Начало начал. Часть II. Глава 13

Предыдущая:http://www.proza.ru/2019/10/14/815


            13. Ходжент, Москва, Ленинград, Алма-Ата,
                Тбилиси. Далее - везде...

               
   
    А тогда узбекский Ташкент был для меня и моих сверстников лишь сборным пунктом для будущего направления оттуда в таджикский Ленинабад. В этот древний Ходжент, куда в далеком прошлом доходил со своим войском Александр Македонский в знаменитом походе на Восток, а затем повернул назад в свою Римскую империю, в октябре 1941 года был эвакуирован Московский высший военный гидрометеорологический институт Красной Армии. Мне посчастливилось сходу сдать вступительные экзамены. В ноябре 1941 года я был зачислен слушателем гидрологического факультета этого военного института.
     Институт по тем немирным временам был многочисленным. И, когда во второй половине лета 1942 года фашистские войска дошли до Сталинграда, численность его была основательно сокращена – 50 % слушателей института были направлены на фронт. В нашем гидрологическом отделении из 29 осталось 12. Отчислили слабоуспевающих в учебе. Среди отчисленных оказался и Яша Сегель – исполнитель роли Роберта в тогда широко известном фильме «Дети капитана Гранта». В оставшуюся дюжину вошли: Валентин Варядченко, Валентин Шмаков, Герман Башмаков, Юрий Голышев, Марк Вайсберг, Иван Ильченко, Владимир Барчунов, Виталий Курбатов, Эрвилий Луцкий, Борис Дайховский, Михаил Соколов, Константин Белов. На момент написания этих строк в живых осталось только двое: Валентин Шмаков и Юрий Голышев.

     В это грозное для отечества время правительство Союза по настоянию Генштаба оставило этот сокращенный военный институт в целях подготовки гидрометеорологических кадров для крупных войсковых штабов, авиации и военно-морского флота. Немцы в своих вооруженных силах уже имели достаточное количество этих военных специалистов. А эта необходимость была вызвана прежде всего тем, что главные воюющие страны Второй мировой лихорадочно трудились над созданием атомного оружия и надеялись применить его в ходе войны. У нас надобность в офицерах этой службы возросла. Они, в новых условиях войны, глубже понимая природные изменения при применении этого чудовищного оружия, обязаны предметнее сориентировать командование фронтовых объединений при разработке и осуществлении наступательных и оборонительных операций. Прогнозирование же радиационной обстановки при применении ядерного оружия, а также дезактивация пораженного личного состава и боевой техники возлагались на армейскую химслужбу и ее подразделения.

     А то, что Советский Союз тогда готовился к атомной войне, мы – слушатели военного гидрометинститута в 1942-м из окон наших аудиторий видели, как нескончаемым потоком по центральной улице Ленинабада двигались грузовые машины с урановой рудой. Добывалась она близко – за полноводной Сыр-Дарьей в ее правобережных горах Моголтау. Левобережный же Ленинабад своей главной магистралью упирался в речную паромную переправу, на которой при обслуживании транспорта зеленая улица предоставлялась для автомобилей с этим серым смертоносным грузом.

     Конечно, администрация областного Ленинабада, чувствуя военное время, гостеприимно предоставила для нашего института лучшие служебные здания центра города, спортивный стадион. Военные и специальные дисциплины в нас внедрялись плотно – по 10 часов в сутки. Мы несли гарнизонную службу, ловили на железной дороге фронтовых дезертиров, помогали военкоматам выявлять городских уклонистов от военной службы, выгружали раненных фронтовиков, заготавливали местное топливо. Помогали убирать хлопок. Питались скудно – зимой доппайком был купленный хлопковый жмых. А летом помогали убирать урожай фруктов. Особо привлекали нас соблазнительные абрикосовые сады. Позже тогдашняя слушательница – моя будущая жена Маргарита, об этом времени напишет:

                «Карманы, полные урюка,
                в Ходженте были иногда,
                но часто пусто было в брюхе,
                когда мы съехались туда».


     Поздней осенью 1942 года, после убытия на фронт половины личного состава, к нам в институт прибыло молодое пополнение. Среди появившихся новобранцев были и бывшие школьные одноклассники из узбекского Андижана: Женя Ковалева, Надежда Закотнова, Генрих Янюшкин и Рита Попова.

     Теперешний Андижан на слуху у всех. Собравшиеся в городе в мае 2005 года зарубежные террористы совместно с местными тюремщиками и недовольными существующим положением устроили военный путч против правительства и президента Узбекистана И.Каримова. Эти события вызвали разные толкования в мире. Чем это все закончится – покажет время.

     Так вот, среди прибывших из тогдашнего Андижана мне больше всего приглянулась Рита Попова. Военный институт не только познакомил нас, но позже и породнил.


                *     *     *     *     *


     Нам всем оставшимся слушателям военного ВУЗа, несмотря на накальную военно-учебную службу и голодноватость, чертовски повезло – мы не попали на передовую кровопролитных сражений против гитлеровцев. Мне же особо повезло – я встретил чудо-спутницу жизни, с которой в согласии пропутешествовали по белу свету 54 года. Вот уже 7 лет, как она ушла из жизни, а я продолжаю писать не только о себе, но и о ней, и о тех, с кем мы соприкоснулись в совместной жизни.

     Но, пожалуй, более ранне-удачливым стал мой институтский дружище Валентин Михайлович Шмаков. До поступления на наш военный гидрофак он уже был заправским речником – ходил на судах по Волге помощником капитана. Одним из первых сменил армейскую пилотку на магическую летную фуражку (мы носили тогда летную форму).

     Его, стройного и красивого, сразу же в Ленинабаде присмотрела обаятельнейшая эвакуированная ленинградка Галя. Не устоял под натиском ее чар Валентин. 9 мая 1943 года (ровно за два года до Великой Победы) они первыми из нашего отделения сыграли свою свадьбу. Ныне счастливые киевляне отпраздновали 65-летие совместной жизни. Валентин был бессменным политкомиссаром нашего отделения. Он и позже остался неуемным организатором наших семейных отделенческих встреч и переписок.

     Первая по его инициативе и с его помощью самая яркая и запоминающаяся встреча бывших институтских гидрологов состоялась в 1973 году в Ленинграде в Таврическом дворце. Тогда там состоялся международный гидрологический съезд. Главным организатором его был тогдашний начальник гидрометслужбы Союза генерал Е.Федоров (бывший на станции «Северный Полюс-1» вместе с И.Папаниным). А в 2007 году флагманское судно «Академик Е.Федоров» участвовало в арктической экспедиции на Северный полюс при установлении флага России на его дне.

     Эта неожиданная многолюдная встреча ВУЗ-овских коллег через 27 лет вызвала безудержный восторг еще и потому, что общение состоялось в историческом месте, где в 1906 году состоялось заседание 1-й Государственной Думы Российской империи. Забегая вперед, следует отметить, что спустя 100 лет в этом же историческом зале произошло и юбилейное заседание Думы Российской Федерации.

     Так вот, тогда, в далеком 1973, была эта необыкновенная встреча, с удивительными воспоминаниями во время бутербродных перекусов в фойе в антрактах заседаний. После завершения этого гидрологического форума мы продолжили отделенческое заседание в ресторане-поплавке у Тучкова моста, сдабривая наше общение молдавским вином.

     Позже последовали также памятные семейные встречи гидрологов нашего отделения в Киеве, Кишиневе, Минске, во Львове и Ленинграде.

     Еще с Ленинабада московская и ленинградская гидрометеорологическая профессура покладисто вкладывала в нас специальные знания по профилирующим дисциплинам. А главным военным воспитателем был у нас в Ленинабаде полковник Кабалов. Он еще в Первую мировую, командуя полком во 2-й Самсоновской армии в восточной Пруссии, попал в плен к немцам. Вскоре бежал из плена. Преподавал тактику в московских военных академиях. Он был душевным куратором и умелым наставником нашего отделения в Ленинабаде. Порой засиживался с нами в аудитории почти до отбоя, комментируя нам ход боевых действий на фронтах. Его жена преподавала в нашем институте немецкий язык. Он знал французский. Нас учили английскому. Но главным нашим языком с ним был удивительно доверительный язык взаимопроникновенных симпатий. Мы все в отделении были разными, но одинаково сыновним теплом платили нашему военному кумиру за его уверенный патриотический оптимизм в отношении исхода войны в то тревожное время нашествия коричневой чумы на нашу страну.

     Кроме речника Шмакова в наше гидрологическое отделение был определен и Герман Башмаков – сын истого речника с семиреченской реки Или. Были в отделении и одаренные художники Марк Вайсберг и Иван Ильченко. Это искусство их сблизило. Они дружбу сохранили до конца своих дней. Мы об их таланте узнали еще в Ленинабаде в 1942 году. Иван и Марк в короткий срок нарисовали в красках большой портрет начальника института полковника Старкова после его ухода из жизни. Иван не расставался со своим юношеским призванием на протяжении всей жизни. Он даже разрисовал пейзажами стены, как своей последней хабаровской квартиры, так и квартиры дочери. Но Марк и Иван были разными художниками. Если Ивана увлекало чисто художественное направление, то Марку была более люба плакатная живопись, которую он умело дополнял блистательными фотографиями. Этим он позже и зарабатывал на свою семейную жизнь.

     Нашим командиром отделения был Валентин Варядченко. Его актюбинский земляк Миша Соколов слыл у нас по праву ходячей энциклопедией. Мой алмаатинский коллега Владимир Барчунов был увлечен изучением языков. Он позже в Алма-Ате подарил нашему малолетнему сыну Виталию книжку на английском языке (ее уникальность состояла еще и в том, что помещенные в ней стихи были в карандаше переведены на японский язык). Его отец и моя будущая теща трудились в 1923-32 годах на одном строительном участке Турксиба.

     Если Виталий Курбатов был нарасхват у институтских слушательниц, то Костя Белов лучше всех танцевал танго и фокстроты. Ну, а «пан» Дайховский (так мы его величали в отделении) был мастером на все руки. Жизненной энергии у него было сверх нормы. Он брался с азартом даже за те дела, в которых ничего не смыслил. Его к этому приучила юношеская жизнь в Западно-Белорусском Слониме. Тот край тогда был под поляками, которые всегда любили деньги. Эту привычку он просто унаследовал от них.

     Однажды в Ленинабаде сырдарьинские портовики обратились к начальнику института с просьбой – отпустить к ним на сутки для ремонта катера «инженера-механика» (так он им представился) Дайховского. «Да он совсем не инженер-механик», - отбивался от портовиков начальник, но уступил их настойчивости. И Дайховский отремонтировал катер … руками своего коллеги Шмакова – бывалого речного механика.

     Как-то таджик – директор хлопкового маслобойного завода, появившись у клуба шелкокомбината, который нам отвели под военное общежитие, поведал нам во время перекура у клуба о том, что он сгоряча повздорил с главным инженером завода. А тот ушел. Завод встал. Дайховский, услышав это, заявился домой к главному инженеру со «злодейкой с наклейкой». Выведал у него – что и где надо сделать на заводе. Вскоре завод заработал. Руководитель завода таджик не только поблагодарил нашего пана, но и вознаградил. И это было только началом его дальнейшей кипучей деятельности в институте.

     Итак, в тяжелое для страны время и отступления Красной Армии под натиском войск Германии и ее союзников мы, морально придавленные обстановкой на фронтах, с осени 1941 года проучились полтора года в Ленинабаде. После наших побед в декабре 1941 года под Москвой и на рубеже 1942 и 1943 года – под Сталинградом – с великой радостью воспринимали их, вспоминая при этом оптимистические прогнозы хода сражений нашего преподавателя полковника Кабалова, сделанные им для нас еще в мрачные моменты для Родины. В честь этих ярких побед теплой таджикской весной 1943 года провели спортивный институтский праздник на стадионе, на котором присутствовали горожане и выздоравливающие воины из госпиталей.


                *     *     *     *     *


     В июне 1943 года старшекурсникам (в том числе и нам) были присвоены первые офицерские звания – «младший техник-лейтенант». Вскоре институту разрешили вернуться в свои московские пенаты на Красной Пресне на Большевистской, 13. Ярко простившись с Ленинабадом, мы начали собираться к переезду в Москву.

     Первыми из нашего семейного клана проложили из Азии путь в Москву в 1913 году мой будущий тесть Ф.Попов, следуя на учебу в Питер, и мой отец П.Голышев в 1915 году, сквозняком пронесясь новобранцем через Москву, следуя на западный фронт.

     Мы были в дороге, когда под Курском разгорелась решающая битва с оккупантами. Прибыв в Москву, мы, прежде всего, посетили парк Горького, где увидели продырявленные нашими артиллеристами и танкистами фашистские «тигры» и «фердинанды». Может быть, среди этих броне-экспонатов, выставленных для всеобщего обозрения, были и те, которых побил и отцовский 492-й отдельный противотанковый полк РВГК, имевший к тому времени на вооружении 100 мм противотанковые пушки.

     В Москве, на Большевистской, 13 приступили к восстановлению здания гидрофака, пробитого вражеской бомбой. А метфаковцы рядом начали достраивать свою пятиэтажку. В спортзале, который размещался во дворе этих двух зданий, обустроили общежитие с двухэтажными нарами.

     Однажды в этом временном нашем общежитии неожиданно появился начальник гидрометслужбы Союза генерал Е.Федоров. Я, будучи дежурным по гидрофаку, встретил именитого папанинца такой громкой командой: «Смирно!», от которой генерал вздрогнул, а за моей спиной со второго этажа нар свалился на пол спавший отдыхавшей смены слушатель. Но мой четкий рапорт начальнику заглушил этот шум падения. Чтобы отвлечь внимание генерала от шумного случая, я находчиво пригласил его в другое, более прибранное, помещение общежития. Позже наш новый начальник института контр-адмирал Иванов, вошедший в зал в конце этой встречи, оценил мою расторопность.

     Кроме строительно-ремонтных работ мы занимались учебой, заготовкой дров под Волоколамском, разгружали вагоны, охраняли их. А с наступлением отопительного сезона несли офицерскую рабочую вахту в нашей котельной – других истопников у нас тогда не было. Главным сантехником наших зданий был Эрвилий Луцкий, а могучим доставалой стройматериалов и всего остального, конечно же, был резвый Борис Дайховский.

     Несмотря на сумасшедшую загруженность, мы радовались тому, что институт перебазировали в Москву. Это был период больших столпотворений в столице. В ней стремились побывать фронтовики. В город возвращались эвакуированные, покинувшие его в тяжелом октябре 1941-го года. Нам повезло увидеть на площади Восстания прохождение по Садовому кольцу 57-ми тысяч пленных немцев. Также посчастливилось услышать грохот и увидеть яркий первый огненный салют в Москве в честь освобождения Орла и Белгорода, побывать в Большом театре на опере «Князь Игорь». Находили время покупаться в Москве-реке. Весной и летом 1944 года я побывал на практике в гидрологической обсерватории на Рыбинском водохранилище и в Твери.


                *     *     *     *     *


     Отчитались за практические задания и начали готовиться к переезду института в Ленинград. Отстроенная нами пятиэтажка и уютный спортзал понравились руководству Военно-дипломатической академии. Так как их ранг был выше, то нам поступила команда оставить наши здания и начать сборы к убытию в город на Неве.

     А у меня на слуху стали чаще появляться душевные слова моего Семиреченского земляка – народного поэта – акына Джамбула Джабаева: «Ленинградцы! Дети мои, крепитесь. Недалек тот день, когда будет прорвана фашистская блокада вашего замечательного города на радость всем нам». И эти пророчества сбылись в конце января 1944 года. Мне довелось видеть его в 1939 году в Алма-Ате на вещевом рынке – базаре. Ему принадлежат и проникновенные слова о русском Александре Пушкине:

«Жемчужины песен ты миру создал,
  Из черного века твой гений сверкал».

.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

                «Раз пять собирались мы в Ленинград,
  И столько же раз возвращались назад.
  Вот кончены сборы, избит генерал…»


     Напевали мы собственную песенку тогда. Лишь с пятой попытки Сталин разрешил наш въезд в деблокированный Ленинград. А генерала избили в ресторане у Никитских ворот наши фронтовые институтские новобранцы.

     В октябре 1944 года мы с институтом объявились на Васильевском острове Ленинграда. Тогда еще у Ростральных колонн стояла зенитная батарея. А по Тучковой набережной (ныне набережной Макарова) девушки в военной форме проносили противовоздушные «колбасные» аэростаты.

     В опустевшем красивом трехэтажном доме № 2 «а» по этой набережной, где раньше располагался Павловский институт, с разрешения его ученика – физиолога академика – генерала Орбели, мы временно разместились. Здание своими силами подготовили под аудитории, кабинеты, библиотеку, столовую. Так же, как в Ленинабаде и Москве, заготавливали дрова, сено для подсобного хозяйства, несли охрану дома и своих складов.

     Нам сразу бросилась в глаза неимоверная разница между взъерошено-многолюдной Москвой и медлительно-степенным Ленинградом. Пережитая блокада и героическая оборона чувствовались во всем. Мы своей плотницкой бригадой офицеров днем трудились в институте, а в вечерние часы помогали стеклить окна разбитой фабрики на Петроградской.

     Постепенно жизнь в городе преображалась. Мы в институте вошли в плотный учебный график. Слушательский состав военного института стал сплоченней, ярко проводил свой досуг, крепла дружба. Этому способствовал актовый зал, который мы с разрешения академика Орбели использовали для своих культурных мероприятий.


     С балкона этого зала мы благостно любовались видами центра Северной Пальмиры: на Петропавловскую крепость, Зимний дворец, Ростральные колонны. Основная масса слушателей на отдых размещалась в многоэтажке рядом с Государственным гидрологическим научно-исследовательским институтом на Съездовской линии Васильевского острова. А нашему отделению выделили на Петроградской стороне, на улице Красных курсантов помещения Военно-топографического училища. Удаленность нашего жилья мы остро ощущали зимой, когда строем двигались туда по Тучкову мосту под завывание студеного ветра в наших легких шинелёшках.

     В зиму 1944-45 мы вжились в учебную обстановку на новом месте, в размеренный режим только что оправившегося от чудовищной фашистской блокады города. Бесспорно, радовались успехам Красной Армии, которая весной 1945 года продвигалась по немецкой земле к логову фашизма – Берлину.

     В это время получил два фронтовых письма: от отца – капитана 3-й ударной армии и двоюродного брата Родина – ст.лейтенанта 5-й ударной армии. Они между собой в боевом походе на Берлин переписывались и каждый из них считал себя находящимся ближе к столице Рейха. А там их ждала горькая участь – отец 5.05.1945 погиб в Берлине, не увидев окончательной победы. А Герман Родин после вхождения в Берлин 12.05.1945 был контужен при уничтожении не сдавшегося подразделения немцев. Об этом я узнал только осенью 1945 года. Под Берлином погиб и брат отца Николай.

 
                *     *     *     *     *


     Конечно же, Великую Победу над вермахтом весь институт встретил небывалым восторгом. А наше отделение, после сдачи весенней сессии за 4-й курс обучения, было направлено на летнюю практику на гидрологический полигон ГГИ на Карельский перешеек в район Териоки.

     В покинутых финнами домах мы вольготно разместились на берегу озера Каук-Ярви. У нас не было ни радио, ни связи, ни света. К нам на нашу базу однажды приезжали погостить и наши знакомые метфаковки, среди них была и Рита Попова. Остальное время мы плотно использовали для выполнения больших заданий по учебной практике и геодезических работ по поручению Государственного научного гидрологического института. Но в связи с тем, что связи с Ленинградом мы не имели, то мы даже не знали о том, что за наше пребывание на Карельском перешейке на Дальнем Востоке 9.08.45 была начата война с Японией, которая завершилась 3.09.45 разгромом Квантунской армии Страны восходящего солнца.

     Чудесное место нашей практики было всем хорошо. Рядом было местечко Ялкала, где в свое время скрывался от царской полиции В.Ленин. Были ягоды, грибы, прогулочные лодки. Но нас там нещадно грызли финские комары. Я в конце нашей практики умудрился от этой нечисти заболеть малярией. Пришлось покинуть этот наш лагерь и лечь на излечение в ленинградский госпиталь. А это было совсем некстати – надо было отчитаться за практику и собираться впервые за войну в отпуск.


                *     *     *     *     *


     Итак, наступило золотое время двинуться в родную Алма-Ату. До Москвы добрался на радостных крыльях. На Казанском вокзале в столице было такое скопище народу, которого я никогда в жизни не видел. У третьего воинского вагона столпотворение фронтовых вояк. Открылась дверь вагона, появился проводник, которого ринувшееся в вагон воинство затолкало вглубь тамбура и вмиг забило весь вагон. Было так плотно в вагоне, что сидели не только на нижних полках, но и на всех остальных. Вот в таком сидячем положении после госпиталя в прокуренном вагоне я неделю добирался до любимого города соей юности.

     Рано утром я вывалился в чисто воздушный рай из этого душного вагона с желто-зеленым окрасом на лице. На привокзальной площади Алма-Аты внезапно встретил колонны своих «собратьев» по окрасу физиономии – пленных японцев, двигавшихся на свои строительные объекты. Должен же кто-то заниматься этим нужным делом. Коль наших мужиков побили на западе, в том числе из большого семейства Григория Аристарховича Голышева – десять душ.

     Красивые горы, оказывается, на месте! Ноги сами понесли меня домой. Вот и ул.Дзержинского, 71. На мне повисли две рыдающие женщины, мать и сестра Тоня. Сообщили горькую весть – отец погиб в Берлине. А я, грешным делом, думал встретить дома и отца – фронтовика, участника трех войн. Но этому не суждено было случиться

     Итак, через четыре военных года, я, воодушевленный победным настроением и возможностью побывать в своем родимом гнездовье, объявился в знакомом до боли дворе, где дружески проживали в двух добротных одноэтажках десять семей русских и казахов, татар и евреев. А в соседних дворах также в добром согласии жили уйгуры и дунгане.

     Понятно, известие о гибели отца в Берлине сменило мое бравурное настроение на печальное. Окружившие наш семейно-скорбный триумвират соседи искренне высказывали соболезнования и сожаления – почему на войне прежде всего гибли лучшие люди. Бесспорно, к ним они относили и моего отца. До войны он был заботливым «хозяином» этих двух наркомторговских домов. Вовремя нанял лучших кровельщиков жестяных крыш – своего дядю Егора Григорьевича Голышева с его сыном Алексеем. И обновленные крыши радовали глаз дворового сообщества своей прочностью и яркой краской. А когда Прохор Николаевич возвращался с удачной осенней охоты на фазанов – это был праздник всего двора.

     Естественно, гнетущая душевная боль воскресила в моей памяти всю ту теплоту, которую он щедро дарил мне, семье, близким, соседям. Вспомнил и случай, когда он мне – десятилетке на старой квартире по ул. Гоголя, 36 доверительно в голодном 1933 году разрешил воспользоваться его двустволкой, если в отсутствие родителей нагрянут воры. Наставлял – стрелять можно только в воздух. Однажды так и случилось. Когда мы с соседними моими сверстниками остались одни, а воры полезли в наш курятник, я схватил заряженное ружье, вышел в тамбур – пристройку и крикнул: «Убирайтесь вон, буду стрелять!». И неожиданно нажал сразу на оба спусковых крючка. В помещении раздался страшный дуплетный выстрел из двух стволов. Перепугался сам, напугались и мои гости. Но мы услышал топот убегающих воров. Отец по приезде сразу же заметил две пробоины в тамбурном полу. Пришлось рассказать ему о случившемся.

     Ну, а на Дзержинского, 71 прошла моя лучезарная довоенная юность. Стал заглядываться на красивую дивчину – соседку Аду Угрюмову. Но одноклассница позже отдала предпочтение офицеру-осетину.

     Во время краткого пребывания в родном доме в сентябре 1945 года пришли посылки из 492 артполка, где служил отец, с его личными вещами, наградами. Перед убытием помылся в давно знакомой мне и моим родственникам турксибовской бане. Позже узнал, что раньше в этой бане мылись и будущая моя жена Маргарита, ее родственники – строители Турксиба. Они тогда жили рядом с ней. Через два десятка лет услугами этой бани пользовался и мой земляк – подросток Володя Вольфович, потом именитый Жириновский.

     Больно было покидать родимые места. Первое большое самостоятельное лейтенантское путешествие завершилось. Я вернулся в Ленинград – в свой, теперь уже любимый, военный институт. А столь близким институт стал потому, что спешил повстречаться с любимой Ритой Поповой – теперь снявшей погоны и ставшей студенткой гражданского гидрометеорологического ВУЗа. При нем остался только военный факультет, в который я и был зачислен. При встрече с Ритой рассказал ей о своей поездке в Алма-Ату, о гибели отца в Берлине. Это печальное событие еще больше сблизило нас.


                *     *     *     *     *


     В зиму 1945-46 года предстояла напряженная учеба на последнем курсе. Затем летняя преддипломная практика в Тбилиси. Этот дальний вояж в Грузию оказался незабываемым. Но, прежде чем отправиться на Кавказ, мы с Ритой решили главную для нас жизненную задачу – договорились пожениться. Получили на это согласие родителей и 26 мая 1946 года на Петроградской стороне, на ул. Красных Курсантов в ленкомнате общежития нашего гидрологического отделения состоялось это яркое жизненное торжество. Понятно, материальные возможности наши были настолько скромны, что при регистрации нашего брака на васильевском острове мы не смогли обменяться свадебными кольцами. Жене я кольцо подарил гораздо позже в Кишиневе. А мне оно так и не понадобилось.

     Молодоженами сменили три ленинградские квартиры. А потом, наконец, нас приютили в своей однокомнатной квартире на Васильевском острове наши друзья по институту Валентин и Галина Шмаковы, дружбу с которыми мы пронесли через всю нашу долгую жизнь.

     После завершения весенних сессий Рита отправилась на практику в свой знакомый Ташкент, а я рванул поездом в неведомую для меня Грузию. Миновал Харьков, Ростов-на-Дону. И вот мечта сугубо сухопутного парня – Черное море. А в Гаграх оно плещется рядом с железнодорожной станцией. Немедля разделся. В черных армейских трусах бросил свое бренное тело в ласковые объятья летнего чарующего моря. Но «обалденная» радость была прервана голосом начальника поезда: По вагонам!».

     Вот, наконец, горы и сопки «Грузии печальной». Прилип к вагонному окну. Интересная пожилая грузинка, видя, как я жадно всматриваюсь в пригороды Тбилиси, гордо произнесла: «Мы въезжаем в самый красивый город Союза!». У меня появилась возможность сравнить свою Алма-Ату, окаймленную с юга величественными красивыми горами, со столицей Грузии, расположившейся в горном ущелье реки Куры.

     Появился на улице Плеханова в управлении гидрометслужбы республики. Моим преддипломным куратором стал обходительный Хмаладзе. Он сразу же познакомил меня с исторической метеорологической обсерваторией, в которой в начале 20 века работал молодой Джугашвили – Сталин. Об этом свидетельствовала и мемориальная доска у входа в здание.
     Поработал в этой обсерватории и я. Затем побывал на реке Алазани, левом притоке Куры, вытекающей из Панкисского горного ущелья, которое через 50 лет стало пристанищем чеченских террористов. Побывал на правом берегу Алазани в уютном городке Телави. А он являлся входом в просторное Панкисское ущелье. Но меня же в Телави интересовала только красавица – река Алазань – объект моего дипломного проекта. В целом же долина Алазани – одна из благодатных в Грузии.

     Мне посчастливилось в Тбилиси покупаться в Куре у моста Челюскинцев. Тогда Кура была в пределах города мощным быстрым водотоком. Позже ее перекрыли плотиной и природное естество реки поблекло. Тогда в выходные дни на каменистом пляже я познакомился с Вахтангом.
     Этот грузинский парень стал мне добрым другом. И когда у мены «финансы запели романсы», он помог мне продать новую военную форму на рынке Сабуртало. Там же мы продегустировали настоящее сухое грузинское вино у многих продавцов. Он показал мне гордость Тбилиси – проспект Шота Руставели. Поднялись с помощью фуникулера на гору Мтац-Минда, откуда открывается прекрасный вид на город, как и в моей Алма-Ате с Веригиной горы (Кок-Тебе) на тогдашнюю столицу Казахстана.

     С его помощью решил проблему с отъездом. А до отъезда мы с ним побывали на стадионе имени Берия на матче тбилисского «Динамо» с югославским «Партизаном». Нам с ним повезло – мы бесплатно проникли на стадион, когда толпа болельщиков свалила входные ворота и мы с ним оказались у цели. Матч был интересным. Как ни подбадривал Вахтанг своих футбольных кумиров: Пайчадзе, Гогоберидзе, Джеджелаву, югославы выиграли со счетом 2 : 0. Чтобы оградить гостей от местных страстных болельщиков, в конце матча на поле высыпала милиция в старой, обгоревшей на кавказском солнце форме, в ботинках и обмотках. В такую же форму нас еще в 1941 году одевали под Ташкентом.

     Выехать поездом было сложно. В то время армия была сокращена на 640 тыс. человек. Железнодорожники получили приказ – отправлять только уволенных вояк. После трехдневных попыток Вахтангу через знакомого удалось меня буквально втолкнуть в международный вагон с большим мешком лаврового листа, который я должен был передать его брату – студенту в Ленинграде.
     В двухместное элитное купе вскоре явился грузинский генерал, надеясь встретить знакомого служаку, но он удивился, увидев меня – лейтенанта своим соседом. Сразу спросил: «В преферанс играешь?» Я бойко ответил: «Да».  Третьим стал его адъютант – капитан из соседнего вагона. Мне нужен был только выигрыш, так как к моим лейтенантским проездным необходимо было за проезд в международном вагоне солидно доплачивать. А денег на это у меня уже не было. Должно же молодому и безденежному повести за карточным столом. Иначе хана – выбросят из поезда вместе с пахучим мешком лаврового листа.
 
     А последний раз в институте мои коллеги обыграли меня солидно за этим занятием. Два раза подряд невезения не должно было случиться – подумал я и ринулся в бой. Надо же – выиграл я и у генерала, и у его адъютанта. На душе стало чертовски легко. Расплатился я за поезд, и кое-что осталось на карманные расходы.
 
     Раздосадованный проигрышем генерал завалился спать, капитан ушел в свой вагон. А рядом две привлекательные девы из соседнего купе, скучавшие во время нашей долгой игры в карты, увидев меня в хорошем настроении, пригасили в свое купе. Я им, как веселую басню, рассказал откровенно о случившемся со мной – надо же было с кем-то поделиться своей радостью. «Давайте теперь выиграйте и у нас – только не на деньги, а в дурака», - предложила одна. Пришлось развлечь за карточной игрой и этих случайных попутчиц. К полночи и тут повезло – бессчетное количество раз оставил их в дураках. Сам только дважды был одурачен.

     «Ну что ж, за вашу карточную удачу нам следует тоже как-то вас отблагодарить. На солидную благодарность у вас, лейтенант, тощий карман – довольствуйтесь этим», - игриво сказала старшая из них. После этих слов они обе, как по команде, сбросили с себя легкие кофточки, обнажая свои пружинистые прелести. «Довольствуйтесь созерцанием на сон грядущий. Разрешаем пропальпировать», - сказала вторая.

     Конечно же, я догадывался, с кем разделял радость картежной победы над мужиками при моем безденежье и, темп не менее, я был ошеломлен их откровением и внезапным стриптизом этих жриц древней профессии. Загипнотизированный близостью увиденного, я невольно протянул руки, дотронулся до округлых форм одной и вулканической пышности молодой. Поднялся, поблагодарил их за картежное удовольствие и за необыкновенную финальную сценку и удалился.

     Мой сосед генерал встретил меня вопросом: «Ну, как, удалось? Они же доступные. Я видел их в тбилисском ресторане в окружении грузинских джигитов». Я ответил, что мы играли только в карты. «Я вижу, что они оставили тебя в «дураках». Ты мастак только за денежно-карточным столом, тебе следует поучиться в главном у моих земляков». – продолжил генерал.

     В Москве на Курском вокзале генерала встречали вояки. Вышли из вагона и эти девицы, лукаво улыбаясь, помахали мне руками. Так кончилось мое яркое путешествие в Грузию летом 1946 года.

     После моего появления на Васильевском острове в квартире Шмаковых с сухумскими яблоками и чужим мешком лаврового листа, вскоре на пороге этой квартиры объявился брат Вахтанга с приятелем и поблагодарил меня за доставку грузинского лавра в Ленинград. За этот труд я получил от них 90 рублей, которые мне пригодились для того, чтобы встретить Риту в Москве, прибывающую туда из Ташкента с грузом родительских посылок.

     Она в период практики успела побывать у них в киргизском Кара-Су, где они трудились в бухгалтерии хлопкового завода.

     При встрече с Ритой рассказал ей о своей поездке в Тбилиси, Понятно, об общении с девицами легкого поведения я умолчал. Она поведала мне о своем пребывании на практике в гидрометслужбе Узбекистана. В Ташкенте Рита ярко пообщалась со своими родственниками, а в Кара-Су – с родителями. В институте мы отчитались за свои практики. Я написал и успешно защитил диплом по военно-хозяйственному использованию реки Алазань.

     В декабре 1946 года получил назначение вместе с Башмаковым и Дайховским в штаб Белорусского военного округа.
     Фото: Май 1946 года, Ленинград, свадебное фото моих родителей.

Продолжение следует...