Фиолетовая птица на черном снегу 19

Крылатому ворону – всё нипочем, ничто не преграда. Стало интересно мне, подлетел, сел на сосну, прислушался. А у самого ничего в душе не встрепенулось, никакой тревоги, никакой печали. А ведь понимал, что неспроста здесь войска, что снова штурм намечается, и что семья моя на Горе осталась. Будто что-то оторвало меня от жизни людской, всё мне мелким, неродным казалось. Окружен был холм охраной в три линии – мышь не проскочит. Мышь не проскочит, а птица пролетит.

В самом большом шатре, что сеткой дополнительно от москитов-мошек прикрыт, идет беседа оживленная, даже вроде как спор какой. А голоса-то у людей громче обычного, только в ушах у меня они как будто булькают, не так всё воспринимается, как в человеческом теле. И взор иначе: один глаз на шатер смотрит, другой – в противоположную сторону, за округой следит, удобно. Кто же в шатре с гербом клана Ода? Даже вороне тут ясно, что Ода и есть, Ода Нобунага.


Прислушался я, и слышу голос, молодой, звонкий, яростный, голос Ода Нобунаги. Необходимо, говорит, взять гору приступом со всей жестокостью, выжечь каленым железом это гнездо смуты и беспокойства государственного. Что сёгун Ёсиаки беспрерывно шлет послания монахам-воинам, чтобы не сдавались, что вот-вот подойдет войско, не даст в обиду сторонников святой веры.

Что несколько таких писем уже перехвачено, что две предыдущие попытки усмирить монахов-гордецов, что от веры и Будд также далеки, как полуостров Саха-Ли от острова Хонсю, окончились неудачей только потому, что не было достаточно сил для полной победы.

Сейчас же, когда судьба сама благоволит этому предприятию, следует искоренить рассадник бунтов раз и навсегда. Чувствовалось мне, что тяжело людям, в шатре находящимся выслушивать эти жестокие слова. Закончил свою речь предводитель войска, а то, что это предводитель войска, мне стало ясно сразу, поскольку тон его речи говорил, что решение он принял, и теперь хотел, чтобы это решение было принято и поддержано не только мечами и копьями, но и самими сердцами военачальников.

-  Что? Вы не хотите использовать огонь, потому как пламя, дескать не пощадит монастыри? Интересно, а что же тогда, по-вашему, война? А если вы не знаете, какие же вы тогда военачальники и как вам удалось дослужиться до таких чинов?
Нобунага, словно строгий родитель, отчитывает своих детей.

Первым не выдержал Сакума Нобумори, по прозвищу Бычий Хвост:

- Вы бессердечны, мой господин! Дело не в том, что нам не понятны Ваши замыслы, но когда Вы отдаете приказ выжечь гору Хиэй, мы, как вассалы, и именно как вассалы, не можем не сказать Вам прямо о том, что эта гора освящена верой, которую свято чтит весь народ.

Тут к Бычьему Хвосту примкнули Такэи Сэкиан и Акэти Муцихидэ, они склонили головы, простершись ниц перед князем:

-  Мы не против покарать монахов-воинов за их прегрешения, но нельзя в один миг преобразовывать веру, которая освящена авторитетом за многие века. Это, по крайней мере, неразумно, и противоречит здравому смыслу!

-  Что толку в здравом смысле! – взорвался Нобунага, -  Здравый смысл, которого мы придерживались восемьсот лет, не дает изменения в положении вещей. Духовенство погрязло в скверне и корысти. На протяжении стольких лет, когда страну постигали несчастья, монахи только и спешили, как сохранить и приумножить богатства, пожертвованные простыми людьми. На деньги для святой веры они возводили каменные стены, подобающие крепостям, но не монастырям, покупали копья и мушкеты. Монахи попирают свои же заветы, употребляя мясо и предаваясь плотским утехам. Так велик ли грех выжечь источник заразы дотла?

-  Всё, что Вы говорите, справедливо, но мы намерены отговорить Вас от Вашей затеи даже ценой своих жизней! -  прогремел Акэти Муцихидэ, по прозванью Лысая Башка, следом за ним склонился ниц и  Такэи Сэкиан.

- У нас достаточно сил, - говорит Такэи, - чтобы взять гору, не пролив безвинной крови!


Тут, смотрю, заходит в шатер, беспечно так, будто и не слышал яростного спора маленький человек в богатых доспехах. Сам маленький, худой, ножки короткие, руки же, наоборот, длинные. Лицо заросло щетиной по самые глаза, нос вздернут, ноздри широкие – ни дать, ни взять – обезьяна. Обезьяна он и есть! Хидэёси-Обезьяна! Так вот как он выглядит!

-  Гору взять приступом, сжечь все на пути, с главного храма и пагод начиная, сжечь все монастыри, сутры и священные реликвии. Не оставлять никого в живых, никому не давать уйти, не делить их на мудрецов и глупцов, на знать и рядовых, не щадить ни женщин, ни детей. Людей в мирской одежде также считать разносчиками той же заразы, сжечь всё и уничтожить всех, чтобы на развалинах не осталось ни единой живой души! Выжечь – означает спасти истинную веру по всей стране, и если мне уготован ад, то меня он не пугает, самый глубинный, и самый жаркий! – опять заревел Нобунага.

-  Мы не собираемся участвовать в сражении, которое приведет, в конечном счете, к вашей гибели! Вспомните, никто из тех, кто сжигал храмы и убивал священников, добром не кончил! – сказал, не поднимая головы Бычий Хвост, остальные молчанием одобрили.

Заходит тут в шатер Обезьяна, безмятежно так заходит, просяную былинку жует. Вошел и говорит таковы слова, что, мол, долг самурая не только жизнь за господина своего отдать, но и душой и репутацией пожертвовать. Сказал, что мысли и планы их предводителя выше и дальше, чем деяния тех, кто убивал служителей веры в прошлом. И что, мол, коли суждено князю стать во мнении народа злобным демоном-ракаса, то его вассалы должны поставить дело так, будто они сами перестарались, выполняя приказ господина. И что он сам готов впоследствии признать ошибки и заблуждения, принять наказание и смерть за то, что перестарался. Сказал так, и простерся ниц.


Трудно бывает на земле идти путем самурая, и, хоть вздохнули с облегчением военачальники, приняв это предложение, только хмурым остался сидеть Нобунага, даже когда вышли все и оставили его одного. Один только военачальник радостным был, но вида не показывал. Вида не показывал, да меня не обманешь, ясно видел я радость его, только радость эта – злая какая-то. Злорадостным был только Обезьяна-Хидэёси. Я до поры не понимал, почему. Так вот это всё, что я узнал на горе, а про то, откуда знал я, как кого зовут, то не смогу ответить. Вроде само собой в голове понимание было, видно совсем не так, как люди, птицы мир воспринимают.