Ч. 2, Глава 6

                ГЛАВА  6


- Кажется, здесь тишина и покой, - сказала Анна с удивлением. – Поразительно. Похоже, что в самом глубоком тылу даже не подозревают о том, что где-то в мирах идёт война на выживание.

- Иномирье велико, оно куда более грандиозное, чем полагает Шаман. Он просто не успеет завоевать его целиком до того, как найдётся управа, и потому стремится прямиком к сердцу Иномирья – к центральным мирам Кольца, чтобы захватить Главные Терминалы. Все, что позади, его не интересует. Но возмездие может придти как раз оттуда, откуда он не ждёт. Не так страшен Шаман и его войско, как то, что он пустит вирус войны гулять по мирам: дурной пример заразителен.

- Андрей, зачем мы мчимся сквозь войну к неким непонятным истокам непонятно чего? Тебе не кажется, что это может подождать, что сейчас важнее всего – защита Иномирья? Ведь ты способен схватиться с Шаманом, ты знаешь его как никто другой! Тебе не совестно смотреть на разрушение миров, гибель тысяч мирных жителей, горе детей? – Анна не выдержала, отчаянный вопрос сорвался с губ, и его невозможно было отсрочить. – Погоди, дай договорить, только не обижайся. Мне непонятно, почему Таушен не задержал тебя, почему потакает, почему позволил дезертировать от войны, пойти вспять?

Андрей удивленно вскинул глаза и покачал головой: - Обижаться? На тебя? Вот глупая… Ну, слушай ответ. Он очевиден. Во-первых, как ты удержишь Вечного Странника, если он не захочет сам? Не они изучили этот феномен, не им распоряжаться моими дорогами, – в голосе Андрея появился металл.
- Во-вторых, воздействовать на меня можно лишь шантажом – через тебя. Но Таушен слишком ценит тебя, чтобы тобою рисковать и подставлять под удар. И в-третьих. Таушен совсем не глуп, у него прогностическое мышление. Он прекрасно понимает, что только я в нынешнем состоянии способен дойти туда, куда остальным путь заказан. И кто знает, вдруг это поможет ИМ, хоть немного приструнит Шамана или вообще отсрочит или отменит войну. В самом деле, вдруг? – И Андрей вдруг хитро усмехнулся. – Пути ИМ неисповедимы. Но я их знаю.

Они шли молча по широкой горной дороге, просто наслаждаясь видами нетронутой природы, и этой дороге, казалось, не предвидится конца, и боль внутри затихала. Дорога поднималась  плавной, неторопливой спиралью на некую вершину, не видимую в густом многоэтажном скоплении белоснежных облаков, которые, по всему, сливались со снежной шапкой. Спешить не хотелось. Ясная свежесть и одновременно с этим мягкость были во всём, что окружало: в чистейшем воздухе, очертаниях скал, ближних причудливых валунах с проблесками кварца и слюды - и отсветами далёких ледников в сизом мареве. Кротость чудилась даже в пушистых овалах незнакомого кустарника двух видов: одного - с мелкими красноватыми листочками и багровыми ягодками, второго – разновидности стелющегося можжевельника, усыпанного шарами сизо-голубых орешков.

Справа от них вздымалась скальная стена, сложенная гранитами, в забавных лепёшках мха - всех оттенков зелёного, оливкового и серебристого. Там и сям попадались жилы разнообразных минералов с открытыми жеодами, выстланными мелкими и крупными кристалликами. Слева их неизменно сопровождал довольно пологий склон, а под ним, на равнине, простирался плотный ковёр леса с проплешинами полян и озерков, перерезанный многочисленными ручьями и уходящий за горизонт.

Сзади остался водопад с потрясающе вкусной водой. Он падал с невообразимой высоты с сильно выдающегося уступа, в полёте рассыпался на множество струй, образовывал над дорогой радужный полог и устремлялся дальше вниз, в долину. Они не могли не задержаться под ним, с наслаждением смывая пыль, пот, гарь и воспоминания о кровавой бойне.

Ну, а впереди… впереди тянулась и тянулась дорога, и странно – идти по ней совсем не казалось обременительным.

Название мира им не было известно – раритет Ашьяль ориентировал и указывал направление, но не разъяснял впрямую, кому принадлежит мир, кто его создал и как поименовал. Он только давал краткий иероглиф-аббревиатуру, для расшифровки которого нужен был определенный опыт.

– Странно, - сказала Анна. – Сколько миров я повидала, сколько красот, но каждый раз не перестаю удивляться и любоваться. Просто ошеломляет, как такое чудо может сосуществовать совсем рядом с войной, буквально по соседству, за тонкой перегородкой.

Анна уже не выглядела вымотанной и угрюмой. Целительный сон, наложенный Андреем, помог ей выйти из экстремального пробега с минимальными потерями, и теперь достаточно было отдышаться свежайшим горным воздухом, впустить в себя умиротворяющую красоту нового мира. Они старались не думать о том, что оставили позади, и раны затягивались.

- Ты слишком впечатлительна. Значит, не так уж тонка перегородка, и миры не являются сопряжёнными.

- Но разве здесь не замечательно?

- Тебе так хочется, чтобы я ответил «да»? Замечательно, Ани, но частенько в красоте таится неведомая угроза.

- Угроза… Я думаю о другом. Не поступил ли ты опрометчиво, не расспросив Ашьяль подробнее - о её встрече с самой собою?

- Что тут спрашивать? Всё ясно без лишних слов: она обезумела от увиденного и покалечила себя.

- Ни одно безумие не сможет этого сделать: так изуродовать саму себя мечом. Это физически невозможно. Да и выглядит нынешняя Ашьяль здоровой.

- Возможно – если она отбивалась от чего-то, облепившего её. Ведь в то время они со Странником не пользовались средствами самозащиты – всё за них делал посыл Проклинателя. Или вспомни вериги и самобичевание в секте хлыстов.

- То хлысты, а то – меч. Мне вдруг пришло в голову. Во Внемирье она могла встретиться с собой-альтернативной – как тебе такой парадокс?

- Вряд ли. Иномирье и есть альтернативный мир – если пользоваться земной терминологией.

- Но почему личность не может раздвоиться?

- А зачем?

- Ну… не знаю. Если личность очень сильна, и создала несколько миров.
- И существует одновременно в каждом? В истории Инмира такого пока не наблюдалось. Хотя не невозможно. У тебя есть ещё версии?

- Есть, Андрей. Там, где она была, встречаются временные потоки. Она могла увидеть себя из другого времени, и ей что-то очень не понравилось в себе-прошлой или в себе-будущей. Ты упустил ещё одну её фразу, не счёл нужным проанализировать – это на тебя не похоже.

- Какую же?

- Фразу о том, что она не знает, кто она теперь. Это может значить то, что в Храме прячется не сама Ашьяль, а её копия.

- Почти как у земных фантастов: она сражалась со своим вторым «я», - усмехнулся Андрей. – Никогда раньше я не замечал в тебе пылкой любви к фантастике.

- Мы в Инмире, - напомнила Анна. – Когда-то оно являлось самой настоящей фантастикой.

- Твой вывод?

- Внемирья не существует. Временные потоки исходят, перемешиваются, претерпевают некие трансформации и возвращаются обратно. Иномирье замкнуто само на себя, это – потайная зала во Дворце Земли. Нам некуда идти, Андрей. Дороги вовне нет. Единый Творец не выпустит нас.
 
- Пессимистия. Что же ты предлагаешь?

- То, что тебе наверняка не понравится. Я могу организовать изучение стилета в Отделе Артефактов. Изучить на молекулярном уровне. В нём много больше информации о случившемся, чем мы сумеем уловить и использовать.

- Тебя научили мыслить в Управлении. Но моя версия отлична от твоей. Нет Единого Творца. Единый Творец для землян – это вся совокупность живущих на Земле и в Иномирье. Земляне создали ИМ в противовес… или в ущерб космическим программам. Временные потоки не возвращаются назад и не замыкаются сами на себя, циркулируя вокруг. Они уходят в Большой Космос, и я узнаю, куда именно, кто или что за всем этим стоит, кто манипулирует нами. А для начала… Меня интересует еще один вопрос. Ты обратила внимание, кто сейчас в дружках у Великой Жрицы? – Андрей помолчал. – Да, Первостранник жив. Значит, от дара можно избавиться по собственному желанию. Интересно, так же ли он изуродован, как подружка? Сдается мне, что нет… И я это тоже выясню. – Андрей неожиданно улыбнулся.

- А мне интересно, откуда он подхватил свой Дар? – Анна тоже невольно улыбнулась. – Словно бы он витал в воздухе, как инфекция.

Но её шутка не встретила отклика, Андрей только пожал плечами: - Почему бы и нет?

Они долго молчали, продолжая путь, и каждый упрямо думал о своём. Андрей решил дать спутнице отдых и не спешил достичь точки перехода.

- Интересно, и как долго нам идти? – спросила Анна.

- Тебе же здесь нравится.

- И ещё как. Совсем не ощущается тяжести или затаившейся опасности.

- Согласен. Поразительный мир, – сказал Андрей. – Он пронизан совершенно иными флюидами. Чистота, покой. И ни души – пока. Здесь приятно было бы задержаться с любимой девушкой, - и Андрей шутливо обнял Анну.

- Да… - прошептала Анна. – Здесь хочется раствориться в воздухе, превратиться в цветок и прирасти на склоне, погрузиться в Любовь...

- Пожалуйста, не превращайся в цветок, оставайся женщиной, такой, какая есть – с немытыми волосами, запахом пота и с мозолями. А если желаешь раствориться в любви, то я помогу тебе, а?

- Какой кошмар, я так плохо помылась?

Анна застенчиво улыбнулась и попыталась отстраниться, но Андрей властно привлёк её к себе...

- Андрей, погоди, мы здесь не одни! – вдруг прошептала Анна, и Андрей досадливо обернулся. Перед ними, словно возникнув из-под земли, стоял высокий статный человек – в потёртом комбинезоне-универсуме, покрытом сверху джутовым мешковатым балахоном, с белой бородой и длинными белыми власами, но поразительно молодыми глазами, в которых не было ни удивления, ни недовольства, ни агрессивности – лишь миролюбие и самая малая доля любопытства.

- Приветствую вас, почтенный Старец, прошу простить за вторжение, – произнёс Андрей, ничуть не удивившись. – Мы – путники, которые блуждают по мирам в поисках истины.

- Поиски истины – достойная цель путешествия, а ваше вторжение для меня – радость, - улыбнулся Старец и кивнул головой: - Моё имя – Тихон, я смиренный слуга Господа Бога, сподобившего меня дать имя миру, так что добро пожаловать на Благодатную. А как ваши имена, дети мои?

- Андрей Воронов и Анна Руденко, Святой Отец.

- Очень приятно, очень. Десятью метрами выше расположена обжитая пещера – мой дом. Милости прошу в мои пенаты, Андрей и Анна, - приветливо сказал Старец Тихон, и троица неспешно продолжила путь.

- Вы живёте здесь совсем один? – вежливо и осторожно осведомилась Анна.

- Христианин не бывает один. Он во всём сущем постоянно ощущает присутствие Всевышнего. – Тихон перекрестился и обвёл сияющим и влюблённым взором окрестности. – Здешние красоты лишний раз подтверждают, что Господь отсюда недалече, ибо мы часто ведём беседы, - и Тихон улыбнулся, благоговейно и чуть смущённо.

- Как давно вы тут отшельником, Святой Отец?

- Давненько. Почти всю сознательную жизнь.

- И эта жизнь, я вижу, немалая.

- Немалая, - согласился Тихон. – Лет триста, или поболее.

- Вы удалились от мирской жизни по своей воле?

- По своей, - подтвердил Тихон. – Но неверно было бы трактовать это как «удалился». Я приблизился к Богу, стало быть, нисколько не удалился от людей, всего лишь отдалился. И, кроме того, я остаюсь в курсе мирских дел и проблем Иномирья. Господь не оставляет меня своей милостью: эта благословенная земля пропускает через себя главные информационные потоки.

Действительно, завернув за очередной уступ, они увидели зев пещеры, отгороженной деревянным подобием двери и прикрытый плетёными из гибкого хвороста циновками, украшенными крестами из разноцветных каменных бусин. Тихон раздвинул циновки и приветливо распахнул дверь. Внутри пол представлял собой деревянный настил, а доски соединены растительными верёвками. В обширной пещере, как ни странно, оказалось всё, что требовалось для одинокой жизни: альпинистское снаряжение и различные инструменты, сейсмические аппараты, посуда, аккуратно разложенные куски угля, кипы шкур, вырубленные в камне полки с множеством книг на библейские и исторические темы. И, разумеется, алтарь в углублении с лампадами, свечами, самодельными, написанными на отполированных досках святыми ликами и выдержками из Святого Писания в самодельных же рамках, а также несколько очень старинных икон в прекрасных богатых иконостасах. На очаге под вытяжкой кипел и мирно булькал котелок. Анна на миг застыла в раздумье, затем трижды перекрестилась на образа – как учили её в школе ВСЕВСа – в знак уважения к хозяину дома.

- Потрясающе! – Анна развела руки. – Самый настоящий дом! У вас славно и очень уютно.

- Истинный дом, - просиял Тихон, ему явно была приятна похвала Анны.

- Вы постоянно и безвылазно живёте тут, в бесплодных горах, святой Отец?

- Не совсем постоянно, и совсем не безвылазно. Два раза в год я спускаюсь вниз, к большой реке Евангелине, за сорок километров по прямой отсюда, где у меня заимка, и там заготавливаю пищу на самое тяжёлое время года: вялю и копчу рыбу, собираю ягоды и коренья, сушу грибы. Да и сами горы отнюдь не бесплодны. В двадцати километрах на юг есть зеленое ущелье с фруктовыми деревьями и река, богатая форелью…

- Говорите, тяжёлое время. Зачем же тогда зимовать в горах, если в долине и теплее, и сытнее?

- Не скажите, место я выбрал замечательное, не иначе, Бог направил. – Старец оживился. – Здесь и дышится легче, и молитвы летят дальше, и единение с миром чувствуется глубже. А зиму я люблю, она заставляет жизнь ощущать крепче, болеть не позволяет. У меня этажом ниже лыжи имеются, на них в заимку сподручнее спускаться, и тренировка для мышц отличная. Как выйдешь утречком – морозец бодрит, иней в воздухе искрит, снег сверкает, лыжи сами бегут – лепота!

- А не засыпает снегом с головой?

- Господь миловал – сыплет исправно, но зима недолгая, проходимость на лыжах – вполне по силам. По мне – так лучше бы зимы было поболе, люблю её! Хуже весной, облака нисходят с вершины всё ниже, и здесь царит туман, тогда я на время спускаюсь в долину за провизией. А когда воды бегут, случается, в пещеру заливает, а осенью – слякотно, тоже не загуляешь, тогда лучше с Богом беседуется. Да вы садитесь, садитесь, сейчас как раз варится похлёбка. Не откажите в милости, составьте мне компанию в моей скромной трапезе.

Андрей и Анна переглянулись, Анна сбросила рюкзак и раскрыла его: - Думаю, что мы сумеем эту трапезу разнообразить, Святой Отец, у нас осталось немного разных брикетов с прошлых запасов, в том числе шоколадных, мы думали пополнить их несколько раньше, но теперь будем до следующего мира дожидаться.

- Вот благодарствуйте! – обрадовался Тихон. – Особенно, если сольца имеется. Давненько у меня посоленного не было.

- Разве в вашем мире не встречается выход соли?

- Имеется, но далековато будет. Я как-то месяца два путешествовал в поисках, забрёл на солончак, набрал – да много ли унесёшь в горы? Растянул лет на десять. Ещё пару раз сходил, а потом как-то больше не выбрался, собирался вот в нынешнем году – целенаправленно, без блуждания, за месяц управлюсь.

- Сложная у вас система коммуникаций.
 
- Зато не позволяет лениться, заставляет активно двигаться. За триста лет ноги не оттоптал, и сердце исправно трудится. А куда же ведёт ваш путь? – спросил Тихон, накрывая на «стол» в форме «гриба» – вырубленную из скального тела плоскость на ножке у левой стены.

- Всё дальше и всё выше. На поиски самой последней ступени, от которой один шаг до шлагбаума, отделяющего от Бриллиантовых Дорог Космоса.

- Бриллиантовые Дороги. Красивая метафора. Чувствую, что ты из тех чудаков, философов-космологов, почитающих Вселенную за всеобъемлющий компьютер.

- И не из тех, и не из этих, - Андрей снисходительно улыбнулся кончиками губ. - Хотя новейшая теория космологов, взявших за основу одну из культовых концепций, породивших на Земле новое течение и массу последователей, весьма оригинальна. Но я не стал бы причислять себя к последователям какой-либо теории только в силу необходимости во что-либо верить. Прежде всего, желательно было бы исследовать предмет.

- Без сомнения, христианство имеет куда более глубокие философские и научные обоснования и корни, - согласился Тихон. – Здесь ты прав.

- Я этого не говорил, - возразил Андрей. - Уж лучше Вселенная-компьютер, чем вера в красивую сказку, которую человечество придумало от полной безысходности и страха перед смертью, выпав из синкрезиса. Компьютером можно научиться управлять, создавать для него программы. Интересно то, что мне довелось пережить самое страшное – смерть - и не заболеть утишающим скорби христианством. Многие лишаются иммунитета с куда меньшими болями.

- Самое страшное – отнюдь не собственная смерть, а боли близких. Я так понимаю, что ты не веруешь в нашего общего Бога, в общего Творца, и полагаешь его лишь за сказочку?

- Вы верно поняли, святой отец. Не просто сказочку, а умело и мудро изобретённую систему для тех, для кого «думать» - не самое излюбленное занятие. Гениально продуманную и гармоничную систему, признаюсь, хотя и не лишённую некоторых противоречий.

- И ты никогда не был в святой церкви, на службе, не общался со служителями Божьими?

- И от этого уберёгся, по счастью.

- Ты игнорируешь его служителей и тех, кто искренне верит, ты ни разу не приобщился к телу Христову, не вошёл в Храм Божий, не изучал нашей истории. Ты отделил себя от нас. Так зачем затрагивать Главную тему. Не лучше ли обсудить окружающие красоты, чем обсуждать на разных языках основополагающий стержень Всемирья?

- Храм Божий, церковь. Для меня они не значат ничего. Это всего лишь архитектура и институт власти.

- Мы рассуждаем с разных позиций. Ты – с позиции социальной, я – с философской. Для меня Церковь – материальная составляющая Господа Бога, его земное тело.

- Допустим. Значит, если я – прекрасный человек, живу мирно, не грешу, но не приобщён к телу Христову, то я всё равно остаюсь отщепенцем, заслужившим лишь снисходительное сострадание.

- Мы молимся за всех без исключения, Андрей, для нас и для Бога достойных и недостойных спасительной любви нет. Но отчасти ты прав: обходя стороной Святую Церковь, ты минуешь обязательный этап становления.

- Обязательный? А как же быть со свободой? - усмехнулся Андрей. - Свободой выбора? Значит, на самом деле, выбора нет.

- Выбор всегда есть, - в тон ему возразил, улыбаясь, Старец.

- Выбор в пользу православной церкви, конечно.

- Повторяю, это твой выбор, твоё решение. Мы не понуждаем, но советуем.

- Имел возможность убедиться, что у вас весьма настоятельные и наступательные советы.

- Как и у всех иных религий, кстати. Вспомни – языческие боги куда менее милосердны, многие из них до сих пор требуют кровавых жертв.

- Ну, кровавых жертв и в христианстве хватало, святой отец. Хватает и до сих пор. Не будем об этом. Но объясните мне, почему вами декларируется свобода, хотя налицо полная зависимость от Бога. Неужели настолько велики комплекс неполноценности и неуверенность в себе? Везде кандалы. Хочешь освободиться от Бога – пропадёшь. Хочешь быть свободным с Богом – строго исполняй его законы, а строгое исполнение чьих-то законов – это тоже ведь несвобода. 

- Что, по-твоему, есть христианская свобода?

- Христианская свобода подразумевает свободу от негатива в душе…

- Верно, - подбодрил Тихон.

- … и плюс обязательное моление – то есть славословие. А славословие есть форма подхалимажа, а принятие оного есть грех, то есть гордыня.

- А разве ты не чтишь мать свою и отца своего, учителей своих? То есть, не соблюдаешь христианского закона нормального, человеческого общежития?

- Общежитием я сыт по горло, хотя сосуществовал. А вот моей семьи лучше не касаться, святой отец. – Андрей потемнел лицом, сжал кулаки, и Анна поспешила успокоительно коснуться ладонью его плеча, но он встал и заходил по пещере, печатая шаг. – Желаете знать мою семейную ситуацию? Извольте. Мой отец был изрядной сволочью, доносчиком, который вымещал на домашних комплекс собственной неполноценности и неудачливости. Это именно он заразил меня желанием обрести свободу от домашней тирании и уйти в свободное плавание. А моя мать… она была всего лишь слабым человеком, позволявшим избивать и себя, и своего ребёнка. Она вызывала только жалость. И про учителей нет большого желания вспоминать. В наших школах талантливые самостоятельные одиночки с независимым мышлением не поощрялись, ну, а институтские руководители с потрохами сдали меня в Сыск.

- Уверен, всё было не так фатально и беспросветно. Для любой ситуации есть основания, порою скрытые, но есть. Если бы не окружение, возможно, ты сейчас не находился бы тут, в одном из миров, в который попал по собственному хотению. И ты до сих пор не понял и не простил никого?

- Возможно, кого-то и простил, - Андрей разжал кулаки, с трудом заставляя себя расслабиться. - Но мне никогда бы не пришло в голову заниматься славословием на коленях, даже если бы отец был замечательным человеком.

Тихон поднял брови и покачал головой: - Как ты плохо знаешь нас. Насколько превратными могут быть представления человека несведущего. Скажи, а кроме этих гнетущих воспоминаний, в душе разве не осталось ничего светлого, что бы тебе хотелось защитить или за что выразить глубочайшую признательность и благодарность? Ведь ты, если я не ошибаюсь, участвовал в спасении Иномирья от земного маньяка, одержимого бесом уничтожения?

- Благодарю вас, святой отец, за признание моих скромных заслуг, - улыбнулся Андрей, снова присаживаясь рядом с Анной. Он уже вполне овладел собой, и голос стал по-прежнему ироничным. – Но я делал это не во имя христианских идей.

- Чего же ты желаешь от жизни?

- Я хочу свободы и от Бога, и от гомеостазиса.

- Великая гордыня, абсолютной свободы не бывает, - пробормотал Тихон, покачивая головой и перебирая чётки, вырезанные из дерева и раковин – Андрей ощущал исходящую от них древнюю силу: интересно, откуда у Тихона и этот артефакт, и наполненные чистейшей энергетикой иконы?

- Не гордыня, а гордость за то, что я отношусь не к классу растений, а к Хомо Сапиенс. Плохо то, что вы мало задаете вопросов, а все ваши ответы заранее прописаны. Мне больше по душе скепсис как основа бытия.

– Я буду молиться за тебя, Андрей.

- Благодарствуйте, - Андрей слегка растянул кончики губ. - Но я в этом не нуждаюсь, это не сделает меня более свободным, напротив, свяжет.

- Неужели ты до сих пор не чувствуешь себя свободным, Андрей?

- Чувствую, но какой-то малости в этой свободе не хватает для её полноты. Что бы это значило, святой отец, а?

- Тебе много дано Иномирьем. Неужели ты думаешь, что за это не спросится?

- Во-первых, мне никто не давал, святой отец, я всё взял сам, своими руками. Во-вторых. В отличие от вас я готов отвечать сам за свои поступки. И не поступки тоже.

Воцарилось зыбкое, напряженное затишье. Анна настороженно молчала, не смея влиться в разговор, не зная, к чему он приведёт. Она знала, что переубедить Андрея, воздействовать на него невозможно, вряд ли это возможно и в случае с Тихоном. Они оба стоили друг друга, и их непоколебимые стержни были одинакового материала. Ей оставалось только присматривать за тем, чтобы словесный поединок не перерос в дуэль двух сил, двух энергий, отслеживая импульсы контрапункта, тогда она будет готова вмешаться, стать барьером между двумя сильными личностями. «Зря ты так, Андрей», - подумала она.

- Ты полагаешь, что мы сложили с себя ответственность за то, что с нами происходит, и теперь со спокойной душой замаливаем грехи, перелагая их на плечи Творца, уверенные, что этого достаточно. Я понял твою мысль?

- Вполне.

- Видишь, как оно выходит. Я понимаю тебя, а ты не понимаешь меня. Что бы это значило, Андрей, а?

- Взаимопонимание не значит консенсус, - усмехнулся Андрей. – Вы в системе, а у каждой системы есть потолок. Я могу быть не таким умным и понятливым, и не таким образованным, но я вне системы. Мои взгляды – это только мои взгляды, и я их не навязываю, да и со стороны виднее. У одного русского рокера, весьма строптивого и критически настроенного, есть в песне строчки о том, что он предпочитает «между богами и полубогами бездомной трусить собачонкой».

- Наверное, он был очень одинок и несчастен, - заметил Тихон. – Тяжело выживать, как ты выражаешься, вне системы.

- Значит, вы согласны, что если я выпадаю из системы, именно – из общественно-политической, а не космической, - если не желаю в неё вписываться и добавлять в неё свою ментальную энергию – значит, не угоден. Но я не собираюсь вписываться ни в какую систему. Не люблю, когда меня контролируют и мне предписывают. Я намереваюсь стоять над.

- Быть вне системы может лишь тот, кого нет в наличии. Если ты вне любой системы, то ты неугоден миру вообще и конкретной системе, поддерживающей конкретный мир, в частности. Ты забыл, что каждый из миров Иномирья покоится на своём, локальном стержне, поддерживающем в гармонии определённую систему.

- Но Бог – тоже вне системы, ибо он над ней.

- Бог – Творец, - мягко напомнил Старец Тихон. – И он продолжает совершенствовать этот мир, сберегая в своих руках все основополагающие стержни. Тот, кто создал такую всеобъемлющую, многомерную систему, сам системой и является, причём творит он силой Любви. Поэтому мы и говорим о том, что мы – его дети.

- Хорошо. Ответьте мне, Святой Отец, как допустил Творец до акта творения несовершенного человека, то бишь – незрелое дитя, почему позволил создавать всё, что ни попадя? Я много блуждал по Всемирью и видел, поверьте мне, много больше, чем вы. Иногда оно напоминало мне выгребную яму, а многих его обитателей вы назвали бы «исчадиями ада». Сейчас вот идёт война между такими «исчадиями» и миром чистых людей.

- Что касаемо войны… Всё изживаемо. Испытание для человечества не пройдёт бесследно. И я, вознося свои моления с этих высот, смею надеяться, что вношу в эту копилку хотя бы ничтожную частицу. А ты сейчас – не чувствуешь себя дезертиром ввиду грянувшей войны?

- Эта война – естественный способ саморегуляции. Выживет сильнейший. Либо она угодна кому-то или чему-то, - Андрей задумался, нахмурился. – Не иначе, Бог имеет с этого большой куш, иначе – питается эманациями собственных порождений и их творческих посылов, равно и «тёмных», и «светлых». То есть, Инмир для того и существует, чтобы питать Высшую Субстанцию и служить для неё зеркалом.

- Это что, очередная бредовая теория? Бог-вампир, питающийся душами своих детей. Нет, не отрицай, именно так ты и выразился. Примитивное варварство – вот что это. Не «питание», а «самопознание», Андрей.

- Вот я и выясню, кому и зачем это нужно. Войну можно пресечь, не вступая в неё, верно?

- Верно, - согласился Старец тихо, с особенным значением, которое не ускользнуло от внимания Анны, но Андрей не обратил на него внимания, поглощённый собственными мыслями. – Потому я и здесь.

- Итак, вы забрались в этот мир, ближе к Изнанке, желая быть как можно ближе к Верховному Трону Всевластителя.

- Я не вор, и не забрался, как ты изволил выразиться. В моих действиях нет гордыни или эгоизма – похоже, ты переносишь на меня свои собственные устремления, Андрей. Я ушёл от мира по другой причине. Быть ближе к Творцу и молиться ему без преград и посредников, насыщая Высшие сферы чистотой, видеть и слышать без той пелены, которую сгущают неподобающие чувства и эмоции, те, что несут разрушение и хаос, минуя разум.

- Похоже, что вы сбежали от собственных несовершенств, святой отец, спрятались от них на вершинах. И что же вы поняли, борясь с «излишними» мирскими эмоциями?

- Боюсь, что ты не поймёшь.

- А вы попытайтесь донести.

- Есть одно всеобъемлющее чувство, из коего родился Большой Мир, и без которого не состоялось бы Иномирье. И тебе это чувство знакомо: Любовь. Непорочная, истинная. В ней растворяется всё.

- И даже ненависть? – скептически поднял бровь Андрей.

- И даже ненависть. Ну, а очищение помыслов достигается только покаянием. Сто лет я только каялся за грехи молодости, смывая с них малейшие тени, и продолжаю – за каждое несовершенное действие. Покаяние не вредно никому. Это, если хочешь, универсальный код, годный и доступный для всех.

- Вы хотите сказать, что даже почти совершенный, с вашей точки зрения, истинно верующий человек, блюдущий все возможные и невозможные обряды, запреты, наставления и заповеди, обязан всю жизнь каяться, каяться, каяться.

- В идеале – желательно, - произнёс Тихон, кроткое лицо его светилось. – По-гречески метанойя - очищение ума - есть покаяние, а очищение сознания идёт через очищение языка. Наша нынешняя церковь куда демократичней и снисходительней, прощает многое, в том числе и отказ от беспрестанного покаяния. Она полагает, что в практическом отношении это некоторым образом мешает отдельным видам деятельности. Хотя только покаянием достигается то особенное состояние души и разума, когда происходят чудеса вопреки заученным со школьных лет законам материального мира. Вера истинно способна двигать горами и материками – именно это и демонстрирует созидание человеком Иномирья, и величайшая слава и любовь Творца в том и состоит, что он его разрешил и ему покровительствует. Плохо лишь то, что человек занёс в Иномирье вирус разрушения, вирус тьмы, негатив, который ему сопутствует. С покаянием бы этого не произошло, в Иномирье мог бы воцариться рай.

- Без негатива нет позитива, - возразил Андрей. – Если не будете знать, что такое тьма, как вы отличите её от света?

- До сих пор отличал.

Старец встал и медленно подошёл к выходу из обители, раздвинул циновку и ушёл взглядом вглубь горной страны. Долго беззвучно шевелил губами, то ли читая молитвы, то ли обращая к Всевышнему свои вопросы и печали.

- Впрочем, не так уж долго осталось мне любоваться красотами Иномирья, - не то с печалью, не то со странным весельем сказал он, наконец. – Чувствую, дни мои сочтены. Наступит миг, когда громадное множество ручейков и речек побегут к одному центру, чтобы слиться воедино. И силы мои невеликие вольются в единую могучую силу, угодную Творцу нашему.

После этих слов Тихона, произнесённых с достоинством и смирением, Анна ощутила странное чувство чуда, словно прикоснулась к чему-то сокровенному, затаённому, и обернулась к Андрею, ловя его взгляд, надеясь увидеть в них то же самое. Но Андрей сосредоточенно глядел вглубь самого себя, шевеля губами, и непреклонное выражение лица говорило лишь о том, что он в любой ситуации останется самим собой, что тот, кто пережил акт самопожертвования, вряд ли станет сопереживать другой сильной личности, готовящейся к тому же деянию. Радоваться этому или печалиться? Анна покачала головой и улыбнулась, словно мать над непослушным ребёнком.  «…И в идеале – встать рядом с Творцом, чтобы пообщаться на равных...» - вспомнила она шутливые слова Андрея, в которых, на самом деле, не было шутки. У него всегда было так – говорит, и не поймешь, шутливо или всерьёз, кажется - шутит, а на деле – всё так оно и есть, на самом деле.

Концептуальный разговор, слишком рассудительный и уравновешенный, по счастью, не перерос в бурную, чрезмерно эмоциональную схватку, и постепенно угас, хотя каждому было, что сказать. Анна воспользовалась паузой, чтобы перевести разговор в русло бытовых проблем, затем заговорили о маршрутах. А после Анна занялась уборкой, а Андрей натаскал воды в хранилище, перенес с нижнего «этажа» заготовленные дрова и уложил их на каменном постаменте, но не стал топить, а предложил Тихону сэкономить и обогреть пещеру на ночь с помощью их мини-обогревателя. Андрей и Анна лежали на полу, на пышном и душистом травяном тюфяке, и Анна, свернувшись на груди возлюбленного, сладко уснула, а Андрей долго не спал, обнимая её, и невольно слушал молитвы Тихона, возносимые им до самого утра за пределами пещеры, из которой он удалился, дабы не мешать гостям.
...

 Андрей думал не о Боге и не о своем путешествии. Посещение обители Святого Старца почему-то повернуло его к своей спутнице. Андрей думал об Аннис, её любви, и о судьбе, или не судьбе, а чём-то принципиально ином, сведшим воедино две крохотные песчинки. «Нет, не песчинки, отнюдь, это не про нас», - думал Андрей. – «Две сильные и независимые личности, которые издалека притянулись друг к другу благодаря собственной интуиции и силе воли».

Конечно, он не знал, стремилась ли подсознательно Аннис к встрече с ним, но зато знал, что зрелая Анна для него – идеальная спутница, чуткая, преданная, любящая, сильная. И его неудача с первой любовью делала Аннис ещё более ценным приобретением, настоящим подарком Иномирья.

А с раннего утра, с позволения Тихона, Андрей подготовился к очередному переходу, благо мир не ставил преград к уходу. То ли славная обитель и впрямь была недалеко от Бога, но уход с Благодатной не составил труда, был быстрым и безболезненным. Но вот угадать, к чему готовил их Всевышний, Андрей не мог...