Простите, что живу

Простите, что живу

                Обычное субботнее утро. Хотя, впрочем, уже то, что оно субботнее  само по себе делает его необычным. Независимо от времени года, территориального расположения, погоды
 и прочих, на первый взгляд, значимых условностей, на самом деле, не имеющих никакого отношения к радости и обнадеге наступившего события, это утро - лучшее утро на всей прошедшей неделе. И с таким утверждением согласится большая часть народонаселения нашей страны. Вообще-то, мы - россияне любим, ждем и лелеем в себе всего два момента в течение целой недели: вечер пятницы и утро субботы. Вечер пятницы у одних, - как правило, связывается с предвкушением радости от встреч, веселья, полного расслабления; у других, - это возможность излить душу, пооткровенничать, утереться чьей-то жилеткой; ну, а у кого-то наступает долгожданное время романтического свидания. Словом, мы ждем вечера пятницы особенно трепетно и нетерпеливо.
                Правда, справедливости ради, нужно отметить - вечер пятницы очень даже может напрочь отравить долгожданное утро субботы . . .  и тогда выходные, что называется, «коту под хвост». Однако, если радоваться умеренно, страдать не до потери памяти, а с ощущением в необходимости дальнейшей активной жизнедеятельности, то утро субботы встретится с задором, с готовностью «свернуть горы», которые не удавалось «свернуть» по разным причинам в последние пару-тройку месяцев. И опять же, - но . . . далеко не всем выпадает счастье в выходные посвятить себя семье, родным и близким или просто любимому увлечению. Есть у нас еще одна отличительная особенность - «любим» мы поработать в субботу, причем поводы для этого находятся, буквально, на ровном месте.
                Традиция берет начало с незабвенных советских времен. Чаще всего политика «рабочих суббот» распространялась на деятельность крупных предприятий: фабрик, заводов, то есть, на непосредственных производственников и, к сожалению, оправдывалась существующей действительностью. Первую половину месяца работали ни так, ни сяк - «спустя рукава», поскольку то материалов не доставало, то комплектующих, и когда во второй половине все наконец собиралось, требовалось скорость включать на полную катушку и гнать план без остановок и пересадок. С таким положением вещей жили десятилетиями, относились к явлению с пониманием и даже, можно смело сказать, одобрением. Воспитание, знаете ли. В начале месяца легко отпускали с работы для решения личных или бытовых проблем, все равно ведь простой. Зато в конце отчетного периода даже не пытайся уговорами разжалобить руководство. Никто никогда не «войдет в положение» и не отпустит. Так что народ, зная эти прописные истины, приноровился, приспособился к существующей годами, отполированной ситуации, больше того, научился использовать ее во благо себе.
                Вместе с тем, каждый читающий эту повесть, независимо от возраста, разумно возразит: а как же быть с новым строем, с новыми экономическими законами и порядками? Да, в прошлом строили социализм, который успешно канул в лету, но ведь теперь мы еще более успешно строим капитализм, теперь работают законы рынка? Не берусь судить работают ли они и в чем это проявляется, но совершенно очевидно одно - тяга к «рабочим субботам» в нас неистребима, разница только в причинах оправдывающих ее. Хозяева бизнеса, неважно какого: мелкого или крупного, рвутся в свои офисы больше для видимости, нежели для работы, для поддержания собственной короны. Кто они дома? Просто мужья, просто сыновья или просто отцы, словом, одни из миллионов мужчин, а в стенах собственной фирмы они уже небожители, вершители людских судеб. Ах, как сладко ощущать себя владельцем королевства под названием - «бизнес».
                Да и фиг бы с ними! Нравится играть в делового бизнесмена, бессменного руководителя, недремлющего хозяина собственной империи - на здоровье. Так вот беда - не играется им в одиночестве, кому же они продемонстрируют свои необыкновенные деловые достоинства? И тянут эти безумцы за собой на работу «зрительный зал» подчиненных. Попробуй не выйти, рискни заявить, что у тебя в зоне влияния все в полном порядке, успеваешь на неделе выполнить свою работу и, в худшем случае, этот день откровения станет последним рабочим днем в данной должности. В лучшем, - этот выпад непременно будет расценен руководством однозначно: как отсутствие желания постараться на благо общего дела, нерадение к обязанностям или неспособность к совершенствованию. Выводы делай сам! Вот и прутся на субботние никому, по большому счету, не нужные посиделки, от которых результата «чуть», вполне себе адекватные, трудолюбивые, дисциплинированные сотрудники. Не выйдешь - обойдется себе дороже!


                Светлана Евгеньевна Немчинова за три дня до наступающих событий вернулась из очередного двухнедельного отпуска. Довольная отдыхом, оздоровившаяся, заметно помолодевшая, она с повышенным энтузиазмом вышла на работу. Трудилась женщина в небольшой фирме бухгалтером, выполняя весь объем работы предписанный главбуху, со всеми вытекающими отсюда обязательствами, и только зарплата не соответствовала тому объему и той ответственности. Зато присутствовали другие плюсы, именно они играли решающую роль в выборе места работы. Хозяйкой фирмы, а соответственно, непосредственной и единственной начальницей, что весьма немаловажно для бухгалтера, являлась более менее молодая особа в возрасте тридцати пяти лет - Лунева Наталья Степановна.
                Женщина энергичная, своенравная, с твердым, почти мужским несгибаемым характером, который она умело прятала под, вроде как, женской непосредственностью, наивностью и доверчивостью. Выходило у нее это в высшей степени бесподобно! Актриса самородок, получала желаемое виртуозно и с достоинством. Ни у кого даже мысли не возникало, что результат был основательно просчитан и продуман, складывалось впечатление, что благополучие само плывет ей в руки, а она всего-навсего подставляла ладони. Да и внешность располагала к доверительному доброжелательству: невысокого роста; широкобедрая, статная русская женщина с русой косой, уложенной на затылке; бледная кожа, совершенно обычного, ничем не примечательного лица; прямой нос; серые светлые бесцветные глаза и полное отсутствие косметики. Глядя на нее, невольно хочется думать - абсолютное женское, чистое естество не может иметь грязных, подлых мыслей, значит, все сказанное и сделанное ею совершенно искренно и не имеет «побочных» явлений. Одевалась она в соответствии с внешностью: скромные платья или костюмы приглушенных расцветок с длинной юбки непременно до середины икры, а то и в пол; никаких тебе брюк или джинсов.
                Наталья Степановна владела двухэтажным зданием крупного торгового центра в городе, где они жили. Причем, месторасположение здания отличалось особенными преимуществами - находилось в самом центре города с удобными подъездами и стоянками. Площади здания хозяйка сдавала в аренду частным предпринимателям под продовольственные отделы на первом этаже. На втором этаже располагались мини магазинчики с промышленными товарами, начиная с косметики и бытовой химии, кончая одеждой и обувью. Сама Наталья Степановна держала продовольственный отдел, где посменно работали две подружки. Молодые девчонки из Смоленска в прошлом учившиеся в одном классе и вместе приехавшие поступать в московский ВУЗ. Ни одна из них не осилила экзамены и, провалившись, наотрез отказалась возвращаться в родной город. То ли от стыда за несостоявшееся студенчество в Москве, то ли от грозящей скуки дома, это после столицы то, решили временно осесть в Подмосковье. Устроились на работу к Луневой за небольшие деньги для области и, весьма внушительные для Смоленска. Сняли угол в частном секторе на двоих и ощущали себя вполне успешными и респектабельными. Первое время желание учиться в институте еще заставляло девчонок брать в руки учебники, но постепенно оно, растворяясь в быту и развлечениях, легко и быстро улетучилось. Зато из года в год крепло желание удачно выйти замуж за местного хлопца, безусловно, лучше, если сразу с отдельной квартирой и машиной иностранного производства.
                Единственным мужчиной и самым ответственно-надежным членом коллектива был дядя Толя, как все его звали независимо от возраста и положения. Дядя Толя, а официально - Анатолий Анатольевич Коломеец, работал водителем-экспедитором, совмещая должность электрика и слесаря. Внутри разношерстного, небольшого женского коллектива пожилой мужчина пользовался заслуженным уважением и авторитетом. Анатолий Анатольевич бывший высококвалифицированный каменщик. В лучшие годы успешно работал на стройке, зарабатывал весьма и весьма приличные деньги. В смутные девяностые, в отличие от абсолютного большинства выкинутых на улицу рабочих специалистов, не растерялся, не отчаялся и не спился. Обратив своего единственного сына, только что вернувшегося из армии в подсобники, принялся зарабатывать деньги частным образом. Ему тоже хотелось лучшего будущего для своего ребенка, но время диктовало другие правила, - нужно было выживать. Образование сына откладывалось на неопределенный срок.
                Их тандем пользовался повышенным спросом. Если кто-то и страдал от отсутствия работы, то это точно не про них. Работы непочатый край, записывались к ним в очередь за несколько месяцев и платили бешенные деньги. Удача отвернулась от них внезапно, вместе с потерей здоровья. Уже будучи не в молодых летах, Анатолий Анатольевич подхватил двустороннее воспаление легких. Болел тяжело и с серьезными последствиями, о которых он никогда никому не распространялся. После пережитого так и не смог полностью восстановиться, о специальности пришлось забыть раз и навсегда. Но сидеть дома ему не хотелось, и тогда устроился водителем-экспедитором к молодой хозяйке, а там пошло-поехало. Незаметно выяснилось, что мужчина на все руки мастер, так зачем спрашивается, штаты раздувать? Лучше держать одного надежного и ему же доплачивать - ведь Наталья Степановна женщина неглупая и практичная. Сын же, переняв богатый отцовский опыт, подобрал себе помощника и остался работать каменщиком.   
                Светлана Евгеньевна познакомилась с Луневой, когда та уже овдовела и приняла дела мужа - известного в городе бизнесмена. Наталья Степановна в порыве агрессивной вспышки, что случалось с ней довольно часто, уволила бухгалтера, которая проработала с ее мужем много лет. Пожилая женщина посмела перечить молодой хозяйке и тут же оказалась на улице. Покойный хозяин был человеком умным и охотно прислушивался к мнению специалиста, у них с опытным бухгалтером сложились доверительные отношения: женщине позволялось высказываться относительно денежных потоков и взаимодействия с поставщиками. Она, не превышая своих полномочий, играя по ранее установленным правилам, пыталась лишь своевременно подсказать вдове о «подводных камнях» намечавшейся сделки, ведь та еще совершенно ничего не соображала в бизнесе. Однако благие намерения привели доброжелательницу если уж не в ад, то на улицу - это точно. Вспышка гнева выглядела отвратительно: с оскорблениями и на повышенных тонах, причем конфликт случился в присутствии посторонних людей и этот факт был особенно неприятен.
                Пенсионерка долго переживала инцидент, искренне не понимая собственной вины, надеясь на отходчивость хозяйки и свои былые заслуги. Но ожидания оказались напрасными, Наталья Степановна не из тех, кто признавал свои ошибки и промахи, а уж тем паче, не брала своих слов назад и не расшаркивалась в примирениях. В этих вопросах проявлялась ее настоящая сущность: напрочь забывались милые ужимки, легкая наивность и обаятельная улыбка. Рисовалась она, как правило, перед людьми значимыми, облеченными властью или толстосумами, словом, перед теми, от которых зависела тем или иным образом. С людьми простыми, зависящими от ее воли и желаний, обращалась двояко: с теми, кто пресмыкался и лебезил - снисходительно-повелительно, с элементами «материнской» заботы, когда можно мило пожурить за ослушание; с теми, кто оставался независимым - требовательно и жестко. Правда со временем она стала понимать, что есть зависимые от нее люди, в которых сама крайне нуждалась, тогда с «пониманием» относилась к их просьбам и заботам. 
                Нового бухгалтера посоветовал вдове давний приятель ее мужа, коей и оказалась Немчинова Светлана Евгеньевна. Луневу кандидатура возрастной женщины, еще не пенсионерки, но уже на подходе к пенсионному финишу, вполне устраивала. Бухгалтер с весьма и весьма приличным послужным списком, достойным образованием, интеллигентным воспитанием, приятной внешностью - как раз то, что надо во всех отношениях.
                Бизнес, как уже ранее упоминалось, Наталье Степановне достался от покойного мужа, который совершенно неожиданно скончался год назад  от обширного инфаркта. Неделю пролежал в коме и тихо отошел в мир иной, оставив жену с тремя малолетними детьми. Дело его на момент смерти со стороны выглядело вполне значимым и успешным. Кроме здания самого крупного торгового центра в городе и продовольственного отдела в нем, в активах значились два отдельных магазина: один, - мясо-молочный, другой, - фруктово-овощной; просторная платная автостоянка, фактически, в центре города. Когда молодая многодетная вдова вступила в наследство, выяснилось что мужа в прямом и переносном смыслах душили огромные долги. Чтобы рассчитаться по обязательствам покойного, пришлось продать оба магазина и стоянку. Теперь хозяйство осталось не таким внушительным, но и совсем не скудным.
 

                Немчинову Светлану Евгеньевну должность и место работы вполне устраивали: небольшой коллектив, скромная зарплата удачно компенсировалась возможностью отовариться свежими продуктами по себестоимости и, поскольку ее кабинет находился в самом торговом центре, - множеством полезных связей с владельцами и продавцами торговых точек. С хозяйкой фирмы Светлана Евгеньевна держалась на расстоянии, никогда не откровенничала о своей личной жизни, не лезла с расспросами к ней. Все общение ограничивалось, исключительно, деловыми отношениями, совсем не потому, что Наталья Степановна не отличалась доброжелательностью к своим подчиненным, скорее из личного жизненного опыта. Непростая судьба, связанная с глубокими переживаниями от предательства и потерь, научила ее, когда-то общительную, доверчивую женщину, держать язык за зубами и никогда никого не пускать в свой мир.
                Светлана Евгеньевна - обладательница двух высших образований, в недавнем прошлом работала в столице, в серьезной нефтяной компании на руководящей должности. Все достижения давались большим трудом, но оно того стоило. Прекрасный заработок, любимый муж, дети-студенты престижных ВУЗов, все признаки достатка: новая квартира-трешка, двухэтажная дача-особняк недалеко от дома, иномарка, капитальный гараж во дворе - куда уж лучше? Мир внезапно треснул и раскололся на состояния: «до» и «после» - муж оставил семью и ушел к другой женщине. В какой момент Светлана потеряла контроль над ситуацией? Как случилось так, что длительное время мужчина фактически жил на две семье? Почему она не замечала перемен у себя под носом? Задавать себе все эти неприятные вопросы и тем более отвечать на них оказалось поздно.
                Развод дался женщине очень тяжело, пришлось пройти все круги ада, о которых она не рассказывала даже самым близким. Организм не выдержал страданий, случился нервный сбой, повлекший за собой необратимые изменения в сердечно-сосудистой, нервной и иммунной системах. Пришлось долго и основательно лечиться. Пока несчастная поправляла здоровье, руководство компании быстренько нашло сотруднице замену. Незаменимых у нас, как известно, нет, а законы бизнеса диктуют: выпал из обоймы - перезарядись. Светлана не затаила обиды на прежних работодателей, просто утерла слезы и начала расспрашивать знакомых о работе. Она, в общем-то понимала, что прежних нагрузок уже не потянет и лучше подыскать что-нибудь попроще. Попытки устроиться осложнялись возрастными характеристиками - ей на тот момент исполнилось уже пятьдесят два года. Кому нужен специалист предпенсионного возраста, когда вокруг полно молодых, перспективных, продвинутых, образованных? Поиски продолжались почти пол года. Наконец судьба улыбнулась отчаявшейся женщине в образе старого знакомого, который и рекомендовал ее вдовствующей жене покойного приятеля.
                Пока Светлана упорно выгребала из водоворота обрушившихся на нее неприятных событий, дети закончили институты и определились с работой. Дочь удачно вышла замуж, вскоре женился и сын. Потихоньку жизнь налаживалась, вот только утраченного здоровья вернуть было невозможно. Женщина не сожалела ни о своих ошибках, в конце концов, она старалась исключительно на благо семьи, а не для удовлетворения собственных амбиций; ни о предательстве мужа, с последующим постыдным, нервным разводом; ни об утерянной престижной работе; ни о больших, но трудных деньгах. Она сожалела о тех переживаниях, страданиях, муках, которыми сама по незнанию, непониманию всей опасности их проявления, сопровождала произошедшие с ней события. Теперь вооруженная печальным опытом, понимала, что никакой мужчина, никакие деньги, никакая работа не стоят такой дорогой оплаты. И если уж сама не могла выбраться из создавшегося положения, нужно было обращаться к специалисту, а не выть по ночам в пустой, холодной постели, оставшись один на один со своими бедами.
                Одиночество - это состояние, когда в жизни никого нет из близких, понимающих людей, на самом деле не вполне отвечало положению Светланы. Безусловно, внутренне она ощущала одиночество, но одновременно с этим находилась в постоянном взаимодействии с родителями, детьми, знакомыми. Однако душу изливать не хотела. Отец с матерью проживали недалеко, мимо их дома она проходила ежедневно спеша на работу, но заходила довольно редко ито больше не по желанию, а по дочерней необходимости. И тому были вполне реальные, объективные причины, которые зародились еще в далеком детстве. Нужно отметить, что если уж проблема отцов и детей, описанная многими классиками существовала всегда, то в отношениях между последними поколениями, начиная скорее всего с октябрьской революции семнадцатого года и до начала двухтысячных годов двадцать первого века, она особенно обострилась и виноватых здесь искать не стоит. С изменениями строя, мировоззрения и духовных ценностей, главной стала семья - «ячейка общества», вместо основополагающего фундамента общественного уклада.
                Социалистические лидеры во главу угла ставили партийную власть - «ум, честь и совесть нашей эпохи», а приоритетными стали не семейные, но общественные интересы. Семья потеряла всякую ценность. Детей должны были воспитывать детские сады и школы, всякого рода общественные организации. Обязанности родителей заключались в удовлетворении физиологических потребностей растущих организмов. Государство же взяло на себя роль наставника и воспитателя. Это теперь у женщин появилась возможность, находясь дома в качестве домохозяйки, заботиться и воспитывать своих детей. Совсем недавно любая женщина независимо от семейного положения обязана была работать. Масла в огонь подлили и девяностые годы. Зачастую женщине было проще найти работу, нежели мужчине, да и приспосабливалась она к сложившимся обстоятельствам легче. Пока оскорбленный и обиженный существующим положением вещей, мужик «заливал» свое горе водкой, баба впрягалась и пахала, вытягивая на себе и детей, и мужа, и престарелых родителей. До воспитания ли ей было? Отсюда недопонимание, агрессия, обиды и много чего негативного.
                Взаимоотношения Светланы с родителями нельзя было назвать теплыми, некая прохладца пребывала в них всегда, еще со времен, когда девочка ходила в детский сад. Ее никогда не целовали, не ласкали, не проявляли какого-либо участия. Она жила распоряжениями, конкретными бесспорными установками, ее никогда не хвалили, зато в случае непослушания, выдавали по полной программе и не абы как, а отцовским ремнем. Тогда никому бы в голову не пришло вступаться за ребенка или осуждать родителей за наказание, и дети воспринимали жесткость родителей, как должное.
                Семья Гориных не выделялась из миллионов других семей. Евгений Викторович руководитель, как сейчас принято называть, среднего звена, Тамара Андреевна - рядовой инженер, мать, жена и хозяйка в доме. Вечно замотанная очередями, авоськами, стирками, уборками, словом, совершенно образцово-показательная советская женщина. Только вот ни у отца, ни у матери никогда не хватало времени на дочь и сына. Они росли сами по себе: вроде в семье и вроде вне ее; главное - послушные и ухоженные.
                Старшая дочь Светлана не отличалась хоть какими-то внешними достоинствами: белобрысая, со слегка раскосыми карими глазенками, глядящими из-под лобья, как у волчонка, волевым подбородком и упрямо сжатыми тонкими губами. Девочка-боец, способный в любых обстоятельствах постоять за себя и, неважно какого роста, возраста или пола был противник. Вместе с тем, обычная внешность не мешала Свете оставаться бесспорным лидером и в классе, и во дворе, и везде, где присутствовали ее интересы. Бойкая, шустрая с неоспоримыми способностями к обучению, представляла собой всеядную ученицу. Ей одинаково успешно давались физика и математика, литература и биология, химия и английский язык, причем уроков не учила, схватывала и запоминала все исключительно на уроках. Вне школы увлечения тоже отличались разнообразием: занималась легкой атлетикой, танцами, играла в театральном кружке, выступала за школу в лыжных соревнованиях и прекрасно каталась на коньках. Словом, всесторонне развитая девочка, чего совсем не скажешь о брате.
                Светлана и Олег - два ребенка одних родителей, пожалуй, это единственное, что их объединяло. Совершенно разные и внешне, и внутренне, они не находили общего языка ни в детстве, ни в зрелом возрасте. Олег младше своей сестры на неполных три года, казалось, при одинаковых условиях, рос абсолютной противоположностью. Мальчишка исключительно яркой внешности обладал красивыми темно-карими глазами, обрамленными черными, длинными, пушистыми ресницами, словно выточенными из камня прямым носом, чувственными слегка припухлыми губами и решительными, несколько выпирающими скулами. Мужественная красота сводила с ума всех девчонок, где бы не появлялся паренек. Образ дополняла модная прическа «под битлов», и здесь матушка-природа позаботилась о своем привилегированном избраннике, одарив его черными густыми волосами, уложенными волнами до плеч. С раннего возраста мальчишка выделялся привлекательными данными, ну а в подростковом возрасте сформировался в неподражаемого красавчика то ли на беду, то ли на радость женской половине человечества. Девчонки писали ему записки, обрывали домашний телефон бесконечными звонками и просто часами дожидались под окнами квартиры, что на четвертом этаже обычной хрущевки. Несмотря на такой повышенный ажиотаж вокруг его персоны, сам Олег был совершенно равнодушен к проявлениям навязчивого внимания. Впрочем, в чужую душу не заглянешь и не высветишь в ней все закоулки, может быть, только делал вид, что равнодушен и тайно упивался собственной неотразимостью, старательно вырисовывая на собственном лице усталое безразличие?
                Однако, природа - дама не только щедрая, она еще и очень мудрая, награждая молодого человека избыточной внешней привлекательностью, обделила его талантами и интеллектом, кои выражались в полном нежелании постигать науки в школе, иметь интересы или увлечения. У него напрочь отсутствовали какие-либо стремления и цели; просто юноша плыл по течению, изредка лениво корректируя движения в ту или иную сторону; меланхолия во взгляде, походке, речи. Понятно: учился Олег слабенько, что, впрочем, удивительным образом не умоляло его достоинств, ему даже шли отказы отвечать невыученные уроки. Узкий круг приятелей ограничивал общение, к которому он, положа руку на сердце, и не стремился.
                Взрослая жизнь брата и сестры тоже отличалась коренным образом. Светлана окончила институт и вышла замуж. После расставания с мужем уже не интересовалась мужчинами и поставила жирный крест на какие-либо партнерских отношениях, ограничив свою жизнь исключительно общением с родственниками. Совсем другое дело Олег. Он дважды умудрился жениться и в каждом браке родил по одному сыну. Если Светлана по жизни шла самостоятельно, без помощи и поддержки со стороны родителей или родственников, то Олег, как тепличное растение «произрастал» под неусыпной опекой и контролем со стороны Евгения Викторовича. В институт он так и не поступил, хотя делал единственную попытку, которая закончилась полным обломом на первом же экзамене. Худо-бедно отслужил армию и вернулся под чуткое руководство отца.
                Пока Евгений Викторович прибывал в силе на руководящем посту, у Олега с работой складывалось довольно неплохо. К нему, вроде как, относились с уважением и почитанием, а кто рискнет справедливо высказаться против сына начальника? Идиллию в судьбе мужчины нарушили все те же девяностые, когда предприятия распродали, а руководство или сократили, или отправили на пенсию. Евгению Викторовичу «повезло»: к моменту распада, он достиг пенсионного возраста и тихо мирно покинул свой пост. Олегу в силу отсутствия образования и возраста не повезло. Уход отца на пенсию будто выбил из-под ног мужчины почву, он заметно нервничал, стал откровенно грубым и нетерпимым к своей семье. На родителей опасался срывать негативные переживания ведь худо-бедно, но именно отец пока еще имел возможность помочь ему, впрочем, год от года эта возможность становилась все призрачней.
                Он не просил родителей об участии в его жизни, те осуществляли откровенное вмешательство по собственной инициативе. Трудно сказать почему. Быть может, наезженная колея отношений, когда сынок - пожизненная деточка, которая по неразумию не в состоянии решить свои же проблемы; быть может, некое ощущение вины в том, что в свое время не заставили, не проконтролировали должным образом и сын не получил высшего образования; быть может, ими руководило желание во что бы то ни стало сохранить его семью.  Начались мытарства из одной организации в другую. Сначала Олег выпивал в период временного отсутствия трудоустройства и все понимали «страдания» великовозрастного мальчика и даже искренне сочувствовали ему. Сын пил молча, без каких-либо объяснений или оправданий, да и зачем они? Все итак понятно, каждый разумный человек осознает, как это тяжело остаться в такое трудное время «без куска хлеба», без содержания семьи.
                Родители сами додумывали, домысливали ситуации, искали из них выходы, как правило, не беспокоя дитятю. Евгений Викторович договаривался со знакомыми относительно своего сына. Тот выходил на работу и, сначала скрываясь и прячась, продолжал выпивать, потом наглее и в открытую. Его, понятное дело, увольняли. Опять отец путем долгих хлопот и заверений трудоустраивал и, все повторялось по замкнутому кругу. Деловое ядро городка, состоящее из бизнесменов разного достатка и уровня, знало о «главном достоинстве» сына Горина, но из уважения к былым заслугам Евгения Викторовича, Олега держали на работе, при этом, стараясь отправить в командировку «с глаз долой». С одной стороны, чтобы не развращал коллектив, а с другой, загнать подальше от близких, которые с ним и без того намучились.


                В уходящем году Светлана не планировала отпуск, хотелось подкопить деньжат и организовать что-то вроде небольшого косметического ремонта в квартире ближе к лету. Желание убраться из холодной, промозгло-слякотной России и хоть временно распластаться где-нибудь в жаркой Африке под палящими лучами южного солнца, на берегу теплого моря, налетело совершенно спонтанно. Безусловно, сказались и нервное напряжение, и усталость, и уж чего греха таить, роскошная реклама по телевизору, где молодые грудастые красотки на фоне ярко лазурного моря, под пальмами сосут через трубочку коктейли из высоких, стильных стаканов и не двусмысленно намекают на приятное времяпрепровождение. До красоток Светлане не было никакого дела, ровно, как и до их коктейлей, а заодно и намеков на сомнительные удовольствия, но вид морского прибоя, молочно-белого мелкого песочка и волосатых гигантских пальм, вызвали такую гнетущую тоску, что справиться с ней было возможно только бросив все заботы и рванув в африканский рай.
                Какое счастье, что наша туристическая индустрия достигла такого ощутимого прогресса, когда не надо оформлять визу в Египет и можно, буквально, за считанные дни купить тур с перелетом в изрядно обшарпанном американском Боинге; трансфером в уже привычном мерседесовском автобусе с лихим водителем, не признающим ни правил движения, ни других транспортных средств на дороге; проживанием в отеле, где томным утром через весь коридор перекликаются гражданки Украины: «Галя, ну где вы застряли? Мы пийдим место занимати. Идите до нас . . .»; конечно, вожделенным «все включено». На работе отпросилась на недельку, быстренько подобрав «хвостики» и, с чувством полного удовлетворения жизнью, отправилась расслабляться и успокаиваться на чернокожий континент.
                И пока Светлана отмокала и прогревалась у моря, на родине погода творила чудеса. В самом начале декабря зима, упорно не желая вступать в свои законные права, поскольку на дворе все же первый зимний месяц, не радовала ни снегом, ни бодрящим морозцем, ни предновогодним настроением. Сумрачно, тоскливо, нудно. И вот, она - погода вдруг затеяла с людьми какие-то замысловатые игры, налетая внезапно, неоткуда, вполне себе настоящей метелью с обильным снегопадом, порывистым северным ветром, завывающим в вентиляционных трубах последних этажей высотных зданий, срывающим плохо закрепленные баннеры и бесконечными пробками на дорожных магистралях. Метель, шумно, разудало отгуляв по улицам города, растратив свои изрядные запасы снега и энергии, также неожиданно исчезала в никуда, оставив на замерзшей земле пушистое покрывало снежных заносов, оборванные провода и сломанные деревья.
                На голубом, безоблачном небосводе появлялось почти весеннее солнце, под лучами которого еще вчера белоснежные сугробы моментально покрывались темно-серой, обвисшей коркой, затем, раскисая, размокали и превращались в журчащие ручьи или разливанные реки грязной воды, изрядно сдобренной ледово-снежным месивом. Машины, словно корабли бороздили водные просторы на проезжей части затопленных улиц, в салоне каждой из них, несомненно, бушевали страсти в адрес коммунальщиков, забитых стоков и подлой погоды. Пешеходы тоже не отставали от водителей машин в негодовании и возмущениях: одни из них терпеливо крались по бордюрам, обходя на тротуаре очередное озерцо неведомой глубины; другие, - затяжными прыжками, будто австралийские кенгуру, преодолевали несущийся водоворот; третьи, - откровенно наплевав на неудобство и собственную расточительность, пересекали вброд ледяную кашу. Талая вода мало помалу покидала поверхность асфальта проваливаясь в пресловутые решетчатые стоки. В то время, когда основная грязь уже наконец уходила и оставалось всего ничего до ожидаемого комфортного передвижения - чуть подсохнуть, зима опять на крыльях метели внезапно вылетала из укрытия и все начиналось сначала.
                Светлана возвращалась как раз в тот вечер, когда природные катаклизмы побили все мыслимые рекорды. Первопрестольная встретила отпускницу проливным дождем, от которого было невозможно надежно спрятаться или укрыться. Изрядно пострадав от стихии, в полном недоумении, женщина добралась до своего дома и, отказавшись от потребности немедленно разобрать чемодан, легла в постель. Утром еще куда большее потрясение ожидало не только Светлану, но всех жителей городка: под воздействием крепкого морозца город обледенел. Случился самый настоящий бытовой «коллапс».Смотреть на полное обледенение из окна теплой квартиры, не испытывая необходимости в передвижении по сплошному гололеду - это одно. В таком случае можно восторгаться фантастической изобретательностью природы, ее необыкновенно сказочными украшениями, умению из существующей действительности создать настоящий мираж, превратив реальный уличный мир только за одну ночь в единый сказочный ледовый дворец с ажурными ледяными кружевами на прогнувшихся ветках и стволах деревьев, с обледенелыми, покрывшимися толстым слоем прозрачного льда стенами высотных домов, лавочек, заборов. Все это многоликое убранство улиц, парков и дворов под лучами поднимающегося солнца, играло всеми цветами радуги и представляло собой необыкновенную картину самого великого художника - природы.
                Восходящее солнце несло восхитительно яркий свет, расцвечивая все вокруг красками радости, однако, вместе с тем, совершенно не согревало обмороженную землю. Холодное, величественное, оно освещало, поднимало настроение, но не прогревало даже на припеке. Совсем не располагало к радости тех, кому вопреки всем напастям предстояло покинуть теплые пенаты. Вся эта неземная красота меркла перед теми проблемами, которые стихия создала ни в чем не повинным жителям. Единый сплошной городской каток приводил в отчаяние. И опять громы и молнии метались на головы провинившихся коммунальщиков. Как водится у нас, в России, в декабре месяце вдруг нежданно-негаданно заканчивается финансирование, выпотрошенный бюджет не в состоянии обеспечить безопасность людей, поскольку денег нет на приобретение песка или специальных химикатов. По местному радио и телевиденью нерадивые управленцы призывали граждан немножко поднапрячься и перетерпеть временные неудобства,  клятвенно заверяя граждан, что как только откроется финансирование в новом году, они засыпят песком не только улицы самого городишка, а даже подъезды и подходы к нему. А пока, любезнейшие, тащитесь на работу кто во что горазд.
                Светлана не составляла исключения из общего правила, ей тоже приходилось «тащиться» чаще вперевалочку, от угла, до угла гусиными шажочками, а куда, позвольте узнать, деваться? На работу приходилось выходить раньше минут на двадцать, но даже с таким запасом времени, успевала впритык. Дома пришлось произвести срочную инвентаризацию обуви. Неожиданно нашлись старенькие демисезонные полусапожки  на пористой толстой подошве, модные в далеком прошлом и неизвестно каким образом сохранившиеся до настоящего времени. Обычно женщина не хранила устаревшую обувь, тем не менее, именно эти давно забытые коротенькие сапожки оказались самым необходимым подспорьем в эти непростые времена. Сцепление подошвы с ледяной поверхностью, если уж не гарантировало полную безопасность, то, во всяком случае, предавало некоторой уверенности в семенящей поступи.
                Светлана прилетела во вторник и сразу вышла на работу. Три рабочих дня - три утренних и вечерних цирковых представления с номером эквилибристики: что в переходе по маршруту дом-офис и обратно каждый шаг сопрягался с реальной опасностью покалечиться; что номер под куполом цирка - хождение по лезвию бритвы. Шаг в сторону или потеря равновесия, - и ты сначала на земле, а затем в гипсе и на кровати. Лишний раз не хотелось рисковать, поэтому сегодня, в субботу, можно было бы отсидеться дома и не вылезать из своей уютной «норки». Тем более, что явной необходимости устраивать себе рабочий день не наблюдалось. Да, во время отпуска собралось несколько вопросов, требующих решения, но ничего срочного, во всем можно разобраться не торопясь и обстоятельно в течение предстоящей рабочей недели. Если бы Светлана предвидела злонамеренный шаг своей сварливой начальницы, то непременно разрулила ситуацию до выходных. Теперь же положение осложнялось еще и тем, что Лунева самолично заглянув в кабинет, отсвечивая насмешливо-издевательской улыбкой, назначила свидание «ну, скажем, в десять часов утра». Конечно, мадам привозили и увозили, ей не надо было шлепать по улице рискуя собственным здоровьем.  И опять же, - куда деваться? Попробуй ослушаться и, проблемы тебе обеспечены.   
                Светлана лежала в постели и завидовала всем обычным, нормальным людям, кому даже в голову не приходило подскакивать и нестись в офис для обсуждения в выходной день рабочих, рядовых, даже не проблем, а всего-навсего забот. Больше всего ее раздражала уверенность в том, что все, по началу деловые разговоры, непременно сведутся к обсуждению бытовых вопросов, обмену мнениями относительно кого-то или чего-то, протянутся часа три, а то и четыре. Между тем, даже по возвращении домой к обеду, день будет совершенно испорчен и вечер, как водится в таком случае, закончится у телевизора. А ведь она строила наполеоновские планы, связанные со стиркой, уборкой, готовкой. Чемодан так и прибывал в углу в не разобранном состоянии, воскресенье заметно уплотнялось. Женщина не случайно относила себя к жаворонкам, уже давно замечено: если хочешь плодотворно поработать, то делай это с утра, причем, чем раньше, тем лучше; в это время энергетика буквально зашкаливала и можно было «свернуть горы». Многолетний опыт предупреждал: часам к двум-трем рабочий задор заметно испарялся, руки опускались и, к вечеру уже ничего не хотелось. Доплестись бы до кресла, устроиться, поджав под себя ноги, укрыться колючим, зато таким привычным пледом, привезенным из Прибалтики и погрузиться в интересную книгу, в чужую, такую увлекательную жизнь.
                Время неумолимо летело вперед, на электронных часах стоящих на прикроватной тумбочке и светящихся приятным зеленым неоновым светом, уже высвечивались безнадежно неприятные цифры, которые упорно напоминали, что пора вытряхиваться из мягкой, как никогда, приятной постели, приводить себя в боевую готовность. Между взмахами кисточки от туши для ресниц нужно успеть проглотить остывший кофе и, облачившись в «древнюю» обувь, выдвигаться по направлению к офису. Неугомонное время прижимало. Собрав волю в кулак, Светлана выскочила из-под одеяла, а дальше все происходило на бегу. Сюсюкать с собственным зеркальным отражением было некогда, тем более пить кофе, поэтому из ванной сразу в джинсы, джемпер, куртку, сумку под мышку, шапку на голову на лестничной площадке. И только выскочив из подъезда, замерла, перевела дух, осторожно ступив на ледяную поверхность асфальта, отработанной поступью засеменила в сторону торгового центра.
                Всю дорогу, не поднимая головы и не замечая никого вокруг, Светлана выискивала более менее безопасные места, наметанный глаз безошибочно определял шероховатую поверхность. Остановилась около  продовольственного супермаркета. Здесь вдоль стены здания, по периметру метра два шириной и около входа в магазин, лед имел частые глубокие сколы. Видимо то ли ответственный дворник, то ли руководство торговой точки озаботились сравнительно безопасным подходом. Почувствовав «твердую почву», женщина решила передохнуть, от постоянного напряжения ноги потихоньку ныли. Она облокотилась о стену магазина, мышцы ног моментально непроизвольно расслабились, голова запрокинулась назад и глаза, оторвавшись от дорожки, поднялись к небу.
                Чувство восторга и восхищения представшей перед ней картиной, наполнили Светлану: бездонно голубое небо увлекало в неизвестность, нежно-кисейный, непередаваемо чистый, первозданный вид чарующего неба тянул взгляд в бесконечность; лучи надменно-холодного солнца переливались в ледяных наростах,  обливших ветки деревьев будто рожки хрустальной люстры и в свесившихся с ветвей сосульках-подвесках разной величины и формы. Деревья под тяжестью ледяных украшений прогнулись, некоторые из них до самой земли. Даже совсем слабенькое дуновение ветра вызывало непривычный уху тонкий, едва различимый, перезвон. Удивительное дело, осторожные, легкие волны воздуха обволакивали настоящее великолепие созданное искусницей-природой, и только едва коснувшись хрусталиков, ветерок перебирал их, подставляя под яркие лучи их многогранные стороны и те, отражаясь, загорались всеми цветами радуги.
                «Боже мой, какая необычная, фантастическая красота вокруг, - невольно подумалось Светлане, застывшей в полном оцепенении, - стоит качнуть любое дерево или куст, облитые хрусталем,  вся идиллия рухнет на землю, рассыплется на мелкие осколки, а деревья непременно сломаются». Из страха ли за хрупкую, недолговечную красоту, от ощущения ли собственной ничтожности в этом огромном, совершенном мире, Светлана вдруг явственно ощутила непривычную щемящую тоску. Почему-то стало жалко и себя, и родных, и даже противную Луневу, вытащившую ее из теплой постели на этот ледовый полигон. При мысли о Луневой, меланхолия моментально исчезла и рука сама собой поднялась  к глазам. «Елы-палы, стою здесь, подпираю стену, рот раззявила, а время то уже начало одиннадцатого, - с ужасом опомнилась Света,- Лунева, поди, там уже рвет и мечет. Ой, как любит она подчиненных подлавливать. Попалась!» Неприятный холодок пробежал вдоль спины. Осторожно, походкой старой, жирной гусыни, обогнула угол магазина и, перед ней сразу же открылся двор дома, в котором проживали родители. Асфальтированная дорожка проходила как раз мимо их подъезда.
                Рядом с подъездом стояла машина «Скорой помощи». Неприятное предчувствие подступило к самому сердцу непривычным легким подсасыванием, под лопаткой сразу больно защемило, хотя вообщем-то, на первый взгляд, явных оснований для столь внезапного беспокойства не было. В старой, хрущевской постройке проживало достаточно много пожилых людей и откровенных немощных стариков. В далекие годы основания города все эти люди были молоды, здоровы и необыкновенно счастливы уже тем, что имели возможность проживать в отдельной квартире. Здесь любили, рожали, воспитывали детей, а самое главное, ударно работали на производстве, чем и заслужили честь пользоваться отдельной жилплощадью. Жизнь текла своим чередом, дети выросли, в большинстве случаев, разлетелись по своим семейным углам. Некогда молодые и достойные состарились на глазах друг у друга и теперь проживали в общем «муравейнике», но каждый за своей дверью. В подавляющем большинстве это были сухонькие старушки, схоронившие своих безвременно рано ушедших мужей. Ну, что делать, если в нашей стране женщины в среднем живут на десять-двенадцать лет дольше, чем мужчины. Правда, к некоторым из них сразу переселились взрослые внуки, которых совершенно не интересовало нужны ли они бедной старой женщине или нет. И старушке приходилось терпеть шумное, дерзкое соседство. Так что «Скорая помощь» могла приехать к кому угодно, поскольку контингент в подъезде подобрался подходящий.
                Теперь Светлана перемещалась по катку, не обращая внимания на частые проскальзывания ног, все ее внимание обращалось исключительно на происходящее около дома. Семенящие шаги замедлялись сами собой, а глаза упрямо фиксировали происходящее в окнах второго этажа, где жили родители, в салоне машины и у двери подъезда. Светлана уже поравнялась со «Скорой», когда подъездная дверь под серьезным напором изнутри резко, с грохотом распахнулась. В проеме показались один за другим два невысоких, хлипкого телосложения мужчины азиатской наружности в довольно потрепанной одежде. Они, сгибаясь под тяжестью ноши, тащили носилки с лежащим на них мужчиной. Даже поверхностный взгляд выцепил самое страшное - на носилках лежал отец в обычной, домашней одежде, накрытый сверху теплым одеялом. Закрытые глаза, землистого оттенка кожа осунувшегося, повернутого на бок лица и синюшные губы, привели женщину в откровенный ужас. В довершение ко всему из-под одеяла свисала безжизненная костлявая рука.
                В след за носильщиками уверенной походкой шествовала жена брата Олега - Лиза. За ней, облокотившись на руку пожилой докторши, одетой в синюю униформу медиков «Скорой помощи», еле переставляла ноги Тамара Андреевна. Врач что-то тихо нашептывала на ухо, скорее всего, успокаивая ее, та послушно, невпопад кивая головой, не обращая внимания на дочь, плелась к автомобилю. Потрясенная увиденным, не в силах должным образом отреагировать, Светлана лишь посторонилась, пропуская мимо себя процессию. Скрючившиеся под тяжестью носилок, азиаты проследовали к задней двери машины, где уже руководил, по все видимости, водитель - грузный, пожилой мужчина со следами оспы на лице. Пока больного Евгения Викторовича размещали в салоне автомобиля, а доброжелательная женщина с надписью на куртке «СКОРАЯ ПОМОЩЬ» участливо оглаживала безутешную Тамару Андреевну, Светлане удалось переброситься с Лизой несколькими фразами.
- Представляешь, Светуля, случился инсульт прямо за столом, прямо за завтраком, - без всяких тебе «здравствуй» или «привет», Лиза констатировала диагноз. - Мама позвонила мне на домашний, мол, папа прямо за столом вдруг стал заваливаться на бок. Хорошо, она вовремя подскочила, подхватила его, чем смягчила падение . . .
- Почему она мне не позвонила? - с трудом сдерживая слезы, прошептала Света.
                Лиза с равнодушным лицом, говорящим: «Да, в сущности, какая разница кому позвонила? Какое это имеет значение?» - отвлеченно пожала плечиками.
- Думаю, Тамара Андреевна позвонила по первому попавшемуся номеру в записной книжке Евгения Викторовича. Должно быть, попался наш. И потом, отец упал прямо на пол, что толку звать тебя или меня? Разве мы его поднимем? - здраво вслух рассуждала невестка, кутаясь в пальто. - Она же сразу спросила Олега, а он только два дня назад как уехал в очередную командировку. Понимаешь, в такие минуты человек плохо соображает . . . Она хотела того . . . сначала его с пола поднять . . . на диван положить . . .
- Вы что же, «Скорую» не сразу вызвали?
- С чего ты взяла? - женщина обиженно надула губы на нелепый вопрос. - Я с домашнего вызвала, а сама следом поехала на такси. По таким дорогам, как у нас сейчас на улице, будешь целый час пешком телепаться. Подъехала, фактически, одновременно со «Скорой» . . .
                Дверцы машины хлопнули. Врач обернулась к молодым женщинам:
- Кто поедет больного сопровождать? - не дожидаясь ответа, шумно поместила себя на переднее сиденье.
                Не успели Светлана и Тамара Андреевна сообразить, как шустрая Лиза ловко прыгнула в салон машины, бросив на ходу:
- Мне через два часа нужно вернуться. Поспешите сменить . . .
                Машина, обдав дымом, двух опечаленных, растерявшихся женщин, аккуратно вырулив со двора, выехала на улицу. Они стояли рядом молчаливые в своем горе, внезапно осиротевшие. Привыкшие к «сильной, направляющей и указующей руке» в лице Евгения Викторовича, они в одночасье лишились защиты и опоры в жизни. Первая из прострации отчаяния вернулась Светлана.
- Почему ты мне не позвонила, не сообщила о случившемся? - в голосе дочери звучала вся полнота переживаемых ощущений: обида за неоцененность, получалось так, что на нее нельзя рассчитывать в беде; укор, - если бы не работа, то она даже сейчас вряд ли знала обо всем случившимся с отцом; детская ревность, - никчемный Олег опять оказался в приоритете.
                Тамара Андреевна, не сразу поняв сущность вопроса, медленно произнесла:
- Кто его знает? - руки ее повисли плетьми вдоль тела, отстраненное от действительности лицо не выражало никаких эмоций, казалось, она обледенела вместе с природой.
                В голову почему-то лезли самые дурацкие вопросы:
- Откуда взялись эти мужички-подростки, что тащили носилки? Вместе со «Скорой» приехали?
- Что? - переспросила мать и здесь же, видимо, включившись в разговор, пояснила: - Нет. Лиза сбегала в ближайший магазин и привела грузчиков, а в «Скорой помощи» таскать больных некому . . . Ужас . . .ужас что происходит . . . Даже носилки с больным нести некому . . . А если больной одинок . . . Спокойнее просто молча помереть . . .
- Ну, ладно, хватит уже себя накручивать, - жестко вырвалось у Светланы. Она, пожалуй, как никто другой знала о склонности матери на пустом месте создавать надуманные проблемы с переживаниями и страданиями. - Рано сопли распускать. Все что мы сейчас знаем - только диагноз, это инсульт. Тяжесть заболевания неизвестна. Зачем раньше времени ударяться в панику? Будем надеяться - обойдется.
                Обреченно взглянув на часы и неосознанно удивившись до сих пор молчавшему телефону, обычно Лунева начинала дергать сразу, на первой минуте просроченного времени, поняла, что та, скорее всего, сама задержалась и поэтому скромненько помалкивает.
- Папу отвезли в Октябрьский . . . Врач сказала, что его определят в неврологию . . . Как мы будем за ним ухаживать? Это ведь в другом городе . . . - рассудок осторожно возвращался к Тамаре Андреевне.
- Поступим следующим образом, - Светлана взяла командование в свои руки, помощи ожидать было не откуда, - я сейчас добегу до офиса, здесь рядом, через сквер. Отпрошусь у начальницы и доеду до гаража. Конечно, сегодня не желательно раскатывать на своей машине, но деваться некуда.
- Света . . . - мать дрожащим голосом рассуждала в слух, - это же в другом городе . . . мы ведь не знаем ни где находится больница . . . ни номера палаты . . .
                Дочь нежно обняла несчастную женщину:
- Мамочка, не расстраивайся ты так. Октябрьский всего-навсего в пяти километрах от нас, туда ходят автобусы, маршрутки, через него проходят электрички. Сейчас гляну в Интернете расположение больницы. Позвоню Лизе и узнаю номер палаты. Видишь, все ни так страшно.
                Тамара Андреевна на ободряющие слова дочери попыталась улыбнуться, но лицо исказила лишь жалкая гримаса. Сыграть успокоение у нее не получилось.
- Ты иди домой и собери папе нужные вещи, - дочь осторожно, взяв под руку мать, повела ее к двери в подъезд. - Из квартиры не выходи. Жди меня.
- Ему бы купить . . .
- Заедем вместе и купим, - нетерпеливо пояснила Света свои намерения. - Не ходи сама в магазин. На улице скользко. Я мигом . . туда . . . и обратно, - раскрыв дверь, легонько подтолкнула мать в подъезд, а сама нервно засеменила в сторону сквера.
                На улице людей было мало. Скорее всего народ предпочитал не рисковать собственным здоровьем и созерцал сказочную красоту из окон собственных квартир.
                Жизнерадостная с приятным легким румянцем на щеках, словно красавица с полотна Бориса Кустодиева,  Лунева появилась в офисе. В руках она держала, помимо объемной дамской сумки, полный пакет и маленький дорогой тортик. Небрежно водрузив на свой стол принесенные вещи, и не обращая внимания на внешний вид сотрудницы, весело заявила:
- Вот нам к чаю, угостили. За вами, Светлана Евгеньевна - кипяток.
                Света неловко замялась:
- Наталья Степановна, у меня папу только что увезли в неврологию, в Октябрьск . . .
- Что с ним? - рука Луневой замерла с плечиками, а сама она повернулась лицом к бухгалтеру.
- Инсульт . . . Можно мне в больницу?
- Мне очень жаль, правда. Может быть вас подвезти?
- Спасибо. Не надо.
- Если будет нужна помощь, не стесняйтесь . . .
                Светлана спешно вышла из кабинета.
               


                П- образное здание районной больницы с наличием в нем неврологического отделения, которое по численности  медицинского персонала, больничных койкомест и занимаемой площади, было весьма внушительным и находилось за ажурной кованой оградой, выкрашенной в строгий черный цвет. Само же здание выглядело довольно необычно за счет веселенькой нежно зеленой краски на своем фасаде. Как правило, при подобном архитектурном решении, вход находится посередине центральной части здания, разделяя строение на две равные половины. В данном случае он находился в левом крыле и не отличался хоть какой-нибудь внушительностью: просто металлическая дверь со звонком под скромным металлическим козырьком. Эту дверь можно было с легкостью принять за запасной выход в случае опасности. Окна первого этажа, защищенные металлическими решетками, выкрашенными в цвет самого строения,  находились высоко, во всяком случае, заглянуть в них стоя на земле, было совершенно не возможно обладай ты сколь угодно высоким ростом. Расположение окон второго этажа говорило о высоких потолках внутри здания. Вообщем, больница по всем канонам соответствовала требованиям строительства общественных учреждений конца пятидесятых - начала шестидесятых годов.
                Отделение встретило своей отрешенно-деловой жизнью, согласно установленным правилам и порядкам, не всегда сразу понятным посещающим его: жизнь отдельно взятого государства, в общем государственном пространстве, вроде Сан-Марино или Ватикана в Италии. Человеку «с улицы» нужно время для « оклиматизации» и принятия чуждых законов больничного бытия. Впрочем, внутренние законы, безусловно, отражали как в зеркале те порядки, которые царили во внешнем мире, с единственной поправкой - медицинской специфики данного учреждения.
                Приемный покой неврологии представлял собой небольшое вытянутое прямоугольное помещение со свежевыкрашенными стенами телесного цвета или, образно говоря, цвета кофе с молоком, причем, самого кофе всыпали в чашу чуть-чуть на кончике ножа, плеснули молока и все это великолепие разбавили изрядной долей воды. Ремонт, вероятно, закончили недавно, поскольку в воздухе стоял крепкий, еще не выветрившийся запах краски, смачно сдобренный специфическими выбросами казенного общепита. Скорее всего, где-то рядом, на первом этаже, размещалась кухня, где еду готовили в больших количествах и на протяжении всего дня.
                Находящаяся в помещении мебель, отличалась откровенной бедностью и, честно говоря, совсем не украшала обновленный приемный покой. Сразу напротив входной двери располагался потертый диван то ли грязно коричневого, то ли темно коричневого цвета, по одну и другую стороны от которого, вдоль стены, стояли разномастные и разнокалиберные деревянные стулья изготовления  советских времен.
                Справа, в торце прямоугольника, за широкой двустворчатой, наполовину застекленной, дверью виднелась узкая лестница наверх. Слева от входа бросалось в глаза некоторое скопление «поношенной» корпусной и мягкой мебели, при более детальном рассмотрении невольно определялось предназначение столь странного нагромождения - здесь выгорожен уютненький хозяйственно-бытовой уголок. Уголок не претендовал на особенное удобство, но удачно скрашивал суточное дежурство младшего медицинского персонала. Состоял он из мебели: двух перпендикулярно расположенных друг к другу, обычных канцелярских столов, с узким проходом между ними и двух мягких кресел вдоль левой торцевой стены, все того же темно коричневого цвета. По-видимому, кресла с диваном представляли собой единый комплект мебели, только диван предназначался для общего пользования, а кресла ублажали «пятые точки» дежурных.
                На первом столе, с краю - большая аляпистая коробка, наполненная пластмассовыми синими капсулами с бахилами; рядом - скромненькая коробочка с мелочью, намекающая посетителям на самообслуживание. Взял бахилы - заплати. Своеобразное самообслуживание на доверии только на первый взгляд выглядело неконтролируемым доверием. На самом деле, и за коробкой с бахилами, а уж за коробочкой с мелочью тем более, следил неусыпный, цепкий глаз дежурной. И спроси ее в любой момент: сколько же капсул находится в коробке и денег в коробочке, точный ответ прилетит мгновенно. Немного в стороне, вдоль стола, покоились несколько «домовых» книг в жестком переплете. Обычно в таких ведется учет кого-то или чего-то. Из маленькой баночки из-под майонеза торчали пара градусников для измерения температуры тела и пара плоских металлических ложечек для осмотра горла. С другой стороны стола, значительное место занимал объемный пластмассовый ящик медицинской аптечки.
                На втором столе, что упирался одной стороной в стену, были расположены особенно ценные для дежурства предметы. Главным, безусловно, являлся телевизор времен девяностых годов с продолговатым объемным корпусом, выпуклым экраном и без каких-либо опознавательных знаков в плане изготовителя и названия аппарата, но уже с пультом управления. Здесь находился приемник столь же древних времен изготовления и совершенно современный электрический чайник на «подошве» с весьма привлекательным дизайном корпуса. Рядом с чайником, накрытые белой пеленкой, заменявшей салфетку, жались друг к другу стопки разных по цвету, размерам и формам, чашки и блюдца. Никаких съестных запасов на столешнице не наблюдалось. Скорее всего, они были надежно прибраны в стоящую под столом тумбочку. Весь этот импровизированный «домашний очаг» смотрелся органично в интерьере приемного покоя. Само же неврологическое отделение находилось на втором этаже здания.
                Вся эта незамысловатая картина предстала перед глазами двух взволнованных женщин, переступивших порог неврологического отделения. Дверь сначала натужно заскрипела, потом шумно грохнула, давая понять присутствующим в помещении, что в апартаменты кто-то пожаловал. Однако в холле, несмотря на позднее утро, выходной день и приемные часы, никого не было. Видимо и в данном случае сказывалась экстремальная обстановка на улице, родственники и друзья не торопились искушать судьбу в заботе о близких. Яркое солнце, проникая своими лучами через огромные пластиковые окна, умиротворенно наполняло помещение светом и теплом, создавая даже несколько торжественно-праздничное настроение, совсем не соответствующее предназначению сего места. Благодатная обстановка несколько скрашивала нервное возбуждение и располагала к здравому раздумью и покою. Легкий запах свежей утренней выпечки, приглушенное разноголосье работающего телевизора, - все это делало больничное учреждение более привычным и менее официальным.
                Встревоженные до глубины души тяжелыми событиями, Тамара Андреевна и Светлана, окинув беглым взглядом пустой холл и не обнаружив в нем ни одного объекта внимания, который мог бы подсказать дальнейший план действий в их конкретном случае, не сговариваясь направились к открытой стеклянной двери только потому, что за ней проглядывалась лестница и это был путь хоть куда-то. Не успели они сделать и пары шагов, как их настиг требовательный, грозный окрик:
- Интересно знать, женщины, куда вы направились? Кто вам позволил разгуливать по отделению? Не у себя дома . . . понимаешь ли . . . ходят, топчут . . . ты за ними мой . . . день и ночь . . .
                Опешившие от неожиданности, посетительницы обернулись на звук голоса как по команде. Только теперь они разглядели в одном из кресел хрупкую, худенькую женщину в коричневом халате, так удачно сливавшимся по цвету с обшивкой мебели и, потому совершенно незаметному под рассеянным взглядом. Звучный голос совсем не соответствовал анорексичным телесным формам женщины. Никому никогда не придет в голову мысль о том, что эта детского вида женщина обладает столь мощным, командным клаксоном.
- Что вы там замерли . . . быстро подойдите сюда, - судя по тону, хамелеон в халате буквально упивался собственной властью. - Я к кому обращаюсь? - гремел он возмущением. - Мне охрану вызвать?
                Наконец, посетительницы, оправившись от пугающей неожиданности, стараясь не реагировать на откровенно жандармское поведение сотрудницы больницы, робко поплелись в сторону выгороженного угла.
- Понимаете, - несколько заискивающе начала Тамара Андреевна, - моего мужа сегодня по «Скорой» доставили к вам в отделение с диагнозом - инсульт.
                Она нервно переступала с ноги на ногу, плечи ее подрагивали и глаза непроизвольно наполнялись слезами. Словно для большей убедительности, кивнула в сторону дочери, что, мол, вот и она подтвердит правдивость слов. И Светлана жалким подобием улыбки подтверждала.
- Ну и что, я вас спрашиваю? - не унималась женщина. Ее лицо, странным образом, напоминало мордочку мышки крупинками темных зрачков, серостью кожи, бесцветностью ресниц и бровей, а самое главное, жиденьким пушком над верхней узкой губой, схожим с маленькими, тоненькими усиками.
- Сюда почти всех доставляют по «Скорой»! Это никому не дает право шастать по отделению без разрешения . . . Здесь больные . . . знаете ли . . . лежат . . .
- Вы извините нас, - вступила в разговор молчавшая до сих пор Светлана. - Мы вас не заметили . . .
                Лучше, если бы она этого не говорила . . . Тема собственной значимости «мышки», видимо для нее была болезненной и играла важную роль в жизни. Услыхав о собственной незаметности, она откровенно вспылила:
- Мне что, по-вашему, в дверях с автоматом стоять? Чтобы вы меня, значит, разглядели . . . или охрану к дверям приставить?
- Вы напрасно так нервничаете. Мы ничего плохого сделать не хотели. Мы же сразу к вам  подошли . . .сразу. Извините, пожалуйста еще раз . . .
                Света униженно оправдывалась, хотя не чувствовала себя виноватой. Обстановка требовала переступить через собственное достоинство и разрулить ситуацию с максимальной выгодой для дела. Что толку скандалить и перепираться? Там, по всей видимости, на втором этаже, неизвестно в каком состоянии прибывает отец и ему нужна помощь. 
- Как же нам быть? Подскажите, пожалуйста . . .
                Слова почти раскаяния и покаяния, почти мольбы о помощи, смягчили разгневанное сердце «мышки»:
- В какую палату положили вашего родственника?
                Мать и дочь растерянно переглянулись. За суетной спешкой Светлана совсем забыла позвонить жене брата и узнать о дальнейших событиях происходивших с Евгением Викторовичем после отъезда из дома. Она здесь же набранный номер, Лиза ответила сразу, будто терпеливо ожидала звонка.
- Мы приехали с мамой, находимся на первом этаже отделения. Ты, наверно, лучше спустись к нам, - скороговоркой выпалила посетительница.
- Куда спустись? Я же дома . . .
- Как дома? - обалдела Света. - Как дома? А папа?
                Лиза спокойно жевала что-то на другом конце связи:
- А что папа . . . папа лежит под капельницей . . . лежит в обычной палате . . . за папой смотрят врачи . . . Я все сделала. Чем еще могу помочь . . . ничем . . .
- Ладно, - Светлана грубо оборвала бесполезные оправдания, еле сдерживая себя от желания то ли горько расплакаться от собственного бессилия и обиды, то ли зайтись возмущением от бессердечного поступка родственницы. - В какую палату положили папу? Что говорит врач?
- Какой врач? - в голосе Лизы прозвучало искреннее удивление.
- Дежурный, конечно . . .  Ну, тот, что принимая осматривал папу . . .
- Я никакого врача не видела и ни с кем не разговаривала . . . Его определили в пятую палату . . . Поставили капельницу . . . и я уехала. 
                Продолжать телефонные расспросы не имело смысла. Раз невестка не встречалась с доктором, то не владела информацией относительно диагноза, самочувствия и лечения отца. Все время пока велся разговор с невесткой, Тамара Андреевна молча не сводила вопросительного взгляда с дочери, будто мир для нее перестал существовать и вся жизнь определялась результатом диалога двух близких женщин. «Страж порядка», пересев из кресла на приставленный к столу стул, принялась демонстративно листать одну из амбарных книг. Время от времени она усердно вчитывалась или делала вид, что вчитывается в записи. Светлана робко обратилась к сосредоточенно грозному лицу «мышки»:
-  Больного определили в пятую палату . . .
- Имя у больного есть? Фамилия? - вопросы чеканились, «мышка» упорно не меняла гнев на милость.
- Да-да . . . Горин Евгений Викторович . . .
- Сколько полных лет?
- Семьдесят шесть, - вставила жена, когда дочь задумалась.
                Дойдя до нужной страницы, беззвучно шевеля губами, видимо, повторяя исходные данные, дежурная водила по строчкам пальцем с покусанными ногтями. Палец замер в конце записей.
- Точно. Поступил такой сегодня утром в пятую палату. А вы ему кто? - вопрос прозвучал дико, ведь несколько минут назад ей уже объясняли, что в отделение неврологии доставили их мужа и отца. Оценивающий взгляд «мышки» буравчиком проникал до самых печенок. Опять разводить бодягу с выяснениями личностей не хотелось. Пришлось повторить прошедший материал.
- Это жена, - Света взмахом руки указала на Тамару Андреевну, - а я - дочь больного.
- Понятно. - Дежурная привстала из-за стола и выразительно посмотрела на пакеты в руках женщин. - Это все ему? - те утвердительно закивали головами. - Что там?
                Пожилая женщина принялась доверчиво описывать содержимое пакетов:
- Понимаете, все произошло внезапно . . . «Скорая помощь» приехала быстро и я не успела собрать нужные вещи: халат . . . носки . . .средства гигиены . . . соки . . . фрукты . . . поесть . . .
- Понятно. Хорошо. Только ведь в ближайшее время ему это не понадобится.
                Родственницы заметно растерялись. Теперь, сменив обличительный тон на назидательный, дежурная принялась инструктировать «бестолковых» посетителей азам ухода за неврологическими больными:
- Вам нужны в первую очередь взрослые памперсы, детские пеленки на непромокаемой основе, чистые простыни, одноразовые салфетки, а лучше, полотенца, дополнительное чистое нижнее белье, чтобы можно было быстро поменять . . .
- Наверно белье пастельное меняют редко . . . народу много . . . - вслух рассудила Тамара Андреевна.
- Вы что такое говорите? Кто вам сказал? - как-то по-детски обиделась дежурная. - Меняют вовремя . . . парализованному нужно . . . ладно . . . чего я вам объясняю . . . сами увидите и поймете.
- Как парализованному? - ничего не понимая, в ужасе прошептала пожилая женщина. - Он же сегодня за завтраком сам ел . . . сам пил . . .
- Вы прям как дети малые. У вашего мужа инсульт с парализацией. Я сама помогала его на второй этаж поднимать. Доктор сразу сказал . . . так эта . . . родственница . . . эта сопровождавшая . . . тоже в курсе.
                Онемевшие женщины словно вросли в пол ногами около стола. Сообщение потрясло их до глубины души. Они могли себе представить, наверное, все что угодно, только не парализацию. С бурлящей жизненной энергией, Евгения Викторовича невозможно было представить в полной неподвижности.
- Ой, женщины, вы что? Вы не знали? Так ведь ваша . . . так знала. Значит, не сказала . . . значит, испугалась.
                В приемном покое повисла тяжелая пауза. Тамаре Андреевне и Светлане нужно было время, чтобы справиться с переживаниями. Каждая переживала по-своему. «Мышка» с пониманием шуршала бумагами на столе. Сочтя, что отпущенного времени хватило для осознания происшедшего, она обратилась к посетительницам в сочувствующе-лояльном тоне:
- Вон там видите, - указательный палец ткнул в стену рядом с диваном, - там у нас гардероб. - Женщины повернулись в указанном направлении. - Делали ремонт и сняли табличку, пока повесить не успели. Снимите верхнюю одежду, наверх в пальто нельзя. Под лавкой есть разные шлепанцы специально для посещающих, свою обувь снимите. Если не желаете больничные тапки надевать, можно купить бахилы и в них идти, а в следующий раз лучше свою сменку приносить.
                Светлана растерянно достала кошелек и расплатилась за бахилы. Получив деньги, не полагаясь на здравый ум ошарашенных дам, дежурная сама повела их в гардероб, справедливо рассудив, что в таком состоянии они долго будут искать дверь, которая обозначалась на стене только ручкой, поскольку была совершенно гладкой и выкрашенной в цвет стены. Человеку постороннему, да еще в состоянии сильного смятения, вряд ли удалось разглядеть закрытую дверь в нужное помещение. После необходимой процедуры переодевания, женщины поднялись на второй этаж.
                Поднимаясь наверх, каждая из них вряд ли задумывалась о том, что ее ждет в самом отделении. Как правило, в первую очередь нас занимает состояние близкого человека, и только позже начинаем оглядываться по сторонам и составлять собственное мнение об условиях содержания, качестве лечения и питания. В данном случае порядок восприятия был приятно нарушен, поскольку первое что увидели - широкий светлый, во всех смыслах, коридор с качественным ремонтом. Здесь умело сочетались старые, но еще достаточно хорошо сохранившиеся элементы интерьера с совершенно новыми, даже правильнее сказать, - новомодными тенденциями.
                Белоснежные потолок и стены; высокие громоздкие двери советского дизайна, отливающие блеском полироли; темно-горчичного цвета, еще не затоптанный множеством ног, заботливо надраенный пол, поражавший редкой для общественных мест ухоженностью; огромные пластиковые необычно-заграничные, скорее всего, выполненные по специальному заказу, окна притягивавшие внимание посетителей - все демонстрировало чистоту и порядок, которые не заметил и не оценил бы только слепой.  Вдоль стен, между дверями палат, располагались двухместные оригинальные скамеечки, обтянутые синим дермантином, на которых то тут, то там со скорбными лицами общались, в основном, старушки, рядом с ними дожидались своего часа либо костыли, либо трости. Зрелище, бесспорно, гнетущее, но ведь это не музей и не театр.
                Сразу от входа, по правой стороне коридора из распахнутой настежь двери простиралась полоса дневного солнечного света и доносились вполне себе объяснимые звуки: шум переставляемой мебели, шарканье ног, методичные постукивания палкой и непрекращающееся женское бухтение, - все это говорило о происходившей в помещении уборки. Не заглянуть туда и не удовлетворить любопытство, было практически невозможно. И женщины робко полюбопытствовали: в большой квадратной комнате, залитой ласковым солнцем, они увидели множество столов и стульев сдвинутых в одну сторону и пожилую женщину в медицинской униформе с ведром и шваброй в руках, - представшая перед глазами картина лишь подтвердила догадки: в столовой убирали после завтрака.
                Дальнейшее продвижение по коридору убедило посетительниц в том, что слева располагались палаты, где на кроватях лежали больные, а справа - кабинеты, где их лечили. Здесь, как и на первом этаже, после ремонта еще не на всех дверях висели таблички с надписями, где какой кабинет находится. Приходилось расспрашивать самих больных, потому как персонала за время пребывания на этаже не наблюдалось. Жизнь в отделение размеренно протекала своим чередом. Больные осторожно ступая, плелись по своим делам: одни из них, предварительно скромно постучав костяшками пальцев в дверь лечебного кабинета и не получив ответа, приоткрывали ее и не обнаружив медиков, шаркали в свои палаты, самые неугомонные усаживались рядом с кабинетом на изящные скамеечки и терпеливо ожидали персонал; другие, - изначально целенаправленно двигались в дальний конец длинного коридора, где, по всей видимости, находились туалетные и умывальные комнаты.
                Медленно осваивая больничное пространство, озираясь по сторонам и по ходу движения расспрашивая сумрачных старушек о предназначении кабинетов без табличек, Тамара Андреевна и Светлана дошли до небольшой рекреации, длинной всего в одно окно, которая, вроде как, делила пополам все крыло здания, где и располагалось неврологическое отделение. Перед рекреацией, с правой стоны, на двери висела табличка «ПРОЦЕДУРНАЯ», а за рекреацией, тоже с правой стороны, и тоже на двери висела табличка «СЕСТРИНСКАЯ». Сама рекреация по периметру заставлена все теми же расчудесными синими скамеечками, видимо, для ожидающих приема в тот или иной кабинет, что по обе стороны свободного пространства. И прямо напротив всех этих «удовольствий» - палата под номером пять.
                Потом, позже, познав законы проживания в неврологии, Светлана искренне будет удивляться то ли «прозорливости», то ли безответственности, то ли бесчувственности заведующего отделением. Интересно, чем руководствовался этот человек, когда размещал палату с тяжелобольными пациентами рядом с, пожалуй, самым шумным, беспокойным местом во всем отделении? Здесь постоянно толклись больные, занимая очередь на уколы, массаж и иные необходимые процедуры. В сестринскую тоже, постоянно открываясь и закрываясь, хлопала дверь за неизвестно куда спешащими медицинскими сестрами и врачами. Сюда стучались возбужденные больные, бурно возмущались их родственники, перекликались и весело смеялись сами сестрички, выговаривали свои претензии врачи. И все это происходила в непосредственной близости от больных людей, которые в данное время изо всех оставшихся сил боролись за собственную жизнь. Это потом, позже, бессонными ночами, рядом с отцом, Светлана будет вздрагивать от несдержанности, невоспитанности, а часто от обычного равнодушия людей к горю других. И всякий раз недобрыми словами вспоминать того безжалостного, не сказать жестче и правильнее, человека, который элементарно не озаботился покоем для самых незащищенных больных.
                Мать и дочь нервно замялись около двери, будто на границе между прошлым и будущим. Здесь, перед дверью, такая обыденная и понятная прошлая жизнь замерла в полной неизвестности перед страшным настоящим. Чего ожидать? К чему готовиться? Как жить дальше? На все вопросы ответ там - за свежевыкрашенной, массивной дверью. У Тамары Андреевны в ушах еще слышался сочувственно-понимающий тон врача «Скорой помощи», еще раздирала мозг фраза: «Похоже положение самое серьезное. Не буду вас напрасно обнадеживать: вряд ли мы ему поможем, но . . . всякое . . . в жизни . . . случается . . .». При этом, запомнилось, как женщина всячески отводила в сторону печальный взгляд, что, безусловно, не предвещало ничего хорошего.
                Светлана не слышала пугающих слов доктора «Скорой помощи», не видела ее упаднического настроения. Она руководствовалась исключительно собственными ощущениями и пониманиями. Страх исходил не от внешней увиденной или услышанной информации, он зарождался и постепенно охватывал  все ее существо откуда-то изнутри, оккупируя, в том числе, мозг. Страх накрыл голову невидимым, непробиваемым саркофагом, под которым теперь разрастались и множились переживания и предчувствия огромной, непоправимой трагедии. Гнать панические мысли не представлялось возможным, предстояло жить с ними и страдать от них. Прошлая жизнь оставалась там, за саркофагом, по ту сторону бронированного купола, даже самые яркие отголоски счастья не могли пробиться к охваченному страхом рассудку.
                Нерешительность под дверью становилась тягостной, и Тамара Андреевна, собрав волю в кулак, почему-то вкрадчиво постучалась, сама не понимая того, зачем это делает. Затаив дыхание, женщины замерли в ожидании ответной реакции. На стук никто не отреагировал. Из-за двери не раздалось ни голоса, ни шороха, ни звука. Мать и дочь, снедаемые переживаниями за состояние близкого человека, тревожно переглянулись. Складывалось впечатление, что там, в помещении, на самом деле никого нет. Светлана, поддавшись вперед, ближе к массивной двери, обратилась в единый слух, но гулкий стук собственного сердца в ушах и, царящий в коридоре обыденный шум мешали уловить хоть какие-то отголоски жизни или процесса лечения в палате. Туда никто не входил и оттуда никто не выходил.
- Вы чего в дверь скребетесь? Это вам не кабинет врача или процедурная . . . голых там нет . . . там палата мужицкая, - женщины дружно обернулись на хрипловато-простуженный голос. Прямо перед ними, тяжело облокотившись на костыль, стояла пожилая женщина. Вид у нее был самый, что ни на есть, больничный: цветастый линялый халат из фланели, перехваченный по линии предполагаемой талии куском бинта или марли и выполнявший роль пояса; давно не стриженные и нечесаные седые волосы, жиденькими прядями выбивались из-под импровизированной косынки в блеклый, мелкий цветочек, по всей видимости, выкроенной из отслужившей свой срок простыни; на ногах - мужские разношенные шлепанцы, размера на три больше, чем размер ее костлявой, иссиня белой ноги. 
- Я говорю вам, - она особенно выделила обращение «вам», поскольку посетительницы не сразу сообразили, что сказанное касается именно их, - заходите в палату . . . Там же тяжелые лежат . . . Честное слово, кто же подскочит вам дверь открывать? - не дожидаясь реакции, она безразлично поковыляла дальше.
                Светлана толкнула дверь, та тяжело и одновременно с тихим шорохом приоткрылась узким проемом, приглашая пройти внутрь. Тамара Андреевна, не справившись со страхом, невольно отшатнулась, тем самым, давая возможность дочери первой ступить в неизвестность. И она застенчиво вошла. Палата оказалась небольшой, уютной, если так можно выразиться о больничном помещении, стены и потолок свежевыкрашенны белой краской, запах которой еще пробивался сквозь духоту, антиинфекционную обработку и лекарственный суррогат. Солнечные лучи, скорее всего, с раннего утра гостившие в палате, постепенно покидали ее и уже последним пятном яркой полосы, задержались на широком подоконнике.
                Входная дверь делила квадратное помещение на две равновеликие половины. Справа вдоль стены, сразу у входа, располагалась металлическая кровать необычной, специализированной конструкции. Та часть кровати, где предполагалось изголовье, механически поднималась с помощью приспособления, поэтому  без особенного труда больного можно было перевести в полу лежачее положение, причем высота легко регулировалась. Человека, страдающего от инсульта, частично или полностью обездвиженного, не способного не то, чтобы подняться, но просто сесть, можно было приподнять без какого-либо надрыва. С левой стороны кровати, на высоте вытянутой руки, рядом с изголовьем, крепилась изогнутая штанга с подвесным кольцом. С помощью шарниров она имела возможность поворачиваться. В любой момент ее можно повернуть к больному и тот хватался действующей рукой за кольцо.
                К сожалению, чудо-кровать была в палате в единственном экземпляре, ее занимал больной мужчина крупного телосложения, с неестественно красным цветом лица. Повстречайся с таким персонажем не в больнице, а где-нибудь на улице, непременно посетит мысль, что он изрядно выпивает, даже не смотря на совершенно благополучный, ухоженный вид. И только приглядевшись и прислушавшись, обратишь внимание на тяжелое, надрывное дыхание. И уже те, кто тем или иным образом, в силу каких-либо причин, сталкивались с астматиками, понимали, что это один из них, причем с весьма тяжелой формой заболевания. Те же кто, как Светлана или Тамара Андреевна, никогда не имели опыта контакта с подобными людьми, просто приходили в ужас от удушающих хрипов и страшной картины обреченного хватания ртом воздуха, словно рыба, выброшенная на берег.
                Пожилой мужчина, одетый в нарядную, шелковую явно домашнюю пижаму вальяжно занимал всю площадь кровати и был накрыт до груди одеялом. Постельное белье, которым застлана постель больного, отличалось новизной и яркостью приятной цветочной расцветки. Если бы ни место пребывания мужчины и не специальное оснащение, то складывалось впечатление эдакого уголка в обычной домашней спальне весьма обеспеченного гражданина. Все говорило о желании близких создать мужчине максимум уюта и комфорта, чтобы привычные вещи окружали и успокаивали его. Коротко остриженная седая голова неподвижно покоилась на высоких подушках, открытые глаза отрешенно смотрели куда-то в потолок, кисти вытянутых вдоль тела рук, скрывались под одеялом. Вся поза больного напоминала лежачего оловянного солдатика, чем особенно воспринималась неестественной.
                Рядом с кроватью, вдоль стены, две невысокие тумбочки, хоть уже продолжительное время послужившие в лечебном учреждении, но выглядевшие весьма прилично. На одной из них, той, что ближе к занятой кровати, две полторашки воды и тарелка то ли с жидкой кашей, то ли густым супом непонятного цвета и содержания. На низкой деревянной спинке кровати, в ногах, висели два полосатых махровых полотенца, что еще больше подчеркивало домашность обстановки. Вторая тумбочка, вероятно, составляла комплект мебели со свободной, обычной металлической кроватью, заправленной обычным застиранным серым постельным бельем. Эта кровать отстояла от окошка на довольно широкий проход, так, что подойти к ней было удобно с двух сторон. В простенке между свободной кроватью и подоконником размещался деревянный стул.
                Обстановка правой стороны палаты зеркально отражалась в левой стороне. Здесь так же кровать у стены была занята больным, а рядом аккуратно заправленная койка, оставалась свободной. Именно Евгения Викторовича разместили сразу у входа в палату, с левой стороны. Складывалось впечатление, что тяжелобольного просто свалили ближе к выходу, дабы не затруднять себя заботами. Небрежно накинутое одеяло в сером застиранном пододеяльнике с огромным черным штампом на самом видном месте, будто кричащим клеймом, свисало на пол, углом прикрывая обнаженное тело. Голова запрокинута на «заклейменной», худенькой подушке, больше похожей на серую подстилку. Закрытые глаза, застывшая маска перекошенного лица, полное обездвиживание и еле уловимое дыхание, говорили о том, что больной находится в бессознательном состоянии.
                Рядом с кроватью штанга капельницы с бутылкой прозрачной жидкости. От бутылки тянется трубка, которая подключена к катетеру, зафиксированному лейкопластырем на сгибе левой руки больного. На тумбочке градусник и несколько самых обычных столовых салфеток. Кроме двух тяжелобольных мужчин в палате никого не наблюдалось. При виде раздетого, совершенно беззащитного, обездвиженного мужа, Тамара Андреевна невольно опустилась на кровать больного. Из глаз сплошным потоком хлынули слезы горечи и сострадания, сопровождавшиеся затяжными грудными стонами, всхлипываниями и тихими отчаянными причитаниями. Картина скорее напоминала прощание, нежели встречу. Светлана, не ожидавшая такой «скрытой» истерики матери, в первую минуту даже запаниковала. Та в любое время могла последовать за отцом, а это было бы уже полной катастрофой. Вокруг никого нет и обратиться за помощью, находясь в больнице, в данный момент не к кому. Светлана, спешно пристроив пакеты у тумбочки, обняла мать, прижала ее голову к себе и, поглаживая по спине свободной рукой, принялась мягким, душевным шепотом, успокаивать:
- Мамочка, милая моя, любимая, дорогая, - плачущая женщина совершенно не реагируя на проявления дочери, продолжала жалобно «подвывать», - не надо, очень тебя прошу, не надо так убиваться. Мы же еще ничего не знаем о нем. Может быть его специально ввели в кому . . . Я знаю, так делают . . . Чтобы, значит, больные не расстраивались . . .
                Спина Тамары Андреевны перестала мелко сотрясаться, причитания оборвались и сама она, отстранившись от дочери, подняла на нее заплаканные глаза:
- Это как, специально ввели? - в голосе слышались одновременно нотки отчаяния и зарождающейся надежды. - Разве можно . . . в кому . . . специально . . .
- В особенных случаях можно, - не моргнув глазом, без тени сомнения, убеждала дочь. Сейчас главное не дать окончательно расклеиться, уговорить, убедить, перевести стрелки перед стремительно летящим к краху локомотивом-сознанием обезумевшей от горя женщины. Словно отвечая на немой вопрос матери, невольно попыталась оправдаться: «Я же не знаю как это делается . . . Я же не медик . . . Может быть колют что-то блокирующее . . . или еще как . . . Знаю точно - в кому можно искусственно ввести и вывести из нее . . . в самое безопасное . . . для больного . . . время . . .»
- А когда наступит . . ну это . . . безопасное время? - утирая слезы платком, поправляла сползшее одеяло.
- Когда ты окончательно успокоишься, - отчаянно, на ходу, придумывала Светлана. - Представь, он очнется, а тут ты со своими слезами и истериками. Ему только хуже станет.
                Тамара Андреевна хваталась за соломинку, совершенно не задумываясь над смыслом сказанного, сейчас для нее было основным - та надежда на благополучный исход болезни, то желание вернуться в безоблачное прошлое, что она готова была поверить в любую сказку, придуманную дочерью.
- Да-да, я сейчас, сейчас успокоюсь, - суетилась она вокруг мужа, то разглаживая простынь, то поправляя подушку, то подтыкая одеяло. - Знаешь, нервы совсем сдали . . . столько сразу навалилось . . . Я все понимаю . . . Это правильно . . . когда в нее . . . в кому. Пусть отдохнет.
- Мамочка, дай мне слово, что больше плакать не будешь . . . Мне нужно поговорить с доктором, а пока ты не успокоишься, не могу оставить тебя с папой наедине. Вдруг он неожиданно очнется . . . увидит тебя расстроенную . . . ему еще хуже станет.
- Нет, Света, ты иди, говори. Я уже нормально себя чувствую. Я тут, рядом с Женей посижу . . . - Тамара Андреевна в чувственном смятении не отводя взгляда от любимого лица мужа, задумчиво поглаживала его руку.
- Хорошо. Ты только никуда не отходи. Я найду врача, разузнаю что и как и сразу вернусь . . . - Светлана решительно направилась к выходу. И уже взявшись за дверную ручку, обернулась. - Пожалуйста, сиди здесь.
                Мать никак не отреагировала на просьбу дочери, она будто замерла в своей печали и только еле заметно покачивалась телом, оставляя в покое руки, держащие в ладонях хрупкую драгоценность - руку мужа.
                Светлана вышла из палаты. Чтобы не бегать по коридору в поисках нужного человека, тем более, совершенно не представляя, каким образом тот выглядит, толкнула первую попавшуюся дверь, ею оказалась дверь с надписью «ПРОЦЕДУРНАЯ». Просторная белоснежная комната, до краев наполненная светом и воздухом, напоминала чем-то дворец Снежной королевы: то ли прозрачными стеклянными шкафчиками с множеством коробочек и флакончиков разного объема и формы, то ли канцелярским столом и парой стульев, непривычно выкрашенных белой краской, то ли широкой кушеткой, застланной белой простыней. Одним словом, в стенах белой комнаты бело-стеклянная обстановка. Пока посетительница заинтересованно разглядывала пустой кабинет, на ее плечо легла легкая, явно женская, рука. От неожиданности, Светлана испуганно сжалась, будто вор, прихваченный хозяевами в чужой квартире.
- Что вы хотели? - спросил приятный молодой женский голос. Застывшая на пороге кабинета, в проеме  раскрытой двери, смущенная женщина обернулась. Перед ней стояла невысокая, худенькая медицинская сестра с тетрадью и шариковой ручкой в руках.
- Извините за вторжение. Я ищу дежурного врача, который принимал сегодня моего отца, - как по команде выпалила женщина.
                Медсестра привычно юркнула в кабинет:
- Больной из какой палаты? - равнодушно поинтересовалась она, присаживаясь к столу. - Диагноз знаете?
- Инсульт.
- В самом начале коридора, рядом со столовой . . . - ткнула ручкой перед собой и зашуршала листками тетрадки, давая понять, что разговор окончен.
                Впрочем, дальнейшие уточнения оказались не нужны. Под «началом» коридора, скорее всего, подразумевалась та его часть, со стороны которой они с мамой пришли в отделение. Исходной точкой отсчета служила столовая, куда они заглядывали из любопытства. Прикрыв дверь в «ПРОЦЕДУРНУЮ», быстрым шагом сорвалась в нужном направлении, умело лавируя между встречными и попутными больными, которые не спеша передвигались по своим, только им известным, делам. В непосредственной близости от столовой наблюдалась всего одна дверь, поэтому промахнуться в ожиданиях было просто невозможно.
                Взволнованная женщина осторожно постучалась. Сердце гулко отсчитывало секунды своими ударами в груди. Ответа нет. Из-за двери раздавался раздраженный мужской голос. Ни слов, ни уж тем более фраз, разобрать было невозможно, даже определиться сколько человек находилось в кабинете не представлялось возможным. Мужчина мог разговаривать по телефону или высказываться «в живую» с глазу на глаз кому-либо, однако никто не возражал и не вступал с ним в диалог. Света топталась на месте. Очевидная дилемма заставляла ее дополнительно нервничать. Конечно, пребывание под дверью кабинета дежурного врача не вызывало интереса ни у больных, ни у персонала, - дело абсолютно обычное для стационарного медицинского учреждения. Вместе с тем, могло сложиться впечатление, что она умышленно подслушивала чужие тайны. Отойти - потерять контроль над ситуацией и дать возможность любому другому заинтересованному лицу отвлечь внимание врача, тогда придется ждать неизвестно сколько времени. Намеренно вторгнуться в разговор - вызвать еще большее раздражение. Оставалось, прилепившись к дверному косяку, взывать к Небесам, поскорее разрешить повисшую ситуацию.
                В очередной раз прислушиваясь, и одновременно заученно повторяя фразу: «Скорее, скорее заканчивай. От этой неизвестности можно сойти с ума . . .», инстинктивно уловила, как говорящий тонально подводя монолог к завершению, наконец прекратил словесные излияния. Не долго думая, используя удобный момент затишья, она громко постучала в дверь. Тут же раздались приближающиеся поспешные шаги, дверь резко широко распахнулась.
                В дверном проеме стоял высокий, неприятно худой мужчина в белом халате, белой шапочке на голове, впалыми щеками, обнажавшими узкие скулы. Жиденькая, коротко остриженная, черная бородка, вероятнее всего, призванная хоть как-то скрасить бросающуюся в глаза, выпирающую худобу, в полной мере не оправдывала возложенных на нее надежд. Только что слышанный густой мужской голос не сочетался с тростниковым, не мужским телом. В данном случае форма совсем не соответствовала содержанию. Нарисовавшая в своем воображении крепкого, сильного мужчину, согласно услышанным голосовым возможностям доктора, и лицом к лицу столкнувшаяся с существующей реальностью, Светлана растерялась, боевой настрой испарился.
- Что надо? - лучики морщин разом собрались в уголках грозно сверкнувших глаз врача, придавая взгляду особую жесткость.
                Под этим недружелюбным, даже скорее, враждебным взглядом женщина заметно испугалась. Неприлично грубое обращение обидело. Пауза, еще в не начавшемся диалоге, на несколько секунд повисла в воздухе. И эти секунды показались для посетительницы вечностью. В ней боролись два начала: желание поставить на место грубияна и зависимость от результатов лечения отца. Переживания за близкого человека взяли верх. Она как можно спокойнее заговорила:
- Сегодня утром к вам в отделение по «Скорой» привезли больного мужчину с предварительным диагнозом - инсульт . . .
- Да. Было такое . . . - доктор обдал женщину надменно холодным взглядом, - привезли. Только вот женщина, что приехала с больным, быстренько исчезла, даже не захотела узнать о состоянии здоровья . . . Сдала старика с рук на руки и пропала. - В голосе открыто звучало возмущение. - Не часто у нас такое случается . . . обычно родные переживают за больных . . . тем более, тяжелых больных.
                Пока доктор выразительно возмущался поведением Лизы, Светлана окончательно оклемалась. Ей, честно говоря, в столь непростое, тревожное время, вовсе не хотелось выслушивать незаслуженные нападки и претензии в адрес другого человека.
- Извините, пожалуйста, мне бы все же хотелось узнать о состоянии здоровья больного, о дальнейших перспективах лечения, - реалистичный подход и деловой тон женщины, несколько сбили негодование мужчины.
                Он не пригласил посетительницу для разговора в кабинет, хотя обсудить предполагалось серьезные вещи. Трудно сказать, почему врач повел себя не вполне по-джентльменски. Быть может, ему показалось, что его не достаточно уважают, как профессионала или человека. А может быть, состояние больного настолько обречено, что и говорить то уже не о чем. Шагнув в коридор и прикрыв за собой дверь в кабинет, мужчина предстал перед ходатайствующей родственницей «тет-а-тет».
- О каких перспективах вы говорите? - Зло задал вопрос и сам же на него незамедлительно ответил. - Никаких перспектив у него нет. Часы его сочтены и я не в силах что-либо изменить. 
- Вы в своем уме? - Вдруг рявкнула Светлана. Циничное поведение врача, его откровенная бездеятельность, пренебрежительное отношение к пациентам, а самое главное, вот так запросто, словно меню в стенах собственной семьи, произнесенный смертный приговор еще живому человеку, совершенно потрясли взбунтовавшуюся женщину.
                Голос ее сел и она скорее хрипела, чем говорила:
- Кто вам дал право наплевательски относиться к тяжелобольным? Кто вам дал право приговаривать живого человека? Почему вы не боритесь за жизнь человека? Почему рядом с ним нет ни вас, ни кого-то из медперсонала? - складывалось ощущение, что она вот-вот кинется на врача и вцепится ему в горло. - Почему в вашем отделении человек, как собака под забором, умирает на больничной койке, и никому до него нет никакого дела? Почувствовали слабину? Раз нет около больного близких, раз некому за него заступиться, пусть подыхает? Это что же за сволочи здесь работают?
                Вся спесь разом слетела с врача. Ситуация развивалась для больницы довольно печально. В словесном хрипе женщины слышалось столько боли и страдания, что было абсолютно понятно - она в собственном отчаянии пойдет до конца, не промолчит и от ее разборок места мало будет всем. Руки доктора выпорхнули из карманов халата, он непроизвольно вытянулся по стойке «смирно», как солдат на плацу. Морщинки вокруг глаз разгладились, тем самым, стирая с лица пренебрежение и надменность, да и само лицо вытянулось от откровенного изумления. Кто мог разглядеть в потерянной от страхов женщине, силу железобетонного характера?
                При всем при том, доктор не заверещал в свое оправдание и не разразился громом и молниями по поводу грозной не лестной речи Светланы. Он внутренне собрался и размеренно, твердо произнес:
- Во-первых, вы находитесь в больнице и не просто в больнице, а в неврологии. Здесь, между прочим, лечатся больные с большими проблемами в здоровье. Вы же устроили какой-то митинг с обличениями и угрозами . . .
- Вот этого не надо. Я вам не угрожала . . .
- Хорошо, хорошо, не угрожали, - к разговору уже начали прислушиваться больные. Они так, невзначай, в некотором отдалении собирались группами по два-три человека и, делая вид, что мирно общаются друг с другом, явно прислушивались к происходящему. - Давайте пройдем в кабинет и там серьезно поговорим. Видите, сколько любопытных ушей уже привлекли? - Он взглядом указал на окружение.
                Когда противоборствующие стороны переместились в кабинет, разговор продолжился все в том же - раздраженно-возмущенном  формате. Каждый из оппонентов старался выглядеть спокойно, однако внутренний настрой невольно давал о себе знать.
- У больного большая поверхность поражения, причем сама зона поражения расположена в самом «неприятном» месте. Я не буду вдаваться в подробности . . . - взгляд доктора отметил, как злобно перекосилось лицо посетительницы и с наслаждением закончил фразу, - вы все равно не поймете. - Светлана упорно держала себя в руках, не поддаваясь на провокации. - Он парализован на левую сторону и, поскольку находится в бессознательном состоянии, мы, к сожалению, не знаем, что со зрением, слухом и речью . . .
                Доктор сел на стул рядом с диваном, на краю которого скромно приткнулась Светлана, закинув одну костлявую ногу-палку на другую и собрав худые длинные пальцы в замок, накрыл им выпирающую коленку.
- Очень может быть . . . даже скорее всего . . . здесь тоже обнаружатся значительные отклонения. Сегодня суббота - выходной день, в больнице кроме дежурных никого нет . . . Полное обследование с участием специалистов возможно только в понедельник, если . . . - мужчина недвусмысленно замялся.
- Если больной доживет до этого самого понедельника, - злобно продолжила Светлана.
                Как-то вдруг стало совершенно очевидным, что ни крик, ни возмущения, ни призывы к чести и достоинству или обязательствам медиков, не решат очень сложную в моральном и физическом плане проблему со здоровьем отца. Голова одномоментно просветлела, эмоции послушно улеглись, мысли побежали четким руководством к действию: «В сторону злобу и агрессию, слезы, сопли и стенания. Жизнь папы в страшной опасности и от тебя зависит, что с ней будет или не будет дальше. Ситуацию необходимо брать в свои руки. Бороться, обязательно бороться! Знать бы еще как? А на фига тогда эти специалисты?» Света измерила оценивающим взглядом нервного доктора и тихо, без тени на раздражение, вкрадчиво произнесла:
- Вы поймите меня правильно: это мой родной и единственный папа, рядом с ним сейчас находится пожилая, больная мама. Я не могу, не имею права, если хотите, ждать его смерти или уповать на счастливое стечение обстоятельств . . . Как потом с этим жить? Как смотреть в глаза матери? Я должна, - в голосе одновременно звучали нотки вопиющего страдания и желание действовать во что бы то ни стало, выложиться по полной программе, переломить своим упорством и трудом сложившуюся страшную ситуацию, - сделать все возможное и невозможное. Очень прошу, умоляю вас, помогите мне: научите, что нужно делать здесь и сейчас?
                Эта отчаянная готовность «свернуть горы» ради умирающего отца, растопила привычный лед отстраненности в душе врача:
- Понимаете, я тоже не могу прыгнуть выше своей головы. Возможности жестко ограничены. Да и медицинского персонала не хватает. Не приставлю же я к вашему отцу единственную на все отделение медицинскую сестру, а сиделок у нас, представьте себе, - нет . . .
- Не надо никого приставлять, я сама стану за ним ухаживать. Только научите что делать . . . - женщина умоляла, из ее глаз готовы были в любой момент грянуть слезные потоки.
                Врач, на минуту задумавшись, разжал кисти рук и автоматически сунул их в карман, медленно поднялся со стула. Вслед за ним поднялась Света.
- Я вас об исходе предупредил. Шансов у вашего отца выйти отсюда живым крайне мало . . . будем говорить честно . . . почти никаких, - он искренне горько вздохнул, - я сделаю все, что в моих силах.
                Несмотря на дрожь в конечностях, на накатывающиеся на глаза слезы, пролепетала:
- Научите меня, доктор, пожалуйста . . .
                Светлана замерла около дивана, на котором только что сидела, оперевшись одной рукой о его низкую, мягкую спинку, следила глазами за доктором, который размеренными шагами перемещался по небольшому, узкому кабинету.
- О том, что в мозге больного идет разрушительный процесс, точнее, воспалительный, - рассуждал он вслух явно для слушательницы, а та внимательно ловила каждое слово, - видно по повышающейся температуре. Процесс будет прогрессировать, если его не остановить . . . на это нужно время, - остановившись напротив Светланы, посмотрев куда-то поверх ее головы, о чем-то задумался, потом словно спохватившись, продолжил движение. - Времени у нас нет . . . Вот что, располагайтесь в палате около отца, каждый час терпеливо замеряя температуру, записывайте показания на листок бумаги. Если температура хоть на градус поднимется, сразу вызывайте сестру. Она сделает необходимый укол . . . Сразу предупреждаю: процедура может затянуться на длительное время . . . и на ночь, в том числе. Вы готовы?
- Я сейчас замерю и бегом сбегаю в аптеку. Так получилось . . . - Светлане было неудобно оправдываться за свою непредусмотрительность, - мы с мамой не предполагали подобного поворота и оказалось, что не все купили . . . даже памперсов нет . . .
- Хорошо. Дождитесь в палате сестру, она продиктует, чем необходимо запастись в первую очередь. Мухой в аптеку и обратно. Я буду постоянно навещать вас.
                Светлана энергично ринулась к двери:
- Пока я бегаю, около папы посидит мама . . .
- Ну уж нет, никакой мамы, - женщина от неожиданности встала, как вкопанная, - если, конечно, не хотите ухаживать одновременно за обоими родителями.
- Почему?
- Ей будет тяжело смотреть на происходящее. Поверьте моему опыту, вашу маму лучше отвезти домой.
                С этим назидательным советом Светлана вернулась в палату, готовая буквально сражаться за здоровье и жизнь близкого человека. Окаменевшая от горя, Тамара Андреевна, не сразу заметила возвращение, голос дочери медленно достигал ее слуха, еще медленнее реагировал на него.
- Мамуля, я сейчас говорила с врачом, что ведет нашего папу, - старалась информировать не громко, чтобы не мешать соседу по палате, но вместе с тем бескомпромиссно и убедительно. - Папа непременно выздоровеет при круглосуточном, внимательном уходе . . .
- Я буду за ним ухаживать, - еле слышно прошептала несчастная. Ее руки безжизненно покоились на коленях, а голова обреченно наклонилась к груди.
- Нет. Так дело не пойдет. - Дочь решительно взяла градусник с тумбочки. - Здесь больница и семейный подряд по уходу за больным нам организовать не позволяют. Только мне одной разрешили ухаживать за папой.
                Света бессовестно врала матери, но врала во благо и это, в какой-то степени, даже вдохновляло. Она по-хозяйски поставила градусник больному под мышку и, придерживая безжизненную левую руку, чтобы прибор не выпал, продолжала диалог:
- Лучше я сейчас тебя скоренько отвезу домой, выпьешь успокоительного, выспишься, а завтра возьмешь такси и приедешь сюда. К этому времени и папа наверняка очнется . . .
- Ты с ума сошла . . . Я никуда от него не поеду . . . Я нужна ему . . . Мы должны быть вместе . . . - настойчиво упорствовала женщина.
                Вошла симпатичная медсестра, та, что застукала Свету в «ПРОЦЕДУРНОЙ», со шприцем наизготовку. Молча сделала укол, проверила катетер и обратилась к Светлане:
- Валерий Михайлович распорядился час посидеть рядом с больным. Я вам написала, что необходимо купить, - она протянула исписанный тетрадный листочек. - Возвращайтесь побыстрее, у меня много своей работы . . .
- Спасибо, спасибо большое и вам и Валерию Михайловичу, - посетительница засуетилась около пакетов, нервно перекладывая и сортируя их содержимое. - Сейчас лишнее отвезу.
                Сестра, чтобы не мешать отошла в сторонку.
- Видишь, мама, врач запрещает тебе здесь находиться. Если будешь капризничать, нас обеих выставят. Кому от этого станет лучше?
                Неожиданно девушка, покопавшись в карманах своего халатика, вынула упаковку таблеток и протянула их Тамаре Андреевне:
- Возьмите, одну прямо сейчас выпьете, а вторую, когда домой приедете.
                Добрый жест и наставления сестры оказались решающими в споре между матерью и дочерью. Женщина послушно приняла помощь: приняв лекарство, неспешно прошла к выходу. На пороге палаты она в последний раз оглянулась на мужа и, скрывая подступившие слезы, вышла в коридор. Дочь с пакетом в руках, последовала за ней, но спустя несколько секунд, вновь заглянула в помещение, и с оглядкой на больного соседа, громко прошипела:
- Вы уж простите, забыла градусник вынуть, он под левой рукой . . .


                Когда Светлана, взбудораженная поспешными метаниями между аптекой, магазином и квартирой родителей, нагруженная пакетами, осторожно ступая, объявилась в пятой палате неврологического отделения, перед ней открылась картина, которую лицезреть совсем не предполагала. Евгений Викторович лежал в беспамятстве, в полном одиночестве, рядом с ним не было ни сестры, ни врача, ни кого-либо из медицинского персонала. К полному недоумению выяснилось, что даже капельницу унесли и только градусник, карандаш и клочок бумаги валялись на тумбочке, да тарелка с непонятным варевом говорила о том, что нашлась таки единственная добрая душа, которой судьба тяжелобольного оказалась не безразличной.
                Рука с часами и внушительным пакетом автоматически дернулась к глазам. Стрелки на циферблате часов красноречиво говорили о честном выполнении обязательств со стороны женщины - до истечения срока «увольнительной» еще целых четыре минуты. Значит она, мотаясь по сплошному гололеду на предельно возможной скорости, подвергая себя серьезной опасности, сдержала обещание вернуться через час, а врач, понимаешь ли, находясь в больнице, в полном покое, снял с «поста» сестру. Сама она вряд ли осмелилась пренебречь распоряжением руководства. Светлана чувствовала, как раздражение и озлобленность в адрес лживого врача наполняли ее изнутри, как отчаяние опять возвращалось и сводило с ума. Надежды на помощь и участие рухнули, в обнаженной, израненной душе остались одни развалины. Ситуация бессовестно вернулась на круги своя.
                Обессиленная произошедшими событиями и переживаниями за них, Светлана дотащилась до кровати обездвиженного отца. И тут к огромному изумлению обнаружила, что находится в палате не одна, конечно, исключая двух больных пожилых мужчин. Около соседа, что лежал у стены справа от входа на специально оборудованной кровати, бесшумно передвигаясь, хлопотала женщина лет сорока-сорока пяти, одетая в обычные синие спортивные штаны с красными узкими лампасами и голубую футболку, расписанную на груди словами на английском языке. Весь ее внешний вид: полное отсутствие даже намека на макияж; не уложенные в прическу волосы; небрежность в одежде и домашние тапочки на ногах, говорили о продолжительном пребывании в стенах медицинского учреждения. Причины пребывания и выполняемые функции легко угадывались.
                Судя по тому, что женщина совершенно никак не отреагировала на появление в помещении постороннего человека, складывалось вполне обоснованное предположение - ее заранее предупредили. И явление Светланы не стало для нее неожиданностью. Она тихо и спокойно занималась своими неотложными делами. Между тем, расстроенная отношением медиков к судьбе отца, Светлана, сидя на свободной кровати, прибывала в полной прострации. Видимо ее внутреннее состояние настолько ярко проигрывалось на лице, что незнакомка не обращая внимания на условности, сама подошла к отрешенной от внешнего мира, женщине.
- Я здесь ухаживаю за своим папой и, Валерий Михайлович попросил меня временно приглядеть за вашим больным. Доктор осматривал его минут пятнадцать назад, температуру записал на листочке, - кивком головы указала на прикроватную тумбочку. - Он забрал сестру. Там по «Скорой» привезли женщину, они ушли ее принимать.
                Спокойная, сдержанная речь невольной помощницы, вернула женщину из состояния возмущения. Оказалось отсутствие сестры легко и просто объяснялось. Действительно, не один же Евгений Викторович находился в больнице, не одному ему нужна была помощь медиков. Безусловно, в любой момент могла сложиться нештатная ситуация или такая как в данном случае - привезли больную. А она уже невесть что надумала, успела обидеться, расстроиться и даже озвереть. Лицо Светланы просветлело, она почувствовала прилив сил, желание бороться. Вот так она сама легко, без лишних уговоров, загнала себя в негативные, совершенно беспочвенные переживания. Вместо того, чтобы осторожно разузнать обстановку и сделать правильные выводы, изрядно встряхнула свою нервную систему и осудила, неплохих людей.
                Справа раздался хриплый клокочущий вздох и шумное то ли постанывание, то ли кряхтение. Женщины не сговариваясь, спешно перешли к кровати больного соседа. Он лежал с широко открытыми глазами, на лице только теперь Света разглядела неестественную гримасу: уголки губ с левой стороны рта опущены вниз, носогубные мышцы словно заледенели в насмешке, складывалось впечатление, что мужчина, передразнивая кого-то, не в состоянии вернуть лицу нейтральное выражение. Проследив за взглядом, «подруга по несчастью» тихим шепотом, так чтобы не слышал отец, пояснила:
- Папу сразу парализовало, речь отнялась . . .
- Как? Совсем? - невольно вырвались вопросы.
- Он все слышит и, как мы предполагаем, понимает. Пытается объясниться, но выходит только мычание. Так что больше угадываем, чем понимаем. Не работают левая рука и нога . . .  - Голос женщины задрожал и она пытаясь скрыть расстройство, отвернулась и намеренно принялась наводить порядок на тумбочке. Светлана почувствовала себя неловко. Получилось так, что она невольно своими вопросами задело за самое печальное, объединяющее их всех под одной крышей. Может быть потом, позже, они привыкнут к «зигзагам судьбы», но пока раны болели и кровоточили.
                Светлана вернулась к своему отцу. Евгений Викторович лежал в исходной позе и никаким образом не проявлял себя, только размеренное дыхание говорило о жизни присутствующей в неподвижном теле. Внимательно разглядывая  отстраненное лицо больного, к собственному удовлетворению обнаружила полное отсутствие каких-либо изменений на нем. Судя по спокойному, даже где-то умиротворенному выражению, можно было не ожидать существенных перемен в состоянии здоровья. Однако недавние слова Валерия Михайловича разбивали вдребезги все надежды на благополучный исход. Просто размеры катастрофы в полной мере еще неизвестны и проявятся, когда больной придет в сознание. А пока нужно ухаживать, контролировать и терпеливо ждать.
                Новоиспеченная сиделка, стараясь не шуметь и не делать лишних движений, разобрала пакеты и, разложив в тумбочке необходимое в определенном порядке, скептически осмотрела холодное содержимое тарелки. В конечном итоге, решив вылить его в унитаз, обратилась к соседке по палате:
- Извините, - та уже прилегла на свободную кровать рядом с кроватью отца и углубилась в книгу, - я здесь еще ничего не знаю. Подскажите, где туалет?
                Женщина отложила книгу и села на кровати, спустив ноги на пол, видимо считая, что вести диалог лежа, не вполне удобно.
- Туалет при выходе из палаты налево, вторая дверь от конца коридора по нашей стороне . . .
- Мужской и женский отдельно? - сразу вопросом уточнила любопытная.
- Нет. Там обычные, без опознавательных знаков, две кабинки и общая раковина в предбаннике. Здесь же большой бак для мусора, туда, в том числе, выбрасывают грязные пеленки и памперсы. Последняя дверь - умывальник и там тоже бак. Это для грязного белья . . .
- Разве постель меняют не в общем порядке? Или существует определенный график? - понимая серьезность положения Евгения Викторовича и, соответственно, длительность его пребывания в отделении, этот момент вызывал понятный интерес. - Я смотрю у вас собственная постель . . .
- Так захотела мама, а мы с сестрой и не спорили . . для больницы тоже удобно - меньше забот.
- Сами стираете . . .
- Сами, нас ведь трое. Заболевание папы само по себе предполагает частую смену белья. Вроде уж стараешься и памперсы непромокаемые, и пеленка, а все равно с дежурства уходишь, так сказать, с узелком.
- Почему?
                И опять прозвучал загадочный ответ:
- Начнете ухаживать: переодевать, подмывать, кормить и все поймете, - женщина печально улыбнулась.
- Меня Света зовут и, судя по всему, при самом благоприятном исходе мы здесь надолго.
- Лена, - отрекомендовалась незнакомка. - Мы здесь старожилы - находимся третьи сутки. Дежурим сутками по очереди с сестрой и мамой . . . Маму не хотели привлекать, она уже в солидном возрасте, да и со здоровьем проблемы, но куда там, даже слышать наши аргументы не хочет.
                Светлана, облокотившись на спинку кровати, где сидела Лена, расспрашивала скорее не для сбора необходимой информации, из желания ощутить чью-то поддержку, поделиться своим горем. Ей было необходимо понять: откуда черпают силы, получают надежду те, кто волею судьбы оказался в схожей ситуации. Сама она лежала в больнице всего раз и то в далеком детстве, когда было лет шесть от роду. Каталась на снегурках, неловко упала прямо на локоть, сильно ушиблась, на суставе образовалась огромная шишка. Резкую и продолжительную боль перетерпела, решив не рассказывать родителям о случившемся, потому что на ледяную площадку отправилась без разрешения. К вечеру боль стихла и девочка легла спать. Утаить ушиб оказалось невозможным - утром рука заметно опухла и не сгибалась в локте, а шишка обрела красно-синий цвет. Перепуганный отец живо, на санках, отвез дочь в больницу, оттуда по направлению ее положили в травматологию. Девочка пролежала в травматологии неделю, привыкшая к самостоятельности и свободе, тяжело переживала невольное заточение. Правда, еще дважды Светлана находилась на государственном обеспечении в медицинском учреждении, но это только в роддоме и это из области счастливых историй.
- И как вам здешние врачи? Как персонал?
- Как везде . . . никто никому, по большому счету, не нужен . . . Хорошо хоть родственникам разрешают находиться рядом, ухаживать за больными . . . Да и то, я думаю, не от хорошей жизни . . . Нужно же как-то обихаживать лежачих.
                Света искренне удивилась:
- А нянечки?
- О чем вы? Какие нянечки? - хмыкнула Лена, будто «блаженная» соседка заговорила о содержании в элитных палатах. - Есть здесь, не знаю, как правильно назвать, медицинская сестра или нянечка в возрасте. Так она половой тряпкой машет. С утра палаты моет, в перерыве на тележке завтрак развозит для лежачих. Потом кабинеты моет, в перерыве обеды развозит. К вечеру моет места общего пользования и огромный коридор. Заканчивает ужином на тележке. Есть еще одна, видимо тоже из младшего медицинского персонала, - пожилая женщина, пенсионерка. Та в столовой заправляет, посуду моет. К ней же обращаются за сменой чистого белья. Если сами не попросят, никто им на блюдечке с голубой каемочкой чистое не принесет. Она более менее крепких больных организовывает в помощь себе. Попробуй кастрюли с едой из кухни в отделение поднять или баки мусорные вынести . . .
- Получается вроде самообслуживания.
- Получается.
- А как врачи? - рассказ о порядках в больнице совсем не радовал.
- А что врачи? Вы же, Светлана, взрослый человек, честное слово . . . Стоящие, хорошие врачи работают в частных клиниках. Их чисто по-человечески можно понять: там достойные условия, достойная зарплата, по большому счету, за одну и ту же работу. Разве богатые иначе болеют или у них другие болячки? Уверяю, все тоже самое, только препараты другие и требования . . . Это на нас - нищебродов можно наплевать, а попробуй наплевать на «денежный мешок» или «властелина вселенной»?
                Светлана с досадой подхватила печальную тему:
- Вы правы, Лена, хороший специалист за хорошую зарплату работает в хорошем месте . . . Неужели все так плохо? - в глубине души хотелось надеяться хоть на какой-то позитив.
- Валерий Михайлович, говорят, прекрасный диагност. Он здесь работает недавно, но ходят слухи, что собирается уходить. Мы тоже попали в его дежурство, и он нас тоже ведет.
- Да уж . . . перспектива неутешительная, - Света подвела черту откровениям и вернулась своему больному.
- Поверьте, доктор сделает все возможное, - заверила Лена отчаявшуюся соседку.
                Света присела на свободную кровать рядом с Евгением Викторовичем и обернулась к собеседнице.
- Он мне очень страшную перспективу обозначил . . .
- Не расстраивайтесь раньше времени. Он так говорит не из желания запугать или повредничать. Когда близкие слышат обнадеживающий диагноз, верят, что с больным ничего плохого уже не случится и отпускают болезнь на самотек, мол, медики и без их участия вытащат человека. Навещают, конечно, но ведь за больным нужен постоянный уход и значимую роль играет любовь и внимание. Когда случается трагедия и родственник умирает, тогда во всех грехах обвиняют персонал, мол, наобещали, обнадежили, а сами не досмотрели, вовремя не приняли меры. Крик, шум, скандалы. Вот, я думаю, Валерий Михайлович и не обнадеживает людей, особенно тяжелобольных, чтобы потом, в случае летального исхода, было меньше обид и претензий, хотя . . .
- И все-таки это очень жестоко, - запротестовала Света. - Когда он сказал, что все совсем плохо и улучшений ожидать не приходится, я чуть в обморок не грохнулась. Случись на моем месте мама? Можно смело в этом отделении еще одно место искать.
- Ей бы он иначе сказал, - примирительно улыбнулась Лена. - Вы и на ночь останетесь?
- Обязательно. Пока температура не стабилизируется, буду точно здесь жить.
- Тогда переодевайтесь. У вас есть во что?
                Светлана достала из пакета тоже спортивный костюм - одежду на все времена и случаи жизни.
- Пойду в туалет, переоденусь . . .
- Зачем? Мужчины наши все равно ни на что не реагируют, а я не в счет. Переодевайтесь в палате. Я покараулю в коридоре, чтобы никто не вошел.
                Незаметно стемнело, некоторое время в палате наблюдались умиротворенные легкие сумерки. Лена дремала. Светлана, задрав ноги и облокотившись на спинку стула, пыталась принять более менее удобную позу для кратковременного отдыха, однако спина быстро немела, и приходилось опять искать очередной вариант преткновения. Уже знакомая дежурная медицинская сестра пришла делать уколы, одним щелчком выключателя нарушив идиллию покоя. Яркий электрический свет бесцеремонно, до рези в глазах, заполнил пространство помещения. Внезапная бестактность раздражала уставшую женщину. Хотелось удобно лечь в свою постель, натянуть одеяло до самой макушки, забыться глубоким продолжительным сном, а вместе с ним выкинуть из головы весь случившийся кошмар.
                В состояние Евгения Викторовича никаких перемен, бессознательное никак не выпускало его из цепких объятий. Если не знать о сложившейся ситуации, можно подумать: мужчина спит тихим, спокойным сном и сон его настолько приятен и беззаботен, что дыхания почти не слышно. Время от времени дочь поправляла на нем и без того неподвижное одеяло, замеряла температуру и добросовестно записывала показания на клетчатый листок бумаги. Затекшие ноги, ломота во всем теле, тяжелая голова вызывали волну жалости к себе несчастной. Светлана будто смотрела на свою физическую сущность со стороны и, становилось безумно жалко себя вымотанную, помятую, елозившую на проклятом, неудобном стуле несколько бесконечных часов в попытке принять то одну, то другую позы, чтобы вытянуть ноги и хоть чуть-чуть расслабиться.
                Наблюдая раздраженную возню соседки по палате, Лена бесшумно положила стопку глянцевых журналов рядом с ней.
- Полистайте, отвлекитесь, а то в ожидании «приговора» можно запросто спятить.
                Светлана вымученно изобразила на лице искреннюю благодарность. В данный момент это развлечение становилось спасательным кругом в полной безысходности ожидания. Впрочем, как ни странно, именно аляпистые фотографии актрис в двусмысленных позах казались сейчас чем-то далеким, мелким и ничтожным. В стенах районной больницы праздник жизни представлялся незаслуженно роскошным. Здесь, где на расстоянии вытянутой руки боль и страдания десятков, фактически, нищих людей, пышные наряды и неограниченные возможности, с позволения сказать, элиты нашего общества, были особенно безнравственны. Одолели мысли о несправедливости мирского бытия почему-то  вместе с красочными журналами. До глубины души стало обидно за папу, за того дядечку - отца Лены, за всех тех стариков и старушек, что волею болезней попали в отделение. Странным и непонятным казалось положение вещей, о которых она еще сегодня утром не имела представления и не задумывалась.
                Вот ведь, есть добротная больница и это действительно так: с теплыми, светлыми палатами; свежим, вполне себе приличным ремонтом. Да, нет удобных, специальных приспособлений, оборудования, но разве именно это самое главное? Главное, пожалуй, наличие хороших специалистов, необходимых медикаментов и должного ухода за больными. Теперь же, как выяснилось: специалисты разбежались сами лечить «деньги» и власть имущих; младший медицинский персонал разогнали намеренно, говоря просто, нянечек сократили, очевидно, за ненадобностью; на эффективные медикаменты в казне не хватает денег. Потому впору призвать: «Спасайтесь, кто и как может! Медики бы вас укололи чем «надо», что лечит. Но уж вы, родственнички больных, не дайте им помереть, озаботьтесь, купите это что «надо», а то ведь вколют что «есть». В любом случае обязаны лечить, все же клятвой повязаны».
                И носятся родственники со списками по аптекам за препаратами, шприцами, пеленками, памперсами и еще много за чем. От подобных невеселых мыслей глянец выглядел, как бал во время чумы. Все улыбающиеся, переходящие из одного журнала в другой, знакомые, изрядно надоевшие физиономии, демонстрируя статусность и деньги побрякушками и обнаженными телами в фривольных позах, вызывали неодолимую тошноту.
                Вдруг цепкое ухо Светланы, настроенное на малейшие изменения звуковых сигналов во внешнем мире, выхватило мерное позвякивание. Позвякивание раздавалось из коридора, сначала издалека, еле различимо, но по мере приближения к дверям палаты уже слышался странный перестук и поскрипывание колес. Поравнявшись с дверью, весь набор шумов прекратился, что привело еще к большему замешательству. Первая мысль, промелькнувшая в связи с непонятной возней, - привезли еще одного тяжелого больного на каталке, теперь, наверное, пытались его перенести. Света потянулась за стопкой журналов лежащих на свободной кровати, в это время дверь осторожно, почти бесшумно открылась и в помещение проскользнула приятного вида, пожилая женщина в зеленого цвета легких брюках, удлиненной курточке с накладными карманами и шапочке того же цвета.
                Из-под шапочки, провалившейся до самых бровей, выбился локон темных волос вперемежку с сединой. Губы не столько подкрашены тональной помадой, сколько просто обозначены на лице и никакой прочей косметики. Женщина плавно, можно сказать, профессионально вплыла в центральный проход, разделявший помещение на две половины. В обеих руках у нее - две тарелки с кашей. Сначала она проплыла к тумбочке Лены и со словами:
- Кормите, милая, своего папеньку, - ловко, словно жонглер в цирке, поставила тарелку, наполненную жидким варевом. Лена благодарно улыбнулась заботливой женщине в ответ, нехотя спуская ноги с кровати.
- Спасибо, тетя Зоя.
- Здоровьица вам, милая, - бодро бросила тетя Зоя и, лавируя бедрами между кроватей, направилась в сторону Светланы.
-А это вашему больному, - как-то уважительно, осторожно поставила тарелку на тумбочку. - А у вас кто болеет, извиняюсь спросить?
- Тоже . . . папенька . . . - мрачно отшутилась сиделка.
- Что же это с мужиками делается? Молодые еще совсем, крепкие . . . а ведь как ручейки . . . стекаются . . . в больницу . . . - всплеснула она освободившимися руками.
- Ты не горюй, милая, поднимут вашего папеньку . . . обязательно поднимут. Только и вам . . . - тетя Зоя аккуратно подбирала правильные слова, - постараться надо. Без внимательного ухода, без любви родных людей, тяни не тяни - не вытянешь с того света. Я вам, девоньки, от души скажу: трудно обозначить, что важнее для обреченного человека - любовь близких или дорогое лечение.
                Мудрая наставница задержалась у входной двери.
- Я много чего в жизни повидала, да и здесь тоже . . . Бывало и болезнь одинаковая, и лечат одинаково, а выгребает тот, за кем и днем и ночью в самые страшные моменты, люди ходят . . . Бывало, вот уж и с душой прощается . . . ан, нет . . . слезы, молитвы матери или жены с того света возвращают . . . Никакие лекарства теплоту сердца не заменят . . .
                Тетя Зоя скрылась и тут же вернулась с двумя тарелками, теперь в них лежало по приличному куску творожной запеканки.
- Давайте, девоньки, это вам. Мужичков своих кашкой жиденькой покормите, а сами запеканочки рубаните. Силенки вам, ой как нужны . . . - первой она опять отоварила Лену, которая предусмотрительно готовила ложку и кружку.
                От предложения подкрепиться за счет больницы, Светлана намеревалась наотрез отказаться. Прихваченные из домашнего холодильника, йогурты покоились в пакете и ждали своей очереди, но за весь суетный день она ни разу о них не вспомнила.
- Извините, тетя Зоя, можно я тоже буду вас так звать?  - нерешительно обратилась к доброй женщине. - Папа мой еще без сознания, может быть, вы кому другому кашу отдадите? Да и у меня для себя перекусить найдется . . .
- Эх, милая, я здесь давно знаю кому, когда и что надо, - поставив запеканку рядом с кашей, приобняла смущенную бунтарку за плечо. - Ваш папенька может очнуться в любую минуту, чем же вы его поддержите? Уж не своим ли перекусом? Так доложу вам, милая, на всякий случай, что глотать ему будет очень затруднительно, если вообще возможно. Придется его, как ребеночка малого из ложечки кормить. Каша специально для таких и сварена. Ее жевать не надо - знай глотай. Вечер и ночь еще впереди. Не спеши отказываться . . . а не сгодится . . . ты ее утром в столовую отнеси . . .
- А запеканка как же?
- Чем тебе запеканка не угодила? У нас хорошо готовят . . .
- Я не о том . . . Ну, вообщем . . . - мялась Света подбирая слова, чтобы не обидеть благодетельницу, - выдают на конкретных людей . . . как же они . . . не достанется . . .
                Тетя Зоя умело рассмеялась, тихим, приглушенным смехом:
- Уж за это ты не беспокойся. Сегодня выходной, многих родня навестила, еды натаскали столько, что в двух холодильниках не помещается. Они домашним балуются, от больничной еды отказываются. Ешь на здоровье, не переживай, голодных в отделении нет . . .
                Заботливая нянечка опять исчезла в коридоре, откуда раздался знакомый призыв:
- Давайте, девоньки, с кружками за чаем . . .
                Лена, подхватив вместительную, нарядную кружку, выпорхнула из палаты. Света тоже не заставила себя дожидаться, последовав ее примеру. Наливая в кружку чай сомнительного цвета и качества из объемного алюминиевого чайника изготовленного в «доисторические» времена, тетя Зоя шепнула:
- Я вижу - вы женщина уважительная, совестливая, послушайтесь моего совета: не гнушайтесь пищей, поешьте. Поверьте, этой ночью вам силы, ой как, пригодятся. Побегать и поворочать обязательно придется. Возьмите хлебушка и, с Богом.
                От этих простых и в то же время душевных слов, в носу у Светы защекотало, на глаза навернулись слезы. Заставлять себя есть, к удивлению, не пришлось. Она с аппетитом, вприкуску с хлебом, съела всю запеканку. Выпив ровно половину кружки чая, остальное припасла на всякий случай для отца. Почувствовала, как жизнь, разливаясь теплым потоком, возвращается в уставшее тело.
                После ужина прошло не более часа. Света, привычно взяв градусник, наклонилась над отцом. Осторожно сунула градусник под мышку левой руки и собралась уже пристроиться рядом на кровати больного, чтобы безжизненную руку придерживать плотнее к телу, как веки Евгения Викторовича нехотя дернулись раз, потом другой . . . Сначала сиделка приняла действительное за желаемое, уж очень хотелось чтобы отец наконец очнулся. Нет, не показалось: в самом деле, веки медленно, с перерывами подергивались, словно больной натужно пытался их приоткрыть. Тяжело, сонно поднялись и на нее, склонившуюся и обомлевшую от неожиданных перемен, взглянули совершенно безразличные, отстраненные, какие-то чужие, незнакомые глаза. Они смотрели бессмысленно из ниоткуда в никуда. Опасаясь даже двинуться с места или разогнуться, Светлана замерла в неудобной позе. Беззвучно подкралась Лена и зашептала в самое ухо:
- Бегите за Валерием Михайловичем, я покараулю . . .
                Женщина в каком-то  неосознанном беспамятстве мгновенно сорвалась в коридор. Доктора нашла в «СЕСТРЕНСКОЙ», беззаботно наслаждавшегося телевизором и кофе, аромат которого заполнял небольшое помещение. Взглянув на растерянное лицо внезапно ворвавшейся посетительницы, все сразу понял. Они столкнулись в проеме двери в палату. Евгений Викторович лежал с открытыми глазами, абсолютно безучастный ко всему происходящему вокруг него. Волевым движением Валерий Михайлович отодвинул Светлану, немыслимым образом оказавшуюся первой у кровати больного, принялся осматривать, будто впервые столкнулся с ним. В первую очередь измерил пульс, оттянув веки на обоих глазах, заинтересованно заглянул в них, раскрыл рот, перешел к ушам. Закончив с изучением головы, при полном сосредоточенном молчании, принялся за тело и конечности. Встревоженная дочь не сводила глаз с доктора, видимо надеясь прочитать на его лице хоть какую-то информацию, лучше если утешительную.
                Однако врач невозмутимо четко выполнял профессиональные функции, поднимая то руки, то ноги, сгибая их в суставах и возвращая в исходное положение, ощупывая тело или поворачивая голову. Ни один мускул на его лице не дрогнул. Никаких чувств или эмоций, отражения радости или огорчения, прочитать было невозможно. Осмотр закончился. Валерий Михайлович присел на стул, недавно покинутый сиделкой, жестом пригласил ту присесть на свободную кровать рядом.
- Что сообщить обнадеживающего? - в задумчивости рассуждал он вслух сам с собой, хотя, безусловно, сказанное предназначалось дочери. - Да, забыл спросить: когда температуру замеряли в последний раз?
                Светлана спохватилась. Она же и заметила перемены, когда ставила градусник. Метнулась за ним. Ловко сунув руку под мышку отцу, суетливо завозилась там отыскивая нужную вещь, и облегченно выдохнув, протянула его:
- Вот . . .
- А что у нас перед этим было?
- Вот . . . - сунула прямо в руки врачу исписанный цифрами листок.
                Валерий Михайлович пробежался глазами по листку, задержал взгляд на градуснике:
- Температуру сбивали дважды?
- Ага, - сиделка выжидающе кивнула головой. - Я два раза ходила в «СЕСТРЕНСКУЮ» . . . еще кроме этого дважды ставили уколы и капельницу.
- А препараты, что назначил купить, где?
- Так сестре отдала . . . Она сказала, я и отдала . . . Не надо было? - от беспокойства голос сел до хрипоты.
- Отдали и отдали. Правильно сделали . . . ими и колют.
                Света, внешне вроде как успокоилась, но где-то внутри уже завелся гнусный червячок сомнения: «Может и не нужно было отдавать. Поди, разбери теперь кому идут эти, совсем не дешевые, лекарства. Лежали бы ампулы в тумбочке, знала бы наверняка, что препараты на папу работают . . .» Разочарования прервал Валерий Михайлович:
- Врать вам не стану и успокаивать тоже не стану. Динамики положительной не вижу. Процесс разрушения продолжается не смотря на все ваши усилия. Предстоит трудная, бессонная ночь и . . . очень может быть . . . не одна. Загадывать не будем . . . мужайтесь . . .
- А как же он? - в непонимании растерялась Света.
- Его будем лечить . . . при вашем активном содействии . . . Пожалуйста, без истерик . . . Вот так и никак иначе . . .
                Валерий Михайлович устало поднялся:
- Вы располагайтесь на соседней кровати. Ложитесь поверх одеяла. Если нужно укрыться, обратитесь к сестре . . .
                Врач перешел к отцу Лены. Там задержался недолго.
- Все идет нормально. Кризис миновал. Теперь в большей степени его состояние здоровья зависит от вашего внимания и ухода. Следите за астмой . . . кислород давайте чаще, пусть дышит.
                Лена понимающе закивала:
- Спасибо, доктор . . .
- Завтра начинайте приподнимать хоть на пять минут. Позже нагрузку будем увеличивать.
                Вынужденный обход закончился, и здоровые обитатели палаты угомонились. К десяти часам вечера хождения по общему коридору прекратились, свет приглушили и отделение погрузилось в тревожный сон. Пятая палата тоже перешла на ночной образ жизни. Верхний свет выключили, приоткрыв дверь в коридор, попытались не оставить помещение уж совсем в полной темноте. От тускло горящей лампочки где-то в глубине длинного коридора, блеклое подобие электрических лучей, достигая довольно широкой дверной щели, ложилось еле заметной полосой по проходу, давая возможность определять очертания предметов обстановки. Окна палаты выходили во двор, засаженный высокими кленами, и где не наблюдалось ни единого фонаря. В довершение ко всему, ночное небо, затянутое плотными низкими облаками, не радовало сиянием звезд и светом луны. Теперь задача сиделки усложнялась - с градусником предполагалось ходить в освещенные места.
                Лена спокойно улеглась на свободную кровать около своего отца и, накрывшись собственной курткой, сонно засопела. Светлана, разместившись на предложенном месте, наконец, вытянула уставшие, отекшие ноги. После нервного, хлопотного дня она впервые ощутила некоторое облегчение, и даже некоторое подобие радости. Теперь уже не так обреченно жалела себя, такую загнанную заботами и несчастную в свалившемся на нее горе. Если бы ей еще сообщили, как соседке по палате, заветное  «кризис миновал», то, наверное, хоть на мгновение почувствовала себя счастливой. Однако до этой приятной новости было далеко, да и прозвучит ли она вообще?
                Несмотря на не покидающую тревогу, усталость брала верх над сопротивляющимся организмом. Веки наливались непомерной тяжестью, глаза предательски закрывались. В какой-то момент, как ей показалось, буквально на несколько минут, провалилась в теплое, обволакивающее небытие. Шаги по коридору, довольно громкая приближающаяся к палате речь, выдернули женщину из состояния короткой, томной «нерваны». Судя по эмоциональности разговора, обсуждался серьезный, жизненно важный вопрос и в обсуждении участвовали, как минимум три голоса. Впрочем, к деталям она не прислушивалась, напрасно полагая, что шествие никоим образом не заденет ее интересов. Надежды не оправдались. Процессия дружно вошла в спящее помещение.
                Дверь властно распахнулась, щелкнул выключатель и яркий электрический свет наполнил палату для тяжелобольных. Он резанул по глазам и на несколько неприятных секунд ослепил находящихся в ней. Светлана, по-солдатски резво, села на кровати. Пока она старательно терла ладошками слезящиеся, ослепленные глаза, процессия во главе с разодетой и броско раскрашенной женщиной выдвинулась к окну. Вслед за громогласной, эксцентричной дамой следовал еще довольно крепкий седоволосый старик в элегантной, дорогой пижаме. За стариком, суетливо озираясь по сторонам, семенил толстый, возрастной мужчина в зимней куртке на меху и лужковской кепке. В руках он держал объемную спортивную сумку синего цвета с множеством разного рода рекламных наклеек и темный, нарядный пуховик, скорее всего принадлежавший ухоженному седому старику. Шествие замыкал Валерий Михайлович. В отличие от посетителей, он не спешил углубляться на территорию помещения и оставался у входа, предусмотрительно прикрыв входную дверь за спиной.
                Испуганная неожиданным вторжением незнакомых людей, заспанная Лена подскочила с кровати и замерла около тумбочки по стойки «смирно», будто дневальный на посту. Яркая шатенка с копной торчащих во все стороны волос, презрительно окинула взглядом палату и, сморщив нос, словно находилась в запущенном, изгаженном, общественном туалете, не обращая внимания на больных, возмущенно произнесла в полный голос:
- Вы куда нас привели? Предлагаете нам общую палату вместе с этими . . . - многозначительно указав взглядом на присутствующих женщин и беспомощных мужчин. - Кто позволил вам издеваться над нами?
                От дверей раздался на удивление невозмутимый голос доктора:
- Другой палаты у нас нет. Это лучшее, что могу предложить . . . Другие палаты заполнены полностью, там от шести и больше человек . . .
- Как вы смеете предлагать моему отцу эту помойку? - агрессорша переходила на крик.  Мой отец всю свою жизнь отдал партии и народу! Как вы смеете заслуженного партийного деятеля определять в непристойные условия? Неужели вы в серьез полагаете, что я оставлю здесь заслуженного, больного человека? Да он просто задохнется от этой вони . . .
                На этом вопле истерички, Светлану, что называется, «пробило». Она медленно поднялась и, ухватившись за спинку кровати, где лежал немощный отец, как бы прикрывая его собой, с трудом сдерживая злобу, прошипела:
- А ничего, что здесь находятся тяжелобольные? А ничего, что каждый из них находится на грани между жизнью и смертью?
                Резко оттолкнувшись, сделала шаг по направлению к обидчице, складывалось впечатление, что еще один звук и Светлана пантерой бросится на защиту близкого человека. Та, понимая угрожающий расклад ситуации, отчаянно взвизгнула:
- Еще лучше! Собрали в больнице всякий отстой! Пригрели бандитов! Я с вами разберусь . . . Я буду жаловаться . . .
- Заткнись или я за себя не ручаюсь. - Плечи женщины развернулись, взгляд из-под лобья, сжатые кулаки - все говорило о решительности намерений. - Пошла вон отсюда. Вон, сказала. Здесь больные люди лежат, а не скот . . .
                Процессия обмерла. Опешившая от недетского отпора обычной, заморенной женщины, компания «раскрыла рты». Первым в чувства пришел старик.
- Ладно, дочка, не заводись, - обратился он к сопровождавшей даме. - Нет отдельной палаты и нет. Позвони Алику, у него наверняка все есть.
- Есть? - огрызнулась агрессорша. - Конечно, есть! А сколько он с нас возьмет? Я деньги не печатаю. Здесь бесплатный уход и условия содержания мне хвалили . . .
- Не все что хвалят, соответствует действительности, - попытался смягчить конфликтную ситуацию мужчина в кепке. - Раз условия не нравятся, пойдемте, обсудим этот вопрос в другом месте. Действительно, здесь тяжелобольные.
                Дама демонстративно поправила копну на голове и достала из лакированной сумочки красивый кружевной платочек. Поднеся его к носу, строевым шагом прошествовала к выходу из палаты мимо старика и мужчины в кепке. Они невольно шарахнулись, прижавшись к спинкам кроватей. Процессия покинула помещение. Щелкнул выключатель. Опять воцарились покой и тишина. Из Лениного угла донеслось:
- Ну вы, Света, даете . . . я бы так не смогла . . .
- Спите, Леночка . . . я бы тоже так не смогла . . . папа, знаете ли . . .
                Неожиданная нервная встряска на некоторое время разогнала сон, вывела из равновесия. Но «бодрое» состояние продлилось недолго. Разжигай она мысленно огонь ненависти к зажравшейся былыми привилегиями отца, самой обычной хабалке, муссируй осуждения и возмущения, можно было продлить боевой настрой и тем самым задвинуть сон куда подальше. Но тратить силы и здоровье на «смакование» непристойной ситуации, совсем не хотелось. Голова незаметно поплыла, а вместе с ней палата, врачи, сестры, уколы . . .
                Хлоп! Уколы! Неведомая сила встряхнула Светлану и подбросила на кровати. Ужас! Она уснула! Уснула крепко и надолго! Рядом находится умирающий отец, а она . . . уснула. Торнадо подхватил женщину, она моментально слетела с кровати и, схватив привычным движением с тумбочки градусник, сунула под мышку отцу. Сама стоя на коленях перед кроватью Евгения Викторовича, умываясь собственными слезами, шепотом отчаянно причитала: «Прости, прости меня, родной . . . я виновата . . . я заснула, - ей казалось, что вопреки всему время остановилось. На счету каждая секунда, а она вынуждена ожидать результатов замера. - Одну ночь . . .только одну ночь нужно было потерпеть . . . гадина я, гадина . . . не утерпела . . . Не умирай . . . прошу . . . не умирай. - Она гладила нос, глаза, волосы родного человека и ощущала, как его лицо становится мокрым от ее слез. - Не умирай . . . умоляю . . . не умирай . . .»
                Выхватив градусник, бросилась в коридор. Вихрем, босиком пронеслась в конец коридора к туалету. Яркая лампочка горела там постоянно. Кошмар! Температура поднялась чуть больше, чем на градус. Зажав в руке прибор, помчалась в «СЕСТРЕНСКУЮ» - никого нет, бегом в «ПРОЦЕДУРНУЮ» - никого нет, в два прыжка оказалась около двери кабинета дежурного врача. Действуя совершенно неосознанно, где-то на границе между реальностью и сумасшествием, рухнула перед дверью на колени. Почему не постучала, не позвала, позже даже самой себе объяснить не смогла. Она завыла в замочную скважину, как в зимнюю голодную, холодную ночь на луну воет одинокая, обессиленная волчица. В завывании слышалось столько больной безысходности, что дверь распахнулась через считанные секунды. В темном проеме стоял в халате, без шапочки, босиком, заспанный Валерий Михайлович. И опять он все понял без слов.
                Не заботясь об обуви, он как был босиком, так и рванул быстрым шагом в палату. Сопя и утираясь на ходу, Света с трудом поспевала за ним. Щелчок выключателя. К огромному изумлению прибывших Евгений Викторович, как ни в чем не бывало, спокойно лежал с открытыми глазами и пальцами правой руки теребил край одеяла. Валерий Михайлович вопросительно повернулся к запыхавшейся Свете и грозно спросил:
- Вы что устроили, честное слово? Что за истерика?
- Понимаете, я уснула, - виновница переполоха потупилась в пол. - Проснулась и мне показалось . . . он . . . умирает . . . потом градусник . . . там больше чем на один . . . - Света всхлипывала и беспощадно терла нос. - Побежала в «ПРОЦЕДУРНУЮ» - нет никого и в «СЕСТРЕНСКОЙ» - нет никого . . . я испугалась . . .
                В палату, буквально, влетела медсестра, голос ее дрожал:
- Что с ним? Я ведь только . . . в туалет . . . в туалет . . . отошла . . . на минуту . . . отошла.
- Бегом шприц, - процедил сквозь зубы доктор. Обращаясь к Свете, раздраженно отчеканил:
- Ситуация при таком заболевании штатная. Я же вас предупреждал . . . вы же его сами . . . своей истерикой разбудили . . .
                Сестра сделала укол. Все, потушив за собой свет, удалились. Женщина села на стул. Больше искушать судьбу ей не хотелось. На кровати дежурить, конечно, удобней, но на стуле - надежней. Ни Лена, ни ее папа не проснулись.
                Первая довольно слабая волна суеты прокатилась по коридору уже в начале восьмого, сказывался все позволяющий распорядок выходного дня. К началу новых суток пребывания в больнице, температура у Евгения Викторовича более-менее стабилизировалась. Первые, ранние шлепанцы зашаркали в сторону мест общего пользования. Своевременно смекнув, что с каждой минутой, поток желающих облегчиться и освежиться, будет возрастать, Света, улучшив спокойный момент, направилась в умывальник. Холодная вода из-под крана, безусловно, повысила тонус, однако истерзанная стрессовой ночью, голова никак не хотела соображать: она то кружилась легким недомоганием, то обреченно тяжелела, то впадала в вакуумную прострацию.
                Когда после водных процедур, женщина вернулась в палату, отец лежал молча и безучастно смотрел в потолок, около него находился доктор. Первая же мысль молнией посетившая сиделку, выбила почву из-под ног: «Пока я плескалась под краном, папе стало хуже и Лена, вероятнее всего, позвала Валерия Михайловича . . . Вся ночь насмарку . . . Зря надеялась . . .» Немая боль, отразившаяся на лице, не осталась незамеченной, вызвав печально-снисходительную улыбку у врача:
- Что это вы так резко перепугались? Что же мне теперь и больного осмотреть нельзя? Всякое приближение к вашему родственнику вызывает у вас панику, - он откинул одеяло и присел около кровати на стул. - Ночью, понимаешь, на амбразуры кидались . . . шумели . . . а теперь, надо же, струхнули.
- Я за папу . . . переживала . . . боялась . . .
- Да не нервничайте вы, пожалуйста, Я смену сдаю, ухожу домой. Сейчас Ирина Владимировна на сутки заступит, дальше курировать будет она. Я для нее в карте напишу, а вам что и как делать устно скажу.
                Светлана перегнулась через свободную кровать, вынула из верхнего ящичка тумбочки ручку и блокнот и, усевшись без лишних слов, приготовилась фиксировать указания.
- Я тут без вас уже похозяйничал: осмотрел больного без вашего на то разрешения и вот что скажу, уважаемая Светлана Евгеньевна, - официальность тона и обращения некоторым образом насторожили сиделку. - К великому сожалению не могу констатировать улучшения состояния, - он поднял указательный палец к потолку и выдержал значительную паузу, - но в случае вашего отца . . . отсутствие ухудшения . . . уже весьма обнадеживающий результат. Кризис не миновал: хрупкая стабилизация настолько хрупка, что температурный маятник в любое время может качнуться в сторону увеличения. Следите, еще раз призываю - следите за температурой и поведением больного. Судя по всему, он начнет пытаться говорить. Сейчас уже пробует шевелить языком, пока получается с огромным трудом, но это . . . пока . . . Речь к нему обязательно вернется. Весь вопрос в том, насколько адекватно будет соображать, узнает ли вас - близких людей, как отнесется к заболеванию . . . В любом случае, не пугайте его своими приставаниями и расспросами, и того хуже, - воспоминаниями. Не выказывайте обеспокоенности и, тем более, - слез. Делайте вид, что ничего страшного не произошло . . . Время покажет, как скоро к нему будет возвращаться память.
                Открепив от кармана халата булавку, Валерий Михайлович мелкими, зыбкими уколами пробежался сначала по левой руке, потом перешел на левую ногу. Евгений Викторович совершенно не реагировал на прикосновения иглы.
- Видите, рефлекса нет. Это говорит о том, что левая сторона тела обездвижена или проще сказать - парализована.
                Ночью, сидя на неудобном стуле, Светлана уже продумывала возможность парализации, но все же искренне надеялась на более благоприятный исход. Если бы она зациклилась на безысходности, то, скорее всего, руки у нее опустились еще тогда, в страшной, обреченной тишине ночи, и теперь она хваталась за соломинку:
- Это навсегда?
- Рано озаботились двигательными возможностями, - хмуро заметил доктор. - Сейчас нужно думать о том, выкарабкается ли ваш отец из катастрофического положения: выживет или отойдет в мир иной . . . Сейчас решается будет ли жить . . . а вы . . .
- Простите, - от стыда женщина съежилась.
- Я вам говорю к тому, что правая рука и правая нога у него, по всей видимости, действующие. Нужно внимательно следить за ним, как бы не навредил сам себе . . .
- Это как? - искренне удивилась Света. Она даже представить себе не могла, каким образом обездвиженный человек, может навредить себе.
                Валерий Михайлович будто прочитал подтекст вопроса:
- Мы же с вами не знаем, о чем думает больной, что происходит у него в голове, с чем ассоциируется пребывание в больнице. Он не понимает своей ущербности. Такие люди обычно ведут себя как в обычной жизни. Он может, например, попытаться встать с кровати . . .
- Мне нужно его держать?
- Не совсем . . . - поправив одеяло на больном, доктор поднялся со стула, - Понимаете, у нас нет специального оборудования, кроватей с ограждениями, как на той, - он взглядом указал на кровать, где находился Ленин отец, - поэтому вынуждены использовать, так скажем, подручный материал, проще говоря, - обычную доску. Сестра принесет вам и покажет как закрепить . . .
- Зачем?
- Как зачем? Он же упадет с кровати на пол . . .
- Парализованный? Как он упадет? - откровенно недоумевала женщина.
- Вопросы отпадут сами собой, когда все увидите своими глазами, а сейчас просто принимайте к сведенью. Старайтесь больше говорить с больным, проговаривайте каждое намерение или действие, комментируйте поступки. Он все слышит и видит . . .
- А кормить можно?
- Нужно. Сейчас у него специальный стол, питание жидкое. Воду тоже не жалейте: пусть пьет сколько хочет.
                Услыхав про воду, Евгений Викторович встрепенулся и  действующей рукой медленно потянулся к врачу.
- Видите, он хочет пить, дайте . . . да не из ложки . . . не из кружки . . . из бутылочки . . . с дозатором . . . Есть?
                Испугано растерявшаяся женщина, хлопала глазами:
- Мне про бутылочку . . . не сказали . . . я . . . не знала . . .
                До сих пор скромно сидевшая в своем углу Лена, словно мышка-норушка в норке, терпеливо дожидавшаяся очереди на осмотр своего отца, без лишних разговоров достала из тумбочки пустую бутылочку и вручила ее «подруге по несчастью».
- Очень хорошо . . . Все нашлось . . . - облегченно прокомментировал врач.
                Светлана благодарно улыбнулась, принимая столь необходимый в данных условиях, подарок:
- Большое спасибо . . . спасибо, Леночка!
                Лена молча, в знак одобрения, кивнула головой и удалилась на прежнее место.
- Если будут вопросы или заминки, - немедленно к Ирине Владимировне.
                Уже переходя к соседу, обернулся и добавил:
- Я буду через сутки. Очень надеюсь на заметные улучшения. Держитесь!
- Простите, Валерий Михайлович, я хотела отъехать часа на три. Вместо меня подежурит мама . . .
- Я бы не советовал этого делать . . . отслужите отцу до конца . . . чтобы в случае чего . . . не сожалеть до конца собственных дней . . . Пусть выйдет из кризиса . . .
                Светлана поняла без дополнительных пояснений о чем несколько завуалировано говорил доктор. Ей надо оставаться с папой пока состояние окончательно не стабилизируется, пока не прекратиться активная реакция разрушения головного мозга. Ей не на кого положиться. Престарелая мать не сможет должным образом контролировать ситуацию, а в момент ухудшения, вообще растеряется или того хуже, - запаникует и сама сляжет на нервной почве. Брат не торопился помогать близкому человеку попавшему в беду. У невестки свои заботы и больной свекор не вписывался в ее планы. Так что приходилось рассчитывать исключительно на себя.
                Лену перед самым завтраком сменила сестра Лида - «женщина приятная во всех отношениях», но чрезвычайно замкнутая и не разговорчивая. Сестры удивительным образом были похожи друг на друга и чертами лица, и фигурами, и даже прическами. В отдельных чертах лица, а главное в фигуре, прослеживалась батюшкина наследственность: обе ширококостные, невысокого роста, с поплывшими формами. Зато большая разница наблюдалась в темпераментах женщин. Шустрая, легкая на подъем Лена, буквально летала около кровати отца и по общему коридору. Все у нее получалось быстро и ловко. Лида же, словно не торопясь, плавала на отведенных для этого территориях. В грациозном, величественном «танце», осторожно неся себя по палате и отделению. Лена, уходя с дежурства, представила Светлане сестру. Лида отнеслась к новой знакомой совершенно равнодушно, не сказать, - пренебрежительно.
                Часом позже появилась еще одна родственница Лены - ее мама. Пожилая, ухоженная женщина с аккуратно уложенной прической из седых волос, высокая, худощаво-стройная, в темно-синем шерстяном платье покроя шестидесятых годов. Она напоминала классную даму в женской гимназии дореволюционной России. С ее приходом все нестыковки относительно двух сестер разом разрешились. Лида один в один напоминала свою мать: такие же манеры, движения, несущая себя стать, несколько высокомерная пренебрежительность в общении с людьми. Лена, скорее всего, в плане взаимодействия с окружающим миром, соответствовала отцу. Правда, в силу сложившихся обстоятельств убедиться в догадках не представлялось возможным, поскольку парализованный мужчина не двигался и не говорил.
                Сначала мать и дочь о чем-то шепотом переговорили, потом со знанием дела принялись за работу. Евгений Викторович по-детски тихо, безмятежно уснул. Света, подобрав под себя ноги, удобно устроилась на кровати с журналом в руках. Она, делая вид, что увлеченно читает, на самом деле внимательно следила за поведением соседей. Ей предстояло пройти свои университеты по уходу за больным отцом, и судьба давала уроки через наглядный пример.
                Пока Лида отлучилась на несколько минут из палаты, «классная дама» разложила на свободной кровати чистое снаряжение, на тумбочке приготовила баночки с кремом и пузырьки с жидкостью, забинтовала руку с катетером, видимо, чтобы не повредить ее неловким движением. Лида вошла с тазиком, наполненным чистой водой и сухими тряпками в руках. Работа закипела. Четко, выверено, женщины, будто хирурги перед операционным столом, обрабатывали грузного мужчину, переворачивая то на один, то на другой бок, то приподнимали его, просовывая под него чистые принадлежности и белье. При всем при том, в жарком, закупоренном помещении стояла невыносимая вонь. Когда конец «операции» явно обозначился, Света выскочила из палаты, чтобы продышаться. Безусловно, она могла бы вовсе не присутствовать при весьма неприятных моментах, но ведь все это предстояло делать самой и набираться ума-разума просто необходимо.
                Когда Лида покинула палату с тазиком и пакетом грязных тряпок в руках, Светлана решилась вернуться к отцу. Он все так же мирно посапывал укрытый под самый подбородок одеялом. В настежь открытую форточку под порывами свежего воздуха влетали меленькие снежинки и тут же бесследно таяли.
- Мы проветриваем, - «классная дама» комментировала обстановку строгим голосом, но дружелюбно. - Получше накрыли вашего папу. Заботиться все равно надо, сами понимаете . . .
                Света смущенно улыбнулась, мол, не надо оправдываться.
- При открытых форточке или дверях этого делать нельзя: они очень слабы и могут заболеть . . . вот мы и придумали . . . таким образом . . .


                Вступившая в права управительницы отделением, Ирина Владимировна вихрем пронеслась по вотчине вверенной ей на сутки. Она неожиданно появилась на пороге палаты для тяжелобольных и сразу решительно подошла к Евгению Викторовичу:
- Это вы вновь поступившие, - то ли спросила, то ли констатировала факт.
                Наклонилась над больным. Что хотела разглядеть на лице спящего мужчины, так и осталось загадкой. Проверила закрепленный лейкопластырем катетер  и спешно переместилась к другой кровати. Женщин приветствовала гораздо теплее, но и здесь не задержалась, «одарив» родственников общими фразами. Уже в дверях обернувшись, будто невзначай, бросила:
- Зайду позже . . .
                Весь скоропалительный вояж занял не более трех минут и привел Светлану в полное замешательство. Растерянное недоумение поведением врача настолько ярко отразилось на лице сиделки, что вызвало у Лиды желание каким-то образом оправдать неловкую ситуацию.
- Вы не беспокойтесь. Она сейчас очень спешит. Через некоторое время обязательно вернется и обстоятельно поговорит . . .
- Я так и поняла, - а что тут еще скажешь?    
                Тамара Андреевна появилась в отделении ближе к обеду, когда коридор и палаты наполнились посещающими и, больница загудела улием на разные голоса. Держа в одной руке внушительный пакет, в другой дамскую сумочку, она пристроилась на стуле около мужа. Евгений Викторович ничего не выражающим взглядом окинул жену как-то вскользь, было трудно определить - узнал он ее или нет. Когда она, оставив ношу, потянулась поцеловать, он натужно замычал, видимо делая отчаянные попытки что-то сказать, и потянул здоровой рукой одеяло на себя.
- Света, я не пойму: Женя прячется от меня? Он меня не узнает? - в голосе слышалась обида смешанная с полным непониманием. - Или он не хочет меня видеть?
- Мама, перестань, пожалуйста, я не врач и объяснить не могу. Да и врач в таком положении вряд ли даст однозначный ответ, - Света спустила ноги с кровати и села. - Он ночью пришел в себя, правда, пока не понятно его умственное состояние в отличие от физического . . .
- Это как?
- Парализована левая часть тела: левая рука, левая нога . . .
- Да ты что? - глаза Тамары Андреевны округлились, в них застыл откровенный ужас. - Он же двигал рукой, когда тянул одеяло, и в ногах у него копошилось. Я же сама видела . . .
- Услышь меня, мама. У него работают только правая рука и правая нога. Их ты и видела.
- Он говорит?
- Нет, но делает попытки. Доктор сказал, что речь восстановится, а что с головой еще не понятно. . .
- Поворачивает?
- Что поворачивает? - не поняла Света.
- Голову поворачивает?
- Поворачивает и даже ест.
                Последние слова, сказанные дочерью, послужи некой командой к действию. Пожилая женщина, повернувшись лицом к тумбочке, принялась вытаскивать из пакета привезенные продукты. На тумбочку легли: внушительный кусок отварной курицы, пять штук яиц вкрутую, копченая колбаса, сыр, хлеб, конфеты, печенье и пряники в одном мешочке, красивые зеленые яблоки. Целая гора съестных запасов требовала дислокации.
-  Ты, кроме плюшек, конфет и фруктов, остальное убери за окошко, там холодно, лучше сохранится.
- Зачем ты все это привезла? Папе это нельзя . . .
- Знаю, - нервно отрезала Тамара Андреевна. - Это тебе.
- Мне не надо . . .
- Надо!
                Смутившись собственной резкости, примирительно добавила:
- Светуля, девочка моя, я же понимаю, что от меня в плане физической помощи, мало толку. Памяти ведь совсем нет. Я же за Женей не услежу . . . Какая из меня помощница? Все заботы на твои плечи ложатся . . . Тебе нужно хорошо питаться . . . иначе . . . сил не будет . . . Ты бы съездила домой, душ приняла, покимарила, а я пока с Женей побуду.
- Нет, мамуля, спасибо, но домой поедешь ты. Доктор сказал, что кризис еще не миновал и мое пребывание здесь жизненно необходимо.
                На глаза Тамары Андреевны навернулись слезы:
- Я думала самое страшное уже позади. Женя очнулся и зашевелился - значит пошел на поправку.
- Очень хотелось бы, к сожалению, это не так. Я здесь останусь еще на сутки . . .
- Как же работа?
- Будем думать завтра. Главное теперь - прожить сутки и . . . выжить . . .
                Еще тревожной, ненадежной ночью, Света раз за разом возвращалась к одной и той же мысли - что произошло такого, отчего случился страшный инсульт. Она много читала, интересовалась медициной и физиологией и все ее знания, пусть ничтожно маленькие по сравнению с просвещенными умами, говорили об одном - следствия без причины не бывает. В данном случае тяжелая болезнь стала следствием каких-то переживаний, новостей или неприятностей. Не мог случиться инсульт на пустом месте, не мог. Даже если учесть, что негатив накапливался продолжительное время, а в случае с Евгением Викторовичем, это очень даже возможно. Поскольку он из тех людей, которые переживают свои и чужие проблемы у себя глубоко внутри, рвут на мелкие части душу и при этом внешне играют полное спокойствие. Причиной наверняка стало какое-то потрясение. Теперь требовалось сыскать то самое «потрясение», и не столько для анализа, а скорее для профилактики. Чтобы ненароком не напомнить ему о тяжелой теме и не вызвать еще более бурную реакцию.
                Еще ночью она решила: как можно детальнее расспросить маму о том злосчастном, вчерашнем утре, когда произошло непоправимое, ведь при любом исходе первоначального состояния здоровья уже не вернуть. Прежде чем настоятельно просить ее отправиться домой, дабы не нарушать покоя больных и не провоцировать переживаний самой женщины, Светлана решилась приступить к расспросам:
- Мамочка, расскажи лучше, как протекало вчерашнее утро, - тоном и словами пытаясь создать возможную легкость в общении, старалась избежать настороженности и уж тем более переживаний.
                Тамара Андреевна в недоумении пожала плечами:
- Не пойму, что тебя конкретно интересует?
- Все: как проснулись, что делали, о чем говорили . . .
                Пожилая женщина задумалась, печаль опустилась на ее приятное лицо, губы подрагивали, будто перебирая мысли в голове, она шепотом проговаривала нужные из них. Машинально взяла с тумбочки принесенное с собой яблоко и смачно откусила. На лицо брызнули меленькие капельки сока. Вытирая тыльной стороной свободной руки испачканное лицо, рассудительно произнесла:
- Ну, не знаю . . . Все как обычно . . . Для нас - пенсионеров, что будни, что выходные, что праздники . . . разницы никакой . . .
                Молча перебирая воображаемый распорядок дня и не находя в нем ничего стоящего внимания, поясняла свои слова:
- О чем можно говорить, если один день как две капли воды похож на предыдущий? Это у вас в жизни каждый день все бурлит, кипит и плавится, а у нас - чинно, благородно, спокойно.
- Хорошо. Чем он хотел заняться?
- Интересная ты, Света, откуда мне знать?
- Вы что же, жили каждый сам по себе?
- И да, и нет. Когда люди вместе прожили столько лет, им не нужно держать отчет друг перед другом. Каждый занимался своими заботами. Мое дело - накормить мужа завтраком, а дальше - хозяйственные дела. У него тоже свои планы, о которых сообщал, если считал нужным. Я и не лезла с расспросами. Понимаешь, у каждого свой круг деятельности . . . Когда мне нужна помощь, я попрошу его . . . Когда ему нужно мое участие, я тоже постараюсь для него . . .
                Подход к теме со стороны событийности ничего не дал. Пришлось пробовать с другой стороны:
- Может быть, папа накануне понервничал? Жаловался, что предстоит неприятный разговор? - упрямо пытала Света.
                Тамара Андреевна хрустела яблоком:
- Даже не знаю . . . Мы на неделе не поехали на дачу. Женя машину на зиму загнал в гараж. Поэтому ездим на прямой электричке, без пересадок, что идет в девять тридцать шесть.
- Не поехали из-за гололеда?
- Нет, совсем не поэтому. Отцу в понедельник нужно было на прием к врачу, в поликлинику. У него в последнее время давление прыгало, часто голова болела . . . Решил обследоваться . . . Сдал анализы. А в понедельник должен был идти за результатом. Мы так и договорились, что когда «приговор» врача  услышит, лекарствами закупимся и отправимся за город, на свежий воздух.
                Ситуация начала проясняться. Значит, перед приступом отец себя уже плохо чувствовал.
- О чем говорили то?
- Когда?
- За столом, во время завтрака?
- Да я уж и не помню . . .
- Может быть, ты куда-нибудь собиралась? Варила что-нибудь?
- Да, да! - спохватилась Тамара Андреевна. - Варила кошкам кашу . . . Точно . . . Впрочем, нет . . . я ее уже сварила, накрошила туда сосисок и прямо в кастрюльке переставила в дорожную сумку . . . Ну, с которой мы обычно ездим на дачу.
- Мама, - обомлела Света, - какие кошки?
- Ты же помнишь, у нас под домом еще весной приблудная кошка окотилась, принесла пятерых котят. Я это семейство подкармливала . . . они такие пугливые . . . чуть кого увидят - шасть под дом. Я им в миску еды накладывала, водички свежей наливала . . . Они у нас постоянно под домом жили. Мы же уезжали всего дня на три, а тут Женя решил обследоваться. Вот и задержались. А как же кошки? Они ведь жрать хотят . . . Я решила на прямой электричке быстренько на дачу смотаться . . . Кошек покормить кашей . . .
- Мама, - забыв о предосторожности, Света схватилась руками за голову, - я же у вас была вечером в среду. Мы относительно твоей поездки говорили. Мы с папой просили тебя подождать, ты согласилась с нашими доводами . . .
- С какими? - пожилая женщина, ничего не понимая, растерялась.
- Как с какими? На улице сплошной гололед, и на тротуарах, и на проезжей части . . . Мы же с папой тебе объясняли, что всякие передвижения сейчас очень опасны. Можно упасть и сломаться, а в вашем возрасте переломы особенно плохо срастаются, да и кости хрупкие, рассыпаются на мелкие осколки. Какой смысл пренебрегать собственным здоровьем?
- И что я? - удивленно расспрашивала Тамара Андреевна.
- Ты согласилась с нами . . . Обещала не рисковать . . .
- Слушай, хоть убей, не помню этого разговора.
                В полном отчаянии Светлана предположила:
- За завтраком ты, конечно, сказала папе о своем намерении и даже о том, что кошачья еда у тебя уже готова.
- Припоминаю . . . именно так. Я попросила его помыть посуду, до электрички времени оставалось в обрез.
- И когда ты ему это сказала . . .
- Он стал вдруг заваливаться на бок. Я подхватила его, но удержать не смогла. Правда, на пол не упал, а медленно опустился . . . Остальное ты знаешь.
                Пазлы окончательно сложились, и картина происшествия для Светланы стала очевидной. На почве высокого давления, отец отчаянно испугался за маму, от переживания давление подскочило еще выше, итог - инсульт. Скорее всего, он посчитал, что мама поступает столь неосмотрительно из-за вредности, из упрямства. Это его крайне разозлило и «подлило масло в огонь», а она, вследствие плохой памяти, можно сказать, больной памяти, напрочь забыла о том предупредительном разговоре и о собственном обещании. У папы до последнего дня голова работала превосходно и память оставалась ясной. Поэтому ему было невозможно понять глубину маминых отклонений в работе головного мозга. Кого винить в том, что произошло? По большому счету - некого. Никто никому не желал зла. Неожиданное открытие взволновало дочь. Ей меньше всего хотелось, чтобы мама осознала свое роковое участие в столь тяжелом заболевании мужа.
                Переиграть обстоятельства не получалось в любом случае, зачем же грузить тяжелый камень виноватости на душу старого человека? Для снятия напряжения в сложившемся разговоре, Света предложила:
- Давай, пока ты здесь, поменяем папе памперс. Я его уже и кормила, и поила, думаю, там уже полна коробочка . . .
- Давай, только у нас ничего для этого нет . . . Когда собиралась сюда, даже мысли не возникло . . . что Женю нужно будет подмывать . . .
- Ладно, - Светлана взяла командование в свои руки, - убирай в пакет свои разносолы. Сваргань пару бутербродов с сыром и пару с колбасой, положи в тумбочку на верхнюю полку. Остальное вези домой.
- А как же ты?
- Мне хватит.
                Попытку осуществить намерения, отложило обещанное возвращение дежурного врача. В сопровождении сестры в палату вошла Ирина Владимировна уже без спешной суетности. Настроенные ловить каждое слово, каждый взгляд, женщины перед ней вытянулись наизготовку.
- Ну, как у нас дела? - объект обсуждения был очевиден. - Что у нас с температурой, какие перемены в реакциях?
- Языком пока ворочает с трудом, ничего разобрать не могу. Больше стараюсь угадывать. Правая рука действует. Он даже волосы пытается поправлять. Правая нога сгибается, головой поворачивает. И знаете . . . взгляд . . . взгляд осмысленный. Только не пойму, узнает нас или нет . . .
                Мельком пробежавшись по листку с показаниями температуры, доктор уверенно заявила:
- Судя по температуре, состояние стабилизируется. Прямой угрозы для ухудшения нет. Сейчас поставим капельницу. Сестра принесет таблетки и научит, как их принимать. Будите в ложке разминать и давать с водичкой. А это изобилие, - указала на продукты, - убирайте. Ему это еще очень рано . . .
- Можно капельницу минут через двадцать? Мы хотели папу помыть и памперс поменять . . .
- Можно, конечно, можно . . . мойте, меняйте . . . - она направилась в сторону второго больного.
- Мамулечка, - Света повернулась к матери, - я пойду к тете Зое, нянечке, она обещала в случае необходимости дать тазик. В тумбочке на нижней полке лежат пеленки и мыло. Готовься.
                Выскочив в коридор, она направилась на первый этаж разыскивать апартаменты тети Зои. Вернувшись с желтым пластиковым тазиком, наполненным водой, парой плотных резиновых перчаток, губкой и чистым вафельным полотенцем, уже не застала ни врача, ни медсестру.
                Если бы еще сутки назад сказали, что ей придется, словно младенца, отмывать от фекалий обнаженного отца, с трудом поворачивая его парализованное тело то на один, то на другой бок, вдыхать едкие, отвратительные пары нечистот, вымывать их, не поверила никогда. Такого не могло случиться априори. Оказывается - могло. Куда делись брезгливость и отвращение? Убирать за взрослым человеком это совсем не одно и тоже, что за ребенком. Но жизнь - штука суровая, она ко всему приучает, переживания за близких делают терпимыми и сильными.
                Сжав до бела губы, кряхтя, упираясь в пол, Светлана вместе с Тамарой Андреевной ворочала обездвиженного Евгения Викторовича. Меняли трясущимися от напряжения руками белье и принадлежности. Закончив необыкновенно грязную процедуру, обессиленные и одновременно довольные тем, что родной человек очищен от нечистот, они сели рядышком на кровати, ощущая себя победительницами. Каждая из них чувствовала локоть помощи и, теперь сплотившись, может быть как никогда в жизни, они объединили свои надежды и усилия.
                Изрядно уставшая, опечаленная шаткостью состояния мужа, Тамара Андреевна поехала домой отдыхать. Для Светланы пришло время раздумий и дальнейших решений. Итоги суточного лечения были какими-то скользкими: два врача - два мнения. Валерий Михайлович открытым текстом настаивал на ее присутствии рядом с больным, утверждая, что кризис еще не миновал и минимум сутки необходимо ее активное, постоянное участие. Ирина Владимировна, наоборот, утверждала, что лечение продвигается успешно и, угрозы для ухудшения здоровья нет. Каждый, понятное дело, исходил из собственных соображений, но как быть ей - Светлане?
                Поехать вечером домой - это значит: постоянно мыслями находиться рядом с отцом; мучиться угрызениями совести, что бросила немощного родного человека одного в самое сложное, нестабильное время. Нет, все же спокойнее и правильнее хотя бы до завтрашнего утра находится рядом с ним. Валерию Михайловичу верилось больше. Не смотря на жгучее желание оставить палату и выспаться после предыдущего ночного кошмара, Света взяла себя в руки. Дальнейшие стратегия и тактика теперь зависели от результатов следующих суток. Загадывать на более длительный срок было бесполезно.   
                Ночь прошла относительно спокойно. Света все так же подкидывалась каждый час - полтора, неслась по темному коридору к освещенному туалету с градусником, листочком и ручкой, замеры оставались стабильными. Перед самым рассветом она уже плелась еле-еле переставляя ноги, голова кружилась и цифры на листочке расплывались. Утром, накормив отца, засобиралась на работу. Тамара Андреевна, запыхавшаяся с мороза, появилась в палате согласно договоренности. Готовая к принятию эстафеты, она внимательно слушала наставления дочери.
- Листочек с температурой здесь, - она указала на угол тумбочки. - Я папу завтраком накормила, лекарства дала. Твое дело присматривать за ним: подавать воду, когда тянет руку; следить, чтобы здоровой рукой не трогал катетер, замерять температуру . . .
- А можно мне его умыть? - неожиданно спросила пожилая женщина. - Он ведь третьи сутки неумытый.
- Это как?
- Я привезла марлю, буду мочить в воде и обтирать . . .
- Хорошо. Только при закрытой двери и форточке.
                Света усадила мать рядом с собой на кровати и, придавая серьезным тоном особой значимости словам, напутствовала четко проговаривая:
- Сегодня придут специалисты осматривать папу. Для понимания его состояния и дальнейших перспектив лечения, нужно знать что же мы имеем на сей день . . .
- Света, я же ничего в этом не понимаю, - голос Тамары Андреевны от ужаса сел. - Я даже не запомню о чем они будут говорить . . .
                Поглаживая маму по спине, успокаивала:
- Не надо бояться. Ты просто будешь присутствовать при осмотре. Что запомнишь, то и запомнишь. Я потом поговорю с врачом, они же наверняка запишут в карточку свои заключения . . .
- Лучше уж ты сама . . .  я буду волноваться . . . - канючила мать, - что от меня толку?
- Мама, мы не в детском саду, честное слово, - из-за усталости, раздражение брало верх, - мне нужно сегодня обязательно попасть на работу, переговорить с руководством. Я итак безвылазно просидела около папы двое суток, пережила с ним кризис. Я же не погулять хочу, а решить вопрос о дальнейшем уходе за папой.
                Под грозными, справедливыми словами дочери, Тамара Андреевна сжалась до маленькой ветхой старушки:
- Я все понимаю . . . боюсь не справлюсь . . . это же так . . . так ответственно . . .
- Мама, я тебя не на сутки оставляю, а только на время. Сейчас встречусь с Луневой, переговорю, отпрошусь в отпуск без содержания . . .
- Вдруг не пустит? - в голосе промелькнули нотки сомнения и страха.
- Не надо заранее себя и меня накручивать. Если не пустит, будем дальше думать . . . - Света подхватила сумку, поцеловала испуганную мать. - Не волнуйся. Я скоро буду, обязательно дождись. Не оставляй папу одного.
                Когда Светлана буквально влетела в офис, в нем находился один Анатолий Анатольевич. С кружкой дымящегося чая, он сосредоточенно раскладывал документы на столе начальницы. На шум поднял глаза:
- Ну, Светлана, ты даешь . . . Знаешь сколько время?
- Знаю. Я все знаю и понимаю, - сдергивая верхнюю одежду и кое-как вешая ее на плечики, тараторила опоздавшая.
- Твое счастье, что САМА ( речь безусловно шла о хозяйке) еще не заходила сюда. Девчата говорят: ходит по торговому центру, оплату за аренду выбивает . . .
                Ей действительно сегодня везло, только расположилась на рабочем месте, как вошла Лунева. Видимо с оплатой дела шли совсем не блестяще, поэтому хозяйка прибывала в не лучшем расположении духа. Здесь же отчитала Анатолия Анатольевича и, озадачив распоряжениями, отправила на территорию. Загруженная собственными проблемами, женщина совершенно забыла, что у сотрудницы случилось в семье горе. Представился удобный момент. Света решила «брать быка за рога».
- Наталья Степановна, я хотела обратиться к вам с просьбой - вкрадчиво произнесла бухгалтер.
                Начальница заинтересованно взглянула на собеседницу.
- Вам нужны деньги? Но в настоящее время мне нечего дать вам, Светлана Евгеньевна. Я обошла всех арендаторов, обещают расплатиться до нового года, будем надеяться и ждать . . .
- Деньги, конечно, не помешают. . .  Я хотела вас попросить отпустить меня в отпуск без содержания хоть на три недели. Ухаживать за папой в больнице некому, он парализован . . .
- Ах, да. Совсем забыла . . . у вашего отца инсульт . . . - она задумчиво кивала головой, будто внутри ее раздирал неслышимый для чужого уха, спор.
                После продолжительной паузы произнесла назидательным тоном, закинув одну ногу на другую:
- Помилуйте, Светлана Евгеньевна, вы на прошлой неделе вернулись из отпуска. За время вашего отсутствия скопилось много документов, они требуют обработки; зависли вопросы финансового плана; не ведется работа над годовой отчетностью. Словом, о каком отпуске может идти речь? Я вас с таким нетерпением ждала и вот . . .
- Наталья Степановна, я все понимаю. Если бы знать, что обстоятельства сложатся таким образом, то ни о каком отпуске речи не шло. Случилось то, что случилось . . . Кроме меня за папой ухаживать некому . . .
- Вы тоже поймите меня, в данном случае страдают мои интересы . . . интересы дела . . .
                Чтобы не накалять ситуацию, не осложнять отношений с хозяйкой, Света решила срочно хвататься за те самые «рога», которые заключались в обоюдовыгодных договоренностях:
- Наша организация работает с девяти утра. Я буду приходить рано утром - к семи, и работать без обеда . . .
- Интересно . . . - несколько растерялась Лунева.
- Уходить буду ровно в четырнадцать часов и, оплачивать мне станете не за восемь, а за семь часов.
- Причем тут деньги? - женщина старательно прикидывала все «за» и «против». А вопросы, какие появятся?
- Звоните, я всегда на связи.
                Лунева медлила с ответом. Решительность и напор бухгалтера говорили о серьезности положения, а вдруг она чего доброго оставит все и уйдет смотреть за отцом. Терять умного, профессионального специалиста не хотелось. Неизвестно кто придет на ее место. Между тем, она без работы не останется этот замечательный, ответственный работник.
- Ладно. Только еще раз уточним - предложенный график работы действует ровно три недели. Время пошло.
                Итак, забег по кругу, как у цирковой лошади начался. Вставать приходилось в шесть утра, чтобы в семь уже трудиться на работе. Именно с этого времени трезвонил городской телефон и в трубке слышался до боли знакомый голос «обожаемой» начальницы. Использование не мобильной, а стационарной связи легко оправдывалось: по мобильнику можно разговаривать где угодно, как проверить местонахождение? А вот городским телефоном можно пользоваться только находясь в офисе. Уловки Луневой выглядели, по меньшей мере, смешно и нелепо, они совершенно не трогали Свету. Когда есть большая цель и важное дело, все остальное рассматривается всего лишь сопутствующими издержками.
                В четырнадцать ноль-ноль она «падала» за руль и гнала в Октябрьский. Начиналась вторая смена. Тамара Андреевна ежедневно появлялась в отделении ближе к девяти утра. Кормила мужа, хлопотала вокруг него: убирая, подавая, вытирая. Для Светы участие матери было безусловным физическим  и моральным облегчением. Правда, в плане правильного совета или информационного просвещения, полагаться на нее не приходилось. Даже вынужденная встреча со специалистами, которые осматривали Евгения Викторовича, не отложилась в ее памяти какими-либо новостями о состоянии здоровья мужа.
                При встрече с дочерью она сообщила, что специалистов было всего двое: женщина, через какие-то «штучки» изучавшая глаза, заглядывавшая в уши и рот; и врач мужчина, интересовавшийся парализованными конечностями.
- Светочка, они разговаривали исключительно между собой, будто меня рядом с кроватью вовсе нет, так пустое место. Из их разговора я ничего не поняла. Я пыталась обратиться и к мужчине, и к женщине со своими мыслями и наблюдениями за Женей, завязать разговор, но они отмахнулись, как от звенящего над ухом, комара. Хорошо хоть не прихлопнули . . . Просто две железобетонные плиты, наполненные равнодушием. Знаешь, дочь, - голос становился все тише, складывалось впечатление, что она боялась посторонних ушей, - у меня после этого осмотра пропала . . . надежда . . . на понимание и сочувствие. Представляешь . . . мы им совсем не нужны . . . Выживите - хорошо . . . помрете - тоже не беда . . .
                При этих печальных словах, сопровождавшихся глубоким, горьким вздохом, у Светы зажгло в глаза и засвербело в носу, руки сами потянулись к матери.
- Не бери в голову. Мы еще поборемся, покарабкаемся, подеремся за жизнь!
                После стабилизации состояния Евгения Викторовича, Валерий Михайлович потерял к нему всякий интерес, а Света не лезла на глаза, выполняя все требования медицинской сестры. Дней через пять, находясь в палате по делам другого пациента, он, так, между прочим, поинтересовался:
- Сколько раз в день сажаете?
- Нисколько . . . - удивленно отреагировала сиделка.
- Что значит - нисколько? - злобно рявкнул врач.
- Нам никто ничего не говорил . . .
- Не может быть.
                Складывалось впечатление, что доктор уже появился в палате с тлеющим внутри раздражением и, теперь ветер удивленной растерянности, разжег огонь негодования.
- Самим, понимаете, самим нужно уметь соображать. Голову нужно включать, а не можете . . . спросите . . .
                Нервно передернув плечами, бросил на ходу:
- Сажайте трижды в день по пять минут . . . через три дня - по десять минут . . . - дверь громко захлопнулась.
                Сцена выглядела мерзко. Еле сдерживаемые потоки сначала обиды, потом возмущения, окатили Светлану с головы до ног. Весь спектр переживаемых чувств разом поднялся и наполнил сердце и душу. Она не поднимая глаз, тихо вышла из палаты, по общей лестнице поднялась до двери на чердак, и здесь, сидя на холодных ступеньках, дала волю беззвучным слезам.
                До начала высаживаний Евгения Викторовича, Света считала, что самое ужасное в уходе за лежачим больным это смена постели, белья и предметов гигиены. Поскольку вес отца превышал центнер, то одним разом приподнять более ста килограммов, изловчиться  поменять белье и просунуть чистое под неподвижное тело, процедура не для слабаков. Новые требования скорректировали понимание «невозможного». С необходимостью усаживать безвольного, парализованного мужчину, а потом еще удерживать определенное время в вертикальном положении, уход превратился в самый настоящий кошмар. Задействовать Тамару Андреевну не представлялось возможным. Что взять с семидесяти шести летней  больной женщины? Совесть не позволяла дочери нагружать мать непосильной работой. Той и без того хватало физической и моральной нагрузки. Приходилось нести свой крест самой.
                В полном изнеможении тянула бездействующего мужчину за здоровую руку, спускала на пол его ноги и, подложив под спину подушку, своей спиной удерживала в сидячем положении, упираясь ногами в пол что было сил. В такие моменты от жалости к себе и больному отцу, от бессилия и отчаяния, ее душили слезы. Но, смахнув тайком с ресниц предательскую влагу, в шутливо-ободряющих выражениях, старательно поддерживала постоянно заваливающегося Евгения Викторовича. В самые тяжелые моменты, когда остатки сил покидали, почему-то вспоминались сцены из фильмов про войну. Вокруг грохочут взрывы, свистят пули, дым, гарь, смрад, а совсем еще девочка-медсестричка тянет на себе раненного солдата. Ей, безусловно, тяжело, больно, страшно. Смерть ползет по ее следам и надо сдюжить, надо вытянуть, надо победить. Ни Свету, ни Евгения Викторовича никто не бомбил, однако смерть все же стояла где-то рядом, и от этого не становилось легче. С каждым днем поднимать и сажать становилось все трудней.
                Вместе с тем, состояние больного заметно улучшилось: теперь он довольно резво упражнялся здоровой частью тела. Рука его, разве что исключительно во сне, оставалась в состоянии покоя. При других обстоятельствах она все время куда-то стремилась, тянулась, тащила. В этой связи ставить капельницу при отсутствии досмотра и контроля не имело никакого смысла. Скорее всего, в сознании мужчины трубка, подключенная к катетеру, ассоциировалась с веревкой, которой его якобы привязывали к кровати, лишая возможности подняться с постели. Во время процедуры, до того совершенно безобидный, тишайший больной вдруг превращался в буйного психа всеми силами старающегося «разорвать» веревку и, тем самым, освободить себя от насильственного пленения. Никакие уговоры не действовали. Здоровая рука постоянно выслеживала момент, когда возможно изловчиться и выдернуть трубку.
                Некие странности сопровождали и дееспособность правой ноги. Она всякий раз забрасывалась на парализованную ногу и, с помощью вездесущей правой руки, старательно перемещала вес тела через обездвиженную половину. Вся эта процедура напоминала перелезание через забор, когда пока не перекинешь центр тяжести, преодолеть препятствие невозможно. Теперь Светлана поняла, зачем нужно ограничивающее приспособление в виде доски, упреждающая рекомендация Валерия Михайловича пришлась как нельзя к стати. Однако подвижность конечностей ни в коей мере не облегчала долю дочери. Все манипуляции с телом приходилось осуществлять без их участия. Сбой в работе мозга был совершенно очевиден.
                Евгений Викторович хорошо ел, спокойно спал, к нему вернулась ранее утраченная речь и, теперь, словно наслаждаясь возможностью говорить, активно «наверстывал» упущенное. Порой рассуждая весьма и весьма здраво, делился своими планами на жизнь. И все бы ничего, но при этом совершенно не осознавал собственную парализацию, не замечал обездвиженных конечностей. Он узнавал дочь и жену, радостно общался с ними, понимал, что находится в больнице, воспринимал ситуацию как данность при этом, не вникал почему и зачем здесь находится. Момент заболевания выпал из головы, мысленно он жил прежней жизнью и его не мучили вопросы о кардинальных переменах в состоянии здоровья.
                Светлане постоянно казалось, что мозг отца «умышленно» отключает сознание от существующей реальности. С его жизнелюбивой ненасытностью, с постоянной занятостью и далеко идущими планами, понять, а тем паче, принять собственную ущербность, невозможность когда-либо подняться на ноги, абсолютно уничтожительно. Дать возможность мужчине существовать в предложенных обстоятельствах, значит обречь его на страшные мучения и, в конечном счете, погибель. Мозг будто оберегал тело от умышленного уничтожения самим же хозяином.
                Пойми Евгений Викторович всю пагубность своего положения, вряд ли согласился жить дальше в полной зависимости от ухода близких, обрекая их на постоянные заботы и переживания. Сильный по характеру человек, в безвыходной ситуации, скорее всего, добровольно расстался с жизнью нежели влачил это ужасное, обременительное для всех и, в первую очередь, для него самого, существование. Природа мудра, предотвращая самоуничтожение, выключала сам источник, где могли зародиться опасные, крамольные мысли. В какой момент в голове больного щелкал этот переключатель-стрелочник, переводя сознание на другие рельсы, на обходной путь, никому не было ведомо. Но что он существовал - вполне себе очевидно для всех.
                Вязкие, серые дни, наполненные тяжестью привыкания к новым условиям бытия, сожалениями о невозможности возврата к прежней, спокойной жизни тянулись в своей монотонности. В сущности, угрозы жизни Евгения Викторовича уже не существовало. Изо дня в день Светлана крутилась около своего отца, создавая комфортные условия для выздоровления. В глубине души она все же надеялась на более существенные результаты. Пусть он не станет уже никогда абсолютно полноценным человеком, пусть передвигается с палочкой, пусть рассуждает в слух не совсем адекватно, пусть о нем нужно тщательно заботиться, - только пусть живет. А уж она поднатужится, она выложится и вытянет его из небытия.
                Отношения с соседями по палате складывались ровные. Бессменным оставался больной отец Лены и Лиды, прочие временно прибывающие и отбывающие появлялись в палате транзитом. Общительная, доброжелательная Лена всегда оказывалась в нужное время в нужном месте. В ее дежурство можно было посоветоваться, да и просто поболтать о том, о сем. Ее не надо было просить о помощи, она сама подключалась к процедурам, предлагала услуги, а это было особенно ценно. С Лидой контакта не получалось. Она молча заступала на сутки, так же молча уходила, впрочем, как и «классная дама». Честно говоря, Светлана не страдала от равнодушия соседей, заботы об отце съедали силы, время, по большому счету, здоровье, на мелкие претензии уже не хватало возможностей. Сиделка, проведя весь день около больного, уезжала домой в начале десятого вечера, оставляя отца накормленным и обихоженным. Но какое-то скребущее чувство вины не давало покоя - она не могла обеспечить круглосуточный догляд.
                Мучаясь угрызениями совести, Светлана решила поделиться переживаниями с Леной. Быть может, «подруга по несчастью» подскажет выход из сложного положения, и надежды в какой-то мере оправдались.
- Странно, в отделении довольно сложные больные, много лежачих, а младшего медицинского персонала нет, - начала разговор женщина издалека на ранее обсуждаемую тему, когда после обеда мужчины уснули. - Старички и старушки еле шаркают по коридору. Пресловутый стакан воды подать некому. Хорошо если рядом лежит ходячий, а если нет - помирай от жажды.
- Ничего. Еще никто не помер от жажды, - отмахнулась, было, Лена, не подозревая о стойких намерениях Светланы.
- Знаешь, я когда вечером уезжаю, постоянно думаю о папе. Вдруг у него одеяло упало, вдруг раскрылся или попить захотел, а может температура поднялась. Ночь проходит как в бреду и оставаться с ним постоянно не могу . . . Хоть караул кричи . . .
- Зачем кричать? В стенах этой больницы вопрос ухода за больными решается довольно просто . . .
                Собеседница от такого заявления обомлела:
- Что-то я здесь платных сиделок или волонтеров не замечала . . . одни и те же лица . . .
- Конечно, - Лена, не поднимая глаз от вязания, продолжала поражать откровениями невнимательную соседку. - Надеюсь ты видела, что по отделению ходит то ли таджичка, то ли узбечка . . . я в них не разбираюсь . . .
- Ну, видела женщину средних лет в засаленном длинном национальном платье и штанах . . . такая грузная, даже можно сказать . . . толстая. Ходит из палаты в палату . . .
                Лена передернула спицами и, полюбовавшись на вязаный кусок шерсти, снисходительно продолжала:
- Так эта толстая дама называется Фатимой. Живет она прямо здесь, в отделении. У нее есть закуток, где мадам изволит отдыхать.
- Ничего себе! А где же находится сей закуток? - интерес разъедал. 
- В «СЕСТРИНСКОЙ» есть узкая дверь в соседнюю комнатушку, там и обитает.
- На глазах у всех живет нелегально вполне себе реальный человек?
- Представь себе, - живет. И очень даже неплохо живет . . . в государственном медицинском учреждении . . . на полном содержании . . . с крышей над головой . . . в тепле и уюте . . . совершенно бесплатно . . .
- Как же так? - отвисшая от удивления челюсть с трудом вернулась на место.
- Скажу больше, - Лена игриво подмигнула, хитро улыбнувшись, - она еще и деньги хорошие здесь зарабатывает.
- Какие деньги?
- Родственники лежачих больных договариваются с ней относительно ухода. Сутки стоят полторы тысячи рублей. Она кормит три раза в день, дважды подмывает. Ну и так, между делом . . .  присматривает . . .
- Елы-палы, тут с одним накрутишься-навертишься так, что ноги гудят . . . когда же она за столькими людьми . . .  успевает смотреть?
- У нее все отлажено и на поток поставлено: с утрица прошлась - кашей напичкала; в обед - супчику плеснула; на ужин опять кашки сунула. Много больной соображает?
- Их же еще поворочать надо, да ни раз . . .
- Ты простая, как три рубля . . . кто эти разы считает? - резонно усмехнулась Лена.
                Ошарашенная Света рассуждала в слух:
- При таком раскладе, руководство просто не может не знать о существовании нелегальной нянечки. Как же они допускают такое серьезное нарушение?
- Ой, ли! Она им такие бабки зарабатывает . . . а риска вообщем-то никакого . . .
- Вдруг проверка?
- И что? Сходит, погуляет, а шторм уляжется и опять тишина . . . денежки капают . . . всем выгодно . . . За угол платить не надо, питание бесплатное, работа здесь же, доход чистоганом идет . . .
- Я думаю, чистоган у нее не большой . . .
- Да какая нам с тобой разница. Пусть голова болит у родственников, что оплачивают сомнительные услуги. Раз их устраивает, о чем разговор?
                Светлана серьезно задумалась. Прикинув в уме и так и эдак, обреченно произнесла:
- Знаешь, Леночка, в моем случае это единственная возможность хоть как-то присматривать ночью за папой. Пусть она хоть раз подойдет за ночь, а к приезду мамы подмоет его. Маму жалко, ей тяжело ворочать. Хрен с деньгами . . .
- Смотри, тебе видней, - Лена устремила взгляд на соседку. - Я тебя понимаю, это своего рода лекарство от виноватости . . .
«Может быть, может быть, - подумалось Свете, - лучше так, чем никак». Не откладывая в долгий ящик разрешения вопроса, она отправилась на поиски нелегалки. Та как ни в чем не бывало с блаженной гримасой на лице и вольготно развалившись в кресле «СЕСТРИНСКОЙ» потягивала обеденный компот. В помещении никого кроме нее не наблюдалось. Робея и подыскивая нужные слова, женщина обратилась с просьбой:
- Фатима, я думаю вы в курсе того, что у меня здесь лечится папа . . .
- Знаю, - бесцеремонно оборвав вступление, сразу перешла к делу помощница, - ты же сама со старой женщиной смотришь за ним. Зачем я тебе?
- Я не могу оставаться на ночь и мама тоже . . .
- Хочешь только ночью смотреть?
                Света нерешительно кивнула головой.
- Ладно. Буду смотреть . . . Цену знаешь?
- Думаю с девяти до девяти семьсот рублей хватит . . .
- Почему семьсот? За двенадцать часов - семьсот пятьдесят, - Фатима демонстрировала деловую хватку и вполне себе «приличные» познания в математике.
- Но это ночное время . . . кормить не надо да и подмыть требуется всего один раз . . . уже утром перед приходом мамы . . .
                Таджичка смерила Свету изучающим взглядом, нехотя пожевала губами:
- Договорились. Буду ночью ходить . . . буду здоровье глядеть . . .
- Вы уж, когда надо и водички дайте . . .  температуру посмотрите . . .
- Знаю. Не волнуйся . . . справлюсь . . .
- Мне очень важно, чтобы вы меня не обманули, - плаксиво почти умоляла Света.
- Будет ваша папа в порядке . . . обещаю . . .
                Поскольку выбирать все равно было не из чего, пришлось ударить по рукам. В палате, перед уходом, предприимчивая женщина договорилась с Леной о том, что та ненавязчиво станет присматривать за выполнением договоренностей с Фатимой, а утром отзвонится, потому как дежурство сдаст Лиде. Заветный звонок прозвучал в точно назначенное время. Глухой, усталый голос Лены слегка в замедленном режиме, констатировал ночное бдение:
- Все нормально. Евгения Викторовича, считай, каждые три часа навещала дежурная сестра, она же рано утром подмывала его, меняла «обмундирование» . . .
- А как же Фатима? Это же она должна была делать . . .
- Вам то какая разница? Медичка еще и лучше . . . Главное, работа выполнена добросовестно . . . От такого ухода для своего папы и я не отказалась бы . . .
- Так в чем дело?
- В маме . . . Она даже слышать не желает о чужих руках . . .
                Огромный булыжник свалился с души. Расплачиваясь с таджичкой, Светлана не хотела говорить о известных ей нюансах относительно дежурства, та выдала информацию сама:
- Сегодня за твой папа смотрел девочка-сестра . . . У меня народа много . . . А девочки тоже хотят заработать. Им, понимаешь, нельзя . . . Я договариваюсь - они смотрят, всем хорошо.
- А сегодня как будет?
- Хорошо будет . . . Девочка смотреть будет . . .
                Действительно, чего выпендриваться? Профессиональная медицинская сестра заботится о папе. Ущупает ли Фатима поднявшуюся температуру или нет, - вопрос спорный, а медичка с опытом обязательно определит. И в правду так оно даже лучше.



                Палата, где проходил лечение Евгений Викторович, предназначалась для тяжелобольных и являлась как бы пунктом временной дислокации для больных, в тех случаях, когда отсутствовали места в других палатах. В течение двух, максимум трех суток, видимо по мере освобождения койко-мест, «транзитный пассажир» для прохождения дальнейшего лечения перемещался в обычную мужскую палату. Чаще всего это были мужчины ранее переболевшие инсультом и теперь каждые пол года ложившиеся в стационар на профилактику. Особых хлопот они никому не доставляли: шастали себе по коридору, играли в шахматы или нехотя обсуждали последние политические сплетни. Умудренные житейским опытом, они берегли собственное здоровье и не кидались в полемику, как в омут с головой. Об одних из них помнили родные или близкие люди, выказывая свое расположение через хоть редкие, но все же посещения. Другие, - позабытые, позаброшенные пользовались услугами посещающих и просили побаловать их за их же деньги разными вкусняшками. Поскольку «больному» человеку отказать сложно, как-то неловко и грешно, то плакальщики получали желаемое от людей жалостливо-сочувствующих.
                Временщики вели себя сдержанно, даже можно сказать, с пониманием обстановки, в которой оказались: без лишних разговоров позволяли включать и выключать свет по необходимости, не выказывали недовольства от ночных посещений тяжелобольных медицинским персоналом и, самое главное, мирились с постоянным пребыванием сиделок в помещении, предназначенном исключительно для мужчин. Транзит больных даже где-то разнообразил жизнь палаты, у сиделок появлялось больше знакомых, а значит, и общения в коридорах отделения. Опыт других больных, уже перенесших инсульт, несколько успокаивал Светлану. Теперь уже положение не казалось таким безнадежно обреченным. Появилась хоть бледненькая и очень хрупенькая, однако, надежда. И Света воспрянула духом, вдохновилась чужими успехами, и окружающий мир опять подобрел. Гром грянул неожиданно и последствия его оставили глубокий след в душе на всю оставшуюся жизнь.
                В один ничем не примечательный день, Светлана бодрым шагом и с открытой улыбкой через все лицо, вошла в палату к Евгению Викторовичу. Ожидая встретиться с новыми постояльцами, обустроившимися на свободных кроватях буквально накануне вечером, она замерла в полной растерянности прямо в дверях. Постояльцы отсутствовали, а на их местах лежали совершенно другие люди. Света, медленно направляясь к постели отца, внимательно разглядывала каждого из вновь прибывших. Притихшая «классная дама» придвинула к кровати мужа вплотную свой стул и, осторожно косясь в сторону новых больных, прижалась всем телом к его отекшей руке. Весь ее вид выражал страх и желание защититься от безысходности обреченных людей. Словно их отчаянно безвыходное состояние могло перекинуться на близкого, дорогого человека.
                Светлана молча принялась за обычную работу, однако глаза сами тянулись разглядеть соседей. Через несколько минут обоим пациентам установили капельницы и укрыли дополнительными одеялами. Вероятнее всего новых пациентов уже осматривал врач и сестра только выполняла его назначения. Закончив хлопоты, женщина присела на кровать, в ноги к отцу и, не скрывая собственного интереса, устремила изучающий взгляд сначала на одного, потом на другого.
                Это были два старика, во всяком случае, редкая, неухоженная, седая щетина, покрывавшая значительную часть лица, настойчиво убеждала, что под ней  скрывается дряхлое, изможденное лицо, картину дополняли давно нестриженные, спутавшиеся  волосы. Оба мужчины прибывали в глубокой коме и никак не реагировали на окружение. Лежали они с закрытыми глазами и покорно вытянувшимися телами. Смотреть на них было просто жутко: худые лица с впалыми щеками и выпиравшими из-под щетины, скулами; бледный, отдающий голубизной цвет кожи, напоминавший цыплят из недавнего социалистического прошлого; безжизненно покоящиеся вдоль тела на одеяле жилистые руки с крупно проступающими через тонкую, выношенную кожу, синими венами. Тяжелое, натуженное, с хриплыми задержками дыхание приводило окружающих в полнейшее смятение. Казалось, вот-вот и следующий вздох будет последним, но организм цеплялся за жизнь и, хилая грудь с трудом обозначала дыхание.
                Безусловно, в здоровье эти два старика вряд ли имели столько схожести как сейчас. Каждый шел своей дорогой, имел свою судьбу и выглядел в соответствии с задумкой природы, но теперь, в страшной болезни индивидуальность пропала, она как бы стерлась, даже внешне уровняв двух немощных мужчин. Дальнейшее наблюдение за ситуацией совершенно выбило Светлану из колеи. Они лежали никому не нужные, всеми забытые на многие часы. Лишь изредка подходила сестра то со шприцем, то с капельницей. Как-то сама собой сложилась аналогия с отслужившими свой век собаками. Две дряхлые, бездомные собаки, за бесполезностью изгнанные со двора жестокими хозяевами, теперь совершенно обессиленные, умирающие обреченно «валялись под забором». Словно никогда они не были молодыми, преданными, честными служаками. У них притупился нюх и слух, безвозвратно потеряно зрение и стерлись некогда острые зубы. Люди, которым они отдавали здоровье, силы, годы жизни выбросили их, еще живых, но необратимо больных, на свалку жизни. Ужасное по своей сути сравнение неотступно преследовало Свету все время пока те находились подле отца.
                По возвращении домой, ночью, ей снились эти несчастные, умирающие у всех на глазах, старики, она слышала их хрипы, натужное дыхание. И там, во сне, вглядываясь в их безразличные, отрешенные лица, видела, как из-под опущенных век, тонкой, еле различимой струйкой текли прозрачные слезы. Она тянулась руками к их лицам, чтобы вытереть слезы, но старики, удаляясь, растворялись в густом тумане. Быть может, кого-то этот сон испугал или навел на неприятные ощущения, только после пережитого, после отчаянной борьбы за жизнь отца, Света умела «держать удар». 
                Ничто не изменилось и на следующий день. Поздним вечером к больному, что лежал по соседству с Евгением Викторовичем, в сопровождение медицинской сестры, явилась молодая женатая пара. Привлекательная брюнетка пышных форм с наголо обритым полным молодым мужчиной минут пять постояли около старика, поставили на тумбочку пару бутылок воды и были таковы. Уже в столовой, набирая в бутылку кипяченой воды, Света невольно прислушалась к разговору между двумя дежурившими сотрудницами отделения, что звенели посудой в кладовой.
- К этому, Матвееву, наконец, внучка приходила с мужем, - скороговоркой прошелестел молодой голос. - Она единственная внучка у деда, он ее воспитал.
- А где же родители? - удивился голос постарше.
- Вроде как по за границам мотаются. Он жену давно схоронил, растил внучку.
- Я видела, как они с молодым приходили. Не сказать, что за деда переживала . . .
- Куда там, морду сморщила, глаза закатила и к двери . . . к двери . . .
- А муж что?
- Что, что, да ему, похоже, все фиолетово . . . Глаза свои нахальные в пол впялил . . . полная, понимаешь, глухота с немотой . . . Спрашивается зачем приходили?
- Хоть про состояние расспрашивали?
- Им зачем? Они в процесс вмешиваться не собираются . . .
- Может Фатиму наняли?
                Светлана вернулась в палату. Евгений Викторович спокойно посапывал. Она поправила одеяло на груди у старика-соседа и тихо, едва слышно, заплакала. Уж очень, до самой глубины души было обидно и жалко несчастного деда. Нестерпимо хотелось, чтобы он непременно, назло равнодушной бесчеловечности, выкарабкался, выжил. Ее сердце и душа надеялись на чудо, а глаза и мозг упрямо твердили - он умирает . . .
                И он действительно умер той ночью, после посещения внучкой. Вслед за ним, с разницей в два часа, умер второй дед. Они так и не пришли в сознание, ушли из жизни скромно, никого не беспокоя. С утра чистые, аккуратно заправленные кровати ожидали новых постояльцев. Из беседы с Леной, узнала, что оказывается, ко второму деду тоже приходили - сухонькая, маленькая старушка в черном платке и в черных одеждах. Она недолго посидела на стуле около больного, что-то пошамкала своими бесцветными губами и молча удалилась.
                День выписки Евгения Викторовича пришелся на пятницу. Приветливая солнечно-снежная погода заряжала радостным задором, основанным на оптимизме и торжестве справедливости в жизни. После продолжительной погодной сумятицы и природных катаклизмов, связанных с внезапными перепадами температур, давления, направления и скорости перемещения воздушных масс, повлекших за собой внезапные оттепели и резкие похолодания, наступила долгожданная пора спокойной, умиротворяющей зимы. Девственно белый, чистый снег не просто толстым слоем покрыл издержки недавних природных бесчинств, он, переливаясь под лучами ослепительного солнца, искрился всеми красками самоцветов. Этот долгожданный снег выстелил наезженное полотно лыжни, сподвиг на создание детских творческих поделок в виде всевозможных снежно-ледяных лепнин. Легкий морозец ласково пощипывал прохожих за лица, а модноватых девушек и дамочек еще и за кисти рук в тонких, кожаных перчатках и бесшабашную молодежь за непокрытые головы и уши.
                Светлана, находясь в приподнятом настроении, ехала за отцом в больницу в совершенной уверенности, что дома больной быстрее начнет выздоравливать, поднимется на собственные ноги. Впрочем, забирать папу пришлось бы при любом раскладе, поскольку, как оказалось, на каждую болезнь в больнице отпущен определенный временной лечебный период. Да-да! Не на индивидуального больного, а на саму болезнь. Обычный инсульт - четырнадцать дней, тяжелый - на три дня дольше. И никого не волнует настоящее состояние пациента. Срок вышел - забирайте. В значительной степени уверенности в позитивном исходе сложившейся ситуации придала мама. Тамара Андреевна полагала, что мужу под ее личными неусыпными заботами непременно станет лучше. В данном случае это как раз тот вариант, когда «нет худа без добра». И привыкшая доверять близким людям, дочь, может быть больше от безвыходности, согласилась с доводами матери.
                Морозный воздух, снежная накатанная до паркетного блеска, дорога, ослепительные солнечные потоки, вселяли долгожданную надежду, растворяя ее в хорошем, радостном настроении, которого не наблюдалось в последнее время. Между тем, в палате она встретила мрачно-несчастную, абсолютно внешне подавленную Тамару Андреевну. Первым порывом бросилась к Евгению Викторовичу, невольно справедливо опасаясь того, что столь ужасное состояние матери может быть обусловлено ухудшениями в здоровье отца. Нет, с ним все в порядке, положение стабильное: ни хуже и не лучше, температура нормальная. Тамара Андреевна, искоса наблюдая за переполохом дочери, прятала заплаканные глаза, упорно отводя взгляд в сторону. На приветствие и расспросы либо пожимала плечами, либо глухо бросала односложные «да», «нет», « не знаю». Пребывание в полной неосведомленности Светлане надоело, и она не выдержала:
- Да, что с тобой сегодня? Ты же сама с нетерпением ждала сегодняшнего дня. Сама же говорила, что дома папу быстрей вылечишь своим вниманием . . .  что дома стены помогают . . . что привычные вещи вернут память . . . И что я вижу? Уж, пожалуйста, объяснись . . .
                Тамара Андреевна звучно высморкалась в носовой платок, суетливо сунув его в карман халата, принялась полотенцем отирать слезящиеся глаза:
- Соседа нашего, что лечился, - она всем телом повернулась в сторону кровати, где лежал отец Лены, - нет больше . . .
- Понятное дело, их же выписали вместе с нами сегодня . . . с утра, скорее всего, забрали . . . Лида вчера вечером бегала с документами. Утром пораньше, поди, и увезли домой . . .
                Плечи Тамары Андреевны нервно задергались в истерике, лицо упало в полотенце и из него раздалось жалобное подвывание, напоминающее собачье. Этот наполненный горьким отчаянием выплеск эмоций, пробежался колючими мурашками по спине Светы, отозвался нескрываемым испугом на лице Евгения Викторовича.
- Что же такое произошло? - женщина сама была уже готова разразиться плачем.
- Он . . . он . . . он умер прямо на руках . . . на руках у жены . . . у меня на глазах . . .
                Ноги Светы подкосились и она мягко осела на стул. В голове звенящая пустота и полное непонимание происходящего.
- За две минуты . . . всего за две минуты . . . все произошло . . .
- Почему? - с трудом владея губами, прошептала онемевшая дочь.
- Он сначала покраснел . . . потом стал . . . темнеть . . . вишневый . . .
- Почему?
- Приступ астмы случился . . . она не успела позвать на помощь . . . Я . . . я такое видела в первый раз . . . как на глазах . . . я испугалась . . . я растерялась . . . побежала . . . закричала . . . поздно.
                От услышанного, голова Светланы кружилась, где-то под лопаткой, слева, раздирающе заныло. Громоздкие мысли непонимания, несогласия с выбором судьбы, обложили как ватой, возмущенный несправедливостью мозг. «Он ведь так активно шел на поправку . . . Его состояние здоровья было куда лучше чем у папы . . . - беспорядочные свинцовые мысли появлялись, проплывали и удалялись. - Его брили . . . баловали дорогим французским парфюмом . . . Он уже говорил . . .»
                Молчаливые раздумья и поминальные стенания оборвал Валерий Михайлович своим внезапным появлением в палате. Вошел как всегда бодрым шагом и, не обращая внимания на печально-слезливое состояние женщин, громко обратился к Светлане:
- Я оформил документы на выписку, заберите в дежурке. Вам нужно спуститься вниз и договориться с водителем нашей машины, чтобы вашего родственника отвезли домой.
                Еще вчера женщина отыскала водителя, чья машина была закреплена за отделением. В простонародье ее называли буханкой: тряская, противно дребезжащая, неудобная развалюха, зато с местом под носилки. Выбора все равно не было и с пожилым, хмурым здоровяком-водителем сговорились сегодня на шестнадцать ноль-ноль. Понятно, за дополнительную плату ему и помощнику, которого он возьмет с собой.
                Когда Светлана постучала в дверь кабинета, голос Валерия Михайловича тут же откликнулся:
- Войдите!
                Доктор поднялся навстречу, держа в руке бумаги в прозрачном файлике.
- Вы сделали невозможное, Светлана Евгеньевна, - рука протянула документы. - Это ваша заслуга, что Евгений Викторович выжил.
                От смущения щеки невольно залились румянцем, дыхание перехватил нервный спазм, слезы без спроса потекли по горящим щекам:
- Что вы, доктор, я же только . . . только выполняла . . .
- Вы настоящий боец . . . Уже знаете . . . сосед умер. Видите . . . из четырех тяжелых . . . выжил только ваш отец . . . Желаю больше к нам не попадать . . . Завтра к вам придет участковый терапевт . . . Лечитесь дальше.
- Спасибо. Простите меня . . . - Света с опущенной головой вышла из кабинета. Радости уже никакой не ощущалось и надежда как-то померкла.


                Эстафету не приняли местные врачи, ее им навязали обстоятельства, наверно, поэтому они отнеслись к парализованному больному с полным пренебрежением. Сначала появилась терапевт, потом невролог, потом почему-то хирург и шествие завершила массажистка, обреченная согласно предписанию, сделать семь сеансов бесплатного массажа. Все они благополучно отметились, записав в карточку свои заключения, и так же благополучно забыли о больном инсультнике. Забыли о том, что человек из последних сил цеплялся за жизнь, боролся за каждый прожитый день. Скончался Евгений Викторович ровно через восемь месяцев. Сердце словно «один в поле воин», неустанно гоняло по телу кровь, заставляя обреченный организм сопротивляться смерти. Постепенно отказывали органы, вызывали «Скорую», кололи обезболивающие и разводили руками. Даже самое крепкое сердце рано или поздно не выдержит . . . и оно не выдержало.