая! Сто лет! Росточку малого, как дитя. Сухая. Жилистая. И ходкая. Ту же пятилитровую баклажку тянет в Вольгинский сыну.
А до Вольгинского не близко. Два километра. А она тянет.
По вечерам в ее избушке свет. Она сидит на кухне. Вся в цветах домашних. В рассаде. И пишет СМСки всем подряд.
По утрам огромной лопатой раскидывает у дома снег. А к полудню подходит молодая шестидесятилетняя подруга. Идут гулять.
Дружат.
Попадается на прогулке и мрачный старик. Как пояснили Петрову, бывший зубной врач.
Оно и видно, думает Петров, глядючи на угрюмую фигуру. Причем фигуру со старой же немецкой овчаркой. Овчарка смотрит спокойно, но может и кусануть.
Два года на приветствия Петрова отзывался стоматолог невнятным бурчанием. Присмотревшись, однако, стал приветливее.
 На свой лад.
Летом так:
Когда Петров идет из лесу, останавливает повелительным жестом, заглядывает в корзинку и говорит" Ага!".
Зимой так.
Когда Петров идет с родника,  старик придерживает пса, останавливается. Вглядывается в бутыли с водой и издает некий звук. Вроде "Гм!"
   Вечером сидит Петров у окна и думает. О жизни. Думает о себе. Думает о том, что не любит он народ.
 И огорчается.Потому огорчается, что нехорошо не любить народ, а он не любит.
 А любит посидеть дома в одиночестве. Попить чаю и поразмышлять.
И он размышляет:
 -Какое-то, пусть незначительное чувство у меня к народу есть. Мне даже и приятно встретить на прогулке живого человека.
И даже двумя словами с ним перекинуться."
И он уже не так огорчается, а даже и веселее смотрит.
- Может это у меня любовь такая. Особого рода.
Другой голос внутри него возражает.
- Какая такая особая любовь? Эко ты братец, загнул.
-Да- Соглашается первый голос. Звучит неубедительно.
  ..Наконец Петрову надоедает говорить самому себе глупости и он засыпает.
И спит крепко, без сновидений.










   ..Не хотелось Петрову близости человеческой. Ибо в работе своей устал он от этой самой близости. А точнее говоря- от тесноты человеческой
Впрочем и дачный народ не жил дружно.
Люди были  ему нужны и важны. Но почти так же, как и коты и собаки. Как живые существа. Прикосновение было легким. Доброжелательным поверхностным и легким.
Он почему-то вспомнил детство. И взрослых, которые жили своей особой тайной жизнью, о которой можно было думать долго и совершенно свободно фантазируя.
Поскольку ничего фактического о жизни взрослых не было известно.
В детстве он среди взрослых был, как иностранец в чужой стране и какими только необычайными достоинствами не наделял взрослых.
То же самое было и сейчас. Конечно не один в один. Не совершенно так же.
Например, не строил он иллюзий о необычайных достоинствах. С одной стороны.
Но с другой стороны был терпимее к людским слабостям и недостаткам.
Кое что он знал и о многом догадывался. Но как будто отбрасывал свои знания и догадки...







И, честно говоря, не хотелось Петрову близости человеческой. Ибо в работе своей устал он от этой самой близости, которую вернее было бы назвать теснотой человеческих отношений.
Впрочем и между людьми в садовом товариществе отсутствовала эта самая близость.
Отсутствие коллективизма, вероятно, отчасти было реакцией на насильно насаждаемый коллективизм советских времен.
В первые годы Березки завязывались дружбы даже и закадычные, даже излишне жаркие, но со временем лопались, как пузыри, вследствии невольного и неосознанного стремления взять в дружбе больше, нежели отдать.
Прежние друзья отчуждались вдруг напрочь. И не поддерживали даже формально соседских отношений.
Только сдержанностьи дистанция позволяли сосуществовать мирно.
Вот тогда то и стали строиться огромные уродливые заборы, которые запирали прежде всего самих владельцев и делали и без того малые участки совсем уж ничтожными.
Впрочем, людям было не до красоты. Это только много позднее появились газоны да хвойники. Дружбы не держались долго. Одна лишь Зоя Васильевна с подругой оказались мудрее и дружили третий десяток лет вследствие того, что были сдержаннее не ходли по домам друг друга, а только лишь мирно гуляли да беседовали.
Петров со своим анти коллективизмом вполне вписался в окружение.
Люди были  ему нужны и важны. Но почти также, как и коты и собаки. Как живые существа. Прикосновение было легким. Доброжелательным поверхностным и легким.
Он почему-то вспомнил детство. И взрослых, которые жили своей особой тайной жизнью, о которой можно было думать долго и совершенно свободно фантазируя.
Поскольку ничего фактического о жизни взрослых не было известно.
В детстве он среди взрослых был, как иностранец в чужой стране и какими только необычайными достоинствами не наделял взрослых.
То же самое было и сейчас. Конечно не один в один. Не совершенно так же.
Например, не строил он иллюзий о необычайных достоинствах. С одной стороны.
Но с другой стороны был терпимее к людским слабостям и недостаткам.
Кое что он знал и о многом догадывался. Но как будто отбрасывал свои знания и догадки ради тайны и света.






По вечерам на дачах тишина.
Нет ни молодежи веселой, ни хулиганов пьяных, ни даже сторонников здорового образа жизни- бегунов.
Жизнь идет по другим законам.
Редкие окошки светятся ровным светом. Ровным и таинственным. Ибо и тени не промелькнет за окном и звука не услышится.
Жизнь идет тихая и незаметная.
Она не делится на дни недели. На будни и воскресенья, на праздники и каникулы.
На часы и минуты.
 Если и есть деление- то легкое.
Светает. Ясный день. Сумерки. Ночь.
Что же, что же длится здесь непрерывным потоком?
Какие виды, впечатления, звуки, запахи. Какие чувства, мысли, радости, огорчения?
Сегодня давайте поговорим о видах.
О каких таких видах- спросите вы?
Вот-вот. Вам даже и в голову не приходит, что это тема для отдельного разговора.
Утром просыпаешься- смотришь в окно. Вчерашняя метель по окна завалила дом.
Плавные сугробы, как огромные волны залили собой сад. Чуть видны кусты черной смородины. Ветки ее белым белы от снега.
Снег пушист, им придавлены соседские крыши, как будто шапка надвинута на брови.
Выйдешь за дверь- провалишься по пояс.
Надо снег чистить.
А если бульдозер сегодня приедет и очистить снега нашу улицу, то как славно будет в морозный день пройтись. Кровь бежит по жилам, пар изо рта, ноги сами несут и не могут остановиться.
А вот и лес. Пять минут и лес.
Какая красота. Диво дивное. Сверкает искрится на соснах снег. И сами сосны полны чистоты и благородства. И хочется взять немного их чистоты и благородства для себя.
 И хранить долго и лелеять, ибо где их еще найдешь в нынешнее то время?
А если хочется тебе простора, то иди вдоль Вольги по рыхлой дороге до самого Ивановского. Ветер будет леденить щеки, забираться под шарф, почти что сбивать с ног. Но не свернешь назад. Только вперед извилистым путем до самого моста. И по нему вверх до Ивановской церкви. И с высотки посмотреть вниз на реку и далее на деревню Еськино, которая сегодня никакая ни деревня Еськино, а таинственная заснеженная страна, в которой скрыта тайна твоей жизни. И если пойдешь ты к ней, если доберешься в такой мороз, то откроет она тебе тайну и смысл. И не будешь ты больше ни мучиться, ни сомневаться.
  А после оторвешься взглядом, наткнешься на прохожего в зимней шапке и пуховике, и -в путь. Через узкие Ивановские улочки, невзрачные, никакие -вниз к лесу.Чуть заберешь влево, коснешься соснового шагом и к хутору.
И по центральной широкой его улице вольно и весело ходить. Свободно, просторно и дома благополучные не вздорные, не заброшенные. Ходи, ходи иногда и человека встретишь. И шапку снимешь в приветствии.
Как будто плато какое заповедное в низине. Этот хутор.
 Вы спросите, где же находятся эти замечательные места? А я отвечу так- в N ске.
Но, если вы приедете в нск скорее всего никакой природы вы не увидите.
Ибо нск сам по себе это даже и не пол дела. К нему следует приложить открытые глаза и открытую душу. А где они сейчас, открытые глаза и открытые души?
На автобусе и даже на дорогом автомобиле до них не добраться.
А если и сядешь на автобус москва нск и спросишь у местных и последуешь их совету, то увидишь только плохонькую черно-белую  фотографию. Вместо картины великого художника.
А на что тебе черно-белая фотография.
Поэтому и виды- они на половину в природе, наполовину в голове нашей.
Когда только приедешь из города на дачу, походишь день-два с некоторым удовольствием, но тут же и остынешь.И через пару дней уже и не замечаешь ничего вокруг, а только думается о своем мелочном, городском, пустячном. Хочешь уже смотреть и не можешь. И не видишь.









По утрам на даче особенно тихо. Если не свистит ветер, не скрипит половица, не поет птица- тишина. Полная тишина.
И думаешь. Почему так. И вечером- один в один. Звуков никаких нет.
А всё одно- утром по другому. А почему по другому?
Я думаю воспринимаем мы тишину по другому. Утром голова ясная, светлая. Душа открытая, незамутненная. Всякое событие, всякий вкус, запах воспринимаются острее, не перебиваются посторонними мыслями и заботами.
Утром мы, как будто и не существуем. То есть не вмешиваемся в окружающее и воспринимаем мир, как он есть.
 В городе многих звуков мы не замечаем, они - как фон сщуествуют действуют на нас, но не осознаются нами.
И мы привыкаем к звуковому фону. И, когда на даче он пропадает, это вызывает в нас недоумение. Что-то не так.