Ловушка

   Жигулёнок оранжевым апельсином подкатил к дому. Владимир Иванович приехал к другу в гости. На этот раз один. Жена с дочерьми отдыхала в санатории. Отпуск не совпал, и он вторую неделю жил как перст. Чем заняться?
Чтобы как-то скоротать предстоящий томительный воскресный день, решил выбраться в деревню. На всякий случай заранее брякнул по телефону, предупредил, что приедет.
– Приезжай, – был ответ, – мы в отпуске. Собрали урожай, перевели ребятишек и распустили на каникулы. Ждём.
   Дружили они семьями давно – со студенческих лет. Год от году крепла их дружба. Врачевали души и тела. В здоровом теле – здоровый дух. Лобашовы учительствовали на селе. Гаврилины лечили людей в небольшом городке. Работой своей друзья гордились, дружбой дорожили.
В зелёном знакомом дворике, заросшем сиренью и черёмухой, встретила Лидочка – жена Никиты. Приняла городские гостинцы и на немой вопрос Гаврилина о мужчинах кивнула головой в сторону сада:
– Пчёл завели, около них пропадают.
Гость по тропинке направился в сад. Его заметили. Неподалёку у голубого улья в белых халатах, в сетках колдовали отец и сын: плотный коренастый – хозяин дома Никита Петрович, рядом суетился в жёлтой, как шляпка цветущего подсолнуха, сетке Максимка.
– Сейчас освободимся, – донесся до гостя звучный баритон друга.
Владимир Иванович, внезапно ойкнув, схватился за щёку. Стиснув от жгучей боли зубы, стал отмахиваться от пчелы и спешно ретироваться.
– Что, поцеловала? – после крепкого рукопожатия хохотнул Никита Петрович. – Максимка, тащи валидол.
– Ты что, у меня сердце здоровое, как врач тебя заверяю, выдержу.
– Выдержать-то выдержишь, да негоже хозяину дорогого гостя домой квазимодой отпускать. Что жена скажет, в понедельник ведь ждёшь? Сейчас приложим – опухоль как рукой снимет. Ты присядь, присядь на скамеечку. Пчела у меня гостей не жалит, а жалует.
   Впрочем, – продолжал Никита Петрович, – позавчера ко мне сосед заходил. Весьма разговорчивая особа. Зануда, одним словом. Разглагольствовался о бытие: то не так, другое не так. Брюзжит – не остановишь. Хотел я было его осадить, да тут пчела опередила. Покружилась, покружилась – и села ему на лоб. У соседа глаза, как шарики, туда-сюда забегали. Дар речи потерял. Однако, не тронула – улетела.
   Вздохнул он облегчённо и выдал мысль: «Подумать только, какая пчела умная: знает, кого кусать, а кого миловать. Плохого человека надо бы цапнуть.  А меня»...  Только он это произнес, как та же «умная» пчела с нового виража оседлала его курносый пуговкой нос и ужалила в самый кончик.
– В пипочку, – уточнил Максимка, подавая отцу валидол.
– Нос у человека, сам знаешь, уязвимое место. Что тут было! Слёзы у мужика из глаз так и прыснули, нос на плазах превратился в свёклу. Выдал соседушка темпераментный танец – и след простыл. Даже тапок оставил, под кустом валяется. Отвадила его.
– Ребята, обедать пора, – донесся с веранды голос Лидии Ивановны.
Гостя ждала первокласснейшая деревенская окрошка.
Потом пили чай с сотовым мёдом. Беседовали. После обеда собрались на речку. Пешком.
– Не автомобиль должен управлять человеком, а человек им. Пусть отдохнёт. Ноги надо развивать. Двигаться больше. Мы, деревенские жители, ближе, чем вы, горожане, к природе стоим, – балагурил Никита Петрович.
   Покупались. Позагорали. Воскресный день выдался на славу. Дома на крылечке, в тени, отведали квасу. Пузатая трёхлитровая банка с квасом, вынутая из холодильника, отпотевала. Блаженствовали. Пили крохотными глотками, прикрывая от удовольствия глаза.
Хозяйка, извинившись, ушла прилечь. Максимка возился у велосипеда, довольный новым насосом, который привёз ему дядя Володя.
Мужчины остались одни.
    Ярко светило солнце. Термометр в тени показывал за тридцать. У летков ульев
пчёлы, выстроившись в ряд, дружно вентилировали крылышками.
– У тебя не пасека, а павильон в миниатюре. Ульи во все цвета радуги раскрашены, – польстил другу Владимир Иванович.
– Люблю аккуратность и красоту в поступках и делах, – задумчиво оборонил Никита Петрович. – Не выходит у меня из головы, друг мой, одна история. Чем она закончится – не знаю. А началось она вот с чего.
Неделю назад возился я с пчёлами. Новое увлечение. Хлопоты, переживания, но понимаешь, сердце открылось, вмещая в себя новую привязанность, любовь к «жужуткам» – так мы их с Максимкой окрестили. Пчёл держать – не в холодке лежать.
Итак, жужутки таскали обножку, щеголяя в белых, оранжевых штанишках. Такое сравнение невольно вырвалось у сынишки, который мне помогал с дымарём.
   Подошла соседка к заборчику. Поинтересовалась, много ли мёду пчёлы натаскали, и ошарашила новостью: «На ваших пчёл ловушки расставили, скоро улетят». «Какие ловушки?» – не понял я. «Самые обыкновенные. Вон, на вётлах висят».
   Прямо за огородом у нас старые ветвистые деревья. Рукой подать. Однако эти штуковины, именуемые ловушками, обнаружил не сразу. Высоковато их затащил Шустряк. В ушах звучало: «Сажали мы картошку и даже внимания не обратили – уpчит и урчит молоковоз. Смотрим, на одно дерево Шустряк полез, на другое и с собой на верёвках какие-то ящики тащит. Повесил и укатил».
   Ловушки были поставлены с явным умыслом. Первый год мужик пчёл держит, ничего в них не понимает, рои прозевает, а они тут и привьются.
Возмущённо колотилось сердце: экую пакость может подстроить человек, да ещё при встрече здороваться и улыбаться.
   Ну, думаю, погоди. Шита твоя затея белыми нитками. Не спрячешь. Сгоряча, по-молодецки, взлетел к одной. Даже не привязана. Понадеялся, что ветром не сдует. Сдуло от одного прикосновения. Закувыркалась, пока о землю не грохнулась.
   Принёс «трофей». Сынишка тут как тут: «Покажи что внутри да покажи». Пришлось показать. Нехитрая штука и, скажу прямо, незапрещённая. Только в селе да у пасек не разрешается вывешивать. Обществом пчеловодов запрещено.
– Покажи и мне «трофей» свой, – с ребячьим любопытством попросил Владимир Иванович, – в моём представлении она чем-то напоминает клетку-мышеловку: влететь можно, вылететь – нет.
– Погорячился я с ней, надо бы по-другому действовать – через сельский Совет или депутата. Привлечь «озорника» к ответу. Подумал и о соседях- пенсионерах, они тоже пчёл держат. Кто их защитит? Не слишком ли мы деликатничаем.
Подошли к дровянику. Ловушка представляла собой обыкновенный ящик, обтянутый берестой. Под берестой сверху – холстик, под ним рамки. Как улей, только зауженный наполовину.
– Прилетевший рой сразу включается в работу. Энергии ему не занимать. В основном он из молодых пчёл состоит. Восковитых. Пластинки у них обильно воск выделяют. Соты отстраивают.
– Откуда такая эрудиция, дружище? Когда успел?
– Э, зимой штудировал книги да журналы по пчеловодству.
– А дальше что? – поинтересовался Владимир Иванович.
– Дальше? Приезжает, снимает, дома пересаживает в приготовленный улей.
Разговор прервал примчавшийся Максимка.
– Эх вы, пока тут сидите, Шустряк на молоковозе приехал. За огородами остановился. Ловушки проверяет. Я подсмотрел.
Мужчины вскочили.
Владимир Иванович взглянул на друга и внутренне подтянулся: тот был сама суровость.
– По коням! – решительно бросил Никита Петрович.
   Заметив учителя, шофёр нырнул в кабину и, как нашаливший школьник, скрылся. Шлейф пыли обозначил его путь. Решили подождать. Ждали около часа. Вот вдали с горы заклубилась пылъ. Он! Шустряк неестественно прямо сидел за рулём, словно аршин проглотил. Подъезжая, натянуто улыбнулся и кивнул головой. Никита Петрович взмахнул рукой, требуя остановиться. Взвизгнули тормоза. Шустряк сидел в кабине и ждал. Ждал, когда к нему подойдут, в кабине чувствовал себя в безопасности. Не дождался и нехотя вылез.
   К друзьям брёл высокий худощавый мужчина лет за сорок. Бросилась в глаза чёлка, падающая на лоб, и серые насторожённо поблёскивающие глаза. Ворот рубахи в крупную клетку широко распахнут. С лица ручейками стекал пот. Он брёл и облизывал пересохшие губы.
   Владимир Иванович деликатно отошёл в сторонку – была такая договорённость. До него долетали лишь обрывки фраз. Вскоре, по жестикуляции обоих, понял, что разговор подходит к кульминационной точке. Невольно стал подходить ближе.
   Внезапно Шустряк нервно повернулся и направился к машине. Дёргал в пылу открытую дверцу, не нырнул, а неуклюже втиснулся в кабину. Машина обиженно фыркала и не трогалась с места. Наконец, рванулась и умчалась.
– Вот и выяснили отношения. Весь наш край ловушками обвешал. Дал ему срок до вечера, – закончил Никита Петрович.
Действительно, вечером, когда Владимир Иванович собирался в обратный путь, Шустряк снял осаду. Дюжину пустых ловушек вёз он через село домой. Вёз и «трофей», который вернул ему Лобашов.
– Зря вешал, так ничего и не поймал, – заметил Максимка.
– Совесть свою он в них захлопнул, сынок, – ответила Лидия Ивановна.
   Через неделю Шустряк в тяжёлом состоянии был доставлен в городскую больницу. Снимал ловушку с роем и сорвался с высоченной старой корявой берёзы.
   Обратились за помощью к лучшему травматологу Гаврилину  Владимиру Ивановичу. Тот сразу узнал пациента.
– Эх ты, бедолага, отшустрился? – и споро взялся за работу.
Выписался Шустряк из больницы другим человеком. Нет, не исправился, хотя было время подумать, посмотреть на себя со стороны. Высоты стал бояться.