Дело Василия Щекотихина

КАК В ОКТЯБРЕ 1905 ГОДА В АЛЕКСАНДРОВСКЕ ПОГРОМ СЛУЧИЛСЯ И КАК ЧЕРНОСОТЕНЕЦ ВАСИЛИЙ ЩЕКОТИХИН ЕВРЕЕВ ОТ ПОГРОМЩИКОВ СПАСАЛ

Александровск. Центр города. 21 октября. 1905г. Час пополудни

Пронзительно и тревожно пахло керосином.
Так когда-то, очень давно, еще в детстве, пахли повизгивающие слепые кутята, которых прибившаяся ко двору Щекотихиных беспородная сучка Найда прятала в промасленной мешочной ветоши в глубине чулана за керосиновой бочкой. Как же она заискивающе виляла хвостом и терлась об ноги хромого Гришки-дворника, тезки отца, когда он в угольном ведре и в этом же джутовом пропахшем керосином мешке нес кутят к водозаборной колонке топить. Как бросалась от ковыляющего дворника к семенящему следом мальчику, к нему, к хозяйскому сыну Василию Григорьевичу, что всегда был добр к ней и таскал ей, брюхатой, мясца на сахарной косточке из щей с семейного обеденного стола. Как, жалобно подвывая, ползла к нему на брюхе, заглядывала преданно в глаза, словно взывая о помощи и заступничестве. Только разве мог он тогда что сделать или даже сказать поперек отцовской воли!?
Благостный молебеный перезвон колоколов Покровского собора сливался с тоскливыми протяжными гудками заводов Кацена и Бадовского. Где-то на Троицкой потрескивали револьверные выстрелы. По пустынной Соборной улице по направлению к дому Янкеля Лещинского двигалась на рысях казачья полусотня.
Разграбленные ещё утром Верхние торговые ряды догорали. В воздухе над городом висел тошнотворный смрад и жирная копоть. Неподалеку, в мануфактурном магазине Тагаевского подростки деловито били зеркальные окна и двери камнями. Проделывалось все это безо всякого зверства и ожесточения, как тяжелая, но необходимая работа. Взрослых снаружи было мало. Полицейские и жандармы с любопытством наблюдали за происходящим из отдаления, с противоположной стороны улицы. Выскакивающие из магазина мужчины и женщины сноровисто прятали свою добычу в измаранные маслянистыми керосиновыми потеками джутовые и холщовые мешки, тяжело взваливали их на плечи и степенно направлялись по Екатеринославской, а оттуда на Слободку или в Шенвизе.
Кто-то, проходя мимо него, уважительно сорвал замасленный картуз с головы:
– Наше почтение, Василий Григорьевич!
Кто-то нещадно хмельной громко и фальшиво затянул:
«Щекотихин, Примаков
Собирают босяков
В Александровск бить жидов».

Александровск. «Русское собрание». 20 октября 1905г.
Девять часов пополудни

В помещении собрания тесно и шумно. Но выступление председательствующего, судебного следователя Майдачевского, слушают внимательно. Сказанное имеет особый смысл. Особенно сегодня, после имевшей место быть несколько часов назад кровавой потасовки с краснофлажными боевиками рабочего стачкома, во время собранного городской Управой у Народного Дома митинга в поддержку самодержавия.
Верноподданническое требование, обращенное к собравшимся, о незамедлительном мщении за поруганную честь царя-батюшки воспринимается на ура. Так же как и сообщение о состоявшемся приеме в новое открытое сообщество Союза Русского Народа достойных лиц, истинно русских людей, известного в городе предпринимателя Типикина и заводчика Щекотихина.
Ведь, право слово, до чего дошло: в православной державе русскому человеку уже впору спасения от засилья вертких «пархатых» искать. Всё ведь под «инородцами»! И промышленность, и торговля, и банковское дело. Мало того – свободу им подавай! Сосут почем зря кровушку православную да высосанный с кровью из русского кармана капитал на богомерзкое тратят. На стачечников-забастовщиков да на бомбистов, кои террором державу хотят под корень изничтожить. Оно и не мудрено, ведь и среди этих нелюдей едва не каждый второй – юркий «живчик», юда-христопродавец.
Помощник Начальника Екатеринославского Жандармского Управления по Александровскому и Павлоградскому уездам ротмистр Будогосский приветствовал вновь принятых лично. Долго и с чувством жал руки. Поздравлял. Со Щекотихиным даже завязал разговор.
– Заводик, господин Щекотихин, у вас знатный! Небольшой, да ладный. И продукция отменная. Много лучше немецкой. А мастеровой люд на производстве вашем – не чета иным заводчанам: сыт, доволен, смутьян чурается, стачек сторонится. Одна, вижу, у вас печаль – наши жидки-нехристи, кредиторы, что всяк норовят свой бесовский процент по живому оторвать. Вы, Василий Григорьевич, не удивляйтесь, я давно за вами с восторгом и умилением наблюдаю, – глаза ротмистра теплились неподдельным участием. – Заводчик вы Божьей милостью. И смётка завидная. И деловая хватка отменная. Про удаль воистину молодецкую да размах былинный уж молчу, чтя вашу скромность! Наслышан, вы не единожды за невод рыбы, что на воскресную уху для рабочих из реки был тянут, до десяти червонцев давали!? Да за каждого осетра отдельно набавляли с лихвой! Не мудрено, что рабочие вас, как отца родного чтут. За то, что вы не на словах, а на деле с ними да с их семьями и в будни, и в праздники.
Вот говорят, дескать, новомодные взгляды игроков в соккер, англосаксонских спортсмэнов, уже, кстати, подхваченные тамошними британскими промышленниками, на вопросы формирования коллектива посредством внедрения некоего «team spirit» угодны духу времени, но в нашей азиатской отсталости недоступны.
Врут ведь! Ваш опыт – тому пример явный. Да и в былом всегда так было. Ревнители отечества нашего, господа Карамзин с Соловьевым, в своих исторических сочинениях уверенно утверждают об этом. Как известно, князья русские с дружиной не только рядом в сече рубились. Они и заздравную чашу вкупе с поминальной за одним столом вместе поднимали. С простыми ратниками и мастерами, что белокаменные палаты возводили да золотыми куполами и святыми ликами храмы украшали, князья пить не гребовали. И потомкам свято традицию сию чтить должно. От простого люда не отрываться. Коли они, потомки, люди истинной русской веры и широты души. Верите ли, сколько раз в мыслях было к вам на днепровскую ушицу наведаться. Рюмочку выпить. Песен от души попеть. Ведь благое делаете! Такими, как вы, крепость державы прирастает. На вас лишь она и держится! Потому-то и хорошо, Василий Григорьевич, что теперь вы с нами не только душой, но и делом. Как никто ведь, будучи отцом героя обороны Порт-Артура, понимаете, что в сей трудный для отечества момент русские люди должны не забывать о том, что косорылые япошки не зря пятнадцать миллионов золотом прислали нашим жидкам-социалистам на смуту. Хотят макаки сбросить нашего православного царя-батюшку да своего богомерзкого микаду на престол русский посадить. Али того хуже – какого потаенного мойшу из местных выкрестов. Стоять в сей суровый час нам надобно друг за дружку. За Отечество! Да за чистоту истинной веры, что деды и отцы под пытками берегли. Много наслышан, Василий Григорьевич, об отце вашем, о силе его духа, да о чудотворных иконах им писанных.

Александровск. 5 марта 1905г. Из донесения помощника начальника Екатеринославского жандармского управления по Александровскому и Павлоградскому уездам ротмистра Будогосского Екатеринославскому жандармскому управлению

«…За последнее время среди александровских рабочих замечается начало грозного брожения, вызванное неумелым посредничеством фабричной инспекции, постоянным подстрекательством революционной среды и крайней нуждой среды рабочих. Надо ожидать, что всё это напряженное настроение выльется наружу в виде беспорядков…
…Повсюду заметно враждебное отношение к чинам администрации и, в особенности, к господину екатеринославскому губернатору. Рабочие считают, что губернатор держит сторону немцев-фабрикантов и не стоит за правду и закон, «подтянул», по необоснованной жалобе заводчиков, жандармского ротмистра за правдивое и законное посредничество между бастующими и администрацией. «Невольно мы должны согласиться с революционерами, – утверждают рабочие, – что правительство, как и заводчики, против нас. Нет у нас защитников, не у кого искать правды!»
Эти отчаянные крики рабочих приходится слышать в Александровске на каждом шагу, и в них, к сожалению, есть некоторая доля правды. Чины полиции и фабричной инспекции, постоянно вращаясь в среде заводчиков и пользуясь разными даровыми угощениями и подношениями, совершенно бездействуют и прикрывают даже ставшие общим достоянием возмутительные и незаконные поступки и притеснения заводчиков по отношению к рабочим. Немедленные энергичные и правдивые меры, как в отношении провинившихся рабочих, так и, прежде всего, в отношении преступивших закон чинов полиции и заводовладельцев, безусловно, восстановили бы доверие рабочих к власти и должный порядок.
Еврейская социал-демократическая партия в городе Александровске усиливает свою деятельность: наблюдаются постоянные сходки небольшими группами в разных местах города и почти ежедневные разбросы печатных прокламаций, массово доставляемых из Екатеринослава.
До поры удавалось сдерживать всю еврейскую партию русской рабочей массой, доверчиво относившейся ко мне. Но в настоящее время, ввиду циркулирующих в городе толков о воспрещении мне губернатором каких-либо посредничеств, доверие это утрачивается, и я более не в силах воздерживать массы от насилий, хотя попыток в этом направлении я с себя не слагаю и при каждом удобном случае стремлюсь успокоительно воздействовать на рабочих».

Александровск. 17 августа 1905г.
Из Листовки Александровской организации РСДРП
«Ко всем гражданам!

Слухи об организуемом жандармским ротмистром погроме побудили нашу организацию заняться их проверкой; пока нам удалось установить следующее:
1. Около двух недель тому назад, в 4 часа вечера на берегу Днепра в рощице, неподалеку от нефтяного склада «Олеум», было собрание приблизительно в 100 человек. По виду – береговые грузчики. На собрании замечен неопознанный статский и жандармский ротмистр Будогосский. Ротмистр что-то говорил, толпа не то отвечала, не то возражала.
2. На прошлой неделе в плавнях было собрание хулиганов. Присутствовало 10 прилично одетых статских, ротмистр и другие чины полиции и жандармерии. Ротмистр, стоя, говорил, между прочим, следующее: «…самые главные наши враги – жиды. Когда мы их выгоним, то их добро разделим между православными…». Остальные, лежа на земле, слушали.
3. Почти ежедневно в квартиру ротмистра Будогосского между 12 и 2 часами ночи поодиночке и группами человек по 10-15 приходят и уходят парни. По виду городские и чернорабочие, многие с узелками, по-видимому, приезжие. Некоторые из них замечены бродящими по базару в поисках поденной работы и просто без дела.
4. Зарегистрирован случай передачи одним из агентов тайной полиции листа, содержащего заявление о желании сохранить самодержавный строй. Предлагая это заявление, агент предлагал револьвер.
Вспомним открытую погромную агитацию ротмистра у Народного дома во время последней забастовки, и не останется сомнений в справедливости чудовищной молвы о преступных замыслах ротмистра и его жандармов.
Граждане! Горьким опытом прошлых лет вы научены ждать только горя и позора от охранительной деятельности правительственной жандармской шайки. Нет большей опасности для граждан, чем старания этих слуг рабства и тьмы проникнуть в обнищавшую народную массу и разбудить в ней темные зверские чувства. Всем нам памятны мучительные кровопролитные схватки темной толпы с армянами, евреями, поляками. Каждый наступающий день вписывает в историю новые скорбные страницы. Недавние погромы в Феодосии и Екатеринославе были потушены только благодаря сильной самообороне, показавшей себя готовой к стойкому отпору.
Давно пора нам всем самим быть на страже своих интересов и с оружием в руках отстаивать элементарнейшие права человеческой личности от наглого произвола власти царизма. В борьбе с наглостью и насилием победит гордый и сильный!
Граждане! Храните своё достоинство, дайте отпор негодяям, издевающимся над вами. С оружием в руках встретим хулиганов – мундирных и всяких иных. Вооружайтесь, если не хотите видеть завтра же победителями в своих жилищах опоенных и одурманенных ротмистром обитателей грязных, жалких притонов нищеты и разврата и полных роскоши гнезд царских прихвостней, негодяев и злодеев всяких рангов и чинов. Вооружайтесь!..
Долой самодержавие! Да здравствует революция!
Да здравствует всенародное учредительное собрание!..»

Александровск. Домовладение Щекотихиных на Жуковской.
20 октября 1905г. Незадолго до полуночи

Василий Щекотихин даже не думал, что в подвале его дома может поместиться столько молящегося, плачущего, гомонящего на своем непонятном наречии народу. Жена, исполняя его приказ, не отказывала в приюте никому из соседей. Кого-то он знал. С кем-то здоровался или раскланивался при встрече. Портные. Сапожники. Скорняки. Вон там, в углу, расположился с семейством известный всему городу фотографических дел мастер.
Когда он появился у двери, гомон затих. Во взглядах, которые он буквально ощущал кожей, хаотически перемешались панический ужас, смирение безысходности и едва уловимая надежда. Так, он неожиданно вспомнил, когда-то давно, в детстве, заглядывала ему в глаза прибившаяся ко двору беспородная брюхатая дворняга Найда.
Он улыбнулся:
– Прошу, господа, извинить за неудобства. И за жизненную прозу. С клозетом у меня, как и с водопроводом, из-за известного стервеца Лызлова определенные трудности. Ведра нужнЫе для вас, уж не обессудьте, – он махнул рукой, – в дальнем углу за ширмой. Но в провианте недостатка не будет. И в питьевой воде тоже. Вот и самоварчик поднесут вскорости. Не бойтесь ничего. Здесь вас никто не тронет. Да и не услышит никто. Перекрытия над подвалом полутораметровые. Никак не меньше. Можно, при желании, даже «фрейлехс» под скрипочку выплясывать, не опасаясь музыкального слуха ротмистра Будогосского. Так что – располагайтесь. А если, паче чаяния, сюда кто не иудейской веры прибился в поисках защиты, не отталкивайте, примите с миром! Все мы человеки слабые, многогрешные!
…После публикации в местных газетах правительственного манифеста от 17 октября и ответных призывов александровского стачкома 19 октября во время митинга у Народного Дома ко всеобщей забастовке и свержению самодержавия на улицах стало неспокойно. Для поддержания должного порядка в городе расположилась казачья полусотня: губернские власти удовлетворили просьбу городского головы Мовчановского.
Впрочем, несмотря на это, ежедневные множащиеся уличные призывы «бить революционеров и жидов» звучали из уст наводнивших город хулиганов едва ли не на каждом шагу, без стеснения и оглядки на полицейских чинов. Какие-то темные личности сновали в толпе, босяки открыто задевали проходящих евреев, произошло несколько случаев избиений. Подростки, несомненно, кем-то подученные, повсеместно распевали похабные частушки, бросали в евреев камни. На стенах домов и на рекламных тумбах по ночам кто-то расклеивал безобразные погромные листки с пространными объяснениями о том, как инородцы ограничили власть царя-батюшки и призывами не только «бить жидов», но и всех тех, «кто идет с жидами».
Город переполняли слухи, что погром уже назначен на 21 октября и приурочен ко дню восшествия императора на престол. Что по данным полицейских агентов на рабочих окраинах прячутся бомбисты-боевики, готовые бросать бомбы в грядущую в тот день верноподданническую манифестацию истинно русских людей и которых до сей поры не удается выявить и обезвредить.
Шептались о том, что воинский гарнизон и казаки подчинены уездному исправнику Вивульскому. Что у полиции и жандармерии имеется приказ, едва ли не из самого Санкт-Петербурга от тамошнего генерал-губернатора и шефа отдельного корпуса жандармов, в случае ожидаемого возникновения беспорядков и противодействия ответному избиению инородцев истинно русскими людьми «холостыми не стрелять и патронов не жалеть». Что именно по этой причине стачечный комитет александровских рабочих постановил не оказывать, подобно екатеринославской рабочей самообороне, вооруженного сопротивления погромщикам. Но лишь расставить, при реальной угрозе погрома, из железнодорожных рабочих Южных и Екатериненских мастерских заградительные цепи вдоль Шенвизе, по полотну железной дороги, Карантинке и через Слободку, дабы помешать погромщикам добраться из центра города до рабочих окраин. Что на берегу Днепра, возле пароходства, уже вечером 20 октября найдены обезображенные тела нескольких убитых неизвестных евреев, приехавших накануне из Никополя.
Александровские евреи начали бросать свои дома. Кто-то перебирался под защиту мощных кирпичных стен Технического училища и дома Лещинского, кто-то вывозил семьи и скарб за Сухую Московку в Вознесенку. Шептались, что иные из «истиннорусских» решили подзаработать: соглашались за известное, весьма не малое вознаграждение приютить желающих иудеев в своих домах.
Щекотихин, поговорив с женой и старшими детьми, приказал прятать всех, кому потребно, прежде всего евреев из соседних дворов, «за так». По-соседски. Авось революционеры и босяки в дом Щекотихина не полезут. Бог, как говорится, не выдаст. А свинья не съест. Да и что делать той свинье в подполе, набитом кошерными иудеями!?

Александровск. Центр города. 21 октября 1905г. От двух часов пополудни до полуночи

На углу у здания Казначейства гарцевали под седоками горячие казачьи лошади. Во двор полицейского управления с барабанным боем входила пехотная солдатская рота. Перед домом Лещинского выстраивалась в боевой порядок полусотня казаков под командой подъесаула Кремнева. Обыватели прятались по домам. На улицах не было ни души, кроме пьяных ватаг босяков, копошащихся под присмотром полиции в недрах разграбленных и разбитых магазинов.
…С рассветом 21 октября жизнь в городе, несмотря на множащиеся накануне ужасные слухи, потекла обычным чередом. По заводскому гудку отправились на работу мастеровые заводов Кацена, Мензиса и Бадовского. Торговцы неспешно раскладывали товар в лавках на Базарной площади. Но уже к девяти часам утра на рынке начали дебоширить хулиганы, задирая попадавшихся под руку еврейских торговцев и покупателей. А спустя лишь несколько десятков минут, одновременно, в разных концах Базарной площади прозвучали первые призывы «Бей жидов!».
От толпы манифестантов, которые с портретами императора, хоругвями и трехцветными знаменами под пение державного гимна в этот момент только начинали движение по Соборной стали отделяться десятки неприметных, неброско одетых крепких мужчин, тут же устремившихся по улицам вверх, в сторону базара.
Стайки подростков, вероятно подученные кем-то накануне, двигались следом, перебегая от дома к дому и сверяясь с какими-то тайными, лишь им известными ориентирами, методично и беззлобно били камнями оконные стекла.
«Тут живут жиды и приказано их бить. Примаков вчора казав, що за це будуть добре платити!» – объясняли вожаки подростков непонятливым. – А ще вони показывали нам личности на фотографических карточках и казали, що треба йти до Управи и тих зображенних усих бить. И самого секретаря Управы Чижевського. И всих инших. Тому, що вони виступають проти царя-батюшки».
С лязгом и скрежетом лопались под ударами железные шторы на окнах магазинов. Хрустели под ногами в грубых башмаках осколки оконных стекол. Кричали избиваемые люди. Тревожно и смрадно пахло керосином. В нескольких местах над разоренными до основания и подожжёнными еврейскими лавками поднимались к небу смрадные дымные столбы.
…Пополудни Городской Голова Мовчановский в присутствии гласных Управы и начальника воинского гарнизона уездного исправника Вивульского надиктовал текст срочной телеграммы Екатеринославскому губернатору: «Довожу до сведения: город в огне и разграблен. Прошу вашего распоряжения уездному исправнику о переподчинении воинских подразделений Александровскому городскому самоуправлению и приказа о немедленном прекращении погрома всеми доступными средствами».
– Сейчас же, не дожидаясь распоряжения губернатора, прикажу казакам восстановить порядок. – Вивульский огладил ладонью роскошные холеные бакенбарды.
– Совсем не то, – возразили ему гласные. – Вы уберите казаков в казармы и прикажите командующему ротой пока охранять город. Стоит лишь убрать казаков с места погрома и порядок будет сразу восстановлен, так как громилы останутся без защитников. В то же время решено поручить господам Богоразу, Пядскому и Смоленскому вступить в переговоры со связанными с ними рабочими организациями и выработать меры к охране порядка.
– Казаков я уберу, тотчас отдам распоряжение Кремнёву отправиться в казармы, – заявил Вивульский. – А вот с ротой не знаю, что выйдет.
Вивульский действительно тут же отдал распоряжение. Доктор Богораз отправился в Стачечный Комитет, Пядский с фабричным инспектором Гавриковым на заводы Кацена, Бадовского и Мензеса, где ещё продолжались работы, а Смоленский с Ерёменко непосредственно на место погрома.
У наполовину сгоревших Верхних торговых рядов мародеры растаскивали тюки с мануфактурой. Полицейские и жандармы, среди которых особенным усердием отличался жандарм Коваленко, все время подбадривали хулиганов.
Вдруг загудело на заводе Кацена. Эхом отозвался гудок завода Бадовского. От дома Лещинского, где уже были разбиты магазины Общества Потребителей и Энгеля, но грабёж едва лишь начинался, к торговым рядам бежали подростки. Они кричали:
– Казаков нема! Рабочие идут!
Толпа мародеров и зевак на тротуарах начала быстро редеть. Грабители спешно выскакивали из магазинов и разбегались. Вслед за ними от Торговых рядов вспотевшие и грязные торопились полицейские, жандармы и неприметные крепкие мужчины в одежде мастеровых. По направлению к Шенвизе, где рабочие цепи задерживали мародеров и отбирали награбленное, галопом промчалась казачья полусотня. На Вокзальной, у моста казаки перегородили бегущим мародерам дорогу, и стали заворачивать погромную толпу обратно в город.
Погром возобновился с новой силой. Повсюду слышались выстрелы. Трещали под ударами двери и ворота. Лопались оконные стекла. Слаженно действующие группы хулиганов врывались в лавчонки и квартиры. Били без разбора мужчин, женщин и детей. Тащили в карманы и в загодя подготовленные заплечные мешки всё, что попадало под руку: платье, белье, посуду, бытовую утварь. Срывали у женщин с пальцев кольца. Вырывали серьги из ушей. Стреляли из револьверов в безликую, стонущую от ужаса и мечущуюся в замкнутых колодцах дворов толпу.
В центре города запылал подожженный мародерами дом Лещинского. Пьяные казаки присоединились к грабителям. Они с остервенением стегали нагайками убегающих от погромщиков евреев. У дома купца Куржупова солдаты расстреляли пытавшихся оказать сопротивление погромщикам боевиков из отряда рабочей самообороны.
К ночи в еврейских и рабочих кварталах Слободки, Карантинки и Южного поселка начались обыски и аресты. Пьяные казаки, полицейские и люди в штатском со значками Союза Русского Народа на одежде вваливались в квартиры и грозили, издевались, вымогали, запугивали…
Далеко за полночь на имя Вивульского из Екатеринослава была получена телеграмма: «Немедленно прекратить погром. Сил достаточно. Последствия на вашей ответственности».
Когда рано утром 22 октября хулиганы снова стали собираться на Базарной площади, вчерашние друзья – полицейские и казаки – разогнали их нагайками.
Погром кончился. Убитых во время погрома было 53 человека. Среди них несколько детей в возрасте от 5-6 лет. Более 10 человек умерло от ран в последующие дни, ещё большое количество пострадавших было искалечено на всю жизнь.
Отобранные у мародеров самообороной стачкома на городских окраинах вещи рабочие сносили в Железнодорожное училище и Народный дом. Однако впоследствии выяснилось, что кем-то, так и оставшимся неизвестным, значительная часть вещей была вывезена.
Не считая ущерба, нанесенного частным лицам, лишь городской собственности был нанесен убыток в размере более полутора миллионов рублей. Сумма едва ли не в восемь раз превосходящая городской годовой бюджет!
«Последствия, разорившие город и остановившие его жизнь и развитие, будем испытывать долгие годы», – горестно заметит позже Александровский Городской Голова.

Александровск. Покровский собор. 21 октября 1905г. 9-00 утра

Молебен по случаю дня восшествия государя на престол закончился. У входа в собор в ожидании манифестации и шествия по улицам города ширилась толпа. Кто-то у установленного на возвышении портрета императора под хоругвями и трехцветными знаменами торжественно выводил «Боже царя храни», кто-то, плачуще, причитал «Спаси, Господи, люди твоя».
Щекотихин продолжал молиться. Истово, раз за разом осенял себя двуперстым крестным знамением, склоняясь в пояс перед потемневшей от времени иконой Покрова Пресвятой Богородицы старой работы. Ротмистр Будогосский вставил горящую ровным восковым пламенем тонкую свечу в кандило, перекрестился трижды, стал сбоку, чуть сзади от Щекотихина, зашептал интимно, словно барышне, едва не касаясь губами мочки уха:
– А ведь ошибся я в вас, Василий Григорьевич! В сладком медке дегтю и не заметил. Переоценил силу истинной веры. И зов крови переоценил. Купеческая жилка-то в вас ангельское преодолела. Всё на нет свела. Не проходит, получается, даром для русского человека тесное общение с жидовинами. Не только деньги, Василий Григорьевич, вы у юрких в заем брали, но и духом их чесночным юдиным пропитывались. Все знаю. И про подвал в вашем доме, жидовней окрестной набитый, и про жалость неуместную. Знаю, что не на мзду, как иные, «истиннорусские», повелись. Так на что же!? На слезы иорданских дев волооких или на рев их сопливых детишек!? Волком-то не зыркайте, не надо – в Храме небось, не у себя в заводской конторке! И не беспокойтесь зазря: рук марать и дом громить не стану. Только, помяните моё слово, невозможно усидеть одной задницей на двух стульях. Доброта эта несвоевременная вам еще не единожды боком выйдет. А жидовня неблагодарная, все одно, проклянет. Частушку ведь известную не я о вас придумал, ее народ на улицах распевает. Да и пролетарии, вами осчастливленные, если только, не приведи Господь, верх в державе возьмут, помянут, перед тем как вас к стенке ставить, не расчет заводской за труды своевременный и щедрый, не даровую сладкую чарку хлебного вина из ваших рук и не тройную наваристую уху днепровскую. А то, что хозяином им были. Что строго порядок блюли да в узде держали.

Александровск. Помещение Губревтрибунала. 2 января 1921г. За два часа до полуночи

В октябре 1919 года Александровск захватили отряды Партизанско-Повстанской Украинской Армии. Во время последовавшего вскоре визита в город Командующего Армией Нестора Махно, Александровский Тюремный Замок – символ имперского самодержавия, – в котором жестокие сатрапы былой власти содержали уголовников и врагов режима, при огромном скоплении любопытствующих был взорван. Анархо-коммунисты не нуждались в тюрьмах: батька-командарм тут же, на Тюремной площади, под одобрительные возгласы толпы подписал приказ, по которому все контрреволюционеры, грабители, нарушители общественной тишины и порядка приговаривались к незамедлительному расстрелу на месте преступления без суда и следствия.
Еще больший восторг охватил публику, когда каждому из присутствующих разрешили безвозмездно растаскивать кирпичную кладку обломков царских застенков для строительства своего нового свободного будущего.
Впрочем, когда совсем скоро в город вошла Красная Армия и установилась Советская власть, вопрос о тюрьмах вновь стал на повестку дня.
Домовладение заводчика Щекотихина по Жуковской, 29 с крепкими стенами и просторными подвалами подошло для этой цели как нельзя лучше. Именно здесь в августе 1920 года был открыт первый Александровский Дом Общественных Принудительных Работ. ДОПР – как это звучало в терминологии того времени. И едва ли не первым заключенным одной из камер Александровского ДОПРа стал бывший домовладелец. Василий Григорьевич Щекотихин.
2 января 1921 года следствие по делу «контрреволюционера, активного члена «Союза Русского Народа», чьи руки в прошлом обагрены кровью рабочих и крестьян, умирающих на баррикадах, а в настоящем стараются подточить всеми имеющимися средствами власть истинно трудящихся» было закончено.
В 22 часа 20 минут этого же дня Александровский Губернский Революционный Трибунал в составе председательствующего – Гоппе, членов – Браславского и Платоновой при ведущем протокол секретаре Гильгуре приговорил бывшего заводчика, купца и домовладельца Василия Щекотихина подвергнуть высшей мере наказания – расстрелять.