Последняя электричка. Фантастический роман. Гл. 17

К АТП подъехали с Настей минут за десять до сбора. Карпович уже во всеоружии, у своего склада. Стоит с конторской книгой под мышкой — записывать кому чего дал, чтобы потом вернули. Но он выдать-то выдает,  а вот принимать, скорее всего, будет тетя Варвара, уборщица админкорпуса. Карпович уже под мухой, — как же, праздник. А к  обеду,  когда мы с демонстрации придем,  и вообще лыка вязать не будет. На это все давно рукой мах¬нули. Он когда трезв — душа человек,  а когда выпьет чуть, еще луч¬ше. Хотя меры не знает... Если понеслась — на неделю. Потом опять полгода и в рот не возьмет.  До следующего,  так сказать, события...
— Привет, Карпович! Выходит, мы первые, — расшаркиваюсь перед нашим завхозом.
— Стопарик пригубишь, — шепчет он, чтобы Настя моя не расслышала.
— Нет, не пью я. Даже по праздникам.
— Ну и зря. Я счас. Погодь  малость! — Карпович низенький,  щуплый, поворожив что-то во внутреннем кармане, вынул из него наполовину опорожненную плоскую бутылочку из — под коньяка, отвернул крышку и, пряча ее за отворот пиджака, отхлебнул белесой жид¬кости. По-видимому, самогона. Бутылочка вмиг оказалась в кармане, на привычном месте,  а Карпович, весело  подмигнув мне, раскрыл свою конторскую книгу и поставил против моей фамилии птичку.  — Вот здесь распишись. И помни,  что с этого момента ты, Соколов, матотвлицо.
— Не понял. — Я поднял на  него глаза.
— Экий ты непонятливый. Ну, ты же транспарант от меня принимаешь, вот, значит и материально ответственное лицо. Теперь понял? — Карпович протянул мне ручку с искусанным колпачком. — Вот здесь поставь закорючку свою. Как сдашь транспарант назад — отметим.
Я расписался и на время стал ответственным за транспарант с дурацкой надписью:
«В три раза перевыполним планы!»
Как можно перевыполнить план в три раза? Либо этот план состав-лял дурак,  либо такая у нас дурацкая плановая политика... Ну, да ладно.  Поди, скажи кому — горя не оберешься. Еще и взашей могут с работы, а потом попробуй, устройся где. А то и, как говорил небезызвестный артист, «под фанфары»... Я-то уже «отмеченный»...
Принял я транспарант от Карповича,  глазки которого уже повеселели до той степени, когда человеку почти всё по¬полам. Его уже окружили «жаждущие» как можно побыстрее получить кому что причитается, и Карпович завертелся как юла.
Сашки, моего товарища, еще не было и я уже начал волноваться. Через пару минут шеф даст команду строиться в колонну, а Сашки нет. Неприятностей не оберется...
Настенька, радостная, с огромным надутым шаром и искусственной гвоздикой уже познакомилась с ее сверстницей — дочкой Федора Михайловича, парторга. Они там о чем-то мило щебечут. Ну и прекрасно. Но где же Сашка?
— Строиться,  товарищи, строиться, — пискляво затараторил Давид Самойлович. Ему уже шестьдесят два,  но  на пенсию не собирается. Как стал восемь лет назад нашим шефом, животик попытался отращивать, да ничего у него не получалось — видимо такая у него, как сказала бы баба Мотя, «конфигурация». Хотя, несмотря на отсутствие животика, Давид Самойлович все же так, потихоньку, полегоньку, но отсторонился от нас, секретаршу завел, по определенным дням недели и часам принимает — как же, начальник!
Фу-у-х, Сашка из- за угла показался. Весь красный от быстрого бега,  запыхавшийся.
— Опять, Александр Леонидович, опаздываете? — писклявый голос Давида Самойловичу посуровел.
— Извините,  Давид Самойлович,  не мог доехать.  Пробка на мосту, —   начал оправдываться Сашка,  но шеф уже переключился на Карповича, у которого не хватило на всех транспарантов  и флагов.
— Ты мне,  этот,  премии лишу.  Чтоб были. Понял? Хоть нарисуй!
— Так точно,  Давид Самойлович. — Карпович весь  пунцовый. — Сейчас у Федора попрошу...
Сашка рядом со мной, крепко жмет руку.
— Привет!  — улыбается.
— Привет!  — отвечаю на его крепкое рукопожатие.  — Отремонтировал свет?
— Черта с два. Где-то, собака, замыкает, — Сашок в сердцах махнул рукой. — Я его и так, и эдак — ни фига.
—  Третьего мая вместе посмотрим, — успокаиваю товарища.
— Угу. Ты с дочкой решил на демонстрацию?
— Ей интересно. А чего сына дома оставил?
— Захотел парад по телевизору посмотреть. Я же брал его на ноябрьские.  Сказал,  больше не пойдет.  Как натер ноги до вол¬дырей, запомнилось на всю жизнь... 

* * *
— Все. Двинулись,  товарищи.  По шесть, — скомандовал Давид Самойлович. — Шеренгу держать четко. Как в армии. Не женщины!
Карпович еще растыкивал раздобытые у соседей портреты членов Политбюро и несколько флагов. Один оказался лишним, и Карпович в нерешительности, растерянно осматривая колонну нашего АТП,  виновато протянул флаг на кривом древке Давиду Самойловичу — единственному без «праздничных прибамбасов».
— Оставь себе. Мне не положено, я — руководитель, — недовольно сказал Давид Самойлович и,  сунув флаг Карповичу обратно в руки,  пробежал в начало колонны.   
— Не положено, так не положено, — пробормотал Карпович. — То тебе, кровь из носа раздобывай, то не надо. — Затем взяв древко с красным флагом под руку и засеменил к складу, чтобы оставить его там...

* * *
Солнце, казалось,  пыталось растопить не только асфальт под ногами,  но  и наши мозги. Настя внучка Федора Михайловича уже заныла.
— Дедушка, я хочу домой. Солнце печет, не хочу идти, хочу домой...
— Погоди, Таня.   Еще немного осталось до главной трибуны идти. Первого увидишь!  Нашего областного папу.  Поняла?
— Я уже устала,  дедушка!  Хочу домой!
— Разговорчики,  — неожиданно резко оборвал внучку Федор  Михайлович.  Его аккуратно подстриженная бородка вздернулась. — Сказал, погоди, значит так надо.  Поняла.
Танечка, понуро опустив голову, ноя,  идет рядом. Видно,  что ей уже ни¬чего не мило. Ни яркое расцветье флагов,  ни радостные лица демонстрантов. До трибуны с километр. Движение застопорилось. Видно где-то впереди пропускают вливающиеся колонны с других кварталов, да и дед непреклонен: даже на руки не берет, говорит, иди «пехом»...
— Устала?  — нагибаюсь к Настеньке.
— Немного,  папа,   — с неохотой отвечает она,  но не ноет,  как Таня.
Наконец пробежали последний квартал и, под команду Давида Самойловича, начали чеканить шаг перед трибуной, на которой стояло областное выхоленное начальство.
Нам лениво подняли руки все,  кто, был по правую  и левую руку от областного «папы» и махнув нею,  опустили ее на выкрашенные перила трибуны. Когда мы уже были метрах в ста от трибуны,  опоздавший диктор прочитал строку из Призывов ЦК КПСС  касающуюся автомобилистов. Кто-то сзади нас,  возможно медики или продавцы прокричали «Ур-ра-а».
Давид Самойлович,  несколько  поотставший от головы колонны тоже прокричал «Ур—ра—а». Мы, как овцы, за ним. Получилась разноголосица,  но на это никто не обратил внимания. Мы спешили побыстрее расквитаться с  праздничными атрибутами, перешли почти на бег вслед за колонной металлургов. И тут я подумал,   что мы бежим не потому,  что нужно сдать эти плакаты и знамена,  а убегаем от системы,  которая довольно прочно засев в нас, уже порядком надоела нам.  Понятно,  отмахнуться от нее  — не приведи, Господь!
Как я и предполагал, Карпович  уже  и лыко не вязал. Атрибуты демонстрации у нашей колонны принимала молчаливая и суровая Варвара.  Она бросала все на кучу,  рядом с раскрытой дверью  склада, в глубине которого, завернувшись в кумачовое полотнище, и обняв обеими руками кривое древко уже видел свои хмельные сны Карпович.
— Слава Богу,  хоть не видит таким его Давид Самойлович,  — выйдя за ворота  склада, сказал Сашка, мой кореш по работе. —  Хотя, зачем Самойловичу топать сюда? Все правильно, перед отцами области отсуетился, можно и наплевать на остальное... — начальник...
— Мне  плохо,   пап,   — странно пролепетала Настенька.
— Мы же в кино сейчас пойдем... — начал было я,  но дочка неожиданно побелела вся и из ее носа хлынула кровь.
— Боженьки — и,  — запричитала безразличная ко всему Варвара, засуетилась.  — Видать, перегрелась, сердешная, на солнышке... Неси ее сюда, здесь внутри попрохладнее...
...Скорую помощь не вызывали. Настенька,  сбрызнутая святой водой, невесть  откуда появившейся у Варвары, пришла в себя и виновато посмотрев на меня,  попыталась подняться.
—  Ишо  пяток минут полежи,   заинько, — произнесла Варвара так тепло, что я впервые усомнился в том,  что могу разбираться в людях.

* * *
— Привет,  Соколов! — преградил мне путь сторож. — Тебя вызывает Кислый.  Примчался ни свет, ни заря.  Весь в мыле. И Варшавский тут. У  него уже почти все собрались.
— У Варшавского? Что случилось? У нас ЧП? Кто попал в аварию?
Федоров, сторож, отер своей черной то ли от загара, то ли от старости сухощавой рукой рот, провел скрюченными пальцами по белой щетине на бороде:
— Да у Кислого все.
— А что случилось? — опять  пошел я в нападение. — Авария со смертельным исходом?
— Никто не выезжал,  — развел руками Федоров, а, значит, и никакой аварии...
Поняв, что больше у сторожа ничего не добьюсь,  побежал к  только что построенной административной двухэтажке.
Ее длинный, покрашенный коридор встретил меня тишиной и  теменью. Свет  там не успели наладить, а единое торцевое окно, забрызганное раствором, практически не пропускало света. Почти наощупь добрался к лестнице, взбежал по ступенькам на второй этаж и через минуту стоял у двери парткома.
— Разрешите, Федор Михайлович,  — приоткрыв дверь,  спросил я
— Проходи,  проходи, бокодав. Только тебя и ждем,  — пророкотал  Кислый. — Садись, — кивком указав  на свободное место в первом ряду. Сзади уже все было занято. Варшавский сидел рядом с Кислым и нетерпеливо стряхивал с красного сукна, которым был застелен стол, несуществующие пылинки.
— Мы пригласили вас, товарищи, — сухо начал Кислый, несколько косясь на Варшавского,  — чтобы сообщить известие,  о котором еще не знает народ.  Он будет знать  о нем только вечером из программы «Время». Мне сообщили в час ночи. То, что вы услышите здесь — секретно. Помните, никому до программы «Время» ни слова. В шесть утра Давид Самойлович уже был в обкоме партии. С него в обкоме подписку о неразглашении взяли. Разрешили только вам сказать, ребята, чтобы готовились...
«Неужто война? — от подобной мысли у меня едва ум за разум не зашел. — Ведь все так хорошо складывалось... И Горбачев, как будто, все поделом делает... Хотя, может, чего-то и не то... Может,  правительственный переворот?»
— Так вот, теперь слово передаю Давиду Самойловичу.  Он обо всем Вам доложит по порядку»  — вернул меня в настоящее, да,  на-верное и всех моих товарищей, Кислый.
— Если позволите, я буду докладывать сидя, товарищи, — раздался в мертвой тишине голос Варшавского. Таким громким я его еще никогда не слышал. — Сегодня нас, руководителей всех крупных предприятий города и многих руководителей из области пригласил к себе первый секретарь обкома партии. К шести утра. Вы понимаете,  товарищи! К шести утра!..
«Да не тяни!  Что случилось?»  — взмолился взглядом я. И не только я.
— Так вот, в Киевской области, вернее в ста тридцати километрах от столицы произошел взрыв энергоблока на атомной станции.
Вздох облегчения пронесся по парткому. Это же не война! Не землетрясение, не переворот... Ну, взорвалось там что-то.  Мало ли на заводах аварий бывает. И человеческие жертвы тоже... А мы причем?..
...Если бы мы знали тогда, как были неправы... Да,  мы были далеко от чернобыльской трагедии. Но мы были и далеки от того, сколько горя может принести эта трагедия, всему огромному народу!  Эта самая «экологически чистая и дешевая энергия»,  — как сказал о «мирном атоме» академик Александров.
— ...Поэтому мы в ближайшее время — день — два — должны привести в порядок весь наличный парк автомашин и быть готовы по зову партии и правительства выехать к месту события. И до программы «Время» — никому.  Я,  надеюсь,  вы поняли,  товарищи?  — на предпоследнем слове Варшавский многозначительно поставил ударение.
— Дались мы им с нашими машинами. Исправят и без нас, —   подал голос Сашка.
— Разговорчики,   — прикрикнул Кислый.  — Партия скажет — поедем!
— Когда там бабахнуло? — опять Сашка.
— В программе «Время» все и скажут,  — как испорченный магнитофон, повторил зевавшим во весь рот водителям Кислый и поднялся вслед за Варшавским.