Александр Македонский. Погибший замысел. Глава 61

      Глава 61

      — Похоже, лирический вечер никому из нас троих сегодня не светит. — Гефестион поднялся. — Вернусь к Александру, насплетничаю ему о Гарпале. Не хочу, чтобы он от курьеров это услышал, пусть будет готов заранее. — И хилиарх внимательно посмотрел на Неарха. — Ты всё же как… любишь его?

      Критянин покачал головой — медленно, скорее раздумывая, но ответил определённо отрицательно:

      — Нет. После всего, что он сделал… Он предатель — этого не изменить. Потом, знаешь ли… Пять лет, проведённых на востоке империи, изменили меня: теперь я думаю, что не смог бы сблизиться ни с кем, кто через это не прошёл. А память… Память истлевает… Ну иди, иди, не пекись обо мне, тебе нашего боженьку надо утешать. Выпри от Александра этого новоиспечённого убийцу. Палач, Аид его побери.

      — Я подозреваю, что это не его первая жертва.

      — Что только ни скрывается под бубенчиками… — согласился Неарх. — Иди, иди, я в норме.


      Гефестион направился к Александру и всю дорогу к нему думал о том, как падёт духом царь, когда узнает о бегстве своего казначея, если и он сам, Гефестион, так расстроен, если даже Неарх, имевший отношения с Гарпалом, безоговорочно его осуждает. Что же за злая звезда взошла над Александром? Если бы бунтовали только мучимые им воины, если бы восставали только оставленные на задворках империи македоняне — теперь не было веры даже старым добрым друзьям! Ладно Пор: Александр был для него врагом, он пришёл на земли индов; ладно бунтующие в Бактрии и в Согдиане: они были оставлены царём на окраине Ойкумены и уклад в заселяемых ими городах не имел ничего общего с полисной организацией, привычной им. Но друзья! — друзья, которые не видели от Александра ничего дурного, которым царь, наоборот, прощал многое, даже уже совершённое предательство! Неужели этого же можно ждать и от Кратера, и от Птолемея, и от Селевка? Ведь они уже почувствовали эту слабину — что им мешает растащить армию на части, развалить и без того шаткую империю и воцариться — каждому в самолично выбранных приглянувшихся провинциях? Сначала Александр останется номинальным правителем, но потом… Что будет потом, кто будет слушать полководца без армии, если и политик из него никакой? Ничего светлого впереди Гефестион не видел.


      Александр решил компенсировать отсутствие любимого вином и Багоем и несказанно обрадовался, увидев, что его хилиарх вернулся: ну конечно, Гефестион только сделал вид, что оставит друга любезного на всю ночь, а сам ушёл на полчаса, посидел-поболтал с Неархом, желая заставить Александра возревновать, — и вот вернулся!

      — Филе! — Лицо Александра озарилось улыбкой, но вскоре погасло: что-то в мрачном взгляде сына Аминтора говорило царю о том, что наступавшей ночи романтической стать не суждено.

      Гефестион привычным «брысь!» прогнал Багоя, крутившегося возле царя и, как всегда, на кого-то наговаривавшего, но поносить евнуха не стал и, бросившись на ложе, сразу выложил главное:

      — Гарпал бежал.

      Александр шире раскрыл глаза, отказываясь верить:

      — Как? Как «бежал»?

      — На лошади, вероятно, — мрачно усмехнулся Гефестион. — Что известно доподлинно — с пятью тысячами талантов и с шестью тысячами наёмников.

      Царь был до того поражён, что даже не сразу сорвался на крик.

      — Что же так мало? — сын Зевса очень хотел изобразить презрение и лёгким отношением показать, что бегство его не уязвило, но, разумеется, у Александра ничего не вышло, гримаса получилась жалкой и неубедительной.

      — А это у него честность такая… и скромность: глядите, люди добрые, мог бы взять больше, но беру только то, что причитается. Правда, не добавил, что по лично установленному и собственноручно выписанному жалованью…

      — И куда?

      — В Афины.

      — В Афины! В Афины! — наконец взорвался Александр. — Конечно, несомненно, безусловно, бесспорно! Всегда Афины! До смерти и после — Афины! Как же я был неправ, когда не стёр их с лица земли! А у тебя хватает духу упрекать меня в жестокости! Я всё делаю правильно, со всей этой сволочью по-другому нельзя, жечь надо всё, что сопротивляется! Потому что мягкосердечие слишком дорого обходится! Пожалел этих тварей в своё время — и они обнаглели, продолжили гадить! Это за всё, что я для них сделал! За торговлю, отданную в их руки, за золото империи, за берега Ионии, за свергнутого Дария! Аидовы дети! Привечали, привечают и будут привечать предателей! А Гарпал! Гарпал! — Александр перекинулся на казначея и осыпал его потоком ругательств.

      Сын Аминтора только морщился и ждал, что вспышка погаснет и Александр наконец истощит весь свой запас перлов красноречия. Только когда сын Зевса выдохся и умолк, хилиарх резонно возразил:

      — Что же ты хочешь? После казни Клеандра и Ситалка Гарпал испугался. Он же тоже из Элимиотиды — а вдруг опала или что похуже и на его голову обрушится?

      — Нет! Нет, Гефестион, вот что я тебе скажу! — Александр склонился над своим визирем, навис над ним на руках, уперевшись в ложе по обе стороны от плеч Аминторида. — Он давно лелеял этот замысел! Он долго готовился! Не зря зерно он им слал в неурожайные годы! С прицелом работал, дрянь колченогая!

      — Гарпал в этом не виноват.

      — Виноват, виноват! Боги знали и заранее наказали.

      — Да будет тебе, как будто мы после Гедрозии не прихрамываем время от времени!

      Но словам Гефестиона Александр значения не придал, он ещё тяжело дышал и, резко подув, попытался отбросить от лица занавесившие его волосы. Это не удалось — сын Зевса тряхнул головой, раздражение снова вскипело в нём, он продолжил оправдывать свою жестокость:

      — Ты постоянно меня попрекаешь: Филота, Парменион, Клит, Каллисфен. Да надо, только так со всеми и надо! И хорошо, что я их казнил. И с Гарпалом нечего было церемониться. Как и с Афинами, собственная мягкость мне слишком дорого обошлась. Простил один раз, когда он бежал, а надо было изловить и вздёрнуть! Так нет: вспомнил юношескую дружбу, то, что Гарпал присоединился к нам, когда мы бежали в Эпир, расчувствовался — и вот расплата, второе предательство!

      — Не упрекай себя за то, что простил и принял Гарпала в первый раз, после первого побега: это от великодушия, а оно ведь всегда сопутствует богам, это от широты натуры.

      — Но я не должен был быть так доверчив!

      — А вот это правда, меня надо было слушать! Я тебя предупреждал, говорил тебе, что Гарпал сбежит!

      — И ты был прав, прав, филе, — значит, не зря я тебя сделал Великим визирем…

      — Кстати, я тебя, кажется, не поблагодарил за назначение, надо будет исправить… Он бежал в Афины. — Гефестион вздохнул. — Нас всех туда тянет, ты должен принять это как данность.

      — Афины не Македония, — бросил Александр.

      — Какая разница! Всё равно Европа, всё равно запад, всё равно на том берегу, всё равно родина.

      — Что там хорошего?

      — Для тебя — ничего хорошего. Твоя мать Олимпиада в Эпире — фактически в ссылке. Антипатр распоряжается в Пелле по своему произволу и не признаёт над собой тебя, своего царя. Вон, ты приказал ему выступить против этолийцев — и что? Никакого ответа. А почему он до сих пор не разобрался с Демосфеном?

      — Я сам его когда-то простил.

      — Ну, если ты говоришь, что в прошлом был неоправданно мягкотел, то сейчас как раз время всё исправить. Потребуй от Афин выдать Демосфена.

      — Я сделаю, сделаю. У меня к афинянам много претензий. Я им изложу свою волю. Начнутся Олимпийские игры — они обо мне ещё услышат.

      — А, надолго ли… Афины — гнездо вечных раздоров и интриг, хоть кол на голове теши. И в ближайшем будущем они не твои повеления будут выполнять, а за Гарпала торговаться, заодно выуживая у него твои кровные пять тысяч талантов. Вообще, я не понимаю, зачем он взял с собой ораву в шесть тысяч голов? Слишком мало для войны и слишком много для охраны.

      — Наверное, он посчитал, что каждый будет охранять по таланту, а оставшаяся тысяча — лично его.

      — Ну, если так, тогда нормально. Только предатель, в отличие от самого предательства, никогда не ценился благоприобретателем. Гарпала всё равно убьют. — Гефестион задумчиво посмотрел куда-то вдаль, поверх головы любимого, уже улёгшегося рядом с ним: Александру нужно было утешение единственного человека, которому он доверял всецело. — Как всё получается… Что бы ни сделал Гарпал, ты бы с ним всё равно расправился, потому что он из Элимиотиды. Что бы ни сделал ты, Гарпал бы всё равно убежал: казну-то он обчистил ещё до этих пяти тысяч. Как бы ни распорядилась судьба, конец всё равно будет печален. Уже не имеет никакого значения, кто именно Гарпала убьёт: твои, свои, чужие… Всё предопределено, — закончил Гефестион философское отступление и вновь перенёсся в Македонию: — Зопирион бездарно провёл кампанию во Фракии, твоё десятилетнее отсутствие никому не пошло на пользу, кроме твоих врагов. Я не уверен теперь, что ты спокойно можешь вернуться в Пеллу: тебе придётся её с боем брать. Ещё неизвестно, что говорили вернувшиеся из похода, отпущенные тобой ветераны, — кто их знает? Не пойдут дела на родине, проедят, проиграют и деньги, и трофеи — и начнут тебя попрекать: как это ты о них не позаботился, не посадил на ежемесячный пенсион… В Малой Азии противостояние не утихает, — перешёл Аминторид на восток. — То стычки, то сражения, все воюют с твоими сатрапами, разгулялись за время твоего похода… Север Малой Азии вообще не с нами, Армения независима. Далее по карте: скифы отпали и всё кочевье — за ними, неизвестно, какие силы пробудили в Бактрии и в Согдиане оставленные там греки своими бунтами, сколько банд, промышляющих по дорогам, они сколотили… Кратер разобрался с мятежами в Арахозии и в Дрангиане, но он уже ушёл — кто поручится за то, что недобитые повстанцы снова не возьмутся за оружие? Выберут себе какого-нибудь второго Ордана — и опять заварят кашу. Об Индии уже не говорю. На западе юга… Клеомен, сатрап Египта, не видел тебя семь лет и радуется, что Египет так далеко от Суз: когда ты ещё до него доберёшься! А пока сам Клеомен фараоном сидит и распоряжается своему кошелю на пользу. Что это за империя проклятая, ты уходишь из центра — бесчинствуют сатрапы, ты покидаешь окраины — они пылают. Двенадцать лет походов, двенадцать лет походов, Александр! Сколько сил, сколько здоровья, сколько времени! На тебе живого места не осталось, а ты уже нацелился на Аравию! Подумай же о том, что завоевал, неужели тебе не жалко всё это потерять? За что же ты бился, за что жизнью рисковал, столько тысяч положил, столько сам претерпел!

      — А разве мало сделано? Мы только за последний год три новых пути для караванов открыли: морем, как Неарх приплыл, мою собственную дорогу и маршрут Кратера.

      — Ну, два последних можно отбросить: В Гедрозии — жара несусветная, в Арахозии — глыбы льда, в её горах ногу сломишь.

      — Мы проложим новые дорги!

      — Сроем горы и затопим пустыни? Во сколько жизней это обойдётся? Ещё три четверти твоей армии?

      Сарказм Аминторида Александр перевёл в далеко идущие планы:

      — И горы сроем, и в пустынях сады и пруды разобьём, а трудиться на это будут рабы из Индии. Я туда ещё загляну.

      — Эти новые пути ещё не построены, но уже обошлись в десятки тысяч наших погибших.

      — Великое всегда делается большими жертвами!

      — А я считаю, что величина этого великого гораздо меньше горы трупов и горя матерей, потерявших своих сыновей!

      — Сам же говорил, что каждый смертен — так пусть закончит свой путь в творении великих замыслов!

      — Кажется, это уже не путь, выбранный по доброй воле, а твои воины не твои рабы! Это «творение» не их замысел!

      — Это для всей Ойкумены! Нету хороших правителей, они всегда всем плохи! Доля царей — делать благо и дурно слыть — но ничего, я приму этот удел!

      — Не надорвёшься?

      — Нет, Гефестион, до самой смерти! Посуди, ну посуди сам! Мы построили семьдесят Александрий!

      — И что? Как там живут македоняне? Вдали от родины, на задворках империи, которая расползается, как рваное одеяло, сколько ни латай, рядом с первобытными дикарями, с лачугами из ракушек и рыбьих костей… — Гефестион содрогнулся и передёрнул плечами. — Даже вспоминать противно. Нет, ничего нет лучше родной Македонии! Не полюбят наши никогда эту Азию, вон и Гарпал азиатское золото на ветер бросал, а гетер себе из Афин выписывал, с персиянками не водился. Да и сами местные… Были азиатами — ими и останутся, а ты для них иноземец, чужестранец, завоеватель и поработитель.

      — Нет! Я наследовал Ахеменидам — и я это докажу! — Взгляд Александра загорелся. — И вот как! Послушай, что мне в голову пришло!

      — О боги! Пожалейте мою собственную! — простонал Гефестион и ужаснулся про себя: «Я бы на его месте разревелся бы после всех этих слов, постарался бы выправить положение, ограничить притязания, устроить, наконец, эту страну, расползающееся собрать. Неужели он слеп? Или видит, но сознательно отворачивается? Или он и сам эту Азию не любит и делает только то, что хочет и умеет блестяще, — воюет и громит врагов, не задумываясь о том, что так выигрываются войны, но государства строятся по-иному?»

      — Ничего с ней не будет, моя всё уже придумала за обеих! — успокоил Гефестиона Александр. — Слушай! У Дария две дочери, я женюсь на Статире и на дочери Оха Парисатиде…

      — О боги! Какие мерзкие имена!

      — А ты женишься на Дрипетиде.

      — Того не легче. Это ещё что?

      — Вторая дочка Дария — и мы будем родственниками, даже дважды! Во-первых, мы будем женаты на сёстрах; во-вторых, Парисатида тоже из Ахеменидов — тоже родня! А кроме того, я переженю всех наших военачальников и этеров, всё дворянство на знатных персиянках.

      — А они согласятся?

      — Кто их будет спрашивать…

      — Я вообще-то про наших, про мужчин.

      — Тем более! — Александр удивился тому, что кто-нибудь из людей, подчинявшихся ему дважды, — по подданству и по армии — может его ослушаться. — Мы их свяжем, македоняне пустят здесь корни и врастут в Персиду — и никто больше мне не изменит.

      — Роксанка выцарапает твоим жёнушкам глаза.

      — Нет, я с ней не разведусь, я ещё от неё ребёнка рожу.

      — Что у тебя за дурное намерение рожать, когда это делает баба…

      — Он вырастет — и я отправлю его в Бактрию. Все бактрийцы живо заткнутся, когда ими царевич и наполовину бактриец будет править.

      Гефестион, однако, смотрел на планы Александра в другом разрезе:

      — Ага, так он в ссылку из Вавилона и отправится!

      — Я ему прикажу.

      — А Роксанка наверняка в нём захочет наследника всей империи увидеть. — «Если к тому времени от империи что-то останется», — вздохнул про себя Гефестион. — Если она останется здесь для воспроизводства и узнает про твои планы насчёт её собственного ребёнка, тем более ухайдакает этих двух: и ей конкурентки, и её возможному потомству соперники не нужны. И я не завидую этим Статире и Пари… как?

      — Парисатиде.

      — Нет, я это никогда не произнесу, язык сломается. Это только Демосфену под силу воспроизвести: он мастер глаголить.

      — Не грохнет она их, я сделаю ей внушение.

      — Ага, поможет, как же! — не согласился Гефестион. — Сошли ты эту Роксанку в Бактрию, у неё в глазах смерть.

      — Родит — сошлю.

      — У тебя уже Геракл есть.

      — Второй не помешает.

      — Как ты их трёх опылять будешь? Они же не Барсина, это она хорошо дело повела.

      — Тебя позову.

      — А я соглашусь? И как ты себе это представляешь? Ты ложишься на Роксанку, а я на тебя…

      — Не, это слишком тяжело — вдруг не обрюхатится! Ты меня трахаешь, кончаешь, меня доводишь — и, когда процесс станет необратимым, я ей вставлю.

      — Очень интересно! Тьфу! — сплюнул Гефестион. — Непотребство…

      — Ничего. Пострадаешь за меня несколько раз, зато как они обрадуются, когда воочию увидят Ахилла и Патрокла!..

      — Сына Зевса и Гефеста — прямо богописание…

      — Вот! Я тебя убедил?

      — Нет.

      — Ну посмотри, как здорово получается! — Александр не оставил своих попыток рассеять скептицизм любимого. — Мы подаём пример, за нами следуют — и по образцу, и по приказу. Я всех переженю, всех одарю подарками и прочими милостями: благоволением, продвижением по службе и тому подобным. За персиянками определённо дадут хорошее приданое — это земля, это деньги, это рабы, прислуга — в общем, люди. Мы всё смешаем, дети появятся — наполовину македоняне, наполовину персы, наполовину европейцы, наполовину азиаты. Имущественные отношения, поместья, функции государственного управления, наследство, наследники — всё соединится. Это наши сидят по своим горам, как сычи, а все персиянки друг другу родня.

      — Так уж и все? — снова усомнился Гефестион.

      — Мы жён из царских кровей, из ахеменидских выберем — и измен не будет: единое тело, единый организм. Кто же на другого покусится, когда и один, и другой — части целого? Правая рука левую не сечёт.

      — Только если жизнь её устраивает… Всё это сказки. Всё это равенство-братство-счастье единое-целое-неделимое. Как ты собираешься всех переженить? Ну, сочетаются они браком — из-под твоей палки, но семьи-то по приказу не получится! Военачальники, этерия — кто они? Твои рабы, чтобы спариваться и новых рабов производить? Почему ты навязываешь им обузу? Обязанности, работа, служба — это да, это деньги, карьера, обеспечение, успех, слава, они живут для страны и для царя, но не будешь же ты диктовать их сердцам, кого полюбить!

      — Да не надо любить — пусть только рожают и владеют имуществом совместно.

      — В Македонии тысячи девушек без женихов остались, тысячи женщин вдовеют, и замуж уже ни те, ни другие не выйдут, а ведь любая дурнушка в десять раз красивее этих черномазых персиянок! Нет чтобы их замуж выдать! Так нет же: тебе в голову стукнуло здесь всех мужчин переженить на местных, жемчуг в навоз бросать. Гадость…

      — Нет, ни гадость, это благо, это на укрепление страны. Я всё устрою, я всех облагодетельствую, я тебе обещаю, только дай мне время! — убеждал любимого царь. — Государство ещё очень молодо, связи непрочные…

      — А если оно уже очень старо? Ведь оно досталось тебе по наследству, если ты считаешь себя преемником Ахеменидов, — и досталось дряхлым, разваливающимся на части все последние десятилетия, а твои скачки по нему и страсть к победам, десятки тысяч смертей только усилили, ускорили распад. Ты вернулся из похода — и начал сатрапов смещать, заменять их македонянами. Узнал о бегстве Гарпала — и теперь эта идея насчёт свадеб, опять персы в центре. Ты за кого? За персов или за македонян, на кого опираешься? Или как флюгер — куда ветер подует? Ждать от тебя последовательности — как у моря погоды…

      — Нет. Я за единство и за смешение культур и народов, я за стройную гармонию. Мы возьмём из Персидской империи всё нужное и полезное и уничтожим всё вредоносное. Единение и дети нужны — будут свадьбы, старые сатрапы обнаглели — не будет старых, будут новые. Я начну укреплять страну с центра. Вавилон — её столица, я объеду все сатрапии вокруг Вавилонии. Мы сидим в Сузах, после посетим Опис, исследуем Евфрат на судоходность, зайдём в Экбатаны. Мы пошлём экспедиции к Гирканскому морю и в Аравию…

      — О боги! Они тоже рядом с Вавилонией лежат?

      — Одно другому не мешает. Я ни от чего не отказываюсь, мы всё приведём здесь в порядок, а потом построим тысячи кораблей и поплывём покорять запад. Оставим Аравию справа, поплывём на юг, обогнём — и войдём в Срединное море через Геракловы столпы…

      — Ага, опять скитания, массовые убийства первобытных туземцев, гибели и болезни наших людей. Впрочем, какие это наши — наёмники, персы, кочевники с востока. Кидай их куда угодно, пусть творят что хотят и получают за это соответственно. Мне их не жалко — мне жалко, что ты опять обрекаешь себя на скитания. А ещё в Египет надо зайти и посмотреть, что там творит Клеомен, а ещё Малая Азия… О боги! О Александр! Жизни на это не хватит, ничьей! Месяцы ходу от Вавилона до Паропамиса, года, пустыни, горы — как ты это всё охватишь, укрепишь? И опять же — Греция. Сколько ты им дал — и всё насмарку. Убил Каллисфена — а они только и ждали, когда ты сделаешь нечто подобное. И дождались — теперь там целое движение в память о нём, оды пишут, трактаты, а тебя все кому не лень поносят. Я читал последние работы Аристотеля — он ни единым словом тебя не упоминает. Тебе это приятно? Ведь он ученик Платона, а ты ославил себя, замучил безвинного за то, что он не хотел свою голову об пол разбивать.

      — Нет, Гефестион! И это будет мне на пользу! — Глаза Александра снова засветились торжеством. — Теперь греки знают, что случается с тем, кто мне не угоден, — и тысячу раз подумают перед тем, как роптать! Я им декреты издам о приёме изгнанников и о возмещении ущерба, связанного с конфискацией и продажей их имущества, я им повелю меня почитать. Я поставлю вопрос о Самосе* — вот они повертятся! Мигом приструнятся! Неуважение ко мне им боком выйдет. Тысячу раз подумают, — повторил Александр. — И Гарпала ещё посадят под арест.

------------------------------
      * Самос — крупный остров в Эгейском море у побережья Малой Азии, активно заселяемый афинскими колонистами.
------------------------------

      — Да они и так его посадят, чтобы без помех его деньги растащить. Они уже заранее в очередь выстроились, и первый в ней — Демосфен.

      — Ничего, как выстроились, так и перегрызутся… И с Антипатром я разберусь. Ты просто в плохом настроении и не видишь перспективы, а возможностей целых три. Первый вариант — я его разбиваю в бою, второй вариант — взрываю изнутри. — Увидев вопросительный взгляд Гефестиона, Александр пояснил: — Зашлём лазутчиков, внедрим в окружение, подкупим приближённых, составим заговор и ликвидируем. Смотри на жизнь оптимистичнее! Тебе ли не знать, как составляют заговоры против главнокомандующих?

      Гефестион улыбнулся:

      — Ну да, опыт у нас имеется. Только я тебе напомню, чем всё закончилось: главнокомандующий жив и заговорщики получили по заслугам. Они предали, их предали. То же самое может произойти, если кто-то будет злоумышлять против Антипатра. Он старая лиса, ты думаешь, Олимпиада не хотела его устранить? Голову на отсечение даю, что хотела, но Антипатр жив — значит, не смогла. И другие попытки могут провалиться, и сталь в итоге вонзится не в Антипатра, а в новоявленного Лимна или Гермолая.

      — Это ещё под вопросом. Может быть, Антипатру от богов не полагается такая защита, как сыну Зевса.

      — Ах да, я и забыл, что ты мой божественный… — Рука Гефестиона пролезла под пышные складки персидского халата Александра и легла на тёплый бочок, отчего царь Азии заурчал, как наевшийся сметаны кот. — Не мурлычь, сам же кошек не любишь. Я жду третий вариант.

      — А третий самый простой: я заменю Антипатра на Кратера.

      — Как?

      — Пошлю его с войском и уволившимися в Македонию. Попробуют отправившимся на заслуженный отдых с выслугой лет и честно заработанными деньгами и трофеями препоны чинить — да они снесут этого мерзкого Антипатра! — Александр почувствовал, что рука Аминтора замерла, и немного пошевелился, ожидая ответа, но его не последовало. Сын Зевса поднял глаза на любимого и увидел, что он нахмурился. — Ты что надулся?

      — Как по Персиде таскаться, так Гефестион, а как в Македонию, то Кратер! — укорил Александра хилиарх.

      — Я думал, тебе понравится, что Кратера не будет, — разочарованно ответил царь. Он думал обрадовать своего Великого визиря, но, как и продолжения путешествия его руки не ощутил, так и похвалы или благодарности не услышал.

      — Если мы с тобой поедем в Македонию, а Кратера здесь оставим, его тоже не будет, — выдвинул Гефестион свой вариант.

      — Гефа, но у нас же Аравия…

      — Это у тебя, а мне Македония нужнее.

      — А кто для тебя важнее: я или Македония?

      — Гадкая скотина! — разозлился Гефестион, и его рука наконец-то пришла в движение, ухватила любимого за бок и ощутимо тряхнула. — Никогда не задавай мне этот вопрос, ты же знаешь, что я буду презирать себя за ответ, который дам!

      — Ну Гефа, милый, — просительно протянул Александр. — Наша любовь важнее империй. Они расцветут и развалятся, сменится правление, переселятся народы, сгинут страны — а наша любовь останется. Тысячелетия пройдут — а её будут воспевать.

      — Нас тогда уже не будет.

      — Мы бессмертны, Гефа, мы бессмертны! Я сын Зевса, а ты мой родственник.

      Продолжение выложено.