Поезд в август

Поезд монотонно стучал на стыках остывающих после жаркого августовского дня рельсов. Этот стук успокаивал, убаюкивал пассажиров, большинство из которых уже мирно дремали на своих полках. Даже проводница, немолодая, с сединой, пробивающейся в непрокрашенных у корней волосах, которую все давно звали не по имени, а исключительно Михална, собрала пустые стаканы из-под чая и закрылась в служебном купе, чтобы передохнуть часок — другой…

Поезд был не скорый, не фирменный, а обычный, пассажирский, с видавшими виды купейными и плацкартными вагонами. Потому и шёл он не быстро, с длинными остановками на перегонах, во время которых можно было выйти в поле или даже добежать до поблескивающей вдали речушки, чтобы искупаться. Когда же останавливались на станциях, коих между Закарпатьем и столицей, Москвой, великое множество, все пассажиры, и он в том числе, выполняли обязательный ритуал – выходили на перрон и покупали у местных торговок рассыпчатый отварной картофель, обильно посыпанный укропчиком, малосольные хрустящие огурчики, жареные в масле пирожки, крутобокие румяные яблоки. Многие мужички тащили из буфетов и ларьков холодные, запотевшие бутылки с пивом – для себя и лимонадом – для детей и жён. А чем ещё заняться в дороге, длящейся более суток? Вот пассажиры и ели, пили, играли в карты, обсуждали отгремевшую этим летом Олимпиаду и напевали песенку про улетающего Мишку…

Ассортимент вагона-ресторана, куда он наведался сразу, как только поезд тронулся от станции отправления, был предсказуем и невелик. Но он с аппетитом съел тарелку обжигающего супа – харчо, жирного, оранжевого, острого, домашнюю котлету с пюре и выпил стакан компота. Подумав, заказал 50 грамм коньяка с лимоном и долго крутил пузатую рюмку, не обращая внимания на пассажиров, ищущих свободное место за столиками…

Первый день пути пролетел как-то незаметно, но дневная жара утомляла – хоть и конец августа, но лето не сдавало своих позиций и не спешило побаловать прохладой. Он вышел из душного купе в коридор, чтобы не мешать соседям – молодой паре – укладывать спать малыша лет четырёх, опустил окно и с удовольствием подставил голову ветру, прикрыл глаза и долго стоял так, без единой мысли, растворяясь в этой тишине, нарушаемой только стуком колёс… Даже тихий шорох открывшейся в соседнем купе двери не нарушил его уединения и покоя. По крайней мере, так могло показаться со стороны.
Поезд проскочил  маленький сонный полустанок, поприветствовав его коротким гудком. Он очнулся, вглядываясь в промелькнувшие огоньки и едва различимые силуэты каких-то строений. Но вот окно снова потемнело, и в нём отражались только двери купе, тусклый свет вагонных лампочек и он сам – высокий, широкоплечий, с угадывающимися под рукавами рубашки крепкими мускулами. Коротко стриженные светлые, практически выгоревшие, волосы, смуглая обветренная кожа, серые, скорее даже стальные глаза, холодные, цепкие…

Лёгкий, едва слышный смех рассыпался по коридору – так катятся бусинки с разорвавшейся лески или мелкие монетки из дырявого кармана. Он повернул голову и сперва увидел её отражение в соседнем окне. Она была ему едва по плечо, не худая, ладненькая, длинная чёлка падала на глаза, от улыбки на щеках играли ямочки.
— Простите, но вы так внимательно разглядывали себя, что мне стало смешно, — она опять негромко засмеялась, откидывая непослушную чёлку. Глаза под ней оказались зелёными, глубокими, как лесные омуты, а вздёрнутый носик весь был усыпан веснушками.
«Совсем ещё девчонка, школьница, — подумал он.- Такой купить мороженое, воздушный шарик и сводить в кино или зоопарк».
— А вы на киноактёра похожи, только вот не помню на какого, — в её голосе, специально пониженном, чтобы не разбудить пассажиров, была лёгкая, возбуждающая хрипотца. – Я уже целых два месяца не была в кино! Представляете, сколько пропустила! Как в ссылке торчала у родственников в каком-то захолустье. А вы какие фильмы последние смотрели?
Он давно ничего не смотрел, не было ни времени, ни возможности, но почему – то соврал, вспомнив мельком увиденную афишу:
— «Два долгих гудка в тумане», — и полез в карман за сигаретами. Ему хотелось прервать неожиданный разговор, закурить, выйдя в тамбур, чтобы не видеть этих глаз, аккуратных маленьких грудок под тонкой белой маечкой, ложбинки на шее…
— Ой, а поделитесь сигареткой? – она заговорщически подмигнула, снова тряхнув чёлкой, и покосилась на дверь своего купе. – Мои все спят уже, не заметят.
— А тебе не рановато курить? – он старался говорить отстранённо и строго, так как перспектива оказаться с ней в тёмном тамбуре почему-то пугала до дрожи в кончиках пальцев, крутящих пачку болгарских «ТУ-134», именуемых в народе «смертью на взлёте»…
— Нет, мне уже восемнадцать, имею право, — слукавила, вздёрнув вверх подбородок и демонстрируя нежную, беззащитную шею. – Ну что, идём?
И, схватив тонкими пальцами его запястье, потащила за собой по коридору. Где-то за спиной открылась дверь служебного купе, Михална, ворча, загремела чем-то у титана, но они уже нырнули в темноту и прохладу тамбура. Закурили. Он быстро, умело, глубоко, со вкусом затянувшись, она – нарочито демонстрируя свою взрослость и подражая ему, от чего сразу закашлялась.
— Крепкие!
Он угадывал её в темноте по едва белеющей маечке и мерцающему огоньку сигареты, которую она изредка подносила ко рту. Было очевидно, что курить она не умела. Но это не имело никакого значения.

Она болтала о том, о сём, задавала ему какие-то вопросы, он отвечал односложно, но слова эти, как мячики от пин понга, летали между ними и складывались в им одним понятную игру: подача, удар, розыгрыш, ответный удар...
Распахнулась дверь между вагонами, в тамбур ворвался ветер, запах масла и жжёной резины, грохот сцепки, и вместе с ними ввалился какой-то тип, изрядно перебравший в ресторане. Увидев потенциальных собеседников, он попытался сфокусироваться, что-то неразборчиво мыча, шагнул вперёд, покачнулся и чуть не упал на девчонку, пытаясь облапить её, но был крепко схвачен за ворот и вытолкнут в следующий вагон.
— Ты в порядке? Не ушиблась? – он приблизился, стараясь рассмотреть в темноте её лицо, и наткнулся рукой на мягкое, слабое плечо. Она вздрогнула, но не отодвинулась.
— Всё хорошо, спасибо вам… тебе, что выкинул этого придурка…Терпеть не могу пьяных…
Тонкие пальчики легли на его предплечье, и он скорее почувствовал, чем увидел, как она вскинула голову, как приоткрылись и потянулись навстречу губы…
Понимая, что надо остановиться, прекратить этот затянувшийся спектакль, вернуться в купе и, забравшись на верхнюю полку, впиться зубами в казённую подушку, он обхватил рукой девичий затылок и, почти отрывая её от пола, со стоном приник к нежным, податливым губам.
Этот поцелуй был бесконечным, тягучим, засасывающим, как водоворот, в котором её упругое тело таяло в его жёстких ладонях. От него кружилась голова, останавливалось сердце, а где-то внизу живота разгорался жаркий и мучительный огонь. Он знал, что может сейчас всучить пару сотен Михалне, и на час- другой служебное купе будет предоставлено им; знал, что девочка пойдёт за ним, забыв про родных в соседнем купе, чувствовал, что и в ней горит тот же огонь…Но не делал этого, продолжая целовать, ласкать, шептать какие-то глупости и слушать такие же в ответ, пока ранний рассвет не окрасил молочным цветом стены тамбура…

Она едва держалась на ногах, губы предательски распухли, волосы растрепались, и только в глазах светился всё тот же призывный зелёный свет. Он практически донёс её до купе, осторожно открыл дверь и прошептал:
— Спи, я буду охранять твой сон…
Мешать соседям не стал, постучался к Михалне и за полтинник получил полстакана водки, бутерброд с колбасой и возможность вздремнуть на служебной полке. Ну и вдобавок понимающий и всепрощающий взгляд умудрённой жизнью женщины. Не известно ещё, что из этого дороже…

Поезд подъезжал к Москве. Пассажиры, проснувшись, толпились в очереди в туалет, радио играло бравурые марши, Михална, в чистой форменной блузе, разносила горячий чай. Он стоял в коридоре у открытого окна, напротив своего купе, и то и дело косился на соседнюю дверь. Его толкали снующие туда-сюда люди, он извинялся, стряхивая с лица глупую улыбку, и продолжал ждать. Вот вышел мужчина в спортивных брюках, полосатой тенниске, держа в руках несессер с бритвой, наверное, её отец. Дверца отъехала ещё раз – женщина средних лет, худенькая, в очках, сказала кому-то в глубину купе: «Я налью ещё чаю», и поспешила в сторону титана с кипятком.
Кто-то прошёл мимо, снова задев его, он отвернулся, чтобы извиниться, а она уже стояла рядом, упершись лбом в окно, делая вид, что разглядывает названия пробегающих мимо подмосковных дачных станций.
— Я не смогла уснуть…думала о тебе…досчитала до тысячи, потом сбилась…
— Я тоже не спал, — соврал он, мучительно подавляя желание коснуться этих припухших губ…
— Дай мне свои сигареты, — она вытащила из кармана карандаш и быстро написала на бело-голубой пачке номер телефона. – Позвони мне. Я буду ждать. Мы встретимся, и я покажу тебе мой город таким, каким люблю его.
— Я позвоню, обязательно позвоню. Хочу увидеть Москву твоими глазами, — он спрятал сигареты в нагрудный карман рубашки, прямо рядом с сердцем.
Возвращающиеся в купе родители не заметили, как она поднесла ладонь к губам, а потом прижала её к его отражению в окне…

Вокзальная суета, нескончаемый поток пассажиров, крикливые носильщики, толкающие тяжёлые тележки с чемоданами, шум, гвалт, длинные очереди на такси. Он издалека наблюдал, как она крутит головой, пытаясь разглядеть его в толпе, как что-то отвечает родным, как садится в такси, последний раз разочарованно скользя взглядом вокруг. Вытряхнул последнюю сигарету, машинально смял пачку и метким движением бросил в стоящую в стороне урну. Подхватил свой рюкзак и зашагал к метро…

Он не узнает, сколько долгих, томительных дней она будет ждать его звонка, шагов за дверью, случайной встречи на улице…Сколько слёз разочарования будет пролито, какие строки – сначала нежные, потом злые – она посвятит ему…
Она не узнает, как он, спохватившись, вернётся на перрон в напрасных поисках выброшенной пачки, как будет задержан дежурным милиционером, заподозрившим в роющемся в урне мужчине бомжа. Как этот простоватый, с рыжими усами сержант из глубинки сначала с недоверием отнесётся к его истории и будет долго разглядывать мятую справку об освобождении. Потом нальёт чашку мутного чая и, непрерывно куря, выслушает его рассказ о том, как десять лет назад выпускник лётного училища в драке убил пьяного подонка, защищая такую же девочку с зелёными, как омут, глазами. Девочку, которая недолго писала ему письма в колонию, а потом растворилась, исчезла на просторах огромной страны, чтобы случайно возникнуть силуэтом в мутном окне поезда, мчащегося через жаркий август…
Они не узнают, что много раз ехали в соседних вагонах метро, ходили по одним и тем же улицам и даже однажды летели в одном самолёте. Только он сидел за штурвалом, а она в салоне бизнес-класса…

Пройдёт много лет. В их городе снова будет горячий август, поезда будут возвращаться с юга, а асфальт — плавиться под солнцем. И седой старик, чьи глаза цвета стали давно поблекли, случайно откроет забытую кем-то на скамье книгу и прочитает этот рассказ. Только она никогда не узнает об этом…